го дома, а ее саму, визжащую от ужаса и беспомощности, кулаками сбивают с ног... И она снова потеряла сознание. Окончательно пришла она в себя только к вечеру. Она лежала на гаоляновой циновке в жилой пристройке к храму Ху-шэнь - Духа лисицы, недвижно застывшая, с остановившемся взором, и слезы непрерывно текли из ее глаз, оставляя на щеках мокрые блестящие полосы. На попытки хэшана заговорить, она не отвечала, а когда он попробовал покормить ее рисовой лепешкой, она не размыкала губ. Умереть, - думала она, - скорее умереть, помчаться вдогонку за своим сыном, ясным рисовым зернышком, к гроту Персикового источника, прижать его к груди, зацеловать черные вишенки глаз, успокоить, спеть ему песенку и успокоиться самой... Так прошли и день и два и три... На четвертый день острая мучительная память пережитого ужаса капельку отступила, она наконец почувствовала голод и физическое бессилие, и съела рисовую лепешку. Наш город Цзин-чжоу-тин сожжен и разграблен иноземными червяками-японцами, твой муж погиб, отважно защищая западные ворота, а что случилось с тобой и твоим сыночком в шуан цзян * двадцатого года правления Гуансюя**, ты знаешь. Воистину правду говорят - Не цветут цветы сто дней, не длится тысячу дней человеческое счастье. Поправляйся скорее, доченька, но храни в памяти все, что с тобой случилось, копи в душе ненависть к иноземным варварам и щедро делись ею со всеми, с кем сведет тебя судьба. В древних книгах написано, - Только испивший до дна Глубокое море страданий Сможет возвыситься в мире Бренных страстей и желаний.*** * "Иней" - сезон солнечного цикла, 23 октября ** 1894 год *** Стихи в переводе И.Смирнова. Ло Гуаньчжун, Фэн Мэйлун "Развеянные чары". Москва, изд.Художественная литература, 1983, стр.96 Болела она долго. Холодными уже вечерами, когда тяжелое уставшее оранжевое солнце уходило на покой за высокую черную гору, а вместо него бледным светом заливал землю серебряный ковш месяца, ее начинала бить крупная нервная лихорадка и вся она, больно закусив руку, сотрясалась от беззвучных рыданий. И тогда хэшан Янь укрывал ее теплым ватным одеялом, садился рядом на низенькую деревянную скамеечку и, поглаживая длинную седую бородку, розовощекий, добрый и ласковый, ни дать, не взять - бог долголетия - Шоусин - принимался неторопливо и таинственно внушать. - Живущий - всего лишь человек, а мертвый - таинственный дух, незримо присутствующий рядом с близким и дорогим ему человеком. Твой сыночек превратился в лисенка, доброго духа этой местности, и будет теперь всегда жить в храме Ху-шэнь, вот здесь, в этом самом храме. Ху - лисица, шэнь - добрый дух. Ты не должна погибнуть, не должна страдать от голода и холода, потому что твой маленький сыночек рядом, он видит, как тебе плохо, и мучается вместе с тобой. Он добрый и ласковый, он любит тебя. И ты его любишь. Поэтому ты должна заботиться о нем, должна молиться ему, и тогда ваши души сольются, и вы станете едины, и ему будет тепло и светло. Коли ты сильно захочешь, ты в любое время сможешь перевоплощаться в лисицу и быть вместе со своим сыночком. Она так мучалась раскаянием перед своим милым, добрым, теплым и ласковым ребенком за то, страшно вспомнить, что не смогла спрятать и защитить, уберечь, спасти его, что, находясь на грани сознания, видела себя рыжей лисицей, играющей, облизывающей, легонько покусывающей своего ребенка-лисенка и, отрешившись от всего земного, с наслаждением растворялась в колеблемом зыбком мире грез. Но время шло, здоровый организм побеждал физическую немощь, синяки и ушибы сходили, и она начала потихонечку подниматься; сперва неуверенно бродила по заднему двору храма, а потом принялась выполнять несложные хозяйственные поручения старого хэшана. Но, едва заслышав гортанную речь и стук тяжелых башмаков японских солдат, занявших Ляодунский полуостров и бесцеремонно хозяйничавших в их городе, она стремительно пряталась, укрывалась в самом дальнем уголке храма, ища защиты у тысячелетнего лиса Чжана, закрывая собой своего теплого лисенка. А с наступлением темноты, после третьего удара гонга, возвещавшего время отхода ко сну, старый хэшан, успокаивая и убаюкивая ее, говорил, - Тянь-са, Поднебесная империя, подверглась многочисленным нашествиям западных и восточных заморских дьяволов, которые рекой льют кровь народа, тянут из него соки, заставляют глубоко мучиться и тяжело страдать. Они принесли свою непонятную религию, свои дикие обычаи, свои варварские одежды. Мало того, что они сосут соки из нашей земли, они нагло вторгаются сюда и безжалостно всех убивают. Император Гуансюй робок, хил и безволен, императрица-регентша Цы-си занята удовольствиями и развлечениями, армии маломощны и слабы, чиновники не заботятся о людях, не выполняют своих обязанностей, живут в праздности, творят беззакония, нещадно грабят людей. Кто спасет Чжун-го, Срединное государство, кто защитит бедных и