толь великий страх на всех наводившую так называемую "тайную канцелярию" и запретил всем и каждому кричать "слово и дело", и подвергать через то бесчисленное множество невинных людей в несчастия и напасти. Превеликое удовольствие учинено было сим всем россиянам, и все они благословляли его за сие дело". ______________________ Вторая Тайная канцелярия размещалась в Петропавловской кре-пости в неприметном одноэтажном особнячке с подъездом под козырьком и восемью высокими окнами по фасаду. Кроме того, в ее ведении находились казематы и служебные помещения. Начальником Канцелярии тайных розыскных дел -- так она пол-ностью называлась--в 1731 году был назначен Андрей Иванович Ушаков. Сын бедного дворянина еще при Петре I получил звание тайного фискала и наблюдал за постройкой кораблей, потом стал сенатором, и всегда-то он верно угадывал, чья власть возьмет верх, а если и не угадывал, как случилось с Елизаветой Петровной, то и это сходило ему с рук. Ушаков руководил, а во главе канцелярского производства (оно и было главным!) стоял секре-тарь-регистратор. Он был фактическим заместителем Ушакова, а после 1747 года--Шувалова. Далее шли протоколист, регистратор и актуариус. Они вели "Журнал тайной канцелярии", книгу именных указов, протоколы, копии со всех определений. Собственно, работу по выяснению преступлений вели канцеляристы, каждый из них заведовал собственным делопроизводством --"повытьем". Прихо-дили в канцелярию в "седьмом часу утра", то есть до невозмож-ности рано, но могли уйти со службы в "первом часу пополудни". Иногда для особо важных дел учреждали в помощь Тайной канцелярии особые комиссии. Так было при раскрытии заговора смоленской шляхты, которую возглавлял князь Черкасский, при суде над Бироном, при работе по лопухинскому "бабьему заговору" и так далее. Тайная канцелярия была выездной, то есть в случае необхо-димости посылала своих агентов в другие города. Обычно роль агентов играли подканцеляристы или военные чины из наряда. Ушаков руководил Тайной канцелярией шестнадцать лет, и все эти годы обнаруживал в работе ум и гибкость, позволявшие ему держаться в тени при очень высокой значимости и огромных возможностях. Бантыш-Каменский, наш славный историк, писал о нем: "Управляя Тайной канцелярией, он производил жесточайшие истязания, но в обществах отличался очаровательным обхождением и владел особым даром выведывать образ мыслей собеседника". Все это правда. Ушаков сам вел наиболее ответственные дела, и пыточные речи никогда не произносились без его присутствия, но его нельзя упрекнуть ни в садизме, ни в особой ненависти к пре-ступникам. Он был добросовестен и бесстрастен. Ушаков начал руководить сыскными делами без малого в шесть-десят лет, возраст мудрости, и находил силы для служения отече-ству, однако понимал -- нужен преемник. И он нашелся -- Алек-сандр Петрович Шувалов. Он входил в работу постепенно, при-сматривался, учился на допросах и за столом, и подле дыбы, а за два года до своей смерти Ушаков привел его к присяге. Шувалов вел в это время дело поручика Измайловского полка "о говорении непристойных слов об императрице". Присяга свершилась в домовой церкви Ушакова, словно дело о замещении главы Тайной канцелярии было своим, семейным. Шувалову было тридцать семь лет. До самой смерти Ушаков присматривал за родным своим заведе-нием, требовал строгости и -порядка, но времена менялись. Тайная канцелярия при Шувалове как бы усыхала. Декларации, выписки, реляции стали меньше по объему cкупее по содержанию, словно само вдохновение ушло в песок. Клятва императрицы "не казнить смертью" не была вписана в закон, но соблюдалась неукоснительно. При Ушакове арестованных приводили к пытке в тех случаях, когда при следствии не могли получить полную картину преступле-ния, заходили в тупик. Шувалов же готов был рисовать эту картину до бесконечности, искал новых и новых свидетелей, устраивал очные ставки. Для допроса с пристрастием требовалось личное разрешение Шувалова, а он его давал очень неохотно. Современники писали об Александре Петровиче Шувалове, что ужасный род занятий вверенной ему канцелярии отразился на его лице. У него появился тик правой стороны лица. Судорога эта появлялась в минуты гнева, страха или радостной взволнованности, поэтому перед императрицей он всегда являлся украшенный страш-ной гримасой. Обычно делопроизводство в Тайной канцелярии начиналось с "по-ношения" от учреждения или лица о случившемся антигосударствен-ном "важном" деле. Вопрос о "важности" был одним из главных в канцелярии. Например, подрались обыватели на рынке из-за проданной козы, один из подравшихся написал донос. Канцелярия решает, важное сие дело или нет. Если просто подрались--это отнюдь не представлялось важным, но если один из драчунов "из-блевал речи, поносившие государыню или трон русский". Тайная кан-целярия находила "важность" и