, скорее для себя: -- Мы с братом росли вместе во дворце отца. Вместе играли, купались. Мы были рождены одной матерью, а у отца был еще старший сын, рожденный от ногайской княжны. Но его мы видели редко. К тому же он был всегда высокомерен и спесив. Моя мать умерла, когда я была совсем маленькой. Вскоре меня забрали ее родственники. А брат остался во дворце. Встречались мы не чаще одного раза в год на больших праздниках, куда меня возили на большом верблюде, закутанную с головы до пят в материю. Никто не должен был узнать меня. Едигир, наконец, перестал раскачиваться и подошел к низкому столику, на котором стояла пиала с прохладным напитком. Отпив глоток, он вернулся на место и слушал, не перебивая. Родственники говорили, что ногайская жена отца поклялась убить меня и брата, чтобы не было претендентов на престол. Не знаю, почему она боялась меня, девушку? На Кучума было несколько неудавшихся покушений, но каждый раз его спасали преданные слуги. Чтобы спасти его, отец отправил брата далеко в горы. Вскоре приехали и за мной. Но по дороге на нас напали люди ногайской княжны и хотели бросить меня, связанную, в горах. Но потом решили, что можно выручить неплохие деньги, и продали купцам, что ехали в вашу Сибирь. Так я оказалась здесь. Зайла замолчала. Едигир привлек ее к себе и попробовал поцеловать. Но она отвернула голову и с негодованием произнесла: -- Как ты можешь! Я жена твоего брата и останусь ею. Ты снял камень с моего сердца, заставив рассказать обо всем. И я благодарна тебе, но... При этих словах они услышали шаги, приближающиеся к шатру. Едигир отпрянул от Зайлы, и в шатер стремительно ворвался Рябой Hyp. -- Ата-Бекир сбежал! -- крикнул он с берега. -- Как сбежал? -- не понял Едигир. -- На лодке сбежал,-- резко ответил Hyp,-- я видел, что он некоторое время крутился у твоего шатра и вроде к чему-то прислушивался. Мне показалось, что ты отдыхаешь, и плохого не подумал. А вскоре прибегает дозорный и кричит: "Кто-то на лодке уплыл". Хватились, хотели догнать, а весел нет ни в одной лодке. И этот шакал исчез. -- Да... Не ожидал я от него... Впрочем... -- Впрочем, он может направиться прямиком к свояку Соуз-хану, а тот в лагерь степняков, и жди гостей. У нас едва ли наберется сто человек защитников. Оба торопливо вышли из шатра и направились на обрыв. Ночь быстро прошла, и в утреннем чистом воздухе плыли тонкие паутинки, предвещающие близкую осень и хорошую погоду. Иртыш, делающий крутой поворот возле самых стен городка, лежал как спущенный лук, поблескивая белесыми водами. На его поверхности не было видно ни одной лодки. -- Уже уплыл,-- развел Едигир руками,-- что ж, надо готовиться к обороне. И в первую голову отправить из крепости женщин и детей. Пусть едут в дальние северные улусы, укрываются у родни. -- А Зайла? -- внимательно посмотрел на хана Рябой Hyp. -- И она тоже,-- чуть помедлив, ответил Едигир,-- но я сам скажу ей об этом.-- И он направился к шатру своего брата. Там уже хлопотали несколько нянек под руководством старой Анибы, стряпали лепешки, ощипывали рябчиков, доставленных утром охотниками. Сама Зайла-Сузге одевала Сейдяка в маленький халатик из голубой камки, расшитый по отворотам шелковыми нитками. Едигир внимательно всмотрелся в узор и, слегка кивнув в сторону Сейдяка, спросил: -- Знаешь, как я догадался, что тот человек, выдающий себя за купца, совсем не тот, кем он себя назвал? Зайла повернула к нему голову, показывая, что слушает. -- У него на пиале и на подушке был точно такой же узор, что ты вышиваешь...-- тут он замялся и, чуть кашлянув, продолжил:--... своему сыну на одежде. Зайла мягко улыбнулась и пояснила: -- Да, этот узор принадлежит нашему роду. А ты, хан, оказывается, наблюдательным иногда бываешь? Едигир вспыхнул, но вспомнил, зачем он явился, и, взяв себя в руки, приказал: -- Всех женщин и детей отправляем из городка. Собирайтесь и вы. К вечеру тут никого не должно быть. Ясно? -- Только хан забывает, что я не "все"! -- отрезала Зайла на этот раз, даже не повернув голову.-- Я буду ждать мужа. Потоптавшись и поняв, что уговоры или приказы тут не помогут, Едигир махнул рукой и пошел к себе. Нужно было отдохнуть и отдать приказания всем оставшимся в крепости воинам. Но едва он прилег и закрыл глаза, как опять ворвался радостный Рябой Hyp и горячо воскликнул: -- Хан, Ата-Бекира схватили! Идем! По земляным ступеням поднималась небольшая процессия. Впереди всех шел со скрученными руками и синяком под глазом Ата-Бекир, низко опустив голову. Сзади шли два стражника, подталкивающие его в толстый зад копьями. А позади них, последним, поднимался усталый Сабар -- тот самый парень, которого Рябой Hyp отправил на лодке рыбака Назиса плыть по реке, если сами они вдруг не смогут добраться до Кашлыка. Его щека, пораненная стрелой, была покрыта коростой, а с одежды капала вода. Он тяжело опирался на копье и часто ловил открытым ртом чистый утренний воздух. Когда вся процессия достигла верхней площадки, то идущий впереди Ата-Бекир повалился в ноги Едигиру и запричитал: -- Великий хан! Надежда всей Сибири! Лучезарный и всемогущий! Прости, во имя детей моих прости. Из-за них ударился в бега. Хотел предупредить, чтобы скот попрятали... -- Без тебя они бы не догадались,-- сумрачно проговорил Едигир.