нина. (Клан - название родовых общин в Шотландии и Ирландии. Джек - богатая, украшенная драгоценными камнями парадная одежда лиц королевского дома.) Для того чтобы достойно принять всех пожелавших присутствовать на свадьбе, сэр Саймон распорядился повалить стену, отделявшую малый холл от большого, вставить стекла и построить помост для музыкантов. Госпожа Элен правильно описала Джеку свадьбу. Здесь действительно присутствовали Эдуард Кембриджский и Джон Ланкастер - сыновья короля, оба женатые на испанках и кичащиеся своей роскошью. Носки их башмаков достигали трех вершков длины и для удобства тонкими золотыми цепочками прикреплялись к подвязкам. На свадьбу прибыла вдова Черного принца, Жанна Кентская, с молодым Ричардом Бордосским - наследником престола. Король отсутствовал из-за тяжелой болезни. Но госпожа Элис Перрейрс прислала в дар невесте богатое платье малинового бархата, все по подолу вырезанное большими листьями и сверкающее золотыми пуговицами. Такие подарки были в большом обычае при дворе, но Джоанне еще не приходилось носить одежду с чужого плеча. Озабоченная, она сидела и рассматривала свою обновку, когда вошел сэр Саймон. - А мы только что беседовали о госпоже Элис Перрейрс и о ее подарке, - сказал он весело. - Не правда ли, это нужно счесть за хорошее предзнаменование? Вы никогда не видели этой высокой дамы? - О, она употребляет много притираний, - ответила Джоанна поморщившись. - Поглядите, весь ворот лоснится от жира. И она, конечно, уже не молодая - вот на пуговицу намотался седой волос. Она слишком обильно душится розовым маслом. Сэр Саймон потемнел от злобы. Если кто-нибудь из слуг услышал эти безумные слова, он не ручается за свою голову. Люди, которые после заседания "Доброго парламента" позаботились об изгнании Элис Перрейрс, теперь уже сами распрощались с землей. (В 1376 году во время заседания "Доброго парламента" лорд Лэтимер, скупавший королевские векселя, и купец Лайонс, спекулировавший на откупах, были заключены в тюрьму, как люди, вредящие королевству. На этом же основании была изгнана госпожа Элис Перрейрс. Но, едва распустили парламент, Джон Ланкастер снова добился возвращения Перрейрс и освобождения Лэтимера и Лайонса.) Он подошел к двери и посмотрел во все стороны. - Госпожа Перрейрс - самая высокопоставленная дама королевства. Я не знаю, каковы будете вы через десять лет, а госпожа Элис и через двадцать будет молодой и прекрасной. - Хотя бы и так, - возразила Джоанна, - но платья ее я не надену. - Вы его наденете! - сказал сэр Саймон, сжимая кулаки. Она его все-таки надела. Малиновый бархат мало шел к ее смуглому лицу: Элен - Лебединая Шея была права. Но никто в толпе, собравшейся поглазеть на богатую свадьбу, и не думал покатываться со смеху. Народ во все глаза смотрел на невесту. Никому и в голову не приходило смеяться. Кровать новобрачных окропил святой водой сам лорд-примас, архиепископ Кентерберийский. Жених был одет в белые кожаные штаны, куртка на нем была из голубого атласа, вся изрезанная и проколотая красивым узором, а на плечах его развевалась геральдическая мантия, волочившаяся за ним на пять ярдов. Кроме постоянной свиты лорда, были наняты девяносто вооруженных всадников, по десять марок каждому, менестрель за сто шиллингов, а так как одного менестреля оказалось мало, лондонскому жителю Александру Гэльборну было уплачено еще шестнадцать фунтов и тринадцать шиллингов за менестрелей. (Менестрель - во Франции и в Англии в средние века странствующий поэт - певец, певший обычно, аккомпанируя себе на лютне.) В самый разгар свадьбы на взмыленной лошади из Кента прискакал гонец; он привез доброе известие. Молодая леди Берли, по завещанию, становилась наследницей всего имущества рода Друриком. Таким образом, девушка, на которой, по всеобщему мнению, сэр Берли женился исключительно из сердечной доброты, теперь приносила мужу в приданое замки, луга, поля, леса, мельницы, деньги и драгоценности. На свадьбе произошла вторая размолвка Джоанны с сэром Саймоном. И сейчас она спешила найти его и порадовать доброй вестью. Дело в том, что, узнав об огромном количестве приглашенных на свадьбу гостей, скотогоны пригнали к дому сэра Саймона целое стадо овец, быков, свиней, телят и гусей. Дворецкий принял птицу и скот, но, когда дело дошло до расплаты, гуртовщикам было заявлено, что с ними расплатятся по ценам, существовавшим до "черной смерти". Несчастные подняли крик и плач, потому что сами платили дороже, но были тут же на улице избиты палками. Джоанна бросилась к сэру Саймону и узнала, что все было сделано с его ведома. Ссора разгорелась бы, если бы рыцарь Бокль не увел сэра Саймона в галерею и не убедил смирить свой гнев. Теперь Джоанна нашла его за столом, одного, без друзей и слуг. Он сидел, опустив голову, и его красивые каштановые кудри свешивались