друг разом понял--выспался! И усталость, проклятье куда-то делись, и мысли поползли в голову, мысли беспокойные. По его понятиям давно должен был объявиться Лядащев. Не можешь прийти сам, так дай дельную информацию, подтверди лозунг, что "все обойдется!" И вообще, сколько он будет валяться на этой латаной - перелатаной простыне? И какого черта он сюда попал? И почему мерзкая каша сдобрена прогорклым маслом? И как не беситься, если омерзительный сторож на все вопросы твердит с глупейшей ухмылкой одну и ту же фразу: "Не могу знать". Несколько дней он обходился без чистого воз-духа, а сейчас хотел бы прогуляться, пусть не в роще, шут с ней, но на тюремный двор он имеет право? Саша принялся ходить по камере вначале по кругу, потом строго по периметру, затем начал считать шаги. Бог ты мой, со временем это мо-жет стать привычкой! Нет, считать шаги он не будет. Он будет размышлять. Если друзья не дают о себе знать, значит не могут. С че-го он взял, что с Никитой все в порядке? Да он мог умереть каждую секунду! Сто двадцать четыре, сто двадцать пять... Нет, это неперено-симо! Он с силой ударил кулаком по стене, потом по столу и наконец по кованой двери и барабанил в нее до тех пор, пока рука не начала бо-леть. От этого вдруг полегчало. Правду говорят, что физическая боль врачует боль душевную. Дверь неожиданно отворилась. Смотритель, морда белесая, волосы на пробор, над губой болячка, что-то жевал. Выражение лица вполне благодушное, все бы исполнил, но все "не могу знать". Саша принял независимый вид. -- Слушай, братец, а не раздобудешь ли ты мне карты? Во взгляде смотрителя промелькнуло доселе незнакомое выражение любопытства. -- Какие карты? -- Подземных ходов под крепостью с выходом к Неве,-- в серд-цах крикнул Саша.--Ты что, не понимаешь, какие карты бывают? Короли, валеты, дамы... -- Карты имеются, но с кем, простите, сударь, вы намерены иг-рать? Показалось ли Саше или смотритель впрямь ударил себя по кар-ману, мол, этот инструмент держим всегда при себе? -- А хоть бы и с тобой,-- весело ответил Саша.-- Я понимаю, что не положено. Но мы будем играть ночью и по маленькой. Святое дело! Смотритель хмыкнул, неопределенно повел плечом и, ничего не ответив, исчез, а ночью после сигнала вдруг явился в камеру с но-венькой колодой карт и щелкнул ею заправски. -- Денег, как ты понимаешь, у меня нет, но есть адресок, по ко-торому получишь все до копейки. Только бумаги дай, чтобы я запис-ку мог чиркнуть.-- Саша старался говорить самым обычным тоном, как будто это совсем в порядке вещей -- ходить к супруге подследст-венного за долгом. -- Как играть изволите?-- Сторож, казалось, пропустил все Саши-ны замечания мимо себя.--Я, знаете ли, все эти квинтичи, лоберы и прочие тресеты не уважаю. Кадрилья -- хорошая игра, но в нее на-добно вчетвером... Памфил, а по-русски говоря "дурачок",--вот это для меня. Можно еще в ерошки или хрюшки... Как желаете? Саша смотрел на своего Аргуса с восторгом. Неужели ему повез-ло, и этот тип с вислой фигурой и непропеченным лицом азартный картежник? Одно смущало: про игру в дурачка, любимую простолю-динами, он знал мало, помнил только, что "памфил" -- это червонный валет, его еще называют "филей". Смотритель оказался хорошим учителем, и уже во второй игре Саша выиграл. Видя, как вытянулось лицо у партнера, он немедлен-но взял себя в руки, сменил тактику и начал плутовать. Задача была поставлена четко: три игры спустить, четвертая для себя, чтоб не пропадал азарт. У смотрителя от жадности глаза разгорелись, губы вспухли. Когда выпадала нужная карта, он ими как-то странно, со всхлипом, причмокивал. -- Когда за выигрышем пойдешь? Было четыре часа ночи, силы обоих были на исходе. -- Это от нас не уйдет,--уклончиво ответил смотритель.--Тре-тьего надо, чтоб настоящий интерес был. -- Да где ж его взять, третьего-то?-- не понял Саша. Третий появился на следующую ночь и оказался весьма колорит-ной фигурой -- темноликим, желтоглазым, молчаливым человеком по имени Шафар. Он носил европейское платье, но по обличию, обилию золотых украшений -- тут тебе и серьга в ухе, и цепь на шее, и браслеты на обеих руках -- в нем угадывался азиат. В игре он был азартен, но голоса не подавал, а только раздувал узкие, изящно вырезанные ноздри. Как выяснилось вскоре,, он был хивинец и со-стоял при леопардах, доставленных восемь лет назад посольством Хивы в подарок государыне. Звериный двор находился, оказывается, в приходе Святого Симеона, что на Хамовой улице. Саша столько раз ходил мимо высокого забора, не предполагая, что за ним обитают диковинные звери. -- Шафар, а еще какие животные на вашем дворе есть? Хивинец вскидывал на него горящий взгляд, но не отвечал, весь сосредоточенный на картах, а смотритель, трогая болячку над губой, сообщал гугниво: - Львица есть, совсем старуха, а по двадцать фунтов говядины в день трескает. - Опять