-- Только ты со страху-то в другую сторону побег. А? -- Обезумел, признаю, великий хан. На него было жалко смотреть, ползающего возле ног Едигира. -- В яму его,-- махнул рукой хан. Не губи, милостивец наш, не губи, отслужу. Я про Соуз-хана могу рассказать, как он в Бухару лазутчиков слал... -- А раньше где ты был? -- зло спросил Рябой Hyp, и его сапог со всей силы припечатал лицо предателя к земле. Верещавшего на весь городок бывшего начальника стражи уволокли. Hyp свел брови на переносье и обратился к безмолвно стоящему Сабару: -- Расскажи, где шлялся. На свадьбе гулял? Тот, не смутясь, провел пальцем по щеке и, не задумываясь, ответил: -- Да уж третий день, как гуляю. Вот этот тоже на праздник, видать, очень спешил, лодка перевернулась, вот я его и выловил. Немного смягчившийся, Hyp приказал рассказать, как Сабар добирался. -- Да все бы ничего, только вот весло сломал,-- облизнул тот потрескавшиеся губы,-- хотел взять в селении Соуз-хана. Пристал, значит. А они на меня налетели, давай вязать... -- И что же ты? -- заинтересованно спросил Едигир. -- Я что... вырвался я. Одного копьем, другого кинжалом и ушел. -- И весло у них взял? -- засмеялся хан. -- А как бы я добрался без весла? Ясно дело, взял. Да они дерутся, как бабы на базаре: щиплются, за волосы хватают...-- и Сабар презрительно сплюнул под ноги, растерев концом сапога плевок. -- Молодец, иди отдыхай,-- напутствовали парня. ...День пронесся в приготовлениях и мелких домашних хлопотах. Едигиру так и не удалось хоть немного отдохнуть. Он наряду со всеми таскал бревна к воротам, насаживал наконечники к боевым стрелам, проверял оружие, доспехи. И постоянно, вспоминая слова Зайлы о сыне, его сыне, лицо сибирского хана озаряла добрая улыбка. Раз Рябой Hyp даже поинтересовался удивленно: -- Да ты, хан, никак радуешься, что война пришла? Но тот лишь махнул рукой, не пытаясь что-то объяснить своему менбаше. Степняки пожаловали под вечер... На пологий песчаный левый берег Иртыша выскочили с десяток всадников и замерли у самой кромки воды. Они долго разглядывали стены и башни сибирской столицы, озирались вокруг, пытаясь обнаружить засаду, а затем, успокоенные, слезли с коней. Немного побродив по берегу, все, как один, разделись и полезли в воду. Долго барахтались там, поднимая кучу брызг и гоняясь друг за другом. Потом расседлали лошадей и начали купать их. Собравшиеся на стенах сибирцы зло покусывали губы, переживая, что нельзя достойно наказать нахалов. Степняки не могли с противоположного берега разглядеть защитников городка, не догадывались, что те прилипли к бойницам и наблюдают за ними. То был небольшой отряд разведки и явно чувствовал свою безнаказанность. Чтобы как-то досадить защитникам, они повернулись к городку голыми задами и стали делать непристойные движения. Несколько нукеров бросились к Нуру, умоляя разрешить им переправиться на лодке на ту сторону. Менбаша беззаботно махнул рукой; "Пущай, потешьтесь". Несколько человек вскочили в лодку и погребли на ту сторону. Как только они приблизись к берегу, степняки вскочили на коней и скрылись в лесу. Сибирцы, боясь засады, не рискнули выйти на берег. Поплыли обратно. Тут же вернулись степняки и начали пускать по лодке стрелы. Сибирцы повернули к берегу -- всадники ускакали в лес. Раздосадованные, со стрелами в бортах, охотники ни с чем вернулись обратно. Но основные силы противника, которых опасались Едигир с Рябым Нуром, так и не появились ни ночью, ни на следующий день... Начали возвращаться гонцы, посланные с известием к удельным ханам и бекам. Докладывали, что ополчение обещали выставить все, но подойдут не раньше, чем через два-три дня. Не вернулись лишь гонцы от вогульских и остяцких князей, к которым путь в один конец занимал у верхового не меньше трех дней. Ранним утром другого дня печальное известие принес Рябой Hyp, как вестник смерти ворвавшийся в шатер к Едигиру. -- Хан, не знаю как и сказать... Зайла-Сузге исчезла! -- Не может быть! -- первое что крикнул Едигир. И как был, в ночном белье, кинулся в шатер брата.