ему на лицо. Она тихонько подошла и заглянула ему в глаза. - Вы так много сделали для меня, добрый сэр Саймон, что я рада теперь хоть немножко отплатить вам. Но обещайте мне не только удовлетворить просьбы этих несчастных, но даже заплатить им вдвое против их цены за гусей, свиней, телят и быков. Джоанна рассказала сэру Саймону о радостной вести, привезенной гонцом, и тут же на свадьбе распорядилась призвать нотариуса и переписала на супруга все имущество. Себе она оставила только сундучок с драгоценностями, меха, серебро и кружева. За столом и дамы и мужчины очень внимательно разглядывали леди Берли. Все нашли, что она смеется громко, размахивает руками и совершенно не умеет пристойно вести беседу. Однако после того, как сам господин Джефри Чосер, поэт, сказал, что молодая похожа на итальянских мадонн, многие перестали бранить ее смуглый цвет лица. Господин Джефри Чосер побывал в Авиньоне, где свел знакомство с прославленным флорентийцем Петраркой. Владея в совершенстве итальянским, французским и латинским языками, он, однако, нисколько не смеялся над кентским произношением Джоанны, а, наоборот, очень внимательно слушал все, что она рассказывала ему о собаках, лошадях и об охоте. - Пора оставить нормандцам и анжуйцам их напыщенные романсы и их напыщенный диалект, - сказал он громко. - Вот молодая леди весь вечер говорит на славном английском языке, и, ей-богу, я слушаю ее не отрываясь. После этого еще несколько дам и мужчин повторили за ужином эту фразу. Джоанна за столом ела и пила с удовольствием, так как очень устала и проголодалась за все дни, предшествовавшие свадьбе. Но она очень удивилась, узнав, что все эти фазаны, перепела, свинина, вахна и груши в сиропе составляют только первую перемену блюд ужина. (Вахна - род трески.) На вторую перемену было подано королевское мясо (приготовленное с вином, медом, рисом и тутовой ягодой), молодые лебеди, фазаны снова, жирный каплун, пирожки из мяса и рыбы, кролики, выпь, драчена, жареная семга и миндальный крем. Третья перемена состояла из одних рыбных блюд - жареного палтуса, пирога из миноги, вареной камбалы, окуней, гольцов, семги, крабов и креветок. Потом всех обносили большим плоским сладким бисквитом с выдавленными на нем фигурами ангелов, державших свиток со стихами: II est escrit pur et dit Per mariage pur C'est guerre nedure. (Ясно сказано и записано, что недолго длится только неправильный брак (старофранцузский).) Нужно было поистине обладать бездонным желудком, чтобы поглотить это неимоверное количество пищи. Однако вокруг Джоанны люди жевали безостановочно. Молодая устало откинулась на спинку стула. - Не удивляйтесь, миледи, - пояснил Джефри Чосер, - эти лорды и джентльмены носят на себе каждый по три пуда железа. Если бы они ели меньше, их доспехи свалили бы их с ног. Джоанна не знала, шутит ли ее сосед по столу или говорит серьезно. Сэр Саймон, сидевший по левую руку от нее, не смотрел на свою жену, поэтому она промолчала. - Напрасно только вы отказываетесь от этого блюда, - сказал Чосер любезно. - Это маринованная семга, вываренная в воде, а затем высушенная и истолченная в ступке с миндалем, корицей, рисовой мукой и сахаром. Стэкпул, повар короля, открыл мне тайну приготовления этого блюда. Потом в смесь добавляют галантина и воды и, доведя до густоты сиропа, окрашивают в зеленый цвет и дают застыть. Джоанна наморщила нос. - Как можно есть кушанье, окрашенное в зеленый цвет! - сказала она. - Ну, миледи, если вы будете убеждать меня, что вы никогда не ели незрелых груш, окрашенных в зеленый цвет, или слив, или яблок, я все равно вам не поверю, - засмеялся Джефри Чосер. - Да, - призналась Джоанна, - конечно, я неправа. Я ела много зеленого. Я даже жевала листья и траву, - сказала она доверчиво и положила руку на плечо своего соседа. Под испытующим взглядом сидевшей напротив седовласой леди она, однако, тотчас же убрала ее обратно. Свадьбу праздновали три дня и три ночи. На четвертый день сэр Саймон уехал в Кент. Джоанна с первых же слов поняла, что не стоит убеждать мужа взять ее с собой. Но она, пожалуй, даже рада была побыть немного в одиночестве. ...