обездоленных, кто напоит страждущих, кто утолит голодных, кто позаботится о сиротах и вдовах? Первые отцы нашей религии - даосизма - научили нас Шэн-цюань-чжи-ши - занятиям гимнастикой духа. Сейчас по всему Китаю создаются кружки для изучения военных упражнений и тайных заклинаний. Они называются И-хэ-туань - кружки во имя справедливости и гармонии. Их уже много, они есть везде, в каждой провинции и в каждом уезде, и в них вовлекают все новых и новых людей, тех, кто не смирился с упадком государства, душою не покорился иноземцам, лишь сильнее стал их ненавидеть, а главным образом мальчиков и девочек, юношей и девушек, лет до двадцати, учат их тайным словам и заклинаниям, занимаются с ними физическими упражнениями, чтобы люди могли силою своего духа побеждать вооруженных ужасными заморскими военными орудиями армии рыжеголовых и черноголовых варваров, разрушать каменные их дома и уничтожать их самих. Вообще-то человеку не по силам бороться со злыми духами, но, когда мы накопим силы и определим благоприятное время, чтобы ударить заморских дьяволов, уничтожить их и освободить Тянь-чао - Небесную династию, к нам на помощь придут наши бессмертные, которые живут в горах и на небесах и незримо следят за нашим горем с большим состраданием и жалостью. Доверчиво, но и с изумлением слушала Жун Мэй слова старого хэшана; в ней возникало дикое желание отомстить и насладиться победой, но она видела свое бессилие и опятъ сникала душой. - Двоюродный брат твоего деда - Жун Лу - добился в жизни многого и сейчас он приближенный вдовствующей императрицы Цыси, генерал-губернатор столичной Чжилийской провинции и главнокомандующий расположенными там войсками. Ты поедешь к нему в Пекин, расскажешь о своем горе и попросишь его устроить тебя фрейлиной к императрице. Он всесилен и сумеет помочь тебе. Ты должна во всем угождать императрице-регентше, стать ей необходимой и приблизиться настолько, чтобы знать все дворцовые секреты. Но главная твоя задача - научиться влиять на императрицу. Еще больше изумилась Жун МэЙ и попыталась было возразить, что не сумеет справиться с поручением, да и не такая она, чтобы на кого то влиять, тем более на саму грозную императрицу, но хэшан Янь смотрел требовательно и проникновенно, слова его западали в самую душу, его глаза смотрели так властно, что она полностью покорилась ему. - К тебе иногда будут приходить люди; ты обязана будешь рассказывать им все, что узнаешь во дворце: какой новый вред замышляют ян-чуй-цзи - заморские черти, чего они добиваются у императора и Государственного совета. Твердо запомни! Когда к тебе обратится мужчина или женщина и скажет, что прибыл от меня, спроси, - "Кто преподал учение секты И-хэ-цюань?" На вопрос тебе должны ответить, - "К югу от города Чан-и, в уезде Дун-чан провинцин Шань-дун, есть небольшая деревня, к югу от которой лежит холм красной земли. У подножья холма воздвигнут храм трех религий, а в храме есть один человек, восьмидесяти лет от роду, который получает указания во сне от божества Хун-цзюнь-лао-цзу". Если обратившийся к тебе человек ошибется, собьется, неправильно произнесет эту фразу, то он - хэй-туань - черный и-хэ-туан, и заслуживает смерти. Помощников тебе укажут во дворце. 0 сыне не беспокойся. Я буду заботиться о нем. И ты многому уже научилась и можешь прилетать к нему ночами и проводить с ним время до начала пятой стражи. Вдовстующая императрица Цыси была многим обязана Жун Лу. В юности Жун Лу, сын и внук видных маньчжурских военачальников, был помолвлен с соседкой по пекинской улице девицей Ниласы. Судьба уготовила ему службу в качестве офицера императорской гвардии в летнем дворце Юаньмин юань - резиденции императора, а Ниласы попала в число наложниц императора Сяньфэна. Занимавший Драконовый престол имел множество имен: Тянь-цзи - Сын Неба, Дан-цзинь-фо-е - Будда наших дней, Хуанди - Великой император, Шэн-хуан - Святой император, Шэн-чжу - Святой владыка, Ваньсуй-е - Десятитысячелетний властелин, Чжэн - Настоящий святой, Юань Хоу - Повелитель обширного пространства, Чжицзюнь - Великий, почитаемый, Богдохан - Премудрый правитель, Хуаншан - Ваше величество и Чжуцзы - Государь, и наложниц он, естественно, имел множество - до двух сотен. Но именно Ниласы угодила своему повелителю - подарила ему сына и тем самым безмерно возвысилась. Во время тайпинского восстания и вызванной им гражданской войны Англия и Франция ввели свои войска в Китай и из Тяньцзина повели наступление на Пекин. Маньчжурские войска не сумели оказать сопротивление агрессии и император Сяньфэн с чадами, домочадцами и бесчисленной ордой приближенных был вынужден бежать из столицы в провинциальный городок Жэхэ. В октябре 1860 года оккупанты навязали Китаю кабальный договор, по которому Тяньцзин признавался открытым городом и торговым портом, Англия завладела территорией Цзюлун, Китай обязался выплатить союзникам-оккупантам