. Они просто сгнили. Огромное количество судов унесли пожары. Два наиболее значительных случилось от молнии в галерной гавани в Кронштадте 11 июля 1771 года и 25 мая 1796 года. Адмиралу Корсаку тогда было семьдесят один, он видел этот пожар. Может, это только написано -- от молнии? Гроза -- это как кара Божья, никто не виноват... или все. Но на Руси пожары чаще случались не от молний, а от беспечности, как говорится -- "от копеечной свечки". Жутко представить, как горели они, плотно прижавшись бортами друг к другу, все эти "Снегири", "Галки", "Черепахи", "Чечетки", а также "Легкая" и "Спесивая", "Друг", "Умная", "Злая", "Волга" и "Двина" -- всего около шестидесяти. Полыхал адский огонь, гудело пламя. Пожар было видно в Петергофе, Ораниенбауме и в самом Петербурге. Одно утешает, эти галеры все равно разломали бы на дрова, а дрова нас дарят теплом. Все мы умираем и переходим в другое качество... Но теплеет на сердце, когда я представляю легкую яхту "Наталью", что прыгает по балтийским волнам, ее привезли из Голландии в 1719 году. Лоцсуда "Нептун" и "Тритон" несут на своих бортах гардемаринов- учеников Морской Академии. Надуваются паруса у шняв "Диана" и "Лизет", что поспешают по каким-то серьезным военным делам. Вечная вам память, русские парусные корабли! Однако revenons a nos moutons- вернемся к нашим баранам, то есть петиметрам и вертопрашкам, кавалерам и фрейлинам, шпионским играм и интригам. В отличие от барона Блгома "племянницу леди Н." очень ценили в секретной канцелярии Берлина. Сообщение об отравлении императрицы, пущенное предусмотрительным Блюмом по двум каналам -- один через Брадобрея в Кенигсберг, другой через английское посольство -- сыграло свою роль. Нельзя сказать, что сообщению поверили в полной мере, тем более что Елизавета пока не умерла. Не стали также обвинять Анну Фросс в дезинформации. Но для себя как бы решили, что была сделана попытка отравления русской императрицы, что уже хорошо. Главное, чтоб не попались! Памятуя о высоком положении, которое удалось занять Анне, ей давали теперь поручения другого сорта. В ее задачу входило сообщать в Берлин дворцовые сплетни, касаемые опять-таки здоровья императрицы, настроения наследника, его супруги и того, что удалось услышать из приватных разговоров окружения Екатерины. Интересовались в Берлине также, как идет дело арестованного Бестужева. Особое место занимали вопросы, касаемые опальной Брауншвейгской фамилии, что обреталась в Холмогорах, кроме, естественно, Ивана, тот уже был переведен в Шлиссельбург. Малая оплошность Пятница... Снег на Невской перспективе истоптали, исследили до самой мостовой, и кое-где возок царапал камни. Блюм ехал на свидание с Анной Фросс. Барон явился на паперть собора в роскошной енотовой шубе. День был уже весенний, теплый, барон в своей шубе мало того что упрел, как каша в русской печи, он был необычайно заметен. Во всяком случае, русский из Тайной канцелярии, а таковым он считал князя Оленева, увидел Блюма раньше, чем он его. Барону ничего не оставалось, как ретироваться к своему возку. -- Сударь, погодите... Я намерен узнать у вас об Анне Фросс. Я всегда встречаю ее здесь... по пятницам. Она придет сегодня в собор? -- Ничего не знаю и не понимаю, -- крикнул по-русски Брюм и захлопнул дверцу. Кучер стегнул лошадей. Никита бросился было за возком, потом вернулся, осмотрелся и увидел на входе в собор Анну. Он решил поговорить с ней до того, как она войдет внутрь, до ее благочестивой молитвы. Анна не удивилась, увидев Никиту на паперти. -- Анна, милая, я искал вас. Мне необходима ваша помощь. Она молча кивнула головкой, улыбнулась туманно. -- Когда-то мы договорились с ее высочеством великой княгиней, что будем поддерживать связь через вас. А сейчас ее высочество больны и никого не принимают. -- Это так. -- Но мне необходимо видеть великую княгиню. И чем быстрее, тем лучше. У меня неотложное дело. Вы можете передать записку ее высочеству? Я пишу, что прошу аудиенцию. А вы уж похлопочите за меня, -- добавил он с улыбкой. Анна молча взяла письмо и сунула его в большую, висевшую на шнурке кунью муфту. -- Я не могу решать за ее высочество, -- сказала она важно, -- но думаю, вы будете приняты завтра же. Приходите утром часам к одиннадцати к воротам со стороны Красного канала. Я буду ждать вас. Никита поклонился. Подходя к карете, он заметил маячивший невдалеке знакомый возок, господин в енотовой дохе прогуливался рядом. Смешная персона... Анна прошла в собор, села на свое обычное место у колонны. Как она и ожидала, спустя пять минут сзади ее звякнула крышка, раздался скрип скамьи, потом ее осторожно дернули за рукав. -- Зачем он приходил? -- шепотом спросил барон. -- Мы встретились случайно. Не мешайте мне молиться. Сидите тихо! Пересидеть Блюма было невозможно. Если бы Анна час беседовала с Богом, а то и два, он