подробно рассказал, о чем говорил Демосфен. Филипп усмехнулся: - И он думает, что Афины станут воевать по его слову! Напрасно старается: афинян на войну не поднимешь. Они изнеженны и ленивы, они привыкли к тому, что все труды несут за них рабы и наемники, а война - слишком тяжелый и опасный труд. Выступать на площади, щеголять красноречием - вот их занятие. Крыша еще не горит у них над головой! - И добавил про себя с угрозой: "Но уже тлеет!" Александру было всего пять лет, когда Демосфен произнес свою первую речь против его отца. - Кто такой этот Демосфен? - спросила Олимпиада у Ланики. - Еще один афинский крикун? О Демосфене уже слышали во дворце, о нем говорили, над ним смеялись. Брат Ланики, Черный Клит, был одним из молодых этеров Филиппа, поэтому Ланика знала, кто такой Демосфен. Демосфен, сын Демосфена, - из семьи богатых афинских граждан. У его отца был дом в городе и две мастерские - мебельная и оружейная, в которых работали рабы. Отец Демосфена был человек достойный уважения. Это признает даже его противник, оратор Эсхин. Но вот со стороны матери у Демосфена, как считалось тогда в Элладе, не все благополучно. Его дед Гилон был изгнан из Афин за измену. Он жил на берегу Понта Евксинского, там женился на скифянке. Так что мать Демосфена Клеобула была наполовину скифской крови. Потому-то Эсхин и называет его варваром, говорящим на эллинском языке. Отец и мать Демосфена умерли рано, ему в то время было всего семь лет. Отец оставил ему и его сестре хорошее наследство. Но опекуны их богатство растратили. В детстве Демосфен был таким слабым и болезненным, что даже не ходил тренироваться в палестру, как это делали все афинские мальчики. За то над ним и смеялись, прозвали его Батталом - неженкой и заикой. А Баттал - это был один флейтист из Эфеса. Он наряжался в женский наряд и выступал на сцене в женских ролях. Так вот Демосфена и прозвали Батталом за то, что он был изнеженный и слабый, как женщина. В детстве ему удалось побывать на одном судебном процессе. К Демосфену был приставлен раб, который смотрел за ним. И он упросил этого раба отпустить его послушать знаменитого в то время афинского оратора. Раб отпустил его. И когда Демосфен послушал этого оратора, то уже забыть его не мог. С этих пор осталась у него неотступная мечта - научиться ораторскому искусству. Когда Демосфен подрос, то пригласил к себе учителем опытного оратора Исса. А как только стал совершеннолетним, предъявил иск своим нечестным опекунам и сам выступил против них в суде. Судьи признали, что его требования законны и справедливы. И велели опекунам вернуть ему наследство. Опекуны и не отказывались вернуть Демосфену его богатство. Но как вернешь, если все растрачено? - Одно время, - рассказывала Ланика, - чтобы как-то прожить самому и сестре, Демосфен произносил судебные речи и этим зарабатывал. А нынче он стал политиком, вмешивается во все государственные дела Афин и пытается всем навязать свою волю. - А не про него ли это говорили, что он картавый? - Про него. - Но как же он может произносить речи в Народном собрании? Такого оратора в Афинах никто не будет слушать, его тотчас прогонят! - А его и прогоняли. Со свистом. Как начнет картавить - букву "р" не мог выговорить, - да еще как начнет дергать плечом, тут его и гонят долой с трибуны! - Но почему же слушают теперь? Или только потому, что он выступает против Филиппа? - Теперь он больше не картавит. Рассказывают, что он ходил по берегу моря и, набрав в рот камушков, декламировал стихи. Добивался, чтобы даже и с камнями во рту речь его была чистой. И так усиливал голос, что даже морской прибой не мог его заглушить. Потом произносил речи перед зеркалом, смотрел, красивы ли его жесты. А чтобы не дергать плечом - люди очень смеялись, когда он дергался на трибуне, - так он подвесил над плечом меч, как дернется, так и уколется об острие! Александр внимательно слушал рассказ Ланики, опершись локтями на ее колени. - А Демосфен кто? - спросил он. - Демосфен - царь? - Ну что ты! - засмеялась Ланика. - Какой там царь! Простой афинянин. Демократ. - А кто такой демократ? - Это человек, который думает, что все надо делать так, как хочет народ. А царей он ненавидит. - И моего отца? - А твоего отца ненавидит больше всех. Маленький сын царя, наморщив округлые брови, задумался. Он не очень уяснил себе, о каком народе идет речь и чего добивается Демосфен, научившись хорошо говорить. Но что Демосфен ненавидит царей и ненавидит его отца, это он понял. И запомнил на всю жизнь. АЛЕКСАНДР УХОДИТ В МЕГАРОН Когда Александру исполнилось семь лет, его, по обычаю эллинов, увели от матери на мужскую половину дома. Олимпиада была расстроена. Она расчесывала мальчику его тугие кудри, прихорашивала его. А сама все заглядывала в его большие светлые глаза - не блестят ли в них слезы, не таится ли печаль? Но Александр