песок, и Зайла, шагнув через борт в неглубокую воду, вытолкнула лодку, сколько хватило сил, из реки на берег. Собаки соскочили первыми и описали небольшой круг, принюхиваясь и оглядываясь. Теперь предстояло самое главное -- вытащить Едигира из суденышка на берег и попробовать заделать отверстие в борту. Зайла приподняла его за плечи, но на большее у нее просто не хватило сил. Едигир словно стал тяжелее, или она устала после бессонной ночи и напряжения, которое не оставляло ее уже который день. Хотелось есть, а еды-то у нее с собой как раз не было. Зайла опустилась прямо на мокрый песок и заплакала. "Неужели нам придется погибнуть одним на этом пустынном берегу? -- с горечью спрашивала она себя.-- Неужели нет никакого выхода? Кого позвать на помощь? О Аллах, сжалься надо мной, посоветуй, как поступить". Чем больше она думала о своем безрадостном положении, тем больше склонялась к мысли, что одной ей Едигира не спасти и не выходить. Нужна была чья-то помощь, но к кому обратиться, когда вокруг полно врагов. А как отличить, кто рядом с тобой -- Друг или враг? Но когда прошел первый приступ отчаяния, и она чуть успокоилась, то неожиданно решила, что все обстоит не так уж и плохо. "У меня есть кресало, значит могу развести огонь. Есть сети, значит поймаю рыбу, изжарю ее, поем, появятся силы..." И, оставив лодку с Едигиром на берегу, она отправилась собирать сухие ветки, во множестве лежащие вдоль берега. Нашла она и пучки травы и кусок бересты и, сложив все это в кучу, начала с помощью кресала разжигать костер. Долгое время у нее не получалось выбить хорошую искру, которая бы запалила траву, а затем и бересту, Наконец одна искорка попала на сухие травинки и показался слабый дымок. Зайла тут же бросила кресало и начала раздувать слабый огонек, прикрыв его собой. Клубы дыма медленно выползали из костра, а огня все не было. Зайла начала уже кашлять от непрерывного дутья и едкого дыма, попадающего в рот и глаза. Но вот дым исчез и из травы вырвалось малое пламя. Зайла чуть не закричала от радости, до того ей не верилось, что она смогла сама добыть огонь. Подсунула бересту. Занялась и она. От бересты маленькие тоненькие веточки, от них большие... Зайла вскочила на ноги и прошлась вокруг своего костра в танце, раскинув руки и прихлопывая в ладоши. К действительности ее вернул громкий собачий лай. Зайла подняла голову и увидела, что к ней направляется одинокая лодка с сидящим в ней мужчиной. Первым ее порывом было броситься бежать от берега в сторону близкого леса. Но как бросить Едигира?. "А если это враги? -- обожгло ее, словно огнем от занявшегося костра. Но, посмотрев но сторонам, Зайла чуть успокоилась:-- Если бы это были враги, то их бы было много. В незнакомой стране плавать на лодке по одному они не будут. К тому же они скорей бы прибыли верхом, а не по воде". Присмотревшись к мужчине, что неторопливо греб в ее сторону, она разглядела сухое морщинистое лицо и сообразила, что тот достаточно стар и навряд ли причинит ей какой вред. -- Может, даже поможет мне вынуть Едигира из лодки и спрятать его подальше от всех...-- прошептала Зайла.-- Помоги мне, Аллах! Лодка незнакомца мягко причалила рядышком с лодкой беглецов. Это было выполнено так мастерски, что Зайла даже залюбовалась, как мужчина, правивший своей долбленкой, неторопливо и ловко направлял ее, не тратя притом лишних усилий. Не выходя на берег, пришелец перегнулся через борт и заглянул без всяких церемоний в лодку, где на дне лежал неподвижный Едигир. -- Вай, вай, вай,-- запричитал он,-- одни мертвецы встречаются мне сегодня. Сколько же их поубивали проклятые степняки? Это твой муж или брат? Но Зайла-Сузге предпочитала отмалчиваться, пока не узнает, что за человек подплыл к ним и что у незнакомца на уме. На всякий случай она захватила из лодки обломанный нож, найденный ею в селении, и держала его в плотно сжатом кулаке за спиной. -- Вот плыву себе к родичам, и одни мертвяки по берегам лежат. Что это за времена пошли, я говорю, И чего люди не живут по своим улусам, не растят детей, не радуются жизни? Двое моих сыновей погибли, и теперь мне на старости лет надо кормить себя и внучат и старуху свою,-- продолжал старик без перерыва, словно боясь, что его могут перебить и не дать договорить. Зайла, осознав, что от приплывшего старика ждать плохого, верно, нечего, подошла поближе к берегу и улыбнулась. Старик неторопливо выбрался из своей долбленки и, кряхтя, сделал несколько шагов на полусогнутых ногах, опираясь на весло, служившее ему вместо костыля. -- Откуда вы плывете?-- осторожно обратилась Зайла к нему. -- Ой, есть такое селение, купцы его Бабасанами зовут, там я и живу. А плыву аж до бобровой речки, где живут мои дальние родичи. Да я уж говорил тебе об этом. А зовут меня все старым Назисом-рыбаком. Всю свою жизнь на этой реке прожил и на ней, верно, и помру. -- Дедушка Назис,-- тихо обратилась к нему Зайла,-- помогите мне вынуть его из лодки,-- и она показала рукой на Едигира,-- он не мертвый, он после сражения не приходил в себя. Я боюсь за него...