так же торчал бы сзади, дергал ее за рукав и шептал обиженно в ухо. По счастью, разговор Анны с Богом уместился в восемь минут. Как только они вышли из собора, барон начал свой допрос, и сразу на истеричной ноте. -- Я видел... видел. Что он вам передал? -- Не скажу! Отвяжитесь! -- Если вы не ответите мне, то ответите другому. Вы знаете, о ком я говорю. Речь шла о загадочном резиденте, который, по утверждению барона, уже месяц как прибыл в Петербург. Человек этот был решителен, смел до безрассудства, жесток, и барон стращал им Анну, как стращают волком малых детей. Она подозревала, что резидент был просто выдумкой Блюма, но с этим маленьким занудой и обманщиком ни в чем нельзя быть уверенной. -- Помолчите, несносный вы человек! Каждую пятницу я приношу вам сведения о жизни во дворце. Может быть, это не очень значительные сведения, но что-то они стоят. Я же от вас уже месяц не получаю ни пфеннига, ни луидора, ни рубля. Князь Оленев добрый человек. Если со мной случится беда, он мне поможет, он -- не вы! А теперь идите! -- Анна вдруг щелкнула Блюма по носу" совсем как проказливая девочка, и припустилась бегом в сторону дворца. Блюм стремительно бросился за ней, догнал ее не без труда, опять, схватил за рукав. -- Я пришел сказать вам, что меня вызывают в Берлин, -- слова от быстрого бега вылетали со свистом. -- Я уезжаю днями... Анна редко удивлялась, а это заявление Блюма ее поразило. Кому в Берлине мог понадобиться этот ничтожный человечек? -- Брадобрей арестован, -- продолжал Блюм. -- Кем еще? -- пренебрежительно спросила Анна. -- Русскими. Про вас он ничего не знает, так что вам ничего не грозит. А про меня он знает все. Просто удивительно, что он так долго молчал. В противном случае я уже давно был бы арестован. -- Вот и уезжайте скорее! -- И уеду! -- опять взъярился Блюм. -- Не вам меня учить! У Анны хватило ума промолчать, иначе эта перепалка никогда бы не кончилась. -- Вместо меня к вам придет другой человек, -- продолжал Блюм. -- Резидент? -- Резидента я выдумал. Сейчас у вас будет оч-чень трудное время. Вы останетесь одна, без поддержки и совета. Вид Анны позволял понять, насколько высоко она ценила поддержку и советы маленького барона, но он не смотрел на ее насмешливое лицо, взгляд его был устремлен вверх в синее небо, он смотрел на птиц в полете. Поверженные шпионы часто бывают сентиментальны. -- Через неделю, а может быть через месяц, к вам явится человек. Встреча должна произойти, как обычно, в пятницу на этом же месте. Запомните пароль, -- Ничего я не буду запоминать. Вздор какой! -- Пароль таков, -- Блюм словно не слышал глупых слов вздорной девицы. -- Вопрос: "Простите, я ищу собор Святой Екатерины". Ваш ответ: "Вы ошиблись, это храм Святого Павла, а к собору Святой Екатерины я вас могу проводить". Этому человеку можете доверять как мне самому. -- Вам я не доверяю ни на грош! И какой дурацкий, длинный пароль вы придумали! Он что -- идиот? Заблудился? Блюм смотрел на нее с грустью, потом вдруг улыбнулся нерешительно: -- Попрощаемся, фрейлин Анна... -- Он сделал к ней шаг, намереваясь поцеловать руку, но обе ручки были спрятаны в муфту. Прежде чем Анна поняла, что от нее хочет этот несносный барон, он запутался в шубе и чуть не упал. Попрощались они, к удивлению друг друга, даже сердечно. "Все-таки он смешной, -- == думала Анна, торопясь по коридору дворца в покои великой княгини. -- Смешной и глупый... Только бы не встретить Шувалова!" Александр Иванович безошибочно угадывал, когда Анна нагружена какойнибудь секретной информацией. Сейчас ей меньше всего хотелось показывать ему письмо Оленева. Не Шувалову решать -- принимать ее высочеству князя или не принимать. И потом... это так приятно- обмануть "главного инквизитора". Пока она никак не может прекратить его опостылевшие ласки. Но императрица не вечна. Барон Блюм уже не висит гирями у нее на руках. И конечно, она никогда больше не пойдет в пятницу в собор Св. Павла, молиться можно и в другие дни недели... Ее высочество займет трон и уж тогда Анна получит вознаграждение за свою верность и преданность. (Как все бессовестные люди, она была совершенно уверена в своей верности Екатерине) Она станет богата и недосягаема для всей этой шпионской мелюзги с их дурацкими паролями. А старикан с отвратительным тиком, со всей его службой, глупой женой и мокрой, потной спиной будет у нее вот здесь! Она посмотрела на свой розовый кулачок и рассмеялась. -- Что с тобой, Анна? Где ты была? О, такое с ней случилось впервые! За приятными мыслями она не заметила, как предстала перед великой княгиней. Той зачем-то понадобилось выйти в большую прихожую. Уверенная, что ей ничего не грозит, Анна расслабилась, потеряла бдительность. В противном случае она, конечно, не брякнула бы, не подумав: -- Ах, ваше высочество, простите мне мою дерзость. У меня к вам просьба... Князь