заводила "дело". Или, скажем, дела о взятках, дрязгах или волшебстве. Каждое могло подлежать и Тай-ной канцелярии, и другому какому-либо учреждению: суду, Синоду. Так, в Тайной канцелярии священника обвинили в волшебстве, но судили все равно противу двух первых пунктов, потому что в волшеб-ных тетрадях между списками наговоров и рецептами приворотных зелий нашли слова, поносящие царскую фамилию. Как только заводили "дело", брали замешанных в него лиц и учиняли допросы, которые неукоснительно записывались на бумагу, так называемые "распросные речи". Перекрестные допросы, пыточ-ные разговоры подшивались в "дело". Если нужно было привлечь свидетелей, то составляли "определение" о приводе их на допрос. Для обысков посылались подканцелярист или офицер с солдатами, на месте составлялись рапорты и опись найденных на месте вещей, все это тоже подшивалось в дело. Когда следствие кон-чалось, то на основании всех бумаг составлялся "экстракт", кото-рый слушал Ушаков, а впоследствии Шувалов, и выносил "определение", то есть приговор. Итак, вооружившись знаниями о флоре и фауне этого тайного омута, мы можем смело продолжать путь за нашими героями. Для того, чтобы объяснить арест Белова, мы должны откатиться несколько назад, не намного, всего на несколько часов. В тот самый четверг, в который было совершено нападение, Лядащев решил провести время с толком, для чего в полдень отправил-ся в Петропавловскую крепость в тайный особняк к Дементию Палычу. В передней светлице, как называли самую большую и приличнее прочих обставленную комнату, он услышал много раз повто-ренное "Ба1 Да это Лядащев! Как живешь-поживаешь?" Восклицания эти носили чисто формальный характер, и Василий Федорович, разумеется, не стал разливаться в подробностях своей жизни, одна-ко на лицах некоторых чиновников было написано истинное радушие. Везде люди живут, и Тайная канцелярия не является исключением. Лядащев не поленился, одну за другой обошел все восемь "кон-торок", в которых корпели над делами подканцеляристы. Когда-то одна из них с решеткой на окне и шатким столом с потайным ящиком служила ему кабинетом. Поболтали о том о сем. Дементий Палыч сыскался в подьяческой комнате. Лядащеву он не обрадовался. Василий Федорович сообщил, что зашел сюда просто так, по дороге, поскольку направляется в Летний сад к гроту, шум воды, дескать, очень успокаивает в этакую жару и способствует размышлению. Дементий Палыч ответил, что -- как же, как же -- знает он этот грот, но путь туда, если по плашкоутному мосту, долгий, а шум струй с таким же успехом можно послушать в саду подле Троицкой .площади, там фонтанная струя, конечно, пониже, зато это рядом и народу вокруг поменьше. Пусть так, приятно иметь дело с умным человеком. Лядащев вошел в небольшой, тенистый сад, уселся на ближайшей скамье, расслабился, надвинул треуголку на глаза. В листве над головой заливался щегол, а может быть, дрозд, словом, какая-то очень жизнерадостная птица. Скоро пение было прервано появлением человека, который шел, припадая на одну ногу. Он тоже сел на скамейку, тяжело вздохнул. -- Что носа не кажешь и к себе не зовешь?-- спросил Лядащев, не открывая глаз. -- Потому что без надобности. Сведений, которые бы вас заинте-ресовали, мне получить не удалось. -- Так-таки и не удалось?--Лядащев сдвинул треуголку на заты-лок.--Так-таки и не знаешь, что Оленева держат на Каменном Носу в бестужевской мызе? Дементий Палыч коротко взглянул на собеседника, а потом не-зависимо вскинул голову, как бы пытаясь найти пиликающую в ли-стве птицу. -- Что молчишь-то? -- А что говорить?-- откликнулся Дементий Палыч не то чтобы развязно или нахально, но никак не раскаяние, мол, хоть ты меня и поймал, можно сказать изобличил, но сам ведь знаешь -- нельзя назвать изобличением верность трону и присяге. -- Ладно. Я с тобой напрямик буду говорить,--строго сказал Лядащев.-- У этого дела две стороны, и от тебя самого зависит, орлом или решкой его к себе повернуть. Что молодой человек ни в чем не виновен, это ты лучше моего знаешь. Невиновен и богат. Обозначь его дело как "неважное" и получишь хороший куш. Ты брови-то не супь, я тебе взятки не предлагаю, а только совет даю. А может быть, на Оленева еще и дело не заведено? Может быть, он все еще числится под именем Сакромозо? Дементий Палыч ,неопределенно поерзал по скамейке, но про-молчал. -- Значит о подмене Бестужеву еще ничего не известно,-- уточ-нил Лядащев и подумал: "Что-то здесь не так-- Бестужев-сын мог узнать о мызе Каменный Нос только у Бестужева-отца. Или я чего-нибудь не понимаю? Можно бы напрямую спросить, но этот язык себе скорей откусит, чем сознается". -- Ас чего вы, Василий Федорович, взяли, что арестант так уже чист? Улик-то более чем достаточно. -- Это каких же?