же мартышки. Этим извольте дать бананы, но и на морковь они согласные. Дама треф... А еще есть в столице Ауроксов двор. Неужели не слышали? Там содержатся дикие быки, подаренные королем прусским. Но государыня ни быков, ни короля прусского не жалует. Я раньше при этих быках состоял. Хорошее место, всегда убоинка в достатке, но потом ушел. За охрану людей больше платят. Третья ночь началась так же приятно и в той же компании, но игра была неожиданно прервана. В мертвой тишине крепости вдруг раздался невнятный шум, голоса, топот ног -- тюремная какофония звуков, понятная только стражу, который испугался, быстро смел карты со стола и спрятал их в карман. Не обращая внимания на Сашины вопросы, он подал Шафару знак, и они на цыпочках вышли из камеры. Спустя несколько минут гулкие шаги раздались подле Сашиной двери, потом послышался звук отпираемого засова. Это могло означать только одно: рядом появился сосед. Эта бли-зость -- мало, что ли, пустых камер в крепости -- наводила на непри-ятную мысль: он связан, с новоиспеченным арестантом общим делом. Каким? Утром, как обычно, служитель принес завтрак. Был он сух, сосре-доточен и на все вопросы отвечал "не могу знать", словно не резались они в этой камере в "дурачки с пар" и "дурачки в наклад-ку" по такой высокой ставке, что и сказать совестно. Однако к ужину поведение служителя переменилось. Прежде чем уйти из камеры, он наморщил мясистый лоб, убедился, на месте ли болячка, потом через силу выдавил: -- Я к вам послабление имел, сами знаете. Но об этом -- молчок. В противном случае и у вас, и у меня будут огромные неприят-ности. -- Это понятно,-- с готовностью согласился Саша.-- Но я чело-век чести, карточный долг не дает мне спокойно спать. Когда пой-дешь, мил человек, к супруге моей за деньгами? -- Не торопите меня, сударь. Такие дела не в один день дела-ются! Служитель был верен себе, не один томительный день прошел, прежде чем, ставя перед Сашей миску с едой, он шепнул с отвле-ченным видом: -- Ходил. Долг получил сполна, но монеты мелкого достоинства и кошелек плохенький. -- Что мне просили передать?--У Саши от волнения пересохло горло. Он был уверен, что получит сейчас записку или в крайнем слу-чае что-то на словах, но служитель молча положил на стол кольцо с рубином. Положил и ручкой эдак сделал; жест этот мог обозначать только одно: я честный человек, хотя вполне мог бы и украсть. -- Дай мне только выйти отсюда, в, накладе не останешься!-- заверил его Саша. Оставшись один, он надел кольцо на безымянный палец. Может, это знак какой-нибудь -- кровавый рубин? Кольцо жало, он примерил его на мизинец, потом посмотрел на свет. Записка была вложена под камень, крохотная и невесомая, как лепесток. Саша развернул ее трепетной рукой. Там было написано три слова: "Вина--Лесток Гольденберг". "Это Лядащев",--подумал Саша, тщательно разжевывая записку. -16- Никита пришел в себя, когда Мария уронила чайную ложку, именно этот бренчащий, обыденный звук вывел его из небытия. В по-исках ложки девушка опустилась на колени и вдруг поняла: что-то изменилось в комнате. Ей показалось, что она спиной чувствует его осмысленный взгляд. Но Никита смотрел вверх, глаза его были не-подвижны и блестящи, как влажное зеленое стекло. Мария тоже посмотрела на потолок. Художник был плох, нари-сованные розы были непомерно большими и плотными, как капуст-ные кочаны, и казалось, не вплети их живописец в венок из незабу-док, они непременно попадали бы вниз под весом собственной тя-жести. Однако нельзя до бесконечности сидеть на полу. Мария медленно и неловко поднялась. На шум Никита повернул голову, вернее, пере-катил ее с затылка на ухо, взгляд его оставался безучастным. -- Ложка упала,-- сказала Мария, предъявляя ее как веществен-ное доказательство, и почувствовала, что запунцовела вся от макушки до пяток. Он ничего не ответил, только сморщил растрескавшиеся губы. При желании это движение можно было принять за улыбку. Мария приободрилась и села, сложив по-ученически руки на коленях. -- Как вы себя чувствуете, князь? Вы только молчите, не отве-чайте мне. Вам нельзя говорить. Вы четыре дня без сознания!-- Она подняла руку с растопыренными пальцами.