В это утро она поднялась почти в один и тот же час, что и Джек Строу в рыбачьей хижине дядюшки Типота в Фоббинге. Она долго бродила по комнатам. В доме господствовали роскошь и запустение. Слуги были нерадивы. Сейчас они вповалку валялись на скамьях и под столами. Джоанна их не будила - они были утомлены праздничной суматохой. Пажа Лионеля сэр Саймон взял с собой. Вот до него Джоанна решила добраться. Мальчишка постоянно корчил ей рожи за спиной господина, а пожаловаться на него Джоанне мешала гордость. Солнце встало в тумане. Потом начал накрапывать дождь. В Лондоне улицы были устроены таким образом, что грязь стекала в канавы по обочинам. В Кенте до этого еще не додумались. "Ух, какая грязь сейчас в Дизби! - подумала Джоанна. - Как осенью! Господи, ноги так и разъезжаются в глине". - Где ты, Джек, сейчас? - спросила она с тоской. - Впрочем, что мне за дело до этого мужика! В это самое время Джек под дождем бродил по берегу. И в Кенте, и в Эссексе, и в Серри, и в Сэффольке шел дождь. Солнце стояло за туманом белое и маленькое, как луна. "Если бы это не было страшным грехом, я разбил бы себе голову о камни", - подумал Джек. Кто-то, чавкая по глине, шел ему навстречу. Джек посмотрел на его сапоги. Подошвы отстали, и сапоги оскалились, точно волчья пасть. "Чем носить такие сапоги, уж лучше ходить босому", - подумал Джек. - Малый! - окликнул его знакомый голос. Джек поднял глаза. - Ну что же, медный ангел, - сказал человек, запахивая брезентовый плащ, - пойдешь ты тридцать первым в мой отряд? Я долго присматривался, пока узнал тебя как следует. Джек всплеснул руками. Голос, конечно, был знакомый. И теперь он уже отлично узнал и эти сросшиеся брови, и низкий широкий лоб, и могучие плечи. - Стой-ка, стой-ка, - пробормотал он, поднимая палец ко лбу. - Уолтер... Уолтер... Стой-ка, подожди, я сейчас точно вспомню, как тебя звать! - Уолтер Тайлер, - подсказал, не дождавшись, человек в плаще. Джек был очень рад, что не заговорил с сыном кровельщика о камнях в мешке, иначе он показал бы себя таким же доверчивым простачком, как и Бен Доридж. В мешке были не камни, а обернутое в солому оружие - два ножа, какие употребляют мясники, топор и много наконечников для стрел.  * ЧАСТЬ IV *  ТИЗ Глава I Четыре дворянина, ехавшие со свитой позади Аллана, гнали лошадей что есть мочи: они опаздывали в Норземтон на заседание парламента. Конюший покойного сэра Гью узнал цвета Юэлов и Ноутов, владельцев соседних с Друрикомом поместий, но ему не хотелось конфузить свою госпожу, и он отошел в сторону, давая дорогу всадникам. До темноты Аллана обогнало еще человек пятнадцать. На дороге было очень холодно, ветер свистел в ушах, и старик свернул в ров. Здесь было теплее, а вода, стоявшая во рву весной, уже высохла и вымерзла. Зеленый плащ доброго домотканого сукна, который Аллан приберегал себе на смерть, он на прошлой неделе отдал госпоже. Нельзя было спокойно смотреть, как она в своей коротенькой кофточке в талию ходит в лес, и на мельницу, и за десять лье к стряпчему. Вот и получилось, что теперь, когда нужно показаться на людях, старый слуга семьи Друриком бредет пеший по большой дороге, замотав, как нищий, ноги в старые мешки, с драным платком на голове. И все-таки ледяной ветер прохватывает его всего насквозь, может быть, и потому, что в восемьдесят лет кровь плохо греет, и он то и дело должен постукивать пятками о промерзшую дорогу. Проехала еще одна группа всадников. Передовой, задрав голову, долго всматривался в темнеющее небо. Аллан тоже с тревогой посмотрел наверх. Им-то что: они на конях быстрехонько доберутся до закрытия ворот в город, а ему еще придется идти целую ночь напролет... Если бы не мешочек за пазухой, он давно свернул бы в лес - там и тише и теплее. Вон даже с дороги виден дым от костра, и иногда ветром доносит искры. Аллан еще раз тронул мешочек за пазухой. Внизу - немножко гороха, а сверху - черствый хлеб. Кому придет в голову, что там же спрятано и золото, завернутое в грязную суконку? Разве что вес мешочка покажется подозрительным. Вон опять между деревьями светится костер. Ей-богу, можно сказать, что в лесу сейчас больше жителей, чем в любой деревне! Старик пересек дорогу и некоторое время шел по тропинке мимо кустов орешника. Люди сейчас везде одинаковые, и в лесу его примут так же, как и в любом домишке у дороги. "Еды у нас нет еще с весны, - скажут ему, - а погреться у огня не стоит денег". Конечно, случись Аллану на коне и в новой ливрее заехать сейчас в лес, ему, пожалуй, и не поздоровилось бы, но кто польстится на такого оборванца? Старик еще раз глянул на небо и решительно свернул подле огромного вяза. Мерзлая листва звенела под ногами. Гибкие ветки хлестали его по лицу. Кланяясь встречным кустам, он пробирался к прогалине. Никто даже и не посмотрел в сторону Аллана, когда он подошел к костру. Запах вареного и пригоревшего ячменя ударил старику в ноздри. Человек с длинным черпаком раздавал людям у огня полужидкое варево. Каждый получал на свою долю не больше горсти и тут же, не сходя с места, отправлял свою порцию в рот. - В Бервике солдаты, охраняющие мост, получают по полчетверти гороху ежедневно, - сказал человек в меховой шапке, вылизывая ладонь. - Вот бы не худо сунуться! Я и военную службу знаю... Остальные молчали. - В Ланкастере, говорят, Джон Гентский отпустил на волю всех своих вилланов, - продолжал он. - Богомолец вчера сказывал, что в Ланкастере люди до сих пор копают репу, и никто там еще и не слышал о голоде... - Подавиться