рали с собой в особо опасные предприятия. Гендриков и Кураев делали общее дело, вели тонкую политическую игру в интересах России, не видимую для постороннего глаза. Но сами они понимали свою роль во всем происходящем, хоть и не могли, да и не хотели что-то изменить, когда за их спинами стояли такие важные и значимые особы, как граф Бестужев или братья Шуваловы. Их собственная роль была за кулисами, вне видимости игры главных действующих лиц, и вряд ли кто и когда узнает, чьими руками делалось не совсем благородное занятие, именуемое Политикой. 14. Иван Симонович Гендриков сам вышел навстречу приехавшим гостям, обнялся дружески с Кураевым, молча поклонился Зубареву и поднял брови вверх, приготовясь ждать объяснений столь неожиданного визита. - К тебе я, Иван Симонович, давненько собирался заехать, надобно потолковать по одному дельцу важному, и упреждать не хотел, посыльного не отправил, думаю: нагряну, как снег на голову... Вот и поехал сегодня с визитом, а тут... - Да что мы в прихожей разговор ведем, - встрепенулся граф Гендриков, - пройдемте в кабинет, там и объясните все. Они прошли в кабинет графа, который больше напоминал библиотеку, поскольку весь был заставлен дубовыми, темного, почерневшего от времени дерева, шкафами, на верху их виднелись чучела ловчих птиц - орлов, соколов, беркутов, ястребов, а посреди кабинета стоял круглый стол с единственной раскрытой книгой, и горело несколько свечей в серебряном канделябре. Граф, продолжая чуть хмурить тонкие белесые брови, быстро закрыл книгу и убрал на полку, потом сделал рукой знак, приглашая сесть своих гостей. Кураев, не долго думая, опустился в кресло, закинув ногу на ногу, а Зубарев продолжал смущенно стоять, боясь кровью испачкать дорогую мебель. - Не стесняйтесь, молодой человек, - подбодрил его граф, - мебель для того и придумана, чтоб сидеть на ней, а не любоваться. - Испачкать боюсь, - оправдываясь, произнес Иван. - Ничего, отчистят, - чуть улыбнулся граф, и сам пододвинул глубокое кресло Зубареву. - Каков храбрец? - кивнул в его сторону Кураев. - Один с тремя сразу дрался. Разреши представить, Иван Зубарев. Из Тобольску! - надул он смешно щеки и, щелкнув пальцами, вытянул указательный вверх, словно Тобольск именно там, вверху, и находился. - А там подраться не с кем было? - насмешливо спросил граф, присаживаясь на кончик кресла и внимательно наблюдая за Зубаревым. - Обязательно надо было в Москву ехать, да, Иван... как вас по батюшке? - Васильевич, - почему-то страшно смущаясь, наверное, потому, что он впервые оказался в гостях у столь знатного человека, ответил Иван. - Очень хорошо. Значит, Иван Васильевич. Известное имечко. Прямо как покойного царя известного нам. Иван Васильевич Грозный был когда-то такой, да упокой, Господи, душу его многогрешную. Как вам это нравится? Иван Васильевич! Ну, так кого вы изволили осчастливить божественной дланью своей? - Одного-то он дланью, а второго шпагой осчастливливал, - подсказал графу Кураев. - Еще и шпагой? Очень, оч-чень по-рыцарски, - вытянул губы Гендриков. - Значит, и шпагой владеете? - Это надо было видеть, - опять вступил в разговор Кураев, если это можно было назвать разговором, а не насмешливым, с язвинкой монологом хозяина дома, - я потому и кучеру велел придержать, что гляжу, молодец один посреди улицы машет чем-то... Думал, секирой или топором, ан нет, шпагой работает. - Да-а-а... - покачал Гендриков головой, - а если бы ему под руку секира попалась, тогда чтоб он натворил? Вы, сударь, не дровосек случаем? - Мы из купецкого сословия, - промямлил Зубарев, чувствуя, как у него горят щеки, лоб и даже тело под одеждой, до того обидно разговаривал с ним граф, но придраться при том было абсолютно не к чему, и он предпочел отмалчиваться и далее. - Это он шутит, - вновь подал голос Кураев, - он прямой потомок могущественного Самсона, победителя филистимилян. - Да, заметно... Как я сразу не догадался. И с кем же вы не сошлись во взглядах? - спросил Гендриков. Иван тем временем убедился, что кровь почти не бежит из раны на ноге, а лишь слегка сочится, правда, осталось жжение, и вознамерился уйти, чтоб не подвергаться более насмешкам со стороны графа, будь он хоть трижды граф, но гордость не позволяла ему сделать этого, да и кто их знает, может, они, графы, со всеми так разговаривают, а потому он спокойно ответил: - Ванькой Каином он назвался. У Сената мы с ним признакомились, помочь обещал... - Помочь? Ванька Каин? Он вам кто: друг или родственник? - Какой он мне родственник?! - возмутился наконец Иван. - Вы, ваша светлость, слова подбирайте, когда про родню мою поминаете. Стал бы меня сродственник шпагою тыкать! Тоже мне! - О! Наш Самсон сердится, а это, как известно, может привести к большим разрушениям, - неожиданно добродушно засмеялся Гендриков и вдруг переменил тон на более ласковый, почти товарищеский. - Как