кивнул, и Саша подробно рассказал Софье все, что ему было известно об этой истории. Софья слушала его нахмурившись. Она и мысли не допускала, что с Никитой могло вот так, ни с того ни с сего случиться что-то страш-ное, однако тут же поняла, что весь разговор с Сашей надо словно вывернуть наизнанку. Как только Саша мысленно поставил точку, Софья быстро сказала: -- Я знаю, куда он поехал. -- Он вам сказал? -- подался вперед Лядащев. -- Нет... Когда мы ехали с маскарада, мы говорили совсем о другом. Никита хотел развеселить меня, но это у него плохо получа-лось. Против воли мы все время возвращались к убитому. И знаете, Никита как-то философически об этом говорил.-- Видно было, что Софья сама удивилась, что вспомнила эти подробности.--Странно... Впрочем, нет, не странно. Никита всегда видит то, на что другие не обращают внимания. Понимаете? -- обратилась она к Лядащеву. Тот неопределенно кивнул, боясь спугнуть Софьин настрой. -- Никита тогда сказал, что в природе существует... как же он его назвал? Ах, да, закон парности.-- Софья подняла два пальца.-- Ну, в смысле пары каких-то событий. Например, никогда не видел, как лодка переворачивается. А тут мало того, что увидел, как люди в воду попадали, так в этот же день на твоих глазах опять лодка пе-ревернулась. И с этим человеком то же самое. Никита увидел его на мосту в карете, а потом на этом диване... во дворце. -- Какой человек? -- не понял Саша. -- Убитый. Купец... Гольденберг, кажется. Никита ему паспорт оформлял, потому и запомнил. Он потом на маскараде его встретил, и Никите показалось, что тот от него прячется. Но Никита сказал еще, что все это глупости, просто Гаврила заразил его мистицизмом. -- Гаврила -- это?.. -- Камердинер Никиты. Очень забавный и добрый человек. И еще я хочу сказать,-- понизила Софья голос, словно стеснялась,-- на маскараде этот закон пары был соблюден еще раз... В гостиную с улыбкой вплыла Вера Константиновна с рабочей коробкой в руках, села в кресло и неторопливо принялась за шитье. На ней был немецкий наряд; чепец в кружевах, атласная, обшитая бахромой по подолу юбка, но все-таки в этом наряде проскальзывало что-то русское, допетровское. Она не собиралась принимать участия в разговоре и зашла только из приличия -- что-то уж слишком заси-делись гости с замужней дамой. Разговор при ее появлении сразу прекратился, и все взоры .устре-мились на рабочую коробку. Человеку свойственно вдруг замереть и тупо уставиться на какой-либо предмет, будь то огонь, вода или де-ловитые пухлые руки, быстро сшивающие куски ткани. Вера Кон-стантиновна почувствовала напряженность гостей и осведомилась вежливо: -- Не прикажете ли чаю аль кофею.-- И видя, что гости молчат, все также напряженно в нее вглядываясь, добавила беспомощно:-- Может, шоколаду? Сошлись на чае, и Вера Константиновна ушла распорядиться. Лядащев тут же вернулся к прерванному разговору. -- Я не очень понял, Софья Георгиевна, смысл вашей последней фразы. Что значит закон пары соблюден еще раз? -- На маскараде был человек очень похожий на Никиту,-- охот-но пояснила Софья.-- В маске их вообще нельзя отличить. Показалось ли ей, или Лядащев первый раз изменил своему не-возмутимому выражению лица и чуть-чуть нахмурился. -- Он был в таком же костюме? -- Ну не совсем в таком же, но... очень похожем, тот же берет, плащ... И этот двойник разговаривал с убитым... То есть тогда он был еще жив.-- Софья запуталась в словах и беспомощно махнула рукой. -- Вы хотите сказать, что Оленев был одет на маскараде точно так же, как некий мужчина? Вы считаете, что Оленев сознательно это сделал? Он не объяснял вам -- зачем? Софье не понравился напористый тон .Лядащева, очень не понра-вился. -- В чем это вы подозреваете Никиту? И какое вы имеете на это право? -- Она встала и с негодованием заходила по комнате.-- Ни-кита вообще этого двойника не видел. Я хотела ему об этом сказать, но забыла. Я не думала тогда, что это важно. -- Костюм для Никиты в прокатной лавке брал я сам,-- вмешал-ся Саша.-- Он мне ничего определенного не заказывал. Сказал толь-ко -- поскромнее. И потом на его рост вовсе не просто подыскать костюм! Софья задержалась подле Лядащева, весь ее вид говорил: ну вот, видите?! -- Допустим, это случайное совпадение,-- задумчиво сказал тот, глядя мимо Софьи. -- Что значит "допустим"? В чем вы нас подозреваете? Вид у Софьи был до крайности возбужденный, ей и в голову не приходило скрывать свою обиду от Лядащева, она разве что ногами не топала, и он, опомнившись, обратил все в шутку. -- Простите, Софья Георгиевна. Это у меня привычка такая ду-рацкая, на все говорить--допустим. Встаю утром, смотрю в окно и говорю себе: допустим, идет дождь... Или, допустим, я пью кофе... -- Допустим, мы будем пить чай... Раньше про кофе надо было думать,-- вмешался с улыбкой Саша, стараясь убрать с лица Софьи остатки озабоченности, и как ни в чем не бывало вернулся к прежне-му разговору:--А скажите, Софья, вы упомянули, что в маске их не отличишь. Значит, вы видели двойника Никиты без маски? -- Да. Я танцевала, потом танец кончился, и я его увидела со спины в глубине зала. Конечно, я бросилась к нему. А мужчина снял маску и сказал: "Милое дитя...