за сложным собачьим бытом. Три дворовых парня под присмотром егеря натаскивали легавых и гончих. В свои редкие и короткие наезды на мызу князь Оленев всей душой отдавался охоте -- на волков ходил, зайцев травил, с ружьем гулял в поисках боровой дичи. Случалось такое счастье, что и Никиту он брал с собой на охоту. После смерти жены князь забрал сына в Петербург. Утих на мызе охотничий азарт, и чистопородные легавые, гончие покинули барский холм -- кого продали, кого подарили, оставшиеся собаки не получали нужного присмотра, и крестьянские дворняги как-то незаметно поменяли окрас, приобрели неожиданную легкость бега и сменили сторожевые инстинкты на охотничьи. Но, оказывается, не совсем умерла жизнь в сарайчике. Прошлым летом всеми забытая сука Милка ощенилась десятью щенками, из которых семь выжили и превратились в свору веселых и бестолковых псов. Старый егерь давно оставил земную юдоль, и заступивший на его место, унылый толстый малый, усвоивший из своих обязанностей только привилегии, которые давало звание егеря, стоял теперь перед барином и с некой душевной натугой и виноватостью в голосе рассыпал бисер слышанных когда-то охотничьих терминов. Веселые псы, не понимая, что речь идет об, их великих достоинствах, как-то: умении держать стойку и находить дичь, залихватски лаяли, прыгали, аки бесы, норовя схватить Алешу за соблазнительно блестевшие в чулках икры. Больше всех старался ярко-рыжий поджарый кобель, носивший гордую кличку Оттон. -- Никита, они меня сожрут. -- Алеша поднял палку и отступил к стене псарни. -- Не, барин, они смирные. Сеттера не кусаются. А зубьями щелкают, стать, от избытка жизни. Кыш, янычары! -- прикрикнул егерь на собак. -- Утром на рябчиков пойдем, -- строго сказал Никита, -- или на тетеревов. -- А где их взять-то, рябчиков? Нету их у нас. И тетеревов тоже нету. -- Куда ж они подевались? -- А шут их разберет. Повымерли, -- задумчиво сказал егерь. -- Ничего у нас нету, ни зайцев, ни лис. Все повымерли... Какой-то новый звук отвлек веселых псов от заманчивой перспективы покусать барские ноги. Они вдруг замерли, каждый подобрал в стойке лапу, а потом все, как по команде, с брехливым, дворняжьим лаем бросились через огород вниз к тракту. Вскоре по булыжникам загрохотали колеса. Собачья стая загнала карету на задний двор и, решив, что выполнила свою кровную обязанность, разбойно взвизгнула и скрылась в кустах. Бледное лицо Гаврилы мелькнуло в открытом окне дома, и в тот же миг ставни захлопнулись. -- Не иначе как гайдуки от княгини Черкасской, -- со смехом сказал Никита, -- или от боярыни Северьяловой. Пошли встречать. Зря Гаврила прятался от нового гостя. Навстречу друзьям бежал Саша Белов и, размахивая шляпой с красивыми перьями, весело кричал: -- Привет гардемари-инам! Ну и напугали вы меня, братцы! Я ведь, братцы, подумал, что вы от Котова сбежали. -- Котов -- это старая шутка! Придумай что-нибудь поновее! -- весело воскликнул Алеша и осекся, увидев, как посерьезнело лицо Никиты. -- Так вот... -- начал Саша, когда они вошли в дом, и подробно рассказал друзьям о событиях последней недели. Алексей слушал, полуоткрыв рот, онемев и окаменев, и только сложная игра лицевых мускулов выдавала его душевное состояние. Когда Саша рассказывал про Зотова, Алеша залился румянцем и нахмурился, стараясь скрыть смущение, Саша говорил -- "Черкасский", и на лице Алексея появлялась маска пугливого недоумения, когда он слышал "Котов", то сразу мрачнел, а рука сама упиралась в бедро в поисках шпаги. -- Ну и новости ты принес, -- покачал головой Никита. -- Это что ж получается? Котов охотится за Алешкой, Черкасский -- единственный человек, который может что-то сообщить про Зотова, а Черкасский и Котов чуть ли не друзья. Иначе почему они одной ниточкой повязаны, как ты говоришь? -- А, может, они чуть ли не враги? -- задумчиво вставил Алеша. -- Враги они или друзья, это мы узнаем, -- деловито сказал Саша. -- Послушай, а что за человек Черкасский? -- спросил друга Никита. -- У нас эту фамилию третьего дня под окнами на все лады склоняли. Любительница румян... -- А имя? -- так и подпрыгнул Белов. -- Не помню. Га-а-врила! Камердинер вошел боком в горницу. От его былого петербургского лоску не осталось и следа. Он был одет в мятую рубаху, крестьянские порты и рыжие скособоченные валенки. -- И не жарко? -- насмешливо спросил Саша, пялясь на Гавриловы ноги. Камердинер высокомерно кхекнул и скосил глаза в угол. -- Он здесь в подвале прячется, -- пояснил Алеша, с сочувствием глядя на потерпевшего фиаско алхимика. -- Гаврила, где живет княгиня Черкасская? -- На Фонтанной, недалеко от Синего моста. Я сам к ним заходил. -- Как же ты туда попал? Гаврила с достоинством подбоченился, отставил ногу и отвернулся важно, мол, с каких это пор вы, Никита Григорьевич, стали интересоваться моими делами. -- Я с их