до восемь миллионов ланов серебра каждой и, кроме того, бедняков-китайцев разрешалось использовать в качестве наемной рабочей силы в колониях Англии и Франции. Умирая в Жэхэ, император Сяньфэн завещал Драконовый трон Сына Неба ребенку Ниласы - Цзай Чуню. Чтобы властолюбивая и жестокая Ниласы не утвердилась регентшей при шестилетнем императоре и тем самым не забрала всю полноту власти в свои руки, приближенные Сяньфэна решили убить ее, но маньчжурская гвардия под командованием Жун Лу арестовала заговорщиков. Ниласы, вместе с Нюхулу, первой наложницей Сяньфэна, стала императрицей-регентшей. Девизом правления малолетнего императора Цзай Чуня стало "Тунчжи" - "Совместное правление", имея в виду регенство двух императриц. Через четырнадцать лет, в январе 1875 года, физически слабый, развращенный, больной сифилисом император Тунчжи умер. Ниласы настояла, чтобы трон наследовал ее племянник Цзай Тянь - сын брата императора Сяньфэна и ее младшей сестры. И опять большую услугу оказал ей Жун Лу, заставивший противившихся родителей отдать четырехлетнего малыша. Цзай Тянь был возведен на Драконовый престол, а девизом его правления было избрано "Гуансюй", что означало "Блестящее наследие". К этому времени уже шестидесятилетняя, императрица-регентша Ниласы, обладательница длиннейшего титула Цзы-си-дуань-ю-кан-и-чжао-юй-шоу-гун-цинь-сянь-чунь-си - Милосердная, Счастливая, Главная, Охраняемая, Здоровая, Глубокомысленная, Ясная, Спокойная, Величавая, Верная, Долголетняя, Чтимая, Высочайшая, Мудрая, Возвышенная и Лучезарная, большая проказница в молодости, не потеряла вкуса к жизни и в зрелом возрасте. Жила императрица в новом Летнем дворце. Старый, Юаньмин юань, был разрушен, разграблен и пришел в упадок, негодность и полнейшее запустение после англо-французской оккупации Пекина. Новый летний дворец - Ихэюань, был построен на деньги, отпущенные казной в 1883 году для строительства военно-морского флота, и представлял собой целый комплекс дворцов, храмов, павильонов, пагод, отдельных залов, террас, ажурных мостов и других сооружений, раскинувшихся на площади в триста тридцать гектаров. Обожавшая властвовать и распоряжаться судьбами четырехсот миллионов подданных, Цыси полностью отстранила безвольного императора Гуансюя от управления государством и взяла всю полноту власти в свои руки. Относясь с полнейшим безразличием к страданиям голодающего народа, она старалась сохранить высокий престиж Китая в глазах иностранцев путем демонстрации блеска и роскоши императорских покоев. В 1896 году Жун Лу - генерал-губернатор столичной Чжилийской провинции, командующий вооруженной и обученной по европейскому образцу Новой Пекинской полевой армии, начальник императорской гвардии и столичной полиции, верный слуга и даже, по слухам, отец второго, тщательно скрываемого ребенка императрицы Цыси, был в зените своего могущества. Выслушав Жун Мэи, он посочувствовал ее горю и пообещал устроить в свиту императрицы. Это удалось ему очень легко. Императорский двор весь состоял из маньчжурцев, уже два с половиной века правивших Китаем, а внучке двоюродного брата Жун Лу, муж которой геройски погиб, защищая Ляодунский полуостров от японских орд, место фрейлины, конечно же, нашлось. Присланный императрицей Цыси зеленый паланкин, несомый четырьмя рослыми евнухами, застыл у главного, восточного входа Дунгунмэнь Летнего дворца-парка Ихэюань. Выйдя из паланкина, ошеломленная Жун Мэй за красными стенами императорского города и верхушками деревьев увидела крыши дворцов, покрытых черепицей, сиявшей позолотой и бирюзой, а перед ней высились кроваво-красные врата, по обе стороны которых возвышались странные сооружения из белого нефрита. По крытым переходам ее провели к Жэньшоудянь -Павильону человеколюбия и долголетия, покоям императрицы. С восторгом и изумлением застыла Жун Мэй перед входом, залюбовавшись огромными бронзовыми курительницами, свирепым драконом и журавлем, сияющими красной медью, яркой глазурью орнамента керамических чанов, тончайшей резьбой дверей, пестротой одежды челяди... - Пойдем, насмотришься еще, - дернул ее за руку Жун Лу, и боковым входом провел в покои императрицы. Дежурный евнух внимательно оглядел трепещущую, почти теряющую сознание от значительности момента женщину, велел поправить прическу и распахнул громадные двери, на которых была прибита желтая драконовая табличка с надписью: "Десять тысяч лет и еще десять тысяч по десять тысяч лет императрице". Жун Мэй увидела в глубине комнаты двух пышно разодетых беседующих женщин - молодую и пожилую, шагнула вперед и упала на колени. Совершая сань-гуй цзю-коу - церемонию представления императрице, она, делая маленькие шажки, трижды становилась на колени, по три раза касаясь лбом пола и так и застыла перед женщинами. - Расскажи о себе, девочка, - сладким голосом пропела старуха и Жун Мэй сразу определила, что она