брали в парламент от графства Кент, он, вместо того чтобы заниматься делом, целыми часами поносил дворян за мотовство и распущенные нравы. Правда, он обеими руками подписался под биллем о беглых вилланах, и о клеймении бродяг, и о запрещении поднимать поденную плату, но все-таки ему следовало бы больше выказывать уважения к своему сословию. Говорят, что его новая поэма состоит из тысячи шестисот стихов и в каждом он оплакивает пороки королевского двора, знати и духовенства. Эта вертлявая цесарочка очень ловко носит шляпу и болтает почти без кентского акцента, но все-таки дама из поместья Джона Гауэра не может быть достойной и интересной собеседницей для королевского рыцаря, сэра Саймона Берли! Джоанна вначале пришла в ужас от сообщения пажа. Господи, у нее даже нет времени приготовиться к встрече гостей! - Я скакал что было мочи, а они едут шагом, - успокоил ее Лионель. - Дама устала, а еще больше устал ее конь. Раньше чем через два часа вы их и не ждите! Леди Берли сделала все, что было в ее силах, и притом в очень короткий срок. Когда гостья вошла в холл, он уже был усыпан чистым песком; в солярии на полу было разостлано свежее, душистое сено. Окна и двери выглядели очень красиво, затейливо убранные цветущими ветками диких яблонь и груш. Это было сделано для того, чтобы закрыть огромные дыры в стенах. Бедная черная овечка была принесена в жертву хлебосольству и гостеприимству. Из кухни доносился аппетитный запах - Аллан научил свою госпожу приготовлять баранину с чесноком, травами и кореньями, как это делают гасконцы. Правда, в замке не было хлеба и вина, но, как говорится, на нет и суда нет. Чэрри посадили на цепь далеко от ворот, а вот о Подарке никто и не вспомнил. Он, правда, еще и не имел случая проявить свой дурной нрав. Самой большой своей удачей Джоанна считала то, что на прошлой неделе кузнецы починили мост, так что для прибывших не составило никакого труда проникнуть в замок. Однако племянница Джона Гауэра, которая в течение всего дня так удачно укрывалась от бесчинствующих вилланов, совершенно неожиданно и нечаянно пострадала у самого въезда в замок Тиз, где ей так радушно было предложено гостеприимство. Не успел Лионель провести ее коня в ворота, как с груды камней прямо ей на грудь кинулось что-то огненного цвета. Леди могла бы поклясться, что это была не собака. Существо это визжало, как поросенок, охало, как женщина, и, сброшенное вниз, делало огромные прыжки, каждый раз пытаясь ухватить даму за платье или за руку. Наконец, вцепившись зубами в ее шляпу, оно упало на землю, оторвав больше половины лент и соломы. Покончив с госпожой Гауэр, оно обратило внимание на сэра Саймона Берли и первым делом вцепилось зубами в его сапог. Отброшенное на несколько ярдов в угол двора, оно визжало до тех пор, пока не появилась огромная рыжая овчарка с обрывком цепи на шее. После этого дама закрыла глаза и склонилась на руки подхватившего ее Лионеля. Последнее, что она заметила, был разъяренный рыцарь Берли, вытаскивающий из ножен меч. В воздухе летали клочья шерсти, обрывок цепи и два рыжих комка, попеременно бросавшихся на грудь рыцаря. Когда госпожа Гауэр пришла в себя, она увидела молодую особу, бесстрашно ринувшуюся в самую свалку и оттянувшую за задние ноги овчарку от сэра Берли. После этого та же особа, схватив огненный комок поменьше, все-таки оказавшийся собакой, с размаху швырнула его в открытую дверь сарая и немедленно задвинула засовы. Несмотря на волнение и опасность, которой она несомненно подвергалась, особа нашла в себе силы и вежливость приветливо улыбнуться гостье. Тогда госпожа Гауэр, в свою очередь, сочла своим долгом сказать хозяину замка: - Ах, какая у вас хорошенькая и храбрая служанка, сэр Саймон! Я хотела бы попросить у нее воды напиться, так как чувствую, что иначе я через минуту снова потеряю сознание! Лионель испуганно посмотрел на господина. Однако сэр Саймон спокойно соскочил с лошади и снял гостью с седла. - Вы ошибаетесь, дорогая дама, - возразил он. - Женщина, которая, на ваш взгляд, проявила такую храбрость, не служанка, а супруга моя - леди Беатриса Джоанна Берли... Джоанна, вы можете поздороваться с госпожой Агнессой Гауэр из поместья Гауэр в Кенте. Саймон Берли был очень весел за столом; он смеялся тому, что нет хлеба и вина, и подшучивал над своей супругой, руки которой были покрыты кровоподтеками и шрамами от собачьих укусов. Но госпожа Агнесса Гауэр смеялась через силу. Ей не нравился ни замок Тиз, ни его обитатели. Меньше всего ей мог нравиться дом, где собаки не узнают хозяина. Во время беседы она убедилась в том, о чем раньше могла только догадываться: щенку было два с половиной месяца, а овчарке на троицу минет два года, однако они бросались на своего хозяина, как на чужого, а так как у собак очень хорошая память, это означало, что