служанкой знаком, с карлицей Прошкой. -- Камердинер картинно изогнул лохматую бровь. -- А с карлицей княгини Черкасской меня познакомила горничная госпожи Рейгель или нет... вру, госпожа Рейгель потом, с Прошкой меня познакомила мамзель графов Урюпиных, а с мамзелью еще в Москве меня познакомила пекарская дочь. Знаете пекарню, что на Никольской у Богоявленского монастыря за Ветошными рядами? А с дочерью пекаря... -- Гаврила, ты ловелас, -- перебил его Никита, с изумлением вглядываясь в камердинера. -- Ты бабник... -- Химик я, -- отозвался Гаврила с достоинством. -- А госпожа Рейгель?.. -- спросил Саша. -- Вера Дмитриевна? -- Она самая. На Васильевском обретаются. Сейчас нездоровы. Саша меж тем быстро листал отцовскую книжку. -- Нашел! Местожительство госпожи Рейгель... надо будет к ней наведаться... А вот и княгиня Аглая Назаровна Черкасская. Она? -- Она, -- подтвердил Гаврила и спросил с интересом: - Что это у вас, Александр Федорович, за книжечка? Позвольте полюбопытствовать. -- Саш, дай ему книгу. Иди, Гаврила. Нам поговорить надо... Что будем делать, сэры? Друзья придвинулись друг к другу, сели в кружок, нагнули головы и, таинственно поблескивая глазами, уставились в пол. "Ну? "-"Что -- ну? "-"Я не знаю... "-"Надо найти Котова". -- "Легко сказать... " -- "Надо найти Котова и вызвать его на дуэль". -- "Один раз уже вызывали. С негодяями не дерутся на дуэли! ""Именно с негодяями и дерутся. И убивают". -- "Тогда я вызову Котова. У Алеши и так достаточно неприятностей". -- "Бумаги бы вернуть Бестужеву. Он защитит нас от Котова". -- "Но как нам попасть к Бестужеву, скажи на милость? От отца никаких вестей". -- "Я попробую через Друбарева". Алеша сидел молча, кусал губы и, наконец, сказал, положив руки на колени друзей. -- Я знаю, что надо делать. У нас есть замечательная возможность проникнуть в дом Черкасского. Гаврила с помощником пойдет туда лечить физиономию Аглаи Назаровны. -- Прекрасно! -- воскликнул Саша. -- С Гаврилой пойду я. -- Тебе нельзя, -- покачал головой Алеша. -- Над тобой висит Лесток. -- Тогда пойду я, -- улыбнулся Никита. -- Мы с Гаврилой отлично сработались. Я знаю по-латыни названия всех его компонентов. -- Тебе нельзя, -- твердо сказал Алеша. -- Княгиня может случайно узнать, что ты князь Оленев. В этом городе у вас есть общие знакомые. С Гаврилой пойду я. -- Ты безумец! -- воскликнули Саша и Никита хором. -- В этом доме ты можешь встретить Котова. Ты и опомниться не успеешь, как на тебя напишут новый донос и ты арестован! Алексей подождал, пока друзья выкрикнут самые страшные свои предположения, улыбнулся смущенно, потрогал пробивающиеся усы. -- В доме князя я могу напасть на след Зотова. Софья ждет от меня письма. С Гаврилой пойду я. И друзья уступили. Ночь залила долину меж холмов теплым туманом, и потонули в ней кудрявые берега речки, и стога на пойменном лугу, и убегающий к горизонту проезжий тракт. Отзвонили колокола на розовой колокольне, стих шум в крестьянских избах. С гиканьем прогнали лошадей в ночное дворовые ребятишки, и снова все смолкло. Спит мыза... Никита видит во сне Сорбонну. Она странная, ни на что не похожая: три храма на высоких холмах. "Ты доволен? " -- спрашивает отец. -- "Да", -- шепчет Никита. И уже не храмы, а три бревенчатых избы стоят на холмах. Он силится понять -- почему, и душу его охватывает восторг. Он жаждет жертвы во имя какойто великой цели, он желает счастья всем ценой своих мук, а Сорбонна -- это его счастье, его мука... -- Софья, -- шепчет в подушку Алексей. -- СофьяИмя пьянит, блаженно тяжелеет голова, глаза горячи от слез. И вот уже маменькина усадьба явилась его взору. Рогатый месяц запутался в ветвях черемухи, и в приглушенном его свете легкая фигурка сбежала с крыльца. А когда лунный серп обрел свободу и, перепачканный соком ягод, вырвался на чистое небо, Софья лежала рядом, и губы ее были терпкими, как черемуха, и сено пахло покоем. Только Саша не мог уснуть. Жарко, душно, мыши пищат... "Надо подумать, сэры! Это безумие -- отпустить Алексея в дом Черкасского. Это просто глупость. Но разве я уступил бы кому-нибудь право бороться за Анастасию? Помолчи, братец... Анастасия уехала с французом. Ему ты ее уступил... Но скажи она только слово, и... убил бы француза, убил бы Бергера... Хорошо воевать, лежа на подушке... " Саша вышел во двор. Маленькое окно "ткацкого сарая" слабо светилось. Кто сей полуночник? Слабый свет посылала лучина, воткнутая в паз ткацкого станка. На полу сидел Гаврила и, постукивая от нетерпения валенком, старательно переписывал книгу Сашиного родителя. Зачем она ему? Саше было невдомек, что в эти минуты камердинер переживал величайший душевный подъем. Мать честная, сколько адресов! И уже население всей необъятной России видел он своими клиентами, которым почтой можно будет переправлять и румяна, и серу для париков, и