же вас, Иван Васильевич, угораздило на самого Ваньку Каина налететь? - Да откуда мне знать, кто он таков? Каин и Каин. Помочь обещал... - Конечно, он поможет, - усмехнулся граф, - он у нас большой помощник, всей Москве известный. Даже государыня наша о нем наслышана. - Государыня?! О Каине знает? - от неожиданности открыл рот Иван Зубарев. - Вот это да! - Наша государыня много о ком знает, - кинул взгляд в сторону Кураева граф и провел пальцем по губам. - Может, придет время, и о вас узнает, - подмигнул он Зубареву. - Вы уж скажете тоже мне... - он уже совсем забыл о ране и о прежнем насмешливом тоне хозяина; обстановка, куда он попал, успокоила его, хотелось казаться выше, сильнее, значительнее, и он заговорил о первом, что пришло ему в голову: - Вот ежели золотые россыпи найду, добуду золото там или серебро пусть, то государыне преподнесу непременно. - Значит, вы у нас еще и рудознатец? - насмешливый тон вновь вернулся к графу. - А говорили, из купеческого сословия. - Я тебе, Иван Симонович, время будет, так расскажу о его похождениях, - пояснил Кураев, - впору о нем были слагать. - Недооценил я вас, молодой человек, недооценил, - Гендриков встал и подошел поближе к креслу, где располагался Зубарев, чуть наклонился и спросил участливо: - Болит нога? - Чуть, - дернул подбородком Иван, - не стоит беспокоиться. - А вы терпеливый человек, - похвалил его граф, - я все ждал, когда вы помощи попросите, лекаря там доставить или еще чего. Молодцом, из вас выйдет толк. - Предлагал ему на службу определиться, да не захотел, - подмигнул Зубареву Андрей Кураев. - Может, он и прав, - задумчиво проговорил граф и осторожно пощупал ногу Ивана в области ранения. - Давайте-ка я осмотрю вас, - предложил он вдруг. - Вы? - поразился тот. - Вы что, лекарь? - Граф у нас на все руки мастер, - пояснил Кураев, - он в стольких сражениях участвовал, что научился лекарскому искусству, да и не только ему. Так что не переживайте, живы останетесь. - Идите за ширму и обнажите ногу, - приказал граф таким тоном, что при всем желании Иван не мог ослушаться. Иван зашел за ширму в углу кабинета, стянул панталоны и, смущаясь, ждал, пока Гендриков закончит осмотр, потом смазал ему рану чем-то едучим, забинтовал. Кураев же, в это время, преспокойно сидя в кресле, раскурил трубку и давал пояснения: - Иван Симонович обладает у нас многими талантами. Если бы вашему знакомцу, как там его, Ваньке Каину, и его подручным пришлось скрестить шпаги с его сиятельством, то им бы никакой лекарь не помог... Гендриков меж тем закончил перевязку и попросил Кураева полить ему на руки из фаянсового кувшина, и все также насмешливо глянул в сторону Зубарева, и сказал: - А ногу придется отнять... - Как отнять?! - чуть не подпрыгнул Иван. - Если и дальше будете водиться с такими людьми, как Ванька Каин и ему подобные, то отнимут не только ногу, но и голову заодно. Вы поняли, что я имею в виду? - закончил он, смеясь. - Как не понять, понял, - вздохнул Зубарев и вышел из-за ширмы. - Премного вам благодарен. Пойду я... - Куда вы? - подошел к нему Кураев. - Ночь на дворе, да и, надеюсь, граф не отпустит вас в столь поздний час, чтоб вы ему потом еще больших хлопот по вашему излечению не доставили. - Оставайтесь, оставайтесь, - сухо подтвердил Гендриков слова Кураева, и было не понять, от души ли он говорит или из долга хозяина, - места хватит. Этот дом рассчитан на прием до полусотни гостей. Сейчас пройдем в гостиную ужинать. Для меня обычно там накрывают, когда я приезжаю один без семьи. Рана все же давала о себе знать: во время ужина Иван постоянно клевал носом и лишь изредка отвечал на вопросы, которые ему задавали граф или Кураев. От выпитого вина, которого ему в жизни пробовать не приходилось, он совсем осоловел и с нетерпением ждал, когда Гендриков прикажет слуге провести его в спальную комнату для гостей. Едва его голова коснулась подушки, как он заснул. Андрей Кураев и граф, оставшись наедине, некоторое время молчали, потом хозяин дома осторожно произнес: - Занятный молодой человек. Я бы не отказался взять его к себе на службу. Мне нужен свой человек в Сибири. - Будто бы мало у вас там, граф, своих людей, - не поднимая глаз от стола, ответил Кураев. - Как знать, как знать... Сколько бы ни было, а лишние не помешают. - Я недавно из Сибири, - пояснил поручик, - там на юге, в степях, было весьма неспокойно... - Слышал, слышал об этом, - кивнул граф, - мне давали читать донесение тобольского губернатора Сухарева. Но, думается, подобных волнений теперь долго не будет. - Все зависит от обстоятельств... - А обстоятельства создает человек, - закончил граф. - О каких золотых приисках он давеча говорил? - Мечтает отыскать золото где-то на Урале и думает разбогатеть на нем, а затем получить дворянство. - Не дурно задумано, - постучал граф серебряным ножом по вилке со своей