не плакал, и печали в его глазах не было. Он нетерпеливо вырывался из рук матери, отмахивался от ее золотого гребня. Чтобы не расплакаться самой, Олимпиада пыталась шутить: - Вот как ты собираешься в мегарон! Так же как Ахиллес, Пелеев сын, на бой собирался. Помнишь? Свет от его щита достигал эфира. А шлем сиял, как звезда. И волосы были золотые у него, как у тебя... Но Александр, уже знавший наизусть все об Ахиллесе, Пелеевом сыне, на этот раз не слушал, что говорила мать. И Олимпиада с горечью поняла, что ребенок уходит из ее рук и не может дождаться той минуты, когда вступит, как взрослый мужчина, в отцовский мегарон. За ним пришел Леонид, родственник Олимпиады. Она добилась, чтобы его взяли педагогом-воспитателем к сыну. Все-таки свой человек, через него Олимпиада будет знать, как живется в мегароне Александру. - Прошу тебя, не мучьте его слишком в гимнасиях [Гимнасий - место для гимнастических занятий.], - сказала она Леониду, и тот взглянул на нее с удивлением - так зазвенел ее голос от сдерживаемых слез, - он еще маленький. Вот возьми корзинку, тут сладости. Давай ему, когда он захочет полакомиться. - Не могу ничего этого сделать, - ответил Леонид, - мне сказано: никаких уступок, никаких поблажек. - Но ты спрячь, будешь потихоньку давать! - А разве я один буду около него? Целая толпа воспитателей-педагогов. В тот же миг донесут царю. Нет, я буду воспитывать его, как подобает эллину, - чем суровей, тем лучше. - Ну идем же! - Александр схватил за руку Леонида и потянул его к выходу. - Идем же! Ланика, не выдержав, отвернулась и в слезах закрыла лицо покрывалом. Мать проводила мальчика до порога. И потом долго стояла под ливнем солнечных лучей, падавших сквозь отверстие в потолке. Александр, не оглянувшись, ушел со своим воспитателем. Они пересекли солнечный двор и скрылись в синем проеме дверей мегарона. Олимпиада знала, что этот день наступит, она с тайной тоской ждала его. И вот этот день наступил. Филипп отнял у нее сына, как отнял свою любовь. Но не наступит ли и такой день, когда она за все рассчитается с Филиппом? Мрачная, со сдвинутыми бровями, Олимпиада вернулась в гинекей. Комнаты показались ей слишком тихими и совсем пустыми. Служанки и рабыни затрепетали, когда она вошла к ним. Суровый блеск ее глаз не сулил добра. Разговор, которым они скрашивали время за работой, замер на устах. Только звенящий шелест веретен и постукивание набивок ткацкого стана слышались в большом низком помещении, полном людей. Олимпиада придирчиво присматривалась к работам. - Это что - нитка или веревка у тебя на веретене?.. А у тебя почему столько узлов? Что будет из такой пряжи - сукно или дерюга? Клянусь Герой, я была все время к вам чересчур добра! Пощечина налево, пощечина направо, пинок, рывок... Олимпиада срывала свое горе на служанках, как могла. Приказав отхлестать розгами молодую рабыню, которая показалась ей слишком заносчивой, Олимпиада немного успокоилась. Она позвала дочерей, игравших в мяч во дворе, и велела сесть за пряжу. Какими же хозяйками они будут в свое время и как могут спросить работу со своих рабынь, если сами ничему не научатся? Вернувшись в спальню, Олимпиада уселась за пяльцы и принялась вышивать черную кайму на розовом пеплосе [Пеплос - большой прямоугольный кусок материи, покрывало.]. Теперь ее жизнь, ее заботы, ее мечты только в одном: давать работу служанкам, следить, чтобы они хорошенько ее выполняли, да и самой сесть за стан и выткать для мужа шерстяной плащ или, как сейчас, заняться своим нарядом, который уже никого не радует... А мальчик, заполнявший собой все ее дни и ночи, ушел к отцу. Александр и раньше не раз прибегал в мегарон. Но отец не хотел, чтобы мальчик видел его пьяные пиры, и приказывал тотчас увести ребенка обратно. Теперь Александр вошел сюда по праву. Он шел, выпрямив спину, чтобы казаться повыше. Замедлял шаг, разглядывая грубые, покрытые копотью росписи на стенах. Подзывал собак, которые, войдя со двора, свободно бродили по залу в поисках какой-нибудь еды - после пира под столом всегда можно было найти хорошую кость или недоеденный кусок. В мегароне Александра ждали педагоги-воспитатели, обязанные смотреть за ним, обучать правилам поведения, тренировать его в гимнасиях. Каждый из них приветствовал Александра, каждый хотел понравиться ему. Особенно старался акарнанец Лисимах. - Какой красавчик! Да какой крепкий! Ахиллес, да и только. Скоро, пожалуй, отправится в поход с отцом. Но если ты, Александр, Ахиллес, то я - твой старый Феникс. Ведь я так же приставлен к тебе - учить тебя и воспитывать. Знаешь" как великий Гомер написал в "Илиаде"? ...