вокуплялось, что в Конференции на сей раз будет присутствовать государыня. "Врете вы все", -- подумал Бестужев, а вслух сказал: -- Ладно, приеду. -- Я должен сопровождать вас, -- лучезарно улыбаясь, возразил оттаявший поручик, -- Так приказано было... -- Жди! Алексей Петрович одевался с большой тщательностью, рубаху велел подать белую с короткими кружевами по манжетам, парик старинный, с длинными локонами. Камердинера, против обыкновения, не ругал, хоть и парик он надел бестолково, пудрой всего обсыпал. Все ордена велел надеть и ленту Андрея Первозванного через плечо -- Когда канцлер садился в возок, позвал поручика сесть рядом. -- Мы ведь не торопимся? -- спросил Бестужев. -- Нет, время еще есть. Бестужеву закрыли ноги лисьей дохой, он вызвал кучера и подробно рассказал маршрут- в объезд, по его любимым местам. Поехали, вернется ли он домой?.. Глядя на бегущий мимо город, Бестужев вдруг подумал, удивившись внутренне, отчего, получив упредительную записку, он даже не вспомнил о возможности побега. А у него были сутки. За это время он вполне мог достичь границ Швеции, оттуда можно было пробраться в Копенгаген. И очень может быть, что Елизавета не потребовала бы у датчан его выдачи... Он рассмеялся, и поручик удивленно на него уставился. Нет, в самом деле, почему он не в бегах? Почему не бросились спасаться Меншиков, Головкин, Остерман, Лесток и Левенвольде? Каждый знал, что его ждет арест, пытки, а может быть, и казнь. Может быть, они надеялись на чудо? Или страх полностью парализовал их волю и желание свободы? Но ведь он, Бестужев, с самого начала понимал, что никакого чуда быть не может, и страх его вовсе не парализовал. Просто он знал, что каждый побег бессмыслен. И не потому, что ему шестьдесят пять, а потому, что жизнь только тогда прекрасна и полноценна, когда ты канцлер. В противном случае уже не очень важно, коротаешь ли ты время арестантом в Сибири или эмигрантом в Дании. Сибирь, пожалуй, лучше, здесь говорят по-русски, для них ты не просто ссыльный, а бывший канцлер, и никто не может отнять надежды на возвращение. Алексей Петрович приехал на полчаса раньше, однако вся камарилья, все недруги его были уже в сборе. Государыни, как он и предполагал, не было. Не будет растравлять она себе душу тяжелой сценой. Бестужев вошел как ни в чем не бывало, подошел к круглому столу, сел на свое место -- Все выжидающе, строго смотрели на него. Вдруг сидящий напротив маршал и прокурор Трубецкой рывком поднялся с места. Нахмуренное лицо его на миг приняло глуповатое выражение, видно, не мог выбрать, справа или слева обходить ему стол. Решил- справа и, чуть прихрамывая (проклятая подагра!), направился к Бестужеву. За столом все встали, канцлеру оставалось сделать то же самое. Трубецкой подошел вплотную, зорко глянул в бестужевские глаза. Ах, как он ненавидел канцлера, этого вероломного выскочку, этого обманщика, интригана, пьяницу и гордеца, ненавидел так давно, что уже забыл, с чего все это началось. Бестужев выдержал его взгляд, и здесь Трубецкой, неожиданно для себя и для всех, принялся сдирать с канцлера голубую муаровую ленту с орденом Андрея Первозванного. А так как камердинер прикрепил ленту намертво, то издали казалось, что два старых, толстых человека сцепились вдруг в нелепой драке. -- Именем государыни... -- надрывно сипел Трубецкой. -- Именем государыни ты, супостат... -- дальше мысль не шла, словно заело, только сопение и треск рвущейся ткани. Бестужев с силой оттолкнул Трубецкого, тот с размаху сел на стул, сжимая в руках вожделенный муар и косой синий крест с великомучеником Андреем. -- Никита Юрьевич, будет вам... -- укоризненно произнес граф Бутурлин, делая шаг вперед. Далее граф по всем правилам прочитал бумагу о снятии с канцлера всех полномочий и аресте его с содержанием под усиленным караулом в собственном дому. Бестужев чуть заметно кивнул, он был абсолютно спокоен. -- А далее? -- спросил он удивленно, когда текст вдруг кончился -- кургузый, как заячий хвост. -- Какие мои вины, перечислите. -- Ваши вины, -- важно сказал Бутурлин, -- вскрыты будут по мере следствия. -- Это само собой. Но ведь безвинного-то арестовывать нельзя. Эх, Александр Борисович, -- усмехнулся канцлер, -- без меня и бумагу по форме составить некому. Это он хорошо сказал, обидно. Трубецкой вскинулся было гневливо, даже руку вперед выкинул, незаметно стоящий в стороне Шувалов-старший дернулся щекой, кивнул, и тут же дверь в соседнюю комнату с шумом распахнулась. В помещение Конференции живо вбежал отряд солдат под предводительством гвардейского капитана. Они окружили Бестужева. Канцлер кивнул всем присутствующим и удалился, сопровождаемый лязганьем шпаг и шумом передвигаемых кресел. Солдаты словно нарочно создавали шум, чтобы подчеркнуть важность происходящего. -- Вот гусь! -- проскрежетал Трубецкой. В короткой этой реплике была