лекарства всякие... "А, может, и мне переписать бестужевские письма? -- пришла Саше в голову шальная мысль. -- В самом деле, мы даже ни разу не заглянули в пакет. Никита говорит, что это гнусность -- читать чужие письма... Может, оно и гнусно, но не с такими людьми, как Лесток. И потом... если б Бестужев захотел, то мог бы помочь Анастасии... " Короткий лай Оттона взметнулся над огородами, ему сразу помог другой собачий голос, звонкий и нетерпеливый, и вот уже вся стая сеттеров, забыв повадки родни, метнулась с холма вниз в травле заблудившегося зайца. -- В путь, гардемарины! Нас ждут великие дела! --крикнул, выйдя на крыльцо, Никита. -- В путь! -- отозвался Саша. -- Великие дела, -- пробормотал Алексей, с трудом просыпаясь, и тут же вскочил с лавки, вспомнив, что с этой минуты он не школяр навигацкой школы и будущий гардемарин, а скромный помощник парфюмера и лекаря: -- Никита, вели закладывать карету! Но отправиться в Петербург немедленно друзьям помешало отсутствие Гаврилы. На все расспросы дворня отвечала, что камердинер с большой сумой и посохом ушел с мызы ранним утром. -- Проморгали алхимика. Может, он странствовать пошел? -- Нет. Пешком он странствовать не любит, -- утешил друзей Никита. -- Я думаю, он отправился на сбор местных компонентов, то есть трав. -- А вдруг Гаврила не согласится идти к Черкасской? -- с опаской спросил Алеша, удивляясь, что столь простая мысль не приходила ему в голову. -- Что значит -- не согласится? -- удивился Саша. -- Пусть Никита его заставит. Он князь или не князь? -- Я князь, -- согласился Никита. -- Но Гаврилу не так просто заставить. И потом, он очень боится Черкасской... Гаврила явился только к полудню. Прошел в ткацкий сарай, расчистил от хлама большой, грубо сколоченный стол и начал неторопливо опорожнять холщовую суму. В его лишенных суеты движениях, в осторожности и даже скрытой ласке, с которой он выкладывал на стол сухие травы и очищенные от земли корневища, была такая значимость, что друзья, собиравшиеся обрушить на голову Гаврилы весь свой гнев, нерешительно топтались рядом и молча, с некоторой ошеломленностью смотрели на приобретенные Гаврилой богатства. Как-то получалось, что они: три смелых молодых человека, готовых к осуществлению грандиозных замыслов, вдруг потускнели рядом с камердинером, который не мучился все утро от безделья, не убивал время, а занимался полезной работой и теперь был глубоко уверен в уважении к себе и к своему делу. -- Что это? -- Алексей ткнул пальцем в аккуратно подрезанные желтоватые корни. -- Черемица, -- ласково сообщил Гаврила. -- А зачем она -- черемица? -- Настойку делать. Ломоту в костях излечивает, от чесотки помогает, если мазать. Внутрь не принимать. Оч-чень ядовита. -- А здесь какие-нибудь травы, чтоб чирьи с лица удалить есть? -- спросил Саша, как всегда смотря в существо вопроса. -- А как же! Есть. Вот... -- Пальцы Гаврилы легко встряхнули коробочку семян. -- Белена. Настойку делать... маслица подсолнечного или конопляного влить -- и готово. Мажь... Только вы ее, Александр Федорович, руками не трогайте, оч-чень ядовита. Алексей явно входил в роль и, уже чувствуя себя помощником Гаврилы и желая приобщиться к сложной науке врачевания, уверенно сказал: -- Это дурман. Помогает при воспалении глаз. -- А как же, -- согласился Гаврила, -- при падучей, при кашле... -- Ядовита? -- Оч-чень! -- с восторгом отозвался камердинер. -- Ты что одних ядов набрал? -- обрушился на Гаврилу Никита. -- Уж не травить ли кого собрался? Тот хмуро глянул на барина и кхекнул. Перевести этот взгляд и звук можно было однозначно: "Если надо, то и отравим. Нам, химикам, все по плечу! " Друзья переглянулись. Как начинать разговор о главном? -- Гаврила, -- начал Никита строгим голосом. -- Ты сегодня поедешь к Аглае Назаровне Черкасской. Лечить ее будешь. Понял? -- Что же вы, Никита Григорьевич? То спасаете от верной гибели, то режете без ножа, -- спокойно сказал Гаврила, не секунды не веря, что такое дикое предложение можно высказать всерьез, и продолжая сортировать растения. -- Да не трусь! Там тебе только рады будут. И денег кучу заработаешь. Упоминание о деньгах насторожило Гаврилу, он понял, что барин не шутит. -- Всех денег не заработаешь, -- сказал он с испугом. -- Хоть вяжите, не пойду. Лучше дома погибать. -- Гаврила, нам очень нужна твоя помощь, -- мягко сказал Алексей. -- Нам очень нужно попасть в дом Черкасских, а без тебя мы не сможем этого сделать. -- Зачем это вам в этот дом? -- Мы тебе расскажем. Сам того не ведая, Алексей нашел правильный тон в разговоре, и когда Гаврила понял, что страшный визит в дом Черкасских неотвратим и что он пойдет туда не один, то перестал причитать и охать. -- Будь по-вашему, -- сказал он с таким видом, словно шел для любимого барина на Голгофу. -17- Гавриле не надо было долго объяснять, кто он