очень злая и капризная, но притворяется доброй и ласковой. И очень стало ей горько и страшно, и захотелось вскочить и убежать, но она вспомнила слова старого хушана Яня из храма Ху-шэнь и постаралась овладеть собой. - Нуцай - рабыня Жун Мэй родилась девятнадцать лет назад в Мукдене, в семье даотая - губернатора провинции. Восьми лет, по совету дедушки Жун Лу, я была отдана в миссионерскую школу, где училась до семнадцати лет. - Хао, хао, - хорошо, хорошо, - равнодушно бормотала императрица, но тут насторожилась. - Как, ты девять лет жила у варваров-миссионеров? - Нет, нуцай Жун Мэй жила дома, меня утром уносили в школу и к вечеру забирали обратно. - Хао, хао. А ты веришь в их бога? Того, который бунтовал, за что его приколотили к деревянному кресту гвоздями... - Нет, нуцай Жун Мэй не верит в их бога. В мире нет двух истин, у всех трех нынешних учений одно начало, - ответила она, имея в виду даосизм, буддизм и учение Конфуция. - Хао, хао, - кивала императрица, и в ее равнодушно-настороженных глазах мелькнула какая-то мысль. - А что ты изучала в миссионерской школе? - Нуцай Жун Мэй изучала историю Поднебесной империи, всемирную историю, математику, географию, училась рукоделию и домоводству. - А это тебе зачем? - презрительно спросила императрица. - Учили..., - Жун Мэй склонила голову. - Что еще? 0 том, что мать Жозефина учила их священному писанию, молитвам и церковным обрядам Жун Мэй сказать не осмелилась и, после небольшой заминка, произнесла, - Языкам... - Каким же? - заинтересовалась императрица. - Латыни... - Это язык их мертвых? - вспомнила императрица. - А живых? - Французскому... - И ты понимаешь их письмо и речь? - Да, - совсем упавшим голосом произнесла, призналась Жун Мэй. - Хао, хао, - размышляя о чем-то, бормотала императрица. - А что было с тобой потом? - Потом нуцай Жуй Мэй вышла замуж, муж был назначен командиром отряда знаменных войск в Ляодун. Когда японцы напали на Чжун-хуа - Срединное цветущее государство, муж храбро бился и погиб, защищая Западные ворота в Цзин-чжоу-тине. Они убили моего ребенка, - со слезами прошептала она. - Не сльшу, повтори, - велела императрица. - Они убили моего сына, - громко повторила она. - Хао, хао, дин хао, - хорошо, хорошо, очень хорошо,- бормотала императрица и Жун Мэй готова была вскочить на ноги и вцепиться ей ногтями в лицо, но годами вбиваемое в голову почтение к священной императорской особе не позволяло ей этого сделать, хотя она и знала из домашних таинственных пересудов, что Цыси ни чуть не знатнее ее родом, отец ее умер в тюрьме как преступник, сама она была гуйжень - наложницей и возвысилась лишь как мать императора Тунчжи. - Хао, - решительно произнесла императрица-регентша. - Я оставляю тебя в своей свите и назначаю фрейлиной. Это очень высокая честь для тебя. Будешь жить во дворце и безотлучно находиться при моей особе. Главной твоей обязанностью будет присутствовать вместе со мной в Цзюньцзичу - Верховном императорском Совете во время приема иностранных послов, выслушивать их речи, проверять, правильно ли их переводят драгоманы и верно ли передают смысл их речей князья Гун и Цин. Пять дней училась Жун Мэй придворному этикету, расположению строений во дворце Ихэюань, расположению помещений в палатах, особенно в покоях императрицы Цыси, знакомилась с ее гардеробом -халатов и платьев в нем было больше, чем звезд на небе; ритуалом принятия пищи императрицей, с ее бельем, посудой, привычками, слабостями, запретами, фаворитами, драгоценностями, любимыми маршрутами прогулок, евнухами, - фу, какие противные, ни на что не способные кастраты, они только щиплют... Ей показали и назвали по именам бесчисленное количество сановников и дворцовой челяди, швырнули в океан сплетен, слухов, пересудов, туманных намеков и злобных пожеланий. Оказалось, что и сама она, Жун Мэй, представляет какой-то интерес и все пытались перетянуть ее на свою сторону, но, видя, нарочитую, ее бестолковость, оставили в покое. Хотя, у Жун Мэй и действительно в голове все смешалось в дикую кашу с торчащими оттуда обрывками ярких лоскутков, пагодами, именами, галереями, тумаками и щипками, драконами и фениксами, искусственными озерами и пайлоу, и визжаще-свистяще-шипяще-лающей какофонией посулов, угроз, сплетен, доверительного мерзкого хихикания, похотливых намеков... Она слушала, кивала, соглашалась со всеми, улыбалась, низко кланялась, кому-то что-то говорила, отвечала, не всегда впопад, столь же мерзко подхихикивала, напускала на себя то степенно-чинный и важный, то неестественно-возбужденный вид, но перед глазами у нее всегда был маленький лисенок. Она видела, что он уже освоился в своей новой роли, окреп, пушистая шубка у него лоснилась, черные пуговички глаз с любопытством озирают окружающий мир; видала, что он сыт и ухожен, благодарила хэшана Яня, радовалась и успокаивалась. Когда ей удавалось ненадолго