Там и тебя воспитал я таким, о бессмертным подобный! Нежно тебя я любил; и с другими никогда не хотел ты Ни на пирушку пойти, ни откушать чего-нибудь дома Прежде, чем я, на колени к себе посадив, не нарежу Мяса тебе на кусочки и кубка к губам не приставлю! [Гомер, "Илиада". Перевод В. Вересаева.] Так и я, как Феникс, готов служить моему богоравному Ахиллесу! Другие воспитатели тоже хвалили Александра, старясь незаметно утвердить свое влияние. Но никто не был так ловок в похвалах, как этот акарнанец, который, хотя и был грубым невеждой во всех остальных науках, знал Гомера и ловко играл на этом. Александру все это льстило. Но он слушал их с невозмутимым лицом и с горделивой осанкой. Он сын царя. Его восхваляют, но это так и должно быть. - Здравствуй! - сказал ему отец, только что проснувшийся после вчерашнего обильного вином ужина. - От Филиппа, царя македонского, Александру привет! У мальчика заблестели глаза от восторга. - Царю македонскому Филиппу от Александра привет! - живо ответил он. Он весь вспыхнул, так что и лицо, и шея, и грудь его покраснели. Белокожий, он краснел мгновенно, будто охваченный огнем. - Вот ты и мужчина. Учись бегать, плавать, стрелять из лука, метать диск, бросать копье. Делай все, что скажут педагоги. Клянусь Зевсом, мне нужен крепкий, сильный сын, а не какой-нибудь неженка! И, обернувшись к Леониду, Филипп грозно напомнил: - Никаких поблажек! Никаких уступок! - А мне и не надо поблажек! - обидевшись, запальчиво сказал Александр. - Я сам пойду в гимнасий. Вот сейчас и пойду! Филипп заглянул в светлые бесстрашные глаза сына и усмехнулся. - Не сердись, - сказал он, - меня самого так учили. Так вот учил меня благородный Эпаминонд - без поблажек. Поэтому я теперь не знаю усталости в битвах, выношу самые тяжелые лишения в походах, бью врага сариссой [Сарисса - длинное тяжелое копье.] - и рука моя не слабеет, могу скакать на коне день и ночь без отдыха, а когда нужно - внезапно явиться перед неприятелем и разбить его с ходу! - Я тоже буду скакать на коне и бить с ходу! - Будешь. Потому что тебе придется сохранить все, что я теперь завоюю. - Я все сохраню. И завоюю еще больше! Я буду как Ахиллес! По крутым бровям Филиппа прошла тень. Олимпиада! Это ее рассказы! - Не забывай, что македонские цари пришли из Аргоса, из страны Геракла, - сказал он, - и что сам ты потомок Геракла. Никогда не забывай об этом! Никогда! Александр, пристально поглядев на отца, молча кивнул головой. Он понял. Началась новая жизнь - среди мужчин, среди мужских разговоров и рассказов о минувших сражениях, о захваченных городах и о городах, которые следовало захватить... Ни поблажек, ни уступок Александру не понадобилось. Крепкий, ловкий, азартный, он с наслаждением тренировался в палестре, бегал и прыгал, метал дротик, учился натягивать лук, который Леонид сделал ему по силам. Едва доставая до уздечки, он уже лез на лошадь, падал, сильно ушибался и только кряхтел от боли. Он раньше всех своих сверстников научился ездить на лошади. Самого еле видно из-за конской гривы, а скачет так, что педагоги чуть не падают от страха. Если случайно кто-нибудь называл Александра ребенком, кровь бросалась ему в лицо, не помня себя он налетал на обидчика с кулаками, не задумываясь, справится с ним или получит хорошую сдачу. И случалось, что сдачу он получал. Но тогда распалялся еще больше, и остановить его было невозможно. Педагоги не могли сладить с ним. Вспыльчивый, упрямый, Александр все делал как хотел, как находил нужным. И лишь тогда мог отказаться от задуманного, если ему умели объяснить, что задуманное им - плохо. Скоро все окружающие уже знали, что с Александром можно ладить только разумными доводами, но не строгостью, не приказом. Знал это и отец. Поглядывая на его синяки и царапины, Филипп усмехался себе в усы: "Александр, будущий царь македонский! Эх, такие ли еще синяки придется тебе получать в жизни!" В то время Филипп и Александр хорошо ладили друг с другом. Но отец, как всегда, недолго гостил дома. И года не прошло, как снова по улицам Пеллы засверкали шлемы военных отрядов и лес копий тронулся к городским воротам. Снова за стенами города загрохотали осадные башни и тараны с медным бараньим лбом. Снова в широком царском дворе заржали и застучали копытами тяжелые боевые кони... Александр стоял, прижавшись к теплой колонне портика, и смотрел, как садятся на коней этеры, друзья и полководцы, ближайшие соратники царя. Мужественные, загорелые в походах, привычные к непрерывным сражениям, разбоям и грабежам, они собирались на войну, как в обычный путь, спокойно и деловито проверяли вооружение, оправляли на конях попоны; ни седел, ни стремян всадники в те времена не знали. Филипп прошел мимо, большой, широкоплечий. Ему подвели его рыжего коня под синей расшитой попоной. Филипп с привычной ловкостью вскочил на коня, который храпел и задирал гривастую голову. Филипп натянул узду, и конь сразу смирился. Александр не спускал глаз со своего отца. Он ждал, что отец заметит его. Но Филипп был уже чужим, суровым и грозным. Взгляд его под