и зачем пожаловал. Как только он назвал себя лакею, его сразу схватили с двух сторон под руки и поволокли по длинной анфиладе комнат. Алексей еле поспевал за бегущими гайдуками. Маленькая заминка у высокой двери, и Гаврила уже стоит на коленях перед крытым ковром возвышением, увенчанным креслом и восседающей на нем роскошной барыней. -- Встань! -- раздался сверху зычный крик и сразу заполнил собой всю комнату, словно не из женской гортани выходил этот голос, а сам Зевс-вседержитель гаркнул под небесными сводами на провинившихся смертных. Но дальнейшие фразы утратили грозную торжественность первого окрика. Ругань, настолько цветистая и смелая, что могла бы украсить любого забулдыгу и пирата, но никак не трон, на котором восседала велеречивая княгиня, полилась на Гаврилу сплошным мутным потоком. Потом тяжелый вздох, минутная пауза, и голос опять обрел царское спокойствие. -- Мне уже лучше. Помогла твоя мазь. Почему сразу не приехал? -- Узнав о великой беде вашего сиятельства, -- голос Гаврилы слегка дрожал, но держался он с полным достоинством, -- я с помощником, -- небрежный кивок в сторону оробевшего Алеши, -- сразу же пошел в лоно лесов, дабы собрать нужные для лечения противоядия. -- И он выразительно встряхнул в руке холщовую сумку. -- Теперь я приехал, дабы находиться в доме неотлучно до полного выздоровления вашего сиятельства. -- И Гаврила осмелился взглянуть на княгиню Черкасскую. На него в упор смотрели отекшими веками блестящие темные глаза. Лицо, обычно худое и смуглое, а теперь одутловатое и болезненно красное, напоминало маскарадную маску. На иссиня-черных взбитых волосах топорщился кружевной чепец. Худой фигуре было очень просторно не только в кресле, но и в самом золототканом, жестком, сильно декольтированном платье. На ступеньках у барских ног сидела карлица с иссохшим телом, маленькими ручками и огромной, казавшейся еще больше из-за кудрявого рыжего парика, головой. Лицо карлицы было тоже отечным и язвенным -- видно, зловредные румяна коснулись и ее морщинистых щек. -- И меня, батюшка, полечи, -- сказала карлица, притворно шепелявя, и стрельнула в Гаврилу озорными синими глазами. Княгиня дернула ее за рыжие кудри, и та рассмеялась весело. Гаврила не обратил внимания на игривые слова карлицы, он был весь сосредоточен на что-то злобно бормочущей княгине. "Я тебе поору, бесстыдница, -- думал он, твердо выдерживая горящий, с сумасшедшинкой взгляд. -- Ты-то мне никак не нужна, а я -- спасение твое. Ишь как личность-то покорежило! " Страх совсем пропал, будто его и не было. Гаврила встал на ноги и спокойно, по-домашнему, сказал: -- Спускайтесь вниз, ваше сиятельство. Лечиться будем. Вам лечь надо, а платьице это златотканое -- снять. Тяжел наряд, когда покой нужен. -- Мне платьице снять? -- захихикала карлица. -- Цыц! Тебя и так вылечим, -- злым шепотом сказал Алексей. Карлица еще звонче захохотала. -- Какой же ты пригоженький! -- Помолчи, старая... Но, видно, не обидное для себя, а что-то доброе услыхала синеглазая карлица в отрывистых этих словах, потому что перестала гугнить и хихикать, а подперла щеку маленьким кулачком и затихла, i грустно глядя на Алексея. -- Пойдемте в спаленку, ваше сиятельство, -- продолжал давать распоряжения Гаврила. -- Да пусть принесут туда горячей и холодной воды. Мосластая рука княгини цепко схватила колокольчик, зазвонила. -- Ванька, Санька, Шурка, Варька... Вокруг трона столпилась дворня, появились обитые бархатом носилки. На них с величайшими предосторожностями, невообрази- k мым гвалтом и даже потасовками между старухами-приживалками усадили княгиню и торжественно, словно царицу Египетскую, повлекли из комнаты. -- Почему их сиятельство на носилках несут? -- спросил Алексей шепотом карлицу. -- Ножки у нее не ходят, -- ответила та серьезно и печально. Пока княгиню раздевали, укладывали на огромную кровать, Алексей стоял подле карлицы и обдумывал, как бы половчее спросить про князя. Аглая Назаровна ругалась, стонала, приживалки вопили на все лады, горничная разбила кувшин с водой, облила барский подол, за что тут же была награждена пощечиной. Ни секунды не медля, горничная передала этот подарок сенной девке, та вручила пощечину казачку... "Вот дурной дом", -- подумал Алексей и тихонько тронул карлицу за плечо. -- А почему у их сиятельства ножки больные? -- Отнялись, -- с готовностью объяснила карлица. -- Когда батюшку-князя десять лет назад подвели под розыск, с нами и приключилась эта беда. Наша барыня отчаянная, -- продолжала она, словно гордясь парализованными ногами хозяйки. -- Батюшку-князя посадили в арестантскую карету, а она, горлица, под ту карету и бросилась, чтоб остановить лошадей. Колеса по их ножкам и проехали. Очень она батюшку-князя любила. -- А где сейчас князь Черкасский? -- поспешно, забыв о всякой предосторожности, спросил