Все поломал Бестужев. Из-за него, тогда еще вице-канцлера, Ше-тарди не смог помешать России заключить мир со Швецией на вы-годных для Франции условиях и был со скандалом отозван в Париж. Получив нарекание от кардинала Флери, фактического правителя Франции, Шетарди решил взять реванш и отправился в Россию вто-рой раз, уже как частное лицо. Он не мог поверить, что не вернет расположение императрицы. Тем более (вопрос крайне деликатный) Елизавета не была равнодушна к чарам красавца-маркиза. Балы, танцы, карточная игра -- все было пущено в ход. Шетарди сопровож-дал государыню на молебен, ездил с ней в Троице-Сергиеву Лавру, а поскольку Елизавета ходила в святые места пешком, путь этот за-нял не один день. Ошибка Шетарди состояла в том, что, не получив желаемое, то есть активного улучшения отношений России с Францией, он позво-лил себе в дипломатических депешах беззастенчиво жаловаться на Елизавету: она и ленива, и беспечна, помешана на своей красоте, чулках да бантах... Депеши попали на стол Бестужеву, как и прочая дипломатическая почта, были расшифрованы, отсортированы, подо-браны в нужном порядке и поданы государыне. Шетарди был выслан из России в двадцать четыре часа. В доку-ментах сохранилась эта дата--б июня 1744 года. На квартиру Ше-тарди явились генерал Ушаков, князь Петр Голицын и чиновники Иностранной коллегии Неплюев и Веселовский. Они объявили Шетарди волю императрицы. Маркиз не поверил, изволил артачиться, тогда ему предъявили экстракты из его же собственных писем. Под конвоем из шести человек Шетарди повезли к границе. По-следнее испытание ждало его в Новгороде. Специальный курьер с депешей от Бестужева потребовал, чтобы он вернул подарок госуда-рыни -- усыпанную алмазами табакерку с ее портретом. Сей подарок Шетарди получил из царственных рук в самые дорогие для него ми-нуты, в шелковом шатре, где он провел ночь с Елизаветой во время богомолья. Шетарди решил, что это подвох, что Бестужев нарочно хочет вырвать у него изображение государыни, чтобы потом веролом-но сообщить Елизавете, что он сам отказался от дорогого подарка. Шетарди не отдал табакерку курьеру, сказав, что оставил ее на петербургской квартире, а сам тайно переправил ее Лестоку с надле-жащими указаниями. Мы бы не останавливались на этой мелочи столь подробно, ес-ли б табакерка не сыграла в нашем повествовании отведенную ей ис-торией роль. А пока она лежит под замком в кабинете Лестока, напоминая каждый раз о страшном поражении, которое потерпела в России французская политика. После падения Шетарди Лесток потерял прежнее влияние при дворе. Теперь Бестужев мог нашептать государыне все, что ему за-благорассудится, и в конце концов состоялся разговор, который мож-но было предвидеть. Бестужев всегда обвинял Лестока, что тот берет взятки и от французов, и от пруссаков, то есть ото всех, кто ему их предлагает. Знала об этом и Елизавета, но смотрела на иностранный пенсион своего лейб-медика сквозь пальцы. Пусть уж лучше получает чужие деньги (не обеднеют там--в Европе!), чем грабит русскую казну. Но на этот раз канцлер сумел убедить Елизавету, что подоб-ная неразборчивость в выборе средств Лестоком -- вещь опасная. Уж кто-кто, а Бестужев умел и мыслить логически, и придать разговору высокий политический смысл. -- Никто не платит деньги просто так,-- сказал он государыне.-- Кто знает, каких услуг требуют от лейб-медика иностранные мини-стры? -- И добавил угрюмо: -- В этой ситуации я не могу поручиться за ваше здоровье. И Елизавета уступила. Видно, пришло время пожертвовать чело-веком, который когда-то был ее верным другом, советником и, как ут-верждают некоторые документы, любовником. Лесток сделал послед-нее кровопускание, получил за это 5000 рублей, вдвое больше обыч-ного, и вышел в отставку. Негодяй канцлер за каждым карточным столом, когда сводил их случай, глядя мимо Лестока, говорил с усмешкой: "Да, нет теперь достойных лекарей, все неучи и плуты, то ли дело покойный Блюментрост, врач Петра I". Лесток зубами скрежетал от негодования, но не возражал. Придет время, и он свое возьмет! Блюментрост, врачевавший по методу Парацельса, лечил метал-лами, и Лесток в свое время даже пробовал у него учиться и делал выписки из рукописного лечебника. Найти теперь эти выписки стоило большого труда, и Шавюзо переворошил груду старых бумаг. Зачем они понадобились, Лесток и сам толком не знал, но в глубине души теплилась надежда на внезапный недуг государыни. Новая, неведо-мая болезнь, и он будет признан, и предложит уже не кровопускание, нет, а совсем новую методу. Скажем, сердцебиение... Вот оно -- толченое в порошок золото, давать его с рейнским или с водкой коричной по пять зерен. От лихо-радки сухотной лечат составы олова, в рвотный порошок входит не только сулема ртутная, но и загадочный "меркуриум дулцие" и еще водка с лягушачьим млеком. Но где их взять, новые