жгли бы на костре не хуже, чем мавра или еврея. Спорить с ним было бесполезно, поэтому я не любил этих разговоров. Гораздо больше мне нравилось, когда в праздничные дни мы с Орниччо, взяв с собой мандолину, уходили за город. Мы бегали по траве и ловили ящериц, а иногда Орниччо, остановившись на дороге, пел песенки собственного сочинения. Из них мне особенно мила была песенка о разносчике, которую он сложил, странствуя по деревенским дорогам со своим хозяином, бродячим торговцем. Я всегда подпевал ему, как умел. Чистый и звонкий голос моего друга часто собирал вокруг нас толпу. Песенка была такая: Рыцарь вынул меч тяжелый, А разносчик взял аршин, Говорит: "Высокий рыцарь, Благодарствуй за почин!" Рыцарь бледен стал от злости, Л разносчик: "В духов день На проселочной дороге Драться как тебе не лень? Спрячь подальше меч тяжелый И о спорах ни гугу, Самого лиценциата Переспорить я могу. . . " Рыцарь буркнул: "Если б к тройце Не спешил на торжества, Проучил бы я бродягу Даже в праздник рождества. Ведь зовусь я граф Асканья, А владения мои, Богатейшие в Тоскане, Омывают две реки". "Я Орниччо называюсь, И легко меня найти, Покровительствую птицам, Заблудившимся в пути. Нахожу в горах дорогу, Где тропинок даже нет. Ремесло мое -- разносчик, А призвание -- поэт". Слушая Орниччо, горожане хохотали до упаду. Часто потом, проходя по улицам Генуи, мы слышали из открытого окна дворца голос какого-нибудь поваренка: Рыцарь бледен стал от злости, А разносчик взял аршин. . . Как-то раз в порту я услышал конец песенки, присочиненный, надо думать, кем-нибудь из матросов: Рыцарь вынул меч тяжелый, Взял разносчик свой аршин, Так аршином его вздул, Что тот ноги протянул. Люди, восторгавшиеся, как и я, разносторонними дарованиями моего друга, часто уговаривали его оставить Геную, где могут отличиться только купцы или солдаты, и искать счастья при дворе какого-нибудь владетельного герцога. -- Да, да, -- говорил синьор Томазо, если он бывал при этом, -- при первом же удобном случае я постараюсь, чтобы ты посмотрел свет. -- Хозяин, -- возражал на это Орниччо, -- от добра добра не ищут. Разве что вы выгоните меня из дому. По доброй воле я вас и Франческо не покину. Не обладая такими способностями к живописи, как Орниччо, который нередко выполнял за синьора Томазо всю работу, я все-таки нашел способ быть полезным своему хозяину. И это случилось следующим образом. Среди старых манускриптов и книг хозяина я разыскал ветхие, расползающиеся по швам карты. Они были скопированы, очевидно, неопытной рукой, в латинских надписях встречались грубейшие ошибки; попали они к нашему хозяину, надо думать, через его друзей-капитанов. Там же, в каморке, я разыскал руководство по мореплаванию, составленное Раймондом Лули. К руководству были приложены карты, исправленные немцем Иоганном Мюллером, известным больше под именем Региомонтана (Региомонтан (1436 -- 1476) -- известный астроном из Южной Франконии. Один из первых перевел на латынь непосредственно с греческого "Альмагеста" Птолемея). И вот однажды вечером я, вооружившись большим куском пергамента, перерисовал наново карту Европы; при этом я пользовался всеми дополнительными картами, имевшимися в моем распоряжении, исправил ошибки в надписях и более четко обрисовал контур морей и островов. Для того чтобы карта лучше просохла, я прибил ее к стене, а сам отправился спать. Утром мы были разбужены громкими криками, доносившимися из мастерской. Испуганные, мы с Орниччо сорвались с постелей, но оказалось, что это приятель хозяина, капитан Ансельмо, рассматривает карту и восклицаниями выражает хозяину свое одобрение. Он купил ее немедленно, так как ему показалось, что это лучший путеводитель по Средиземному морю. Он только потребовал, чтобы карта была именная, и я, ради его удовольствия, немедленно сделал на ней надпись: "В лето господне 1492 карта сия вычерчена по приказанию командора Ансельмо Пуджи живописным подмастерьем Франческо Руппи в Генуе". Это сослужило мне службу: с картой ознакомились другие капитаны и лоцманы, и с этого дня мне стали перепадать заказы по изготовлению и исправлению морских карт. Так мирно текла наша жизнь, ничем не нарушаемая, пока не пришел день, перевернувший все вверх дном. ГЛАВА VI Чудесный незнакомец Так как день этот сыграл решающую роль в моей жизни, мне хочется рассказать о нем подробнее. Мы с Орниччо только что вернулись от вечерни. Хозяина не было дома. День был праздничный, и мы не могли заняться работой. Накануне мы вымыли пол с песком, протерли стекла в окнах мастерской и смазали маслом маленький игрушечный кораблик, подвешенный к потолку. Он так блестел в лучах заходящего солнца, что невольно наши взоры обращались к нему. -- Вот, -- сказал Орниччо, -- что пользы тебе мечтать о путешествиях! Должно быть, этот кораблик скорее двинется в путь, чем