тому человеку собственным языком! - сердито перебил его сосед. - С северных графств-то и начался голод! - Подавиться лучше Джону Гентскому своим языком! - пробормотал человек без ноги. - Он нанял нас от города Норфолька и обязался уплатить по шиллингу на человека. - Все они хороши! - сказал парень с перевязанной головой. - А ты куда лезешь, старик? На всех ячменя не напасешься! - Я только погреться, - пробормотал Аллан. Он действительно дрожал как в лихорадке. - И чего такое старье шатается по дорогам! - сказал парень с перевязанной головой. - На работу тебя силком не возьмут, ни за два, ни за четыре пенса, подати с тебя не полагается, - сидел бы лучше дома, чем светить драными боками. - Не у всякого и дом есть, сыночек! - кротко отозвался человек в меховой шапке. - В Норземтон идешь? - спросил перевязанный. - Из графства Ни есть ни пить, от деревни Пустое Брюхо, представителем во Вшивый парламент, - невесело пошутил кто-то. А что им сказать, если спросят, какое у него дело в городе? Однако перевязанный сам ответил за него. - Там до черта наберется купцов, и дворян, и попов, - сказал он. - Пожалуй, насобираешь что-нибудь Христа ради. Аллан опустил голову. Стыдно было ему слушать такие речи. Костер догорал. Малый, что раздавал пищу, тихонько свистнул. Тотчас же из темноты шагнул к костру детина с сучковатой палкой в руке. - Доедай, там оставили для тебя в котле. А кто пойдет на смену? Детина передал палку подростку в куртке с оборванными галунами, выскреб котелок и затем принялся загребать тлеющие угли золой. - То-то, - сказал Аллан. - Я и то уж подумал было, как это вы здесь обходитесь без сторожей близ проезжей дороги? - А чего нам бояться? - отозвался перевязанный устало. - На спину они мне клеймо еще поставят, что ли? Только теперь Аллан понял, почему бедняк перевязывает лоб. - Все-таки, если б стражи не было, пришлось бы каждую минуту ждать шерифа, - объяснил Аллан и участливо поглядел на перевязанного. - Больно было, паренек? - Не так уж и больно... Обидно... Я ведь и не знал ничего о постановлении парламента. Шел на крестины... Он тронул лоб. - Сейчас ничего, только видеть стал плохо - глаза все гноятся. - А нынешний парламент, говорят, будет стоять за бедных людей! - начал снова тот, что рассказывал о Ланкастере. - Король наш, говорят, распустит всех лордов, и джентри, и попов по домам. Только и останутся, что король и общины... - Молчи, сорока! - перебили его. - Дай людям спать. - Ты меня спроси о парламенте, я расскажу тебе всю правду, - вмешался парень, что пришел только что с дороги. Он обтер рот, собираясь говорить, но ему никто не ответил. - Парламент только для того и созывают, чтобы придумать новые пакости... Говорят, теперь косарей и жнецов уже будут не клеймить за отказ от работы, а просто вздергивать на первом суку! Никто ему не ответил. Все стали укладываться в теплую золу. Аллана, как старика, пустили в середину. - А куда же вы потом думаете податься, ребята? - спросил Аллан недоумевающе. - Зима-то еще впереди! - Кончим овес, станем кору с деревьев есть. Медведей поднимем в берлогах... Силки будем ставить, - раздался голос из темноты. - А я думаю, что парламент пойдет за нас все-таки, - сказал неунывающий человек в меховой шапке. - Бедные попы недаром подбивают народ. Несколько голов поднялось от земли. Но его уже больше не бранили. - Да, мы все ждем... Может, общины и вступятся за нас перед королем, - откликнулся кто-то. Аллан был слишком стар, чтобы в ноябре спать на голой земле. Распростившись с лесовиками, он двинулся в путь, и надо сказать, что сон нисколько не подкрепил и не освежил его. Болела старая рана в боку. Ныли кости, а в суставах трещало, точно в лесу в первый морозный день. - Ты доверенное лицо леди Джоанны Берли? - спросил итальянец и, подняв очки на лоб, внимательно поглядел на Аллана. - Пусть господина купца не удивляет мой наряд, - ответил Аллан, улыбаясь через силу. - В такие времена полезно одеваться во всякую ветошь. Итальянец еще раз глянул на него. Он только сегодня вернулся из Лондона. Аллану пришлось посидеть в Норземтоне пять дней, и его жалкие дорожные запасы пришли к концу. Госпожа велела ему разменять золотой, но Аллан под страхом смерти не стал бы исполнять это приказание. От голода у старика стали пухнуть ноги, а глаза слезились. На третий день своего пребывания в чужом городе он перестал отказываться от милостыни. Вчера на паперти ему подали моченое яблоко, а нынче - пирожок. Но этого было недостаточно. - Учен ли ты грамоте и счету? - спросил купец. Покойный сэр Гью был скупехонек и в последние годы не держал ни замкового бейлифа, ни приказчика. Аллан собственноручно писал счета арендаторов, возил шерсть купцам и рыбу на коптильни. Может быть, он вел книги не так, как полагается в городах, но еще ни разу ни купцы, ни мужики