о Рядом стоял Гольденберг. Он ска-зал что-то по-немецки этому высокому, и они долго смеялись, -- Опишите, как выглядел двойник. -- Лицом он совсем не похож на Никиту. Вообще он неприятный человек, знаете... Такой насмешливый взгляд! Так смотрят люди, для которых все вокруг дурочки и дураки, один он умный.-- Она по-молчала, подыскивая слова, потом добавила:-- Лицо очень бледное, и еще у него очень заметные руки... их помнишь... Софья еще помнила мушку, приклеенную к подбородку, настолько большую, что в голову пришла мысль, что он прятал под этой мушкой шрам или порез -- поранили, когда брили, помнила указательный па-лец с большим кольцом, этим пальцем незнакомец фамильярно взял Софью за подбородок, а она ударила по нему веером. Все эти подроб-ности не хотелось рассказывать гостям. -- Теперь скажите, куда поехал Никита? -- перешел Лядащев к своему главному вопросу.-- Почему вы молчите? Она еще размышляла: сказать не сказать, не повредит ли она Ни-ките излишней откровенностью, и вообще -- мало ли куда он мог отлучиться на три дня, почему обязательно--пропал?!--как Саша пресек ее колебания неожиданным вопросом: -- Он поехал к великой княгине Екатерине? -- А ты откуда знаешь? -- Волнуясь, Софья зачастую обраща-лась к Саше на "ты", но потом возвращалась к прежним, несколько отстраненным отношениям. -- Догадался. -- Вот и я... догадалась.-- Софья умоляюще посмотрела на Лядащева. Взгляд ее говорил -- не навреди! Если узнал чужую тайну да еще такую деликатную -- молчи. И корила себя, что проболталась. -- Никита был знаком с великой княгиней, еще когда она была невестой,-- осторожно сказал Саша.-- Собственно, он и не знал то-гда, что она невеста. Познакомились по дороге из Германии в Рос-сию. Ответный взгляд Лядащева сказал, что он понял куда больше, чем услышал. Софья не знала, куда деть глаза; это ужасно, от-кровенничать с Тайной канцелярией, даже если Василий Федорович, как утверждает Саша, "хороший человек". -- Может быть. стоит поговорить с Анастасией? -- обратилась она к Саше.-- Во дворце ведь все все знают. -- Знают, да молчат,-- неохотно отозвался тот.-- Государыня и все прочие отбыли в Петергоф, а молодой двор отбыл в Царское Село. Вот и все новости. Дверь деликатно скрипнула. Служанка принесла чашки, медный кувшин с кипятком и жаровню с углями. Вера Константиновна принялась сама готовить чай. Просто удивительно было, как легко Лядащев переключился на простые, обыденные вопросы. При этом он обращался в основном к Вере Константиновне: ах, у нее двое внуков, как это приятно, а у него только пасынок... да, он зна-вал ее сына Алексея, весьма приятный молодой человек. Незамет-но разговор перешел на галерный и парусный флот. Вера Констан-тиновна в этом мало понимала, Лядащеву тем более было глубоко наплевать на этот вопрос, но говорили они с упоением. Как только интерес к русскому галерному и парусному флоту истаял, гости начали прощаться. Софья ждала, что Саша улучит минутку, отзовет ее в сторону и скажет что-нибудь такое, что не надо знать Лядащеву, или постарается ее утешить, подбодрить. Ничего этого Саша не сделал, сказал только, что заедет сра-зу же, как появятся новости. Его прощальная улыбка была скорее вежливой, чем сердечной. "Он стесняется этого Лядащева,-- подумала Софья, оставшись одна,-- боится выглядеть мальчишкой..." Это было так похоже на Сашу, что она не огорчилась, но позднее ее стала тревожить дру-гая мысль: Саша боялся показать ей, что дело с пропажей Никиты куда серьезнее, чем ей представлялось. -14- Отдав лучшие годы жизни своей службе в Тайной канцелярии и возненавидев это заведение всей душой, Лядащев Василий Федоро-вич пять лет назад вышел в отставку, женился и зажил барином. Вдова подполковника Рейгеля была не только богата, но и краси-ва, добра, щедра, а если и глуповата, то где их взять -- умных. Но уж что совсем непереносимо -- обожала давать советы и неукос-нительно следила за их исполнением. Словом, брак не дал Василию Федоровичу истинного вечного блаженства, но он на него и не рассчитывал. Вначале жили в Москве, потом в Кашире в огромном, богатом и несколько запущенном имении. Оно могло давать доходы вдвое больше обыкновенных, но управляющий был разгильдяй, староста -- плут, крестьяне нерадивы -- обычная русская история. Лядащеву и в голову не пришло вмешаться каким-то образом в эту систему, пы-таясь ее улучшить. Он уговорил жену не расстраиваться попусту и поехать посмотреть свет. Уж поездили по Европам, поездили. Лядащев вошел во вкус вольной жизни, понравилось ему и расточительствовать, тратя деньги на "безделки", как называла их супруга