Оленев просит об аудиенции... -- и она протянула письмо. -- Просить, через тебя? -- потрясение спросила Екатерина, она помедлила, но потом вскрыла письмо. Анна уже поняла свою оплошность. -- Нет, ваше высочество... Князь просит сам по себе... Мы встретились случайно! -- Как давеча с графом Понятовским... -- Нет, нет... здесь совсем другой случай. Князь Оленев передал мне письмо. -- А откуда ты знаешь его содержание? Он сам тебе сказал? -- Дело в том, что я давно и хорошо знакома с князем... -- спасаясь, Анна схватилась за соломинку и погубила этим себя окончательно. Рассказать про мастерскую Мюллера не составило труда, и то, что туда захаживал князь Оленев, тоже легко было объяснить. Мостик от мастерской Мюллера до княгини Гагариной- рекомендательницы -- был сочинен Шуваловым ранее. Мало ли как будут развиваться события, может и пригодиться! Анна доверительно щебетала, как княгиня заказала у Мюллера портрет своей племянницы, лицо срисовано с натуры, а для фигуры позировала Анна. Она так понравилась княгине Гагариной, что та взяла ее к себе в дом. Главное, чтоб не выползло само собой то косматое, кромешное, страшное под названием Калинкинский дом -- Сама-то она убережется упоминать об этом факте ее биографии, но князь Оленев... В его скромности Анна не сомневалась, но он так глуп, так наивен! Если великая княгиня начнет его расспрашивать... Он так уверен в невиновности Анны, что легко может выболтать все, вот, мол, как судьба несправедлива к бедной девочке! Но ее высочество на этом не проведешь. Томимая страшными предчувствиями, Анна вдруг разрыдалась. Слезы эти несколько смягчили великую княгиню, и она прекратила свой допрос. -- Если князь Оленев и приходил в мастерскую этого Мюллера, если даже он оказывал тебе знаки внимания и хлопотал за тебя, это вовсе не значит, что ты теперь можешь оказывать у меня ему содействие. Это просто смешно! И все... кажется, инцидент был исчерпан, но на следующий день, после того, как камердинер Шкурин позвал князя во дворец, встреча его с великой княгиней началась напряженно. И вообще потекла как-то не по тому руслу. И какой подпоручик не захочет быть поручиком? -- Садитесь, князь. Благодарение Богу, я могу теперь принимать в своих покоях кого хочу... -- Екатерина задумалась на мгновенье, -- почти... -- Благодарю вас, ваше высочество... Никита сел, спина его неестественно выпрямилась, как на плацу.. Черт! Он и не предполагал, что будет так сложно начать разговор Он предпочел бы беседовать стоя. Екатерина рассматривала его спокойно и доброжелательно. По-немецки чистоплотная, всегда тщательно, хоть и без претензий одетая, с чистым розовым лицом без каких-либо дефектов, как-то: прыщиков, пятен, отечностей, -- она выглядела очень добропорядочной и искренней. Чистоплотность внешняя как бы однозначно предполагает опрятность внутреннюю, душевную, а Никита смотрел на ее алый рот и думал: ". Обманщица... Блазница... как сказал бы Гаврила. А может, он сам себя завел в этот самый блазнь, сам ошибся?" -- Я очень рада видеть вас, князь, -- низкие, глубокие ноты сообщили голосу томность. -- Помнится, вы обещали мне свою помощь? Но я не буду злопамятной, -- она доверительно коснулась его рукава. Никита скосил глаза, ноготь на ее указательном пальце был в белую крапинку.. Он откашлялся. -- На балу, ваше высочество, если вы помните, я упомянул в разговоре о девице Мелитрисе Репнинской, фрейлине Их Величества, -- сказал он поспешно и озабоченно, явно не попадая в предложенный ему интимный сюжет отношений. -- Так я хотел бы знать... Но Екатерина не желала терять освоенных позиций и, словно не слыша гостя, продолжала: -- Да, вы правы, мы встретились на балу при грустных обстоятельствах. После бала я искала вас, до вы куда-то пропали. -- Пропал не я. У меня все благополучно, сударыня. Ах, простите, ваше высочество. Пропала фрейлина Репнинская. Я в отчаянии! -- Да вам-то что до нее? -- неприязненно спросила Екатерина, вспоминая худенькую, неоперившуюся девочку... посредственность, конечно... если она ее с кем-то не путает. -- Я опекун Мелитрисы Репнинской. -- Что за страсть, милостивый государь, опекать неоперившихся девиц? У Анны Фросс вы часом не опекун? Никита смутился, он никак не ожидал подобного вопроса. -- Ни в коей мере, ваше высочество, -- голос его прозвучал холодно и отчужденно. -- Случилось так, что я принимал участие в судьбе Анны Фросс, когда она приехала в Россию. -- И каким же образом вы принимали это участие? -- Только как рекомендатель, -- Никиту вдруг стал забавлять этот допрос, великая княгиня явно ревнует -- невероятно! -- Я хочу вернуться к вопросу о пропавшей Репнинской. -- Очень странно, что вы выбрали для этого разговора меня. Эта девица вовсе не моя фрейлина, я не несу за нее ответственность. -- Позвольте вам не поверить... Только почтительность звучала в голосе Никиты, он даже глаза опустил в пол, но оба поняли, что разговор перешел в новое качество. -- Объяснитесь, князь! Исчезла просто женщина, перед ним сидела королева, взметнулся острый подбородок, полная рука уткнулась в бок, в этом жесте было что-то простонародное, непреклонное. "О, конечно, она сильнее меня, эта козырная дама! Я не буду сводить с тобой счеты, гордая женщина, я паду ниц, чтоб пробудить в тебе сострадание, но Мелитрису ты мне отдашь..."