не только недосказанная ненависть, но и признание если не заслуг, какие у этого мерзавца могут быть заслуги, то некоторого бесстрашия арестованного. -- К делу, господа сенаторы, -- важно произнес Петр Шувалов, -- мы должны обсудить. -- В понедельник обсудим, -- перебил брата глава Тайной канцелярии и пошел в угол комнаты, где неприметно сидел в кресле Иван Иванович. -- Донеси до государыни- свершилось, -- произнес он пышно, размашисто. -- Донести-то донесу, -- озабоченно отозвался брат, -- вот к добру ли?.. В доме Бестужева, как и было оговорено бумагой, его ждал полный караул, то есть на каждой лестнице, за каждой дверью. Свечей в доме не зажигали, поэтому присутствие солдат можно было определить только по невнятному сопению да по густому духу -- пахло казармой. "Господи, ведь их всех надо будет кормить", -- обиделся вдруг экс-канцлер. -- Я могу пройти в библиотеку? -- бросил он в темноту. -- А как же? -- отозвалась она бархатным тенором. -- Теперь вам только в ней и жить.. -- Я хочу видеть жену. Прошелестел женский шепот, кажется, горничной: -- Ах, ваше сиятельство, соснули они. Сильно плакали, а теперь соснули. Будить? -- Нет. Свечей в библиотеку. Алексей Петрович удобно сел в кресло, пододвинул к себе шандалы, чтоб светили и с левой, и с правой стороны, и взял том "Древней истории, сочиненной чрез г. Роллена...". На сей раз перевод господина Тредиаковского показался ему не только сносен, но и вполне приличен. Три свадьбы На февраль при дворе были назначены три роскошные свадьбы. Фрейлины Ее Величества венчались с великолепными кавалерами, в числе которых был и любимец Екатерины Левушка Нарышкин. Голова его настолько была занята предстоящей свадьбой, так всем надоел разговорами о достоинствах девицы Закревской, так много мечтал "о предстоящем счастии" и немалом приданом, что когда он утром, таинственно блестя глазами, передал маленькую записку, то Екатерина решила, что писулька имеет отношение к свадьбе -- какой-нибудь счет, и досадливо сунула ее в карман. Последнее время Левушка стал ей надоедать своей болтливостью, бесцеремонностью, а также тем, что совершенно нельзя было понять -- кому же он служит на самом деле. Левушка проследил, как записка исчезла в складках парчовой, висевшей у пояса сумки, потом щелкнул пальцами и сказал выразительно: -- Я бы на месте ее высочества прочел сию записку сейчас же. Это сокол ваш пишет. -- Понятовский? -- ... про ворона, который в беде. Записка гласила: "Пользуюсь этим путем, чтобы предупредить вас, что вчера вечером граф Бестужев был арестован и лишен всех чинов и должностей, и с ним вместе арестованы Елагин и Ададуров". -- Что?! -- воскликнула Екатерина, не веря. Левушка развел руками, на этот раз он был совершенно серьезен -- ничего дурашливого. Екатерина еще раз перечитала записку. Ей стало страшно. Арест двух помощников Бестужева и ее друзей говорил, как близко все это касалось ее самой. -- Я откланиваюсь, -- Левушка шаркнул ногой. -- У меня завтра венчание с утра. -- Погодите, -- она схватила его за руку. -- А вечером бал. Мне силы надо копить, а я бегаю по чужим делам, -- он опять впал в дурашливый тон и пританцовывал от нетерпения. Екатерина насупилась. -- Еще успеете. Рассказывайте, что при дворе болтают. Из-за чегоарестовали Бестужева? -- Помилуй бог! Вы и сами это знаете! Он же всем мешал. Он же всем графьям Шуваловым оскомину набил, Воронцову все мозоли оттоптал, -- веселым шепотом сказал Нарышкин. -- А рассказывают так... Будто бы французский посол Лопиталь получил депешу от своего короля, пошел с этой депешей к вицеканцлеру Воронцову и сказал: "Если вы не арестуете графа Бестужева, мы больше не союзники". -- Этого не может быть, -- заметила Екатерина. -- Не может, так не может. Дело еще осложняется тем, что Апраксин с армией отошел на зимние квартиры. -- Но ведь Кенигсберг взят, -- чуть ли не со слезами воскликнула Екатерина. -- И потом, какое отношение Апраксин имеет к Бестужеву? -- Так ведь они дружки. Арестовали Апраксина, жди, что арестуют Бестужева. Вот и дождались. -- Апраксин с Петром Шуваловым дружки. -- Ошибаетесь, Петр со Степаном родственники, -- рассмеялся Левушка, намекая на связь Шувалова с дочерью Апраксина- -- А впрочем, все это вздор и сплетни, -- добавил он уже серьезно. А вот Бестужева жалко. Тут я с вами совершенно согласен. Екатерина поняла, что больше ничего не добьется, и живо представила, как Левушка выходит из этой комнаты, встречает кого-нибудь из... ну, скажем, шуваловского круга. Интонации будут те же -- доверительно-искренние, только слова другие: -- Канцлер-то? Негодяй! Тут я с вами совершенно согласен -- и нечего его жалеть! Поговорить бы... но с кем? Муж не любит Бестужева. С ним обсуждать эту проблему бесполезно. Хорошо бы увидеться с Понятовским, но она боялась и думать об этом. Раз арестовали Ададурова, то дело может касаться