--Помните? Вы были в тюрьме, мы вас похитили, а теперь прячем... И опять неопределенное движение губ. Мария не столько услы-хала, сколько угадала вопрос: "Где?" -- Во флигеле у князей Черкасских. Вокруг парк. Аглая Наза-ровна приходила сюда, чтобы на вас посмотреть. Не приходила, ко-нечно, ее приносили на носилках. Она замечательная! А Гаврила спит рядом в комнате. Он, бедняга, от недосыпа еле языком ворочает. Аглая Назаровна его к себе требовала, а как увидела вас, так и ска-зала -- пусть барина лечит, меня потом... Мария говорила шепотом, ей казалось, что говорить громко не-прилично, но даже этого малого звука было достаточно, чтобы Гаврила пробудился ото сна. Он буквально вломился в комнату, подбежал к изголовью кровати, потом вдруг смешался, обошел ее на цыпочках и с благоговением припал к ногам Никиты. -- Очнулся! Слава тебе. Господи! Позади беды... Все позади. Слезы и молитва заняли у камердинера не более минуты, с колен поднялся уже совершенно другой человек: деловитый, уверенный и непреклонный. -- Любезная Мария, позвольте мне занять ваше место. Перевяз-ка, лечебное питье, сон. Мария пробовала возражать: она поможет наложить бинты, она уже помогала... -- Одно дело за бесчувственным ходить, а совсем другое, когда человек в сознании. Ваш вид может вызвать в организме ненужное волнение, и вообще... А ну как рана откроется! Завтра приходите, а лучше послезавтра. Гавриле очень хотелось сказать, что хорошо бы отложить визиты до полного выздоровления барина, но пожалел девицу. Она была хо-рошей помощницей все эти дни, и никаких там "ах, боюсь", "ах упаду в обморок!" На пороге Мария выглянула из-за плеча камердинера. Никита смотрел ей вслед внимательно и строго. Выпроводив девицу, Гаврила немедленно приступил к обязанно-стям лекаря и алхимика, принес корпию, бальзамные мази, приго-товил жаропонижающее лекарство. -- Кто она?-- спросил вдруг внятно Никита. -- Девица-то? Мария Луиджи, дочка венецианского ювелирщика. Нет, вы молчите, Никита Григорьевич! Вам нельзя напрягаться. Я вам и так все расскажу. Добродетельная девица, эта Мария. В ка-рете ездила, чтоб вас из беды извлечь. А сейчас все, роток на за-мок... Гаврила начал осторожно распеленывать барина, снимая, как жу-ков, расположенные в складках бинтов драгоценные камни. Больше всего здесь было "зодиачных" аметистов, которые сообразно месяцу рождения Никиты должны были "притягивать" его планету и подоб-но жизненным духам вливать силы в артерию, печень, селезенку и кости больного. Непосредственно у раны, которая, благодарение Богу, не гноилась и превратилась в струп, располагалась золотисто-коричневая яшма, которая, как известно, обладает кровоостанавли-вающими свойствами. -- Не надо камней. Они жесткие. Как на горохе спишь. -- Тише, Никитушка,--это несколько фамильярное и теплое об-ращение выскочило само собой.--Я только сверху положу. Парочку маленьких. Вот так... А теперь перекусить бы надо. -- Посади. Гаврила с готовностью бросился выполнять просьбу барина. При-поднявшись, Никита покачал головой, словно проверяя, держит ли ее шея, и замер, неожиданно поймав в зеркале свое отражение. Бо-родатый, лохматый человек с удивленными глазами. Никита опять мотнул головой, словно сомневаясь! что тот, отраженный, повторит его движение. -- Не узнаете?--грустно спросил Гаврила.--Обросли вы очень и похудели. -- Ерунда, просто я от себя отвык...-- Никита упал на подушки. Каша, а может быть, протертая брюква, была отвратительна, но вареная телятина показалась неожиданно, вкусной. И заснул он легко, не провалился в бездну, когда все падаешь, подозревая, что дна во-все нет. Он вошел в сон, как в теплую воду. Никита проснулся, когда было очень рано, голубой сумрак висел за высокими голландскими окнами. Верхняя створка была от-крыта настежь, могучая ветка клена была видна каждым своим раз-лапистым листом, ствол дерева только угадывался в тумане. Что-то капало с дерева -- дождь, роса? Удивительно покойно было у него на душе. Все в мире пребывало в гармонии. Хороша была эта комната с жесткой кроватью, столиком с лекарствами и кудлатой головой Гаврилы, который так и уснул, сидя в кресле. Хорош был мир за окном, он был просторен... Очевидно, чтобы почувствовать это, надо какое-то время проси-деть в темнице. В ней мир мал, как в чреве кита. Смерть тоже темница, но что люди знают о смерти? Пока ты жив--ее нет, когда ты умер--ее уже нет, есть только сам миг умирания. Это, пожалуй, не страшно, уйти к праотцам, сколько там уже достойней-ших, но... Если подумать, смерть -- это потеря мира вокруг тебя... Кто знает, может, есть другие миры, но как жалко этот... В парке все еще спят, и птицы, и насекомые, а где-то в хижине землепашца уже вжикнула струя молока в подойник, взбивая пену, и звук отбиваемой косы разнесся по деревне. В Геттингене, сидя на книжках, пьют пиво студенты, в Греции среди олив или на старом некрополе бродят козы, на севере самоед над фитильком, плавающим в рыбьем жиру, чинит меховую одежду, в старом, нагретом све-тильниками храме восседает Будда, а над Финским заливом сияет Полярная звезда, указывая путь мореплавателям. Матерь Божья, ка-кое счастье чувствовать себя живым! Никиту ознобил холодок во-сторга. Пока еще это все принадлежит ему. Раненое плечо слегка ныло, но боль ощущалась как приятная. Он ощупал бинты с жесткими аметистами и улыбнулся. Ради Гаврилы он готов стерпеть эту начинку. И особенно приятно было, что мысль о женщине с ласковыми глазами, которую звали Фике, не только не причиняла боли, но даже не развлекала. Он задвинул воспоминание о ней в самый глухой угол сознания. Так бросают на дно сундука отслужившую вещь, зная заранее, что она не понадобится. Было и прошло... И даже неинтерес-но знать, из-за каких превратностей судьбы он угодил в темницу, а потом под пулю. За окном раздались далекие звуки, усадьба просыпалась. Гаврила заворочался в кресле, и Никита тут же закрыл глаза, ему не хотелось вести утренние обыденные разговоры. И опять он закачался на теплых волнах. "Экая у нее стройная шейка,-- подумалось вдруг.