сэр Берли не появлялся в своем замке около двух лет. Госпоже Агнессе не нравились старые слуги, скорее похожие на выходцев из могилы; ей не нравилась леди Берли, которая совсем не умела поддерживать беседу, и, как это ни странно, ей уже не нравился даже сам знаменный рыцарь Берли. "Может быть, мне это все мерещится, - думала гостья, - но рыцарь, по-моему, тоже улыбается через силу. Ему больше сейчас подошло бы выругаться и ударить о стол кулаком". Отведенная в солярий, она еще долго лежала в темноте, прислушиваясь к звукам, доносившимся из холла, но так как все было спокойно, она, посмеявшись своим страхам, повернулась на бок и вскоре громко захрапела, что уже совсем не подходило для такой нежной дамы. Несмотря на то что племянница Джона Гауэра не отличалась особой проницательностью и несмотря на то что она не слышала крупного разговора в холле, предчувствия все-таки ее не обманули. Как только гостья отправилась спать, сэр Берли поднялся со скамьи и большими шагами начал расхаживать по холлу. Он видел, что потолок протекает и скоро начнет валиться на голову, что плиты пола разъезжаются под ногами, что на жене его платье с продранным локтем, что руки ее огрубели, как у мужички, но все это поднимало в нем только глухое чувство раздражения. - Вы отлично могли бы, если не ради меня, то ради гостьи, надеть сегодня другое платье, - сказал он. - А если не ради нее, то хотя бы потому, что сегодня большой праздник. Джоанна промолчала. Рукав, конечно, следовало зашить, но он лопнул в самый последний момент, когда она вбивала гвоздь над дверью. Другого платья не было. - Почему здесь такая грязь? - сказал сэр Берли, отбрасывая ногой ветку, которую сам только что кинул на пол. - Не понимаю, чем заняты оба старика? Не подумав, Джоанна ответила то, что вертелось у нее на языке весь вечер: - Когда вы женились на мне, вами руководило рыцарское чувство, но я боюсь, что вы уже раскаиваетесь в своем поступке. - Да, - сказал рыцарь зло, - я горько раскаиваюсь! - Это дело поправимое, - заметила его супруга тихо. Рыцарь продолжал молча шагать по холлу. - Вы отослали уже кузнеца к сэру Ральфу Броунингу, как я просил в своем письме? - спросил он вдруг, останавливаясь перед камином. Он вспомнил о слуге, потому что красивая каминная решетка была делом рук Тома Бэкстона. Джоанна промолчала. До праздника тела Христова оставалось полмесяца. Полмесяца и один день сэр Саймон не должен был бы знать правды. Но она не привыкла лгать. - Нет, сэр, - сказала она, глядя в огонь. - Еще до получения вашего письма я его отпустила к серебрянику в Гревзенд. - Так, - промолвил он, не выказывая неудовольствия. - Сколько вам заплатил мастер? Он дал, конечно, больше, чем я получил от сэра Броунинга, которому нам придется возвратить всю сумму сполна. Джоанна подняла глаза от огня. - Том Бэкстон - фригольдер, - возразила она спокойно. - Как я могла бы получить за него деньги? - С каких это пор вы стали так разбираться в законах? - сказал сэр Саймон сдержанно. - Могли или не могли, но не даром же вы его отдали мастеру?.. Мы живем в Эссексе, Бэкстон - мой серв, и я его могу продать, как лошадь или корову! Джоанна почувствовала, что воротник ей сжимает горло. - Может быть, он серв, - сказала она, - но он сын вашей кормилицы, ваш молочный брат, сэр! - Мне нужны деньги! - продолжал сэр Саймон. - Том Бэкстон либо откупился сам, либо вы получили за него деньги от хозяина. Видите, я говорю совершенно спокойно, хотя я никогда не позволял вмешиваться в свои дела. - Да, но денег у меня нет, - призналась Джоанна тихо. - У вашего дядюшки, сэра Гью Друрикома, тоже никогда не было денег. А однако после его смерти остались сундуки, полные золота и серебра. - Об этом вам лучше было бы не вспоминать, - сказала Джоанна, морща нос. - Что это за Мария Боссом, для которой вы купили дом в Лондоне? Рыцарь круто повернулся к ней. Сидя здесь, в Эссексе, эта маленькая ханжа все-таки узнавала то, что делается в Лондоне! Он, прищурясь, осмотрел ее с головы до ног: - У вас еще, конечно, осталось золото, и серебро, и камни. Вы постоянно якшаетесь с купцами и возите им шерсть. Зачем вы пытаетесь меня уверить, что в замке нет денег? Мне противно слушать вашу ложь, хотя я все это должен был предвидеть, беря себе в жены племянницу скряги Гью Друрикома! - Боже мой, - сказала Джоанна, - разве я когда-нибудь проявляла по отношению к вам скупость? - Да! - И рыцарь ударил кулаком по столу. - И мне это надоело! Дайте мне все, что вы за Бэкстона получили, или я немедленно отправляюсь за ним в Гревзенд! - Вы королевский рыцарь, сэр Саймон Берли. Вы не станете унижать свою жену перед купцами и ремесленниками! Как иначе могла помочь Джоанна бедному Тому Бэкстону! Саймон Берли, бледный от бешенства, подошел к ней вплотную: - Дайте немедля деньги!.. Хорошо, тогда