манифеста о престолонаследии, он косвенно также касался до этого. Весь ее кружок под угрозой. А Елагин? При чем здесь Елагин? Страшно думать, что он был другом покойного Репнинского. А может быть, не другом, но что-то их связывало... Похоже, стоит поговорить с этой девчонкой, фрейлиной Репнинской. Но что она может сказать, если ничего не знает? И писем у нее нет. О, какая мука! К обедне великая княгиня явилась с жесточайшей головной болью. Никто с ней ни о чем не говорил, все вели себя так, словно ничего не знали о главном событии -- падении канцлера, однако если она обращала на них взгляд, то замирали, ежились, а потом отводили глаза. Следующий день начался с венчания двух кавалеров -- Нарышкина и юного Бутурлина. Сам обряд венчания и последующие за ним праздники, ужин и бал, обещали быть очень пышными. Маршалом-распорядителем был сам прокурор Никита Юрьевич Трубецкой. Но все что-то мешкали начинать, уже и молодые испереживались, и публика устала. Ждали государыню, да так и не дождались. Не было ее и вечером на балу. Екатерина места себе не находила. Ей казалось, что достаточно только глянуть на Елизавету, и ясна будет ее судьба- жены наследника престола. Предчувствия были одно страшнее другого. Перед ужином во время прохода по коридору, все шли к столу, она мельком увидела Понятовского. Он тут же замедлил шаги, намереваясь очутиться с ней рядом и заговорить, но увидел условный знак -- скрещенные пальцы правой руки. Это у них давно обозначало -- опасность! Для того, чтобы Понятовский рассмотрел знак в толчее, она поднесла пальцы к губам, словно желала почесать их. После ужина Екатерина, веселая и возбужденная (знающие ее близко видели искусственность этого веселья), подошла танцующей походкой к Трубецкому. -- Какой яркий! Прямо петушиный хвост! -- она тронула ленты маршальского жезла, который Трубецкой держал в руке, потом лицо ее приняло шутливосерьезное выражение. -- Никита Юрьевич, поясните. Нашли ли больше преступлений, чем преступников, или у вас больше преступников, чем преступлений? Князя не обманул игривый тон, он понял всю важность вопроса. -- Мы сделаем то, что велело нам провидение, -- он улыбнулся желчно- -- А преступления отыскать не трудно. Екатерина пошла танцевать, но спустя полчаса подошла к старшему Бутурлину с тем же вопросом. Отец молодожена был в хорошем настроении, и ответ его был мягче. -- Арестовали Алексея Петровича, а теперь ищем причину, почему мы это сделали, -- сказал он со мехом. -- Канцлер сам же нам за это и попенял. Документы, говорит, не умеете без меня толком оформить. Я думаю -- обойдется. Какой епиграф, такой и епилог. Ответы государственных мужей были как будто искренни, но вполне могло быть, что искренность их была нарочитой. Они просто отмахивались от нее, чтоб под ухом не жужжала. Во время контрданса статс-дама ее величества Шаргородская сделала знак рукой, в нем можно было прочитать и приветствие, и указание: идите, мол, туда, вот в эту дверь, надо поговорить. Шаргородская всегда хорошо относилась к великой княгине, и она с трудом дождалась конца танца. -- Ваше высочество, -- начала статс-дама взволнованно, как только они уединились в небольшой комнатке, гардеробной или буфетной, -- я давно хотела поговорить с вами, но, видимо, мое сообщение опоздало. -- Опоздало? Почему? -- Потому что граф Бестужев арестован. И я советую вам принять все меры предосторожности. Я не могла поговорить с вами раньше ввиду уединенного образа жизни вашей последнее время. -- Попросту говоря, вас ко мне не пускали? -- Можно сказать и так, -- прошептала Шаргородская, покраснев. "Черт побери!" -- мысленно выругалась Екатерина. Во всем виновата ее беременность, потом роды... Зачем рожать детей, если их у тебя тут же отнимают? Ее дочери уже два месяца, кажется... а ее до сих пор не пустили к ребенку. Но это полбеды! Это успеется. Плохо то, что она потеряла бдительность. Она просмотрела, пропустила, не заметила главных подпольных событий, происходящих во дворце. Ее обвели вокруг пальца! Даже о любимом Понятовском она подумала вдруг с раздражением. Любовь хороша под мирным небом, а когда под тобой дымится земля, то все эти нежности только помеха. Шаргородская терпеливо ждала, когда великая княгиня справится со своим волнением, перестанет ходить по комнатке, мрачно глядя в пол. -- Ну, я слушаю вас, -- сказала она наконец -- В конце декабря, перед самым Новым годом, Александр Иванович Шувалов ездил в Нарву к фельдмаршалу Апраксину. -- Зачем? -- быстро спросила Екатерина и вдруг побледнела страшно. -- Точно я не знаю, но... вот какая фраза была сказана: "Апраксин-де поклялся, что никакой переписки с графом Бестужевым и вами у него не было и что внушений от великого князя в пользу короля Фридриха II он не получал". Екатерина быстро отвернулась, чтоб скрыть чувства, отразившиеся на лице. Конечно, радость... но