не нашли у него ошибки. - Если ваша милость пишет на нашем языке, я пойму все до буквы, - сказал он. Купец снова глянул на него. "Этот слуга предан господам, как собака, - подумал он, - но его плохо кормят". - Вели принести хлеба и вина, - сказал он клерку по-итальянски. Мальчишка внес на блюде хлеб и соль и две кружки с вином. Купец лениво отщипнул кусок корочки. - Ешь и пей, - предложил он, пододвигая блюдо к Аллану. "Он нисколько не горд с простыми людьми", - подумал старик, но от угощения отказался. У церкви его никто не знал, а здесь он был доверенным лицом леди Джоанны. - Если ваша милость разрешит, мы сперва покончим с делами, - сказал он. - А на еду всегда найдется время. Итальянец, пожав плечами, отодвинул блюдо. Сам-то он не хотел ни есть, ни пить. - Твоя госпожа, - начал он, заглянув в письмо леди Джоанны, - хочет сверить все счета, начиная с тысяча триста семьдесят шестого года. Что ты разумеешь под сверкой? Он велел клерку найти нужную книгу. - Я, если только это не рассердит вашу милость, - пояснил Аллан смущенно, - веду записи так, как это вздумается моей глупой голове. Чтобы не было путаницы, я против каждого счета расходов веду счет доходов и в конце месяца проверяю сам себя. "Этот человек у меня на родине был бы банкиром", - подумал итальянец. - Вот, - сказал он, перебрасывая толстые листы, - тысяча триста семьдесят шестой год, счет сэра Саймона Берли. Он снова поднял очки на лоб. Волосы его были белые как снег, а глаза черные, лукавые и живые. Аллану иногда казалось, что купец носит очки только для того, чтобы скрыть от собеседника свои мысли. - Осенью тысяча триста семьдесят шестого года, - начал Аллан, вытаскивая свои собственные записи, - после бракосочетания своего с сэром Саймоном Берли госпожа моя полностью рассчиталась с фламандцами и евреями по долговым обязательствам своего супруга. Векселя были скуплены банкирской конторой Траппани. Госпожа моя уплатила четыре тысячи ливров. (Ливр - серебряная французская монета.) - Так, - сказал купец, - но от моего господина, синьора Траппани, сэр Саймон получил в тысяча триста семьдесят шестом году еще тысячу ливров. "Ага, ты, стало быть, тоже только слуга, - подумал Аллан приосаниваясь. - Но какой же должен быть господин, если слуга живет в таких хоромах?" - Да, - ответил он, глянув в свои заметки, - сэр Саймон получил ссуду в тысячу ливров под залог имущества своей супруги, оцененного в тысячу пятьсот ливров. - Деньги были даны из расчета восемнадцати процентов годовых, - добавил купец, - причем сэр Саймон выговорил себе право вносить проценты помесячно. - На тот случай, если за последние месяцы он не выполнил своего обещания, - начал Аллан, - я имею полномочия от моей госпожи... Купец снова внимательно посмотрел на него. - По этому счету у меня нет никаких претензий, - сказал он. "Значит, дело обстоит еще не так плохо", - подумал Аллан весело. Купец снова пододвинул к нему блюдо. Старик отломил кусок хлеба и густо посыпал его солью. Вина Аллан пить не стал, боясь, как бы оно не свалило его с ног. - В тысяча триста семьдесят седьмом году, - прочел купец, - за сэром Берли числилось две тысячи ливров, взятых им на снаряжение отряда на шотландской границе, и триста ливров, уплаченных за дом на Шельской набережной. Дом приобретен на имя Марии Боссом. Тоже под залог драгоценностей. Следует ли мне их перечислять? - Они тут у меня переписаны полностью, и ваша подпись - в конце, - сказал Аллан. Он, правда, не знал раньше, что триста ливров пошли на покупку дома, но не хотел этого показать купцу. - Весь этот долг так же перекрыт залогом, - сказал купец. Кровь бросилась в лицо Аллану. Ему показалось, что он ослышался. - Что такое?.. - спросил он хрипло. - Мы сочлись с твоим господином, и контора Траппани согласилась принять в счет погашения долга и процентов заложенные драгоценности, опись которых у тебя имеется. - Это неприкосновенное имущество моей госпожи, леди Джоанны Друриком, - сказал Аллан тихо. - А что же он сделал с деньгами, посланными ему на уплату процентов? - Не знаю! - отрезал купец. Не нужно было обладать большой проницательностью, чтобы догадаться, на что могли уйти деньги при этом блестящем и расточительном дворе. - Нет! - произнес Аллан поднимаясь. Ноги его дрожали. - Христом богом заклинаю вас, неужели он отдал половину шкатулки в уплату за свои долги?! - Запись ведется на латинском, французском и английском языках, - ответил купец холодно, - это для того, чтобы нас могли рассудить в любой стране. Читай. Только ты ошибаешься: он отдал не половину шкатулки, а все, что там было. Кроме маленького колечка, которое он тут же надел себе на мизинец. Вот видишь: кольцо узкое, испанского золота, вычеркнуто из списка. Аллан для видимости заглянул в книгу, но он ничего не мог разобрать, - строки путались одна с