-- голос ее дрогнул, и две слезинки скользнули по щекам. -- Э-э-э... живой, говоришь... Однако впрямь дышит,-- Проговорил старик, наклонив свое ухо к груди Едигира.-- какой панцирь богатый,-- зацокал он тут же языком в восхищении, словно ребенок, который не умеет скрывать свои чувства.-- Кто он? Бек? Хан? Но Зайла словно не слышала новых его вопросов, а вошла в воду и взялась за ноги Едигира, пытаясь извлечь его из лодки. Старик засуетился и ухватил лежащего за плечи, потянул к себе. Вдвоем, тяжело дыша, они подтащили Едигира к самому костру и положили на песок. Зайла быстренько принесла шкуры и тряпки, взятые в селении, чуть обогрела их на разгоревшемся костре и подоткнула под грузное тело любимого. Старик внимательно наблюдал за ее действиями и неожиданно произнес, слегка склонив голову: -- Однако ты, девка, не наших краев будешь... Так говорю? -- Почему вы так решили, дедушка Назис? -- засмеялась Зайла. -- Меня, старого, трудно провести. И говоришь ты не так, как наши девки. И шкуры трясешь по-другому и...-- он замялся,-- одно слово, красивая ты девка, а такие в наших селениях не живут, точно говорю. А таких белых рук я отродясь не встречал. Царские руки... -- Вы уж скажете, царские...-- Зайла даже покраснела от столь лестных слов в свой адрес,-- до царицы мне далеко пока. Но старик, казалось, и не слушал ее, а, сказав что-то, мигом переключился на другое и спешил поделиться увиденным. -- Вот и муж твой, или кем он тебе доводится, тоже не простой охотник, И по панцирю вижу и лицо другое, Где-то я его встречал, а вот где, и не упомню уже теперь... Стар совсем стал, глаз не тот... -- Не знаю, как и помочь ему,-- горестно произнесла Зайла, отирая выступившую из раны на голове кровь,-- боюсь, что не сохраню его. -- Да-а-а,-- протянул Назис, о чем-то раздумывая,-- кем бы он ни был, а все ж таки человек. Надо с него панцирь снять и кольчугу тоже. Тепло ему нужно. Давай-ка, дочка, снимем с него все вооружение. С этими словами Назис опустился на колени и принялся умело освобождать тело бездыханного сибирского хана от доспехов. Зайла помогала ему всеми силами, не показывая, что ей до жути страшно за жизнь этого человека. Но дрожащие руки, прерывистые движения выдавали ее с головой. Рыбак, вероятно, отметил это про себя, но ничем не показал, а, все так же горестно вздыхая, постепенно стянул с Едигира и панцирь, и кольчугу. -- Возьми-ка у меня медный кувшин в лодке, набери водицы и поставь на огонь, а я пока в лес схожу, поищу травок разных. Все поняла, дочка? -- ласково обратился он к Зайле.-- Выходишь своего любимого. Как не выходишь, коли любишь так. Я хоть и глазами худо вижу, да сердцем чую все покамест. Тяжело переводя дыхание, он отправился в лес, а Зайла набрала в медный кувшин воды и поставила на огонь. Старик вернулся не скоро. Уже два раза подбрасывала Зайла ветки в костер и начала беспокоиться: не случилось ли что со старым рыбаком. Наконец он, неслышно ступая, подошел к костерку, неся в руке пучки травы и коренья. -- Вот, бабка моя завсегда эти травки и корешки заваривает, коль болящий кто из родни или соседей бывает, Повезло тебе, девка, ай повезло, что я рядом плыл. А коли бы не остановился? Как бы ты тогды мыкалась? А? -- Аллах велик, потому и помог моему горю,-- проговорила Зайла и тут же спохватилась, что сказала лишнее. Старик повернул к ней голову, неторопливо внял старую баранью шапку, вытер ею испарину на плешивой макушке и тихо сказал: -- Сразу я, девка, понял, что не наших кровей ты будешь. А теперь ты и сама о том дала знать. Вот и купцы, что к нам ездят, тоже все своего Аллаха поминают. Ничего в том плохого нет, но выходит, что и воин этот калечный тоже из степняков будет? -- Нет, дедушка, нет,-- едва ли не закричала Зайла, испугавшись, что единственный помощник может покинуть ее,-- то ваш хан, Едигир. Помогите ему, заклинаю вас всем, что дорого и свято на этой земле, помогите, не бросайте нас. -- Хан Едигир, говоришь...-- в глубокой задумчивости проговорил рыбак,-- то-то и говорю, что видел его где-то... Да, дела, однако, пошли... Как не помочь? Тут дело такое, что и немощному врагу помогать надо. Ладно, я вас не видел, а вы меня не встречали.