монограммой. - А в Сенат он, выходит, прошение на разработку тех приисков подал? - Именно так. Помочь бы ему, - неопределенно заметил Кураев. - Нет ничего проще. Что потом? - Вы, граф, - невольно перешел на "вы" Кураев, да и граф временами обращался к поручику в том же уважительном тоне, поскольку сама тема беседы разделяла их, - как старый волокита, что не пропустит ни одной хорошенькой незнакомки, не можете, чтоб мимо вас прошел человек, которого не задействуете для исполнения собственных планов. - То не мои планы, - безразличным тоном ответил Гендриков, - то еще и планы государыни. Верных людей всегда не хватало - как раньше, так и теперь. - Чем Алексей Григорьевич занят? - спросил Кураев, имея в виду графа Разумовского. - А чем ему заниматься, как не своими собственными делами? - Государыня все еще к нему расположена? - Кураев затронул деликатную тему, рассчитывая тем самым определить, насколько граф намерен сегодня углубляться в дворцовые дела, что иногда он делал с явной охотой, но в иной раз молчал, словно и не слышал вопроса. - Как вам сказать... - Гендриков выпустил из руки нож и принялся наматывать на палец голубую салфетку с неизменным вензелем, которым были отмечены все предметы, подаваемые на стол во время приема гостей, включая ложки для соуса и миски для мытья рук, - государыня вправе оказывать внимание тем, кто того заслуживает... - Ничуть в том не сомневался, - поспешил вставить поручик и уже был не рад, поведя разговор по довольно скользкой и опасной плоскости. Граф каждую минуту вправе был ответить ему резко, а то и обвинить в непристойности вопросов. - Чего же спрашиваете, коль не сомневаетесь? - Я, будучи в Петербурге, слышал про сильное влияние при дворе графа Ивана Ивановича Шувалова. - Все Шуваловы - люди весьма знатные, а соответственно, и влиятельные, - как ребенку, выговаривал ему Гендриков, - преобразования, которые затеял Петр Иванович, нельзя выполнить без высочайшего одобрения, а чтоб их, Шуваловых, кто-нибудь на вороных не обскакал, то на это есть Александр Иванович, опять же Шувалов, и к тому же начальник Тайной канцелярии. Надеюсь, вам известно, чем там занимаются. "Точно школяра какого наставляет", - с обидой подумал Кураев и начал искать предлог, чтоб отправиться спать или перевести их беседу в другое русло. Но граф заметил тень обиды, промелькнувшую на лице собеседника, и чуть изменил тон. - Императрица не хуже нас с вами понимает, что каждый старается выказать ей как можно больше расположения и тем самым обратить на себя высочайшее внимание. Тем и ценен граф Алексей Григорьевич, что всегда постоянен и личной корысти не блюдет. Его брат большой роли не играет, хотя тоже не последний человек при дворе, а чтоб Шуваловы всю страну под себя тихонько не подмяли, то на это есть граф Бестужев-Рюмин. Насколько мне известно, ваш большой покровитель. Иного слова, извините, подобрать не могу. - Мой, как вы изволили выразиться, покровитель, Алексей Петрович, сдерживает не только неосторожные шаги известных вам особ, но и ведет российский корабль, извините за высокий штиль, по наиболее благоприятному фарватеру, выбирая тихие гавани в дружественных державах. - Вполне возможно, хотя я лично и не всегда согласен с его лоцманскими расчетами, но это уже не моя вотчина, сужу о том как рядовой обыватель. Только кажется мне, повторюсь, на взгляд обывателя, заведет он нас в английскую гавань, откуда мы не скоро выберемся. Старушка Англия - дама корыстолюбивая и даром чихать не станет, не то что спасательный конец нам кидать - не подумает, а еще и оттолкнет в самый шторм. - Вы думаете, Франция к нам более расположена? - С ней у нас общие интересы на континенте. Фридрих и вся его Пруссия никому не дают спокойно жить. Он еще нас по боку своей плюгавой башкой двинет. - Полностью с вами в том согласен, - облегченно вздохнул Кураев, что наконец-то нашел с графом точку соприкосновения. - Король Фридрих очень опасен, и чем раньше мы поставим его на место, тем лучше будет для нас и прочих европейских держав. - Он довольно, к тому же, и хитер, будет строить куры императрице и всему свету до той поры, пока будет возможность, а потом, когда мы будем менее всего ждать, укусит побольней все с той же невинной рожей. Надеюсь, граф Бестужев это понимает? - пристально посмотрел Гендриков на Кураева, который все еще чувствовал себя школьником рядом с ним. - Будьте спокойны, Алексей Петрович, насколько мне известно, делает все, чтоб обезопасить нас от этого неожиданного укуса. - Этого мало, - покачал головой Гендриков, - надо бы заставить уважаемого вояку Фридриха показать зубы раньше, чем он будет готов к тому. Тем самым обнаружатся его истинные цели и замыслы. - С ним это довольно трудно сделать, - наморщил лоб Кураев, соображая, что имеет в виду граф. - Поясню, - бросил тот на стол салфетку и придвинул к себе изящный