мы с тобой покинем Геную. Мы уже зажгли лампы, когда синьор Томазо открыл дверь и с поклоном ввел гостя. -- Бьюсь об заклад, -- прошептал мне на ухо Орниччо, -- что это ростовщик, у которого хозяин занимает деньги. Посмотри, он так и шарит глазами по комнате. Заложив руки за спину, гость большими шагами ходил по мастерской. -- Где же эти люди? -- спросил он вдруг высоким и резким голосом. -- Они остановились в гостинице, -- ответил синьор Томазо. -- Мой дом слишком мал и беден, чтобы вместить столько народа. Я не знаю, будет ли мне оказана честь его милостью герцогом, но кто-нибудь из его свиты, конечно, ко мне заглянет. Гость опять стал шагать по мастерской, в нетерпении поглядывая на окна. Остановившись у карты моей работы, он стал ее внимательно разглядывать. Орниччо то и дело подталкивал меня в бок, а я боялся даже поднять глаза на гостя. -- Отлично сделано! -- наконец сказал тот. -- Любовь к географическим и космографическим наукам проникает в высокие круги, и сейчас вельможи, дворяне и богатые купцы ради этого отдают своих детей в школы. Врачи бросают своих больных, чтобы заняться картографией, а живописцы оставляют кисти. Так как хозяин в недоумении смотрел на него, он вынул из кармана объемистый пакет. -- Вот почти одновременно я получил эти два письма: из Флоренции от медика Паоло Тосканелли (Тосканелли Паоло -- знаменитый флорентийский врач, географ и агроном. Он составил карту Атлантического океана, доказывая, что западный путь в Индию короче восточного) и из Рима от живописца Леонардо да Винчи. Оба они интересуются моим предприятием и дают советы и указания. . . Да, карта хороша, -- повторил он, бросая взгляд на стену. -- Это работа моего ученика Франческо Руппи, -- с гордостью ответил хозяин. -- Но он не учился даже в школе. Терпением и трудолюбием добился он таких результатов. Остановившись за спиной Орниччо, гость с внезапной лаской в голосе спросил: -- Следовательно, это ты так потрудился над картой, молодец? -- Синьор, -- ответил Орниччо, -- мне думается, что ни один моряк не вернулся бы домой, если бы пользовался картами моего изготовления. Я с завистью слушал своего друга, так как никогда в жизни не сумел бы так складно ответить чужому и, очевидно, высокопоставленному синьору. Обняв меня за плечи и подталкивая вперед, Орниччо продолжал: -- Карта, которую вы видите на стене, и многие другие, которые спрятаны в ящиках, все выполнены руками моего друга Франческо Руппи. Несмотря на его юный возраст, страсть к морю и открытиям заставила его полю-бить это интересное и полезное искусство. Он знает имена всех путешественников наперечет, а имя принца Энрике (Принц Энрике Португальский (1394 -- 1460) -- принц Генрих, прозванный Мореплавателем за его любовь к путешествиям. Снаряженные им экспедиции открыли много дотоле неизвестных островов Атлантического океана) он поминает чаще, чем своего патрона, святого Франциска Ассизского. -- В таком случае он, наверное, слышал обо мне, -- сказал гость, закидывая плащ за плечо и приосаниваясь. -- Я происхожу из древнего рода мореплавателей. И три могущественнейших королевства спорят сейчас о том, на чьих кораблях я отправлюсь на поиски Индии. -- Как! -- не мог удержаться я от восклицания. -- Следовательно, вы тот именитый португалец Бартоломеу Диаш (Диаш Бартоломеу -- португальский мореплаватель, обогнувший в 1486 -- 1487 годах южную оконечность Африки), о котором кричит вся Генуя и который, обогнув мыс Бурь (Мыс Бурь впоследствии получил название "мыс Доброй Надежды"), теперь, по слухам, снова намеревается пуститься в плавание, чтобы достичь берегов Индии?. . -- "Намеревается"! -- перебил меня гость, презрительно улыбаясь. -- Пока тяжелые португальские корабли дотащатся до этой южной оконечности Африки, я намерен, плывя на запад, достигнуть страны Сипанго, а затем и западных берегов Индии! -- На запад?! -- воскликнули мы все трое в один голос. От волнения у меня перехватило дыхание. Я взглянул на Орниччо, он кивнул мне головой. Я еще раз посмотрел на гостя. Его красные щеки пылали. Он встал во весь рост, а он был на целую голову выше капитана Ферфоллио, самого большого человека в Генуе. Если бы не высокое достоинство, которое светилось в его взгляде, он походил бы на актера, столь нарочито величествен и округл был жест его поднятой руки. Две масляные лампы горели справа и слева от него, уподобляя нашу мастерскую сцене балагана. А может быть, он показался мне похожим на актера потому, что только на подмостках я имел случай видеть знатных людей. -- Встаньте! -- громовым голосом произнес незнакомец. И мы все трое невольно повиновались его приказанию. -- Запомните этот год, месяц, день и час, -- воскликнул он, -- потому что сегодня вы видите перед собой избранника божьего! Наш гость после каждой фразы с размаху ударял рукой о стол, лицо его