Вера Дмитриевна. Началось все с того, что в каширском доме все часы либо спешили, как неуемные торопыги, либо вовсе не шли, являя собой как бы скульптуры, украшенные зачем-то циферблатами. Василий Федорович приступил к их осмотру и к своему величайшему удив-лению починил, затикали. Красота механизма, вот что его порази-ло! Как все ловко придумано, а пружина не иначе как спрессован-ное время. Ослабляясь, она дарит нам секунды жизни, высочайший божественный дар! Он побывал во многих часовых мастерских Германии и Франции, ездил в Руан, где творил свои часы мастер Легран, посмотрел круглые карманные часы -- "нюрнбергские яйца", и всюду покупал, торговался, выменивал, а потом упаковывал замечательные творения механики и, не доверяя оказиям в Россию, а тем более почте, возил часы с собой в специальных, самим сконструированных ящи-ках. Любимая супруга никак не мешала увлечению мужа, и уже за одно это Василий Федорович с радостью прощал ей любые издержки характера. По возвращении домой богатства были распакованы, выставлены в библиотеке, заведены, и зазвучал вселенский перестук -- симфо-ния времени. Лядащев и в России не оставил собирательства, по-тому что часов из Европы было завезено много, а людей, готовых расстаться со своими механизмами -- настольными, напольными и карманными, было тоже достаточно. Он брался теперь за починку са-мых сложных часов, и поэтому с гордостью говорил жене, что он не только граф и барин, но еще и часовщик. Каждый часовщик в душе еще и философ. Время -- загадка все-ленной. Ум человеческий не может постичь, что есть бесконечность, но, вот, пожалуйста, время... Оно всегда было и не может кончиться. Но, простите, время может кончиться в нашем сознании. Вот я уже труп, и нет времени, потому что время -- это движение. Но ведь и труп не пребывает в покое, его гложут черви, он станет по-том почвой, зато душа бессмертна. Есть здесь о чем подумать и вкусить философического чтива, можно развлечься еще книгами по истории часов от древних, библией помянутых, гномов до маятников. В каждом циферблате Лядащев находил сходство с человеческим лицом, тут были и мудрецы, и праведники, простаки с шепелявым боем, а про розовые часы с ангелочками и розочками он говорил: "Экая мордашка!"... Лядащев оставил Москву и переехал в Петербург по настоятель-ному совету супруги: она хотела быть близкой ко двору. Это толь-ко называлось постно -- советом, а на самом деле было капризом, неумеренным желанием настоять на своем. Да черт с тобой, женщи-на! Поехали, часы вот только упакую. В конце концов не так уж это плохо, переехать в столицу. Опять же по настоятельному сове-ту Веры Дмитриевны он возобновил отношения с Беловым. Голово-кружительная карьера молодого человека, который всего пять лет назад был у нее в доме репетитором, не давала ей покоя. "Дружи с ним, я тебя умоляю! Анастасия Ягужинская, говорят, теперь первейший человек при государынею. Приятно выполнять советы, если они соответствуют твоим жела-ниям. Встретились, поговорили, словно и не было этих пяти лет. Саша всегда был симпатичен Василию Федоровичу, кроме того, не считая себя мистиком, Лядащев тем не менее полагал, что они связаны с Беловым самой судьбой -- ведь не кто иной как Саша устроил когда-то его женитьбу. При десятилетней разнице трудно дружить, но Василий Федорович говорил себе с иронической усмеш-кой, что испытывает к Саше отцовские чувства. Это так естественно при Сашином уважении, хотя порой трудно разобраться, к чему Белов испытывал больше почтения -- к Тайной канцелярии или к самому Лядащеву. Почему-то Саша решил, что Василий Федорович вернулся на службу в прежнее ведомство. Пусть его, зачем разубеждать, оправ-дываться, тем более, что представился случай помочь -- если не де-лом, то хотя бы советом. Без особой натуги Василий Федорович внял Сашиным уговорам и нанес визит милой девочке Софье, Просто удивительно, что она мать двоих детей. Разговор против ожидания получился интересным. Здесь было о чем подумать. По возвращении домой Лядащев на цыпочках, дабы избежать забот супруги, прошел в библиотеку и за-перся там на ключ. Успокаивающе тикали часы. Он сел к столу, положил перед собой чистый лист бумаги, запалил свечу и надолго задумался, глядя на огонь. Пламя горело ровно, только кончик его поминутно делился натрое, образуя зубцы прозрачной короны. Вокруг фитиля скоро вытопилась ямка, воск капнул на бумагу и за-стыл в виде носатого профиля. Лядащев ткнул пером в еще мягкий воск, наметив глаз. Потом перо его пошло само бродить по бумаге. Говорят, что по бессознательным рисункам можно определить характер человека. Характер Василия Федоровича выражал себя в виде кущ длинных, словно на болоте выросших листьев и примитив-ных цветков, которые все прилепились к одному крайне вертляво-му, изгибистому стеблю. Вокруг кущ выросли какие-то кубики, ромбы, табакерки или домики, потом пошли