-- И старик сам принялся готовить отвар из принесенных им трав, Когда в кувшине забулькало и закипело, то Назис вылил отвар в глиняную чашку, дал ему остыть и с помощью Зайлы вылил весь напиток в рот Едигиру. Потом он притащил из лодки здоровенную рыбину, чем тут же привлек внимание лохматых собак, терпеливо лежащих на песке, и велел запечь ее в золе. Через какое-то время по телу Едигира пробежала слабая дрожь, и он чуть приоткрыл глаза. Зайла, заметившая это, кинулась к нему, но старик остановил ее, прошептав: -- Погоди, дочка, рано еще... Погоди... Меж тем он, сняв с ног Едигира сапоги, принялся мять и растирать ступни, а потом и вовсе повел себя странно. Корявыми старческими руками выгреб из костра несколько угольков и, подкидывая их на ладони, чуть подул на один, чтоб он окрасился розовым цветом и быстро поднес уголек к ступне больного хана, То же самое он проделал и с другой ногой, меняя время от времени уголек. Зайла, увидевшая это, кинулась было к Назису, чтоб помешать, но он остановил ее, покачав головой: -- Не мешай, говорю, худа хану своему не сделаю. То старый способ в себя человека привести. Надо, чтоб дух его обратно в тело вернулся. Видишь? -- Он показал седой бородкой на хана, который вновь открыл глаза и осмотрелся вокруг. Назис сел у него в головах, положив старческие узловатые руки на лоб и чуть прикрыв ему веки. Тихое бормотание услышала Зайла, похожее на песню или заклинание. Старик слегка раскачивался, сидя на песке, при этом напевая странную песню, слов которой нельзя было разобрать. Зайла, закончив разделывать рыбину и отдав внутренности собакам, подошла ближе. Но все же не могла понять, о чем бормотал старик. Лишь несколько слов разобрала; "река", "небо", "горы"... И тут Едигир потянулся и явственно произнес: -- Зайла... Почему не приходишь ко мне... Она кинулась к нему на грудь, но старик сердито зашикал на нее, взмахнув рукой: -- Уйди, глупая, то не тебя он зовет, а душу свою. Рано еще, рано... Когда он закончил свои заклинания, то Едигир дышал уже ровно и, наконец, совсем открыл глаза, попросив: -- Пить... Ему дали напиться, потом накормили испекшейся рыбой, закутали в шкуры. Но странные перемены заметила Зайла в любимом: он видел ее и в то же время не реагировал на ее присутствие. Словно не узнавал ту, которую звал в забытьи. Зайла тихонько обратилась со своими сомнениями к Назису. Тот развел руками и прошептал: -- Тут моей силы не хватит. Я что мог, то и сделал, вернул душу в тело. Сам вижу, что не узнает он тебя... -- Но ведь он звал меня, произнес мое имя,-- горячо зашептала она. -- Имя одно, человек другое. Долго его души не было, могла напутать что-то. А может, и не его душу вернул в тело. Вон их сколько сейчас блуждает по свету после сражения. Другая и залетела к нему... -- Как другая?! -- поразилась Зайла, хоть и не могла понять, как это чужая душа может поселиться в ее Едигире. -- А...-- протянул рыбак,-- часто, ох часто такое бывает. Другие всю жизнь могут с чужой душой прожить. И ничего. Тут шибко сильный шаман нужен, А я что могу сделать? Ищи шамана. Зайла немного успокоилась и решила, что коль Едигир жив и пришел в себя, то с остальным будет проще. Сейчас главное спасти его, увезти отсюда. И она попросила старика помочь ей заделать дыру в лодке. Осмотрев отверстие, старик все так же поцокал языком и достал из своей лодки кусок смолы и еще какие-то принадлежности. Разогрев смолу на костре, он быстро и аккуратно замазал дыру и похлопал ладошкой по борту лодки. -- Все готово, айда садись, можешь плыть. Не спрашиваю, куда ты везешь его, то ваше дело, а мне к родичам своим пора. На тебе еще рыбину, а там сама промышляй.-- И он кинул под ноги Зайле еще одну увесистую серебристую остроносую рыбу. Они присели возле костерка, думая каждый о своем и время от времени взглядывая на Едигира, который находился все еще как бы в забытьи, смотрел куда-то вдаль, не говоря ни слова. Зайла подошла к нему и прошептала на ухо несколько ласковых слов. Он в недоумении поглядел на нее, отстраняясь как от чужого человека. -- Плыть надо, милый,-- показала она на лодку,-- пошли... Он встал на ноги и, тяжело покачиваясь, медленно ступая босыми ногами, направился к воде. Его остановили, помогли одеться и затем уже усадили в спущенную на воду лодку, погрузили вооружение. Зайла кликнула приблудившихся псов и махнула рукой Назису: -- Прощай, дедушка. Не свидимся больше... -- Как знать,-- откликнулся он,-- мир большой, а мы маленькие козявки. Не нам судить. Солнце клонилось к левому иртышскому берегу, в зарослях камыша били крыльями набравшие сил за лето гуси, иная птичья братия, собираясь откочевать на юг. Медведи ходили по лесу грузно и неторопливо, отыскивая подходящее место под берлогу. И рыба стала сонной и дремотной, предчувствуя приход зимы и холодных дней, когда вода будет покрыта панцирем льда и ей предстоит терпеливо дожидаться весны. И только двое людей в маленькой лодке молча плыли навстречу холодной зиме и ветру, вверив свою жизнь утлому суденышку и могучей реке. ДЕНЬ ГРЯЗНЫХ ХАЛАТОВ Недалеко от богатого улуса знатного Соуз-хана располагались поселенцы незнатного Карачи-бека. Его редко видели в Кашлыке, и дружбы ни с кем он не водил. Может, неловкость от незнатности рода и бедности хозяйства своего не позволяла гордому Караче-беку часто выезжать в гости и на охоту, где все окрестные мурзы и беки блистали богатыми