дергалось, как у припадочного, а в углах губ закипала пена. -- Индия, Индия, -- вдруг громко закричал он, -- самые знаменитые мореходы ищут тебя на востоке! (Во времена Колумба Индией назывался не только Индостан, но также Китай, Япония, Индо-Китай и Малайский архипелаг) А тут же, перед их же глазами, простирается великолепный океан, но никто не решается обратить туда свой взор!. . Скажи, мальчик, -- вдруг повернулся он ко мне, -- тебе, я думаю, приходилось видеть немало карт. Что, по-твоему, лежит на запад от Европы? -- Мне не приходилось видеть иных карт мира, ваша милость, -- дрожа и запинаясь, ответил я, -- кроме карты Андреаса Бенинказы (Бенинказа Андреас -- известный генуэзский картограф, живший в XV веке), генуэзца. -- Опять генуэзец! -- сказал незнакомец. -- Ну, и что же, по его мнению, лежит на запад от Испании? -- На запад от Геркулесовых столпов (Геркулесовыми столпами в древности и в средние века называли Гибралтарский пролив. Море Тьмы -- Атлантический океан. Антилия -- легендарный остров, изображавшийся на средневековых картах к западу от Азорского архипелага. Сипанго -- Япония; впервые это слово появилось на европейских картах после путешествия Марко Поло (сам Марко Поло в Японии не был)), -- ответил я, понемногу успокаиваясь, -- на картах обозначены Канарские острова и Антилия, а дальше простирается Море Тьмы с его многочисленными островами, затем -- страна Сипанго, а за ней -- материк Азия. -- Боже, ты слышишь меня! -- воскликнул гость. -- В Генуе любой мальчишка знает об этом, а когда я излагал свой план перед королями Англии и Франции (Колумб свой проект ни в Англии, ни во Франции лично не предлагал. Он на это уполномочил своего брата Бартоломе) духовники их поднимали на меня крест, как на одержимого бесами. . . Из всех мальчишек Генуи, я думаю, один я был так хорошо знаком с картографией, но мне, понятно, и в голову не пришло возражать незнакомцу. -- Я достигну Азии с запада, -- продолжал он, -- я пристану к гавани Зайтун и чудесному городу Квинсай, описанному венецианцем Марко Поло, я разыщу Золотой Херсонес и страну Офир (Золотой Херсонес и страна Офир -- легендарные страны, где, по библейскому преданию, царь Соломон добывал золото для иерусалимского храма), я привезу в Испанию несметные богатства и сам во главе бесстрашного воинства отправлюсь отвоевывать у неверных гроб господень. Но, когда я совершу все это, во всем христианском мире не найдется человека, который не прославил бы имя адмирала Кристоваля Колона! (Итальянское имя Кристофоро Коломбо (по-латыни -- Христофор Колумбус) по-испански произносилось "Кристоваль Колон") "Адмирал Кристоваль Колон, потомок древних мореплавателей, -- повторил я про себя. -- Я это имя запомню на веки вечные". Жилы вздулись на лбу нашего гостя, а руки дрожали. -- Долго ли вы надеетесь пробыть в Генуе, мессир адмирал? -- спросил синьор Томазо больше для того, чтобы дать гостю успокоиться. -- Свои дела с банком святого Георгия я уже закончил, -- сказал гость, -- но я ожидаю обещанной вами встречи с людьми герцога. В крайнем случае я отправлюсь в Нюрнберг в одиночку. -- Это было бы неосмотрительно. -- возразил синьор Томазо. -- Герцога по пути будут всюду ожидать свежие лошади. Да и вообще сейчас одному небезопасно переваливать через горы. -- Господи, -- пробормотал гость почти в отчаянии, -- одного верного человека! Дайте мне хотя бы одного человека, на которого можно было бы положиться и который знал бы немецкий язык! Могу я поговорить с тобой наедине? -- спросил он синьора Томазо. И хозяин, несмотря на наши умоляющие жесты, немедленно распорядился, чтобы мы вышли из комнаты. -- Ну, как тебе нравится этот адмирал? -- спросил Орниччо, спускаясь с лестницы. -- Я понимаю, почему короли Кастилии и Леона отдали ему под начальство всю экспедицию. Он, наверное, так кричал у них во дворце, что королева сказала королю: "Дайте ему христа ради деньги и корабли, иначе мы оба оглохнем". -- Как тебе не стыдно, Орниччо! -- остановил я его. - -- Неужели ты не видел, какое сияние излучало его лицо, когда он говорил о гробе господнем? -- Вероятно, хозяин поднял фитили в лампах, -- сказал мой неисправимый друг. -- Сияния я, правда, не заметил. Но зато я видел, как адмирал от волнения согнул в руках наш железный болт, которым запирается входная дверь. Любой содержатель балагана с удовольствием. . . -- Постыдись, Орниччо! -- рассердился я. -- Неужели это все, что пришло тебе в голову? -- О нет, мне еще пришло в голову, что мой дружок Франческо уже замечтался о путешествиях и открытиях. Но, к счастью, адмирал не производит впечатления человека, набирающего команду из мальчишек взамен опытных и храбрых матросов. Нет, повторяю: скорее игрушечный кораблик двинется в путь, чем мы с тобой покинем Геную! Мы вернулись совсем уже поздно; это нам разрешалось по праздничным