заболевания го-сударыни? Разве что меланхолическая болезнь и печали, которые хоть и редко, но настигают ее среди пиров и маскарадов. Лесток не заметил, как стал искать в старых рукописях раздел "яды". Не для государыни, упаси Бог, но уж Бестужеву, доведись ему врачевать, он бы изготовил рецепт, даже если бы ему понадо-билось не лягушачье млеко, а птичье. Но ядов в записках он не на-шел, может, неприлежно учился, а может быть, у Блюментроста не было такого раздела в лечебнике. Правда, при дворе и по сию пору к его должности прибавляют приставку "лейб", но это только по старой привычке. Государыню теперь пользует голландец Бургав, а Лесток довольствуется практи-кой у великой княгини Екатерины и ее царственного супруга. Но Екатерина редко болеет, Петр предпочитает других лекарей, и теперь у Лестока масса свободного времени. День он начинает с проклятия Бестужеву, этим же и кончает его. Лесток не сдался, нет! Завел дружбу с прусским послом Финкенштейном, присланным в Россию вместо Мардефельда, изгнанного за шпионаж, женился на девице Менгден, с Екатериной он давно нашел общий язык, придворные продолжают быть почтительны... Он может появиться при дворе в любое время суток, вот только в покои госу-дарыни не смеет как прежде войти без стука. Но отношения у них остались теплые, Елизавета верит в его преданность, верит и, черт побери, в Бестужева! -6- Мальтийский рыцарь Сакромозо появился только к вечеру, как раз к ужину, и Лесток пригласил его к столу. Тот охотно согласился: о поваре Лестока ходили по Петербургу легенды. Рыцарь был молод, хорош собой, во всем, что касается жизнен-ных благ, обладал отменным вкусом. Благородная бледность лица и надменность его выражения придавали рыцарю загадочность, из-за которой Лесток при каждой встрече одергивал себя: "Друг мой Гер-ман -- осторожнее... Этот человек -- черная лошадка!" Сакромозо был прямо нашпигован тайнами. При первом их свидании, фактически -- знакомстве, рыцарь отвел Лестока за штору и вручил в несколько раз сложенную плотненькую записку, которая ока-залась письмом от высланного из России Брюммера, бывшего вос-питателя великого князя Петра Федоровича. Брюммер был выслан со скандалом, на имя его был наложен запрет, а теперь в письме он сообщал ничего не значащие банальности. Главным было то, что он рекомендовал господина Сакромозо как человека надежного и по-рядочного. Но помилуйте, зачем рыцарю Мальтийского ордена реко-мендательное письмо, да еще вынутое из потайного кармашка? Двести лет назад родосские рыцари получили у Карла V во владение остров Мальту, дабы защитить в Средиземном море хрис-тианский мир от турков и африканских корсаров. Рыцари с честью выполнили возложенную на них задачу, слава Мальтийского ордена столь безупречна, что они не нуждаются в чьей-либо рекомендации, тем более в протекции бывшего обер-гофмаршала Голштинского дво-ра. Лестоку пришла в голову мысль, что в недрах модного костюма Сакромозо кармашков не меньше, чем потайных ящиков в бюро, и что если славного рыцаря взять за ноги и потрясти, то на пол посыпятся не только записки из Германии или, скажем, Франции, но так-же от турок и африканских корсаров. То, что Сакромозо рыцарь,-- это ясно, вот только с Мальты ли? Понять бы, чего он добивается, чего хочет? И какая ему может быть выгода от бывшего лейб-медика? Лесток сейчас не та фигура, на ко-торую ставят в большой политической игре. Но очень скоро Лесток понял, что Сакромозо послан ему самим небом. Рыцарь был как раз тем человеком, через которого можно будет возобновить обрубленные связи с европейскими домами. Только надобно закрутить хорошую интригу и доказать Елизавете, что без его, лестоковых, услуг ей не обойтись. А если будет чуть-чуть шпионства, так это только во благо России. Пытаясь запродать себя подороже, Лесток так оформил их от-ношения, что рыцарь сам искал встреч с лейб-медиком, последнему оставалось только назначить час и место свидания. Между делом Лесток помог сближению рыцаря с молодым дво-ром. Петр Федорович отнесся к далекой Мальте без должного инте-реса, зато юная Екатерина была в восторге от экзотического знаком-ства. Их живые беседы были посвящены тайнам мальтийского ры-царства: "А правда ли, что орден сказочно богат? А какие они, воины-иоанниты? Расскажите, о1 расскажите о великом магистре Ла-Валетте!" И Сакромозо рассказывал... В иные минуты Лесток готов был поклясться, что рыцарь видел Мальту только во сне, а сведения о ней почерпнул из книг. Но с другой стороны... "Ах, Герман,-- говорил он себе.