поклянитесь, что в замке больше нет ни фартинга! Джоанна подняла было руку, но снова опустила ее. Она вспомнила о золоте, которое Аллан возил в Норземтон. - Ага! Вот как?.. - крикнул сэр Саймон, опрокидывая скамью. - Если тебя в монастыре научили так хорошо лгать, так имей же смелость призывать бога себе в свидетели! "Аллан ни за что не отдаст этих денег, - думала Джоанна. - Он их бережет для другого. Видно, много пришлось старику передумать, перед тем как прийти к такому решению". "Ваших денег у меня осталось десять монеток, и вот я добавляю свои два золотых, - сказал Аллан. - Этими деньгами вам придется заплатить архиепископу, чтобы он похлопотал о разводе..." - Я никогда не требовала от вас никаких клятв, - произнесла Джоанна спокойно, только руки ее дрожали. - И вы тоже не должны заставлять меня клясться. - Мне все это надоело! - вдруг заревел сэр Саймон, бросая на пол кружку и блюдо. Хорошо, что его гостья видела уже седьмой сон, иначе она перепугалась бы до смерти. - Мне все это надоело! - Саймон Берли перевернул ногой стол. - И ваша мужицкая скупость, и ваша мужицкая хитрость. Не хватало еще, чтобы вы требовали от меня каких-нибудь клятв! Довольно с вас и одной! Джоанна вдруг ясно увидела монастырскую келью, рыцаря и мертвую желтую птичку. Она закрыла глаза. Если бы не этот человек, она уже четыре года была бы монахиней. - Сэр Саймон, - начала она волнуясь, - что бы вы ни говорили сейчас, я всегда буду помнить ту ночь и все, что вы сделали для меня! Рыцаря трясло как в лихорадке. - Вы правы, я слишком много сделал для вас. Я покинул ради вас самую нежную и самую красивую девушку; лучше ее не найдешь во всех восточных графствах... Но нет, не ради тебя, лицемерная скряга, а ради твоих денег! Ради твоего богатого наследства, которое все равно разлетелось ко всем чертям! Джоанна смотрела на него, не опуская глаз. В ухе у него уже не болтается сережка с синим камнем. А с мизинца исчезло уже даже то последнее колечко. Золото, серебро и камни точно тают в руках этого человека. И все-таки она чувствовала к нему благодарность и жалость. - Вам не удастся очернить себя в моих глазах, - сказала она мягко. - О моем богатом наследстве вам стало известно только в самый разгар нашей свадьбы. - А ну-ка, посчитайте, когда умер мастер Тристан и когда вскрыто было завещание... Ну, раз! Вы даете мне деньги? Джоанна молчала. - Два! Даете?.. Три! Даете?.. Лионель, - крикнул он, открывая дверь в сени, - немедленно седлай лошадей, мы едем в Гревзенд! - Подождите, - сказала Джоанна поднимаясь. - Сначала повторите мне еще раз о завещании. Сэр Саймон остановился в дверях: - Завещание было вскрыто двадцать девятого сентября в Уовервилле. Тогда же я узнал, что вы стали богатой наследницей. Мы выпили бочонок вина в ту ночь - я, стряпчий, отец Роланд и ваш дядюшка. Сэра Гью с горя тогда же хватил удар. Из Уовервилля я приехал в монастырь. Свадьба наша была отпразднована второго октября, если вы помните. Джоанна что-то пробормотала. Она опустилась на скамью. Руки свисали по бокам, как плети. "А все-таки она очень красива, - решил сэр Саймон. - Куда этой цесарочке до нее! Пусть та наденет двадцать модных платьев, но ей не сравняться с этой маленькой кентской леди!" - Подойдите! - сказала Джоанна хрипло. - Что? - переспросил он и, пройдя через весь холл, остановился у ее скамьи. Он смеялся от радости, что довел ее до такого состояния. И тогда Джоанна, размахнувшись, ударила его изо всех сил кулаком по лицу. Уезжая с господином, паж Лионель не позаботился о том, чтобы оставить немного овса для лошади приезжей дамы. Лошадка стояла в конюшне и жалобно ржала. Старый Аллан, объевшись вчера мяса, заболел. Он лежал в кладовой, корчась от боли. Джоанна уже два раза сегодня нагревала кирпичи и прикладывала ему к животу. Мэтью отправился снова за кузнецами, так как мост опустили, но опять поднять его было уже невозможно. Джоанна отворила дверь в конюшню. Лошадка уткнулась ей в ладонь мохнатой мордой. - Сейчас, сейчас, - сказала Джоанна. - Мне придется тебя попасти немного. Она вывела лошадку из замка и привязала в кустах. Сама она села в траву у дороги и заплакала. Гостья ее еще спала. Как только она уедет, Джоанна немедленно отправится в Фоббинг к Джеку. Аллан прав: Саймон Берли - это жадный и наглый волк. Но уж она-то зато совсем не овечка! Ей было жаль этих четырех лет, ушедших на уплату долгов ее бывшего мужа. Бывшего, потому что со вчерашнего дня она не считала себя его женой. Из-за кустов Джоанна видела, как быстро пробежал мимо нее Мэтью, но ей не хотелось его окликать. Потом к ней подошел нищий Тум. В хорошие времена он кормился на кухне замка Тиз. - Тум, - сказала Джоанна печально, - ты, видно, почуял запах баранины? Но ее съели вчера всю до крошки... - О нет, леди, - ответил старик, - я совсем за другим