одеждами, статными лошадьми и свитой. Поговаривали, что дед их рода был простым караванщиком и, накопив деньжонок, купил небольшой улус у отца Едигира, а потом за какие-то услуги ханскому роду был освобожден от податей. Худородный Карача хорошо помнил об этом и не претендовал на признание своей персоны богатыми соседями. К тому же Карача-бек был невысокого роста и одно плечо от рождения было выше другого. Но сызмальства отец научил его грамоте и письму, возил его несколько раз в Казань, Бухару и Самарканд, куда ездил по своим торговым делам, выполняя притом обязанности соглядатая-лазутчика. Во время одной из таких поездок отец заразился риштой -- подкожным червем-волосатиком. Вернувшись домой и промучавшись более полугода, ослабев от борьбы с недугом, тихо умер, оставив сыну десяток лошадей и двух невольников-ногайцев. Жен своих он похоронил еще раньше, а детей, которых они рожали, сгубила черная оспа. Вот и остался Карача-бек полновластным наследником нищего своего хозяйства. Но неусыпная гордость жила в молодом беке и что-то подсказывало ему, что день, когда он станет знатным и именитым, пока не настал. Так прошли несколько трудных лет... Когда прискакали гонцы от хана Едигира с требованием идти в Кашлык для битвы с появившимися в Сибирском ханстве степняками, то Карача-бек ничего им не ответил, а после долго размышлял, прикидывая, чем может закончиться его выступление на стороне сибирского хана. Покрыть себя воинской славой он не надеялся, так как плохо владел оружием из-за хилости своего здоровья. Чужих советов хан Едигир не слушался -- и тут Карача-бек не нашел бы применения своим способностям. Ему больше нравился Бек-Булат своей смекалкой и гибкостью ума, но тот был постоянно окружен наушниками и советчиками и никому до конца не верил. После бессонной ночи Карача-бек решил не ехать в Кашлык, а в случае чего сказаться больным. "Необходимо выждать и поглядеть, какой из ханов окажется умнее и сильнее,-- рассуждал Карача-бек сам с собой в тишине старенького войлочного шатра,-- а уж потом явиться к победителю с предложением службы своей. А сейчас... сейчас и Едигиру я мало помогу своей саблей, и показываться у степняков, заранее предав прежнего правителя, более чем не разумно". Через несколько дней Карача-бек узнал об исходе битвы в устье Тобола и понял, что его час пробил. Он отправил своих слуг, чтобы они доносили о всех действиях и передвижениях хана Кучума. Пришло известие о гибели Бек-Булата и исчезновении Едигира. Не теряя времени, Карача-бек наведался к своему соседу Соуз-хану, прибывшему к себе в улус для излечения от раны в живот. Тот долго и с великой гордостью рассказывал гостю, которому обрадовался чрезвычайно, как он получил в бою едва ли не смертельную рану. -- А этот Кучум, как его прозвали соплеменники, очень хороший человек,-- рассказывал он Караче-беку,-- я буду у него главным правителем всех земель, и мне же, вероятно, поручат собирать оброк со всех наших беков и их подданных. Карача внимательно слушал, вслух восхищался подвигами Соуз-хана и время от времени задавал ничего не значащие вопросы о Кучуме. Из ответов больного соседа, отличавшегося изумительной способностью болтать на любую тему, он вскоре составил сносное представление о новом сибирском властелине. Выходило, что человек он далеко не глупый и не из робкого десятка. Карачу-бека особо поразило то, что Кучум ночью один с Ата-Бекиром вошел в крепость, не побоявшись быть узнанным и убитым на месте, и практически без жертв взял сибирскую столицу. Понял Карача и то, что не хватало хану Кучуму умных и дальновидных людей, кто мог бы управлять Сибирским ханством, вести торговые дела, собирать подати, устанавливать взаимоотношения с соседями. Что касается Соуз-хана, то он воспринимал его как тщеславного и болтливого человека, озабоченного главным образом ублажением своего ненасытного желудка и умножением богатств. Продержаться в управителях он долго не сумеет. То было видно и слепцу. -- Когда мой благочестивый сосед собирается отправиться в Кашлык? -- поинтересовался Карача. Тот сообщил, что чувствует себя почти здоровым и через пару дней едет в крепость. На предложение захватить с собой и его, Карачу, ответил полным согласием, что сделает это с радостью и даже обещал представить самому хану Кучуму. С тем Карача-бек и покинул больного соседа, а вернувшись к себе, тут же засел за дело. От отца у него остались несколько бесценных листов белой китайской бумаги, привезенных им с одним из караванов. Разместив листы на плотном ковре и достав письменные принадлежности, Карача почти два дня потратил на составление подробной карты Сибирского ханства. Он изобразил на ней все речки, леса, болота и обозначил владельцев главных улусов, написал по памяти их имена и прозвища. Свой собственный улус он изобразил малой точкой, впрочем не особо погрешив в истине: в сравнении с тем же