сливочник, - здесь лакомый кусок для Фридриха, он об этом знает. Нет, ни золото, ни крепость, а весьма важный человек, который очень ему нужен и может повлиять на всю ситуацию внутри страны. Так вот, он тянется к нему, - граф положил руку на стол, направив ее в сторону сливочника, - пытается сделать это тихо и незаметно, а мы в этот момент по той руке тяп! - он стукнул серебряным ножом по кисти, - и готово. - Долго придется ждать, когда Фридрих руку потянет, - возразил Кураев, отлично понимая, что ответит ему граф. - А чтоб не ждать, знаете, что хороший охотник делает? Да, да, он садит у самого берега манок, утку на веревочке, и та сзывает к себе селезней. А уж дело охотника: не упустить момент. - Я подозреваю, что манок ночует сейчас в комнате, наверху? - ехидно улыбнулся Кураев. - Очень может быть, может быть. То дело случая. Но я бы рекомендовал вам не выпускать его из вида. Он может стать весьма полезным, когда настанет нужный момент. - А кто такой Ванька Каин? - поинтересовался поручик. - Вы уж простите меня за неосведомленность. - Вор. Обычный вор. Слышали про московские пожары этого лета? Его рук дело. - Однако? - удивился поручик. - Их там несколько, воровских шаек, замечено было, но он один из самых опасных. - И почему он до сих пор не в цепях? Не на каторге? Куда смотрит московский губернатор? - Тут все не так просто. Существует московский Сенат, который решил руками этого вора переловить всех прочих, о чем и поставили и губернатора, и полицмейстера в известность. Он умен и дерзок, этот Каин... - Одна кличка чего стоит, - вставил Кураев. - Да, умен и дерзок, - продолжил граф, - и честолюбив, мечтает о чинах и известности. Он пойдет на все, чтоб добиться доверия властей и как-то проявить себя. Мне сообщили, что за короткий срок он выдал более ста человек из числа своих бывших сообщников. Каково? - Уму не постижимо, - развел руками поручик. - Если за ним приглядывать, то многого можно добиться. Да. - Уж не хотите ли вы и его использовать в своих целях? - Никогда. Он мне неприятен, а я человек чистоплотный, не люблю, знаете ли, в навозе и вещах подобного свойства копаться, руки пачкать. Да к тому же он непредсказуем. Кто знает, куда и когда повернет. Нет уж, пусть с ним дело имеет господин полицмейстер и ему подобные. У меня иные заботы, - с этими словами граф поднялся и поклонился Кураеву, - спасибо за доставленную беседу, прошу извинить, если был резок в суждениях, но вы, думаю, мой друг, меня поймете. Слуга проводит вас в спальню. Спокойной ночи, - и Гендриков удалился в боковую дверь, через которую тотчас вошел лакей в ливрее сиреневого цвета и повел поручика наверх, неся перед собой зажженную свечу. Утром, за завтраком, граф сообщил Ивану Зубареву, что поспособствует ходу его дела по выдаче разрешения на горные работы в уральских землях. Иван даже ушам своим не поверил, когда услышал это, но мигом сообразил, что граф явно пожелает иметь в том какую-то свою выгоду, и если не материальную, то... Домыслить, что может пожелать от него граф, у него не хватило воображения. Но за короткий срок пребывания в Москве он хорошо усвоил, что из добрых побуждений тут вряд ли кто помогает. Когда граф уехал по делам, Иван попробовал выведать у Кураева, чем занимается Гендриков, по какому ведомству служит, но тот увел разговор в сторону, отшутился и порекомендовал не терять с ним дружбы, наведываться, коль случится быть в Москве. Это насторожило Ивана еще более. Он представил, как в Тобольске расскажет о своем знакомстве с ближним родственником самой императрицы и как его за то высмеют. На третий день граф Гендриков небрежно положил перед Зубаревым во время обеда разрешение, подписанное сенатской комиссией и с гербовой печатью на нем, на разработку залежей как серебряной, так и золотой руды на всем Урале, а в конце стояла приписка, не сразу бросающаяся в глаза: "С последующей передачей оных рудников в пользование Кабинета Ее Императорского Величества". Иван лишь тяжко вздохнул, поблагодарил и засунул бумагу подальше в карман. 15. Уже несколько месяцев Алексей Петрович Бестужев-Рюмин пользовался небескорыстными услугами шуваловского слуги Луки Васильева, имея возможность прочитывать записки, отправляемые все больше входящим в фавор Иваном Ивановичем Шуваловым. И надо заметить, чем более императрица выказывала ему свое высочайшее расположение, тем более интенсивной становилась переписка: петербургская знать начинала повсеместно заискивать перед молодым фаворитом, признавая за ним силу и власть. Менялся даже тон и стиль в обращении к Ивану Ивановичу. Если ранее послания к нему начинались обычными "милостивый государь" или "дорогой друг", "уважаемый" и тому подобное, то постепенно шуваловские корреспонденты, не сговариваясь, начинали не иначе, как "блистательный", "светлейший" и даже весьма витиевато, на восточный манер: "Свет очей