делом иду в замок. Джоанна удивленно посмотрела на него. Тум был не такой, как всегда. Свою выгоревшую войлочную шляпу он сегодня даже украсил венком из ромашек. - Если вы подниметесь на башню Тиз, миледи, - сказал он, - вы увидите много любопытного. Джоанна вскочила на ноги. Ведя в поводу лошадку, она пошла вслед за стариком. На середине моста Тум вдруг обернулся и упал ей в ноги. Он сделал это так неосторожно, что она чуть было не свалилась в воду. - Леди! - бормотал он, целуя ее ноги и платье. - Леди, может быть, все это будет вам не по нраву, но, леди, леди, вы слишком добры и великодушны, чтобы рассердиться на меня за мою радость! Не отвечая, Джоанна шла вперед. Тума трудно было понимать, бедняга иной раз заговаривался. У ворот ее дожидался взволнованный Мэтью. - Леди Джоанна, - крикнул он, - кузнецов нет! Но нужно во что бы то ни стало сейчас же поднять мост. Надо забить наглухо ворота! Во всем графстве взбунтовались мужики! Джоанна устало пожала плечами. Она знала уже обо всем этом от гостьи. - Их усмирят, - сказала она. - Шериф уже отправился в Лондон. - Шериф уже отправился на тот свет, миледи! - крикнул Мэтью. Джоанна посмотрела на Тума. Тот смеялся во весь свой беззубый рот. По его темному лицу быстро бежали слезы. - Они идут из Кэррингэма, из Сэмфорда, из Фоббинга... - Из Фоббинга? - закричала Джоанна. - Они не боятся ни клятв, ни угроз! Они разграбили дом финансового чиновника Джоана Юэла, а его самого подняли на копья. - Да-да, - бормотал Тум, - это верно! Христом-богом уверяю вас, это в точности так, как он говорит! Они идут, как туча или как буря, а навстречу им из каждой деревни выходят сотни в полном порядке, с оружием в руках. - Господи! Где же они взяли оружие? - спросила Джоанна удивленно. - Бог их вооружил, миледи! - закричал нищий, размахивая костылем. - Они идут пешие, с палками и с серпами и обращают в бегство закованных в железо рыцарей. Их ведет Томас Гаукер, Джон Фокс-Беспалый, Уот Тайлер, Джон Стэкпул и Джек Строу из Кента! Они сожгли дотла дом эссекского шерифа в Когесхолле, и палкой выбили у него из рук меч, и палкой же размозжили ему голову! Тут раздался страшный вопль: это вышедшая на шум голосов гостья услышала конец фразы Тума и без чувств упала на каменные плиты. - Я хочу вас попросить, миледи, подняться на башню, - сказал Тум. - Вы своими глазами убедитесь, что все это правда. - Умой лицо даме водой и дай ей напиться, - приказала Джоанна Мэтью, а сама побежала к лестнице. Она поднялась по крутым ступенькам, с трудом ступая дрожащими ногами. За ней, сильно стуча костылем, шел Тум. Теплый ветер ударил ей в грудь. Держась за стену, она ступила на шаткую черепицу. Ветер пузырем вздувал ей юбки и толкал книзу. Тум, защищая глаза от солнца, поворачивался на все четыре стороны. - Конец дворянам! - размахивая костылем, закричал он. - Миледи, цветочек мой! Посмотрите, вы видите: пришел конец дворянам! - Почему - конец? - пробормотала она в недоумении. - Откуда, ты говоришь, конец, старик? - Отсюда конец, - кричал он, ударяя костылем в крышу, - и оттуда конец! Отовсюду конец! Он вертелся волчком на одной ноге, тыча пальцем в разные стороны. И каждый раз, когда Джоанна взглядывала по направлению его пальца, она сжимала руки и смеялась. С вышки замка Тиз видно было шесть дорог, и над каждой дорогой сейчас дымилась пыль, и по каждой дороге тучей двигались люди. И тогда, не удерживая слез, Джоанна склонилась на грудь старого нищего Тума. Она обняла его за грязную морщинистую шею и долго плакала от радости: - Всю жизнь ты будешь жить у меня в тепле и покое за то, что ты принес мне такую добрую весть! Глава V За несколько дней до того, как Саймон Берли повстречал на проезжей дороге госпожу Агнессу Гауэр, Джек дотащился наконец до Фоббинга. Он очень натрудил больную ногу и перед тем, как войти в деревушку, долго отдыхал у околицы. В Фоббинге Джек застал много перемен. Напрасно Джоанну беспокоила мысль о второй дочке рыбака. Так и не дождавшись Джека, Мэри-Джен на праздник введения во храм вышла замуж за Джона Джонкинса, соседского голубоглазого парня. Молодые сложили себе домик из плитняка, а верх присыпали землей и глиной. Как только стаял снег, Мэри-Джен посадила у себя на крыше вербену, ночную красавицу и резеду. Госпожа Элен рассказала ей, что в городе почти в каждом доме и богатые и бедные женщины ухаживают за цветами. Мэри-Джен устроила свой садик на крыше, потому что внизу его обязательно объели бы козы. В доме Типотов Джека встретили с распростертыми объятиями. У матушки Эмми были свои соображения насчет парня, но уже было поздно их высказывать. Старый Эндрью приветствовал его, как сына, а госпожа Элен и Мэри-Джен - те обе, ничего не говоря, попросту кинулись ему на шею. Бедному Джону Джонкинсу, для того чтобы поздороваться с Джеком, пришлось довольно