другой. - Мы четыре года подряд отправляли ему все замковые деньги, - почти крикнул он. - Что же теперь будет с госпожой? - Это еще не конец, - продолжал итальянец вздохнув. - В нынешнем, тысяча триста восьмидесятом году Саймон Берли получил от нас снова две тысячи ливров. Поручителем его был лорд Лэтимер, королевский откупщик. В благодарность за сделку сэр Саймон передал ему право участия во всех своих манориальных доходах. "Ну, доходы-то небольшие, - подумал Аллан. - Коптильни да арендные деньги по одному только Друрикому. Ведь в своих поместьях этот волк и не додумался сдавать землю в аренду". Доходов почти не было. Госпожа его продала материнские платья, чтобы выручить вот эти деньги, - он тронул мешочек на груди. - Моя леди... - начал Аллан и вдруг всхлипнул. - Этот человек хуже волка! "Мы дадим теперь немножко передохнуть мужикам, - сказала ему леди Джоанна на прощанье. - Королевская подать собиралась уже два года подряд, десятая и пятнадцатая деньга внесены. Теперь мужики немного передохнут". Вот тебе и передохнули! Теперь снова им с Мэтью придется рыскать по избам. И хоть бы один пенни с этих доходов пошел на пользу его леди! Бедняжка вынуждена была покинуть старый Друриком и поселиться в разрушенном Тизе, в Эссексе, чтобы не видеть, как обирают ее кентцев. - Только не можете ли вы мне объяснить, что это за лорд Лэтимер и не придется ли еще нам, пожалуй, платить и ему какие-нибудь проценты? - спросил он на всякий случай. Купец чувствовал необычайную усталость. Как он объяснит этому бедному старику, в чем дело? Осторожно, останавливаясь на каждом слове и подбирая выражения, итальянец рассказал все. Словом, получалось так, что хозяйничать в замке с мая месяца будет не леди Джоанна Берли, а лорд Лэтимер: сэр Саймон запродал ему все свои доходы на три года вперед. Он с тревогой посмотрел на старика. Однако, к его удивлению, слуга как будто повеселел. Да, прощаясь, он уже не походил так на мертвеца, как это было минуту назад. - Лорд Лэтимер? - бормотал Аллан, идя к выходу. - Ну, пускай он пожалует за своими деньгами, этот лондонский молодчик. В Тизе народ гол, как сокол, а Друриком, Дизби и Эшли... Любопытно, как он будет управляться там, - он ведь еще никогда не имел дела с кентцами. Ну, пускай поступают, как знают... Зато этот волк уже больше никогда и ничего с нас не будет требовать! И старик даже хихикнул, проходя мимо удивленного привратника. ...Большие окна в доме итальянца были завешены суконными занавесями, и поэтому яркое ноябрьское солнце больно ударило по старческим глазам, когда Аллан вышел на улицу. Черные пятна заплясали перед ним в воздухе, и он прислонился к стене. В городе сегодня народу было больше, чем когда-либо. Аллан еле протиснулся через толпу, но на соседней улице было еще хуже. Женщины, вопя, тащили за собой детей; мужчины бежали вперед, точно обезумев, не глядя под ноги и расталкивая встречных. - Ты с ума спятил! - крикнул Аллан, отброшенный изо всех сил к стене. - Да что это за наваждение! Его снова сбили с ног. Люди бежали, как будто их догонял огонь или вода. Скот мычал и блеял, из ворот домов лаяли псы, визжали попадавшиеся под ноги свиньи. Над городом стоял вопль. Аллан вспомнил молодость: такое он видел в 1339 году, когда на город Фолькстон напали бретонцы и сожгли его дотла. (В течение нескольких столетий Англия неоднократно подвергалась нападениям с моря.) Вот так же точно отчаянно вопили женщины, а мужчины, обезумев от ужаса, молчали, глядя, как пираты выбрасывают на улицу их добро, жгут дома и уводят скот. Но откуда в Норземтоне было взяться французам? После того как Калэ попал в руки англичан, случаются, конечно, грабежи, но о таком наглом разбое уже давно не слыхать. (В 1380 году каталонские пираты заплыли в Темзу и сожгли и разграбили город Гревзенд.) Стражник, положив алебарду на землю, сидел на камне, безучастно глядя вперед, точно он не был нанят для того, чтобы поддерживать в городе порядок. Но разве это порядок? Аллана самого три раза сбивали с ног. А вот сейчас упала молодая женщина и по ней пробежало не меньше тридцати человек, а стражник даже в ус не дует! "Нет, эти ребята слишком обнаглели на городских харчах!" Аллан подошел к стражнику и тронул его за плечо: - Послушай-ка, малый... Стражник даже не пошевелился. - Ты оглох, что ли? - крикнул Аллан над самым его ухом. Стражник поднял на него глаза. Они были почти белые от ужаса. Только в глубине мутно темнели точки зрачков. - Новый королевский налог! - сказал он. - Третий налог за четыре года! Только что разрешил парламент. Нельзя доводить до исступления народ: камня на камне не останется от этого города! - сказал он, пряча лицо в колени. Аллан боялся не так за себя, как за хозяйское золото. Он постарался выбраться из Норземтона засветло. Однако нагнавшие его в дороге мелочные