легкие, как птицы, женские профили. Наконец он перевернул лист и украсил его римской цифрой I, легкая заминка, и цифра облачилась в юбку, потому что была великой княгиней Екатериной Алексеевной. Как говорил этот умник? Думаем, что живем в настоящем, а на самом деле в про-шедшем, забывая о будущем. Можно, конечно, предположить, что Оленев убит. Шел нарядный на свидание, а кто-нибудь из шайки Ваньки Каина его дубиной по голове... Чушь! Семь часов, центр города... Скорее всего он благополучно дошел, и все приключи-лось во дворце. Надобно объяснить Белову, что главное сейчас выяснить, что случилось в этот вечер в покоях Екатерины. Римская цифра II обозначала убитого. Никита с Сашей его обнаружили, Оленев его помнил, потому что паспорт ему оформлял, здесь ничего предумышленного быть не может, простое совпаде-ние. Можно, конечно, тряхнуть стариной, пойти по прежним сослу-живцам, порасспрашивать -- кто мог убить и зачем... Но не только идти по старым связям, вспоминать-то о них было тошно. Сашка человек ушлый, сам разберется, что к чему. Во дворце сплетен как сквозняков. Ill -- это двойник. Как говорил милейший юноша князь Оле-нев -- закон парности. Может быть, и случайное совпадение, но что-то в этом есть. Если их Софья на маскараде чуть было не перепутала, то мог и еще кто-то перепутать, тот, кому Оленев не нужен, а в двойнике как раз есть надобность. Это Сашке хорошо надо в голо-ву заложить -- узнать имя и отчество двойника. Еще нельзя отметать, что Оленев служит в Иностранной колле-гии, а там, как он сам говорил, шпионов ищут. .Инстинктивно Ля-дащев чувствовал, что эта линия самая опасная. Если Оленев угодил в неприятность по иностранным делам, то это гаже всего, по-тому что попахивает Тайной канцелярией. Пальцы давно нащупали проступившее на бумаге восковое пятно. Лядащев обвел его контур, пририсовал парик, и получился Бестужев. Главным занятием Тайной канцелярии в настоящее время было искать болтунов, порочащих славное имя государыни, как-то: го-ворящих, что рождена до брака, что наследник Петр Федорович имеет более прав на престол, чем она, и прочая, прочая... Это не работа, это так.,, семечки. Болтунов было мало, потому что Елизавету любили в народе, а Петра Федоровича только терпели, куда ж недоумку на трон, лучше подождать, пока сына родит. Болтунов мало и работы мало, но был в Тайной канцелярии круг людей, ко-торые имели дополнительные обязанности и дополнительных началь-ников, чья иерархическая лестница восходила к самому канцлеру Бестужеву. Этот круг людей, может, их там и было-то всего три-четыре человека, занимался поисками антигосударственных людей не столько в России, сколько в недрах прилегающих к ней иност-ранных государств. Если Оленев пропал из-за усердия этих трех-четырех, тогда дело плохо. Тогда и убитый немец имеет отношение к делу, тогда следствие, розыск и Сибирь. Лядащев зачеркнул трижды бестужевский профиль, сломал вко-нец затупившееся перо и потянулся за новым. Часы на разные голо-са пробили десять. Кажется ему или Пренстон и впрямь фальши-вит? Часы английского мастера Луиса Пренстона были гордостью его коллекции, а теперь -- надо же такому случиться -- отстают чуть ли не на минуту. Василий Федорович ни в коем случае не мог позволить себе копаться в механизме при свечах, но проверить-то необходимо. Ничего серьезного, просто почистить и смазать надо утром. Потом он ужинал, весьма благодарный жене, что она не заме-тила его длительного отсутствия, была за столом мила и предупреди-тельна, велела даже приготовить грог, зная, что муж до него боль-шой охотник. Поленья в камине, трубка, горячий грог, книга, рядом жена нанизывает бисер на нитку, вышивая ему кошелек -- кажется, время остановилось. Василий Федорович и думать забыл о молодом князе, а вспомнил о нем уже в кровати, и то потому, что не мог сразу заснуть. Рядом в кружевном чепце посапывала сладко Вера Дмит-риевна. С улыбкой, вызванной приятным сновидением, она поверну-лась на бок и крепко обхватила мужа рукой. В жесте этом была и нежность, и уверенная власть собственницы. Да куда ему деться, князю Оленеву? Ну работает в Иностран-ной коллегии, и что? Ясное дело, этот стихоплет близко не придви-нется к каким-либо шпионским делам. Либо он объявится через день-два и сообщит самую банальную причину своего отсутствия, либо... Да не может быть никакого "либо" -- у бабы прохлаждается! Лядащев попробовал освободиться от тяжелой, горячей руки жены, но это ему не удалось. Так и заснул... -15- Гаврила зря упрекал Белова .