-- не доверяй инту-иции, верь факту! Что ты знаешь о ближайших задачах ордена? Понять бы, кому Сакромозо служит?" Первый их разговор был посвящен Франции, О, искусство тонкой беседы, когда по гостиной порхают сама простота и доброжелатель-ность, когда каждое слово собеседника воспринимают с восторгом и тут же дают понять, как он умен и остроумен, а тот, простак, и распахнет душу! В такой беседе Сакромозо был бесподобен. Но Лес-ток, старая лиса, сам играл с ним в поддавки. Еще только что говори-ли о том, как велики сосульки на здании сената, какой дивный эки-паж у графа Разумовского и как искусно разрисован плафон в при-хожей у Анны Алексеевны Хитрово, и вот уже Лесток должен отве-тить на невинный вопрос: -- Правда ли, что Шетарди в бытность свою в Москве пробил бутылкой голову послу д'Аллиону? Говорят, посол прячет под пари-ком огромный шрам. -- Пустое,-- рассмеялся Лесток.-- У них действительно была ссора. Д'Аллион устроил из посольства мелочную лавку, накопил в нем товаров и принялся торговать. Шетарди возмутился этим, вспых-нула ссора, но в ход пошли не бутылки, а шпаги. Дуэли не получи-лось. Шетарди отвел шпагу рукой и поранил пальцы. Только и всего. Этой истории четыре года, она с бородой. -- Но ведь Шетарди был выслан из России не за дуэль, не прав-да ли? Он был нескромен. Забыл, бедняга, что почта в России при-надлежит Бестужеву, а потому письма его были вскрыты. -- У нас, как и во всяком государстве, есть цензура,-- холодно сказал Лесток. -- Конечно, но отношения России и Франции оставляют желать лучшего,-- вкрадчиво заметил Сакромозо. Лесток вздохнул. -- В чем причина? -- продолжал Сакромозо.-- Неужели госуда-рыня Елизавета не могла простить Франции выходки Шетарди? Насколько я знаю, маркиз был примерно наказан дома. И потом, вы сами говорите, эта история с бородой... "Он служит Франции",-- отметил про себя Лесток, вежливо улы-баясь и медля с ответом. -- О! Если вам неприятен вопрос, я не буду неволить вас, В конце концов не пристало в частной беседе обсуждать полити-ческие тайны. -- Никакой тайны здесь нет,-- ответил наконец Лесток.-- Госу-дарыня благоволит к д'Аллиону. Но Париж отказывает государыне нашей в императорском титуле. А как же обмениваться дипломати-ческими нотами при этаком неестественном положении? Людовик почему-то уперся, простите, как бык... У него, видимо, нет хороших советчиков. Лесток не грешил против истины, впоследствии именно эта при-чина выставлялась как главная при разрыве дипломатических отно-шений с Францией, но лейб-медик знал, что подобная информация малого стоит. Русские министры не делали тайны из неуважительно-го отношения Людовика XV к русской императрице. Второй разговор с Сакромозо произошел в доме прусского посла Финкенштейна, куда Лесток был приглашен на ужин. Встреча с ры-царем была полной неожиданностью, и как-то само собой получи-лось, что они уединились, пошли вдвоем смотреть персидские миниа-тюры. Оба, как выяснилось, были большие охотники до этого вида искусства -- не корми, не пои, на месяц отлучи от карт, только дай всласть полюбоваться персидскими миниатюрами. Однако в отдален-ной гостиной старые фолианты с персами были забыты, разговор прыгнул на лаковую живопись, вспомнили Монплезир, любимый дво-рец Петра. -- А правда ли, что Петр Великий выменял у прусского короля Вильгельма, батюшки ныне правящего Фридриха, отряд гренадер на кенигебергский янтарь? -- Святая правда,-- согласился Лесток.-- Янтарь понадобился государю для отделки кабинета. Вы его видели? Янтарная комната теперь -- гордость Петровского дворца. "Он служит Пруссии,-- с уверенностью подумал Лесток.-- Как ловко он подобрался к сути вопроса!" Старая тяжба Елизаветы с Фридрихом о возвращении солдат-ве-ликанов на Родину вошла сейчас в новую стадию. Кроме гренадер, отданных на чужбину Петром, государыня пеклась о солдатах, по-павших в Пруссию при содействии Анны Иоанновны. Елизавета гово-рила при этом высокие слова, но Лесток понимал: главное в этой тяжбе -- насолить "Надир-шаху", как прозвала Елизавета Фридриха, доказать этому прусскому вандалу, что не все ему позволено. -- Государыня желает сейчас вернуть на Родину своих солдат,-- значительно сказал Лесток, понимая, что именно этой фразы ждет от него рыцарь. -- Но зачем? -- Как зачем? Из человеколюбия. Старые воины не могут от-правлять в лютеранской Германии свои православные обряды, -- Но ведь совершали же.-- Глаза Сакромозо смеялись.-- Отчего же теперь не могут? Лесток оставил последнее замечание рыцаря без ответа и мель-ком глянул на его руки. Лицо его было бесстрастно, поза непринуж-денна, но руки выдавали его глубокий интерес. Очень подвижные, холеные, с длинными пальцами и розовыми ногтями, они жили своей жизнью -- любопытствовали, недоумевали, удивлялись, а иногда ве-рили. Интересно, о чем его сегодня будет выспрашивать рыцарь? Сладкое мясо ягненка, куропатки с трюфелями и гусиная, вымоченная в меду и молоке, печенка -- прелесть какой паштет готовил из нее повар -- помогут хорошо спланировать беседу. Пока шли из кабинета в столовую, разговор коснулся предстоя-щего маскарада. -- Я не поеду туда,-- несколько капризно заметил Лесток.