- так думал Никита, думал важно и торжественно, а сам уже частил, сыпал подробностями, рассказывая про письмо Мелитрисы и про якобы обещанный драгоценный убор, и про визит Бернарди, который рылся в сундучке девушки. Последнее, он высказал не как догадку, а как случившийся, точно известный ему факт. Екатерина не перебивала ни словом -- слушала. -- Естественно предположить, что Мелитриса тоже арестована, -- закончил Никита свой рассказ, -- но я справлялся. Тайная канцелярия не имеет отношения к ее пропаже. -- У вас такие связи в Тайной канцелярии? -- Екатерина саркастически рассмеялась, -- Вам можно позавидовать! -- Мне сейчас не до смеха, ваше высочество. Бернарди арестован, и Ададуров, и Елагин... -- Все эти люди пострадали за одно и то же- верность мне! Не понимаю, какое отношение к ним может иметь эта девица?! -- воскликнула Екатерина и замолкла, удивившись неожиданной догадке. Усилием воли она стерла с лица озадаченное выражение. Что хочет от нее этот въедливый, бесцеремонный князь? А ведь когда-то он был очень мил. -- Помогите найти Мелитрису, ваше высочество, -- ответил ее внутреннему монологу Никита. -- Вздор какой! При дворе говорят, что ваша Мелитриса бежала с мужчиной... -- Ей хотелось добавить, что подобная дурнушка с любым сбежит, только помани, но она одернула себя. -- Слухи для того и существуют, чтобы скрыть истину. Она не сбежала, -- Никита повысил голос, -- ее похитили. Я знаю, Мелитрису силой увезли какие-то люди... и подозреваю, что они искали то же, что Бернарди. Он ожидал от великой княгини чего угодно, только не этого вдруг словно смятого, униженного выражения, она даже как-то странно сгорбилась, отвернув лицо. -- Умоляю вас, князь, верить мне. Я не имею к похищению вашей подопечной никакого отношения. Да и зачем мне? -- Из-за ваших писем, -- фраза сама слетела с губ Никиты, сорвалась и камнем полетела вниз в бездонную пропасть, и оба замерли, ожидая, когда слова ударятся о дно и вернутся к ним рассерженным эхом. Никита уже жалел о сказанном. На щеках великой княгини зажглись два оранжевых пятна, словно румянец слился с румянами и появился как золотушная сыпь. -- Вы знаете, где эти письма? -- глухо спросила Екатерина. -- Да... пока в безопасности. Обладатель внутреннего голоса завозился где-то за пазухой, пискнул высокомерно: "Князь, до чего ты дошел?" -- "Молчи, гуманист!" -- так же жестко, разумеется, мысленно, ругнулся Никита. Направляясь во дворец, он совсем не так хотел построить разговор. Письма Екатерины лежали у него в кармане камзола, и он собирался только половчее выбрать момент, чтобы предъявить их, как главный козырь обвинения. А в этой небольшой гостиной, глядя в золотистые глаза, он отчетливо понял, что не сможет, не осмелится достать их и бросить в лицо гневное обвинение: "Вы обманщица, сударыня!" Есть порода людей, которым ничего не стоит обвинить ближнего в самых страшных грехах, а уж если, как говорится, "за руку поймали", то здесь спуску не дадут и на трупе станцуют. Но есть, к счастью, и другая порода людей, которым непереносимо чужое унижение. Как только Никита понял, что великая княгиня не является организатором похищения Мелитрисы, он по-другому оценил ситуацию. Да, Екатерина через голову Елизаветы посылала приказы в армию, да, по ее вине мы упустили плоды победы... Но разве он, князь Оленев, вправе судить ее за это? Тогда все говорили, что императрица помирает. Выздоровела, встала на ноги- вечного Вам здравия. Ваше Величество! Но в интригах Ваших- разбирайтесь сами. И потом, что мы в Пруссиях потеряли? Екатерина не шпионила в пользу Фридриха, а хотела предотвратить большую бузу, которая могла бы возникнуть в столице при смене престола. Все, хватит... Это Их дела, а вот Мелитриса -- это его дело. И если эти чужие письма, которые сейчас в прямом смысле слова жгут ему кожу, могут помочь найти девушку, то он не раздумывая прибегнет к действу, которое во все времена называлось шантажом. -- А почему мы не можем предположить, что Мелитрису Репнинскую похитили шпионы некой державы... с которой мы воюем? Я имею в виду Пруссию, -- подобный поворот неожиданно пришел Никите в голову, и он ухватился за него с энтузиазмом. -- Это мало вероятно, -- негромко сказала Екатерина и закашлялась, прикрывая рот руками. -- Но почему же, похитили и держат в каком-нибудь дому... -- Он понимал, что несет околесицу, но сейчас хотел