еще больше ее поразило сообщение о собственном муже. Она, наивная душа, совсем скинула его со счетов. Экий плут, экий мошенник! Екатерина сразу и навсегда поверила, что Петруша давал указания Апраксину. Все давали! У фельдмаршала от этих распоряжений распухла голова. Но подумайте, какой прыткий у нее муж! И какой скрытный! Теперь уже не понять, чьи распоряжения выполнял старый, толстый Апраксин, отводя армию на зимние квартиры... -- Откуда эти сведения? -- Моя комната во дворце, -- заторопилась Шаргородская, -- расположена рядом с апартаментами графа Шувалова. Екатерина Ивановна сама мне все это и рассказала. Зашла вечерком чаю попить... -- Ай да Соляной столб! -- прошептала Екатерина. -- Но я слово дала, ваше высочество, чтоб об этом -- ни одной живой душе! Правда, по Петербургу об этом и так болтают, но это не важно. Главное, чтобы с моим именем не связывали. -- Спасибо, я не забуду вашей услуги, -- мягко сказала Екатерина. -- И никогда не подведу вас. Воистину, это был удивительный вечер, потому что на нем случилась еще одна встреча, взволновавшая ее чрезвычайно. После Шаргородской она вернулась в залу, подошла к столу спросить у официанта клюквенного морсу и вдруг почувствовала затылком, он даже теплый стал, чей-то взгляд. "Станислав, -- прошептала она мысленно, -- экий неугомонный!" Недавнее раздражение против любовника прошло. В самом деле, почему она не может позволить себе поговорить на чужих свадьбах с приятным ей человеком? Государыни нет... а сокол рядом. Как бы ни вела себя Екатерина, Елизавете все равно донесут, что она виделась с Понятовским. И почему бы ей не потанцевать с приятным ей человеком? Она резко повернулась. Нет, это был не Понятовский. Екатерина вначале не поняла, почему этот высокий, незнакомый человек смотрит на нее так, что она затылком его чувствует? По какому праву? Какая бестактность, какая дерзость! Застыл, как изваяние! Он действительно не шевелился, просто стоял и смотрел, и взгляд его был очень внимателен, словно видел он куда больше, чем позволяла эта освещенная, праздничная зала. И тут она узнала его. Никита Оленев и Екатерина Романова "Так изменилась, -- думал он, глядя в милые черты. -- Девочки как не бывало. Очень взрослая женщина, подбородок, пожалуй, стал тяжеловат, раньше этого не было. В карих глазах искры пляшут. Сердится, наверное... Да смею ли я вот так на нее пялиться?" Он низко поклонился, и Екатерина угадала марионеточную неестественность его поклона, словно его кто-то за нитку дернул, и он сложился пополам. -- Ваше высочество, позвольте сказать вам... -- он перевел дух. -- Мне надо передать несколько слов от человека вам известного. Он не решился доверить эти слова бумаге. -- Вы говорите?.. -- О графе Бестужеве -- Я видел его в пятницу, накануне ареста. Он просил передать, чтобы вы не волновались, поскольку он все, -- Никита сделал ударение на последнем слове, -- бросил в огонь. Екатерина кивнула, лицо ее было напряженным, лоб собрался в морщины, и это ее портило. Никита рассказал про связь через музыканта, которого рекомендовал Бестужев. Он назвал фамилию -- Зигфрид Дитмар, каждую мелочь пришлось повторить по два раза, видимо, Екатерина проверяла его, а может быть, из-за волнения не могла сосредоточиться. Потом вдруг сказала, ласково коснувшись руки: -- Вы очень изменились, князь. Мне не хочется высчитывать, сколько прошло лет. Умоляю, не говорите, -- воскликнула она, заметив, что он намеревается назвать число. -- Я рада вас видеть... очень. От великой княгини пахло мятной водой. Мода на эту туалетную воду пришла из Франции, а назвали ее очень по-русски "холодец". Мятный дух давал ощущение свежести и чистоты. Смутившись под пристальным взглядом Екатерины, Никита опять поклонился чуть ли не в пояс. "Очень хорошенькая,. очень милая, но и только, -- подумал он, вслушиваясь в пульс, не участился ли, -- Похоже, я совсем излечился от этой болезни". -- Могу ли я рассчитывать на вашу помощь? -- серьезно спросила Екатерина-- Друзья мои арестованы. Я совсем одна. -- Рад служить вам, ваше высочество. -- Необходимо связаться с арестованным канцлером, -- видя, что Никита с готовностью кивнул, она замахала рукой. -- Нет, нет, вам нельзя. Вы уже выполнили возложенную на вас миссию. У вас в доме служат немцы? -- Нет. -- Вот видите, а у меня служат, -- она рассмеялась. -- Один соотечественник передает другому соотечественнику привет или посылку с далекой родины. Это так естественно, не правда ли? В дом Бестужева пойдет моя камеристка Анна Фросс, она умна и с каждым, может договориться. Никита расцвел, он даже открыл было рот и воздуха набрал полные легкие, чтобы со всей страстностью согласиться с выбором великой княгини, и... промолчал -- Внутренний голос, наш противоречивый мудрец, "сомкнул ему уста". Уже потом, на досуге, выстраивая в памяти весь разговор, Никита