сдвинутыми бровями был устремлен куда-то далеко, в такую даль, которую еще было не постичь Александру. Широкие ворота, хрипло заскрипев на петлях, отворились. Филипп выехал первым. За ним следом, будто сверкающий поток, устремились этеры. Все меньше и меньше их во дворе. А вот уж и нет никого, и ворота, прохрипев, закрылись. Сразу наступила тишина, только деревья чуть слышно шумели над крышей, роняя на прохладные камни первые желтые листья наступающей осени. - Где мой Ахиллес? Твой Феникс ищет тебя! Александр с досадой отпихнул кулаком Лисимаха. Молча, сжав дрожащие губы, он направился в палестру. Там играли в мяч его сверстники, дети знатных македонян. Высокий, стройный мальчик Гефестион тотчас подбежал к нему: - Будешь играть с нами? Александр проглотил слезы. - Конечно, - ответил он. ПЕРВАЯ ОЛИНФСКАЯ На фракийском берегу стоял большой греческий город Олинф. Олинф много воевал. В давние времена воевал с Афинами, хотя жители, населявшие его, были родом из Халкиды, афинской колонии. Воевал со Спартой. Теперь Олинф был сильным и богатым городом. Он стоял во главе тридцати двух родственных ему городов, расположившихся на побережье Евксинского Понта. С Филиппом олинфяне заключили союз. И не было у них более верного, более доброжелательного союзника, чем царь македонский. Филипп помогал им в войне против Афин. Город Анфемунт, из-за которого вечно спорили Олинф и Македония, Филипп отдал Олинфу. Отдал он олинфянам и Потидею, которую с большим боем отнял у Афин. Уж так-то он любил Олинф, так дорожил его дружбой! Но прошло не очень много лет, и олинфяне, оглянувшись, вдруг увидели, что вся область, окружающая их город, как-то незаметно, понемногу захвачена Филиппом. Теперь в Олинфе встревожились. Слишком сильным становится македонянин. Он их союзник, он дарит им города... Но не потому ли он все это делает, что боится, как бы Олинф не вмешался в его разбойные дела? Скольких правителей уверял он в своей дружбе, а потом беспощадно разорял их земли! Разве не обманул он афинян, когда клятвенно обещал завоевать для них Амфиполь? Крупный город возле самого устья большой реки Стримона, важный пункт в торговле с городами Понта Евксинского, город-порт всего фракийского побережья, богатый рудниками, виноградниками, оливами... Афиняне поверили Филиппу. Но как же они не поняли, что Амфиполь нужен ему самому? Они согласились - пусть Филипп завоюет для них этот город. Филипп взял его приступом - и оставил себе! Теперь Амфиполь - его важнейшая стратегическая база, крепость, открывшая ему весь берег Фракии. А для чего Филипп заверил Афины, что воюет для них? Да затем, чтобы они ему не мешали! Может быть, этот коварный человек и олинфян успокаивает сладкими речами, чтобы вернее их обмануть и потом захватить? Воистину замыслы Филиппа разгадать невозможно. - Мы не перейдем моста, пока не подойдем к нему! - вот его обычный ответ и друзьям и врагам. А что он хочет сказать этим, известно только ему одному. Подозрения вскоре перешли в уверенность и вражду. А Филипп, с его обольщающими речами, был далеко и ничего не знал. Он в это время воевал в Фессалии и успешно захватывал там города один за другим: Феры, Пагасы, Магнесию, локрийский город Никею... Горы стояли в желтых и багряных одеждах осени. Но в долине, где расположился военный лагерь Филиппа, еще зеленела трава. Суровое серое небо висело над головой, приглушая своим холодным светом краски осенней листвы. Войско Филиппа, отягощенное награбленным богатством, отдыхало у костров. Филипп уже отпраздновал победу обильными и шумными пирами. И теперь, трезвый и деловитый, он сидел в шатре со своими полководцами и обсуждал дальнейшие планы военных действий. Филипп не собирался отдыхать, ему было некогда отдыхать - еще столько предстояло больших и трудных дел! Теперь пришла пора брать Олинф. Часть войск уже отправилась в том направлении. Филипп приказал вести себя тихо и, не доходя до Олинфа, чтобы там никто не догадался о замыслах Филиппа, ждать его. Нагрянуть надо неожиданно. Неожиданность всегда половина победы. - Ты уверен, царь, что им неизвестны твои намерения? - спросил один из полководцев. - Если бы это было так, нас известили бы. Там ведь тоже есть разумные люди, которые понимают, что Олинфу гораздо выгоднее быть с Филиппом в союзе, чем во вражде. В это время в шатер вошел гонец. Все обернулись к нему. Царь! - сказал он. - Олинф изменил тебе. Филипп сверкнул своим единственным глазом. - Как? - Олинфяне почувствовали опасность. Не доверяют тебе. Отправили послов в Афины просить помощи. - Вот что?.. - зловещим голосом сказал Филипп. - Значит, они договор со мной нарушили? Тем хуже для них. - И вдруг весело улыбнулся. - И тем лучше для нас. Теперь уже они не смогут вопить, что Филипп - вероломный союзник. Я не нарушал договора. Нарушили они - значит, мы вправе вступить с ними в