Соуз-ханом его земли выглядели как просяное зерно на листе лопуха. Когда прискакал слуга от знатного соседа с сообщением, что тот ожидает его со всем семейством и свитой у ближайшей переправы, то карта Карачи-бека была уже плотно скручена и упакована в кусок материи. Немедленно поспешив к назначенному месту, он обнаружил там около сотни человек, разряженных в богатые одежды. Отдельно везли пять малолетних девочек. "Подарок хану",-- догадался Карача. Он занял место в середине пестрой свиты и к вечеру уже въезжал по заново отстроенному мосту через ров в открытые настежь ворота Кашлыка. Кучум вышел к ним почти сразу, пружинящей походкой человека, хорошо отдохнувшего и довольного всем происходящим. Тут уже собрались беки из южных улусов, расположенных по берегам верхнего течения Иртыша. Они давно не ладили с Едигиром и его братом по разным причинам и в прошлом сражении участия не принимали, выжидая подобно Караче-беку. Если появление Соуз-хана было встречено одобрительными и радостными криками, то Карачу, явившегося без свиты и нукеров, никто и не заметил. Когда все расселись и принялись за угощение, Соуз-хан, светившийся радостью и гордостью за столь торжественный прием его персоны, заметил одиноко стоящего соседа. Того легко было спутать с простым воином, настолько заурядно он выглядел в поношенной одежде. К тому же правое плечо, поднятое выше другого, делало его похожим на наказанного невольника. И только глаза, светившиеся умом и внимательно глядящие на окружающих, выделяли Карачу из толпы. -- Досточтимый хан,-- поспешил исправить свою оплошность Соуз-хан,-- разреши представить тебе моего соседа, который...-- тут он замялся, не зная как отрекомендовать незнатного Карачу, но потом нашелся и быстро добавил:-- который сам о себе и расскажет, коль тебе будет угодно. Кучум повернул лицо к Караче-беку, без интереса скользнул глазами по его нескладной фигуре и ради приличия спросил: -- Большой у тебя улус? -- Почти такой, как и у тебя, хан,-- не задумываясь, ответил тот. Кучум на какое-то время растерялся, не зная дерзость ли он услышал или что-то большее, и уже внимательнее всмотрелся в говорящего. -- Поясни нам, что ты имеешь в виду,-- произнес он спокойно. -- Мой улус принадлежит тебе, сибирский правитель, а потому он твой. Я же живу на этой земле, потому она моя. Все люди равны по рождению, и какими мы приходим на землю, такими и уйдем. Я пришел, чтоб служить тебе, и надеюсь проделать земной путь рядом с тобой. Гул одобрения прошел меж сидящими. Все оценили ум Карачи-бека. -- Что ты умеешь кроме того, чтоб служить? -- уже с полуулыбкой задал следующий вопрос Кучум. -- Отец научил меня чтению и письму. Может, я и плохой воин, но зачем наливать в котел еще воду, коль он и так полон. -- Ты, верно, бывал в других краях, раз знаешь мудрость других народов? Карача перечислил те места, куда ходил с караванами отца. -- А можешь ли ты указать на бумаге, куда пролегали ваши маршруты? -- Я это уже сделал, мой хан,-- с поклоном ответил Карача и извлек свою карту, которую специально готовил для этой встречи. Сидящие вокруг Кучума беки и мурзы вытаращили глаза от удивления. Никто из них не мог похвастаться подобным умением, и завистливые взгляды устремились на обладателя карты. Кучум внимательно рассматривал изображенные на карте владения, хозяином которых он отныне являлся. Потом Жестом пригласил Карачу-бека занять место подле себя и подал тому пиалу с вином. -- Иногда бывает, что один конь стоит целого табуна. Такой конь стоит дорого. Что ты хочешь за свою карту? Карача обвел взглядом сидящих вокруг знатных людей ханства и увидел презрение во взглядах многих. Лишь некоторые с завистью глядели на него, сидящего на почетном месте рядом с ханом. Помолчав, словно обдумывал, какую же ценность запросить, он наконец вымолвил: -- Моя цена велика и в то же время мала для тебя, хан. Я хотел бы быть подле тебя и стать достойным помощником тебе. Кучум, довольный, рассмеялся: -- Я ждал такого ответа и принимаю твою цену. Поручаю тебе объехать все сибирские улусы, описать всех проживающих в них людей и назначить им соразмерную подать в нашу пользу. Для защиты возьмешь сотню с Сабанаком во главе. Пусть он познает все, чем обладаешь ты сам. Карача увидел, как недобрым огнем блеснули глаза многих, и особенно Соуз-хан скривил в гримасе свою жирную физиономию, но тут же согнал прочь с лица выражение недоброжелательства и льстиво заулыбался, громко крикнув: -- О, великий правитель, ты выбрал лучшего, да продлятся дни твоего правления на этой земле! И остальные сидящие громко повторили те же слова, пытаясь высказать расположение к вновь назначенному визирю, от чьего слова отныне зависели их доходы. ...