--Лядащев круто повернулся и с насмешливым удивлением уставился на собеседника. Здесь с Дементием Палычем произошла метаморфоза, словно ощерившийся каждой своей иголкой дикобраз превратился в ласково-го, пушистого зверька. -- Расскажу, Василий Федорович, все поведаю, но не задаром! В голосе Дементия Палыча прозвучало такое искреннее и довери-тельное выражение, что Лядащев подумал подозрительно: "Что еще придумал этот хорек? Или он так откровенно просит взятку?" Но в голове стража законности были совсем другие мысли. Де-ментий Палыч не сразу понял, что Лядащев опасен, а когда понял, то призадумался. В Тайной канцелярии знали, что когда-то у него были свои, особые отношения с Бестужевым, и хоть сошел Василий Федорович с тропы сыска, кто может поручиться, что не наплетет он канцлеру всякого вздора. Тем более, что о подмене Сакромозо, как и догадывался этот умник, Бестужеву еще не было доложено. Сразу надо было рапорт написать, но ведь страшно! Кто знает, как отреагирует на это канцлер? А Лядащев цепок, своего не упустит. Видно, щедро заплатили ему Оленевы за услуги. Хотя зачем ему деньги, он богат. Темны чужие души. Господи... Если он деньги в сундук складывает, то их никогда не бывает' слишком много. Знать бы, как к нему попала эта проклятая записка с приглашением Сакромозо во дворец... Простая идея пришла в голову вечером, когда Дементий Палыч вдыхал у окошка запах бальзамных тополей. Если Лядащев не отвя-жется, то почему бы не заставить его работать на себя? Василий Федорович ведь сам рвется к делу, не требуя за это ни денег, ни лавров. -- Не задаром,-- повторил Дементий Палыч с видимым удоволь-ствием.-- Помогите распутать сей клубок. Моей скромной натуры на это недостаточно. А улики таковы... Первой назвал Дементий Палыч уже знакомое послание прусско-го посла. Вторая улика -- тоже письмо, в котором прямо говорилось, что Никита Оленев был знаком с купцом Гольденбергом еще в Гер-мании, что имел с ним дела, а именно: занимал у него под проценты большие суммы, денег, и что к убийству оного Гольденберга Оленев имеет прямое касательство. -- Какое еще касательство?-- с подозрением спросил Лядащев. -- Прямое,--твердо повторил Дементий Палыч. -- Можешь донос показать? -- Все бумаги в деле, а для работы с ними я допустить вас в канцелярию не могу. -- Знамо дело -- не можешь. Домой к себе папку принесешь. Сегодня же,--строго сказал Лядащев.--Кто писал донос? -- Аноним... сами знаете, ветер принес. И еще сей аноним сооб-щает о причастности к убийству некоего Белова Александра. Лядащев даже подпрыгнул от неожиданности. -- Ну это совсем чушь! Они просто вместе труп обнаружили. -- Никто не обнаружил, а они -- пожалуйста...-- скороговоркой произнес канцелярист.-- Я уж буду совсем откровенен. За домом графа Лестока учинена слежка. -- Вот как? И давно? -- Давно. В числе прочих, посещавших дом лейб-медика в Апте-карском переулке, замечен поручик Белов, который, как известно, в друзьях дома не состоит и к медицине отношения не имеет. -- Может, у него геморрой разыгрался,-- хмуро буркнул Ляда-щев. -- Эх, кабы так...-- вздохнул Дементий Палыч, и это у него выш-ло как-то просто, по-человечески, мол, сочувствует он этим беловым-оленевым, да как им помочь, если они сами в огонь лезут. -- И давно ли Белов был у Лестока? -- Вчера. Василий Федорович был не просто обеспокоен или удивлен, он с трудом скрывал бешенство. Зол он был и на Белова. Что у него за мерзкая привычка хитрить и не договаривать? Уши бы оборвать этому любимцу двора и баловню судьбы! Ведь говорил же он ему -- не шляйся к Лестоку, что ты там потерял? Глубочайшее раздраже-ние вызвал и' этот барчук холеный Оленев -- кой черт. он поперся во дворец? Ну ладно, любовь... Но зачем под чужим именем под арест идти? Может быть, его вынудили? Но кто? К чести Лядащева скажем, что он ни на минуту не усомнился в честности двух друзей, даже мысленно не поставил вопроса: "Положим, они прусские шпионы..." Все это смешно, глупо и не бо-лее. Но Василий Федорович знал цену уликам, знал, в какие цепкие руки они попадают в Тайной канцелярии, и был отчаянно зол на случай, на бестолковую насмешницу Фортуну. -- Допрашивал Оленева? -- С великим грубиянством юноша. Одно словечко и подарил, случайность, мол...-- Дементий Палыч скрипнул зубами. -- Ты мне скажи, в чем твоя основа-то? Что Оленеву вменяешь-- шпионство иль убийство? -- Да ведь как повернуть,-- неопределенно сказал канцелярист.-- Любого из двух обвинений достаточно, чтоб под кнут и в Сибирь.-- Он по-старушечьи собрал в узелок красивые губы и добавил уко-ризненно:-- А вы говорите невиновен. -- Смотри-ка, погода портится... Дементий Палыч вслед за говорящим обвел глазами серенькое, набухающее дождем небо. -- А теперь глянь сюда... Лядащев разжал ладонь, на ней лежал сапфир удивительной красоты, если б не огранка, он был бы похож на огромную каплю воды, зачерпнутой где-нибудь в Средиземном море ,или в Ин-дийском океане. Глаза Дементия Палыча округлились, в них даже промелькнул го-лубой детский оттенок, словно вобрали они в себя экзотическую лазурь. Быстрым, хищным движением он зажал руку Лядащева в кулак. -- Сестру замуж выдашь, в отставку подашь, съездишь в Грецию, туда-сюда... Ни одна живая душа не узнает...