дням. У Эсталено, лодочника, мы взяли лодку и гребли до тех пор, пока оба не натерли себе мозолей. Возвращаясь домой, мы думали застать синьора Томазо уже в постели, но оказалось, что домик наш полон гостей. Адмирал дождался-таки господ из свиты герцога Монтефельтро. Молодой герцог отправляется в Нюрнберг к географу рыцарю Мартину Бегайму (Бегайм Мартин -- ученик Региомонтана, одного из крупнейших географов XV века) и предполагает пробыть у него свыше года, совершенствуясь в географических и картографических науках. Хозяин наш оказал мессиру Колону услугу, сведя его с домоправителем герцога, доставившим адмиралу возможность со свитой его светлости перебраться через горы. Это мы узнали из разговоров наших гостей. Так как никто не обращал на нас внимания, а мы очень хотели спать, то потихонечку поднялись наверх и юркнули в постели. Уже потом, сквозь сон, я услышал, что хозяин зовет Орниччо. По совести, я должен был тоже спуститься вниз и помочь моему другу по хозяйству, но, видя мое сонное лицо, Орниччо с улыбкой посоветовал мне выспаться за двоих. Я и не слышал даже, как он вернулся в нашу каморку. ГЛАВА VII Разлука Легкий игрушечный кораблик покачивается на сквозном ветру. Я грустно слежу за тем, как надуваются и опадают его маленькие шелковые паруса. Вот он не двинулся в путь, а друг мой Орниччо уже покинул Геную. Все это произошло так внезапно, что не только я, но и синьор Томазо никак не может привыкнуть к мысли, что Орниччо нет с нами. Казалось, что в нашем домике каждый выполнял свою часть работы, и поэтому у всех дело так ловко спорилось. Но вот уехал Орниччо, и все пошло вверх дном. Котелок над очагом то и дело опрокидывается, заливая огонь. Похлебка подается на стол пересоленной, а мясо недожаренным. Голодный кот ежеминутно попадается всем под ноги, птичьи клетки не вычищены. Наши гости уже не засиживаются за столом, как обычно, -- некому их забавлять игрой и веселыми песенками. Вечерами перед сном мы вдвоем с хозяином высчитываем, когда наконец мы получим известие от Орниччо. Люди герцога почти ежедневно возвращаются с лошадьми, не выдержавшими трудной дороги. Эти бедные животные уже не годятся под седло -- их теперь сбудут мужикам или живодерам. Мы ходим на постоялый двор справляться о письмах, но, по всем сведениям, отряд герцога еще не добрался до Нюрнберга. Наконец наступил желанный день. На рассвете сквозь дрему я смутно слышал хлопанье дверей, шаги и громкие голоса, но никак не мог проснуться. Я был очень изумлен, когда синьор Томазо стянул с меня одеяло. -- Вставайте, господин лентяй! -- кричал он, протягивая мне объемистый пакет. -- Иначе вы проспите все известия об Орниччо! Пакет заключал в себе два письма, написанные в отдельности мне и синьору Томазо. Свое я приведу полностью, так как не смогу передать лучше, чем Орниччо, все описанные им события. Первое письмо Орниччо "В лето господне 1492-е, мая третьего дня, из имперского города Нюрнберга, что лежит на реке Пегниц, бедный живописный подмастерье Орнициус посылает привет другу своему и брату, Франциску Руппиусу, в славный город Генову. Сколько раз уже я порываюсь написать тебе, дорогой Франческо, но до сего дня это было невозможно по множеству причин. В Нюрнберг мы добрались очень быстро благодаря частой смене лошадей. Весь путь я провел, сидя позади господина Флориуса, наставника молодого герцога, но перед самым городом я слез с лошади и, взяв под уздцы адмиральского коня, повел его по улицам. Мне кажется, что так должны поступать пажи и оруженосцы. Так как я не мог даже как следует распрощаться с тобой, то нам и не удалось хорошенько поговорить перед отъездом. Узнав от синьора Томазо, что я четыре раза побывал у немцев с бродячим торговцем, адмирал позвал меня вниз и около двух часов меня исповедовал. Я, конечно, тотчас же признался ему, что познания мои в немецком языке ничтожны и что я могу служить ему переводчиком только при покупке провизии или при самом несложном разговоре. Я слыхал, что знатные и ученые люди в разговоре пользуются только латынью, и это облегчает сношения между испанцем, датчанином или поляком. Очевидно, латынь Бегайма заставляет желать лучшего, если господин предпочел пользоваться моими услугами. Выяснив мои знания по части немецкого языка, он долго расспрашивал меня, умею ли я писать, петь и играть, знаю ли я какие-нибудь танцы, есть ли у меня нарядное платье. Я боялся, что, для того чтобы служить ему, окажется необходимым ходить на четвереньках, носить поноску и прыгать через обруч, но, хвала господу, до этого дело не дошло. В Нюрнберг мы добрались без особых приключений и на следующий же день были приняты рыцарем Бегаймом, к которому у адмирала имеется письмо от флорентийца Паоло Тосканелли. К нашему удивлению, оказалось, что рыцарь отлично говорит и по-латыни, и по-итальянски, и