-- Выкрали? -- бросил на ходу едва поспевающему следом Рябому Нуру. -- Не похоже, покрутил тот головой,-- сама сбежала. И точно. Ни старая Аниба, ни няньки не слышали, как она ушла среди ночи. Мирно посапывал спящий Сейдяк, а на пустом ложе Зайлы лежал венок из голубых цветов. К полудню вернулся запыленный Бек-Булат, которому нелегко далась дальняя дорога. Хромая сильнее, чем обычно, он подошел к брату и вопросительно поглядел ему в глаза. Невольно отведя взгляд, Едигир тихо выдавил из себя: -- Прости, недосмотрел... Зайла ушла из городка,-- и, помолчав, добавил;-- Верно, к брату пошла. ГОЛОС ЧУЖОЙ КРОВИ Кучум, выбежав из березовой рощи, никак не мог совладать с собой после увиденного. Он вернулся обратно к горящему селению, где его воины, хохоча, примеряли на себя какие-то рваные одежды, искали на берегу ямы, где сибирцы обычно хранят вяленую рыбу, бродили по поселку без всякой цели. К хану подскакал Сабанак и увидев, как мучительно исказилось лицо того, озабоченно поинтересовался. -- Что случилось, мой хан? Кучум исподлобья взглянул на юношу и нехотя проговорил, не желая показывать недавнюю слабость: -- Первый день войны, вот что случилось. Или сам еще не видишь? Сабанак, удивленный таким ответом, отвел взгляд и начал поворачивать коня, чтобы ехать к своей сотне, как с противоположного конца поля послышались громкие крики и грубый хохот нескольких глоток. Повернувшись в ту сторону, они увидели, как по полю скачут два всадника, таща следом на аркане молодую девушку. Она не выпускала из рук березовый туес, из которого при каждом ее шаге выпадали на землю лежавшие в нем грибы. Воины подтащили девушку к коню Кучума и весело посмотрели в сторону молчаливо взирающего на них хана. -- Лазутчицу поймали,-- пояснил один, широко улыбаясь,-- разреши, хан, к себе в сотню взять. Наша добыча. Кучум лишь ожог их горящим взглядом и, хлестнув с силой ни в чем неповинного коня, сорвался с места, поскакал вдоль поля к берегу реки, дальше от следов недавнего сражения, крика горящих в яме людей, от ненасытных от крови своих нукеров, жаждущих крови еще и еще, и едва дым от селения скрылся за ближайшим леском, соскочил с коня и сел на торчащую из песка корягу от сваленного бурей дерева. Подошли телохранители, чтобы поинтересоваться, какие будут приказания, но он отослал их обратно с бранью и приказал не мешать ему. Подъехал встревоженный Алтанай с расспросами, но и его хан отправил, сказав, правда, что воинам нужен отдых. Старый воин не стал возражать и на свой риск отправил дозоры, чтобы быть в курсе передвижения отрядов сибирцев. Остальным воинам велел готовиться к решающему сражению и набираться сил. Тут же на берегу поставили шатер для хана, но тот даже не взглянул на него и пошел прочь вдоль береговой полосы, увязая в мокром песке по щиколотку и вглядываясь в речную гладь. Он словно ждал какого-то известия с противоположного берега, так был прикован взгляд хана к реке. А в глазах его все еще билось пламя кострища и слышались вопли шамана, который прыгнул по собственной воле в притягивающий смертного огонь. Нет, он повидал за свою жизнь в походах всякого. Видел, как убивали людей. Как пытали вражеских лазутчиков. Как человек мучился, насаженный на кол. Видел и убивших себя кинжалом во имя Аллаха правоверных на городских площадях. Но то за веру... Им уготовлено вечное блаженство на небесах... А тут... Язычники сжигают себя, веря в деревянных истуканов, которые горят, как простые поленья. Что толкает их на смерть? Воин идет в бой, чтобы убить врага и взять оружие и коня у противника. Охотник борется со зверем, чтобы выжить и жить дальше, кормить детей. Купец рискует на пустынных караванных дорогах, надеясь, что Аллах дарует удачу... А эти бедные сибирцы, на что надеялись они, сжигая себя? Или их кто заставил? Кучум ходил и ходил по кромке песка, то заходя в воду, дразня ее, то присаживаясь на случайное бревно, и в трепете воды ему чудились отблески языческого костра, а в ушах стояли крики и вопли. И еще запах... Запах человеческого мяса... Хан пробовал умыться, но и вода носила запах гари, хотя он понимал, что это не так, а лишь его больное воображение услужливо, раз за разом подносит ненавистный аромат. К вечеру, окончательно вымотав себя, забрался в шатер и потребовал вина. Выпив одну за одной несколько пиал подряд, начал монотонно раскачиваться и жалобно напевать детскую песенку, которой его убаюкивали когда-то. Услышав это, Алтанай не выдержал и вошел вовнутрь. -- Хан, ты знаешь, как я люблю тебя. Как родного брата. Я не могу видеть, как ты рвешь свое сердце. Больно тебе -- больно мне. Воина лечит только битва. Скоро конец походу. Надо успеть захватить их поодиночке, пока они не успели собрать силы... -- Почему они прыгают в огонь,-- покачиваясь на своем ложе невнятно проговорил Кучум,-- как я буду управлять сгоревшим народом?! Зачем мне народ, который сжигает себя? -- Ему не было сейчас никакого дела до планов своего башлыка, и тот понял, что хана надо успокоить как обиженного ребенка. -- Дорогой хан, они не стоят твоих дум и страданий. Они не хотят жить, и это их личное дело. Пусть они все... -- Выпей со мной. Говорить ты не умеешь и ничего объяснить мне не сможешь. Ведь ты не мулла? То они все знают, как и зачем жить, что делать... Давай-ка, налей себе вина...