-- Государыня знает, что я нездоров. -- Вы тоже больны, сударь? -- участливо вскричал Сакромозо.-- Только поднялась от болезни великая княгиня, как лихорадка свали-ла вас1 Уж не заразились ли вы гнилой лихорадкой? Вам надо ле-жать, а я мучаю вас своим визитом! -- Нет, нет... Я вполне пригоден для общения. И будьте спокой-ны, моя болезнь не заразительна. Просто... разыгралась желчегон-ная болезнь, Лесток не хотел ехать на бал, дабы не сидеть за карточным столом рядом с Бестужевым. Последнее время один вид канцлера-- подозрительный и мрачный -- вызывал в Лестоке такую ненависть, что у него и впрямь начиналась изжога. Пока лакей наполнял бокалы вином и обносил салатом, рыцарь продолжал сокрушаться по поводу гнилой лихорадки, которая косит Европу, но как только они остались вдвоем, без обиняков спросил: -- И как продвигается дело с возвращением русских солдат? -- Никак не продвигается,-- несколько удивленно ответил Лес-ток, считая эту тему закрытой.-- Такие вещи не решаются в один день. -- Не отдает Фридрих солдат? -- понимающе рассмеялся рыцарь, и Лесток понял, что Сакромозо известна эта история во всех подроб-ностях. -- Король прусский утверждает, что гренадеры сами не хотят возвращаться на родину, мол, они там, в Германии, семьями обзаве-лись. У некоторых даже внуки. -- Их можно понять,--утирая рот салфеткой, проговорил ры-царь.--Зачем им возвращаться в эту варварскую страну? Чтобы во-евать со своими детьми и внуками? -- Почему воевать? В России, слава Богу, пока мир. -- Мир? -- искренне удивился Сакромозо.-- А за какой надобно-стью тогда двинулась за пределы России армия князя Репнина? Ка-кие другие планы могут быть у армии, кроме войны? -- Ну, тридцать тысяч -- это еще не армия,-- бросил Лесток и понял, что попал в цель. Сакромозо сразу принял безразличный вид и даже спрятал руки под стол, но и без этой азбуки Лесток увидел -- численность войска его весьма интересует. "На этом и будем строить игру,-- подумал Лесток,-- ему нужна армия, а кому он запродаст эти сведения -- время покажет". Сакромозо стал вдруг очень серьезен, почти торжествен. -- Перед отъездом в Россию я был на приеме у их величества короля Пруссии. Беседа была частной, но весьма плодотворной. Мальтийский орден принимает близко к сердцу дела Европы и, в частности, сложные отношения, возникшие между прусским и рус-ским дворами. Лесток понимающе кивнул, пригубил вино. -- В разговоре было упомянуто и ваше имя. -- Фридрих передал мне привет? -- весело спросил Лесток, но Сакромозо не отреагировал на шутку. -- Их величество король Фридрих помянул о ваших заслугах в делах мира и понимания в отношениях прусско-русских и уполно-мочил меня передать вам старый долг -- пенсию размером десять ты-сяч ефимков. "Ну и скор молодец!" -- ахнул про себя Лесток. Ему очень хо-телось спросить: "Деньги при вас?",-- но вместо этого он сказал под-черкнуто вежливо: -- В какой форме мне передать благодарность королю Фридри-ху -- письменно или на словах? -- На словах,-- без тени улыбки ответил Сакромозо. Они отлично понимали друг друга. На сладкое был дивный ореховый торт, украшенный цукатами и инжиром. В отсутствие рыцаря Лесток отпробовал бы добрую поло-вину этого кулинарного чуда, но здесь он решил быть сдержанным. Рыцарь с отвлеченным видом выковыривал из ломтика торта грецкие орехи. -- Вчера у меня случился разговор с голландским посланником Шварцем,-- сказал он наконец, делая какой-то неопределенный жест рукой, словно закручивая ее спиралью.-- Посланник негодует, что армия Репнина застряла в Гродно. Репнин что -- болен? -- Генерал-фельдцейхмейстер не столько болен, сколько стар,-- с готовностью ответил Лесток.-- Армия действительно три недели проторчала в Гродно, но теперь она заметно продвинулась. К местеч-ку Гура... это в десяти верстах от Гродно. А по договору с союзника-ми армия должна была на исходе апреля быть уже в австрийских владениях. А что барон Претлак? Вы с ним не разговаривали? Тоже, должно быть, негодует. А лорд Гринфред? Претлак был австрийским посланником, Гринфред--английским. Привлекая к разговору Австрию и Англию, Лесток расставлял все знаки препинания, называя союзников. -- В Лондоне каждый день высчитывают, сколько миль в сутки проходит русская армия,-- продолжал он насмешливо, словно и не разглашал государственной тайны, а мило острил по поводу челове-ческой глупости,-- По моим сведениям, если пройденные мили разде-лить на дни, то получится, что наша армия уже повернула назад. -- А это возможно? -- быстро спросил Сакромозо. -- Ни в коем случае! Она идет к Рейну. Зачем? Ах, сударь, я думаю, об этом не знает еще Господь Бог, настолько запутал Все-вышнего канцлер Бестужев. В Иностранной коллегии запротоколиро-ваны все его противоречивые указания. -- В Иностранной коллегии? -- А где же еще? Этим занимаются тайный советник Веселовский, а также генерал-фельдмаршал Леси, вице-канцлер Воронцов и кригс-комиссар Апраксин. Армия идет через Литву на Краков, затем в Силезию. Идет одной дорогой, разделившись на три колонны. Пла-тят, а также обеспечивают продуктами и фуражом англичане. Счи-тается, что армия идет для восстановления мира в Европе. Однако,-- Лесток поднял палец,--если для восстановления мира понадобится еще одна война, Россия пойдет на это, естественно, вместе с союз-никами. -- С кем именно? -- По обстоятельствам, мой друг,-- вздохнул Лесток и подивился внутренне, как естественно он назвал Сакромозо своим другом.