по-испански, так что переводчик им и не понадобился. Все же о том, что он взял меня с собой, господин нисколько не жалеет, потому что я ежедневно оказываю ему бесчисленное количество мелких услуг. Я починил ему все платье и белье, которое, надо признаться, имело вид совсем не адмиральский. Я бужу его по утрам и ежедневно выслушиваю его разговоры об Индии и Иерусалиме. Я сопровождаю его по городу. И, когда он велит, развлекаю его и его гостей песнями и музыкой. Вчера же мы посетили зал ратуши, где выставлено яблоко земное, или глобус, выточенный Мартином Бегаймом из дерева. Если бы ты видел глобус, то сразу оценил бы его преимущества перед плоской картой. Глобус этот имеет один фут и восемь дюймов в поперечнике и оклеен пергаментом. На шаре нарисованы все известные рыцарю страны, обозначен экватор, разделяющий Землю на Северное и Южное полушария, тропики и первый меридиан, проходящий через остров Ферро. Черными и красными чернилами на шаре написан точный рассказ обо всех диковинках, кои великий нюрнбержец видел сам или о которых узнал от других путешественников. Вернувшись из ратуши, адмирал вместе с рыцарем сличал с глобусом карты, полученные им от Паоло Тосканелли. Я мало сведущ в картографии и вижу небольшую разницу между картами нюрнбержца и флорентийца, но для путешественника они обе, как видно, представляют большую ценность. Рыцарь Бегайм, как и господин мой, адмирал, полагает, что суша составляет пять шестых земного шара, а вода -- одну шестую. А так как, по словам Марко Поло, на востоке простирается огромный океан, оба они считают, что западный путь от Европы до Индии должен быть короче восточного. Если это действительно так, то достойно удивления, что до сих пор не нашлось человека, который бы решился испробовать этот западный путь. Когда адмирал спросил об этом рыцаря, нюрнбержец со свойственной ему прямотой и откровенностью ответил: -- Одно дело -- знать что-нибудь самому, а другое дело -- уверить в этом других. Эти честные бюргеры, которые бросают вверх шапки при моем появлении, отвернулись бы от меня с ненавистью, если бы я попытался вовлечь их в такое предприятие. Я много перетерпел в жизни и уже не решаюсь испытывать судьбу. Поэтому, если вам, господин адмирал, удастся совершить такое путешествие, я сочту это скорее делом рук божеских, нежели человеческих, и до смерти буду почитать вас как самого великого человека христианских стран. . . Убедившись в добром отношении ко мне адмирала, я уже неоднократно делал многочисленные попытки упросить его взять тебя в плавание, но господин и думать не хочет об этом. Поэтому я полагаю распрощаться с ним и по его отбытии в Палос вернуться в Геную. Приветствует тебя друг твой и брат Орниччо". Пакет, вероятно, очень задержался в пути, потому что через два дня мы получили второе письмо Орниччо, отправленное им уже из Палоса, а еще через несколько дней -- третье, которое вызвало много толков и споров в нашем маленьком домике. Второе письмо Орниччо "Здравствуй, дорогой братец Франческо! Я пишу тебе из портового города Палоса, чего ты совсем уж, наверное, не ожидаешь. Отбывая из Нюрнберга, адмирал захворал горячкой, и я не решился оставить его больного на руках чужих людей. Сейчас, к счастью, он уже оправился от болезни, но я не покидаю его, так как вижу некоторое изменение в его планах. Хотя Палос давно уже перешел в руки испанцев, но церковь святого Георгия с виду еще совершенно напоминает мечеть(Завоевание Испании арабами (маврами) началось в 711 году. Арабы победили христианские войска вестготских королей. Около пяти столетий продержались арабы в Испании, создав высочайшую культуру, прекрасные здания, оросительные каналы, библиотеки. В покоренных мусульманами областях процветали ремесла и искусства. К середине XV века могущество мавров ослабело, и они были вытеснены почти со всего полуострова). Над городом высится мавританский замок, теперь уже разрушенный, а сами палосцы своими темными лицами, резким говором и платками, коими повязаны их головы, более походят на мавров, чем на добрых католиков. Но, когда с ними познакомишься ближе и войдешь к ним в доверие, можешь убедиться в том, что здесь немало хороших людей. А что палосцы, мальоркинцы и бискайцы после итальянцев лучшие в мире моряки, это тебе известно, вероятно, уже давно. Я думаю, что королева, объезжая всю Арагонию и обе Кастилии, умышленно не посетила этот знаменитый порт. Старики тут по секрету признаются, что дедам их и прадедам легче было жить под властью неверных, чем внукам их -- под тяжелой рукой королевских чиновников. Уже очень давно город Палос не в ладу с королевскими приставами, и в настоящее время за какое-то оскорбление ее величества королева наложила на весь город наказание: палосцы должны были снарядить на свой счет два больших парусных корабля. Вот эти-то две каравел-лы -- "Нинья" и "Пинта", -- стоящие в гавани, и отданы адмиралу для его предприятия. Третье судно побольше и палубное. Господин зафрахтовал его у одного из здешних капитанов. Кроме снаряжения этого небольшого флота, королевским приказом городу Палосу предписано представить адмиралу для его предприятия команду в сто двадцать человек, уроженцев Палоса. Приказ этот еще не выполнен, несмотря на то что людям экипажа предоставлены большие льготы: матросам выплачивается жалованье, как на военных кораблях, за четыре месяца вперед; лица, совершившие преступление, освобождаются от суда и следствия на все время плавания да еще на два месяца после возвращения. Это дает мне надежду думать, что, не имея возможности своевременно набрать команду, адмирал после моих неоднократных просьб наконец согласится взять тебя с собой. Поэтому будь готов к отъезду и жди письма от крепко любящего тебя брата Орниччо". Третье письмо Орниччо "Получив это извещение, братец Франческо, ты должен немедля собраться и с первым же парусником отправиться в Палос. Из Генуи в Картахену почти ежедневно отходят корабли, а оттуда в Палос тебя за ползолотого доставит любой капитан. Возьми с собой свой камзол из толстого сукна, нательную одежду и теплый платок, чтобы в случае холода завязывать им уши. Хорошо было бы иметь праздничный камзол, так как мы, может быть, удостоимся чести быть принятыми при дворе индийского царя. Кроме этого, перед отъездом купи побольше луку и ежедневно в пути натирай им лицо и руки. Это предохранит тебя от заболевания проказой, которая свирепствует в испанских и португальских портах. Я пишу синьору Томазо особо и прошу его добавить тебе немножко денег на дорогу к тем, что у тебя уже собраны на блюдо, но я думаю, что он сделал бы это и без моей просьбы. Выезжай немедленно. Ждет тебя твой брат и друг Орниччо". ГЛАВА VIII Одноглазый капитан Самые разнообразные доводы пришлось мне пустить в ход, чтобы убедить синьора Томазо отправить меня в Палос. -- Хозяин, -- говорил я, -- разве сами вы не страдаете всю жизнь из-за того, что родители предназначили вас не к той судьбе, которая вас привлекала? Кто знает, если бы живы были мои родители, я бы, может быть, умолил их отпустить меня в плавание! Разве не вы сами говорили мне, что море -- это наиболее удачный путь для того, кто хочет отличиться?. . Помню, еще в деревне как-то на дороге я наблюдал за щенком, который пытался поймать ежа. Он обходил его со всех сторон, обнюхивал и трогал лапой. Но, когда он наконец решался его схватить, тотчас же отскакивал с громким визгом. Так и я обходил доброго синьора Томазо со всех сторон, и если не отскакивал от него с визгом, то отходил в отчаянии и слезах, потому что на каждый мой довод у синьора Томазо находилось серьезное возражение. -- Я не думаю противиться твоему призванию, Франческо, -- отвечал мне хозяин. -- Я рад, что ты, как и я, любишь море. И это действительно самый удачный и самый благородный путь, чтобы отличиться. Но я убежден, что и родители твои настояли бы на том, чтобы ты подождал еще два-три года. Наш маленький домик разделился на два лагеря: большинство моряков стояли за меня, а приказчик, Альбертино и еще кое-кто -- за синьора Томазо. Четыре дня ушли у нас на споры и препирательства, и в конце концов, согласившись на мой отъезд, добрый хозяин мой заболел от огорчения. Мне хочется охранить его от беспокойства, но его ежеминутно тревожат, так как он сам распорядился, чтобы портной и башмачник принесли свою работу к нам на дом. Теперь у меня уже есть туфли не хуже тех, что были проданы мастером Тульпи, и куртка, и длинные шелковые чулки. Я примеряю мой новый плащ, а хозяин, не вытерпев, поднимается с постели и оправляет его на мне. -- Вот теперь ты одет как полагается, -- говорит он с удовлетворением. -- Меня никогда не беспокоило платье Орниччо, потому что на нем все приобретает праздничный вид, но сейчас, Франческо, и ты выглядишь, как молодой студент. Какая жалость все-таки, что ты не хочешь подождать хотя бы еще полгода. На одну минуту, видя грусть синьора Томазо, и я было задумался, не остаться ли мне с ним, но себялюбивое чувство взяло верх. "Заказано уже новое платье, и деньги за проезд уже уплачены", -- говорил я сам себе, как будто все дело было в платье или в деньгах. Корабль наш должен был отплыть в пятницу на рассвете, но в четверг лоцман Сакко Дидони, с которым хозяин условился о моем проезде, прислал за мной матроса. -- Капитан, которого ждали назавтра, прибыл в Геную, и мы отплываем сегодня ночью, -- сказал матрос. После обеда я отвел хозяина в спальню и уложил в постель. Я стал перед ним на колени, и синьор Томазо еле нашел в себе силы благословить меня. Какое жестокое сердце нужно было иметь, чтобы покинуть его в такую минуту! И все-таки я его покинул. Спустившись вниз, я кликнул матушку Канитуччу, вдову