одного- разговорить великую княгиню, заставить ее думать и высказывать предположения. Возможностей и связей у Екатерины побольше, чем у него. -- В горле першит, -- сказала она, совладав, наконец, с кашлем и поднимая на него глаза. -- Я преклоняюсь перед вами за верность бедной сироте. Это человеколюбиво... Бедную фрейлину надо искать! -- Она встала и легкой походкой прошлась по комнате, -- Я помогу вам, чем смогу. Только объясните, князь, с какого конца взяться за дело? Никита перевел дух. К великой княгине полностью вернулось самообладание, теперь можно продолжать разговор. -- Ее светлости принцессе Курляндской что-то известно об этом прискорбном случае, -- пояснил Никита. -- Я был у ее светлости дважды. Гофмейстерина не желает говорить со мной на эту тему. Может быть, вашему высочеству больше повезет? Она кивнула, милостиво протянула руку, и он благоговейно -- пристыженный внутренний голос безмолвствовал -- ее поцеловал. Аудиенция была закончена. Екатерина осталась одна. После ночного разговора с императрицей, где была выиграна такая битва, она позволила себе успокоиться. Ей казалось, если этих писем не было на золотом подносе в гостиной Елизаветы, то их уже и в природе нет- сгорели, сгнили... И они тут же вылезли, словно рука покойника ухватила ее за подол.. Понятно, что к Оленеву письма попали через эту девчонку беспородную -- Мелитрису. Все это не выдумка, это реальность, князь Оленев не такой человек, чтобы блефовать попусту. Следствию над Бестужевым и прочими осужденными далеко до конца. Хорошо, если приговор вынесут хотя бы к осени. Но в России с такими вещами не торопятся, а это значит. Что проклятые письма имеют по-прежнему огромную ценность для следствия. Встреча с принцессой Курляндской произошла в церкви во время литургии. Екатерина явилась туда без всякого сопровождения, почти тайно. Болезнь, которую она себе придумала, позволяла нарушить этикет. Императрица стояла по центру алтаря, -- несколько поодаль молилась свита. Елизавета не преклонила колени, видно, раздутые ноги и воспаленные суставы не позволяли долго стоять на коленях, но кланялась она низко, украшенные брильянтами крест на золотой цепи спускался почти до пола, тянул к земле голову. Герцогиня Курляндская молилась в боковом приделе. Голову ее и горбатую спину покрывал большой кружевной платок, она словно пряталась от всех за колонной. Екатерина незаметно переместилась к ней поближе, опустилась на колени. Молилась великая княгиня страстным, спешным шепотом, произнесенная с акцентом молитва далеко разносилась по церкви. Через полчаса, а может быть, через час, она "заметила" подле себя принцессу Курляндскую. -- Ах, милая Екатерина Ивановна. Я вас не узнала, -- ласково произнесла Екатерина. Принцессу редко называли по крещеному имени, ее помнили Ядвигой Бирон, хотя, естественно, никогда не произносили вслух ненавистного имени. На следующий день принцесса Курляндская посетила "больную". Екатерина приняла гостью в постели, потом велела одеть себя и сервировать стол для кофею и прочих напитков. Беседа двух женщин была очень сердечной. Прошли те времена, когда Екатерина ревновала мужа к принцессе, особенно обидна была неразборчивость великого князя. Целуйся с красоткой, это еще как-то можно понять, но влюбиться в горбунью! Это просто извращение... Сейчас сердцем Петра владела Лизанька Воронцова, а у принцессы был жених Александр Черкасов. Тему для беседы найти было легче легкого. Достаточно было произнести вслух имя Карла Саксонского, как беседа заскворчала с живостью шкварок на огне. -- Ах, ваше высочество, вообразите... сиятельный Карл, -- голос принцессы скрипнул, -- поехали на охоту... Смешно, какая охота в марте? Это просто прогулка в сторону необозримого Ладожского озера. Карл, конечно, замерз, как ледышка... Об этом немедленно доложили государыне, -- Знаю, -- скрипнула в ответ Екатерина. -- Она послала мальчишке соболя, -- принцесса тут же поправилась светски, -- Их Величество изволили преподнести... -- -- Да будет вам, -- перебила ее Екатерина. -- Я тоже получила в подарок соболью шубу. -- Как можно равнять подобное? Вы, ваше высочество, супруга наследника престола. И потом... -- И потом -- это было так давно. Это вы хотели сказать? Вид у обеих был чрезвычайно чопорный и официально-надутый, уж очень обижены они были за Россию. -- Я не признаю намерения канцлера Воронцова относительно Курляндии справедливыми, -- осторожно сказала Екатерина. -- Государыня далеко не всегда следует его советам. -- О, вы правы, -- принцесса так и зарделась, она не надеялась на столь благоприятный исход беседы -- ей обещали поддержку. -- Конечно, в первую очередь я поговорю с моим царственным супругом. Он имеет право входить к государыне несоизмеримо чаще, чем все прочие. Они поговорят... по-родственному. Их высочество Петр Федорович не любит