в промедлении. Всего-то промед-ления было три дня, от силы пять, когда Саша не принимал реши-тельных действий, не "бил в барабан", как требовал обезумевший от страха камердинер, а только расспрашивал осторожно, словно ози-раясь среди людей, и ждал, что естественный ход событий сам со-бой все разъяснит, А по прошествии этих пяти дней, когда стало ясно, что Никита действительно пропал, было сделано и заявление в полицию, и составлены опросные листы. Полицейские чины произ-вели надлежащий розыск, были осмотрены военный госпиталь, а так-же странноприимный дом, куда предположительно могли принести ограбленного, избитого, бесчувственного человека. Гаврила настоял, чтобы Саша сделал заявление в Иностранную коллегию о пропаже ее сотрудника. Там поначалу очень всполоши-лись, связались с полицией, на все лады ругая власть, которая плохо борется с разбоем, а потом как-то разом остыли, сообщив Саше официально, что почитают князя Оленева уволенным от долж-ности. Сообщение было сделано с таинственным видом, словно на-меком, что Оленев вовсе не пропал, а находится на каком-то сек-ретном и ответственном участке служения родине, но сколько Са-ша ни бился, пытаясь вытряхнуть из чиновников хоть какие-ни-будь подробности, так ничего и не узнал. Очевидно было, что Иност-ранная коллегия просто блефовала, Саша выполнил все, на чем настаивал практический ум Гаври-лы, но делал это как бы вполсилы, поскольку заранее был уверен, что все эти попытки не дадут результата. Но формальности соблю-дены, и обманутый показным рвением Гаврила решил уповать те-перь только на Бога. Однако судьбе вольно было провести Гаврилу еще через одно испытание. Морская плашкоутная служба обнаружила при разводе моста труп мужчины. Достать утопленника было до чрезвычайности трудно, потому что течение плотно вогнало тело в пролетное строе-ние моста, между балками и стропилами, поддерживающими понтон. Пока поднимали тело, его порядком изуродовали. Ясно было, что мужчина ограблен, раздет, ножевая рана в боку говорила о подлин-ной причине смерти, и хоть покойник не совсем подходил по статьям к пропавшему Никите Оленеву, Гаврила был вызван для опознания. Камердинер наотрез отказался идти на это предприятие без Саши, и когда они прибыли в предутренний час на набережную, бедный Гаврила не стоял на ногах, а почти висел на Белове, шепча молитву. Однако первого взгляда на прикрытое рогожей тело было достаточно, чтобы к Гавриле вернулись силы. Полицейский только поднял рогожу, как камердинер крикнул задышливо: "Не он!" -- и поспешил прочь. У утопленника была борода, вырастить которую можно было только месяца за три, а то и больше того. Вид этой торчащей бороды с запутавшимися в ней щепками и прочей речной дрянью потом долго преследовал Гаврилу по ночам, хотя вид утопленника скорее успокоил, чем напугал камердинера. Конечно, он понимал, что за это время в Петербурге могли еще быть зарезанные и утонувшие, но мысли у него текли в другую сторону. Гаврила рассматривал этого утопленника не как реального человека, а как некий символ убийства и утопления. И раз этим символом стал чужой, неведомый человек, значит такого сорта беда уже не могла коснуться Никиты. "Жив мой голубь, жив! -- сказал он себе.-- Надобно только искать получше". Утвердила в этом мнении еще ночная, ото всех скрытая ворожба на драгоценных камнях. Не берусь рассказать, что он делал в своей лаборатории при одинокой свече, как скрещива-лись лучи сапфиров и изумрудов, но совет от них он получил весьма обнадеживающий. И теперь каждый день он неизменно являлся к Саше, дабы осве-домиться, нет ли новостей и не появилась ли надобность в его услугах. Неизменно хмурый Сашин вид был ему ответом. Педантизм, а проще говоря занудство Гаврилы очень досаждало Саше, потому что камердинер отлавливал его в самое неподходящее время --и дозором под окнами на Малой Морской стоял, и в службу являлся, и путался под ногами, когда Саша сопровождал генерала в его вояжах. Но нельзя обругать человека за верность и преданность, оставалось только терпеть. Другой заботой Гаврилы было убирать и чистить дом, он почти ошалел в своей страсти к порядку: дал работу и прачкам, и коню-хам, и садовнику. В покоях барина по три раза в день проветри-вались комнаты, Гаврила собственноручно вытирал пыль и чистил одежду Никиты. Серьезной заботой Гаврилы было размышление--сообщать ли князю Оленеву в Лондон о пропаже сына или повременить. С одной стороны, он мог получить страшную нахлобучку, если не сказать большего, за промедление, но, с другой стороны, Гаврила не хо-тел предавать бумаге само слово "пропал", считая, что уже этим как бы материализует простые подозрения. И опять-таки камни подсказали: ничего в Лондон не сообщать, надеяться, но и само-му не сидеть колодой, а действовать. Последний совет чрезвычайно взволновал Гаврилу. "Как дейст-вовать? Ведь и так шляюсь каждый день к Белову?" -- вопрошал он неведомо кого, двигаясь по спальне Никиты и стирая большим опахалом из петушиных перьев пыль. С этим же вопросом он проследовал в библиотеку и пошел с опахалом вдоль книжных полок: лучшего вместилища для пыли, чем книги, не найти. И тут как стрелой в сердце -- вот она, книга, которую цитировал барин перед роковым отъездом! И лежал этот Монтень, помнится, на столике