исчезнуть, спрятаться за ширмой в комнатке, отведенной ей для жилья, она сразу же перевоплощалась в лисицу и мчалась к нему. Сперва он радостно кидался ей навстречу, тесно прижимался и тихонечко поскуливал, и у Жун Мэй таяло сердце, она его грела, лизала, ласково тормошила, но в последнее время она стала на него обижаться немножко, чуточку - у него появились новые, неизвестные ей интересы и он даже пытался удирать... Приходилось тихонечко покусывать; она даже тявкнула в сердцах на него, чему сама же и испугалась. Потом Жун Мэй была милостиво допущена к постоянному дежурству в покоях императрицы. На рассвете фрейлины будили Цыси, подносили ей для умывания теплую ароматическую воду, подавала мягкие дурманяще пахнувшие полотенца, потом несли парадные платья, укладывали прическу, сервировали стол для завтрака... долог день! В начале второй луны двадцать первого года правленая Гуансюя* в Тронном зале прошла первая для Жун Мэй аудиенция членов Цзюнь-цзичу. Она стояла сзади справа от кресла императрицы, слева от которой был трон императора. Внизу, коленями на войлочных подушках, стояли сгорбившись и понурив головы члены Совета - великие князья Гун и Цин, троюродный ее дедушка Жун Лу, Ли Хунчжан и Чжан Чжидун. И еще был, коленями на каменном полу, весь трясущийся от страха мокрый от пота генерал разбитой армии, бывший посол и наместник в Корее Юань Шикай. * Начало марта 1895 года Император Гуансюй сидел на троне с отсутствующим видом, был вял, рассеян, вопросов не задавал и казался подавленным. Но разгневанная императрица Цыси метала молнии. - Каким образом, - не сдерживала она ярости, - эта маленькая варварская Япония сумела нанести поражение Великой Срединной империи, занять Корею, разгромить нашу армию и уничтожить военный флот и даже захватить Ляодун? Куда вы девали те миллионы и миллионы лянов серебра, которые казна отпустила на строительство флота и береговых фортов, обучение и вооружение армии, на обмундирование и боеприпасы? Старый Гун плакал, мотая головой, разбрызгивая слезы и слюну, беспрестанно кланялся и повторял, - Половину денег пришлось передать для возведения дворца-парка Ихэюань, наши дивизии в Корее имели половинный состав, потому что генералы присваивали отпущенные на содержание солдат деньги, Ляодун не имеет укреплений для защиты с тыла, чем японцы и воспользовались, оружие на вооружении у нас старинное, есть еще мечи, луки и стрелы, а с современным огнестрельным оружием солдаты обращаться не умеют, германских инструкторов мало, да они и не усердствуют в обучении армии, виноват, императрица... - Так где же, знает ли кто-нибудь из вас, вы остановили этих японских червяков? Как далеко они сумели забраться? Принести карту Поднебесной! За желтой с рисунком свирепого дракона ширмой перед входом в Тронный зал, преграждающей путь злобным духам, послышалась возня, потом на коленях вполз евнух, лица которого не было видно, с рулоном нарисованной на шелке карты Китая и прикрепил ее к ширме недалеко от трона. Старый Гун взял эбеновую палочку и, печально ползая на коленях, принялся показывать. Он обвел кончиком палочки Корею, Ляодунский полуостров и указал город Вэй-хай-вэй на севере Шаньдунского полуострова. Потом он показал Пескадорские острова и, разбрызгивая по полу слезы, остров Формозу. - Все это они захватили у нас, - бормотал старый Гун. - Как, они оседлали Чжилийский залив и сейчас я не могу без их ведома разместить здесь флот? А крепость Люй-шунь-коу, в которую я вложила бездну денег? Она тоже захвачена японцами? - Сзади, сзади, государыня, они напали сзади и захватили ее, - печально оправдывался трясущийся от страха Гун.- А что стало с моими дивизиями в Корее? - перевела она взор на генерала Юань Шикая. Но тот стучал лбом в каменный пол и молчал. - Где мои дивизии? - взъярилась императрица. Генерал лишь чаще застучал лбом. - Что думает об этом император? - обратилась Цыси к Гуансюю. Император вяло пошевелил рукой и ответил, - Я всецело полагаюсь на вас. Императрица тяжело вздохнула, - Я часто думаю, что я самая умная женщина, которая когда-либо жила на свете, и никто не может быть сравним со мною. Хотя я много слышала о королеве Виктории и читала кое-что из переведенного на китайский язык о ее жизни, однако я не думаю, что ее жизнь была хотя бы на половину более интересной и содержательной, чем моя. Англия - одна из великих держав мира, но это не давало королеве Викторин абсолютной власти. Она во все времена имела за собой способных людей в парламенте и, конечно, они подробнейшим образом обсуждали все проблемы, прежде чем добиваться поставленной цели. А королева Виктория всего лишь подписывала необходимые документы и в действительности не могла судить о политике страны. Теперь посмотрите на меня. Я имею четыреста миллионов подданных и все зависит от моего решения. Хотя в моем распоряжении находится Верховный императорский совет, призванный