торговцы, возвращавшиеся в Сент-Олбанс, сообщили Аллану, что все страхи его были напрасны: мужики и ремесленники пошумели и разошлись по домам. Глава II Щенок был крупный, цвета красной глины, с лягушачьим пятнистым животом. Глаза его недавно открылись, и он, чуть кося, неодобрительно поглядывал на Джоанну. Морда его была толстая, вся в черных точках будущих усов. Леди Берли крепко целовала его в живот, и в уши, и в нос, а он, сконфуженный всеобщим вниманием, часто зевал, туго открывая рот и показывая черное ребристое небо. - Он останется мне на память о тебе, - говорила Джоанна сквозь слезы и снова целовала щенка. - Я назову его "Подарок". Может быть, если бы не он, ничего не случилось бы. Это было все равно что сказать: "Если бы не этот ячмень, я не попал бы в тюрьму", то есть если бы из ячменя не сварили пива, да я не зашел бы в трактир, да не напился бы до бесчувствия, да не подрался бы на дороге - тогда я никогда не попал бы в тюрьму. Конечно, так нельзя было рассуждать, но Джек сам готов был расцеловать щенка. Он стоял, сжимая руки, едва удерживаясь от слез. - Ну, начнем прощаться, Джоанна, - сказал он, снимая шапку. Все было похоже на сон. Он так крепко ступил больной ногой, что на повязке выступила кровь. Нет, значит, это был не сон. - Бог тебя храни, Джоанна! - Бог тебя храни, Джек! Она долго стояла и смотрела ему вслед. Только когда на дороге виднелась уже еле заметная точка, леди Берли вернулась в холл. - Я так и знала, что стоит только нам увидеться - и все начнется сначала. Если думать, что это произошло из-за собаки, то уж, во всяком случае, не из-за щенка, а из-за его матери - рыжей овчарки Чэрри. Собака, которая в течение года не оставляла ни на минуту двора и одним своим видом могла отпугнуть любого бродягу, теперь вот уже около полумесяца шаталась бог знает где. И днем она тоже несколько раз убегала на дорогу и ела падаль. А недавно она притащила полуистлевшую человеческую руку. Это значит, что в своих путешествиях она добиралась до самого Медстона и рылась в отбросах позади помоста палача. За время ее бродяжничества злые люди украли петуха, оторвали доски от бывшего овина, провалили крышу сарая, перебираясь через изгородь, и чуть не задавили насмерть черную овечку, пытаясь вытащить ее через оконце. Если бы собака была во дворе, ничего этого не случилось бы. И, если бы Чэрри была во дворе, никакому чужому человеку, будь он хоть трижды ранен, не взбрело бы на ум искать пристанища в замке Тиз. В пятницу, 7 марта (будь благословен этот день!), Джоанна поднялась с твердым намерением проучить беспутную собаку. Когда она выглянула во двор, Чэрри уже вертелась у дверей, держа в зубах огромную серую крысу. Но она тотчас же положила ее на снег, чтобы как следует приветствовать свою хозяйку. - Ничего тебе не поможет! - пригрозила Джоанна и отвернулась, ища на гвозде кнут. И тут только ей бросился в глаза тощий, обвисший живот собаки с набухшими сосками. - Ах, вот как? - сказала она, оставляя мысль о расправе. - Но куда же ты дела своих малышей? Вместе с Мэтью Джоанна обшарила всю солому и кучу навоза, но щенят нигде не было видно. Только к концу дня Аллан принес вот этого - одного толстого рыжего щенка. Он нашел его по следам самой Чэрри за дорогой, в брошенной барсучьей норе. Куда делись остальные - так и осталось неизвестным. Щенок был весь в снегу и дрожал, поэтому Джоанна решила приютить его с матерью на ночь в холле. В холл же она перенесла кур и бедную перепуганную овечку. Это было все, что уцелело от хозяйства замка Тиз. - Наконец сегодня ночью мы выспимся как следует, - сказала Джоанна. Однако в эту ночь ей не пришлось даже сомкнуть глаз. Аллан уже давно спал, Мэтью плел охотничью сумку из ремней, а Джоанна расчесывала на ночь косы, когда Чэрри подняла сначала морду, а потом заворчала. - Куш, Чэрри! - крикнула ее госпожа и вышла посмотреть, что делается во дворе. Если это были воры, то красть они могли только хворост; бревна были слишком длинные и тяжелые, а больше в замке взять уже было нечего. Леди Берли тотчас же заметила человека у сарая. Он стоял, прислонясь к стене, и смотрел на нее. - Что тебе нужно? - закричала леди изо всех сил. Чужой не тронулся с места. Леди вернулась в холл за железным ломом. Мэтью не слышал, как она хлопнула дверью, а может быть, только сделал вид, что не слышит. Он был трусоват. Чэрри уже ощетинилась и лаяла на весь пустой холл. - Что случилось, леди? - спросил Мэтью наконец. Держа Чэрри за ошейник одной рукой, а другой опираясь на лом, Джоанна подошла к сараю. Человека не было. - Приходили воровать кур, - решил подоспевший с самострелом Мэтью. Вдруг хозяйка его закричала. Чужой лежал на протоптанной к сараю тропинке. У ног его расплывалось большое темное пятно. Джоанна вернулась в холл за Алланом. Старик после возвращения из Норземтона