Алексей, испугавшись этого "любила" произнесенного в прошедшем времени. -- На своей половине, где ж ему быть, -- ответила карлица, с любопытством глянув на юношу. -- Только ты, милок, лишних вопросов не задавай. У нас этого не любят. Княгиня, наконец, улеглась, затихла, передохнула от крика и наполнила легкие новой порцией воздуха. -- Прошка! Карлица метнулась к изголовью. Гаврила кончил выгружать на стол банки, пузырьки и травы, потом оглянулся на помощника: -- Ну, Алексей Иванович, -- встретив укоризненный Алешин взгляд, он встряхнулся испуганно, -- Алексашка! -- Приступим... -- и засучил рукава. -18- -- Лукьян Петрович! Сашенька воротился, живой! Радость Друбарева и Марфы не поддается никакому описанию. Сашу обнимали, орошали слезами, робко упрекали в безответственности, а потом, ничего не объясняя, втолкнули в белую Марфину светлицу и плотно притворили двери. На лежанке сидела молодая особа в русском платье: повойнике, зеленой епанче, и испуганно таращилась на Сашу, не произнося ни слова. -- Не узнаете, что ли? -- пролепетала она наконец. -- Я Лиза, камеристка Анастасии Павловны. -- Быть не может... -- Саша дрогнувшей рукой пододвинул стул, сел, не спуская глаз с камеристки. --Ну?.. Лиза тотчас заплакала, но уже без горя, а больше по привычке. -- Уж как я к вам добиралась-то... Ужас, ужас! Заболела в дороге, в беспамятство впала. Люди помогли! А теперь кто я? Беглая! Саша, не вникая в смысл этих воплей уже потому, что в них не было имени Анастасии, схватил Лизу за плечо и стал трясти ее, приговаривая: -- Барышня твоя жива? Да перестань реветь! Анастасия жива? -- Они мне вольную хотели дать, да где уж... -- твердила Лиза. -- А чья я теперь? Потом она словно опомнилась, выпростала плечо из Сашиной руки. -- Да живы они. Что им сделается-то? Отвернитесь... Она распахнула епанчу, запустила пальцы за лиф и вытащила мелко сложенную записку. -- Вот. "Голубчик мой, Саша! Не хотела навлекать на тебя беду, да, видно, судьба моя такова -- нести близким моим печаль. А ты -- близкий, верь слову. Встречу нашу на болотах никогда не забуду. Но знай, тебе угрожает страшная опасность, какая -- у Лизы спроси. Береги себя, а то некому будет по мне в России плакать. А в католички не пойду. Буду жить в вере истинной, а там... что Господь даст. А". Он прочитал все одним взглядом, половины не понял, буквы прыгали по бумаге, словно рысью скакали, перо продырявило бумагу и рассыпало бисер клякс. Стремительное письмо, на одном вздохе писано. Одно ясно -- не пойдет она за Брильи. Грусти, француз! Саша перевел дух, поцеловал записку и принялся теперь уже внимательно разбирать фантастический Анастасьин почерк. -- Где это писано? Лиза вполне оправилась и даже удовольствие стала находить в своем положении. Уж, наверное, этот молодой красивый человек сможет как-то определить ее судьбу. -- Писано это в трактире... то есть в гостинице на границе, -- сказала она степенно. -- Утром я причесываю барышню... -- Где сейчас Анастасия? -- Далеко. Наверное, в самом Париже. Француз-то вначале воротиться хотел. Назад! В Петербург! Бесчестье! Ровно сбесился, ногами топал. Я барышню причесываю... -- Что ты заладила... причесываю... Ты дело говори! Лиза поджала губы и невозмутимо продолжала: -- Утром я причесываю барышню, а он ворвался. Бледный, без парика, в одной руке камзол, а в другой страницы, из книги вырванные. Анастасия Павловна вроде бы удивились, но спокойно так спрашивают: "Сережа, ты ошалел? " А француз камзол ей под ноги бросил, а сам читает страницы: "Что это? Во имя всевышнего... Золу видеть -- болеть от простуды! Зонтик потерять -- обманутые надежды! " Анастасия Павловна страницы из его рук вынули и читают: "Зрачок видеть -- попасть впросак". Сережа, по-моему, это сонник". Несмотря на драматизм ситуации Саша принялся истерически хохотать, представленная Лизой картина встала перед глазами, как живая. Девушка тоже хихикнула, уважая Сашино состояние. -- Француз кричит: "Я этого дела Лес... Лек... Лестоку не прощу! Он украл бумаги, а взамен это подсунул! " А барышня с сомнением спрашивает: "Но откуда Лесток взял сонник? " А Брильи: "Бумаги похитили в охотничьем особняке. А похититель -- последний русский, вот кто! Он -- лестокова ищейка. Мы едем в Петербург! " А барышня как ножкой топнут: "А меня куда? Лестоку? В обмен на бумаги, которые ты вез? " Потом у них истерика, француз ножки им целовал... -- И она позволила? -- ревниво воскликнул Саша. -- Мы француза выгнали, -- с кокетливым смешком продолжала Лиза, -- сами сели письмо писать. На словах барышня велели сказать, что еще угрожает опасность тому юноше, что в театре у Анны Гавриловны лицедействовал. -- До этого юноши Лесток не доберется. -- Саша спрятал записку на груди и сразу стал озабоченным: -- Вот что... Здесь тебе оставаться нельзя. Я должен нанести визит одной даме. Пойдешь со