у изголовья, Гаврила сам отнес его в библиотеку и поставил на полку. Может, Монтень даст от-вет? "Сотая страница,-- приказал себе Гаврила,-- седьмая строка сверху!" Он с трудом вытащил книгу из плотного ряда, послюнил палец и принялся листать страницы. Вдруг мелькнул вложенный в книгу листок -- закладка или старое письмо? Бумага была порядком измята, потом словно разглажена, на обороте отпечатался каблук. Не доверяя глазам своим, Гаврила во-друзил на нос очки, а через минуту, срывая на ходу фартук, уже мчался к выходу, сотрясая воздух гневным воплем: -- Как, мерзавец, не заложена? А если Никита Григорьевич явятся и пожелают поехать куда? Предупреждал ведь шельму, чтоб карета всегда на ходу! Может, у тебя еще и лошади не кормлены? Через полчаса Гаврила подъезжал к Малой Морской. Белов-- о, чудо! -- был дома. Гаврила весь трясся, шарил по карманам, рас-сказывая с вызывающими зевоту подробностями, как он вытирал пыль... -- Вот она! Вот пропуск к сатане, Александр Федорович! Уже записка была прочитана несчетное количество раз, уже было высказано несколько самых фантастических предположений, а Гаврила все сидел, вцепившись в подушки канапе, и следил за каж-дым Сашиным движением. Наконец Саша отложил записку, при-жал к столешнице тяжелым шандалом и нахмурился, глядя куда-то мимо Гаврилы. -- Что-то вы плохо выглядите, Александр Федорович,-- участли-во сказал тот.-- Бледные очень и на себя не похожи. -- Это от недосыпа,-- улыбнулся Саша.-- Ты иди, Гаврила. Ты нашел очень важное письмо. Теперь мы точно знаем, куда уехал Никита. А то ведь были одни предположения. И теперь ты ко мне больше не ходи. Хорошо? Если ты мне понадобишься, я сразу дам знать. Но сам ни ногой. Понял? Саша вовсе не хотел придавать голосу какую-то особую таин-ственность, Гаврила ее сам придумал и тут же поверил, что его отлучают от дома из-за какой-то высокой государственной надобности. "Дабы не скомпрометировать..." -- твердил он себе, на-правляясь в карете домой. Ему очень нравилось это слово. А Саша тем временем сидел, подперев щеку рукой, и до рези в глазах всматривался в записку, рядом лежал русский ее перевод. "Сударь! Завтра 3 мая в семь часов пополудни Вас ждет во дворце известная дама. Приходите к крыльцу и смело идите внутрь. Вас встретят. Пароль -- "благие намерения". Записку следует уничто-жить". Саша изучил уже и немецкий и русский тексты и выводы сде-лал, его волновало другое. Он пытался понять, откуда он знает этот почерк? Ну напряги память, напряги... Откуда знакома косина строк, словно каждая прогибается под собственной тяжестью? Но строчки-то всего четыре, а в памяти застряла целая страница. Только, по-мнится, она была писана по-русски. Он готов побожиться, что никогда не видел почерка великой княгини, но записку к Никите могла писать и не она, а кто-нибудь из фрейлин. Записку надобно показать Анастасии. Решено, в субботу он едет в Петергоф, а пока надо посоветоваться с профессионалом. И Саша несмотря на поздний час направился к Лядащеву. Вера Дмитриевна не принимала никого, кроме Саши Белова. Трудно описать ее восторг от такой неожиданной встречи. На Сашу обрушился водопад вопросов, улыбок, каждое его желание предуп-реждалось, и только на один вопрос: "Дома ли Василий Федорович?" -- Саша не мог получить ответ. Хозяйка как-то удивительно ловко переводила разговор на другие темы. -- А правда ли, что великая княгиня и наследник Петр Федоро-вич в ссылке? Мне точно рассказывали, что они живут в Царском Селе и государыня запретила им появляться в Петергофе. А там весь двор! Я Васе говорю, поедем в Петергоф, снимем там какой-нибудь дом поблизости или купим. А он мне говорит, друг мой, там на сто верст в округе все дома, включая собачьи конуры, уже заняты или куплены. А правда ли, что у старшей дочери адми-рала Апраксина оспа? Как не знаете? Дочь не знаете? Ну такая... некрасивая, цвет лица прямо оливковый. Правда, правда, совер-шенно зеленый, а теперь еще оспа. Бедный отец... Щебетание это продолжалось час, а потом, исчерпав тему и решив, что светские обязанности соблюдены. Вера Дмитриевна сооб-щила: -- А Василий Федорович уехал в Торжок. Ах, не смотрите на меня так грустно! Разве я была плохой собеседницей? -- Когда он вернется? -- Как пойдут дела. Понимаете, в Торжке умер мой дальний род-ственник. Он небогат, и у него куча наследников. Сейчас эти на-следники растащат дом по нитке, а там есть часы, и не одни, я точно знаю. Что вы удивляетесь? Разве Василий Федорович не говорил вам, что он держит в руках время? Это так мило... Саша молча откланялся. Он был уверен, что все это чистая вы-думка, и только негодовал на Лядащева, что он сочинил такую пустую историю. Это жена может поверить, что он потащился куда-то за часами, смешно сказать, но для прочих он должен был при-думать ширму поинтереснее. -16- Вера Константиновна с трудом поднялась на второй этаж, по-стучалась в опочивальню