войну! Теперь остается одно - в поход на Олинф немедля! И снова, подняв сариссы, двинулись македонские фаланги Филиппа. Снова загудела земля под копытами могучей конницы, загрохотали колесами деревянные сооружения с таранами и баллистами-самострелами, которые могли метать во вражеский лагерь камни и дротики, стрелы зажигательные и простые. А в это время в Афинах, на Пниксе, опять выступал Демосфен против Филиппа, страстно призывая афинян помочь Олинфу. Вскоре из Афин к Филиппу явился лазутчик, присланный его сторонниками. Этот человек привез ему свиток, на котором почти слово в слово была записана речь Демосфена - его Первая Олинфская. - Читай. - "Большие, я думаю, деньги дали бы вы, граждане афинские, за то, чтобы звать, какими мерами помочь государству в том деле, которое вы сейчас обсуждаете..." - Дальше, дальше, - прервал Филипп, - самую суть. Об Олинфе. - Так. Сейчас. Вот. "...Мое, по крайней мере, мнение таково, что решить вопрос о помощи Олинфу надо сейчас же и что надо как можно скорее послать эту помощь..." - Ага. Ну-ну, посылай. Дальше. - "...Затем надо снаряжать посольство, которое должно быть на месте событий. Ведь бояться приходится главным образом того, чтобы этот человек..." - Этот человек - царь македонский. Вот кто этот человек. Дальше. - "...чтобы этот человек, способный на все и умеющий пользоваться обстоятельствами, чтобы он не повернул дело в свою пользу..." - Какой грубый язык! - "...Ведь для олинфян ясно, что сейчас они ведут войну не ради славы и не из-за участка земли, а ради того, чтобы спасти отечество от уничтожения и рабства, и они знают, как он поступил с теми из граждан Амфиполя, которые предали ему свой город..." - Знают, конечно. Я убил их первыми. Если они могли предать своих сограждан, то разве не предали бы меня? - "...И с гражданами Пидны, впустившими его к себе..." - С ними я поступил так же, клянусь Зевсом! Как бы я верил потом им, предавшим свой родной город? - "...Если мы, граждане афинские, оставим без поддержки и этих людей и в таком случае он овладеет Олинфом, тогда что же еще будет мешать ему идти туда, куда хочет? Пускай кто-нибудь ответит мне..." - Я сам отвечу: никто! - "...Учитывает ли кто-нибудь из вас, граждане афинские, и представляет ли себе, каким образом сделался сильным Филипп, хотя был первоначально слабым? А вот как: сначала взял он Амфиполь, потом Пидну, позднее еще Мефону..." - Под Мефоной мне выбили глаз. Не дешево заплатил, клянусь Зевсом! - "...Наконец, вступил в Фессалию. После этого в Ферах, в Пагасах, в Магнесии - словом, всюду он устроил так, как ему хотелось, и тогда удалился во Фракию". - Все припомнил! - "После этого он заболел. Едва оправившись от болезни, он опять-таки не предался беспечности, но тотчас сделал попытку подчинить олинфян..." - А как же? У меня нет лишнего времени. - "...Скажите, ради богов, кто же среди нас настолько простодушен, кто же не понимает того, что война, происходящая сейчас там, перекинется сюда, если мы не примем своих мер?.." - Клянусь богами, он прав. Но красноречие его впустую. У афинян все тяготы несут рабы. Только на рабов они и полагаются, и это их погубит. Однако Филипп ошибся, говоря, что афинян речами воевать не заставишь. Речь Демосфена была так горяча и взволнованна, что убедила Народное собрание. Афиняне вскоре снарядили помощь Олинфу. Они послали олинфянам тридцать триер [Триера - военный корабль с тремя рядами весел.] с двумя тысячами наемного войска во главе с полководцем Харетом. Война под Олинфом разгоралась. Уже осыпались листья, устилая долины, в горах гудели осенние ветры, начались дожди. "Наступит зима, и война кончится, - думали олинфяне, - за зиму мы окрепнем, соберем новое войско. Зимой никто не воюет!" Надежды их были напрасными. Никто в Элладе не воевал зимой. Но Филиппу зима не была помехой. Его закаленное войско могло выдержать любые трудности и лишения. Увидев, что македоняне не собираются уходить от стен города, олинфяне еще раз отправили послов в Афины с мольбой о помощи. КОНЕЦ ОЛИНФА Прохладный ветер проносился по Пниксу, принося с гор высохшие, гремящие, как железо, колючие ветки бурьяна. Афиняне кутались в плащи. А на трибуне опять стоял Демосфен, взывая о помощи Олинфу. Шум ветра не мешал ему. Встревоженные афиняне, нахмурясь, слушали его. Возмущение Демосфена и его ненависть к Филиппу передавались им, волновали их. - ...