мной. Ты знаешь госпожу Рейгель? -- Веру Дмитриевну? -- У нее тебе будет спокойнее, а там что-нибудь придумаем. Оденься только поприличнее. Уж больно наряд-то тебе велик. Саша прошел в кабинет Друбарева. Старик поднялся к нему навстречу, ожидая объяснений, но вместо этого услышал деловым тоном произнесенную фразу: -- Посоветуйте, как я могу похлопотать аудиенцию у вицеканцлера Бестужева? И тут Саша увидел, что выражение "глаза полезли на лоб" отнюдь не гипербола, потому что если глаза Лукьяна Петровича остались на месте (при этом они как-то уменьшились и потемнели), то очки сами собой подпрыгнули и уместились на высоком морщинистом лбу их владельца. -- Да зачем тебе, прыткий юноша, вице-канцлер? С какими такими вопросами ты предстанешь перед их милостью? -- В этом свидании вице-канцлер заинтересован не меньше меня, поверьте. Замятин мог бы помочь? Лукьян Петрович, батюшка, я вам вручаю судьбу мою. Услышав "батюшка", Друбарев сморщился и полез в карман за платком. Он долго кашлял, сморкался, очки сползли на переносицу, но выражение оглушенности так и осталось на лице доброго старика. -- Драгуны ведь с обыском приходили, Сашенька. Кричали: "Арест! " Потом еще наведывался Лядащев-господин. Вот ведь дал господь фамилию! -- Не могу я от вас съехать, --сказал Саша удрученно. -- Я подписку давал. -- Во-она... съехать! И думать забудь! Я побеседую с Замятиным. Однако ж никакого обнадеживания дать не могу... Саша низко поклонился и поцеловал пухлую, усеянную коричневыми крапинками руку Друбарева. Первый шаг сделан. Может, и не шаг еще, а только нога занесена для этого шага. Но коли занесена, так и опустится, сделал один шаг, сделаешь и другой. Так и дойдешь до светлых чертогов вице-канцлера. А пока в другие чертоги к милейшей госпоже Рейгель. В целях конспирации Саша шел порознь с Лизой, бедная камеристка бежала по другой стороне улицы, очень боясь потерять резвого гардемарина в толпе. Саша был принят сразу и весьма милостиво. Здоровьем ли госпожа Рейгель была крепче или меньше холила щеки косметикой, но Гавриловы румяна произвели на ее лице куда меньше разрушений, чем на ланитах княгини Черкасской. Разговор Саша начал с просьбы приютить до лучших времен эту милую девицу. Да, да... вы правы, это камеристка Анастасии Ягужинской, которая бежала в Париж, но не захотела навязывать чужую страну этой милой девушке. Пытаясь объяснить, почему именно он, Белов, привел девицу к Вере Дмитриевне, Саша напустил такого туману, так часто повторял слова "роковая случайность" и "государственная тайна", что бедная вдова совершенно смешалась и только кивала. -- Пройдет время, и я смогу все объяснить вам, -- веско закончил Саша, -- а пока я связан подпиской о неразглашении. Храните и вы эту тайну. Вера Дмитриевна дала самые твердые обещания. Лизу увели во внутренние покои, и разговор потек по менее извилистому руслу. Теперь Саша играл роль светского человека и пел панегирик Гавриле. -- Так вы знали этого парфюмера еще в Москве? Бог мой, как тесен мир... -- Вдова все еще не могла прийти в себя от первой новости и поэтому лепетала как-то невпопад. -- Но я очень рада, что он хороший лекарь. Меня огорчила не столько болезнь, -- она осторожно потрогала щеки, -- сколько невозможность исполнить просьбу милейшего графа Никодима Никодимыча. Помните, вы встретили его в моем доме? Он послал своему племяннику посылку и письмо. -- Василию Федоровичу? -- воскликнул Саша с восторгом. -- Я ведь был ему рекомендован. Если болезнь мешает вам принять господина Лядащева, я охотно доставлю ему все, что вы пожелаете, -- истовб протараторил Саша и запоздало подумал: "Болван, что говоришь-то,? Вот уж ни к чему сейчас встречаться с Лядащевым". Но Вера Дмитриевна решительно отклонила предложение Саши, сказав, что ей необходимо самой увидеть господина Лядащева, что это непременная просьба графа, и галантно принялась вытягивать из юноши сведения касательно петербургского племянника. -- Умен! -- упоенно кричал Саша. -- Красив! Смел! Проницательный молодой человек скоро понял, что неспроста госпожа Рейгель так интересуется его знакомцем. "А не жужжат ли в этой комнате амуровы стрелы? -- подумал он, наблюдая легкое смущение и томность, окрасившие поведение вдовы. Наметки мыслей, предтечи будущих размышлений, вихрем пронеслись в голове: "Может быть, мне суждено быть сватом? Зачем?.. А вдруг пригодится? " Голос Саши приобрел бархатистость и вкрадчивость. -- А как Василий Федорович обходителен... как добр. Каждому готов прийти на помощь. -- Вот как? -- Вера Дмитриевна кокетливо улыбнулась и прикрыла рот веером. -- А какой у него чин? -- Он поручик, сударыня. Поручик гвардии. Это самый замечательный поручик, которого я знал когда-либо. Он служит в Тайной канцелярии, -- не задумываясь, выпалил Саша и тут же прикусил язык. Зачем он про канцелярию-то брякнул? Мог