давать мне рекомендации, однако он всего лишь занимается различными перемещениями чиновников. Все важные вопросы должна решать я сама. Слушали ее молча, виновато понурив головы. Война с Японией была безнадежно проиграна, страну ждали новые бедствия, отторжения земель, контрибуция, поборы для ее покрытия и, как следствие, новые восстания... - Я поручаю Ли Хунчжану вести переговоры о мире с Японией. Постарайтесь, хотя бы, добиться вывода японских войск с территории Срединной империи. Императрица боялась. Проснувшись, она долго сидела в постели и мутные слезы текли по ее серым морщинистым щекам и трясущемуся тяжелому подбородку, оставляя блестящие следы. Служанки страшились к ней и близко подойти: она каждую минуту могла ударить - или сверкающим золотом и драгоценными камнями кулаком, или костяным веером, или запустить любую попавшуюся под руку безделушку. Всегда вертевшихся под ногами бесчисленных евнухов, как собачат моливших подачки, словно ветром сдуло; выполнив крохотную свою обязанность, каждый из них незаметно и стремительно исчезал, в лучшем случае сославшись на нездоровье либо на сверхважные дела. Лишь главный евнух Ли Ляньин грузно сидел в комнате рядом с покоями императрицы, иногда с явным нежеланием поднимаясь и заходя к ней справиться, не будет ли каких приказаний. Она страшно боялась. Невидяще смотрела она на евнуха, интересовалась, нет ли вестей из Симоносеки, где начались переговоры с Японией, а узнав, что гонца все не было, вяло махала рукой, - Иди... Попыталась развеяться, отпавившись в лодочную прогулку по озеру Куньминху, здесь же, в парке-дворце, но все ее раздражало: и легкий весенний ветерок, и яркое солнышко, и разноцветная радуга прекрасной галереи Чанлан, и ежеминутно меняющиеся живописные виды искусственного ландшафта. Иногда она теряла контроль над собой и тогда ее лицо передергивала гримаса страха. Да и как ей было не бояться. В памяти навечно сохранились воспоминания ее юности, когда, тридцать пять лет назад, после поражения Поднебесной от англичан и французов, императору Сяньфэну пришлось бежать из Пекина, а многочисленным его чиновникам и наложницам суждено было погибнуть, чтобы не достаться вражеским солдатам на потеху. Да и сама она тогда лишь чудом сохранила себе жизнь, а гибель была так близка... И сейчас, стоило лишь гримасе страха появиться не ее лице, все, окружавшие ее - и евнухи у жаровен с чаем и у столика с яствами, и служанки с теплыми халатами, и фрейлины, пытающиеся развеселить скабрезными историйками, все моментально отворачивались или отводили глаза - гнев ее был опасен, она могла отдать под бамбуковые палки. Дежуря в покоях императрицы, Жун Мэй слышала старческое ее брюзжание. - Черви, они растаскивают мою империю. Французы и англичане отрывают южные провинции, Япония захватила Ляодун... Сейчас они подобны тиграм, но если не удастся вернуть Ляодун, они превратятся в черных драконов. Тогда их полчища набросятся на Поднебесную империю и мне, как тридцать пять лет назад императору Сяньфэну, придется бежать, бросив все, и укрываться где-нибудь в жалком окраинном городишке... Прибывший гонец доставил вконец расстроившие ее вести. Японцы требовали огромную контрибуцию, остров Формозу, Пескадорские острова и, главное, Ляодун. Ли Хунчжан сообщал, что если он будет тянуть с подписанием мирного договора, то японцы обещают возобновить военные действия. Она потребовала карту, зло выбранила за медлительность и впилась глазами в причудливые очертания берегов Желтого моря и Чжилийского залива. Чего же следует ожидать от японцев? Из Вэй-хай-вэя они бросятся на Шаньдун? Из Ляодуна на Маньчжурию? Или на Дагу, Тяньцзин, а потом направятся сюда, в столицу империи? От страха она тряслась. Тряслось жирное тяжелое морщинистое серое под рисовой пудрой лицо, тряслись многочисленные складки подбородка, трясся желеобразный бюст, трясся толстый живот, что хорошо было заметно по колебаниям отворотов халата, тряслись колени, тряслись руки и, подтверждая страх, дребезжаще зазвенела чайная чашка о блюдце. Она бросила чашку, почти рухнула в кресло и крикнула, - Пусть подписывает! ВИТТЕ. ПЕТЕРБУРГ. Обычно спокойный и выдержанный, Сергей Юльевич прибыл в министерство финансов явно возбужденным. Поднявшись в свой кабинет, он тот-час велел пригласить к себе ближайших помощников и единомышленников - директора канцелярии министерства финансов Петра Михайловича Романова и начальника азиатского департамента Дмитрия Дмитриевича Покотилова. - Вы уже изучали японские требования к Китаю? - поздоровавшись, сразу же приступил он к делу. Удобно устроившись в креслах и видя, что разговор предстоим долгий, они закивали, - Да, конечно, конечно... - И как вы их оцениваете? Покотилов обладал более решительным характером, выжидательных позиций не занимал и не любил в разговоре длинных пауз. - Своими захватами на материке Япония первой приступила