-- И он опять запел детскую песню о птицах, которым надо лететь в дальние страны. Алтанай махнул рукой и, нащупав пиалу, налил себе вина, потом, посидев еще чуть, налил еще, еще, еще. А потом они пели вместе сперва про красавиц из дворца, потом про долгий военный путь, а потом загорланили и вовсе что-то непристойное и уснули, не сняв с себя одежды. Утром хану было стыдно за свою вечернюю слабость, но приказ об отдыхе был дан, и надо ждать, пока воины отоспятся, перестанут болеть стертые седлами промежности и сбитые о стремена ноги. Вернувшиеся дозорные сообщили, что передвижения отрядов не замечено, за исключением одиноких всадников, которые скачут из крепости в разных направлениях. Вскоре хану доложили, что прибыли послы от местного хана и хотят с ним говорить. Кучум принял их на войлоке возле шатра, изучающе оглядывая прибывших. Те поднесли богатые подарки: седло персидской работы и ковер отменной выделки. Сообщили, что их хозяин не желает поддерживать местных ханов и готов принять ислам и подданство бухарских правителей. Кучум велел пригласить шейхов, которым объяснил, что надо ехать с послами, которые покажут дорогу к своему хозяину, и привести того с родней в истинную веру. А заодно шепнул, чтобы те разведали обстановку и так ли уж искренен в своих словах местный бек. После полудня Кучуму донесли, что стража схватила двух женщин, которые говорят, что направились к нему, ища встречи. Привели закутанных в платки женщин. Они испуганно жались одна к другой и не хотели называть, кто они, откуда и зачем им понадобился хан. -- Хан, отпусти их к нам, быстро расскажут и все покажут,-- балагурили доставившие их воины. Но одна из пленниц сильно толкнула державшего ее и подошла к Кучуму. -- Хан,-- проговорила она довольно требовательно,-- я хочу говорить с тобой. Зайдем в шатер. Что-то знакомое и неуловимо близкое послышалось тому в интонациях женщины, хотя и говорила она с местным акцентом. -- Сперва скажи, кто ты,-- наклонил он с удивлением голову, но уже готов был выполнить ее просьбу. -- Скажу, когда будем одни,-- повторила та и сама двинулась к шатру. Воины заржали, одобряя смелость женщины, но Кучум решительно положил руку на рукоять сабли, и смех закончился на полутоне. В шатре женщина повернулась лицом к свету и сорвала с себя платок. Хан в удивлении раскрыл глаза и решил, что ему почудилось. -- Зайла,-- прошептал он тихо,-- сестра... Как ты тут оказалась? А я думал, что тебя нет в живых... И он медленно опустился перед ней на колени. Зайла подошла к нему и начала гладить лицо, обветренное в походах, короткую бороду, шею, руки. Потом так же опустилась перед ним на колени и сказала задумчиво: -- Такой ли встречи мы ждали? -- Неужели не могла сообщить, где ты? -- с горечью в голосе спросил ее Кучум. -- Сообщить о своем позоре? -- переспросила Зайла,-- Что я продана как рабыня? Что меня взял в жены сибирский хан? -- Ты жена хана? -- Кучум выкатил глаза.-- Ты жена хана...-- повторил он еще раз с сомнением. -- Да, я жена Бек-Булата, и у меня есть сын от него,-- в голосе Зайлы зазвучала гордость. -- Он знает, что ты моя сестра? -- Я сама вчера только узнала, что ты жив. Купцы рассказали, что тебя схватили и лишили жизни ногайские ханы... -- Нет, как видишь, остался жив... И вот я здесь. Меня отправил отец покорить этих упрямых язычников и привести их в нашу веру. -- Так я и знала,-- качнула головой Зайла,-- но они не хотят принимать нашей веры и покоряться тебе. Во всяком случае, мой муж и его брат. -- Тогда они умрут,-- Кучум решительно ударил рукой по подушке на полу шатра.-- Они подданные нашего отца. Они должны покориться! Зайла покачала головой и сказала, потупясь: -- Кто хоть день прожил свободным человеком, тот не захочет быть рабом. -- Я отрежу у них носы и уши! Запорю плетью как бешеных собак,-- взвился хан, вскакивая,-- они узнают меня! Зайла стояла перед ним, не изменяя позы. -- А я думала отговорить тебя от сражения. Я ведь люблю вас обоих. Тебя и мужа... Так как же мне быть? -- Никуда я тебя не отпущу и с первым обозом отправлю к отцу. -- Чтобы стать там затворницей во дворце? Ты этого хочешь, брат? Кучум в бешенстве забегал по шатру, не зная, что предпринять. Он великолепно понимал, что доставь Зайлу обратно, и отец не простит ее. Пусть и нет вины сестры, что выкрали ее враги. Но сидеть ей, как певчей птичке в комнатах дворца, не видеть света до конца дней. Лишь прогулки по саду по ночам. И имеет ли он право лишать ее семьи, сына? Но ее сын, ребенок отца, на которого он, Кучум, идет войной! Он враг! Значит, и сестра, и ее ребенок... Нет, человек не может решить всех загадок, которые ставит ему судьба. -- Хорошо, до исхода сражения ты останешься здесь, со мной. А там решим. Все! Это мое последнее слово,--и хан властно свел брови. Зайла поняла, что сейчас бесполезно спорить, и решила смириться до