слесаря. Из денег, данных мне хозяином на дорогу, я заплатил ей, чтобы она хорошенько присмотрела за больным. В последний раз я обошел наш маленький домик. "Тетка Канитучча будет заботиться о хозяине, но навряд ли она станет возиться с птицами", -- подумал я и одну за другой открыл все клетки. Скворцы и щеглы тотчас же выпорхнули за окно с оглушительным щебетом, но толстый дрозд, побродив по подоконнику, вернулся в клетку. Может быть, и мне вернуться в мою каморку? Нет! Парус хлопал над нашим домом, море синей стеной стояло в окнах, откуда-то издали, с палубы корабля, раздавалась команда капитана, и я взвалил свой сундучок на плечи. Было совсем темно, когда я вышел на улицу. На корабле мне отвели место на палубе между двумя бочками. Я подстелил плащ и лег. Большие звезды смотрели мне прямо в глаза, а я старался представить себе, как я приезжаю в Палос, как меня встречает Орниччо, как мы с ним вдвоем падаем в ноги адмиралу, как тот меня поднимает и говорит! "Твоя любовь к морю достойна самой лучшей награды. Я не только беру тебя с собой на флагманский корабль, но и поручаю тебе составить карту путешествия". -- Где же этот путешественник? -- раздается надо мной громкий голос. И, протирая глаза, я соображаю, что неожиданно для самого себя я уснул. Надо мной склонилось несколько темных фигур, и я различаю голос лоцмана: -- А этот заплатил за свой проезд, капитан, до самого Палоса. Я поднимаюсь и разглядываю лица матросов и лоцмана, а высокий человек с повязкой на глазу мне тоже как будто знаком. Ба, да это тот самый моряк, которого я застал в доме синьора Томазо в свое первое посещение! Это и есть капитан, которого ждут со вчерашнего дня. -- Здравствуйте, синьор капитан, -- говорю я, так как не знаю его имени. -- Постой-ка, . . -- вдруг говорит человек с повязкой на глазу. -- Где я видел этого мальчугана? -- Вы видели меня у живописца синьора Томазо, -- отвечаю я на свою беду, потому что капитан тотчас же хватает меня за плечо. -- Ты так и не вернулся к своей матери, маленький негодяй! -- кричит он. Лебедка с визгом поворачивается, разматывая канаты, матросы снуют по палубе. Я чувствую сильный толчок, и вдруг весь воздух наполняется свистом и хлопаньем, как будто взлетела стая птиц, -- это подняли паруса. -- Сакко, -- говорит капитан, -- вели оставить сходни, я сейчас отправлю этого маленького бездельника на берег. -- Он уплатил за свой проезд, -- отзывается лоцман в смущении. -- Мы должны доставить его в Палос. -- Сакко, он убежал от матери, -- говорит капитан голосом, хриплым от волнения. -- Вспомни, что случилось в такую же июньскую ночь двадцать лет назад! Он берет меня за плечо и грубо толкает вперед. . . -- Идем, я не возьму на себя греха перед бедной женщиной. Я так ошеломлен, что в первые минуты не могу открыть рта. -- Почему вы толкаете меня? -- говорю я наконец. -- Я должен поехать в Испанию. И синьор Томазо полностью уплатил за мой проезд. -- У синьора Томазо голова набита бреднями! -- бормочет капитан сердито. -- Ну, двигайся быстрее, уже поднимают якорь! Вдруг он поворачивает меня к себе, и я вижу, что в его единственном глазу блестят слезы. -- Ровно двадцать лет назад я убежал из дому, как и ты, -- говорит он. -- До моей матери дошли слухи о моей гибели. Так как она любила меня больше жизни, она в ту же ночь выбросилась из окна и разбилась насмерть. Он отворачивается, закрывая лицо руками. Два матроса, по его знаку, хватают меня под локти и тащат к сходням. Я вырываюсь сильно, как кузнечик, я бью их ногами и руками и слышу, как мое платье трещит по всем швам. На корме матросы выбирают якорную цепь. Корабль толчками рвется вперед. Крепко ухватившись за борт, я кричу: -- Это ошибка, дорогие синьоры, это ошибка!. . Но меня тащат дальше. Я упираюсь на каждом шагу, цепляясь за все, что попадается мне под руки. Тогда они, подняв меня на воздух, сносят с корабля и кладут на песок. Корабль уже тронулся. Я слышу, как они с веселым хохотом шлепают за ним по воде. Задыхаясь от слез, я долгое время лежу неподвижно. Потом, вдруг ясно представив себе, что случилось, вскакиваю на ноги. Корабль на всех парусах пересекает залив. Я вспоминаю о деньгах, уплаченных за мой проезд, о последних грошах синьора Томазо. А мой прекрасный сундучок с новым платьем! Я бегу за кораблем вдоль берега и кричу что есть силы. Мокрый, оборванный и грязный, я грожу им вслед кулаком. Но корабль уже скрывается из виду. С воплем падаю я на песок и лежу до тех пор, пока небо не начинает бледнеть. На востоке зажигается розовая полоска. Тогда, поднявшись и даже не отряхнув с одежды песок, я медленно иду по направлению к дому. -- Где ты валялся, молодец? -- кричат мне торговки, идущие на базар, а мальчики, несущие за ними корзины, швыряют в меня рыбой. Но я даже не поворачиваю головы в их сторону. Вдруг тяжелая рука