-- Не иначе как она носит высокие, жесткие воротники, шея сама собой и удлиняется. Что за чушь иногда лезет в голову!" После завтрака, не обильного, но сытного, Никита задал вопрос, который пришел в голову сразу после пробуждения. -- Гаврила, а почему не идет эта стройная девушка--Мария? -- Я ей только завтра разрешил прийти. ---- Разреши-ил! Что за наглость такая? Как тебе не стыдно? -- Выздоравливаете, Никита Григорьевич,--осклабился камерди-нер.-- Вот уже и ругаться изволили начать... -- Ты мне зубы не заговаривай. Пошли ей записку. Намекни, мол, пусть придет. -- Она и без всяких намеков прибежит. Проявляет к вам сия девица огромное внимание. Оно и понятно -- влюблена... -- Гаврила, не говори глупостей.-- Никите очень хотелось, что-бы камердинер как можно дольше развивал эту тему. -- Какие ж глупости? Мы как приехали во флигель, она встала У кровати, вцепилась руками в эти столбики и смотрит на вас, а сама как неживая. Софья Георгиевна ей говорят: "Надо домой ехать немедленно. Хватятся нас -- ругать будут! Еще разыскивать начнут". А Мария словно и не слышит. Еле отлепили ее от кровати-то. На следующий день опять явилась: "Гаврила, я за барином буду ходить". И не просит, требует. Я иногда допускал. Особливо когда домой надо было наведаться за камнями,--пояснил он с достоинством.-- Вы не волнуйтесь, Никита Григорьевич, я ходил с полными предосто-рожностями. -- Я и не волнуюсь. Кого ты боишься? -- Сыщики бродят. Расспрашивают. Вас ищут. Да, конечно, ищут. Объяснил бы кто-нибудь, в чем он виноват. Но стоило Никите задать самый невинный вопрос, как Гаврила начинал бродить вокруг да около: не знаю, вам нельзя волно-ваться, вот Алексей Иванович пожалует, тогда и спросите. Мария появилась раньше, чем ей было дозволено. Она выглядела смущенной, но повела себя столь решительно, что Гаврила не посмел спорить, отступился. А может, явная заинтересованность барина де-вицей сыграла свою роль. Если девица полезна для здоровья, то он и не против. -- Здравствуйте, князь. Я буду у вас до вечера и никуда не уйду. -- Все это было сказано резко, напористо. Она села к изголовью и поставила на стол корзинку.-- Это земляника. Вы любите зем-лянику? -- Обожаю,-- серьезно сказал Никита, пристально всматриваясь в гостью. -- Гаврила, дай чашку, я сама буду поить князя. Камердинер безмолвно повиновался. Никита рассмеялся и открыл рот. Он уже мог пить чай без посторонней помощи, но почему бы не доставить себе удовольствие и не принять его из рук милой девушки. Мария подносила ложку, выливая содержимое в его рот, складывала губы сердечком и непроизвольно повторяла глотательные движения. С чайной процедурой было покончено, надо о чем-то говорить. -- Вам не скучно здесь лежать одному? -- Нет, что вы... Мне было скучно, а теперь мне весело.-- Он рассмеялся счастливо.-- Но где все? Почему они не идут? Алешка, Софья, Саша... -- Алеша в Кронштадте, там случилась аварея, а Саша очень занят по делам службы. Последние слова Мария произнесла с некоторым усилием, но Ни-ките и в голову не пришло заподозрить неладное. -- А Софья сегодня придет. Она очень рада, что вам лучше. -- Софья ваша подруга? Я помню, как встретил вас в саду перед маскарадом. -- Потом вы пошли на свидание к важной даме и не вер-нулись,-- прошептала Мария. -- Вам и это известно? "Мне все известно, только говорить запрещено!--хотелось крик-нуть Марии.-- А это очень трудно, держать язык за зубами, особенно, если есть вещи, касающиеся меня лично!" Появился лакей с запиской от Аглаи Назаровны. Княгиня прове-дала, что Никита пошел на поправку, и потребовала к себе Гаврилу хоть на час. Отказаться было невозможно. Камердинер потоптался около кровати барина, приготовил лечебное питье и со словами: "Если что, бегите за мной немедленно",-- вышел. Оставшись с Никитой наедине, Мария тут же потеряла половину своей храбрости. Главное, не смотреть больному в глаза. А он, каза-лось, не замечал затянувшейся паузы, лежал тихо, без движения и вдумчивым, изучающим взглядом смотрел на девушку. -- Меня арестовали,-- сказал он наконец, словно очнувшись. -- Вместо Сакромозо...-- тихонько добавила Мария. От удивления Никита сел, но тут же со стоном повалился назад; видно, неловким движением он потревожил рану. Перепуганная Ма-рия сразу бросилась к нему, пытаясь помочь. Губы его неожиданно коснулись ее руки. Она замерла. -- Не убирайте руки...