Карла, -- добавила Екатерина значительно. -- О, благодарю вас, ваше высочество! Благодарю за участие... Далее разговор спрыгнул с государственной темы и пошел петлять по дворцовым коридорам и закоулкам- всех ведь надо было обсудить; Сплетничать о том, о сем весело и необычайно приятно. На Мелитрису Репнинскую вырулили как бы невзначай, но принцесса тертый калач, дворцовая выучка это интуиция плюс уменье слушать, сразу поняла: весь этот разговор катился к одномуединственному вопросу, и на этот вопрос надо было ответить без обиняков. Видно, слишком серьезен этот вопрос, если цена, за него предложенная, так велика. И вопрос прозвучал: -- Репнинская арестована? Кем, Екатерина Ивановна? Что вы знаете об этом, голубушка? Слово "сгорбилась" вряд ли уместно применять к Ядвиге Курляндской, красиво причесанная голова ее так и втянулась в плечи, в кружевной темный платок, как в черепаховый панцирь. "Всего-то?" -- с недоумением подумала принцесса. -- Сам арест я не видела, -- сказала она чуть слышно. -- Но я видела двух офицеров, которые приходили за ее сундуком. -- Они спрашивали про ларец ее отца? -- Нет. Они забрали все, что было, и ушли. -- Офицеры предъявили какую-нибудь бумагу? -- Да, но это была бумага не для ареста. Это был билет на обыск. Написано очень лаконично, печать, все как положено. -- Там была подпись Шувалова? -- Александра Ивановича? -- принцесса наморщила лоб, вспоминая. -- Не-ет, его подписи не было. Очень бойкие молодые люди, -- она замялась на мгновение, а потом медленно, словно нехотя, сказала: -- Дело в том,. что одного из офицеров я знаю. Вернее не его самого, а маменьку его... -- В каком он чине? -- перебила принцессу Екатерина. -- Кажется, подпоручик. Я ничего в этом не понимаю... -- И, конечно, очень хочет стать поручиком... -- Екатерина хлопнула в ладоши и велела явившейся Анне обновить все на столе: еще кофе, еще бисквитов, еще сливок, и когда все было принесено, она устроилась в кресле поудобнее и сказала: -- Теперь, милая Екатерина Ивановна, расскажите мне все это еще раз, и умоляю -- поподробнее... Нелепость Пухлые мартовские сугробы укутали по самые верхушки и стриженые лавры, и кусты простонародной калины с прозрачными, стеклянными ягодами, и клумбы, ( обвязанные еловым лапником розы. Было холодно. Казалось, зима ни на пядь не собирается сдавать своих позиций, но тени уже стали сини, снег ноздреват, воздух пьян. Похожие на ноты плоды лип шуршали над головой, вызванивая весеннюю мелодию. Мелитриса быстро шла по аллее вдоль решетки дворцового парка, она любила здесь гулять. Аллея напоминала почти забытую родительскую усадьбу, там тоже были черные, гладкие стволы лип, так же кричали галки. Она уже порядком замерзла и решила вернуться во дворец, когда увидела по другую сторону ограды быстро идущую женщину. Мелитриса заметила ее издалека из-за необычайно яркой, канареечного цвета епанчи. Поравнявшись с девушкой, женщина ступила в сугроб и, схватившись руками без перчаток за прутья решетки, крикнула: -- Вы фрейлина Их Величества Репнинская? -- Я... -- Мелитриса опешила, кто мог знать ее за дворцовой оградой в чужом петербургском мире? Предчувствуя недоброе, она подобрала юбки и прямо по сугробам полезла к решетке. Женщина дождалась, когда Мелитриса приблизилась к решетке вплотную. После этого она сказала шепотом: -- Только тихо... Ни словом, ни жестом вы не должны себя выдать! Случилась беда. Ваш опекун князь Оленев... Он ведь ваш опекун? -- Да говорите же! -- Тихо, я сказала... Он жив, не волнуйтесь. Просто его ранили на дуэли. Он желает вас видеть. Оглушительная, страшная новость лишила Мелитрису голоса, она только вздохнула глубоко, захлебнулась воздухом и стала, явно плохо соображая, протискиваться меж прутьев решетки, желая вырваться на волю. -- -- Прекратите, право... Экая вы... фуй! -- ворчливо заметила женщина, голос и манера, не говоря уж о епанче, выдавали в ней простолюдинку. -- Пошли через калитку. Там открыто и часовой куда-то отлучился. Пошли скорее! Карета за углом. Когда Мелитриса выбралась на твердую землю, сапожки ее были полны снега, подол шубы намок, а шляпа съехала на затылок. Она тут же припустилась бежать. Удивительная канареечная женщина уже ждала ее у калитки. Часовой вернулся на свой пост, но он не задал Мелитрисе ни одного вопроса, только отдал честь ружьем и покосился на необычайно пышный бюст, обтянутый желтой китайкой. -- Бежим, -- крикнула женщина. Карета оказалась просторным, выкрашенным под лак возком с розочками на дверцах, словно на крестьянских горках, где хранится посуда, и непрезентабельным кучером в нагольном тулупе. Крытые фартуками лошади мелко дрожали от холода, а может, от болезни. Все эти мелочи запомнились Мелитрисой машинально, они отвлекали от главного, о чем она боялась думать. В сказанное незнакомкой она поверила сразу и безоговорочно. Все в