долго дожидаться своей очереди. - Ты хоть и шатаешься бог знает где, - сказал старый Типот весело, - но я внес за тебя хлебнику три грота, и сейчас старшина выдаст тебе свидетельство, какое надо. Довольно уже тебе, как волку, скитаться по лесам! Женщины промыли и перевязали Джеку рану и накормили его чем бог послал, только надо сказать, что в этом году бог послал очень мало. Наговорившись вдоволь с друзьями, Джек отправился со стариком на берег. - Ты сам увидишь, что у нас творится, - сказал дядюшка Эндрью многозначительно. Джек замедлил шаг, проходя мимо лодок. Каждое название много говорило его сердцу. Вот здесь он плакал за утесом, а тут они встретились с Уотом Тайлером. Подле этой лодки они поменялись крестами. - Где же большой баркас, дядюшка Типот? - спросил он с беспокойством, не видя "Авессалома". - А сколько, по-твоему, мне пришлось заплатить хлебнику? - сказал старик с сердцем. - Четыре шиллинга за одну нашу семью да один за тебя! За пять шиллингов можно продать и дом и все рыбачье снаряжение, а не то что одну старую лодку!.. Джонкинс, видать, крепко любит нашу егозу, а вот женился на ней небось только после того, как я заплатил за нее три грота налогу! Пройдись-ка по берегу, малый, да загляни под навес: ты убедишься, как кругом пусто. Гребс отдал свой новый баркас с двумя запасными парусами. Хорошо, что хлебник все-таки свой человек и нам не пришлось вносить за бедняков, которые прибились сюда еще с прошлого лета! Вот у них так уж действительно нет ни кола ни двора! Джек промолчал. По дороге сюда он обогнал сборщиков и солдат. Но незачем понапрасну раньше времени тревожить старика; может быть, сборщики направлялись не в Фоббинг. - А вот в некоторых графствах наново стали переписывать народ для налога, - заметил он на всякий случай. - Пускай переписывают хоть десять раз, - отвечал дядюшка Типот, - лишь бы мы знали, что заплатили все сполна. Да, пять шиллингов - это немало! Ты, вероятно, никогда и не видел разом таких денег. Расставшись с лесовиками и Тайлером, Джек и не думал, что ему придется, и даже очень скоро, встретиться с ними снова. Все произошло в среду, 29 мая. Во вторник с утра в Фоббинг наехало столько народу, точно это был большой портовый город, а не жалкий рыбачий поселок. Прибыл сам комиссар, сэр Томас Бэмптон, а с ним четверо писцов, сотские и стражники. Дело было в том, что в Фоббинге, как и во всем Эссексе, были неправильно составлены податные списки. Наиболее зажиточным рыбакам Фоббинга во главе с хлебником Томасом было велено немедленно явиться в Брентвуд и дать отчет в своих ошибках. Для исправления списков на месте сэр Томас оставил своего собственного счетчика, который с писцом и стражниками расположился у дома Типотов. Тот по четыре человека вызывал к себе рыбаков, но они приходили со своими женами, детьми, а для удостоверения правильности своих показаний прихватывали с собой и соседей. Над поселком стоял шум и крик, как в большом городе в базарный день. Джек, по правде говоря, очень боялся за себя. Если счетчик дознается, что он родом не из этих мест и даже не из этого графства, его немедленно забьют в колодки, как бродягу. Однако оказалось, что счетчик придрался совсем к другому. ...Была обеденная пора. Элен Типот принесла горшок похлебки, но не успела она поставить его на стол, как все услышали громкий крик. Эмми Типот тотчас же узнала голос своей младшей дочери и выскочила на улицу. Вслед за ней поспешили Джек, старый Эндрью и Элен, так и не выпускавшая котелка из рук. Все увидели молоденькую Мэри-Джен. Двое стражников крепко держали ее за руки и, надо думать, делали это не без оснований, потому что третий, ругаясь, вытирал лицо, исцарапанное в кровь. - Отец! - закричала Мэри-Джен, увидев старого рыбака. - Джек! Элен! Они забирают в тюрьму Джона! Они нарочно затоптали мой садик! Они говорят, что мужикам не подобает нюхать цветы! Джек хотел немедля кинуться в свалку, но госпожа Элен с силой оттолкнула его в сторону. - Ты с ума сошел! - шепнула она, а сама отправилась на выручку. Она говорила так спокойно и так разумно, что сразу выяснила, в чем дело. Счетчик велел стражникам арестовать Джона Джонкинса за то, что Джон якобы не внес за жену причитающиеся с нее три грота. Это была ошибка. Когда собирали деньги, Мэри-Джен еще не была замужем, и за нее налог был уплачен еще в отцовском доме. Вот вернется хлебник Томас - все можно будет проверить по спискам. Госпожа Элен объясняла так вразумительно, точно вычитывала свои слова из книги. - Уж очень складно ты говоришь! - сказал вдруг счетчик, обхватывая ее за талию. - Но тебе ничего не поможет. Если ты не хочешь отпустить в тюрьму своего зятя, мы согласны взять тебя в заложники. Я сам не откажусь отвезти в тюрьму такую красотку!.. Это ты, как видно, думаешь угостить нас своей похлебкой? - добавил