наших". Поначалу Алексей Петрович лишь быстро пробегал глазами записки и послания, фыркал, кривился, узнавая о новых высокопарных титулах молодого Шувалова, вручал их вместе с платой за услуги Луке Васильеву, терпеливо дожидавшемуся подле двери, но однажды ему пришла в голову мысль, что необходимо иметь их копии, и он вызвал секретаря, приказал переиллюстрировать все послания. И вот теперь у него их набралась целая папка, хранимая в особом секретном ящичке стола, благодаря которой он не только был хорошо осведомлен о многих секретных и интимных делах, происходящих в столице, но, ко всему прочему, имел и тайное оружие, которым мог воспользоваться в любой удобный момент, поскольку послания могли доставить множество неприятных минут, если не испортить всю жизнь и карьеру их авторам. Среди прочих графа более всего заинтересовали обращения к Шувалову братьев Чернышевых, Захара и Ивана Григорьевичей. Они раз за разом слали молодому фавориту приглашения на какие-то собрания, где тот мог узнать нечто необычайное, что простым людям недоступно. Братьям Чернышевым вторил и граф Михаил Илларионович Воронцов, приглашавший Шувалова встретиться в каком-то загородном доме, где, как он уверял, соберутся "люди весьма достойные, имеющие своей целью составить братство человеков избранных". Вскоре Алексей Петрович знал о всех подобных тайных встречах "людей достойных", но при этом его просто выводило из себя, что сам он лично не мог присутствовать на тех собраниях и наверняка знать, что там затевается. Брат его, Михаил Алексеевич, заезжал пару раз, но на просьбу канцлера ввести его в те тайные собрания отвечал весьма неохотно и тут же старался перевести разговор на иные темы, а потом и вообще принимался доказывать, что сам те петербургские съезды именитых людей не посещает и Алексею Петровичу не советует. А вскоре от него последовало коротенькое послание, что по делам службы отбывает за пределы родного отечества. Тут, как нельзя кстати, канцлер повстречал перед входом в Летний дворец поручика Кураева, некогда представленного ему старшим братом, которого тот рекомендовал как человека неглупого, со связями и весьма расторопного. К тому же граф вспомнил, что молодой человек выполнял исходящие непосредственно от него довольно щекотливые поручения в отдаленных уголках империи, и результаты, как ему докладывали, были превосходные. Граф пригласил Кураева заглянуть к нему в гости для конфиденциального разговора. В тот же вечер лакей доложил, что поручик Гаврила Андреевич Кураев ожидает в приемной. - Проси, - подмигнул граф лакею, пребывая в тот момент в отличном расположении духа после удачного разговора с императрицей, при котором присутствовал и Иван Иванович Шувалов, к его удивлению, всячески поддержавший доводы канцлера об установлении более тесных связей с Англией. Правда, уже выйдя из дворца, канцлер догадался, что молодой фаворит соблюдал свои интересы и скорее заигрывал с ним, опытным политиком, чем давал повод надеяться на продолжительную дружбу. Но как все повернется, покажет время, а пока... он будет собирать все сказанное и написанное Шуваловым и держать в своем тайном ящичке стола. - Рад вас видеть, Гаврила Андреевич, - с улыбкой протянул он руку навстречу вошедшему в кабинет Кураеву, меж тем внимательно вглядываясь в его глаза, пытаясь уловить в них растерянность или смущение. Но или поручик хорошо владел собой, или он действительно ничуть не был смущен, попав в святая святых российской дипломатии, кабинет канцлера, где задумывались и вершились хитроумные ходы, плелись интриги, строились планы. Нет, он открыто улыбнулся графу и тотчас сел в предложенное ему кресло в непосредственной близости от ящика со змеями, которые тут же отозвались на его появление злобным шипением. - Да вы не смущайтесь, - подошел к клетке Алексей Петрович, - гадов ползучих держу, чтоб напоминали они мне о подлости людской. Не боитесь? - Чего? - переспросил Кураев. - Гадов или подлости людской? Не то чтоб боюсь, но ни укус, ни предательство на себе испытать не желаю. Сказано Господом нашим Иисусом Христом: "Не искушай", - вот и стараюсь жить, как в святом Писании заповедано. - Да неужто? - потер сухие желтоватые кисти рук граф. - Неужто вы, поручик, в ваши лета, будучи совсем молодым человеком, и по заповедям Божиим живете? Ушам своим не верю! - По заповедям или нет живу, то батюшке на исповеди судить и мыслить, но коль человек я крещеный, и родители мои с испокон века православной веры придерживались, то и мне надлежит ее держаться. Может, ваше сиятельство сомневается в том? - Упаси Господи! - замахал граф руками и отошел к своему огромному столу, уставленному химической посудой, присел в старое кресло. - Ни чуточки в том не сомневаюсь, а скорее, наоборот, рад тому, что встречаются еще в наше время люди, кои за веру нашу отцовскую радеют. Премного рад