Какого же времени и каких еще условий дожидаетесь вы, граждане афинские, более благоприятных, чем теперешние? И когда вы станете исполнять то, что нужно, если не сейчас? Разве не все наши укрепленные места занял уже этот человек? А если он завладеет и этой страной, разве это не будет для нас величайшим позором? Разве не воюют сейчас те самые люди, которых мы с такой готовностью обещали спасти, если они начнут войну? Разве он не враг? Разве не владеет нашим достоянием? Разве не варвар?.. И эта речь сделала то, что афиняне снова откликнулись на мольбу олинфян. Афины снарядили еще восемнадцать кораблей, послали под командой военачальника Харидема четыре тысячи наемников и сто пятьдесят афинских всадников. Войска афинян помогли приостановить победное шествие Филиппа. Все резче и холоднее становились ветры. Ночью замерзала вода. Олинфяне еще надеялись, что зима напугает македонян. Но македоняне не отступали. Жаркие костры горели по ночам, и чем холоднее становилось, чем сильнее поливали землю осенние дожди, тем выше было пламя этих зловещих, рыжих, с черным дымом костров. И снова сражения. И снова защитники Олинфа разбиты. И снова упорно и неотступно продвигается македонянин к Олинфу, покоряя лежащие на пути города. Вот уже взял он большой город Торону. Вот уже захватил Мелиберну - порт Олинфа. И в третий раз за эту осень выступил Демосфен на Пниксе против Филиппа - это была его Третья Олинфская речь, полная страсти, ненависти и почти отчаяния, полная упреков афинянам за их бездействие. Но Харидем слал им хвастливые донесения, и афиняне решили, что победа над Филиппом уже обеспечена. Зима проходила в боях, в трудных переходах, в нелегкой осаде городов, в победах, в темной радости грабежей, в дыму разоренных жилищ, в ликующих кликах победителей, в проклятиях побежденных... Олинф доставался трудно. Филипп свирепел. Он тяжело заболел, чуть не умер; враги уже торжествовали, радуясь его смерти. Но могучий организм выдержал жестокие страдания. Филипп поднялся и снова продолжал поход. Зима была суровой. Пронизывающие до костей дожди со снегом, бури, сырые ветры, несущие тяжкую простуду и болезни. Но никто не жаловался в войсках Филиппа. А дома, в Македонии, в жару и в непогоду со стадами в горах легче ли? Может, и легче - там не убивают. Но ведь там и не разбогатеешь, разграбив завоеванный город, и славы не добудешь! Уже много дорог пройдено, много взято городов. Вот уже и солнце потеплело, и горы снова оделись нежным туманом зелени. Филипп скорым маршем вел свое войско. На похудевшем, осунувшемся лице с жестким очертанием рта, с глубокой морщиной на лбу отпечаталось выражение твердой решимости. Уже ничто не могло остановить македонянина, и никто не мог остановить его. По талой, кое-где подсохшей и зазеленевшей посевами земле войска Филиппа подошли к Олинфу. Не дойдя до города, в сорока стадиях [Стадий - 184,98 метра.] от него, Филипп раскинул свой лагерь. И тут он объявил олинфянам жестокий ультиматум: - Либо вам не жить в Олинфе, либо мне не жить в Македонии. Афины с трудом и промедлениями собрали наконец новую армию. Военачальник Харет вел семнадцать кораблей, на которых было две тысячи афинских гоплитов и триста всадников. Пока они собирались, прошло лето и снова наступила осень. Черные афинские корабли качались на зеленых волнах Эгейского моря, пробираясь к Олинфу. Они изо всех сил боролись с противным ветром. Осенью в этих местах дуют пассаты, и плыть на парусах им навстречу очень трудно. А когда афинские триеры, измученные морем и ветрами, наконец подошли к олинфскому берегу, Олинф лежал в развалинах и в кровавом дыму пожарищ. Филипп без всякой пощады расправился с Олинфом. Город разрушил и сровнял с землей. Уцелевших жителей - кого отправил в царские рудники на каторжные работы, кого продал в рабство или погнал на поселение в глубь Македонии. Лишь немногим удалось бежать и укрыться в эллинских городах. Землю городских кварталов Олинфа Филипп роздал знатным македонянам. Олинфскую конницу он взял к себе, в свою царскую конницу этеров. Остальные города - десять городов Халкидского союза - Филипп принял в состав Македонской державы. Это случилось в 348 году до нашей эры, когда Александру исполнилось восемь лет. Услышав о новой победе отца, он, грустный и сумрачный, пришел к своим товарищам. - Клянусь Зевсом, - с досадой сказал он, - отец успеет завоевать все, и мне вместе с вами не удастся совершить ничего великого! ПЕРСИДСКИЕ ПОСЛЫ Однажды в Македонию прибыли послы персидского царя. Вся Пелла вышла смотреть на них. Персы важно сидели на конях, на расшитых золотом попонах, сверкая драгоценным оружием, ослепляя роскошью длинных одежд - красных, зеленых, синих... Все в этих людях было необычно для македонян, все удивляло: и бронзово-смуглые лица, и красные от хны, мелко завитые бороды, и пугающие нездешней чернотой глаза... В царском дворце наступило смятение. Приехали послы, а кто же примет их? Царя нет, царь, как почти всегда, в походе... - Но разве меня тоже нет дома? - высокомерно спросил Александр и объявил: - Послов приму я. Послы вымылись с дороги, отдохнули. И когда они были готовы к разговору, Александр, одетый в свое самое богатое платье, принял их со всем достоинством царского сына. Немолодые люди, придворные и советники персидского царя, переглядывались, пряча