к разделу Китая. То, что давно витало в воздухе, свершилось. - Да, - закивал головой более осторжный в выводах, несколько медлительный, имевший громадный опыт, работающий в министерстве финансов еще с шестидесятых годов Романов. - Хотя, если быть точным, за Китай первыми взялись англичане с французами еще в сороковые. После первой опиумной войны англичане захватили Сянган, после второй - Бирму, а французы забрали Кохинхину и Аннам... - Но будем справедливы, - излишне самолюбивый и потому напористый Покотилов весьма болезненно воспринимал поправки, - маршал Ямагато уже восемь месяцев назад, в июне девяносто четвертого воинственно заявил, что Японии не следует ожидать, пока Россия окончит строительство железной дорога до Владивостока, а Франция утвердится в Сиаме. И вот, как следствие... - Аппетиты Японии грандиозны... Полюбуйтесь - Рю-Кю, Пескадоры, Формоза, даже Ляодун! Недурно, недурно, - задумчиво и размеренно говорил Витте, - Конечно, симоносекские требования представляются мне в высшей степени неблагоприятными для России. Какова хищница, эта Япония. За каких-нибудь двадцать лет весьма преуспела, ее аппетиты уже не ограничиваются Кореей, а простираются и на Маньчжурию, даже на весь Китай. Ведь и к нам она приблизилась в том смысле, что если прежде Приморская область отделялась от Японии морем, то теперь она завязывает интересы на материке, и весьма некорректно. Конечно, нам более выгодно иметь около себя соседом сильный, но неподвижный Китай, в этом заключается залог спокойствия со стороны Востока. Но допустить, чтобы Япония внедрилась едва ли не около самого Пекина и приобрела такую важную область, как Ляодунский полуостров? Эдак мы можем не поспеть..., - проговорился он. - До Китая ли нам? - осмотрительный Романов постоянно оппонировал Сергею Юльевичу, служил как бы неким противовесом скоропалительным, в ряде случаев, выводам Витте и Покотилова в частых их беседах. - Вон, Сибирь и Дальний Восток, от Китая до Ледовитого океана - пустынь необозримая. Ведь надо, надо заселять и осваивать. С одной стороны, это поможет разряжению крестьянского населения в Европейской России, больше будет свободы для земельного быта крестьян, а с другой стороны - появится надежда, что Сибирский железнодорожный путь сам себя станет окупать уже сейчас, по мере заселения. - Ну, заселять и осваивать такими темпами, как сейчас, на миллионы лет хватит. Вон ведь какое противодействие встретила эта мысль. И прежде всего среди наших дворян-землевладельцев. Министр внутренних дел Иван Николаевич Дурново сразу позаботился о политических резонах и стал выдумывать все, что угодно, лишь бы препятствовать переселению. А ведь при откровенном разговоре они нараспашку высказывают свои в высшей степени сокровенные опасения, что если, мол, крестьяне в массовом порядке начнут переселяться в Сибирь и на Дальний Восток, то земля не будет увеличиваться в цене; ведь чем больше желающих ее купить, тем она дороже; и с другой стороны, за обработку земли придется платить больше: коли уж рабочих рук станет меньше, то и спрос на них увеличится, отсюда и цена... Тем же озабочены и заводчики: при избытке рабочей силы мастеровым можно платить копейки, - насмешничал Покотилов. Два месяца назад, на январском совещании в Зимнем дворце под председательством великого князя Алексея, обсуждался вопрос о том, какую позицию следует занять России в связи с победой Японии над Китаем. Прямо России это вроде бы и не касалось, хотя положение на восточной границе меняюсь существенно. Поэтому участники совещания, не придя к определенному выводу, решили на всякий случай увеличить Российскую эскадру в Тихом океане и попробовать через министерство иностранных дел войти в сношение с Англией и Францией для совместного воздействия на Японию, с целью побудить ее сохранить независимость Кореи, под международным контролем, естественно, учитывая сильные там ее позиции. Сейчас же, получив по дипломатическим каналам для ознакомления требования Японии к Китаю, министр иностранных дел князь Лобанов-Ростовский доложил недавно занявшему российский престол после смерти батюшки Александра III Николаю Александровичу, что для нас захват японцами Ляодунского полуострова был бы, в общем, нежелателен. Следовательно, тут возникает дилемма: либо потребовать удаления японцев из Южной Маньчжурии, что при общей нашей слабости на Дальнем Востоке и без поддержки, хотя бы, Франции и Германии, весьма проблематично, а вдруг японцы просто-напросто не примут во внимание наше требование, и очутимся тогда мы в дурацком положении; либо закрыть глаза на их материковое приобретение. Николай же Александрович сразу сообразил, что тут есть чем поживиться, воспользоваться случаем и помародерствовать, образно выражаясь, недаром же у него чин полковника... Раз уж Китай утратил всякое влияние в Корее, а Япония, под предлогом независимости этой