тому. Хорошо, хорошо... Только я вас не для беседы о догматах веры пригласил, а по делам важным, государственным... - О том я догадываюсь, - тихо произнес поручик, оглядывая незаметно необычное убранство кабинета. Но сам он при том недоумевал: для какой цели столь неожиданно понадобился графу, сделав, впрочем, предположение, что тот самолично пожелает услышать о его прошлой поездке в Сибирь. Но доклад о том он давно подал вышестоящему начальству, и оно имело возможность доложить о том канцлеру. - Слышал я, будто бы имеются у вас в столице обширные знакомства среди особ, занимающих важное положение при дворе... - начал граф издалека, однако Кураев тут же понял, куда он клонит: "Наверняка за кем-то шпионить заставит", - с тоской подумал он и вздохнул. Отказать графу он не мог, поскольку находился по службе в непосредственном подчинении ему, но мог сослаться на срочную поездку в Митаву. От Бестужева-Рюмина не укрылся вздох поручика, и он посуровел, сжал тонкие губы, стал говорить резче, напористее: - Не к тому спрашиваю, что желаю соглядатаем вас приставить к кому-то из них, а по причине более важной, коей все мы служим, почитая за главнейшее - сохранить покой и благоденствие матушки-государыни нашей и подданных ее. Потому соизвольте ответить: многих ли молодых людей из петербургского общества вы знаете и с кем из них близко знакомы? - Да как сказать, ваше сиятельство, не считал знакомцев своих, не было нужды ранее в том... С кем в кадетском корпусе учился, с кем по полку знаком, с иными через друзей. Вы бы лучше спрашивали, а я уже отвечать буду. - Извольте, - насупился граф, чувствуя, что разговор с Кураевым не входит в заранее намеченное им русло, как он сам на то рассчитывал. - Извольте сказать, знакомы ли вы с графом Воронцовым? - Графом Михаилом Илларионовичем? - встрепенулся Кураев, никак не ожидая, что канцлера может интересовать непосредственно его подчиненный, занимающий должность вице-канцлера. - Лучше бы вам, ваше сиятельство, у него поинтересоваться: знает ли он меня, а не наоборот... - Вопрос задан, и извольте дать ответ, - постучал кончиками пальцев Бестужев-Рюмин по мраморной крышке стола, и тот, кто хорошо знал привычки графа, отметил бы, что это плохой признак. - Графа Воронцова весь Петербург знает... - развел руки Кураев. - Соответственно, и мне его личность известна. - А в близких ли отношениях с ним находитесь? - Как понимать? В близких? Скорее нет, раскланиваемся при встречах, но так, чтоб в одной компании или дома у него бывать, не случалось. - Братья Чернышевы вам знакомы? - Конечно, - живо кивнул головой поручик, - с Иваном мы вместе в кадетах ходили по молодости, а вот служить врозь пришлось. К ним в дом захаживал, не скрою...- Кураеву уже совсем не нравился этот разговор, более похожий на допрос. - Елагин Иван Порфирьевич? - не давал ему даже лишнее слово вставить граф. - Нет, с ним и вовсе не знаком, - подумав, ответил Гаврила Андреевич, пытаясь сообразить, почему канцлер именно в таком порядке называет фамилии - Хорошо, очень хорошо, - граф вскочил с кресла, прошелся по кабинету, - сидите, сидите, - остановил движением руки Кураева, заметив, как тот хотел подняться, считая своим долгом также оказаться на ногах в присутствии прохаживающегося графа, - лучше думается на ходу, - пояснил он. - Надеюсь, вы понимаете, что все сказанное меж нами должно остаться в стенах этого кабинета? - ненадолго задержался он перед поручиком и пошел дальше делать круг за кругом - после того, как тот утвердительно кивнул головой. - Не буду спрашивать, знаете ли вы что-либо о тайных обществах, что в последнее время стали появляться у нас в России. Вы можете оказаться членом одного из них, а там такие берут присягу о молчании, хотя, на мой взгляд, давши единожды клятву, давать кому бы то ни было в другой раз негоже. Так вот, не спрашиваю вас о принадлежности к тайному обществу, но суть нашей встречи в том, что желаю знать, о чем на тех собраниях говорится и что готовится. Это говорю как ваш, поручик, непосредственный начальник и, извините, вынужден напомнить о том еще раз, прошу сохранить в тайне не только наш разговор, но и само посещение моего дома. Не знаю, каким образом вы сумеете попасть на то собрание, но не позднее десяти дней жду вас с подробным докладом обо всем, там происходящем. И никаких бумаг! - граф особенно выделил последнее слово и надолго замолчал, видимо, обдумывая, все ли он сказал Кураеву. Пока они беседовали, на улице почти стемнело, но граф не велел подать свечей, и сейчас они находились в потемках, освещенные слабым светом разноцветных стекол потолочного перекрытия. На Кураева падала полоса красного цвета, и он с интересом разглядывал собственные руки, казавшиеся обагренными кровью или вымазанными соком спелой вишни. На Бестужева-Рюмина, наоборот, струился тусклый свет зеленоватого оттенка, и он был