он, указывая на котелок, который женщина все еще держала в руках. Тем временем стражники уже вязали ни в чем не повинного Джона Джонкинса. - Да, ты получишь эту похлебку, но только вместе с посудой! - закричала тогда Элен что было сил и швырнула горшок в голову счетчика. Было просто удивительно, что он остался жив после всего этого! Тотчас же на шум выскочили рыбаки - кто с веслом, кто с багром, топором или острогой. Счетчик и стражники убежали, оставив на берегу недовязанного Джона Джонкинса. Вскоре после полудня вернулся из Брентвуда хлебник Томас. - Нет, там еще ничего не знают о счетчике, но все равно дело плохо! Господам недостаточно того, что они получили, они едут сюда собирать новый налог. В Фоббинг пригонят солдат, а с ними прибудет судья из Лондона! Либо мы должны будем немедленно же заплатить за девятнадцать человек бедняков, не указанных в списке, либо ребят тотчас же забьют в колодки! Они все стояли тут же рядом, эти девятнадцать человек, - все парни, как на подбор, беглые матросы королевского флота. - Если бы меня поддержали, я дал бы им отпор! - добавил хлебник, оглядываясь по сторонам. - Мы поддержим тебя, Томас! - закричали матросы и рыбаки. - Нет сил больше терпеть от королевских чиновников! - А где Соломинка? - кричали другие. - Соломинка, а что же этот твой парень с камнями?! Где же Соломинка? Или он только и умеет, что сочинять песни? Но Джек вынырнул уже из-за дома, держа в руках свой большой, красивый лук. Он так сильно натянул тетиву, что все четыре пальца его посинели, а стрела высоко взвилась в воздух. Потревоженный лук потом еще долго гудел в его руках. Вот эту-то стрелу и нашли на дороге передовые из отряда Роберта Белнэпа, ехавшего творить суд и расправу над бунтовщиками. В Лондоне уже в середине мая стало известно, что вторичная перепись населения в Эссексе проходит с трудом. А в селении Фоббинг, близ Брентвуда, уполномоченные, сдавшие налог, заявили комиссару, сэру Томасу Бэмптону, что они собрали все, что могли, и больше господа не получат ни фартинга. Главный судья суда Общих Тяжб был готов к тому, что ему придется выехать в Эссекс. Удивительно, до чего мужики бессмысленно действуют! И в семьдесят шестом году, и в семьдесят седьмом, и в семьдесят девятом они тоже пытались противостоять королевским чиновникам. В каждом селе всегда находятся зачинщики, готовые мутить народ. Однако достаточно их захватить и поступить с ними построже, как остальные становятся тише воды и ниже травы. Никто не считал волнения среди мужиков делом серьезным. И если сэр Роберт Белнэп поторопился сейчас выехать в Брентвуд, то только из чувства личной приязни к Ричарду Гелзу, магистру ордена госпитальеров и королевскому казначею. (Магистр ордена госпитальеров - глава одного из духовно-рыцарских орденов.) Несмотря на предупреждения друзей, Гелз через подставных лиц снова взял на откуп королевский налог совместно с Джоном Лэгом и лордом Лэтимером. Если мужики будут долго артачиться, эти трое людей, вместо того чтобы заработать на сделке порядочный куш, пожалуй, еще могут потерять свои собственные деньги! Прибыв в Брентвуд и посовещавшись с комиссаром, сэр Роберт Белнэп выяснил новые обстоятельства событий в Фоббинге. Потерявшие совесть мужики, вместо того чтобы помогать королевским чиновникам в их действиях, избили королевского счетчика и обратили в бегство стражников. Мало того, они послали в соседние села - Кэррингэм и Сэмфорд - наказ, чтобы и там мужики поступали так же. Роберт Белнэп распорядился вызвать в Брентвуд из Фоббинга сотских и старшин к двенадцати часам дня 30 мая, а также под стражей доставить главных буянов, имена которых были переписаны самим пострадавшим - счетчиком Гэлом Пристли. Разглядывая из окна огромного холла собравшихся во дворе мужиков, сэр Роберт Белнэп в гневе покачивал головой. Сопровождать арестованных должны были бы стражники, находящиеся на службе у Фоббингской сотни, а эти олухи-рыбаки сами вооружились луками и дубинками и в таком зазорном виде явились во двор к шерифу. И у всех у них такие разбойничьи лица, что даже вблизи трудно различить, кто из них арестант, а кто конвойный. "Раз, два, три, четыре, - считал сэр Роберт. - Четверо из уполномоченных явились с луками. Хорошо, но почему же тогда вон у того высокого (а он уже несомненно арестант) тоже подозрительно оттопыривается одежда? Да и незачем им всем так оживленно переговариваться между собой!" Сэр Роберт Белнэп вспомнил стрелу, найденную на дороге. Тогда он посмеялся над замечанием своего писца. - Если верить бабьим приметам, то нам следует вернуться в Лондон, сэр, - сказал клерк, - ибо туда указывает острие стрелы! Судья не верил бабьим приметам. Но он уже не смеялся. В гневе сжав кулаки, он расхаживал по холлу. Если человек не подобрал своей стрелы, оброненной на дороге, это