-- Никита прижался щекой к ее ладони.-- Но ради всего святого, откуда вам это известно? -- Можно я вам задам один вопрос?-- Голос девушки задро-жал.-- Если не захотите, можете не отвечать. Только не обижайтесь на меня. Хорошо? -- Да разве я могу на вас обидеться? Вы самая очаровательная сиделка в мире... Нет, что я говорю? При чем здесь сиделка? Вы вообще самая чудесная и... -- Я хочу спросить вас о важной даме,-- перебила его Мария.-- Не будем называть ее имени, но... Вы любите ее? Никита поднял голову, и она резко убрала руку. -- Я не мог тогда не пойти к ней- Она позвала, и я пошел. -- Она не звала вас,--выпалила Мария. -- Как не звала? Я же сам получил записку. -- Записка предназначалась не вам. Податели ее перепутали на маскараде кареты. На вас и Сакромозо были одинаковые костюмы. -- Во-он оно что...-- протянул Никита и замолчал надолго, слов-но в раковину спрятался. Марии показалось, что он вообще забыл о ее присутствии. На-верное, сейчас он нашел наконец объяснение несуразностям, которые преследовали его последние два месяца. Он оскорблен, обижен. Ведь это так мучительно чувствовать себя глупцом, занявшим чье-то место. И сколь велика плата за его самомнение! Но Мария заглушила в себе ревнивые чувства. -- Известная особа вообще никому не назначала свидания,-- сказала она, всем своим видом выражая сочувствие.-- Записку сочи-нили в Тайной канцелярии. , -- О, я идиот! Коровья голова! Сколько передумал в тюрьме, но такое мне даже в голову це приходило! Это отвратительно, непоря-дочно! Но зачем это нужно Тайной канцелярии? -- Лядащев предполагает, что этой запиской хотели скомпроме-тировать известных вам особ. -- При чем здесь Лядащев?--вскричал Никита. -- Василий Федорович и распутал весь этот клубок. Нам такое просто не под силу. -- Не мудрено. Ворон ворону глаз не выклюет! -- Он давно не служит в Тайной канцелярии!--обиделась Мария за Лядащева. -- Это ведомство как родимое пятно, оно не смывается. -- Вы несправедливы! -- Отчего же?-- Голос Никиты звучал холодно и отчужденно.-- Я благодарен Василию Федоровичу за внимание к моей скромной особе и при встрече непременно скажу ему об этом. И поверьте, я сочувствую ему всем сердцем. Этот человек достоин лучшей доли, чем служба в Тайной канцелярии. Будем надеяться, что мне никогда больше не понадобится его помощь. -- Кабы так!-- вырвалось у Марии. -- Вы хотите сказать... Ах, да, конечно. А иначе почему возле моего дома бродят сыщики и почему меня прячут здесь? Разговор шел совсем не так, как хотелось Марии. Он начался так нежно, трепетно, и вдруг нахлынули все эти политические дела, словно в мутный, зловонный поток попали, и он потащил их неведо-мо куда. Никита понял огорчение девушки и сразу сменил тон. -- Давайте лучше есть землянику... -- Конечно, князь...-- Мария зачерпнула полную ложку ягод. -- Не зовите меня -- князь. Для вас я Никита. А землянику надо есть горстями. Мария вмиг бросила ложку и пододвинула корзину к молодому человеку, но тот со смехом покачал головой. -- Только из ваших рук. Конечно, она покраснела, но покорно сложила руку ковшиком и насыпала в нее земляники. Никита брал ягоду губами осторожно, словно целовал, а у Марии спина заболела от напряжения. , Что может быть лучше в мире, чем земляника прямо с теплой, вздрагивающей ладони? Дурацкий вопрос сам вылетел. Доел земля-нику и спросил: -- Мария, скажите, в чем меня сейчас обвиняют? Девушка так и застыла с перепачканной кровавым соком рукой. Появление Гаврилы избавило ее от продолжения тяжелого разговора. Камердинер пришел не один, вместе с ним явилась Софья. Она перекрестила Никиту, поцеловала в лоб, а потом села прямо на кро-вать, с умилением всматриваясь в его лицо. В ее улыбке было что-то материнское, так она смотрела на спящих детей своих. Никита попробовал было порасспрашивать Софью. В его вопросах проглядывала осведомленность куда большая, чем следовало, и Софья укоризненно посмотрела на Марию. -- Никита, милый. Я не знаю, что тебе отвечать. Приедет Алеша, мы все вместе соберемся для важного разговора. А тебе надо скорее встать на ноги. Нам так надо, чтобы ты был здоров! Расстались они в сумерки, Мария пообещала прийти завтра сразу после обеда. Никита рад был остаться наедине. От счастливых со-бытий тоже устают, кроме того, он хотел привести в порядок мысли, чтобы каждый кирпичик -- в свое гнездо. Зачем он приставал с воп-росами к Марии и Софье, если и сам знает, какие обвинения ему предъявляют. Колченогий страж все это проорал на допросе: убий-ство купца и еще какая-то дрянь, связанная с его работой в Ино-странной коллегии. Опять Германия? Не хочу, не хочу... -- А что хотите, голубь мой?-- Гаврила склонился к изголовью, видно, последние слова Никита произнес вслух. -- Спать хочу!--гаркнул молодой князь.