бы догадаться, что этот вид государственной службы не пользуется популярностью у невест. Вдова как-то кисло, то ли недоверчиво, то ли испуганно, посмотрела на Сашу, лицо ее покраснело, и на нем явно обозначились следы недавней косметической хвори. -- Знаете, Александр Федорович, я, пожалуй, воспользуюсь вашим предложением. -- Она встала, прошла в соседнюю комнату и вскоре вернулась с маленькой, туго спеленутой посылкой и письмом. -- Передайте, пожалуйста, Василию Федоровичу вот это. -- О, сударыня! Нет! Он сам придет за посылкой. Я приведу его к вам, когда вы только пожелаете. Через три дня ваше лицо станет прекраснее прежнего. И ради бога, не забудьте наш уговор про Лизу. Разрешите откланяться. Сашу словно ветром сдуло, только легкий сквозняк поколебал шторы на окнах и взвинтил газовый шарф на шее вдовы. Вера Дмитриевна задумчиво посмотрела на посылку, потом позвала горничную. -- Спрячьте куда-нибудь подальше... Знаешь, где служит этот Лядащев? В Тайной канцелярии. -- Оборони нас. Господь, -- перекрестилась горничная. Именно это мудрое замечание помешало Вере Дмитриевне разнести по всему городу новость об Анастасии Ягужинской. Память о недавнем заговоре была еще слишком свежа. Страшно брать в дом камеристку заговорщицы, но ведь не гнать же ее на улицу. Приютить страждущего -- дело божеское, и потом Лиза волосы укладывает как француз парикмахер, а тайну сохраним, будьте покойны. Саша вышел из дому госпожи Рейгель в сияющем настроении. Все складывалось, как нельзя лучше. Спрятанная на груди записка от Анастасии была не мечтой, но реальностью! Правда, некоторое беспокойство доставляло воспоминание об обыске, который случился в доме Друбарева в его отсутствие. Но до бестужевских бумаг Лестоку не добраться, они спрятаны надежно, в тайнике за Шекспиром. -- Смотрите, -- сказал Никита друзьям, пряча бумаги, -- вынимаешь "Леди Макбет", нажимаешь вот эту дощечку... Об этом тайнике знают только отец и Гаврила. Воспоминание о тайнике подсказало Саше здравую мысль, а почему бы ему не пожить какое-то время у Никиты? Мало ли какую гадость может придумать Лесток, вдруг за домом на Малой Морской учинена слежка? И не заходя домой, Саша пошел на Введенскую улицу. Вечерело... Народу на улицах было мало, начал кропить теплый дождик. Завтра вечером они пойдут на свидание с Алексеем, и куда лучше просидеть весь день в библиотеке с книгой в руке, чем ждать драгун, вздрагивая от каждого крика за окном. Саша уже подходил к дому Никиты, когда из-за угла выскочила чья-то стремительная карета. Сторонясь ее, он прижался к стене, оглянулся и увидел Лядащева. Тот стоял чуть поодаль на другой стороне улицы и, как показалось Саше, внимательно смотрел в его сторону. Это продолжалось всего мгновение, когда карета промчалась мимо, под деревьями уже никого не было. "А может, это и не Лядащев был? Темно ведь... А хоть бы и Лядащев... Что в этом? " -- уговаривал себя Саша, но какое-то неприятное чувство бередило душу. Почему ему всюду мерещится Лядащев? Сегодня утром, когда, ссадив Алешу и Гаврилу на задах усадьбы Черкасского, они с Никитой ехали в карете к Синему мосту, ему тоже померещился Лядащев. Правда, он видел его со спины, а мало ли в Петербурге рыжих париков да коричневых кафтанов с золотыми позументами? -19- В первоначальном, прикидочном варианте время свидания было назначено на двенадцать часов. Полночь как бы символизировала единоборство Алеши со всякой нечистью, открывающей в этот час вежды свои. Но после детальной разработки всего плана уговорились встретиться в девять, подчеркивая этим менее романтический, но более деловой характер операции. Для свидания выбрали дальний уголок парка, там, где чугунная ограда сбегала прямо в воды Фонтанной речки. Место было глухое, болотистое, непроходимый кустарник тонул в зарослях дудника и крапивы. Трудно было сыскать более таинственное и неудобное место для встречи. Пароль, произнесенный срывающимся от волнения голосом: -- Жизнь Родине... -- Честь никому, -- прокричали в ответ Никита и Саша. -- Тише вы. -- Алеша просунул через решетку руку для пожатия. -- Как там Гаврила? Его не били? -- Только нам забот про Гаврилу справляться? -- проворчал Саша. Встреча была короткой. Нет, Гаврилу не тронули, он вообще сейчас первый человек на половине княгини. Дом, сэры, странный, проще говоря -- дурной. Все криком, боем, руганью... Вся усадьба поделена невидимой чертой на две части. У князя свои прислуга, кухня, кареты, конюшня. Дворня княгини носит одежду белого цвета, у князя все одеты в синее. Белые и синие не то, чтобы враждуют, но не общаются. Нет, Котова он не видел. Отлучиться на свидание было крайне трудно, потому что все друг за другом следят. Все, сэры, пока... могут хватиться. Встретимся послезавтра в это же время... И Алеша скрылся за деревьями. -- Никита, -- сказал Саша другу после