сознался себе в том, что трудно сформулировать словами: "Великой княгине может быть неприятно, что я восхищаюсь Анной... кроме того, могли последовать вопросы, на которые я не хочу, да и не могу отвечать. Екатерине совсем не обязательно знать, что Анна, пусть без вины, побывала в Калинкинских палатах. В конце концов, узнав, что я знаком с Анной,. она могла заменить ее на любого из своей свиты, но я этого не хочу..." Поэтому он кивнул с полным согласием. -- Я понял, ваше высочество. Связь с вами я буду поддерживать через камеристку Анну. -- Я не это имела в виду, -- пожала плечами Екатерина. -- Но пусть будет по-вашему. Когда вы понадобитесь мне, я позову вас через Анну Фросс. А теперь, пожалуй, пригласите меня танцевать, а то наша беседа слишком затянулась. У колонны стоял Понятовский и ел великую княгиню глазами. Она только улыбнулась мимоходом, потом скрестила пальцы, подула на них. Никита предложил ей руку, и они впорхнули в только что начавшийся котильон. Оленев никогда не любил танцевать, поэтому ему надо было сосредоточить все свое внимание на фигурах, разговор был самый простой: розы, мимозы, погода, театр, до тех пор, пока Екатерина, сделав очередную вычурную фигуру, не спросила вдруг: -- А как поживает ваш друг господин Белов? Нет ли от него вестей? -- Есть... -- несколько удивился Никита. -- А что вас интересует? -- Где он сейчас? -- В Кенигсберге, который захватили наши доблестные войска. Он уехал в армию еще в ноябре. -- Он ничего вам не писал про Нарву? -- Писал, -- обрадовался Никита, всегда приятно удовлетворить чужой интерес, если есть возможность. -- Он там был проездом и, вообразите, попал на губу. -- За что? -- по лицу Екатерины блуждала невинная улыбка, обычный светский разговор. -- Вот этого он не писал. Но я думаю, какая-нибудь пустая провинность, карты или дуэль. Сам Белов редко дерется на дуэлях -- из принципа. Но вечно попадет на роль секундантов. -- Никита помолчал минуту, желая переменить тему. -- Я ответил на все ваши вопросы, ваше высочество. Теперь прошу ответить мне на один вопрос- самый невинный. Уверяю вас, это не пустое любопытство. -- Опять небольшая пауза. -- Как выглядит мальтийский рыцарь Сакромозо? Изумлению Екатерины не было предела. Она даже прекратила танец, замерла вдруг на месте, а потом поспешно вывела Никиту их круга танцующих. -- А зачем вам это, князь? -- Ну... я имею право знать, как выглядит человек, по вине которого я провел несколько месяцев в заточении. -- Но это было так давно, -- Екатерина была озадачена. -- Вы хотите свести с ним счеты? Но он же меньше всего виноват в этой ужасной истории. -- То есть вы не хотите сказать? -- "Нет, отчего же... У рыцаря Сакромозо нет особых примет. Он красив, очарователен, он шутник, галант и женский угодник. На нем нет шрамов, он не хромает, у него две руки, и он недурно поет. Никита понял, что большего он не добьется. -- Вы кого-нибудь ищете, князь? -- спросила Екатерина, наблюдая за взглядом Никиты. -- Я не вижу здесь фрейлин Ее Величества. -- Нет государыни, нет и фрейлин. А позвольте полюбопытствовать, какая из этих очаровательных дев занимает ваши мысли настолько, что вы желаете ее видеть? -- вопрос был задан кокетливым и вместе с тем ревнивым тоном. -- Ах, ваше высочество, это не то, что вы предполагаете. Я опекун одной особы... -- он усмехнулся, -- с трудным характером. Она невообразимо юна, а потому обидчива. Некоторое время назад я получил от нее письмо, которое показалось мне странным. Вообразите, кто-то рылся в ее вещах. И даже что-то похитили из шкатулки, а потом положили на место. Никогда не слышал, что во дворце бывает воровство, -- Но если украденное положили на место, какое же это воровство? -- Екатерина странным, внимательным взглядом окинула своего собеседника. -- Как зовут вашу подопечную? -- она словно знала ответ. -- Княжна Мелитриса Репнинская. В огонь Вечером после бала в голове Екатерины сложился примерный план- как действовать и как вести себя дальше. Многое было неясно. Но на будущее она пока не заглядывала, сейчас надо было решать насущные, сиюминутные задачи. Интуиция подсказывала, что главную опасность представлял "манифест". Ясно было, что эти бумаги Бестужев сжег в первую очередь. Манифест о престолонаследии переписывал статский из коллегии иностранных дел Пуговишников, человек исполнительный, но недалекий. Его надо было сразу предупредить, чтоб не трясся от страха и, еще того хуже, не наделал бы глупостей. Роль посыльного на этот раз выполняла Владиславова, поскольку Пуговишников был ее зятем, и неурочный визит тещи ни у кого бы не вызвал подозрения. Записка была лаконичной: "Вам нечего бояться, успели все сжечь". Екатерина никогда не говорила Владиславовой о бестужевском манифесте, но, слава Богу, умной женщине ничего не надо было объяснять. По возвращении Владиславова выглядела благостно: -- Слезно благодарит вас зятек и в ноги кланяется. Очень он, сердешный, -- она перешла на шепот, -- крепости боится. -- Ее все боятся, -- вздохнула Екатерина. Вошедшая в комнату Анна уловила только конец фразы, заинтересованно глянула на Владиславову, но ничего не спросила. Анну Екатерина сама вызвала в кабинет. Ей надлежало завтра же с утра пойти в дом к графу Бестужеву и спросить там немца-музыканта. Екатерина объясняла подробно, Анна понимающе кивала. Решили, что первому, кто откроет дверь, Анна скажет, что пришла к Зигфриду Дитмару передать пакет из Мюнхена... или Нюрнберга... или Бибирах-ан-лер-Риса, какая разница? Главное, увидеться с музыкантом. Теперь было уже доподлинно известно, что Бестужева не отвели в крепость, а содержат под домашним арестом. Камердинер Екатерины Шкурин, малый расторопный и преданный, узнал даже имя начальника караула. У Екатерины мелькнула мысль, а не послать ли вместо Анны Шкурина, но после некоторого размышления она вернулась к первому варианту. Уж очень деликатна была миссия девушки. Шкурин мужчина громкий, заметный, да и слуги бестужевские могут знать, чей он камердинер, а Анна молчалива, сдержана, но всякий, кто увидит ее, захочет перекинуться с ней словцом. Анна должна была наладить постоянную связь с домом Бестужева. Потом, Бог даст, она и с другими арестованными найдет тайный контакт. Тогда удастся корректировать показания на допросах. Надобно, чтобы не было никаких разночтении, чтоб и Ададуров, и Елагин, и конечно, Бестужев показывали одно и то же по главным вопросам. Визит Анны увенчался полным успехом. Трубач Дитмар долго не хотел понимать, от какого родственника он должен, вопреки его желанию, получить привет и ценную посылку. Но как только понял, родственников сыскалась целая дюжина. "Дитмар сказал, -- конспиративно шептала Анна, -- что граф Бестужев заперт в библиотеке, ходить по дому ему не разрешают. Супруга его пребывает в болезни и из комнат своих не выходит. И еще Дитмар сказал, что приходить к нему в дом никак нельзя -- опасно, а сноситься можно будет через тайник". Тайник музыкант придумал самый обыденный и неприметный. Недалеко от особняка Бестужева ремонтировали чей-то дом. Там работало полно народу, завезли много, строительного материала, а в уголке сада лежал всеми забытый битый кирпич. Вот в щелях этого мерзлого кирпича Дитмар и придумал устроить тайнохранилище, как бы почтовый ящик. На следующее утро Анна в сопровождении Шкурина пошла проведать тайник, но он был пуст. По зрелым размышлениям это ни о чем не говорило, времени прошло слишком мало, но возникло другое непредвиденное осложнение. Когда Анна пробиралась между куч гравия и щебня, каменщики побросали мастерки и смотрели на нее с великим удовольствием. Поскольку Шкурин не удержался и рассказал ее высочеству, какое впечатление на всех оказывает красавица Фросс, решено было впредь к тайнику Шкурину ходить в одиночестве. Шок, вызванный арестом Бестужева, прошел. Екатерина нашла способ увидеться с Понятовским. Он сказал, что, по счастью, предоставлен самому себе, никакого намека на слежку, он посол другой державы, потому не может быть арестован. Решено было, что в целях безопасности Екатерина сама не будет писать Бестужеву, за нее это будет делать Понятовский. В четверг Шкурин ходил к тайнику, на этот раз -- о, счастье! -- канал для сношений начал действовать. Шкурин забрал из тайника записку, а сам положил письмо от Понятовского, написанное накануне. В этом письме Понятовский в самых невинных выражениях спрашивал Бестужева о здоровье, настроении и сообщал, что все ранее им сказанное дошло до нужных ушей. Бестужев должен был догадаться, о ком шла речь. Наконец-то связь наладилась! Можно было передохнуть. И тут громом среди ясного неба грянуло сообщение -- Бернарди арестован! Об аресте ювелира Екатерина узнала стороной от случайного человека и взволновалась страшно. На скромность и преданность Елагина и Ададурова она могла полагаться полностью, но Бернарди никак не относился к числу ее близких друзей. Ювелирщик был слишком скользок, увертлив, он всегда и во всем стремился извлечь собственную выгоду. А кто его знает- какой эта выгода предстанет перед его воспаленным тюрьмой взором? Через тайник Бестужев писал великой княгине, что если у нее есть возможность передать информацию Елагину и Ададурову, то пусть. сообщит: он рекомендует им говорить только правду. "Если бы экс-канцлер знал об аресте Бернарди, -- подумала Екатерина, -- то вряд ли стал советовать подобное. Ювелирщику на допросах надо было молчать о многом, а еще о большем просто врать, чтобы как-то обелить себя". Екатерина решила, что пришла пора призвать на помощь князя Оленева, для чего послала к нему Анну Фросс с запиской. Та отсутствовала полдня, если не больше, а потом явилась с заявлением, что все это время прождала князя Оленева, но тот