поры, хотя и не оставляла надежды, что ей удастся уговорить брата изменить свое решение и прекратить поход, заключить союз с ее мужем. "Ведь в детстве, когда мы росли, он был так добр и нежен ко мне. Почему он так переменился? Почему столько жестокости в глазах? Из-за чего постоянно воюют мужчины? Неужели нельзя без войны?" Посланные Кучумом шейхи с небольшим числом охраны, сопровождаемые слугами Соуз-хана, вскоре достигли пределов его улуса. Заливные луга, которые затоплялись водами реки при половодье, цвели разноцветьем сочных трав. Из ложбинок мелких рек и речушек, исчертивших низину, словно линии на руке человека, то и дело выпархивали выводки уток, кормившихся перед близкой осенью. Плескалась на открытых местах речная рыба, заливались в поднебесье голосистые птахи, не ведая, что вскоре всем этим краем будет распоряжаться другой господин. Ни птицам, ни рыбам не было дела до людских раздоров и несогласий. Они радовались еще одному теплому дню, солнцу, обилию пищи... Шейх Сеид, которому была оказана высокая честь привести к вере правоверных мусульман первого сибирского хана, осознавал себя одним из камешков лавы, катящейся из знойной Аравии на протяжении многих веков, чтобы докатиться до самых северных гор и ледников. Он видел много стран и народов. Многие жизни оборвались на его глазах ради веры пророка. Жалел ли он их? Может, чуть-чуть, в самом начале, в молодости. Но разве не выполняет мусульманин свой высший долг, опуская жизнь в сумку Аллаха, где каждому уготовлено свое местечко. И на том свете он подбадривает живущих, выправляет нетвердую руку молодого воина, занесшего кривую саблю над головой неверного гяура. Человек смертен и рано или поздно предстанет перед всевидящим оком Аллаха. Может, и лучше, что раньше. Будет избавлен от мучений и тягот жизни. Главное, чтобы в душе его не было сомнений и колебаний. Сеид вздрогнул от хлопающих крыльев, то стайка уток взвилась вверх за спинами конников. "Вот и моя душа так же взлетит на небо, подобно этим птицам, и Аллах спросит, сколько неверующих обратил я в истинную веру. Для того и вызвался я пойти в поход сквозь топи и дремучие леса, чтобы было с чем предстать перед ним". От непрерывной тряски в седле Сеид осунулся, похудел и стал больше похож на какого-нибудь бродягу, чем на человека -- хранителя веры. Только Коран, святая книга, лежащая в его приседельной сумке, говорила о том. А так он мало чем отличался от прочих воинов в отряде Кучума. Разве что более длинная, тронутая сединой борода, да острый взгляд умных глаз выдавали в нем ученого человека, который знал наизусть многие суры Корана и не раз принимал участие в ученых спорах в медресе Багдада. Ему не нравился край бесконечных лесов, где были затеряны редкие селения с живущими там необразованными людьми. Они сумрачны и неулыбчивы, словно вечно чем-то озабочены. Но они открыты и простодушны. "Они примут нашу веру, А не примут... я им не завидую. Главное, утвердиться хану-пришельцу на престоле. А там все пойдет гладко". Так рассуждал, скрашивая долгое путешествие, шейх Сеид. Хотелось, чтобы скорее кончился этот поход, чтобы поскорей вернуться в плодородные долины Бухары, в тень ее садов, в прохладные залы мечетей. -- Сеид, подъезжаем,-- вывел его из забытья один из спутников. -- Вижу,-- откликнулся он,-- и даже рад, коль вышли нас встречать. Действительно, и сам Соуз-хан и многочисленная его дворня высыпали на валы городка и смотрели на приезжих, показывая в их сторону руками. Соуз-хан, привыкший в торговых делах во всем искать свою выгоду, решил после бегства от него Едигира, что терять ему все равно нечего. О его шашнях с бухарскими правителями Едигир или узнал, или догадался, что сделать было не очень трудно. Их неутихающая вражда рано или поздно должна была вылиться в столкновение, а выигрывает в нем тот, кто более предусмотрителен и подготовлен. Потому, став союзником прибывшего Кучума, хитрый торговец намеревался приобрести мощного союзника и покровителя, дружба с которым обернется его победой над противником. А принять веру бухарцев Соуз-хан подумывал давненько. В долгих путешествиях по восточным странам он зачастую оказывался чуть ли не единственным купцом, который не вставал на утренний намаз. Не возить же с собой шаманский бубен и шамана в придачу, чтобы у костра совершать ритуальные пляски и просить покровительства своих богов, Нет, вера должна облегчать человеку его земные дела, помогать вести торговые дела, быстрей находить общий язык с другими народами. Русские, с их распятым Богом, далеко и чаще ездят сами с купеческими караванами, чем он к ним. Да и нет такой необходимости тащиться туда через горы и бурные реки, чтобы выменять сибирские меха на грубые их ткани. Нет у них таких товаров, которые нельзя найти на жарком бухарском базаре. По крайней мере, раз добравшись до казанского торга, Соуз-хан зарекся