ужина. -- Я хочу прочитать бестужевские бумаги. Ты не составишь мне компанию? -- Нет. Я предпочитаю черпать знания из книг, а не из личной переписки вице-канцлера. Не обижайся. Я все равно ничего не пойму в этих бумагах. Да мне и неинтересно. -- Как знаешь, -- согласился Саша. Бронзовый арап поднял правую руку, настороженно блеснул кофейно-желтыми глазами, бронзовая собака встала на задние лапы, готовая нарушить тишину библиотеки громким лаем -- часы били двенадцать. "Леди Макбет", прошуршав переплетом, послушно вылезла из своего гнезда, и неутомимый рыцарь интриги принялся за дело. Сверток писем приятно тяжелил руку. Александр с трепетом развязал ленту. Перлюстрация писем... В этом нет ничего постыдного! На изучении чужой переписки держится великая наука -- дипломатия. Глаза обшаривают бумаги пока торопливо, бессистемно. Письмо на немецком языке, на французском, цифры, счета, долговая расписка английскому двору. А вот письмо на русском языке... Бог мой, что это? Полночь -- роковое время. Видно, и впрямь вылезает из всех щелей нечистая и носится в воздухе, заигрывая с бодрствующими людьми. На твердой, как пергамент, бумаге Александр с удивлением и благоговением перед великим божеством -- СЛУЧАЕМ, прочитал знакомую фамилию, снабженную, чтобы не могло выйти путаницы, именем и отчеством, и подтвержденную должностью -- Смоленский губернатор. Внизу бумаги стояла дата-ноябрь 1733 года и подпись. Буква "Ч" была написана уверенно, с крутым нажимом, также явственно были очерчены первые буквы, а потом рука словно притомилась, перо вильнуло вверх-вниз и, совсем обессилев, кончилось безвольной загогулиной. Сомнений не было -- в руках у Александра было собственноручное письмо князя Черкасского к герцогу Голштинскому. Александр пытался сосредоточиться, но никак не мог прочитать все послание целиком, глаза выхватывали только отдельные фразы. "... На Руси нет места честному человеку... пропадаем все... вся смоленская шляхта присягает сыну Вашему Петру, а Елизавете Петровне регентшей при нем сподручно быть... " На обороте бумаги четким острым почерком было написано: "Красный-Милашевич, бывший камер-паж Макленбургской герцогини Екатерины Иоанновны, преступные действия губернатора смоленского Черкасского подтверждает". И подпись г-/Aлeкceй Бестужев. Неясный шорох заставил Александра прикрыть письмо рукой и испуганно оглядеться. Окна библиотеки смотрели в сад, круглый месяц с радужным венчиком выбелил листву, тени от деревьев были черны и четки -- никаких следов злоумышленников. Что-то мягкое коснулось ноги. Черт побери! --Черный кот неслышно вытек из-под стола, мягко подпрыгнул и уселся на подоконник, обернув лапы хвостом. -- А, это ты? Знаешь, приятель, десять лет назад наш вицеканцлер помешал Елизавете Петровне взойти на трон русский, -- сказал Александр и прикрыл рот ладонью. Кот сидел неподвижно, вперив в Александра зеленые, светящиеся глаза. -- Шел бы ты отсюда, приятель. Я не хочу оскорбить тебя гнусным подозрением... Вряд ли ты шпион Тайной канцелярии, но мои откровения не для твоих ушей. Топай, топай... Александр растворил окно, и кот, вняв доброму совету, спрыгнул на заштрихованную тенями землю. Вернувшись к столу, Александр уверенно макнул перо в чернила и приступил к составлению копий. Только под утро кончил он свой труд и, переписав все до буковки, вдруг усомнился в правильности своего поведения. Все письма были серьезными уликами против Бестужева. Выходило, что вице-канцлер обманщик, вероотступник, взяточник и... много всего такого, чего лучше бы не знать скромному курсанту навигацкой школы. Александр понял, что бремя лишних знаний лишит его покоя на многие годы. За одну ночь пропала спасавшая его наивная уверенность в своей абсолютной правоте. Теперь он не сможет без, боязненно смотреть в глаза и не удивится, если его арестуют -- есть за что... Александр почувствовал себя приобщенным к некой тайной клике, члены которой по виду респектабельные светские люди, а на самом деле -- лихие пираты и разбойники. Излишнее любопытство, может быть, еще не сделало его членом этой шайки, но это -- первый шаг, и занесена уже нога для другого шага, и недалек тот час, когда он выйдет на большую дорогу светских интриг, сжимая в руке нож. -20- -- Ну, Алексей Иванович, -- начал Гаврила мрачно, -- работы нам здесь, как в холерном бараке. Не в барских прыщах дело. Здесь всех надо лечить от душевного смятения. Никита Григорьевич рассказывал, что есть такое место в Лондоне -- Бедлам. Так мне думается, что этот дом тому Бедламу вполне может дать сто очков вперед. Разговор происходил ночью, когда Алексей вернулся со свидания с друзьями. -- Не знаю никакого Бедлама, -- сказал он, зевая. -- Давай спать. -- Лучшее средство против истерик, бессонниц и судороги -- корни валерьяны. Но валерьяна в их парке не растет, а растет в бол