Через день Карача-бек выехал в сопровождении сотни воинов вдоль течения Иртыша для обложения податями сибирских жителей. Много дней продолжалась их поездка, и Карача своими глазами убедился, что далеко не все сибирцы приняли власть нового правителя. Почти в каждом втором селении их встречали градом стрел, а когда воины Сабанака врывались вовнутрь, расправлялись с непокорными, сгоняли всех для подсчета и переписи, то обнаруживалось, что лишь малая часть осталась в своих землянках. Большинство прятались в лесах, уходили в болота, куда воины и сунуться не решались. А потом им стали попадаться и совсем брошенные селения. Весть об их приближении далеко опережала движение отряда. "Плохая весть длинные ноги имеет",-- с улыбкой говорил Карача Сабанаку, который горячился и порывался сжечь брошенные жилища. -- Не забывай, что это теперь и твои владения,-- утихомиривал его неистовство Карача,-- силой ничего не добьешься. Человек долго привыкает к новому, а потому нужно терпение и терпение. -- Надо поймать хоть нескольких непокорных и повесить их для устрашения. Они где-то рядом и сейчас смеются над нами. -- Посмотрим, кто будет смеяться через год. Надеюсь, что наш хан не собирается уходить отсюда этой зимой? Карача пошел на хитрость. Он объявлял в покорных новой власти селениях, что освободит от податей тех, кто явится в Кашлык и принесет хотя бы одну шкурку белки. Другим он сообщал, что ждут караваны из Бухары и Самарканда, которые привезут необычно дешевые товары, но торг купцам будет разрешен лишь возле Кашлыка. И все, кто желает что-то выменять у купцов, должны по первому снегу приехать под стены сибирской столицы. Доверчивые сибирцы слушали его слова и согласно кивали головами. И ни слова в ответ. С тем и вернулись обратно. Выпал уже первый снег и облетели листья с деревьев. Лишь густые ели, окружающие Кашлык со всех сторон, стояли как ни в чем не бывало, зеленея своими мягкими лапами. Кучум встретил их в шатре, где горели толстенные поленья, непрерывно подбрасываемые слугами. Он был весь закутан в меховые одежды, и было видно, что сибирский холод доставлял ему массу неприятностей. Выслушал сообщение Карачи-бека о неудачной поездке и с недоброй усмешкой проговорил: -- Они еще узнают, кто здесь властелин и какой оброк я на них положу. Знаешь, что делал мой отец, коль кто-то из его подданных не хотел платить положенную дань? -- обратился он к своему визирю. Карача недоуменно повел правым плечом, отчего со стороны могло показаться, что под его одеждой что-то дернулось и опять замерло. При этом второе плечо оставалось неподвижным. -- Он поступал подобно всем мудрым правителям, как поступал его отец и отец его отца и долго еще будут поступать именно так: он брал с каждого улуса по заложнику. Лучших юношей и женщин. Если дань задерживали, то в селение везли сперва ухо, затем руку, а потом и голову их соплеменника. Обычно хватало и одного уха.-- И вновь кривая улыбка пробежала по смуглому лицу сибирского правителя.-- Думается мне, что местным народам полезно узнать о таком обычае. А то заманивать их на торг да еще обещать всяческие милости будет чересчур жирно. Карача почтительно кивнул в ответ, не решаясь что-то возразить. Ему отнюдь не хотелось стать ни посредником в этой жестокой игре, ни тем более участником. И он уже пожалел, что пришел добровольно ко двору этого коварного человека. Но выбор был сделан, а отступать... отступать было не в его правилах. -- Не слышно ли что-то о местонахождении бывшего хана? -- поинтересовался Кучум как бы между прочим? И, чуть помолчав, когда Карача развел руками, что он ничего не узнал об этом, спокойно добавил:-- Там мои люди схватили одного, который болтал, будто видел этого ублюдка плывущим в лодке, но, где он скрывается теперь, старик не знает. Впрочем, его еще и не допрашивали. Приглашаю тебя завтра поприсутствовать при этом. А пока отдыхай. Охраной городка вновь ведал хитрец Ата-Бекир; и он повел Карачу в отведенный ему для ночлега шатер. Старик заискивал перед ним, пытаясь выведать, с чем тот вернулся после продолжительной поездки. Но Карача насмешливо ответил ему, что лишние знания могут повредить его старой голове. Не успел Карача-бек расположиться в своем временном пристанище, как заявился посланец от Сабанака, который приглашал его к себе на ужин. Не желая обидеть юношу, он отправился к нему в шатер, стоящий на самом краю селения прямо под вековыми елями, недалеко от спуска к реке. Верно, шатер разбили не зря подальше от других. Еще подходя к шатру своего нового друга, Карача услышал громкие возгласы и женский смех, доносившийся оттуда. Войдя вовнутрь, обнаружил человек десять мужчин и нескольких девушек, сидящих на мягких подушках вокруг жаркого костра, Все были уже в хорошем подпитии и радостно закричали вновь прибывшему: -- Ну, ханский визирь, какие государственные дела так долго не давали прийти тебе? Ему тут же вручили пиалу с вином и заставили выпить ее до дна. Только после этого Карача смог оглядеться и получше рассмотреть присутствующих. Рядом с Сабанаком сидел его дядька, большой охотник до таких пирушек, Алтанай. Далее располагались юзбаши и другие воинские начальники, близкие по чину друг другу. Меж ними примостились молодые девушки, закутанные в дорогие меха. Прислуживала всем стройная, гибкая девушка с большими выразительными глазами и ямочками на пухлых щечках. -- Это моя наложница, Биби-Чамал,-- кивнул в сторону девушки Сабанак, заметив, что Карача не сводит с нее глаз,-- хочешь подарю, когда она надоест мне? Карача-бек растерялся, не поняв, то ли его хотят унизить, то ли сделать подарок. -- Да она у него умрет с голода! -- захохотал один из юзбашей. -- И от тоски! -- подхватил другой.