повторить тот путь, натерпевшись в трудном переходе. Потому и поджидал он людей от Кучума, чтобы, связав с ним судьбу, приобрести новые выгоды и на сибирской, и на другой земле, заручившись его дружбой и поддержкой. А там видно будет, как дело повернется. Спустившись с валов и тяжело отдуваясь, хозяин городка перебрался через шаткий мост и почтительно склонился перед приехавшими. -- Милости прошу в мой убогий дом. Я видел во время своих путешествий каменные покои ваших правителей. Потому понимаю, как мы ничтожны рядом с вашими дворцами,-- зачастил он, путая местное наречие с языком прибывших, которому он научился в странствиях и походах, Сеиду и спутникам понравилось раболепство, с которым их встретил местный правитель, и они, пожелав тому здоровья и долгих лет, въехали в городок, понукая пугливо ступающих по мосту коней. Гостей ввели в шатер, где совсем недавно находился сибирский правитель. Угощение из рыбной ухи и восточных фруктов, что привез вчерашний караван, было тут же подано заботливыми слугами. Но гости, прежде чем приступить к еде, потребовали принести воды для намаза и вышли из шатра наружу. Там они опустились на колени, встав в два ряда по старшинству, и тихо зашептали слова священных молитв, прося у Аллаха продлить их земной путь и не гневаться за принятие пищи из рук неверных. Аллах безмолвствовал, значит, он не будет противиться, чтобы мусульмане, дети его, вкусили плоды от трудов идолопоклонников. Тут что-то привлекло внимание Сеида, и он, чуть повернув голову, заметил опустившегося на колени позади всех Соуз-хана, который, подражая всем, закатил глаза к небу и что-то шептал, чуть пришлепывая толстыми губами. Шейх улыбнулся и, поднявшись земли, подошел к хану. -- Как же ты обращаешься к Аллаху, когда не веришь в него? Иль ты молишься своим деревянным богам? -- он кивнул в сторону утрамбованной площадки, где размещались разные идолы и мерцали серебряные украшения у их основания. Нет, шейх. Я хочу верить Аллаху, который помог вашему народу сделаться столь сильным и непобедимым. Я хочу быть одной веры с вашим народом. -- А эти люди? -- Сеид показал на открывших в удивлении рот домочадцев Соуз-хана, которые воззрились на своего господина, упавшего на колени и закатившего глаза в небо. Некоторые подняли головы кверху, пытаясь разглядеть, что там увидел их хан. Но далеко в синей выси то появлялась, то исчезала точка какой-то птицы, определить, какой именно, из-за дальности было невозможно, и они никак не могли понять, чем занят хан, высматривая с колен что-то им не доступное. -- Они,-- ответил не задумываясь хан,-- выполнят мою волю. А кто откажется...-- Он красноречиво сжал пухлый кулак и выразительно потряс им. -- Что ж,-- проговорил, усмехаясь, шейх,-- с тебя и начнем. От предложенных блюд гости пришли в приятное расположение духа и повели беседу о преимуществах веры, которую они принесли с собой. Соуз-хан слушал почтительно, кивал головой, показывая всем своим видом, что согласен с ними полностью. Затем Сеид повторил вопрос, согласен ли он принять веру правоверных мусульман и готов ли это сделать именно сейчас. Соуз-хан торопливо закивал и ответил: "Да". Сеид встал, уперевшись головой в полотно шатра. Поднялись и остальные, встав вокруг него полукругом. Перед ними стоял напрягшийся и немного волнующийся Соуз-хан. -- Повторяй за мной,-- обратился к нему Сеид,-- верую в Аллаха и в пророка его на земле. -- Верую в Аллаха и пророка,-- тут же откликнулся Соуз-хан. -- Три раза,-- властно приказал шейх. Когда хан выполнил это, то велел ему встать на колени и поклониться на все четыре стороны света. Тот выполнил и это. Потом шейх раскрыл Коран и прочел суру о власти Аллаха над всем сущим на земле. -- А теперь сними штаны,-- потребовал он тоном, не терпящим возражений. Соуз-хан растерялся и, выпучив глаза, в недоумении переспросил: -- Что снимать, уважаемый? -- Штаны нужно снять,-- шейх для верности показал, какую часть одежды тот должен снять. -- Штаны-ы-ы? -- засомневался тот окончательно.-- А зачем? Я мужчина. Разве не видно? -- И он дернул себя за жидкую бороду.-- Соуз-хан есть мужчина и жены есть. И довольны... -- Вай-вай. Разве я не вижу, кто передо мной. Мужчина. Пусть будет мужчина,-- шейх начал терять терпение,-- мужчина, который верит в Аллаха, должен иметь обрезанную плоть...-- Он не успел закончить, как хан взвился при слове "обрезанный" и ринулся к выходу из шатра. Кто-то из стоящих на его пути успел подставить ногу, и он растянулся на земле. Тут на него навалились несколько воинов охраны и потащили обратно к центру, где стоял наготове уже помощник шейха с маленьким ножичком и щипчиками. При виде инструментов хан взвыл окончательно и забился в руках, брызгая слюной. -- Я мужчина! Мужик! Слышишь, верблюд поганый? Не хочу! Не хочу! Не хочу! Сеид сделал знак, и с хана быстро сорвали штаны, обнажив его толстый, висящий пузырем живот, покрытый редкими волосками, и все, что находилось ниже. Хан вперился взглядом в наклонившегося над ним помощника шейха и, выбрав момент поудачнее, лягнул того ногой прямо в плоский нос. Теперь взвыл тот, рухнув от внезапного удара на лежащие рядом подушки. Ему было не столько больно, сколько обидно за строптивость хана и подлость удара. -- Ax ты, сука,-- выругался он, вставая, и залепил хану сильнейший удар в переносицу.