--И если ты, мерзавец, еще раз назовешь меня голубем... -- Нет, нет, Никита Григорьевич. Вы -- орел! Голубь птица глу-пая,--совершенно смешался Гаврила. -- ...или орлом!-- гневно продолжал Никита, но вдруг рассмеял-ся.-- Не буди меня до обеда. Сны буду смотреть. Авось повезет! Мария пришла, как и обещала, в три часа. -- Больше никаких вопросов, князь Никита- Я получила страш-ный нагоняй от Софьи. Все вопросы будете задавать Алексею Ивано-вичу. -- Ну хорошо! А ответить-то мне можно? Помните, я так и не ответил вчера на ваш вопрос. -- Забудем об этом,--губы Марии дрогнули от обиды.--Я вела себя крайне неосмотрительно. -- Милая Мария, осмотрительность вам совсем не к лицу! Я не люблю известную вам особу. Слышите? Встреча с другой, тоже из-вестной вам особой, совершенно излечила меня от этого тяжелого, как недуг, чувства. Я понятно выражаюсь? Почему вы так смотрите на меня, Мария? Девушка в смущении поднялась с места и начала задергивать штору, приговаривая: "Солнце прямо в глаза... нет солнца, плохо... выглянет -- печет невыносимо..." -- Пожалуйста, поправьте мне подушки. -- Сейчас.-- она нагнулась, взяла подушку за уголки, неожидан-но для себя зажмурилась. В тот же миг руки Никиты обхватили ее за талию, и она очутилась в его объятиях. Гаврила открыл зверь и замер, застав эту картину. Влюбленные не заметили его появления. Что испытывал в это мгновение верный камердинер -- негодование, радость? На лице его застыла особая, нежная и чуть грустная улыбка, которая возникает у людей, когда они смотрят на влюбленную юность. Но внутренний голос Гаврилы не был столь сентиментален: "Ювелирщик -- отец-то! Пустой человек! Кто в камне светскую красоту ищет да еще деньги на этом большие имеет, тот бесу слуга!" Он вздохнул и осторожно прикрыл дверь. -17- Слуга в дом Черкасских был послан за Марией к шести часам вечера. Луиджи был в восторге, что его умная дочь смогла обза-вестись столь значительным знакомством. О том, что в княжеском флигеле находится раненый молодой человек, ювелир даже не подозревал. Не заходя домой, Мария решила посетить Софью. Девушка была взволнована до крайности, и это волнение не имело названий. Всего не расскажешь подруге, но можно хотя бы контуром обри-совать тот безграничный восторг, который она испытала у постели Никиты. Мария уже свернула с кленовой аллеи на тропку, ведущую к флигельку Корсаков, как услыхала цокот подков на улице, а затем звук открываемой калитки. "Неужели Алеша вернулся,-- подумала она с радостью,-- значит мой визит сейчас неуместен. Однако он никогда не приезжает верхами..." Она вернулась в аллею и столкнулась с молодым человеком в форме поручика. Он пронзительно глянул на Марию бедовыми, черными глазами и тут же отвел их вбок. Он вообще был какой-то черный. Брови -- как два прямых мазка сажей, волосы, а может, парик, тускло-серого с чернотой цвета, тщательно выбритые щеки отливали синевой. Костюм на нем был мят и неопрятен, однако сапоги начищены до блеска. Он вежливо поклонился, слегка до-тронувшись до эфеса, и шпага подпрыгнула под его рукой, задрав полу короткого, не по форме, плаща. Так с задранной по-лой, решительно впечатывая каблуки в гравий, он отправился к дому Луиджи. Мария внимательно проводила его взглядом. Откуда она знает этого человека? Наверно, видела у отца... Мало ли народу в Петер-бурге желают заказать себе или невестам своим драгоценные уборы? Однако поношенный вид поручика наводил на мысль, что изделия Луиджи вряд ли сейчас ему по карману. Мария опять повернула к дому Корсаков, но сразу поняла, что разговаривать сейчас с Софьей ей не хочется. Чем-то смутила ее не-давняя встреча, сбила с толку. Она обошла дом, мимо отцветших сиреней и жимолости вышла по тропинке к дальней беседке. Проле-тевший над Петербургом шторм учинил здесь большой беспорядок. На лавке и на полу валялись сорванные листья и целые ветки ломких ив, любимые розы ее были поломаны, видно было, что сюда давно никто не приходил. Она смела листья со скамьи, села, в задумчивости теребя кре-стик на груди. Со всей уверенностью Мария могла сказать, что уже видела лицо посетителя, такие лица не забываются. Знакомыми были походка -- ходит так, словно колени плохо гнутся -- и задираю-щая подол плаща шпага. Помнится, она еще подумала тогда, что посетитель носит шпагу как рапиру. Но когда это было? Ночь... Она услыхала, как к дому подъехала карета. К окну она подбежала прямо в сорочке, очень хотелось увидеть, как Софья с Никитой после маскарада пройдут мимо ее дома. Потом она долго ждала, когда же Никита распрощается с Софьей и вернется к каре-те. Наконец он вышел. Мария очень удивилась, что Никита идет со стороны их дома, однако скоро она поняла, что ошиблась. Это был не Никита, а этот -- черный. Она еще подумала тогда: что за странные посетители являются к отцу ночью, Никиту она тоже дождалась, он вышел много позже. На лужайке под ее окном он задержался. Марии