улыбку. О чем же будет говорить с ними этот маленький царский сын? Конечно, будет какой-нибудь детский лепет. Ну что ж. В ожидании настоящего разговора с Филиппом можно послушать и детскую болтовню. Александр сидел в отцовском кресле, ноги его не доставали до полу. Но он был спокоен и по-царски приветлив - белокурый, светлоглазый, весь розовый от скрытого волнения. Большие, громоздко наряженные смуглые люди, с улыбкой в таинственных черных глазах, молча ждали, что он им скажет. - Я хочу все знать о вашей стране, - сказал Александр, чуть наморщив округлые светлые брови. - Велика ли ваша страна? Послы переглянулись. Что ж, мальчик задает серьезный вопрос, - значит, и отвечать надо серьезно. - Наша страна очень велика, - ответил краснобородый старый перс, возглавлявший посольство. - Наше царство простирается от Египта до Тавра и от Средиземного моря до океана, омывающего всю землю. Под могущественной рукой нашего великого царя много стран и народов, не сосчитать городов. Даже эллинские города, которые стоят на азиатском берегу - Милет, Эфесе и все другие эллинские колонии, - платят нашему великому царю дань. - А хороши ли дороги в вашей стране? Если ваше царство такое большое, то и дороги должны быть длинные? Есть ли у вас такие длинные дороги, чтобы проехать по всей стране? - У нас есть хорошая дорога - торговая дорога через Лидию до самой Индии. По ней купцы возят товары. - А какой ваш главный город, где живет ваш царь? - У нашего великого царя три столицы. Летом он живет в Экбатанах. Там кругом горы, прохладно. Потом он переезжает в Персеполь - этот город двести лет тому назад основал наш великий царь Кир. Потом наш великий царь уезжает в Вавилон - там он живет подолгу. Город очень богатый, веселый, красивый. Когда-то наш великий царь Кир покорил его и отнял у вавилонян. - А как, по каким дорогам проехать в столицу вашего царя в Экбатаны? Можно на конях? Или надо на верблюдах? Я слышал, что у вас есть верблюды. - Если царь македонский пожелает приехать в гости к нашему великому царю, то он может проехать на коне. Дорога эта прямая и широкая. Повсюду вдоль дороги - царские стоянки, прекрасные маленькие дворцы, где есть все для отдыха: и бассейны, и спальни, и залы для пира. Дорога проходит по населенной стране и совершенно безопасна. - А ваш царь - каков он на войне? Очень смелый? - Разве несмелые цари могли бы завладеть такой огромной державой? - А войско у вас большое? А как вы сражаетесь? У вас тоже фаланги? И баллисты есть? И тараны? Персы несколько смутились. Маленький сын царя македонского завел их в тупик. Сами не понимая как, они оказались чуть ли не в положении доносчиков о своем собственном государстве. Старый перс ответил на это неопределенно и уклончиво. Речь его замедлилась, он тщательно подбирал слова, и не понять было - то ли правду он говорит, то ли нет. Речи льстивые, а смысл?.. Они, персы, очень уважают царя македонского. Но когда-то и цари македонские служили персидским царям. Можно бы многое рассказать Александру о том, как служил персидскому царю Ксерксу македонский царь Александр, его предок, как проходили персидские войска по Македонии, все опустошая на своем пути: города, деревни, запасы хлеба и воды, которой даже в реках им часто не хватало - реки выпивали досуха. Но - осторожнее. Тут сидит перед ними не такой ребенок, перед которым можно высказываться не стесняясь. Его отец царь Филипп становится крупной фигурой, и с ним приходится считаться. А маленький Александр уже и теперь казался персу опасным, - Филипп, без сомненья, заслуженно прославленный полководец, - говорили послы между собой, когда Александр оставил их, - но сын его, если уж с этих лет задает такие вопросы, словно заранее прикидывает, как завоевать наше царство, - что же из него будет, когда он вырастет и станет царем? Александр пришел к матери чем-то смущенный. Олимпиада, сияющая, гордая сыном, встретила его горячим объятием. - Мой Александр! Мой будущий царь! Александр, все так же хмурясь, высвободился из ее рук. - Ты знаешь, что мне сказал перс? - Он обидел тебя? - Нет. Но он сказал, что когда-то царь македонский Александр служил персам. Разве это правда? - Это и правда и неправда, - задумчиво ответила Олимпиада, - персы заставили подчиниться. Их было здесь столько, что не сосчитать. Как же могла Македония противостоять им? Ведь персы даже Афины разорили и сожгли. Но царь Александр только делал вид, что служит им, - если нет силы сбросить врага со своей шеи, приходится хитрить, как часто делает и твой отец. А на самом деле царь Александр, как мог, помогал эллинам. Я знаю про него одну историю, когда-то твой отец рассказал мне ее. Александр устроился поудобнее и, глядя прямо в глаза матери, приготовился слушать. - Это было в ту ночь, когда афиняне собирались сражаться с персами около города