-- Я тебе сейчас и взаправду все отрежу. Будешь тогда своим женам сказки рассказывать, какой ты был хороший мужчина! Он для верности поддал тому сапогом меж ребер и велел связать и положить на пол. Приказание с готовностью исполнили, но тут снаружи раздался шум, и в шатер просунулись лица ханской челяди, привлеченной криками хозяина, который не желал лишаться своего мужского достоинства. Увидев хана со спущенными штанами и разбитым носом, они громко завопили и побежали по городку с криками: "Повелителю кишки выпускают! Караул! Спасайте нашего господина!" Шум поднялся невообразимый, и шейх уже жалел, что связался с глупым ханом, который никак не хотел становиться мусульманином окончательно. Пришлось всем воинам с оружием в руках выйти и встать на защиту. Сеид наклонился к самому лицу Соуз-хана и громко проговорил: -- Послушай, дурак! Делать тебя евнухом мы не собираемся. Тебе отрежут лишь кончик плоти. Понимаешь? Самый кончик... Совсем чуть-чуть. Чтобы все могли признать в тебе истинного мусульманина. -- Это кто же будет узнавать, кто я, таким способом? -- изумился связанный хан.-- Нет, прошу тебя, не надо, мне и кончик жалко. -- Аллах! -- коротко ответил шейх и отошел. -- А-а-а-а! -- протянул Соуз-хан и приготовился к самому худшему. А шум снаружи все нарастал, Сеид понял, что без вмешательства хозяина толпу унять не представляется возможным и, как только маленькая операция была закончена и хану для верности забинтовали предмет его мужской гордости, велел тому показаться собравшимся. Хан проковылял, морщась, к своему народу и торжественно объявил, немного краснея и смущаясь, что он принял новую веру, которую проповедовал на земле пророк Магомет, и призвал всех сделать то же самое. -- А зачем хан штаны снимал? -- поинтересовался кто-то из толпы, кто успел просунуть голову в шатер. -- Для надобности своей,-- не нашел лучшего ответа Соуз-хан,-- а кто не пожелает принять истинной веры, тот будет посажен на кол. А это более неприятное дело,-- добавил он, поморщась, поскольку его слегка поврежденный орган болезненно горел и давал весьма ощутимо знать о себе. Но не был готов народ к столь быстрой смене веры своей. Не все подчинились ханскому приказанию, хотя меж шейхами и было решено не применять обрезание среди взрослых мужчин, а лишь у младенцев. Тогда всю толпу заставили силой повторить хором их приверженность вере Аллаха. Те неохотно подчинились, поглядывая на побледневшего хана. После этого воины подошли к идолам и порубили их, бросив на землю. Поднялся ропот, но все уже было кончено, и шейхи поспешили вернуться в свой лагерь. На обратном пути Сеид сказал в раздумье спутникам: -- Не так легко будет этот темный народ привести к нашей вере. Нужна сильная власть и железная рука, которая сможет повернуть быдло по своей воле и сделать, объединив, мощным государством. Они сейчас разобщены и живут отдельно друг от друга, В том наша сила. Но как только хан утвердится на их престоле, нелегкая судьба будет уготована ему. Но поднявшийся ветер отнес его слова, а времени переспрашивать в преддверии наступающей ночи у сопровождающих не было. Хотя шейх Сеид не очень расстроился из-за этого. Он знал, что слова, как и дела добрые, надо бросать на ветер во имя веры, во имя Аллаха. Появление сестры и делегации от Соуз-хана немного вывело Кучума из тягостного настроения. Уже на другой день он был опять собран и решителен. Разведчики донесли, что в Кашлык начали прибывать воины из окрестных селений и поток их не прекращается. Штурмовать расположенную в труднодоступном месте сибирскую столицу было, на его взгляд, полным безрассудством. Тем более неразумно жертвовать небольшим своим отрядом, в случае гибели которого Кучум был обречен на смерть в чужих краях. Необходимо выманить защитников из крепости и встретиться в конном строю, где степняки будут иметь несомненное преимущество. Вот в чем заключалась его задача. Вернувшись поздно вечером, шейхи рассказали о приведении в мусульманство одного из сибирских ханов. Рассказали, правда, со смешками о нежелании того быть обрезанным. Выслушав их, Кучум понял, что ему необходимо привлечь на свою сторону других беков и ханов и как это сделать. Он тут же велел писцу составить дарственные грамоты, в которых было сказано, что всем ханам, которые примут веру в Аллаха и перейдут на сторону законного правителя Сибирского ханства (им назначил себя Кучум по распоряжению