-- Одного боюсь, что Бестужев задержит продвижение нашей армии и этим спасет ее от неминуемого поражения. Рыцарь долго смеялся над удачной остротой, которая через день полностью вошла в депешу прусского посла своему государю в Пот-сдам. На все вопросы в этот вечер рыцарь получил ответ, время следующей встречи -- оговорено, обещания кое-что узнать, вернее уточ-нить--даны. Ах, лейб-медик, налицо шпионская деятельность, но более всего Лесток пострадал именно за остроту в депеше Финкенштейна, которая была расшифрована в кабинете Бестужева, перепи-сана и тяжелым грузом осела в досье на Лестока, которое собира-лось канцлером уже много лет. -7- На левом берегу Невы, выше впадения в нее Фонтанной речки, размещался район города, называемый ранее Московской стороной и переименованный впоследствии в Литейный по имени заводика, занимавшегося литьем пушек. Первоначально этот район города был задуман как аристократический, и Первой Береговой улице, по за-мыслу Петра, надлежало стать главной магистралью северной сто-лицы. Архитектор Трезини строго распланировал улицы, вдоль на-бережной один за другим выросли дворцы для родственников Петра и самых именитых сановников. Здесь поселились Наталья Алексеевна, любимая сестра царя, и сын его Алексей Петрович, тогда еще наслед-ник, и Марфа Матвеевна -- вдовствующая государыня, супруга по-койного Федора Алексеевича, и любимец царя Юрюс -- генерал-фельдцейхмейстер и директор литейного завода. Дальше находился дом обер-гофмаршала Ливенвольде и роскошные палаты Кикина. Жизнь кипела в Московской стороне, но время забирает всех. Разной смертью ушли в мир иной обитатели аристократического квар-тала. Центр Петербурга переместился, и Литейная сторона зажила новой трудовой и озабоченной жизнью. Дворец Натальи Алексеевны со всеми подворьями был занят Канцелярией от строений и мастерскими департаментами. Дом Алек-сея Петровича перешел в ведение Дворцовой канцелярии, в нем стали варить различные пития для царского дома. В палатах покойной Марфы Матвеевны поселились архитекторы, в бывших амбарах оборудовали печи, и скульптор Растрелли принялся за отлив-ку конной статуи императора. Палаты Кикина были отданы под Морскую академию, в которой проходили курс кадеты и гардема Словом, сейчас, двадцать три года спустя после смерти Петра Великого, Литейная сторона совершенно изменилась против первоначального плана. Указ строить дома "вплоть нити", натянутой между вехами, здесь уже не соблюдался. В былые времена нарушителей, чей особняк выпирал из ряда или, наоборот, пятился в глубь улицы, или -- еще того хуже -- прятался за забором, мало того, что штра-фовали, так еще лишали построенного жилья. Теперь же всюду царствовала живописность почти московская. Искрошив границы площадей, выстроились какие-то склады, палатки, пакгаузы, боком примкнули к улице какие-то новые рубленые хоро-мы, разрослась молодая роща, поглотив останки разрушенного, кое-где еще блестевшего позолотой дворца, сами собой бестолково и не к месту выросли заборы, вдоль них поднялся пышный пырей и прочий бурьян. Улицы стали изгибисты, пробираться по ним в карете стало сущим мучением, не забывайте еще про топкую, пропитанную вла-гой почву. Ближе к Фонтанке разместилась убогая слобода мастеро-вого люда с хижинами, крытыми соломой и дранкой, рынок, прозван-ный Пустым, и наконец литейный завод с башнями и шпилями на них, которые наперекор окружающему пейзажу имели экзотический восточный вид. По соседству с Канцелярией от строений за типовым забором (впрочем, слово "типовой" тогда не применялось, говорили "повтор-ный") разместился каменный двухэтажный дом с высокой с изломом кровлей и крыльцом по центру. Дом этот с садом и подворьями был откуплен у канцелярии неким весьма богатым иностранцем -- юве-лиром Луиджи, работавшим украшения для двора ее величества. Венецианец Луиджи займет особое место в нашем повествовании, а пока лишь скажем, что он же является хозяином небольшого фли-гелька с мезонином, стоящего -в- глубине сада. Флигелек два года назад был снят мичманом Корсаком с семей-ством. Дом этот, может быть, и не отвечал всем запросам молодого мичмана, он был мал и отнюдь не дешев, по весне подвалы его зали-вала талая вода, плодя целые сонмы лютых комаров, но сад и некая изоляция от большого города пленили жену его Софью и маменьку