-- ворковал Лядащев. Дементий Палыч молчал, не в силах убрать руку с кулака Лядащева, красивые пальцы его дрожали. -14- Беловы не принимали. -- Сам Александр Федорович в отсутствии, а барыня больны. В нахмуренном лбу лакея и смятой переносице притаился сумрак недовольства и угрюмости, которые появляются обычно при небла-гополучии в доме, когда хозяева ругаются, а зло на слугах срывают. Лядащеву бы обратить внимание на слова о болезни Ана-стасии Павловны, но он воспринял их только как отговорку: нежелательным визитерам всегда так говорят. Он обозлился, но все-таки оставил Саше записку, мол, надо сроч-но встретиться по неотложному делу, однако не отказал себе в удо-вольствии ткнуть блестящего гвардейца носом в ... "Беда в том, что шляешься ты без надобности к неким медицинским особам, о коих предупрежден был, и последствия твоей беспечности непредсказу-емы". Идти домой Лядащеву не хотелось, он пошел в трактир, а за жарким и пивом все размышлял, как же могут выглядеть последствия Сашиной беспечности. Суть этих размышлений сводилась к следую-щей фабуле: не посмеют его арестовать! Первостепенное значение он отдавал связям при дворе -- это раз, отсутствие четких улик -- это два, а то,что о Белове позаботится сам Лядащев,--это три. Лучше бы всего получить Саше сейчас длительную командиров-ку куда-нибудь в Лондон, на худой конец хоть в Тулу. Главное, с глаз долой, пересидит бурю, а там все встанет на свои места. Знай Лядащев, что в этот самый момент злой, как черт, Саша рубит-ся на шпагах с военным чином на бестужевской мызе, мысли бы его приняли совсем другой оборот. К Дементию Палычу он явился в самом благодушном настроении, слегка под хмельком, но, к его удивлению, хозяина не было дома. Лядащева встретила сестрица, худосочная, измученная желудочными заболеваниями особа, которая изо всех сил старалась переделать свойственную ей кислую улыбку в лучезарную. Кабы не плохие зубы, ей бы это вполне удалось. -- Дементий Палыч приказали вас встретить и проводить в его горенку. Сами они скоро будут. На столе уже известной нам комнаты в идеальном порядке пребывали обещанные бумаги в папке, перья в стаканчике, до краев наполненная чернильница, рюмка и ядовито-зеленая настойка в бу-тыли. "Умеет работать",-- не без удовольствия подумал Лядащев о своем бывшем сослуживце. Для начала он попробовал настойку. Сладковата, пожалуй, но пахнет хорошо и крепость имеет в достатке. Документов было два. Депеша Финкенштейна вызвала у Лядащева. откровенное удоволь-ствие. Догадка только тогда верна, когда ты брюхом понимаешь-- все было именно так и не могло быть иначе. Доверчивый Белов поперся к Лестоку просить за Оленева, а Лесток, вот уж воистину ума палата, немедленно свалил на арестованного чужую вину. Чью? Чистый лист бумаги украсился гирляндами болотных листьев, цветов и геометрическими фигурами. Лесток такой человек, который во всех случаях жизни будет стараться только ради одной персоны: себя самого. И государыню он к трону подтолкнул тоже не из заботы о России. Понимал мудрец -- воссияет Елизавета, так и он, Лесток, в лучах ее славы поднимется на небывалую высоту. Итак, если Лесток хочет свалить на Оленева свою вину, это надо понимать, что он сам стал информатором у короля прусского? Это невероятно... Но ведь защищаются только тогда, когда на тебя нападают. Нападает, понятно, Бестужев. Но через кого информиро-вал Лесток прусского короля? Положим, через Гольденберга, но тот уже мертв, опасности не представляет... Стоп... В последнюю встречу, когда Сашка про мызу бестужевскую рассказал, он сболтнул еще про инкогнито, которого они обе-щали Лестоку вывезти из России. Белов тогда забежал буквально на пять минут, выболтал все, словно каялся, и исчез. Лядащев его даже обругать толком не успел. Что же это за инкогнито такой? А может быть, это невидимка Сакромозо? Василий Федорович азарт-но потер руки, ладони нагрелись, словно он искру из них высекал. Если Лесток хотел тайно вывезти Сакромозо из России, то зна-чит он ему чем-то мешал, скорее всего знал что-то такое, чего Лесток боялся. А что если мальтийский рыцарь и есть прусский агент? Иначе почему им заинтересовалась Тайная канцелярия? Надо бы спросить Дементия... Второй документ, анонимный, был не менее интересен. С одной стороны, обычный донос, автор жаждет справедливости, а с другой -- ненавидит, в каждой строчке это чувствуется, и Белова, и Оленева. Бумага желтоватая, рыхлая, дорогая, пахнет... разве что чуть-чуть чесноком, а вообще-то старым столом, мышами и плесенью. Обычный запах Тайной канцелярии. Почерк характерный, у всех гласных ост-рые, как бы шалашиком, верхушки, словно аноним все время срывал-ся на печатный текст. А может, эта бумажка тоже из лестоковой канцелярии? Однако писал не Шавюзо, его почерк он хорошо помнит, буковки словно нанизаны на невидимую нить и все маленькие, аккуратненькие, как бусинки. Звякнул дверной колокольчик, по коридорчику стремительно про-грохотал немецкий ботинок, и вот уже сам хозяин, до чрезвычайно-сти возбужденный, стоит перед Лядащевым, тараща глаза. -- Что она вам поставила, дуреха?