страны, добивается ее захвата, не попытаться ли и нам оттяпать кусок. Он и ответил Лобанову, что с чисто русской точки зрения, не следовали ли бы подумать о занятии нами порта Лазарева или иного порта в восточной Корее? То есть дал понять, что совершенно равнодушен к захватам Японии в Китае. Всего то двадцать дней состоявший в должности министра князь Лобанов поспешил узнать мнение Его высочества о перспективах политики России на Дальнем Востоке, на кого ему следует ориентироваться как на будущего нашего союзника - Китай или Японию? Сложность состояла в том, что если Его высочество устраивает сложившееся положение, то нам благоприятен слабый Китай. А вот если Николай считает, что нам рано останавливаться в своем движений на Восток, то Лобанов полностью разделит его мысли и цели, и в таком случае нам вряд ли стоит портить отношения с Японией - двух врагов здесь нам будет с излишком. А как союзница, Япония хороша будет и против утвердившейся на Дальнем Востоке и имеющей там значительный военный флот и береговые базы Англии. И Его высочество высказалось однозначно: России безусловно необходим свободный ото льда в течении круглого года и открытый порт. Этот порт должен быть на материке, на юго-востоке Кореи и обязательно связан с нашими нынешними владениями полосой земли. Так наследник престола сделал скоропалительный выбор, никак не устраивающий министра финансов. - Ладно, Сибирь подождет, спешить не будем, это свой темный амбар. Вот Маньчжурия - это лакомый кусок, - настойчиво направлял разговор в нужное русло Сергей Юльевич. Словесная разминка окончилась и настала пора переходить к обсуждению вопроса главного, который в их тесном кружке обсуждался уже неоднократно и был естественен как воздух, которым они дышали, как промозглый серый день ранней петербургской весны, как цоканье подков по каменной брусчатке, проникавшее через открытую верхнюю фрамугу высокого окна, естественен, как течение их мыслей, и домашним воспитанием, и гимназическим, а потом и университетским образованием, хотя образованием в меньшей степени, а больше мнением того круга людей, в котором они жили, диктовавшим беседе нужное направление. - Под каким предлогом туда забраться, - напомнил хитрый Романов о том, что уже тоже неоднократно служило предметом обсуждения и довольно острых споров. - Дать японцам залезть в Южную Маньчжурию, это значит потерять ее всю. А портишко на побережье восточной Кореи - что за убогость мышения? Не подбросить ли морскому министру Чихачеву идею обустройства действительно незамерзающего порта для Тихоокеанской эскадры где-нибудь на Шаньдуне ? Или Инкоу? На Ляодуне нельзя; если японцы в Симонесеки уступят его китайцам, то залезть туда самим было бы в высшей степени некорректно. Это выставило бы их посмешищем перед всем миром. Макаки, используя лексикон Николая Александровича, люди обидчивые! Нельзя. К тому же Его высочество вдолбил себе в голову и настойчиво требует порт где-нибудь в юго-восточной Корее, чтобы потом присоединить его полосой к нашим владениям. Шаньдун далеко, это уже и не Маньчжурия, там порт будет беззащитным, что в высшей степени неблагоприятно для России. На Ляодуне, впрочем, тоже, но..., - задумчиво размышляя Покотилов. - Браво, - ухватился за это "но" Сергей Юльевич, - браво! "Uti possidetis...", * - кивал Романов! * Поскольку вы владеете /лат/. - Не прозондировать ли нам возможность аннексии Маньчжурии ? Государь внутренне расположен, титул богдыхана, для экзотики, ему импонирует, - столь же задумчиво продолжил Покотилов. - Тогда нужно будет обсудить с военным министром Ванновским его возможности, - поддерживал его Сергей Юльевич. - Но повод, повод? Причина вполне ясна - необузданная жадность одолела, и спешка к тому же, как бы не опоздать, - выплеснул ушат Романов. - А это уже для себя. Повод пусть министр иностранных дел князь Лобанов придумывает, - отмахнулся Покотилов. - Не вырядиться ли в тогу благодетелей, защитников Китая? От тех же японцев, например, - после некоторой заминки продолжил Романов. Сергей Юльевич насторожился; - А что, неплохая идея, надо будет ее позже тщательно обдумать, очень неплохая идея. Ведь строя дорогу, мы неизбежно попадаем в ситуацию напряженных отношений и риска скорого столкновения с Японией. На всем протяжении от Байкала до Владивостока она будет беззащитна со стороны Маньчжурии! Тем более, если там обоснуются японцы. - Вы кстати заговорили о железной дороге. Сейчас она застряла с запада у Байкала и с востока у Хабаровки, а вокруг Маньчжурского выступа тяжеленько придется ее прокладывать. И рельеф трудный, и климат ужасный, и лето короткое. К тому же директор-распорядитель Амурского общества пароходства и торговли Макеев жалуется, что конкуренция железной дороги подорвет судоходство по Амуру, а в него деньги вложены немалые. Ведь по железной дороге движение круглогодичное, не то, что полугодовое