жизни повторяется, -- любил говорить князь Никита, очевидно предчувствуя, что опять будет ранен и похожая на Марию девушка будет обмывать его рану. Мелитриса хорошо помнила рассказ про дочь ювелирщика и сочувствовала ей всем сердцем. Только после того, как лошади тронулись, Мелитриса задала первый вопрос: -- Где он? -- Князь Оленев? За городом. В трактире. -- А... Вы кто? -- Ах, Боже мой, какая разница! Зовите меня Фаиной. Его ранили в живот. Рана глубокая. Я не знаю, довезу ли я вас к живому... -- Что вы такое говорите? -- у Мелитрисы вдруг все поплыло перед глазами, голова ее откинулась на подушки. -- Фуй".. какая чувствительная... право, неженка! Выпейте вот это... оно взбодрит, -- Фаина достала из кармана на стенке возка большой флакон, взболтнула его и налила лекарство, а может, вино, в бокал толстого стекла, который неизвестно откуда появился в ее красных, словно обмороженных, руках. Мелитриса глотнула раз, другой. Лекарство пахло мятой и чуть горчило. Ее что-то затошнило вдруг, на грудь навалилась тяжесть. -- Остановите карету, -- прошептала она тоскливо, понимая, что этого как раз не надо делать, потом попыталась отодвинуть занавеску на окне, но ей это не удалось. Возок катил во всю прыть. Последнее, что она увидела, было склоненное лицо Фаины. Она спокойно и холодно рассматривала девушку. Шляпа на рыжих волосах была украшена васильками из вощеной бумаги, а мушка на щеке оказалась не мушкой, а родинкой, через которую пророс жесткий бесцветный волос. -- Пустите меня, -- прошептала Мелитриса. -- Лежи! -- Родинка на щеке поползла вдруг, как оживший клоп... Когда Мелитриса очнулась, была ночь, она лежала на чем-то мягком, шубку с нее сняли, шляпу тоже. Слева было окно, в которое беспрепятственно проникал лунный свет. Тень от него была клетчатой, окно было украшено решеткой в довольно мелкую ячейку. Часть прутьев была выполнена с потугой на рисунок. Мелитриса никак не могла сообразить, где она находится. Голова не болела, но что-то в ней ворочалось и бряцало тихонько, маленькое, как жук, и чрезвычайно неприятное. Она потрясла головой, словно пыталась выгнать наружу непрошеного гостя, и тут же вспомнила толстого стекла бокал, рукав канареечного цвета, отороченный мехом диковинного зверя. Через секунду она была на ногах. Дверь скорее угадалась, чем увиделась. Она, проклятая, была закрыта, металлический засов лязгал в пазу, сотрясаясь под ударами девушки. Потом Мелитриса начала кричать. Не страх перед этой неведомой комнатой вливал силу в ее голосовые связки. Она вспомнила, знала, чувствовала, что в одной из комнат этого черного дома лежит ее умирающий опекун и она должна его увидеть. Наконец, послышался скрип половиц под чьими-то ногами, под дверью появилась неуверенная полоска света. Лязгнул замок, дверь открылась, и перед Мелитрисой предстала Фаина в зеленом шлафоре из камки и плотной, до крысиной тонкости доплетенной косой на плече. В одной руке она держала двурогий шандал, другая металась от разъезжающегося на обширной груди шлафоре до зевающего рта, который, чтоб черт не залетел, надо непременно перекрестить. Со сна Фаина была благодушна и беспечна, и на крик Мелитрисы: "Где он?"- не отвечала не из злорадства, а просто не понимая, что от нее хотят. -- Где он? -- повторила Мелитриса. -- Ведите меня к нему. Она так резко оттолкнула Фаину, что свеча из одного рога упала на пол. Пока Фаина ее поднимала, Мелитрисы и след простыл. Тук-тук-тук -- простучали по лестнице каблуки, в отдалении послышался шум опрокинутой мебели, потом на каменный пол упала посуда... -- Господи, она уже в кухне! -- воскликнула Фаина, поспешив на поиски беглянки. Оказывается, Мелитрису уже изловили. -- Оставь меня, негодяй! Не прикасайся ко мне! -- звонко кричала Мелитриса, а солдат, он же кучер Устин, бубнил на одной ноте: -- Я и не прикасаюсь, барышня. Только бегать тут не ведено. И блажить не ведено. -- Тихо, тихо... Успокойтесь, мадемуазель... -- запыхавшаяся Фаина вбежала в кухню. -- Где князь Оленев? -- вырвавшись, наконец, из лап Устина, крикнула Мелитриса. -- Это какой же князь? Нету здесь никаких князей! Только здесь девушка узнала кучера. В голосе его прозвучало такое искреннее удивление, что Мелитриса разом отстала. -- Разве мы не в трактире? -- Помилуйте... Это дом приличный, особняк... -- поймав упреждающий взгляд Фаины, он оборвал фразу на полуслове. Мелитриса поняла, что этот солдат с простодушным лицом и большими круглыми плечами только исполнитель, главный здесь не он, -- Умоляю вас... умоляю, если у вас есть сердце, -- сказала она, повернувшись к Фаине, -- поехали к нему... сразу же! Если нет лошадей, я пойду пешком. Она заламывала худые руки и наступала на Фаину, а та отступала к стене, желеобразная грудь ее плескалась. -- Успокойтесь, пожалуйста! С вашим князем ничего не случилось! Вы должны верить мне! Но