невестки и, не дожидаясь ее отклика, отворила дверь. Софья босая, простоволосая, в ночной рубашке и накинутом на плечи шлафроке сидела за туалетным столиком и, покусывая перо, сочиняла письмо к мужу Уже были описаны дела домашние, детские, уже были заданы вопросы относительно самочувствия и настроения, и теперь Софья размышляла, писать или не писать в порт Регервик о самом значительном событии -- исчезновении Ни-киты. Появление свекрови не столько озадачило ее, сколько испугало. Заставить Веру Константиновну подняться в столь позд-ний час в спальню могли только обстоятельства чрезвычайные. -- Что случилось, матушка? -- Софья встала, подвигая свекро-ви единственный в комнате стул. Но та помахала рукой, мол, не надо стула, откинула белье на уже разобранной постели, уселась на тюфяк и сказала строго: -- А то и случилось, что я все знаю.-- Потом вздохнула глубо-ко.-- Прежде чем по городу мотаться и дознание вести не грех бы с матерью посоветоваться. Софья ответила недоумевающим взглядом. -- Алешеньке об этом не пиши,--продолжала свекровь, мельком бросив взгляд на исписанную бумагу.-- Регервик все одно что заграница, а значит пойдет через цензуру. Ты не смотри, что сейчас времена мягкие. Я больше тебя жила, знаю... -- Простите, маменька, но мне трудно вас понять,-- нарочито ласково произнесла Софья, самоуверенность свекрови иногда ее раз-дражала. -- Да уж конечно... Ты думаешь, если вы меня из гостиной вы-ставили, то я ничего не слышала? И этот господин сладкий с окаянной фамилией, Лядащев, кажется, тоже тень на плетень наво-дил. Никита пропал? Уж неделю, как о нем ни слуху ни духу. Так? Софья смутилась. -- Маменька, я не сказала вам об этом только из опасения взволновать попусту. Все еще разъяснится самым простым и не-винным способом. -- Невинным способом! -- всплеснула руками Вера Константи-новна.-- Это где-нибудь в Венециях аль в Парижах разъясняется не-винным способом, а у нас-то дома... Попомни мое слово. Добро еще, если Никита сидит заложником в разбойной шайке и выкупа ждет. А вернее всего, что это дело политическое.-- Последнее слово свекровь произнесла грустно и буднично, словно речь шла о про-кисшем супе. Только тут Софья обратила внимание, что Вера Константинов-на уже раскрыла свой рабочую сумку, водрузила на нос очки, а те-перь оглаживает себе грудь в поисках иголки. Значит, пришла она не на пять минут, а для длинной нравоучительной беседы. Странно, однако, она началась... -- Что вы меня пугаете, маменька? -- Я б не пугала. Я бы вообще вмешиваться в это дело не ста-ла, кабы не поехала ты сегодня с утра в казармы разыскивать Сашу Белова. Не нашла? И добро бы сама беседовала с ординарцем, а то послала кучера. Анисим тебе наговорит... Он не просто туго-дум, он дурак. -- В военные палаты женщин не пускают,-- обиженно бросила Софья,-- и знай я, что у Анисима такой длинный язык... -- Вот, вот... Мало того, что это неприлично -- искать по казармам чужого мужа, так ведь и опасно. Ты губы-то не поджи-май! У тебя дом, дети. Все в один миг можно перечеркнуть. И не посмотрят, что ты женщина. У нас женщин и в крепость сажают, и кнутом наказывают. Пухлые ручки свекрови проворно сшивали куски ткани, разнящие-ся не только формой и фактурой, но и цветом. Из блеклой парчи и косматого лазоревого бархата она сочиняла модную душегрею. Вера Константиновна приехала в Петербург, привезя из псковской дере-вушки два воза добра. В числе столов и лавок, посуды и икон был и окованный железом сундук с одеждой умерших прародителей. Пятьдесят лет без малого все эти терлики, охабени и кафтаны карлотовые лежали без употребления, и теперь, твердо уверившись во мнении, что прежняя мода на Русь не вернется. Вера Констан-тиновна занялась перешиванием старого гардероба в современный. Работа портнихи неизменно настраивала свекровь на доброжелательный лад, поэтому мрачные предчувствия ее выглядели особенно неуместно. -- Пока я не сделала ничего такого, за что меня следует нака-зывать кнутом,-- оскорбилась Софья.-- Я просто хотела найти Сашу, чтобы справиться у него, нет ли новостей. Наши предположения потвердились.-- Она вкратце рассказала о найденной Гаврилой записке. -- Прочти, что Алешеньке написала,-- примирительно сказала свекровь. В уверенности и наивной непререкаемости, с какой она указа-ла на исписанные листы, была она вся. Вере Константиновне и в голову не приходило, что Софья может писать кому-нибудь, кроме мужа, и что в переписке супругов могут быть какие-то секреты. Когда письмо было прочитано. Вера Константиновна откусила нитку и сказала задумчиво: -- Ты на меня не обижайся. Я тебя просто предупредить хоте-ла. Начинаешь важное дело, посоветуйся со старшими, узнай их мысли, касаемые данного предмета. Вдень-ка мне нитку... Мысли, "касаемые данного предмета", были высказаны в нетороп-ливой манере и были столь причудливы, что Софья в себя не могла прийти от изумления. Время от времени рука с иголкой замирала, свекровь вскидывала на Софью увеличенные линзами очков глаза. Двойное отражение свечи придавало ее словам таинственный харак-тер. Очевидно было, что она подслушала разговор с Лядащевым весь, целиком, и экстракт ее раздумий сводился к следущему: "Если Ни-кита поехал на свидание к великой княгине и после этого пропал, то самый простой и разумный путь справиться об этом у самой великой княгини". -- Ну что вы такое говорите, матушка? -- не выдержала Софья.