совсем обессилел. Он спал днем и ночью и сейчас спросонья не сразу сообразил, чего от него хотят. - Ноги и руки ему нужно бы перебить, чтобы отвадить от чужого добра! - ворчал Мэтью, втаскивая вместе с госпожой и Алланом тяжелое тело по обледенелым ступенькам. Кровь текла так обильно, что все трое были испачканы с головы до ног. - Раскачать бы его хорошенько, разбойника, да сбросить со стены в ров! - предложил Мэтью. Аллан был другого мнения. - Госпожа велела его перевязать, - возразил он. - А как очнется, тогда, конечно, пусть идет на все четыре стороны. Но не каждый бродяга - вор или разбойник, - добавил он, вспоминая лесовиков. Оба старика ждали, что скажет леди. Джоанна распорядилась отнести парня в солярий и уложить в постель. Там днем светло, и удобнее будет его перевязывать. (Солярий - здесь, светелка.) - На вашу постель, миледи? - в испуге крикнул Аллан. Но Джоанна уже приподняла чужого за плечи. Ей-богу, эти старики вдвоем слабее ребенка! - Беритесь-ка за ноги да поменьше ворчите, - добавила она. Чужой застонал и пошевелил рукой. Аллан принес светильник. Надо было посмотреть, в чем дело. Рана была у лодыжки, неглубокая и свежая. Стрела застряла в кости и сломалась. Джоанне стоило большого труда удалить наконечник. Аллан тотчас же остановил кровь, перетянув ногу повыше раны оленьей жилой. Из любопытства он осветил лицо чужого. "Совсем молодой! - подумал он. - Три года назад такой парень мог бы прокормить всю семью. А теперь он голодный шатается по дорогам! Ох, господа, господа, что вы делаете! Ох, не к добру все эти затеи против мужиков! Этак можно было поступать в старину, но не теперь!" - А где же будет спать миледи? - спросил Аллан. Госпожа его молчала. Он недовольно повернулся к ней. - А где же вы ляжете, миледи? - повторил он о сердцем. Госпожа крепко оперлась на его плечо. - Минуточку, Аллан, - сказала она слабым голосом. Потом, нагнувшись, открыла сундучок. Найдя свою тонкую, еще девичью косынку, леди разорвала ее с треском на две части. - Завтра при свете мы его перевяжем как следует, - сказала она дрожащим голосом. - А сейчас ступайте спать. Я постелю себе в холле. Она стащила со своей постели и разложила перед холодным камином холла медвежью шкуру. В солярии было много теплее, так как изредка там горела жаровня. Мэтью украдкой постучал себя пальцем по лбу. "Да, - подумал Аллан, - с двумя такими дураками тут, чего доброго, и молодой человек может свихнуться". Но должен же был кто-нибудь вступиться за его маленькую Джоанну! - О, хитростью леди пошла в покойного сэра Гью! - сказал он. - Дверь-то в солярий о двух засовах! Вот мы ее припрем как следует, тогда нам не придется тревожиться всю ночь, гадая, кого это мы пустили в замок... Не каждый ведь может выбросить умирающего на дорогу, - добавил он, предвидя возражения Мэтью. - Нашу леди в монастыре учили врачеванию и милосердию. А вашим разбойникам только бы жечь да грабить да покупать в Лондоне дома на чужие деньги. Под разбойниками он разумел весь старинный и знатный род Берли. Чужой пришел в себя еще ночью, потому что старики, поднявшись до света, услышали доносящийся из-за двери гул голосов. Если бы не Аллан, Мэтью подошел бы и подслушал: его до смерти мучило любопытство. Но сегодня была его очередь проверять силки. Взяв сплетенную вчера сумку, он вышел, все время оглядываясь на дверь солярия. Аллан немедленно прильнул ухом к щели. - Ты не должен был ввязываться в драку, - говорила его госпожа. - Правильно я рассуждаю, Джек? - Да, понятно, у меня есть дела поважнее, - согласился чужой. - Но стражник хлестал старика, как хлещут ленивую лошадь, и я не стерпел. Нет, я сейчас буду осмотрительнее. Мне бы только добраться до Фоббинга. Но и по дороге мне есть у кого спрятаться. - Эта вторая дочка рыбака, она очень красивая? - спросила леди. - Господь тебе судья, Джоанна! Как ты можешь думать сейчас о таком! Чэрри громко залаяла во дворе. - Эгей, эй, вы там, в замке! - кричал громкий голос с дороги. - Этого еще не хватало! - бормотал Аллан, никак не попадая в рукава старенькой куртки. - Леди, леди! Не дай господи, вдруг это прибыл сам сэр Саймон! Леди, поостерегитесь! А госпожа его в это время, разделив на тонкие пряди волосы чужого, обвивала ими свои пальцы. - Вот я вся в золоте, Джек, - говорила она нежно. - Какие еще богатства мне нужны!.. Не холодно ли было тебе в дороге? И почему ты свернул к нашему замку? И как ты нашел пролом в стене? Думал ли ты здесь встретиться с леди Берли? Только скажи мне всю правду! - Я говорю правду... Нет, я не думал встретиться с тобой. Я обошел бы замок за сорок лье, если бы знал, что здесь живет леди Берли. Пролом я нашел потому, что к нему вели следы. Мне совсем не было холодно, я был очень разгорячен ходьбой. Он вдруг вспомнил о плаще и густо покраснел. - Если ты поэтому спра