так и не явился. -- Записку оставила? -- О да, ваше высочество. Что-то в лице Анны не понравилось Екатерине. Этому выражению трудно было найти название. Может быть, отвлеченный, как сказали бы латины, абстрактный взгляд или слегка надменное, простонародное выражение упрямства, так смотрят грязнули-горничные, когда им делают выговор. Или она уловила легкий дух спиртного? Нет, не может быть. Екатерина ненавидела и само вино и его пьющих, все окружающие отлично знали это. Будь у Екатерины спокойнее на душе, она, конечно, разобралась, что за новое, неуловимое -- этакое, появилось вдруг у Анны в лице, а потом само собой истаяло. Но великой княгине было не до Анны. Она искала связи с Бернарди и не находила ее. Через три дня наступил крах. Направляющийся к тайнику Шкурин не дошел до места, так как издали увидел солдат, которые методично раскидывали кучу кирпичей. Ясно было, они добрались до тайника, осталось только узнать, что попало им в руки. Не много -- так надеялась Екатерина. Вчера Шкурин отнес письмо Понятовского, написанное под диктовку. Язык письма был эзоповский. Ничего следователи в нем не поймут, а Бестужев должен был догадаться, что Екатерину беспокоит одно -- ее письмо к Апраксину. Ожидания Екатерины оправдались. Следователь на основании этого письма не смог предъявить Бестужеву новых обвинений, зато Понятовский сразу почувствовал последствия своей переписки. Был поставлен вопрос о немедленной высылке его из России за сношение с государственным преступником -- Но посла невозможно выслать в один день. Начали с того, что новый канцлер Воронцов потребовал у польского короля отозвания графа Понятовского. Со временем граф действительно был отозван, но это случилось только спустя полгода. Самым неприятным в аресте тайника под кирпичами было то, что граф Бестужев, опечаленный тем, что не получил от Екатерины ни строчки, усомнилсяа дошли ли до нее его заверения? Усомнился и написал фразу, которую раньше боялся доверить бумаге: "Ваше высочество, припадаю к ногам вашим. Поступайте во всем смысле бодро, ибо пустыми подозрениями ничего доказать не можно". Воистину, и на старуху бывает проруха. Такой политик, такая умница, и так подставиться! Именно эта записка попала на следственный стол и принесла эксканцлеру неисчислимые неприятности и неудобства. Но об этом после. Во дворце всяк чует внутреннюю погоду. Для Екатерины настала тяжелая пора. Придворные обходили ее стороной, встретившись лицом к лицу, опускали глаза, боясь произнести лишнюю фразу. Великий князь, донельзя испуганный, тоже исчез из поля зрения. Впрочем, ему пока бояться было нечего. Бестужева он не любил, и все знали об этом. Екатерина решила, что самое разумное сейчас сказаться больной и спрятаться в своих покоях. Но вначале надо было обезопасить себя. Вряд ли в ее покоях кто-то посмеет устраивать обыск, но Россия непредсказуема! Она достала из тайника в своем столе все бумаги, письма, к ним добавила переплетенные в книги счета за многие годы, свои девичьи дневникиполучилась довольно внушительная гора бумаги. После этого она крикнула камердинера Шкурина и велела разжечь огонь в еще теплом камине. Кого выбрать в свидетели? Владиславова и так будет говорить в ее пользу. Кого-нибудь из статс-дам? Но они напуганы, смотрят буками и все стараются намекнуть, что служат более великому князю, чем ей. Пусть камердинер Шкурин и будет свидетелем гигантского аутодафе. В огонь пусть летят все ее мечты и страсти. В последний момент Екатерина крикнула Анну Фросс. Ей казалось, что если призовут ее слуг в Тайную канцелярию, то Анна сможет более толково рассказать о настроении своей госпожи и причине сожжения документов. Екатерина кидала в огонь бумаги сама. Шкурин стоял столбом, пламя гипнотизировало его. Анна не выдержала и бросилась помогать великой княгине. -- Если вас спросят, -- где, мол, бумаги ее высочества, -- сказала Екатерина, отирая нотный лоб, -- скажите -- все сожгла, собственноручно! По комнате летал пепел. В глазах Анны стояли слезы. Картина и впрямь была достойна всяческого сожаления. -- Теперь позовите лекаря! Доктор Гюйон пришел тотчас же. Екатерина уже легла. Лицо ее было бледным. Доктор нашел, что у нее слабый пульс, общее недомогание и красное горло -- Прописал грелку к ногам, теплое питье, немного красного вина, а главное- не волноваться, не вставать... Когда лекарь ушел, последние силы оставили Екатерину. Она устала быть смелой и собранной, ей надоело притворяться, симулировать болезни, расточать притворные улыбки. Она чувствовала себя необычайно одинокой, и даже предстоящее свидание с Понятовским не радовало. Вспомнилась вдруг мать, и словно воочию услыхала она несколько пискливый голос: "Мое дорогое дитя..." И хотя знала Екатерина, что мать ее лжива, двулична, равнодушна к родственным отношениям, что по-настоящему в жизни она ценила и любила