-- Кто ж нас пустит к великой княгине? Да ее и в городе нет. -- Вот именно. А в Царском Селе с ней гораздо сподручнее свидеться. Только это тайна! И Белов об этом не должен знать. -- Помилуйте, матушка, да разве я посмею что-либо в этом деле скрыть от Саши! -- Ты меня не поняла. То, что мы узнаем, рассказывай пожалуй-ста, но как мы узнаем -- об этом не должна знать ни одна живая душа. Я уже говорила об этом предмете с господином Луиджи. Он обещал подумать. -- Луиджи? Наш хозяин? От неожиданности Софья рассмеялась громко, почти неприлич-но -- истерически. Право слово, мозги у стариков повернуты иногда в другую сторону! "И как вы посмели?" -- хотела крикнуть она, но вовремя одумалась. -- Как вы могли, матушка? Кто дал вам право посвящать в нашу тайну совершенно незнакомого человека? Ведь только что сами тол-ковали про казематы и кнут! Луиджи иностранец, он бредит своей Венецией, ему до нас и дела нет. Софья ожидала, что свекровь поднимется с негодованием и уйдет, хлопнув дверью, как неоднократно поступала ранее со строп-тивой невесткой. Однако Вера Константиновна не только не обиде-лась, но улыбнулась удовлетворенно. -- Ты не знаешь господина Винченца. Более доброго и порядоч-ного человека не сыскать во всем Петербурге. "Дамский угодник!"--с негодованием подумала Софья, злясь на себя, что никогда не посмеет высказать эти мысли вслух. В его-то сорокалетние годы вести себя так неосмотрительно! Уже и прислуга прыскает в кулак, замечая самые неприкрытые знаки внимания Вере Константиновне. И она хороша! Хихикает с ним, словно девочка. Как неосмотрительна бывает старость! Уж она-то в их годы будет знать, как себя вести... -- А если он и бредит своей Венецией,--свекровь сняла очки и посмотрела на Софью грустным, затуманенным взглядом,-- то как же не бредить-то, помилуй Бог? Здесь у самой сердце замирает. Он мне рассказывал. Море теплое-теплое, солнце жаркое-жаркое, и всю-ду гондолы. Это как наши рябики, только черные и гребут в них стоя. Ну что ты на меня смотришь? Придвинься ближе. О таких де-лах надо шепотом. Софья послушно склонила голову. -- Великая княгиня с мужем своим Петром Федоровичем обре-таются в Царском Селе. Кажется, они в опале. К великой княгине никого не пускают, кроме,-- она приблизила губы к самому уху Софьи,-- портного Яхмана и ювелира Луиджи. Он для их высочества Екатерины гарнитур делал. Я видела. Красота! Алмазы так и сияют! А потом их величество Елизавета раздумала дарить гарнитур их высочеству. Гарнитур себе забрала, а Луиджи сказала -- подбери другой, поскромнее, да сам и отвези. Это было еще до отъезда государыни в Петергоф. Теперь господин Луиджи в некотором за-труднении и решил сам отправиться в Царское Село. -- И он может все узнать? -- восторженно прошептала Софья. -- Об этом пока разговора не было,-- важно присовокупила Вера Константиновна,-- но он обещал подумать. А с дочкой его Марией я отдельно говорила. Уж она-то отца уломает! -- Ка-ак? Матушка, и Мария все знает? Скоро все галки в нашем саду будут кричать на весь свет, что Никита влюблен в великую княгиню и ездил к ней на свидание.  О том, что он влюблен,-- улыбнулась свекровь,-- я никому ничего не говорила. Тем более, что он и сам этого точно не знает, попомни мое слово... -17- Итак, Винченцо Луиджи, венецианец, сорок шесть лет. Он при-был в Россию пятнадцатилетним юношей с отцом своим Пьетро Луиджи, который называл себя архитектором, хотя и не имел на это права. Но в России давно утвердилось мнение, что лучших певцов и строителей, чем итальянцы, в мире нет и быть не может, поэтому Пьетро был весьма радушно встречен в зарождавшемся Петербурге и даже принят ко двору; как известно, Петр Великий был весьма де-мократичен. Луиджи-отец был определен к строительству Петропавловской крепости, а Луиджи-сын предпочел другое ремесло. Слава досточти-мого Бенвенуто Челлини, великого флорентийца, не давала ему покоя. Но не только о славе мечтал юный Винченцо. В ювелирном ремесле, чудилось ему, был самый надежный и быстрый способ раз-богатеть и, следовательно, скорей вернуться на родину. Винченцо поступил в ученики к искусному брильянтщику Граверо. Жизнь предвещала удачу, но тут все напасти разом свалились на бедную семью. Луиджи-старший упал с крыши собора и умер в одно-часье. Винченцо оказался без средств к существованию и в крайнем разладе с учителем, развратником и пьяницей, который все норо