Веру Константиновну. Сам мичман находил удобство в том, что бук-вально в двух шагах находилась удобная пристань, к которой могли подходить катера, верейки и рябики. Кроме того, Морская академия была рядом. В академии Алексей Корсак учился два последних кур-са, имел добрые отношения с преподавателями, посему, хоть и слу-жил теперь на флоте, был в палатах Кикина частым гостем. Спроси у Софьи любой -- счастлива ли она в браке? -- о, конечно, другого ответа нет и быть не может! У нее лучшие в мире дети, Николеньке уже четыре года, Лизанька -- прелестный младенец. Ве-ра Константиновна почти примерная свекровь. Время не охладило Алешиных чувств, не убавило нежности, и Софья ни в коем случае не завидует женам сухопутных мужей, которые видят своих супругов каждый день или хотя бы каждую неделю. Она жена моряка, и этим все сказано. Но одно дело, когда моряк в плавании, торговом или географи-ческом, или, скажем, держава воюет. Но если флот русский пребы-вает в состоянии постоянного ремонта, если чинят и зимой, и летом, то можно, кажется, выкроить время для семьи. Три года Алеша с хмурым и решительным видом твердил, что эскадра давно бы вышла в море, если б не равнодушие Адмиралтейства, не происки чиновни-ков Военной коллегии, месяцами пропадал в Кронштадте, словно ку-пец, занимался покупкой такелажа и леса для мачт, а потом и вовсе отбыл в безвременную командировку в порт Регервик бить сваи. Те-перь пишет письма и в каждом заверяет, что если к следующему месяцу не вернется, то непременно заберет Софью с детьми к себе. А зачем ей в Регервик, если и в Петербурге хорошо? Вера Константиновна в отличие от Софьи ко всему относилась спокойно. Удел мужчин -- служить, удел женщин -- ждать, она давно привыкла к отсутствию сына. На старости лет Господь подарил ей семью и сподобил жить в столице! Петербург поражал ее вообра-жение. Проживя всю жизнь в псковской глуши, она не переставала восхищаться славным городом и удобством его быта, а что касаемо погоды и угрозы наводнения, то все в воле Господней, а дождь тоже божья роса. Внуки ее забавляли, но она не вмешивалась в их воспитание, не ссорилась с няньками, не выговаривала Софье, что гуляют много и лекарь у детей плох. Вера Константиновна вела хозяйство, и хоть в доме милостью благодетеля Софьи князя Черкасского был полный достаток, можно даже сказать -- богатство, она экономила на каждой мелочи, находя невинную радость в том, чтобы набивать чулок моне-тами разного достоинства -- "на черный день". Она сама ходила со служанкой на Пустой рынок, отчаянно торговалась в мясных рядах, и в овощных, и в рыбных, но совершенно теряла бдительность в по-судной лавке, которая торговала раз в неделю. При виде пузатого молочника с цветком-колокольчиком или ло-патки для пирога с длинным стеблем и львиной рожей на конце, или старинной чары в виде лебедя, она забывала, что "черный день" впол-не может обойтись без подобных излишеств. Принеся посуду домой, она прятала ее в шкапчик под ключ, а потом, краснея, как девица, и кляня себя за расточительность, показывала покупки Софье. Та пожимала плечами: "Нравится, маменька, так и покупайте". Не таких слов ждала она от невестки. Софья должна была восхититься, потом узнать цену, потом порадоваться удаче, потом намекнуть -- а не без-умство ли это, тратить деньги на безделицы, и наконец простить свек-ровь за любовь к искусству. Равнодушие Софьи обижало, и Вера Константиновна зареклась--полушки медной не тратить больше на красоту! Но через неделю она попадала в посудную лавку и все на-чиналось сначала. Словом, жизнь в семействе Корсаков была тихая, размеренная, и, направляясь во флигель под кленами, Никита Оленев вполне пред-видел, как трудно будет уговорить Софью поехать с ним на маскарад. Алеша аккуратно писал другу, и в каждом письме непременно про-сил позаботиться о жене. Свою заботу Никита видел не только в том, чтобы справиться о хозяйственных заботах и предложить свою по-мощь, но и в необходимости развлечь Софью, если представится слу-чай. Бал-маскарад в зимнем дворце, что может быть восхитительнее! Там будут петь итальянцы и представлять живые сцены, сама госуда-рыня, наследник и великая княгиня предстанут перед публикой в маскарадных костюмах, весь Петербург будет там, чтоб танцевать до утра. Время от времени Никита опускал руку в карман и ощупывал пригласительный билет, отпечатанный в Дрездене на атласной бумаге, украшенный причудливым рисунком. Билет с великим трудом до-стала во дворце Анастасия: Саша не забыл просьбы друга. Сзади раздался гортанный крик, Никита поспешно отступил в сторону. На мост выскочила карета, и Никита увидел в окошке лицо мужчины, показавшееся ему знакомым. Встретившись с Никитой глазами, мужчина поспешно задернул шторку, словно намереваясь скрыть от постороннего взгляда соседа в треуголке. Карета благополучно миновала мост, выскочила