похож на гигантскую жабу или лягушку. Ощущение нереальности происходящего вдруг овладело Кураевым, и он чуть было не ущипнул себя, чтоб убедиться, не спит ли он, не в бреду ли, но голос канцлера прервал его размышления. - Еще бы мне хотелось знать, что за человека вы привозили в Москве в дом Гендрикова? "Господи, - чуть не вскрикнул от удивления Кураев, - уже и об этом ему известно! Ну, силен старик, работает служба..." - Купец тобольский, - сдержавшись, чтоб не спросить, от кого граф узнал о московском эпизоде, ответил почти равнодушно поручик, - Иван Зубарев прозывается. - По торговому делу в Москве? - Да нет, - замялся Кураев, соображая, стоит ли пересказывать все приключения тоболяка, - руды золотые отыскать желает, вот и приезжал в Москву за разрешением, в московский Сенат обращался за тем. - Разрешение получил? Иван Симонович помог? То ладно... Связь с ним, с купцом сибирским, не теряйте, может придется и ему послужить нашему делу. Значит, из Тобольска человек... - задумался о чем-то своем граф, а потом вдруг быстро протянул руку, взял со стола колокольчик и позвонил. - Проводи гостя через сад, - сказал он вошедшему лакею. - Рад всецело нашему разговору, - чуть наклонил голову в сторону поручика. - Весьма рад, что удостоился чести... - начал подбирать нужные для подобных случаев слова Кураев, но граф уже отвернулся от него и отошел в темный угол, став почти невидимым, негромко проговорив оттуда: - Прощайте. Гавриле Андреевичу не оставалось ничего другого, как попрощаться и пройти к лестнице вслед за лакеем. 16. Выполнить задание графа оказалось не столь сложно, как могло показаться на первый взгляд. Гаврила Андреевич решил навестить своего старого знакомого Ивана Григорьевича Чернышева, для чего и отправился к нему в дом. Тот встретил его весьма любезно, почти радостно, расспрашивал обо всех, кто учился вместе с ними в кадетским корпусе, сожалел, что редко встречаются, а потом вдруг, словно вспомнил что-то, предложил: - А не согласишься ли ты вместе со мной в одну интересную компанию наведаться? - Отчего не соглашусь, можно, - кивнул головой Кураев, - особливо, если дамы будут, то с превеликим удовольствием. - Дам не будет, - почему-то шепотом ответил Чернышев, - самые достойные люди там соберутся. - Грех отказываться от такого предложения. Польщен, что считаешь нужным представить меня им. - Только о моем предложении молчок, - поднес палец к губам Чернышев. - Чтоб ни одна живая душа не знала. - А неживой знать можно? - попробовал пошутить Кураев, но поддержки в том не встретил. - Я тебя на серьезное дело зову, а ты, - укоризненно покачал головой Чернышев. Потом чуть помялся, оценивающе посмотрел на Кураева и, наконец, решившись, стал объяснять: - Слыхивал ли ты когда о масонах? - Слышать приходилось, но что это за овощ и с чем его едят, то мне совершенно неизвестно. - Ты не вздумай при ком такие слова говорить, - поморщился Чернышев и осторожно приоткрыл дверь кабинета, где они беседовали, выглянул в коридор и также осторожно притворил ее, подошел к Кураеву. - Не вздумай при тех людях, коим представить тебя собираюсь, остолопа этакого, сказать про овощ или иную глупость сморозить. - Но, но... - взвился Кураев и схватил Чернышева за отворот кафтана, - я хоть не столь знатной фамилии человек, но за себя постоять могу... - Хорошо, хорошо, извини за неосторожное слово, не буду больше, - поспешил успокоить его Чернышев, - но не советую норов свой тут показывать. Я тебе по-дружески, как брату родному, советую быть осторожным и десять, нет, сорок раз подумать, прежде чем произнести какое-то слово, особенно, если оно касается братства вольных каменщиков. - Каких каменщиков? - наморщил лоб Кураев. - Братство вольных каменщиков, - повторил Иван Григорьевич, - так именуют себя члены масонских лож. - Прямо как в театре, - усмехнулся Кураев, - вы там представления, что ли, даете? - Послушай, не перебивай меня, если можешь, - окончательно рассердился Чернышев, - думаю, ты пришел не для того, чтоб оскорблять меня безнаказанно. Сперва выслушай до конца, что я хочу тебе уже битый час втолковать, а потом уже паясничай. Договорились? - Договорились, договорились, - примирительно поднял вверх обе руки Кураев, видя, что хозяина дразнить дальше становится просто опасно. - Вот на такое собрание, членов петербургской масонской ложи, я и собрался сопроводить тебя, поскольку знаю тебя как человека честного и порядочного, который вполне может послужить нашему общему делу. - Благодарю, весьма признателен, - не преминул вставить поручик, - но о каком деле ты говоришь? Все мое дело состоит в том, чтоб служить верой и правдой нашей императрице. Не пересекутся ли наши пути? - Можешь не сомневаться, не пересекутся. Скорее, наоборот, человек, который честно служит, более других достоин стать членом братства. Если выразиться вкратце, то цель