означало, что у него имеются еще другие - про запас. Открыв двери в сени, сэр Роберт Белнэп распорядился вызвать брентвудских скупщиков рыбы и старшин рыбников. Он полагал их нарядить присяжными для следствия и суда над мятежными мужиками. Они постоянно имели дела с Фоббингом и знали тамошних людей как свои пять пальцев. Джек Строу тоже был одним из числа тех самых вилланов, что подняли руку на королевского чиновника, но старшина не получил приказа доставить его в Брентвуд. Это случилось, возможно, потому, что счетчик мог не знать Джека по имени, а может быть, он пропустил его по оплошности. Однако Джек сам тотчас же вслед за фоббингцами отправился в Брентвуд, а с ним - еще сорок три человека. Они шли, уже нисколько не таясь и не пряча под одеждой ни луков, ни дубинок. Когда отряд проходил мимо Сэмфордской рощи, ему навстречу с пригорка, громко крича, размахивая серпами и палками и пудами обваливая красную глину, сбежали вниз кэррингэмцы и сэмфордцы. Дальше в полном порядке на дорогу вышли Литльфильдская и Кольриджская сотни. Если с соседними деревнями фоббингские ребята могли еще как-нибудь сговориться, то уже людей из этих сел они раньше не видели даже в глаза. И, однако, по всему пути, вплоть до самого Брентвуда, мужики поднимались, как по сигналу. "В этом нет ничего удивительного, - думал Джек, шагая впереди своих людей. - Народ полон ненависти и отчаяния. А если железо раскалено добела, то, в каком бы ты месте ни прикоснулся к нему деревянной палкой, всюду вспыхнет огонь!" Из всех членов комиссии, добивавшихся строгой расправы над негодными мужиками из Фоббинга, в живых остался только сам судья - сэр Роберт Белнэп. Вначале вилланы в количестве нескольких сот человек окружили дом, где он укрывался, и заставили его поклясться на евангелии, что он никогда больше не станет заниматься неправедными делами. Судить мужиков за то, что они отказываются дважды вносить один и тот же налог, может только человек, желающий зла своему королю и своему королевству. Сэр Роберт должен был еще им пообещать в дальнейшем быть их честным советчиком во всех их мужицких делах. Они задумали, уничтожив сперва всех врагов королевства, установить в стране порядок и твердый мир и избрать молодому королю новых советчиков. Те люди, что окружают его сейчас, опаснее диких кабанов и волков. Сэр Роберт Белнэп дал требуемую клятву, но и не подумал ее держаться, а той же ночью тайно ускакал в Лондон. Зато из остальных членов комиссии - судей, писцов и присяжных - мужики никого не оставили в живых. Начиная с 31 мая и до 8 июня мужики шли, почти не останавливаясь. Можно сказать, что вот здесь, в Амфордском лесу, был сделан первый настоящий привал. Джек в изнеможении повалился на землю. Ему нужно было еще столковаться с Эйбелем Кэром из Кента о том, кого бы послать навстречу Уоту Тайлеру с его лесовиками, но сейчас он не смог бы вымолвить ни слова. Джек отлично слышал шаги Кэра и чувствовал на себе его взгляд и все-таки не открыл глаз. Эйбель постоял подле него несколько минут, а потом пошел прочь, ступая тихо, как женщина. Таким утомленным повстанцы своего Соломинку еще никогда не видели. Но, пожалуй, это была не усталость. Джек проделал путь не больше других, а тяжелые сундуки с пергаментами вытаскивали даже такие старики, как Биль Перкинс и Джон Тендер. Вот нога, правда, плохо заживала, но не в этом было дело. Дело не в ноге и не в усталости - Джеку сейчас необходимо подумать обо всем на свободе. Время от времени ему нужно было оставаться наедине с самим собой. Он лег лицом в траву. Она так же пропахла дымом и гарью, как и его руки, и одежда, и волосы. Если глянуть вдоль дороги, над ней заметно стоит низкий синий дымок. А с высокого сторожевого вяза даже днем можно разглядеть зарево над Стэдфордским и Когесхольским аббатствами. Еще дальше, как свеча, пылал Крессинг. Мужики разгромили это великолепное поместье, не пожалев ни прекрасных сукон, ни парчи, ни кружев, ни других драгоценностей и украшений магистра госпитальеров. (Крессинг принадлежал, магистру госпитальеров Ричарду Гелзу.) Они бросали в огонь тонкой резьбы шкатулки, сделанные чужеземными мастерами из слоновой кости. Вслед за ними летели меха, плащи, кружева, шитые золотом платья. И ничего из этих вещей они не брали себе, точно это было имущество зачумленного и они боялись распространить заразу. Натолкнувшись на бочки с кларетом и мальвазией, мужики, конечно, не отказались испробовать господского вина, но не этого они искали в подвалах. Наверх были выброшены сундуки со свитками пергаментов. Каждая буква этих документов утверждала беззаконие, каждая огромная печать закрепляла насилие и рабство. Джек вспомнил, как горел custumal - писцовая книга магистра, в которой были записаны оброки и повинности его держателей - вилланов. Как ни сладко пели