-- он схватил бутылку, поню-хал, потом рванулся к шкапчику, вытащил другую бутыль с напитком чистым, как слеза, и разлил его по рюмкам. -- Две новости, Василий Федорович. Одна плохая, другая хоро-шая,--со скрипом выдавил из себя Дементий Палыч, задохнувшись от крепкого напитка. -- Начинай с плохой,-- невозмутимо предложил Лядащев. -- На мызу Каменный Нос совершено нападение. Шесть или семь человек в масках. Оленева выкрали. -- У-ух ты! Чем же это плохая новость? -- Точное число разбойников установить не удалось. Показания охраны весьма противоречивы. Убитых нет. Вначале думали, что старшего отправили на тот свет, а он возьми да воскресни. Теперь уже в лазарете. -- Кто же осмелился напасть на мызу?--с усмешкой спросил Лядащев, уверенный, что дело не обошлось без Белова и Корсака. -- Вот это нам с вами предстоит выяснить.-- Дементий Палыч уже сидел за столом наискосок от Лядащева, ел его глазами и быстро барабанил пальцами, словно наигрывал на клавесине марш. -- Говори вторую новость, как ты считаешь, хорошую. -- Белов в крепости. Кто готовил бумаги к его аресту, пока не знаю. Одна птичка улетела, зато другую изловили! Лядащев вдруг почувствовал, как напряглось все внутри, желудок словно колом встал. -- Где его арестовали? На мызе? -- При чем здесь мыза? Когда там пальба шла, Белова и взяли в собственном доме... по подозрению в убийстве, и еще за ним вины числятся,-- Дементий Палыч вдруг перешел на шепот:-- Уже выска-заны предположения, что нападение осуществлено прусскими шпио-нами. Какова наглость, а? -- Шпионами, говоришь? Это ты хорошо придумал,--бросил Ля-дащев и стал суетливо собираться: сложил документы, сдвинул их на край стола, снял со спинки стула камзол, с трудом попадая в рука-ва, облачился в него и, наконец, сунул в карман изрисованный лист, словно геометрические фигуры и болотные листья могли раз-гласить тайну его размышлений. Напоследок он как бы между прочим спросил: -- Ты давеча обмолвился, что хотел Оленева перевести в кре-пость. Мол, опасно стало на мызе, потому что солдат предупреждали о нападении. Это кто ж такой заботливый? Не из лестокова ли дома сей господин? - Отнюдь нет,--с готовностью отозвался хозяин.--Сей госпо-дин--граф Антон Алексеевич Бестужев, сынок канцлера. Ему в не-котором роде эта мыза принадлежит. -- Вот так, да?-- задумчиво проговорил Лядащев.-- А не расспра-шивал ли ты Бестужева-младшего, откуда он получил подобные све-дения? Дементию Палычу явно не понравился этот вопрос. -- Может, предчувствия?-- спросил он нерешительно, словно предлагая собеседнику согласиться на столь чуждый сыскному делу термин. -- Что-то многовато предчувствий...-- буркнул Лядащев и, не прощаясь, вышел. . Когда он подошел к дому Беловых, было около десяти часов вечера, не такое уж позднее время, однако все окна были темны, и только на втором этаже трепыхал огонек, похоже, лампады. Он приготовился долго дергать за веревку колокольчика, но к его удивлению дверь сразу отворилась. На пороге стоял тот же нахму-ренный лакей со свечой в руке. Не говоря ни слова, он отступил внутрь сеней, приглашая гостя войти. В доме стояла плотная, неживая тишина, и только эхо отзвучав-шего колокольчика стояло в ушах, словно тревожный набат. Чьи-то босые ноги прошлепали в отдалении, и опять все- стихло. -- Беда у нас,-- сказал лакей. -- Знаю. Я хотел бы видеть Анастасию Павловну. Проводи меня в кабинет. Да запали свечи, ненавижу сидеть в темноте. На лестнице, всего-то десять ступенек, лакей успел поведать о многом: арестовывали четверо, барин держался молодцом, барыня не плакали и сейчас не плачут--молятся, на вид невозмутимы, но по сути дела очень плохи. Удивительно, как меняется облик комнат с исчезновением хозяи-на. Если он ушел ненадолго, то кажется: мебель, шторы, шандалы, каминные щипцы и прочее его просто ждут, но если с хозяином приключилось несчастье, вещи словно умирают. Их сразу покрывает паутина отчаяния, ненужности. Лист бумаги на столе -- он уже мертв, словно знает, что на нем никогда ничего не напишут, брошенная на канапе перчатка еще хранит воспоминание сжатой в кулак руки хозяина, но каждому ясно -- она отслужила свое, все эти стулья растащут и обобьют другой тканью, а стоящая на краю полки ваза уже сейчас готова к самоубийству, вот-вот грохнется вниз и превратится в груду черепков. И только книги имеют вид безучастный. У них нет хозяев, они принадлежат всем и никому, и