только собственные удовольствия -- любовники и деньги! -- в ее призыве она вдруг услышала скрытую ласку и разрыдалась. Страхи госпожи Шмидт День, в который государыня вдруг увидела Мелитрису, был вторник, пасмурный, мартовский... Дело было в утренник, Мелитриса стояла среди прочих, кто знает, с чего это вдруг Елизавета обратила на нее внимание. -- Кто это? -- Да как же, матушка государыня, -- поторопилась с объяснениями Мавра Егоровна, -- сия девица прибыла еще в августе, вы же сами изволили... Мавра Егоровна говорила шепотом, но при этом отчаянно жестикулировала и гримасничала. Последнее время Елизавета стала хуже слышать. Умная статс-дама первая догадалась об этом и, дабы не совершать государыне неудобств, стала разыгрывать с ней целые пантомимы. Сейчас она представила и гибель Репнинского на полях Гросс-Егерсдорфа, и вызов Мелитрисы из псковской усадьбы, и появление ее в Царском во время болезни государыни... Мила... Только уж больно худа, -- заметила Елизавета без улыбки. -- А почему без шифра * моего? * Шифром при дворе называли вензель императрицы. Он был золотым, украшался брильянтами. Его носили на муаровом банте на левой стороне груди. ___________ -- Так еще не выслужила! -- Шувалова развела руками и сгорбилась, иллюстрируя этим долгий и трудный путь к желаемому шифру, лицо ее в дополнение к показываемому выражало крайнюю озабоченность. -- Пусть подойдет. Шувалова вся вскинулась, тут же отступила, неопределенно пожав плечами, мол, ваше величество, воля ваша, но сейчас не время... Этот день был особенным. Государыня сообщила с вечера, что будет присутствовать на Конференции, дабы подписать важную бумагу, а перед тем, как исполнить государственный долг, она согласилась- вот уж праздник для обер-церемониймейстера! -- совершить завтрак с соблюдением полного этикета. Обычно государыня не только не соблюдала дворцового распорядка, но относилась к церемониям с полным пренебрежением, почти с ненавистью: ела, когда хотела, зачастую на ходу, спала где придется. Сегодняшнее исключение было сделано в угоду иностранным дипломатам, чтобы, донесли своим дворам, де, государыня Елизавета не только выздоровела, но и полна сил для удержания в руках скипетра и державы российской. После недавнего ареста Бестужева это было особенно необходимо. Елизавета медленно и важно шествовала по живому коридору из склонившихся в нижайшем поклоне особ обоего пола. Подле стола государыню ждал обер-гофмаршал Н. -- в руке жезл с разноцветными перьями и лентами, вид чрезвычайно торжественный. К слову сказать, у обер-гофмаршала Н. была внешность дурака. Природа, к сожалению, часто вытворяет подобные шутки: дает глупое обличие умному человеку, или, скажем, смешную личину романтику, он в душе поэт, ценитель прекрасного, а у него уши торчком и нос уточкой. В частной жизни и на службе обер-гофмаршал Н. выглядел просто некрасивым человеком, но как только наденет на себя торжественную мину!.. еще эти перья петушиные... Ну просто нет сил... Стоящая в левой группе фрейлина Мелитриса все время пряталась за колонну, потому что панически боялась рассмеяться. Виной тому был, конечно, обер-гофмаршал, и еще Верочка Олсуфьева, которая невыразимо смешно его передразнивала и даже гугнила шепотом какие-то глупости, которые, по ее мнению, мог говорить обер-тофмаршал. Стол уже украсили первой переменой блюд. Обер-гофмаршал Н. поклонился государыне, важно сообщив, что кушанье подано, и, подойдя к столу, быстро всунул жезл в руки придворному кавалеру. Меж тем дневальный камергер Ее Величества уже спешил с блюдом в руках, на блюде стоял голубой, с целующимися голубками рукомой русской работы, государыня предпочитала его саксонскому фаянсу и английскому серебру. По этикету обер-гофмаршал должен был теперь подать государыне салфетку для утирания рук, затем без излишней торопливости, но живо оную салфетку принять и отодвинуть от стола стул. Как только Их Величество сядет и начнет вкушать, обер-гофмаршал должен опять взять жезл и замереть с ним подле стола. На этот раз в цепи подавальщиков произошел сбой, или не ту салфетку достали из сундука, или кто-то стащил ее впопыхах, словом, с утиральником произошла какая-то заминка. Государыня тем временем ополоснула руки, подняла их над рукомоем. Обер-гофмаршал Н. пошел красными пятнами, вид у него был невыразимо дурацкий. Немая сцена, напряжение невероятное... для всех, но только не для Елизаветы. Заминка подарила ей несколько секунд. Она рассеянно осмотрела залу и опять увидела девицу, о которой только что спрашивала Шувалову. Та стояла у колонны и изо всех сил старалась соблюсти благопристойный вид, однако просто кисла от смеха. Елизавета усмехнулась и в нарушение всех правил этикета поманила к себе девицу мокрым пальцем. Лицо Мелитрисы сразу вытянулось, застыло трагической маской. Прежде чем пойти на ватных ногах к государы