отца своего Мухаммеда), будут прощены предыдущие долги и они будут освобождены на пять лет от налогов. А дальше следовала грозная приписка, что ослушавшиеся его приказа будут лишены прав на свои земли... С утра несколько гонцов и шейхов отправились с проводниками от Соуз-хана по селениям, что были расположены по течению Иртыша, ближе к степям, где владели землями ханы, состоящие в родстве с ногайскими и кипчакскими мурзами. Примерно такую же грамоту составил Кучум и Едигиру и Бек-Булату. Там он перечислил все родственные связи, которые восходили к самому Чингиз-хану, а также указал на незаконность занятия престола родом Тайбуги. Он предлагал братьям явиться добровольно к нему на суд. В противоположном случае городок их будет взят, а сами они казнены мучительной смертью. В конце он приписал, что братья стали предателями, поскольку заключили мир с белым царем и платят ему дань, которую обязаны отправлять законному владельцу этих земель из рода Шейбани, находящемуся в Бухаре. Гонцу было приказано передать на словах, что в случае если незаконно правящие братья намерены сложить свои полномочия и покориться законному правителю, то хан ждет их в своем шатре завтра по полудню. Ускакали гонцы, разъехались с ними и шейхи. Кучум приказал позвать к себе Алтаная. Тот незамедлительно явился. От него попахивало вином, да и глаза блестели, выдавая старого воина. -- Как будем выкуривать из городка сибирцев, что засели там? Как мне донесли, к ним постоянно прибывают новые силы. Что скажешь? Алтанай поскреб затылок и предложил: -- Надо поднять местных мужиков и баб их и погнать впереди себя на стены городка, А нашим воинам идти следом. Я слышал, что так делали войска Чингиза при штурме. Кучум, отвалясь на подушки, внимательно смотрел на своего башлыка. Помолчал какое-то время и отрицательно потряс головой. -- Нет, не пойдет. -- Но почему? -- воззрился на него Алтанай, которому план казался хитроумным и достойным претворения. -- А потому, что это наши подданные. Н-а-ш-и,-- повторял он нараспев,-- а не какие-то гяуры, с которыми имел дело Чингиз. Пошли ему Аллах вечное блаженство на небесах. Алтанай презрительно скривился, и было не понять, в чей адрес отпущена усмешка: Кучума, Чингиза или местных сибирцев. Давая тем самым понять: "Твое дело, хан. Как прикажешь",-- он продолжал молчать, предоставив Кучуму возможность высказать собственное мнение. -- Хотя отчасти ты, великий воин,-- при этих благостных словах башлык немедленно поднял голову, которая, отягощенная вином или непривычными для него думами, непрерывно клонилась на грудь,-- прав,-- продолжил хан.-- Раз мы считаем их своими подданными, то надо лишь внушить сибирцам эту мысль в их тупые головы. И отправить их на стены не под копьями наших воинов, а добровольно... Алтанай икнул и восхищенно посмотрел на повелителя. Один его глаз полуоткрылся, а другой был еще в объятиях сна, одолевавшего его сегодня не на шутку. -- Да...-- протянул он,-- я всегда знал, что ты, хан, великий человек, Ты достойный потомок великих ханов Золотой Орды. Твое имя прославят внуки! Я согласен,-- и он икнул еще раз. -- С чем ты согласен? -- рассмеялся хан, которого привели в прекрасное расположение духа и похвала башлыка, и, главное, решение, которое неожиданно и вроде как само собой сложилось и приняло окончательную форму и теперь требовало лишь претворения в жизнь.-- Так с чем ты согласен, пьяная лиса? Со мной или с Чингизом, который завещал нам громить противника его же подданными. Но согласись, что тебе это никогда не пришло бы в голову. Для этого надо быть потомком великих воинов. В другой раз Алтанай, может быть, и обиделся бы или сделал вид, что слова хана неосторожны и затрагивают его честь, но теперь, когда хан не отчитал его за пьянство во время похода -- хотя какой поход, они на отдыхе,--а главное, находился в прекрасном расположении духа впервые за последние месяцы, и вроде как спало тягостное напряжение, висевшее неподъемным грузом над всем войском, башлык проглотил оброненные неосторожно слова. "Э-э-э, что с него возьмешь, мальчишка в сравнении с моими годами. Пусть себе..." -- Да, хан, надо быть потомком...-- откликнулся он, повторяя окончание сказанного. И тут же неожиданно добавил:-- Вели принести вина по этому случаю... Кучум широко улыбнулся, провел указательным пальцем по тонким губам, покачал сочувственно головой, так обычно жалеют неосторожно стукнувшегося головой о стену человека, и, хлопнув в ладоши, крикнул для верности: -- Эй, кто-нибудь, подайте обед. Весть о том, что хан пришел в хорошее расположение духа и им принято какое-то важное решение, а, следовательно, скоро конец их странствиям, как вспышка молнии, облетела лагерь. И засветились скуластые лица джигитов, которые втайне гордились, что достигли столь дальних пределов, куда не каждый купец добирался. Лица воинов, которым легче раз кин