даже если временный их обладатель тщеславно украсил переплет своим экслибрисом, это напрасные потуги, книги переживут его, как бы не был долог его земной путь. Лядащев дернул за уголок закладки в старом атласе скорее ма-шинально, чем обдуманно, хотя импульс, или побуждение, или тол-чек -- назовите, как хотите -- был вызвал тем, что бумага узнавае-ма -- рыхлая, желтоватая... Записка без подписи. Он успел схватить взглядом только последнее слово "уничтожить", как дверь за его спиной отворилась. Он круто повернулся и склонился в поклоне, за-пихивая записку в карман. -- Простите, Анастасия Павловна, что беспокою вас в столь позднее время, но обстоятельства чрезвычайные заставили меня посетить ваш дом. -- Зачем? Анастасия стояла в дверях. Закутанная в черную шерстяную шаль, она мелко дрожала. В комнате было душно, а ее бил озноб. "Она и впрямь больна,-- пронеслось в голове у Лядащева,-- но как хороша! Иных женщин горе красит больше, чем радость. Это ли не парадокс?" -- Расскажите мне, как произошел арест. Какая вина вменяется Александру? -- Зачем?-- еще раз повторила Анастасия надменно и даже, ка-жется, топнула ногой. Лядащеву показалось, что он стал меньше ростом, и подумалось вдруг, что он целый день мотался по городу, башмаки на нем пыль-ные, камзол смят, а верхняя пуговица висит на нитке, если вообще не оторвалась. -- Я хочу помочь Саше,-- сказал он как можно мягче и ощупал пуговицу -- пока на месте. -- Вначале вы его арестовываете, а потом хотите помочь? -- Помилуйте, я-то здесь при чем? Я давно не служу в этом ведомстве. -- Кто вас там разберет, кто служит, а кто по доброй воле, так сказать, бескорыстно играет в сыск.-- Она не села, рухнула в кресло, закрылась платком с головой, так что осталось видно только обескровленное лицо ее с огромными блестящими глазами. Хорошо, она расскажет... Как Саша вернулся домой, она не виде-ла, он сразу прошел в гардеробную, переодеться. -- Откуда Саша вернулся домой? И зачем ему понадобилось пе-реодеваться? Он куда-нибудь спешил? Ах, не перебивайте! Она не знает, откуда он пришел и куда собирался. Она спала, ее разбудили. В гардеробной лакей передал Саше его, Лядащева, записку. Нет, Саша ничего не сказал, только смял ее вот эдак... И тут пришли драгуны. Потом она умолкла и долго молчала, словно не могла сосредото-читься, и все хмурилась, грызла кисти платка, выплевывала с брезг-ливостью нитки. Лядащев терпеливо ждал. Она рассказала Лядащеву все, как было, только упустила детали, но в них-то все и скрыто. Саша вошел в .дом с черного хода. Его камзол был чист, но после боя его не оставляло чувство, что он весь с головы до пят забрызган кровью. Он поднялся на второй этаж, никого не встретив по дороге. Рукомой был полон воды. Ана-стасия появилась в тот момент, когда он мыл лицо и шею. -- Наконец-то! Где ты был? Ты знаешь, мне не по силам одино-чество! Мне плохо, плохо! Утром служба, а вечером?.. -- Свершилось,-- коротко бросил Саша.-- Мы освободили Ни-киту. -- Боже мой! Вы напали на мызу? Но как ты не подумал обо мне? В такое время! Последствия вашей беспечности могут быть самыми страшными.-- Где-то она уже слышала эту фразу, ах да, записка от Лядащева. Саша прочитал ее мгновенно.-- Вы поете в один голос,--сказал он насмешливо и зло. Внизу в прихожей вдруг раздались громкие мужские голоса. Ни-кто в доме не позволял себе разговаривать подобным тоном, а эти спорящие и приказывающие, казалось, имели право орать в полный голос. До них долетела .фраза: "Именем закона!" Анастасия с ужа-сом посмотрела на мужа. -- Выйди к ним,-- быстро сказал Саша.-- Я спал. Теперь соби-раюсь идти по делам службы. Задержи их... Его арестовали в тот момент, когда, стоя перед зеркалом в ниж-нем белье, он примерял новый, серебром шитый камзол из тафты. Саша решил не разыгрывать излишнего удивления. -- Вы позволите мне одеться, господа? Ему было позволено. Он сменил камзол на более практичный суконный, под присмотром солдат неторопливо, с помощью камерди-нера облачился в чулки, кюлоты, башмаки и прочее. В продолжение всей сцены Анастасия безмолвно стояла в дверях, и Саше вспомни-лась удивительно стройная елочка в отцовской тульской усадьбе. Детьми они водили вокруг нее хороводы. Потом ее, кажется, срубили. Нищие Беловы мало ценили красоту, во всем видя надобность. По-шла елочка на дрова: зима в ту пору была лютой. -- Я могу попрощаться?-- В вежливости Саши проглядывало презрение к представителям закона. Анастасия припала к Саше, но тут же отстранилась и, глядя офицеру в глаза, спросила строго: -- А что будет со мной? -- Специальных распоряжений относительно вас пока не получе-но, однако указано, чтобы вы столицу в своих видах отнюдь не оставляли и, пребывая в собственном доме, ждали высочайшего указа. Потом она перекрестила мужа быстро... Все, увели... -- Что же вы молчите, Анастасия Павловна?