опускается мне на плечо и страшно знакомый, до приторности сладкий голос произносит за моей спиной: -- Господь привел все-таки нам свидеться с тобой, мой любезный Франческо Руппи! Оглянувшись, я вижу перед собой моего бывшего хозяина, мастера Антонио Тульпи. ГЛАВА IX Старый знакомый -- А, сыночек, -- говорит он, хватая меня за ухо и больно вертя его между пальцами, -- наконец-то ты мне попался, сыночек! Но какой же ты грязный и оборванный! Видно, кража не пошла тебе впрок, -- продолжает он, беря мою руку и переплетая мои пальцы со своими. Он потихоньку сдавливает пальцы, и это причиняет мне нестерпимую боль, потому что рука мастера больше и шире моей. Но я иду молча, подняв голову и заботясь только о том, чтобы слезы не скатывались по щекам. На углу я смотрю вверх, вдоль улицы. Вот, освещенный первыми лучами, сверкает парус на нашем розовом домике. Хозяин поворачивает меня за плечо в другую сторону. -- Куда вы ведете меня, мастер? -- спрашиваю я. -- Туда, где тебя уже давно заждались, -- отвечает он и вдруг, остановившись, с размаху ударяет меня по лицу, -- Год я искал тебя, змееныш, а сегодня утром я горячо помолился своему патрону, святому Антонию Падуанскому, и вот как мне помогла молитва. Мы проходим мимо длинного сарая, в дверях которого стоит заспанный матрос. -- Что, воришку поймал? -- спрашивает он, зевая. -- Их в это лето в Генуе развелось несметное количество. -- Да, веду его к стражникам, -- отвечает мастер, -- и надеюсь, что он получит по заслугам. -- Он вырвется у тебя еще по дороге, -- говорит матрос, -- а если нет, они потребуют у тебя свидетелей, да денег на писцов, да денег на чернила, да денег на перья. . . Старшина, -- кричит он в глубь сарая, -- выйдите, тут поймали еще одного воришку!. . Подожди, -- обращается он к мастеру, -- наш старшина найдет на него управу. На твое счастье, он отплывает только через час. . . На его зов из сарая вышел худой высокий человек и остановился в дверях. Взглянув на него, я понял, что от него мне не ждать защиты. Лицо его было землистого цвета, как у больного лихорадкой, черные глаза глядели исподлобья, а под натянутой кожей на щеках ходили злые желваки. -- Что ты мелешь ерунду! -- сказал он матросу. -- Мы, правда, поймали несколько мальчишек в порту и вздули так, что больше они уже красть не будут. Но я не стану возиться со всеми воришками Генуи. . . Что он у тебя стянул? -- спросил он у мастера. -- Я начну свой рассказ пословицей, -- отвечает Антонио Тульпи. -- "Если мужик не украл у тебя медяка, значит, он стянет у тебя золотой". И это истинная правда, господин старшина, потому что он работал у меня свыше года и я не замечал за ним ничего плохого. Но, как изволите знать, мужичье -- все воры. И, когда я дал ему отнести заказчику серебряный кувшин и блюдо, он украл у меня и то и другое. -- Побойтесь бога, мастер! -- закричал я. -- Вы мне дали отнести архиепископу одно блюдо, но его у меня отобрали в толпе. Об этом знает синьор Томазо, живописец, у которого я работаю вот уже больше года. И он заплатил бы вам за меня всю сумму полностью, если бы мы не узнали, что вы уехали из Генуи. Вы продали мое новое платье, материнскую золотую цепочку и кольцо и не отдали мне жалованья за семь месяцев, поэтому я думал, что мы с вами в расчете. -- Ну, это меня не касается, -- сказал старшина, поворачиваясь. -- У вас есть свой цех, свой старшина и свой суд (В описываемое время ремесленники различных специальностей объединялись в цехи. Каждый цех имел свой суд, разбиравший дела не только членов цеха, но и членов их семьи). -- Не уходите, ваша милость! -- закричал мастер, хватая его за руку. -- Ну, вы видали второго такого лгуна?! Да было ли у тебя когда-нибудь новое платье? Да имела ли твоя мать хотя бы железное колечко, когда она венчалась с твоим прощелыгой-отцом? Скажите пожалуйста, об этом знает синьор Томазо, живописец! Да вся Генуя смеется над этим бездельником, который прилепил парус к своей конюшне и пьянствует с матросами! Они, наверное, пропили мое блюдо вдвоем, ваша милость! -- И кувшин, мастер, не забывайте о кувшине. . . -- сказал старшина. -- Почему ты такой оборванный? -- сердито обратился он ко мне. Я начал рассказывать ему свои сегодняшние злоключения, но мастер, перебив меня, снова разразился громким хохотом. -- Ну, видели вы такое мужицкое отродье?! -- закричал он, хлопая себя по ляжкам. -- Все эти дурацкие приключения он вычитал в одной из своих дрянных книжек, которые вместо молитвенника читал всегда по праздникам. Или они придумали эту историю об одноглазом капитане вдвоем со своим мазилкой, синьором Томазо. Старшина, не говоря ни слова, нагнул голову, осторожно снял с себя медаль, висевшую у него на шее на медной цепочке, и спрятал в карман. -- Ну, теперь я уже не старшина, а просто капитан фелуки, -- заметил он и, толкнув меня к выходу,