на мощенную деревянными плашками мостовую, и вдруг -- крак! -- колесо попало в выбоину, здесь же, как на грех, подвернулся камень. Если бы не мастерство кучера, карета непременно завалилась бы набок. А здесь она каким-то чудом остановилась, и только колесо, соскочив с оси, продолжало самостоятельно катиться, поспешая к месту назначения. "Ax", "ox", "тудыть тебя" и прочий набор междометий! Кучер поймал колесо и застыл около кареты, почесывая затылок: одному, пожалуй, не управиться. Из кареты вышли двое, обругали кучера, но сдержанно, не по-русски, и быстро пошли прочь от кареты. На ходу тот, что задерги-вал шторку, оглянулся, и Никита его наконец узнал. Дворянин, приехавший в Россию по делам купеческим,-- Ханс Леонард Гольденберг. Это был первый иностранец, кому Никита оформлял паспорт, и, конечно, он не запомнил бы Ханса, если бы обер-секретарь не торопил, прямо бумагу из рук рвал -- скорей, дело важное. У Гольденберга была запоминающаяся примета -- правая бровь рассечена шрамом и вздернута, словно в усмешке. Кучер, смачно ругаясь, ставил колесо, вокруг собрались зеваки. Спутника Гольденберга, высокого красавца в подбитом мехом плаще и треуголке с позументом, Никита раньше не видел. А почему, соб-ственно, красавца? Может, у него нос длинный, как морковь, и косо-глазие -- что скажешь о человеке, видя его только со спины? Но рост, посадка головы, походка -- все выдавало в незнакомце породу. Никита выпрямился, подобрав живот, изящным движением по-правил шляпу и, копируя походку незнакомца, легко зашагал за ними вслед. Вот как нужно ходить! Тогда хоть со спины, но каждый ска-жет -- вон красавец пошел... Видимо, двум мужчинам показалось, что их преследуют. Они при-бавили шаг, а потом резко свернули за угол. Никита рассмеялся, позволил себе расслабиться и своей обычной походкой вошел в калитку сада господина Луиджи. Софья очень обрадовалась его приходу, потащила в детскую, на-казала кухарке увеличить вдвое количество блюд к обеду -- у нас гость дорогой! -- но когда услышала про маскарад, категорически сказала -- нет. Никита вздохнул и принялся уговаривать. Софья слушала его, насупившись. Куда ехать, если у Николеньки горло красное, а Лизанька с утра капризничает! И потом, с чего он взял, что она жертвует собой ради дома? Жертва -- это когда на кос-тер идешь, когда во имя высокого жизни не жалеешь, а отказ от всей этой мишуры -- бала, танцев -- помилуйте, это просто исполнение материнского долга. Тогда Никита повернул разговор на боковую тропочку, как бы к Софье отношения не имеющую. -- Голубчик мой, Софья, пойми... Ты обяжешь меня на всю жизнь! Билет на две персоны. Я не могу ехать во дворец без дамы! С таинственным видом он начал намекать на некую интригу, в которой Софья могла бы ему помочь, говорил, что она должна заме-нить на балу Алешку, который уж точно никогда не отказал бы другу. -- Но я замужняя дама, я не могу ехать во дворец с посторон-ним мужчиной! -- Это я-то посторонний? -- Я никогда не была в императорском дворце. Я не представлена ко двору! -- Я тоже не был. Я тоже не представлен. Что из того? Маскарад не признает условностей! Дело решила Вера Константиновна. Она явилась в комнату, по-стояла в дверях, слушая их перепалку, и сказала решительно: -- Непременно надо ехать. Это такая удача -- билет во дворец. Если Софья не поедет, бери, Никита-друг, меня. Уж я-то найду, чем заняться на маскараде.-- Она вскинула голову и ушла на кухню сле-дить за кухаркой, чтоб та не извела лишних продуктов. -- А костюм? Никита понял, что барьеры пали. -- Через полчаса сюда приедут Сашка с Анастасией и привезут роскошный костюм! При упоминании о Белове Софья слегка нахмурилась. Нельзя сказать, чтобы она недолюбливала Сашу, скорее просто стеснялась -- уж очень он был в себе уверен и еще скрытен, еще напыщен, а потом эта дурацкая манера острить и все осмеивать! Право, его насмешли-вость касалась до всего, он мог ерничать даже по поводу детских болезней. А его отношения с Алешей... "Твоя приверженность к рус-скому флоту просто смешна,-- так он говорил.-- Это безрассудст-во -- любить то, чего нет!" Алеша относился к подобным замечаниям со смехом, он вообще прощал Саше любые слова и выходки, но Софья их прощать не хотела. Другое дело -- его жена. Ее нельзя было назвать подругой, сли-шком они были разные, да и виделись крайне редко, но Анастасия любила их флигелек, часами могла слушать про детей, и Софья за-бывала, что она гордячка, что приближена к государыне и ведет жизнь совершенно отличную от ее собственной. Саша приехал один, был сух, официален, сказал, что Анастасии не удалось вырваться из дворца и что она их там встретит. Нахму-ренное лицо его как нельзя шло к чопорному испанскому костюму: атласной, подбитой ватой куртке с неимоверно узкой -- не вздох-нуть -- талией и короткими штанами-трубками. Костюм Никиты не имел названия, что-то средневековое, скажем, из одеяния алхимиков: бархатный плащ, берет с длинными, подня-тыми вверх ушами и черная маска-лорнет. -- А повеселее ничего не было? -- спросил Никита, примеряя берет. -- А чего тебе веселиться? -- недовольно пробурчал Саша.