-- не выдержал Лядащев. -- Мне больше нечего рассказать вам. Все аресты похожи один на другой. Вы же знаете. -- Я сделаю все, что в моих силах, чтобы разобраться в этой нелепости. Но вы со своей стороны должны донести до госуда-рыни... -- Я не донесу,-- перебила его Анастасия.-- Мне запрещено яв-ляться ко двору. Ночью Лядащев долго не мог уснуть на широком супружеском ложе. Аноним и добровольный помощник Оленева одно и то же ли-цо -- Бестужев-младший, это ясно. Далее... Если Сашка не имеет от-ношения к нападению на мызу и Оленева похитили прусские шпионы, как изволит утверждать наш колченогий друг, то князь действительно испачкался в политической грязи. Будем считать это утверждением первым. Ягужинская получила отставку (каких трудов стоило ему выдавить из нее эти сведения!) после того, как Сашка спас великую княгиню. Это вторая чушь и невероятность. На Белова начнут сей-час вешать все обвинения, которые в свое время предъявляли Оленеву, то есть убийство Гольденберга и шпионаж. Это третье ут-верждение, и оно вполне вероятно. Утверждение четвертое -- ты окончательно запутался, Василий Лядащев! А потом он уснул и увидел во сне странный предмет, некое сооружение, похожее на станок для плетения кружев. Из сооружения торчали разноцветные нитки, каждая из которых была как бы чья-то судьба или сюжет, а он должен был подобно крепостной девке сплести из этих ниток некий разумный и понятный узор. Василию Федоровичу было очень стыдно заниматься этим женским делом, но, понимая всю неотвратимость, он вроде бы готов был приступить... В этот момент в ушах прозвучал поганенький смех Дементия Палыча, и голос его насмешливо произнес: "А коклюшки где? Нет коклюшек!" Фу, гадость какая! Он немедленно проснулся, попил воды и ска-зал себе внятно: "Режьте меня, но Оленева выкрали гардемарины! Больше некому! Только хватит ли у Сашки ума это отрицать?" -15- Когда Лядащев сказал, мол, хорошо придумал, что Оленева по-хитили прусские шпионы, Дементий Палыч только поежился внут-ренне, услыхав в этом намек на взятку. Ну попутал бес, попутал... Кабы деньгами, он бы ни за что не взял, это дело подсудное, но против лазоревого камня он не мог устоять. И потом, камень этот как бы и не взятка, сапфир тянет на подарок. В одиночестве, однако, к Дементию Палычу пришли совсем дру-гие мысли. Откуда этот странный вопрос Василия Федоровича: "Не на мызе ли арестовали Белова?" Значит есть такое подозрение? В любом случае, станет ли он честно отрабатывать сапфир или патриотические чувства возьмут верх, эту версию -- о причастности Белова к похищению -- надобно проверить. Офицер из команды строго сказал, что арестовали они Белова, как и было предписано, в шесть часов вечера. Но кто поручится, что по дороге они не зашли в трактир промочить горло? Опрос охраны тоже ничего не дал. Все солдаты были до крайности озлоблены: кому в радость сидеть на гауптвахте? Правда, один из пострадавших, рана, стыдно сказать, на заднице, промямлил, что вроде бы нападавшие с похищенным были в дружбе, но это не наверняка, потому что объяснялись они хоть и по-русски, но все время вставляли тарабар-ские фразы. И вообще он всей душой чувствует, что они были немцы. Узнать, что у Оленева был закадычный друг еще со времен навигацкой школы, некий Алексей Корсак, не составляло труда, и на следующий день Дементий Палыч отправился по адресу. Супруга Корсака, особа до крайности неприветливая и резкая, сказала, что муж уже третий день пребывает в Кронштадтской гавани, где случилась авария. Софья не лукавила, именно так оно и было. Вернувшись от Чер-касских, куда они привезли беспамятного Никиту, она не застала мужа дома и довольствовалась только запиской; "Я в Кронштадте, скоро не жди..." Из-за неправильно вбитых свай на острове поплыл оползне-вый участок берега, грозя разрушить значительную часть строений. По всему Петербургу собирали спасателей, и Корсак был призван в числе первых. А что матросы его полдня в шлюпке прождали, так кто ж об этом вспомнит. Дементий Палыч отправился в Кронштадт, хотя сделать это было совсем не легко, эдакое волнение на море иначе как штормом не назовешь. Работа в гавани шла полным ходом. Проплутав час по непро-лазной грязи между бревен, камней, канатов, измученных людей и падающих от усталости лошадей, Дементий Палыч нашел Корсака. Вид у молодого мичмана был до крайности непрезентабельный. Мало того, что весь изгваздался в глине и известке, так еще рожу имел исцарапанную, а под глазом синяк. На вопрос следователя "Откуда сие?" сказал, что "упал в темноте сверху на ростверк, а рядом бугеля ненадетые". Тут же нашлись свидетели, которые на-чали горестно качать головами, добавляя, мол, непонятно, как жив остался. Была в поведении Корсака некоторая настораживающая черточка. По своему немалому опыту Дементий Палыч знал, что люди обычно разговаривают с Тайной канцелярией весьма почтительно и обо всем прочем забывают, а