нашего общества - сделать людей свободными, независимыми и счастливыми. - Ого, - сколько ни старался Гаврила Андреевич быть сдержанным и внимательно слушать, но его характер и привычка воспринимать все ясно и четко не позволяли сидеть молча, - вы прямо-таки роль Спасителя решили на себя принять! Ему не удалось сделать людей счастливыми, коль сами люди не хотят того, а что говорить о жалкой горстке заговорщиков? Или, может, кто-то из вас умеет обращать воду в вино или способен накормить несколько тысяч человек одним хлебом? - он ожидал, что Чернышев вспылит, начнет говорить в ответ дерзости или совсем выставит вон, и уже стал сожалеть, что не удастся выполнить задание графа Бестужева-Рюмина. Ему уже и самому захотелось побывать на собрании людей, ставящих перед собой столь необычные цели. Однако Чернышев, наоборот, остался сдержанным и корректным, прошелся по комнате, снял с полки толстенную книгу в почерневшем от времени кожаном переплете, открыл ее и поднес к лицу Кураева. - Видишь, - спросил он, - эти знаки? - Конечно, - согласился тот, - не слепой, - разглядывая какие-то геометрические фигуры, треугольники, причудливые цветы, сплетенных меж собой змей, астральные знаки луны, солнца и иные таинственные знаки, предназначение которых было ему не совсем понятно. - Этой книги более двухсот лет, она издана в Германии и подробно описывает символы масонов, их значение. Как видишь, люди всегда стремились стать не только свободными, но и счастливыми... - Но никому этого пока не удавалось достичь, разве что блаженные или святые могли взойти на подобную ступень. - Не перебивай, - остановил его Чернышев и отнес книгу обратно на полку, бережно водрузил на старое место, - в одиночку вряд ли кто способен более, чем на минуту, сделаться счастливым, а вот когда нас будут сотни, тысячи единомышленников, то мы сможем перевернуть весь мир. - Так уж и весь мир? - Именно. И в Германии, и в Англии, и во Франции, и даже в Испании и всех других просвещенных странах имеются наши братья по духу. - Поди, и среди турок братьев завели? - съязвил Кураев. - Нет, - спокойно ответил Чернышев, - это не та страна, где бы могло найти место такое братство, но, поверь, со временем и в ней появятся наши последователи. - Каким же образом, дорогой Иван Григорьевич, вы собираетесь сделать всех людей счастливыми? Уж не проповедями ли? - Слушать проповеди ты можешь в церкви или в другом подобном месте. Мы, масоны, православной веры не отрицаем, но наши обряды во многом отличаются от церковных. Мы стоим как бы над религией, принимая все то, что идет во благо человеку. Но церковь, особенно православная, во многом закрепощает человека, не дает ему свободы выбора. А наша вера, вера в человека, позволяет решать и делать выбор самостоятельно. - Да это, братец ты мой, богохульство, - сощурился Кураев. - Ежели в священном Синоде о том прознают, не поздоровится вам. - Доносчиков среди нас нет, - гордо выпятил подбородок граф Чернышев и тоже прищурился, - уж не хочешь ли ты сказать, что можешь донести обо всем, что слышал от меня? - Брось дурить, Иван, - довольно резко ответил Кураев и поднялся, - а то ты мой характер знаешь, не доводи до крайности. Лучше скажи, куда и в какое время явиться. - Хорошо, молчу, молчу. Завтра и отправимся. Скажи, куда за тобой можно заехать, и будь готов сразу после полудня. Отвезу тебя на наше собрание, а там - тебе решать. - На том они и расстались. ... На другой день Гаврила Андреевич Кураев и граф Чернышев долго ехали через весь Петербург в сторону Московской дороги, пока не оказались на самой окраине, где в отдалении друг от друга виднелись загородные дома и дачи столичных вельмож. Чернышев постоянно направлял кучера, указывая нужное направление, и Кураев догадался, что граф знает дорогу с чьих-то слов, иначе кучер сам бы нашел нужный дом. Он спросил об этом Чернышева, и тот подтвердил правильность его предположения. - Совершенно верно, мы стараемся каждый раз назначать новое место для встреч и собраний. Посторонний человек не должен ничего заподозрить. Два раза подряд собираться в одном и том же доме - плохой признак. Пойдут разговоры, заинтересуется полиция, а там - сам знаешь... Возле ворот просторного, на два десятка окон дома с колоннами уже стояло около дюжины возков и карет, большинство из которых были украшены родовыми гербами. "Весь цвет Петербурга", - подумал Кураев, стараясь запомнить изображения гербов на каретах, чтоб затем по ним определить их хозяев. - А теперь, милый мой, не обижайся, но для вновь прибывших в нашу ложу правила особые, - с этими словами Чернышев достал из кармана черную повязку и, не спрашивая на то разрешения, повязал ее на глаза Кураеву. Тот промолчал, понимая, что возражать бесполезно. Иван Чернышев провел его по ступеням парадного входа, заботливо предупреждая быть осторожным, ввел вовнутрь и через как