показалось даже, что он смотрит в ее сторону, и она спряталась за штору, а когда выгля-нула, его уже не было. -- Надо сказать отцу, чтоб завел, наконец, садовника,--сказала Мария вслух, поправила розы и, тут же забыв об этом, направилась к дому. В гостиной было пусто и темно. Она не стала зажигать свежей, а прошла сразу в узкий коридорчик, ведущий в кабинет от-ца. Слышны были два голоса, один отцовский, громкий, другой глухой, невнятный. Оба спорят, вернее сказать -- ругаются, о чем -- не разобрать, Мария проследовала по коридорчику дальше, зашла в крохотную отцовскую спальню, которая граничила с кабинетом и отделялась от него узкой, в тонкую доску, дверью. Вот здесь уже можно было расслышать каждое слово. Ах, как жалко, как глупо, что она не догадалась прийти сюда сразу ч услышать начало разговора. Сейчас ясно одно, поручик грозит отцу шпагой, а тот кричит: негодяй, позову слуг, я не ростов-щик, а честный ремесленник! Вдруг стало тихо... Раздался шум отодвигаемого стула, кто-то из них сел, наверное, поручик, отец погрузнее. -- Если вы честный ремесленник,-- сказал вдруг четко и очень спокойно поручик,--то не взяли бы в счет долга чужой вексель. -- С паршивой козы хоть шерсти кусок,-- огрызнулся звонким голосом отец. Мария невольно улыбнулась, отец так и не смог выучить ни одной русской пословицы, и при его акценте они удивительно смешно звучат. Однако поручику было явно не до смеха. Он заурчал что-то тревожно. О! Показалось ли ей, или он впрямь упомянул имя Гольденберга? Вначале она услышала это имя от Софьи, но запом-нила его вовсе не потому, что какого-то там купца убили, а пото-му, что Никита обнаружил его убитым. Со временем имя немецкого купца приобрело новое, ужасное значение -- в убийстве обвиняют ее любимого! Какой бред, какая нелепица! Ненавистный ей Гольденберг даже снился по ночам, он был маленький, кривоногий и, к ужасу Марии, имел бычьи рога. Это большой грех, видеть покойника рога-тым. После страшного сна Мария пошла в храм и поставила за упокой души убиенного немца свечку. Имя Гольденберга слышалось в бое часов, в цокоте копыт, этакое звонкое имя, а сейчас оно позвякивало за дверью, словно ложечкой по стакану. А может, это шпага лязгает в ножнах? И с чего им вздумалось перейти на шепот? Не поймешь толком, кто говорит. -- Позвольте предложить настоящую цену...-- и по нисходящей та-та-та... Это отец. -- Но я требую у вас не брильянты в плохой оправе!-- крик по-ручика, а потом бу-бу-бу... - Да говори ты громче, дьявол тебя побери!-- прошептала Ма-рия, она с трудом поборола в себе желание приоткрыть дверь и на всякий случай спрятала руки за спиной. Тут, видно, у отца иссякло терпение, и он закричал в полный голос. Мария от удивления вытаращила глаза и даже присела. Поду-мать только, как все оборачивается! Оказывается, отец стал облада-телем векселя Гольденберга, а поручик требует его назад. Но отец почему-то не отдает... Тут -- о, счастье!-- чернявому посетителю вздумалось подойти к двери. Очевидно, он даже привалился к дверному косяку; каждое его слово было не только слышно, но, кажется, и видно, как божью коровку на руке. -- Я вас в последний раз предупреждаю,--угрюмо сказал он.---У вас будут крайние, непредсказуемые неприятности. Надеюсь, вы помните оба имени, которыми подписан сей документ? Канцлер России не позволит, чтобы честь его семьи находилась в руках како-го-то ювелирщика! -- Вот именно!--в голосе отца послышалось удовлетворение.-- И передайте графу Антону Алексеевичу, что если он так печется о своей чести, то пусть найдет подобающую сумму, а то его за-граничные подвиги в сей же миг станут известны его отцу. Дверной косяк вздрогнул, раздался вопль: "Негодяй!" Дальней-ший грохот в кабинете был подобен тому, который возникает при землетрясении или обвале где-нибудь в горах. Мария с силой толк-нула дверь, но, к ее удивлению, она оказалась запертой. Девушка бросилась в коридор звать на помощь слуг, Когда она в сопровождения камердинера и двух мастеровых вор-валась в кабинет, он был уже пуст. -- Бегите, догоните!--крикнула она.--Он только что был здесь, неужели этот черный крикун похитил отца? -- Я здесь,-- раздался стонущий голос.-- Вытащите меня отсюда. Тучный Луиджи был плотно вбит в узкое пространство между стеной и шкафом. Рука его была украшена неглубокой, но обильно кровоточащей раной; очевидно, поручик пустил в ход шпагу. Не-малого труда стоило вытащить ювелира из его неудобного зато-чения. -- Отец! Какое счастье, ты жив! Я случайно оказалась подле двери. Кто этот ужасный человек? Что ему от тебя нужно? И зачем он разломал твое кресло? -- Это не он разломал. Это я разломал. Об его голову.-- Луиджи подмигнул дочери и, довольный, захохотал.--Больше гос-подина Бурина на порог не пускать!-- крикнул он слуге.