Платеи. Персами командовал Мардоний, очень храбрый полководец и очень жестокий человек. Царь Александр был в его лагере как покоренный союзник. И получилось так, что Александр со своим войском пришел заодно с персами разорять эллинов. Что было ему делать, как поступить, если персы принуждают его сражаться против Афин? - Я убил бы Мардония! - Его охраняла большая свита. И какой смысл? Ты убил бы Мардония, а Ксеркс поставил бы на его место другого военачальника. Можно было только погибнуть и ничем не помочь своим. Александр поступил по-другому. Он узнал, что Мардоний наутро собирается начать бой. Мардоний хотел напасть на них на рассвете. Надо было предупредить афинян, чтобы персы не застали их врасплох. И вот ночью, когда весь лагерь уснул, Александр потихоньку сел на коня и помчался к афинянам. - А если бы его увидели? - Поймали бы и убили. И убили бы всех македонян. Так вот, когда он прискакал туда, афиняне тоже спали. Но он сказал страже: "Александр, вождь и царь македонский, желает говорить с военачальниками". Стража по его царскому вооружению, по его одежде увидела, что это действительно царь, и побежала будить своих вождей. Вожди пришли. И когда они остались одни, Александр сказал: "Весть эту я вверяю вам, граждане афинские, с просьбой сохранить ее в тайне, чтобы вы не погубили меня. Я бы не сообщал ее, если бы столь сильно не заботила меня судьба Эллады; ведь сам я издревле эллин по происхождению и не хотел бы видеть Элладу порабощенной. У Мардония решено с рассветом начать бой, потому что он страшится, что вы соберетесь еще в большем числе. Готовьтесь к этому. Если же Мардоний отложит битву, то вы держитесь и не отступайте, потому что у них остается припасов лишь на несколько дней. Если война кончится так, как вы хотите, вы должны вспомнить обо мне и о моем освобождении, потому что я ради эллинов решился на столь опасное дело. Я Александр, царь македонский". Так он сказал афинянам все это и ускакал обратно. И занял свой пост у персов, будто никуда и не уезжал. Вот как царь Александр "служил" персам! - Значит, он служил афинянам? - Да. Служил афинянам. - А когда началось сражение, против кого он сражался - против персов? - Нет. Все-таки против афинян. Александр задумался, наморщив лоб. - Тогда чей же он был союзник? Персов или эллинов? Олимпиада вздохнула: - Когда у тебя маленькая страна и слабое войско, приходится служить и тем и другим. А по-настоящему-то он служил только своей Македонии. - Значит, он был двуличным человеком, - сердито сказал Александр. - Он был перебежчиком. - Можно сказать и так. Но зато он сохранил царство! - Но все-таки он воевал и против своих, против эллинов! Нет, я так поступать не буду. РАЗДОРЫ В ЭЛЛАДЕ Эллинские государства непрестанно воевали между собой. Фивы, возвысившиеся при Эпаминонде, победили Спарту и Фокиду. И Спарта и Фокида претерпели много несчастий, земли их были разграблены, войска разбиты. Но победившим их Фивам этого показалось мало. На собрании совета представителей эллинских государств - амфиктионов [Амфиктиония - союз эллинских городов, расположенных по соседству с каким-либо святилищем. Целью союза была охрана святилища, взаимная охрана прав союзников и устройство общих празднеств.] Фивы предъявили обвинение Спарте в том, что они во время перемирия заняли фиванскую крепость Кадмею, - это было в 382 году. А фокидянам - что они во время войны опустошили Беотию, принадлежащую Фивам. Решение выносили победители, и обвиняемых присудили к такому большому штрафу, который уплатить они были не в силах. Фокидянам было присуждено отдать за неуплату штрафа свою землю Дельфийскому храму: земли Фокиды и Дельфийского святилища лежали рядом. Фокидяне лишились всего - У них не стало родины. Тогда фокидяне разграбили храм Аполлона, где хранились огромные богатства. На это дельфийское золото они наняли войско и бросились войной на Фивы, которые довели их до святотатства и отчаяния. На стороне Фив сражались с фокидянами фессалийцы. Эта война, которую назвали священной, затянулась. Фокидян проклинали за их нечестивый поступок. И в то же время жалели. Если бы не Фивы, фокидяне никогда не решились бы разграбить всенародное святилище. А жалея, Афины и Спарта присылали на помощь фокидянам свои отряды. Войском фокидян командовал Филомел, отважный и умелый военачальник. С ним было трудно справляться. Филипп зорко следил за делами в Элладе. - Дайте мне с моим войском сразиться с Филомелом, - обратился он к Фивам. - Я хочу наказать фокидян! И я могу это сделать! Но против этого предложения восстали Афины: - Филиппу не столько нужно воевать с фокидянами, сколько войти через Фермопилы в середину Эллады. А это опасно. Такому союзнику, как Филипп, доверять нельзя. И афиняне, подогнав к побережью военные корабли, закрыли от Филиппа Фермопилы. Это было еще в 353 году. Теперь наступило иное