господа о том, что к старым обычаям уже нет возврата, однако, когда им нужно было, они возвращались к этим обычаям! Поэтому-то и книгу повинностей магистр держал запертой за семью железными замками. А как ей не хотелось гореть! Пергамент, словно человек, корчился в огне; расплавленный воск печатей злобно шипел; свитки, как живые, приподнимались над костром, вставали дыбом, и мужики с криком заталкивали их палками обратно. Это все было правильно. Так оно и должно было случиться. Господа отлично умели разговаривать на французском языке, на нем же составляли письма и документы, а в церквах слушали латинские проповеди, в которых мужики не разбирали ни слова. Они мало интересовались мужицкими поговорками и пословицами. А между тем некоторые из них господам не мешало бы знать! "Не сгибай чрезмерно кочерги, потому что, разогнувшись, она тебя же хлопнет по лбу", "Не руби сук, на котором сидишь", "Не бросай грязи в колодец, который дает тебе воду", "Не разводи под собою огня", - и много еще других пословиц следовало бы знать господам. А они в течение сотен лет бросали грязь в колодцы, откуда сами черпали воду, без устали рубили сук, на котором сидели, а что касается кочерги, то они ее перегнули до отказа, и, разогнувшись, она ударила по ним же, и притом с такой силой, что они не скоро придут в себя. Теперь господа в ужасе бегут перед мужицкими полчищами кто куда - кто в Лондон, кто в северные графства, но их всюду достанет рука правосудия. Все правильно! Нужно убивать всех сеньоров, архиепископов, епископов, приоров и богатых приходских священников! Нужно уничтожать пергаменты и податные книги, а заодно и тех людей, которые их составляют! Нужно поскорее добраться до короля и потребовать смерти Саймона Сэдбери, Ричарда Гелза, лорда Лэтимера, купца Лайонса и других врагов королевства. Но за это придется взяться не одним только эссексцам. Необходимо, чтобы вся Англия поднялась, как один человек. Джек повернулся на бок и взглянул на дорогу. Мимо проходили все новые и новые отряды. Многие сотни несли перед собой свои старые, рваные сотские знамена. А некоторые уже изготовили себе новые. "За короля Ричарда и общины!" - было вышито на них разноцветными шелками. Это был первый случай, что грамота пришла на помощь простому мужику. И это был первый случай, когда бархат и шелка послужили ему на пользу. "Пусть будут благословенны женщины, которые искололи себе пальцы, вышивая эти святые слова!" - Эйбель, - сказал Джек, увидев Кэра, - ты сегодня же должен перебраться через Темзу в Кент, а мы будем продвигаться дальше по этой дороге. Уот Тайлер бродит где-то в этих местах со своими ребятами. Если бы лес не был так сильно потревожен, я мог бы тебе точно сказать, где он сейчас находится. Этой же ночью они сошлись с Уотом Тайлером. Дэртфордец привел с собой около четырехсот человек. Вслед за ним двигался Джон Фокс с тремя десятками отборных лучников. А утром пришли вести из Кента, Сэффолька, Норфолька и Гердфордшира. Мужики бросали дома, жен и детей, оставляли невыпряженных быков на полях - и все это было правильно, потому что все они шли за одно общее дело. В Кенте поднялись не одни только мужики - с ними шли ученики и подмастерья. Один город Гревзенд выслал свыше трехсот человек. Когда Уот Тайлер выехал на пригорок на гнедой лошади Джона Фокса, несколько тысяч человек закричали ему приветствие, и это было как гром, грянувший с июньского неба. Тут же было решено отрядить для него знаменосца, который бы сопровождал его всюду в пути. Дэртфордец объезжал ряды повстанцев, и когда некоторые из людей, стыдясь своих грязных ног или разорванной одежды, отступали назад, он тотчас же подмечал это своими зоркими серыми глазами. - Эй-эй, куда, паренек? - кричал он. - Мы сейчас делаем черную работу, не надевать же нам воскресного платья! Нам необходимо сейчас прополоть наш огород и вырвать долой конский щавель, белену и чертополох, заглушающие наши всходы... Правильно ли я говорю, ребята? И все снова кричали от радости, бросали в воздух шапки и поднимали над головами вилы, луки и косы - кто что имел. А бедняки, которые всю жизнь считали себя хуже последнего скота, уже не стыдясь, выходили вперед и, обтерев губы, целовались со своим вождем. И для каждого он находил приветствие и ободряющее слово. Однако Джека поразило другое. Поговорив с людьми из местностей близ Лина, Портсмута и Бристоля, Уот в задумчивости отъехал в сторону. Потом, подняв руку, он дал знак, что хочет говорить со всеми, но за шумом никто ничего не мог услышать. Тогда молодой паренек, выбранный ему в знаменосцы, сам, как видно, из пастухов, протрубил в свой рожок, и все повернулись в одну сторону. - Братья! - крикнул Уот Тайлер. - Если здесь есть люди из мест близ Лина, Портсмута или Бристоля, пусть они все немедленно отойдут в сторону! В толпе на