-- Ведь наш уважаемый Карача-бек теперь государственный человек, и ему некогда заниматься любовью. Карача нахмурился еще больше и уже стал подумывать, как бы под благовидным предлогом покинуть шатер Сабанака, но тот, заметив резкую перемену в настроении своего гостя, подлил еще вина в его пиалу. -- Нам ли грустить, дорогой друг?! Ведь мы вернулись живыми после такого похода! Эти олухи смеются, думая, что саблей можно что-то изменить в этой дикой стране. Да приведи сюда хоть всю армию великого бухарского эмира, и то они ничего не смогли бы добиться. Ловить этих сибирцев занятие столь же неблагодарное, как искать блоху в овечьей шерсти. Возле каждого из них надо поставить по воину с саблей, может, тогда они будут делать то, что им скажут, а так...-- и он безнадежно махнул рукой, показывая, что ему сегодня на все наплевать. Меж тем воины пьянели на глазах, и разговоры становились все громче. Карача умудрился несколько раз вылить содержимое из своей пиалы в соседнюю, пытаясь быть трезвым среди этого гульбища. Наконец, перекрывая гул голосов, громко заговорил Алтанай, шумно вбирая перебитым носом морозный воздух. -- Знаете, что я вам скажу, дорогие мои братья, я воин... мне больше по нраву рубить, а не считать шкуры, что должны притащить нам эти грязные сибирцы. Нет, я не палач, которому только и подавай работу, который и из меня вытянул бы жилы и накрутил их на кулак, коль ему скажет наш драгоценный хан. Я привык встречаться с врагом в открытом бою и...-- Он грозно взмахнул рукой, будто в ней зажата сабля, и рубанул по стоящему перед ним кувшину. Тот упал, и вино разлилось по цветастому ковру.-- А если кто думает, что я буду гоняться по лесам и болотам за всем этим сбродом, то я быстро объясню ему что к чему. Сабанак попробовал было унять своего разгорячившегося дядьку, понимая, что тот, изрядно опьянев, может наболтать и лишнего, но Алтанай взмахнул могучей рукой и отбросил племянника прочь. -- Уйди, щенок, когда говорит настоящий мужчина. Все вы готовы лизать пятки нашему хану, а одного не поймете по глупости своей, что он продаст нас всех на ближайшем базаре, чтоб только быть хозяином ханского шатра, и неважно какого. Он родился ханом и будет вести себя как хан, а честных ханов я за всю свою жизнь пока что не встречал... Сабанак, поняв, что назревает крупный скандал и уговорами Алтаная не уймешь, сделал знак девушкам. Те быстро соскочили со своих мест, достали откуда-то инструменты и, пританцовывая, прошлись вокруг сидящих. Потом начали петь, подыгрывая каждая себе на комузе или небольшой дудочке. Юзбаши повскакали с мест и, хлопая, стали отплясывать рядом с ними. Алтаная уже никто не слушал, и он, поняв это, обвел всех мутным взглядом и, тяжело встав на кривые ноги, покачиваясь, направился к выходу. Никто его не удерживал. Карача-бек внимательно смотрел за Сабанаком, проводившим дядьку с явным облегчением, и подумал: "Алтанай сказал то, что на уме у всех воинов. Им наплевать, как пойдут дела в ханстве. Им надо лишь вкусно жрать и воевать с кем угодно. Но что обо всем этом думает Сабанак? И стоит ли сообщить об услышанном Кучуму?" Сабанак сам подсел к Караче и, чуть смущаясь, спросил: -- Как тебе наши девки? Возьмешь одну с собой? Но Карача отрицательно покачал головой, сославшись: -- Устал я после этой поездки, отоспаться надо хоть самую малость. -- Ну как хочешь. Слушай, ты уж забудь, что болтал тут Алтанай спьяну, хорошо? -- Что ты, что ты, я и не понял, чего он плел,-- успокоил его ханский визирь, радуясь про себя, что теперь-то оба, и Алтанай и его племянник, крепко сидят у него на крючке. На том и распрощались, поклявшись друг другу в вечной дружбе, и Карача ушел в свой шатер. На другой день Кучум кликнул его к себе, едва рассвело, и предложил идти за ним к яме, где содержался пойманный стражниками старик, который болтал в своем улусе, что видел хана Едигира на реке. По указанию хана того извлекли наверх и привязали к дереву. Лицо старика было покрыто коростой от побоев, и он вздрагивал всем телом, едва кто-то из окружающих его людей поднимал руку. -- Что, старый хрыч,-- обратился к нему Кучум,-- будешь говорить сегодня? -- Все... я все сказал, что видел...