девица не слышала объяснений, она вообще ничего не слышала. С трудом Фаина поймала ее за руки, но та стала вырываться и кричать: -- Я вам не верю! Он мертв? Скажите, он умер? -- Че-е-ерт возьми, не зна-аю я! -- протяжно крикнула Фаина, -- Я все придумала про дуэль. Я вашего опекуна в глаза не видела. Мелитриса вся как-то обмякла и боком села на стоящую у стола лавку. Слов не было. Она с величайшим изумлением смотрела на Фаину. -- Ну как вы не понимаете? -- доброжелательно пояснила та. -- Мне надо было как-то привезти вас сюда. Так бы вы не поехали. -- А зачем меня нужно было сюда привозить? -- выдавила из себя Мелитриса. -- Вот ведь любопытство гложет, -- фыркнула Фаина. -- У меня нет таких прав, чтоб вам все объяснить. -- У кого есть такие права? -- Мелитриса говорила как заторможенная, она все еще не постигла сущности происшедшего, сидящая в ней отрава мутила разум. -- Завтра и узнаете, -- ласково сказала Фаина, обнимая Мелитрису за талию. -- Теперь почивать... Устин, разбери постелю... Пока они поднимались на второй этаж, Устин дважды слетал вверх-вниз, а когда Мелитриса вернулась в комнату, большая кровать в углу была застелена простынями, подушки взбиты. Мелитриса совершенно успокоилась. Если князь Никита благополучно здравствовал в своем дому, то любые неприятности для нее потеряли остроту и привкус беды. Зачем-то ее привезли в темный особняк... Фаина говорит, что завтра все разъяснится. Мелитриса села на кровать, один сапожок упал на пол, за ним второй. Появилась Фаина с чем-то воздушным, легким, с розовыми цветочками у ворота, -- Это вам тюника ночная... -- Фаина опять широко зевнула. -- Спать будете словно сильфида -- в цветах. -- Не уверена, -- буркнула Мелитриса, переодеваясь. Дверь за Фаиной закрылась. Мелитриса откинулась на подушки и рассмеялась. Какая чушь, какая нелепица! Ведь и ежу ясно -- ее похитили. И каким глупым способом! Она закрыла глаза, перекрестилась. "Может быть, любовник какой-нибудь объявился? -- подумала она лениво. -- Любовник инкогнито... Воспылал страстью, совладать с собой не в силах. Но этого не может быть... Я не красавица, это во-первых. А во-вторых, любовника я зарежу..." Она прочитала молитву и спокойно заснула. Проснулась она с первым лучом солнца и долго лежала на боку, с удивлением скользя взглядом по оштукатуренным, в трещинах стенам, по крытому стертым войлоком полу, по мебелям: простому дубовому столу и плетеному стулу с дырявым сиденьем. Светелка была бедна и убога, зато за решеткой окна роскошествовала природа. Дом, наверное чья-то заброшенная мыза, стоял в глубине могучего бора, только небольшая часть отвоеванной у леса земли была засажена плодовыми деревьями. Сейчас все яблони, сливы, цветники и огороды опушил иней. От утреннего света он казался розовым, искрился и вспыхивал, пуская солнечных зайчиков. Мелитриса оделась и, держа сапожки в руках, чтоб не будить обитателей дома, осторожно вышла на лестницу. Помнится, ее совсем не удивило, что дверь в ее покои была не заперта, в первый день ее заточения она вообще внимания не обращала на такие мелочи. Зато входная дверь была заперта, ключа в замочной скважине не было, и это ее разозлило. Все окна первого этажа были закрыты ставнями, сквозь щели в них сочился утренний свет. Как показал обход, дом был очень мал. Внизу располагались две горницы, в одной из них кто-то спал, и кухня с холодным очагом, печью и полками с посудой, оловянной и глиняной. Была еще одна дверь -- закрытая, наверное в кладовку или в другое подсобное помещение. На втором этаже находилась только та светелка, в которой она ночевала, хода на чердак она нигде не обнаружила, видно, лестница туда шла снаружи дома. Мелитриса побродила по комнатам, а когда вернулась на кухню, застала там Фаину и солдата Устина, последний суетливо колол лучину на растопку. Фаина стояла рядом совершенной распустехой, волосы нечесаны, душегрейка надета прямо на рубашку. Она чесала одной босой ногой другую и честила Устина за то, что тот проспал. Увидев Мелитрису, она тут же прекратила гудеж и спросила вполне доброжелательно: -- Встали? -- Попыталась... -- отозвалась Мелитриса меланхолично. -- Что же вы стоите босиком на холодном полу? Завтракать будем? -- А как же, конечно, будем. Сейчас этот тюлень сонный воду согреет... "Тюлень" обиженно засопел. -- Фаина, чей это дом? -- Мой. А зачем вам? -- спросила она подозрительно. -- Что значит -- зачем? Я хочу знать, куда меня привезли. -- Все узнаете, милая моя сударыня. Не такие они люди, чтобы правду от вас скрывать, -- страстно сказала Фаина и удалилась в свою комнату одеваться. Позавтракали на кухне просто, но сытно и двинулись в большую комнату. Она выглядела побогаче, лет двадцать назад эта гостиная была даже нарядной, а сейчас голубая комка, коей были обиты стены, выцвела, запятналась и загрязнилась, вощаные обои на