-- Ты мизантроп, И попробуй подобрать костюм на твой рост? А в этом берете ты похож на Эразма Роттердамского. -- Такой же умный...-- Никита скорчил рожу в зеркале. Но Софья... Приняв трепетными руками коробку с костюмом, она надолго исчезла из комнаты, а потом появилась в чем-то красном, сверкающем, флорентийском или венецианском. Голову ее украшал замысловато повязанный, прозрачный шарф с ниспадающими на пле-чи концами, на висках туго, как пружинки, вились локоны. Эта при-ческа делала ее похожей на одну из итальянских мадонн, а слабая озабоченность больным горлом Николеньки и капризами Лизаньки и, конечно, раскаяние, что она идет куда-то без мужа, выражались чуть заметной складочкой меж бровей, делая ее строгой и по-царски неприступной, -- Богиня! -- развел руками Никита. -- Вам очень идет этот костюм,--согласился Саша, и в голосе его не было ни тени насмешки, а только улыбка и восхищение. Пестрая троица вышла в сад, смеясь и разговаривая. Когда они подошли к дому Луиджи, створки окна на втором этаже внезапно растворились и Саша встретился глазами с обладательницей черных глаз и темных локонов, перевязанных желтой лентой. -- Какая пригожая девица! -- Где пригожая девица? -- встрепенулся Никита.-- Обожаю смотреть на пригожих девиц. Однако в окне уже никого не было. -- Наверное, это Мария, дочь Луиджи,-- сказала Софья.-- Она недавно приехала из Италии. Такая скромница...--добавила она насмешливо.-- Воображаю, как удивил ее наш вид. Они обогнули дом. Для Марии этого времени оказалось достаточ-но, чтобы накинуть мантилью, бросить взгляд в зеркало, сбежать вниз по лестнице, выскочить в сад, а затем, сдерживая дыхание, чин-но, как бы гуляя, проследовать навстречу Софье и ее гостям. -- А вот и она,-- негромко рассмеялась Софья.-- Мария, добрый вечер! Позвольте представить вам моих друзей... Испанец Белов щелкнул каблуками неудобных туфель. Эразм Роттердамский, он же Никита Оленев, склонился в поклоне, пома-хивая беретом, словно пыль с дорожки сдувал перед очаровательной девицей. Мария присела, лукаво тараща на него округленные глаза, -- Мне кажется, я вас где-то видел...-- нерешительно промямлил Никита. -- Я тогда была как мокрая курица, которую сунули в про-рубь,--с удовольствием согласилась Мария.--Я вас сразу узнала. У меня остался ваш плащ. Я принесу...--Она сделала стремительное движение, но Софья удержала ее. -- В другой раз,-- сказала она непреклонно.-- Никита частый гость в моем доме. -- Да, да... А сейчас мы спешим на маскарад во дворец.-- У Ма-рии было такое выражение лица, что Никита невольно говорил изви-няющимся тоном. Он не мог знать, что юная Мария, волнуясь и споря с собой, це-лых три часа, если не больше, не отходила от окна, ожидая его вы-хода из флигеля Корсаков. Кажется, чего проще, пойти к Софье и узнать, за какой такой надобой явился сюда красивый молодой че-ловек. Но это было совершенно невозможно, ноги не шли. Что это -- случай? Или он каким-то неведомым способом отыскал ее в огром-ном городе? Но все это не важно! Главное, что судьба, экономная хозяйка, на этот раз расщедрилась. У калитки Никита оглянулся и приветливо помахал девушке ру-кой. - Мы еще встретимся, князь,-- прошептала Мария негромко. -8- Парадный подъезд дворца был ярко освещен факелами. Карет было великое множество: больших и малых, скромных, кое-как по-крашенных и роскошных, обитых бархатом с золотой бахромою, с зеркальными стеклами, с кучерами в буклях и треуголках, гайдуками и скороходами с традиционными булавами в руке. Скороходы в ша-почках, курточках с бантиками явно мерзли и жались к лошадям, пытаясь похитить у них лишнее тепло. Суета, смех, разговоры... Дамы сбрасывали теплые плащи и епан-чи прямо в каретах, феями выпархивали на мостовую, вскрикивая от восторга и холода -- второе мая на дворе, а затем исчезали за высо-кими дверьми. Гвардейский караул нынче пропускал всех, и уже внутри, в большом вестибюле, приглашенные предъявляли билеты. Маскарады были любимым развлечением государыни Елизаветы, и она привила эту любовь вначале двору, а позднее и всему Петер-бургу, вменив особам двух первых классов давать поочередно костю-мированные балы. Самые первые маскарады носили название "метаморфоз" и состо-яли в наивном и веселом переодевании мужчин в женские костюмы, а женщин в мужские. Государыне очень шел узкий мундир, который подчеркивал талию и крутые бедра, ботфорты удлиняли ноги, и во всем ее облике появлялось что-то озорное, юное. А как забавно вы-глядели ряженые старички и старушки, целый вечер можно было, надрываясь от смеха, рассматривать их нелепые фигуры и кособокую по