-- выдохнул разбитыми губами старик. -- Повтори все сначала. Как тебя зовут, где ты видел Едигира, ну! -- Я рыбак Назис и ехал к родичам, чтоб выменять у них новые снасти для зимней рыбалки. Будь проклят тот час, когда я подплыл к берегу. Но там была одна девушка, и нашего хана я сперва не увидел, а потом она попросила достать его из лодки, где он лежал. Я помог ей вытащить его на берег и с этим уехал. Все, больше я ничего не знаю. -- Не может быть, чтоб ты не поинтересовался у них, куда они плывут. Врешь ты все, пень старый! Эй, палач,-- крикнул Кучум,-- поучи его хорошенько, только смотри, чтоб живой был. Старик, увидев направляющегося к нему палача с блуждающей по лицу холодной улыбкой, весь опал на ремнях, сжался и закричал: -- Отпусти меня, и я найду их! Отпусти...-- и затих под ударами кнута. Во время допроса старого рыбака Кучум внимательно следил за стоявшим рядом с ним Карачой-беком. Но и тот заметил пристальный взгляд хана в свою сторону и держался так, будто все происходящее его не касается. Когда старик затих, то хан приказал палачу: -- Неси соленую воду! Уж этот способ развязывал языки каждому, кто имел счастье его испробовать. Палач торопливо принес большой кувшин с соляным раствором, столь крепким, что капли, падающие на землю из горлышка кувшина, тут же искрились белыми кристаллами. Он начал вливать рассол в рот старику, запрокинув тому голову. Когда кувшин опустел наполовину, то старик пришел в себя и начал стонать, пытаясь выплюнуть льющийся в горло рассол. Кучум подошел к нему ближе и спросил: -- Будешь говорить или скоро умрешь в диких мучениях... Тот затряс седой плешивой головой, и Кучум остановил палача. -- Я... правда не знаю ничего больше... Но я могу показать место, то место...-- и вновь потерял сознание. -- Хватит с него,-- хлопнул в ладоши Кучум,-- верно, он и вправду не знает более того, что сказал. Вот что я надумал,-- обратился он к Караче,-- отдаю его на твое усмотрение. Отпои его топленым бараньим жиром, а то подохнет раньше времени, и пусть он покажет тебе то место, где видел Едигира с какой-то бабой. Пока он живой, нам с тобой спокойно не спать. Все понял? -- Конечно, мой повелитель,-- склонился перед ним визирь,-- пусть палач отнесет его в мой шатер, а там я сам разберусь. -- Даю тебе неделю... нет, неделю мало, месяц сроку, чтоб поймать Едигира и всех, кто будег рядом с ним. Сабанака возьмешь с его сотней. ТЕНИ КОСЫХ СНЕГОВ Пять раз останавливались на ночевку Сузге и Едигир. Никто больше ни разу не повстречался им за все время пути. Лишь два раза видели они испуганно убегающих от берега людей. Зато часто натыкались на рыбацкие сети, стоящие в устье мелких речушек. Сузге посчитала, что если они будут брать из них по несколько рыбин, то никто в вину им это не поставит, Тем и питались. Она дала имена своим, теперь уже своим, собакам: Черныш и Белка. Собаки беспрекословно слушались ее, но на молчащего Едигира смотрели с подозрением и старались занимать место в лодке подальше от него. От того и в самом деле веяло смертью. На все вопросы Зайлы-Сузге он отвечал однозначно: да или нет. Он ни разу не вспомнил ее имя, ни то, что связывало их некогда. Ни о чем не расспрашивал ее и был ко всему полностью безучастен. -- Ты хочешь есть? -- спрашивала его Зайла. -- Не знаю...-- выдавливал он из себя. -- Может, ты погребешь, а то я уже устала? -- У меня не получится,-- слышалось в ответ. -- О чем ты думаешь, милый? -- Зайла не теряла надежды, что он заговорит, как и раньше, и все встанет на свои места. И однажды где-то на третий вечер, уже когда они укладывались спать, Зайла положила рядом с собой обломанный нож. Едигир, заметив это, пошарил рукой возле себя и спросил: -- А куда ты положила мой кинжал и саблю? Вчера они были здесь. Зайла даже обрадовалась его вопросу и принялась объяснять ему, что он был тяжело ранен в бою и сейчас еще не оправился, что там он потерял и свое оружие. -- Хорошо, -- согласился Едигир,-- пусть позовут Рябого Нура, и он принесет мою саблю и кинжал. Скажи им,-- и он указал в темноту. Зайла растерялась, услышав это, и сперва даже оглянулась в темноту, будто и в самом деле мог там стоять Рябой Hyp, и попыталась успокоить Едигира: -- Там нет никого... Мы тут одни, совсем одни, не считая этих собак. -- А где мои воины? Где Hyp? -- Они убиты или ушли в лес. Едигир долго и внимательно смотрел на нее, потом взял тяжелую валежину и положил рядом с собой, закутавшись в шкуры. Так и уснул. Зайлу больше всего беспокоило, что он не спрашивал, куда они плывут, что они там будут делать. Его ничего не интересовало, и это пугало, как и то, что она сама не могла ответить, куда и зачем они плывут по реке все дальше от сибирской столицы, от людей, углубляясь в непроходимую тайгу и встречая лишь диких зверей. На другое утро, пока Едигир еще спал, Зайла-Сузге решила пройти вдоль берега. Но не успела сделать и нескольких шагов, как зашевелил