этот все порывался куда-то бежать, разыгрывая деловитость, перемежал ответы приказаниями: "На угол шпунтовые несите!" или "Башмаки на сваи наденьте!", то есть проявлял излишнюю нервозность. Дементий Палыч расспросил ближайшее на-чальство. Те помнили только, что мичман прибыл в гавань в день аварии, а в утренние часы или в вечерние, это пусть сам Корсак скажет. И тоже проявляли излишнюю нервозность. Море неспокойно, тучи угрожают бурей, и вообще, шел бы ты, мил человек, куда -подальше, сейчас не до тебя. Трудно стало работать, трудно. Пока ему никто не поручал заниматься Беловым, кому прикажут дело вести, тот пусть и старается... Не будем надоедать читателю описанием камеры, в которой сидел Белов. Камера как камера, у каждого человека в России свои ассоциации с понятием "лишение свободы"-- тот читал, этот слышал, некоторые на своей шкуре испытали... Но удивительно, что эта рус-. екая традиция: навет, тюрьма, следователь, дело, далее казнь или ссыл-ка, кому как повезет, ковалась веками и только в двадцатом веке достигла своего апогея, приписав к числу заключенных многие нули -- кровавый забор! Всего-то на Руси в избытке -- земли, воды, неба. Сибирь необъятна, как космос, а ее ведь заселить надобно. Для Елизаветы Петровны Камчатка была где-то почти на Луне, а Николай I сказал: "Расстояние -- наше проклятие!" Очень неглупый был царь. Белову, можно сказать, повезло, жизнь его в крепости была вполне сносной. Приличный стол, даже мясо давали, на жидкий тюфяк броси-ли простыню, не сказать, чистую, но без дыр, латаную. Эта простыня вдруг успокоила Сашу. Либо о нем кто-то хлопочет, либо в крепости помнят о фаворе Анастасии. "К черту все,-- сказал себе Саша.-- Отосплюсь по-человечески, а там видно будет". Только здесь, в камере, он понял, как устал. Все последние месяцы он был только должен, должен... Чувство долга морального испепеляет силы почище долга карточного. Самому себе стыдно сознаться, что первая роль в этом хороводе кредиторов, требующих немедленного действия, сочувствия, подвига, принадлежала Анастасии. Проснешься утром, небо ясное, настроение сносное, аппетит отменный, но тут же вспомнишь: а что такое грызет изнутри? Ах, да, Анастасия. После того как государыня, ничего не объяснив, сказала своей статс-даме: "Поживи в своем доме", та мало сказать изменилась, стала другим человеком -- обиженным, беспомощным, вздорным. Го-рячка с ней приключилась в тот же вечер, как вернулись они из Гостилиц. Позвали лекаря, он пустил кровь, и казалось, вместе с пор-ченой кровью выпустил из пациентки жизненную силу. "Ты меня не любишь, тебе нужны только твои друзья!"-- Она и раньше ревновала Сашу к Алешке и Никите, но у нее хватало ума скрывать это. Как можно винить его в том, что он больше переживает о сидящем в темни-це Никите, чем об отлученной от дворца? А Сашин арест? Даже в такую минуту она больше заботилась о своем вполне благополучном завтра, чем о муже, которого уводят в тюрьму. Был еще разговор, о котором и вспоминать не хотелось, потому что сразу тревожно и страшно проваливалось куда-то сердце. -- Зря ты меня из Франции вывез, зря1-- Эту фразу Анастасия выкрикнула не где-нибудь, а ночью в спальне. Саша в первый момент не столько обиделся, сколько изумился. Как можно забыть их счастли-вую встречу в Париже и слова "Ты мне Богом послан; Люблю навек!" Или горе ее настолько ослепило, что она и прошлое хочет перечерк-нуть? А может, мстит за кажущуюся его безмятежность, мол, мне плохо, и тебе должно быть тоже не сладко! Но Анастасия не остановилась на этом "зря вывез". -- Жила бы я с кавалером де Брильи безбедно, а на родине я отверженная! У него достало чуткости не устраивать скандала, он до тех пор целовал ее волосы, губы и руки, пока она не обхватила его за шею и не заснула спокойно. Но забыть этих постылых слов он не может, и что совсем погано -- простить Анастасию до конца тоже не полу-чается. А здесь в крепости он никому ничего не должен, теперь ему должны. В темнице каждый заболевает одной и той же болезнью-- бессилием, вернее сказать, утратой активности, и теперь уж вы, кото-рые на воле, думайте, как меня лечить. О том, что Никита сам ранен, и опасно, Саша почти не думал. Не может такого быть, чтобы молодой организм не победил недуга, но более всего он верил в спра-ведливость судьбы. Уж если столько сил потрачено, то не может того быть, чтобы все зазря. И странно, он очень легко увильнул от размышлений на тему, за что он, собственно, угодил в крепость. Да мало ли... Лядащев в записке пишет, мол, зря шлялся к Лестоку. Предположим, здесь собака зарыта, но столь же позволительно думать, что виной тому старая дуэль. Сама просится в голову мысль, что он привел на хвосте погоню в свой дом. Но кому гнаться-то, если на мызе вся охрана была повязана. Будет допрос -- будем думать... Он проспал три дня с перерывами на завтрак и ужин, а потом в