-- А теперь пойдем ужинать. -- Но твоя рана? Нужен лекарь! -- Не лекарь, а портной. Такой камзол, каналья, испортил! За столом Мария пыталась вытянуть что-нибудь из отца относи-тельно ужасного визитера, но ей это не удалось. Конечно, она могла бы прямо спросить: "Какое право имеет господин Бурин на вексель покойного Гольденберга?" Но таким образом ей пришлось бы сознаться, что она подслушивала, а это Луиджи считал смертным грехом, сродни воровству или распутству. Но даже сознайся она в своем грехе, у нее не было никакой уверенности, что она получит у отца ответ, а то, что нареканий и обещаний отослать ее к тетке в Венецию будет достаточно, в этом уверенность была полная. О, только не тетка! Заподозри Луиджи излишний интерес дочери к делам князя Оленева, он немедленно бы привел свою угрозу в ис-полнение. Оставалось только хвалить мясо, хорошо прожаренное, и восхищаться сиропом из морошки, до которого отец был большой охотник. Сразу после ужина Мария бросилась к Софье. Разговор с подру-гой должен прояснить что-либо в столь запутанном деле с векселем. Софья слушала очень внимательно, потребовала пересказать все еще раз, сама себе задавала вопросы, а итог был тот же --"ничего не понимаю". Больше всего ее поразило, что поручик Бурин был у Луиджи в тот самый вечер, когда на маскараде был убит Голь-денберг. -- Возможно, это простое совпадение,--утешала она себя.--Ка-бы Алеша был дома, Саша на свободе, кабы Никита был здо-ров! -- Вексель принадлежит сыну канцлера. Анастасия не может нам помочь? Ты говорила, что она свой человек при дворе. Она может знать что-то такое, о чем мы и не догадываемся. -- Нет, Анастасия не поможет,-- грустно сказала Софья.-- Я видела ее после ареста Саши. Она не выходит из дома, плачет, молится. Анастасия говорит, что это возмездие. Есть один человек.-- Софья пытливо взглянула на Марию. -- Я знаю, о ком ты говоришь. В этот же вечер Софья послала казачка с запиской к Лядащеву. В записке значилось, что она может сообщить нечто весьма важное относительно покойного купца Гольденберга, что готова при-нять господина Лядащева, когда он пожелает, и просит уведомить, что послание ее получено. Удивительно, как в иные поворотные минуты уплотняется время! Правда, это касается только людей деятельных, а не тех особ, кото-рые в ответственный момент, руководствуясь глупыми понятиями этикета или сомнительной мудростью "утро вечера мудренее" откладывают решение важнейших проблем на завтра, на послезавтра или на месяц. Лядащев ничего Софье писать не стал, а несмотря на поздний час явился сам. Достаточно было нескольких минут, чтобы понять -- необходима длительная беседа с Луиджи. В старые добрые времена* беседу эту было бы вести куда проще, потому что называлась бы она допрос, и добропорядочный ювелир выложил бы все без утайки. Теперь же предстояло играть некую роль, чтобы каплю за каплей вытрясти из этой непроливайки все сведения. Здесь хороши были лесть, притворство, даже угрозы. _______________ * Будь они прокляты старые, добрые (прим. автора) _______________ Однако вышеозначенные приемы не производили на Луиджи серь-езного впечатления. Естественно, он не отказался принять для частного разговора господина Лядащева, коли об этом его попросили милейшая Вера Константиновна и невестка ее Софья Георгиевна. Для позднего гостя зажгли камин и принесли бутылку старого бургундского. Что, кажется, дождь пошел? В такую погоду особенно приятно глядеть на живой огонь, потягивать доброе винцо и морочить голову странному гостю. "Что это за вопросы он задает?--сам себе говорил Луиджи, потирая ноющую руку.-- И с чего сей господин взял, что я буду на них отвечать? Моя родина Венеция, а не крепость Петра и Павла!" Вот что удалось узнать Лядащеву после часовой беседы. С гос-подином Гольденбергом хозяин дома отнюдь не знаком, никогда его не видел, что было чистейшей правдой. С господином Буриным он имел дело. Это тоже было правдой. С молодым графом Антоном Бестужевым он знаком не очень коротко, зато жена его, очаро-вательная Авдотья Даниловна, в девичестве Разумовская, является одной из его постоянных заказчиц. Видится он с ней часто, потому что сия прелестница совершенно неумеренно любит драгоценности, предпочитая изумруды,, которые менее всего идут к ее изнуренному, простите, зеленому лицу, но... О вкусах не спорят! Не желаете ли еще вина, сударь? Хотя бургундское не в пример всем прочим французс-ким винам излишне горячит кровь и никак не способствует за-сыпанию... а время сейчас позднее. Хозяин зевал, тер глаза, и разговор бы неминуемо кончился полным пшиком, если бы вдруг в комнату вихрем не ворвалась Ма-рия. Видимо, в этот момент итальянский темперамент ее взял верх над спокойным русским. Она вначале воздела руки, повернулась к иконе и, призывая деву Марию в свидетельницы, прокричала: -- Ну что ты такое говоришь?--Руки ее сжались в кулаки.-- При чем здесь твоя Авдотья? Мы сами вызвали господина Лядащева, чтобы он