Вынужденный? Но разве афиняне или фиванцы пришли в Македонию? Разве не Филипп пришел сюда, в середину их земли? Он пришел воевать и победил. Так о чем же плакать? После ужина, в начале ночи, когда этеры разошлись по своим палаткам, Александр и Филипп сидели в царском шатре. Красноватая ущербная луна заглядывала под откинутую полу шатра, тихо журчал и звенел Кефис, скрытый в сыром тумане. - Бывают случаи, когда надо хранить при себе свои истинные чувства, - говорил Филипп. Он был сегодня трезв, за ужином на столе не стояло кратеров с вином. - Этому надо научиться. Когда я был искренен? Конечно, тогда, когда я плясал в поле. Ты ведь знаешь, что значит для нас эта победа: или Афины и Фивы - или Македония. Ты думаешь, они пощадили бы Македонию, если бы победили? - Думаю, что не пощадили бы. У Александра холодок прошел по спине, когда он представил себе врагов, идущих по македонской земле, врагов беспощадных, не знающих милости. Они жгут македонские села, города, горит Миэза... Подходят к Пелле, к их царскому дому, убивают мать, сестер... Нет! Этого не может быть, этого не может быть!.. Александр внутренне содрогнулся. Но ему и в голову не пришло задуматься над тем, что они, македоняне, жгут чьи-то села и города и убивают чьих-то матерей и сестер. - А плакал я над фиванским отрядом тоже искренне, - продолжал Филипп. - Такие люди легли! И все потому, что у них безголовые правители. Зачем надо было воевать со мной? Разве не звал я их добром на войну против персов? А теперь вот они лежат здесь, а тот, кто виновен в их смерти, убежал вместе со своими гоплитами. Но рано или поздно этот крикливый петух будет в моих руках. И я буду судить его! - Судить Демосфена, отец? А за что? - За измену, Александр. За то, что он брал деньги у перса, лишь бы свалить меня. Во имя этого Демосфен поднял на войну Афины - и погубил афинян. - Тебе доподлинно известно, что это так? - Да. Известно. - А почему ты, отец, остановился здесь? Мы сейчас могли бы захватить всю афинскую землю. Или ты жалеешь Афины? - Жалею ли? Да, жалею. Такого города, как Афины, больше нет на свете. Но прежде всего я жалею себя. Если я сейчас уничтожу Афины - а я, клянусь Гераклом, могу это сделать немедленно! - то имя македонянина Филиппа останется для потомков как имя свирепого варвара. И бремя этого имени понесешь на себе ты, будущий царь македонский. А кроме того, это совсем не выгодно для тех дел, которые я задумал. Александр слушал внимательно, глядя прямо в лицо Филиппа, озаренное тихим светом масляных светильников. Он следил, как отражаются мысли и чувства в единственном глазу его отца, как возникают и разглаживаются морщины на его лбу, как появляется на устах хитрая усмешка и тут же исчезает в кудрявой бороде... Филипп вдруг засмеялся. - Царь македонский, - он указал пальцем на Александра, - как они назвали тебя сегодня. "Ты, говорят, только полководец. А он царь!" Ну что же, пока еще не царь, но будешь царем. А воевал ты хорошо! Александр не улыбнулся. - Царь македонский - Филипп, - сказал он сурово, - и теперь царь всей Аттики. - Нет, - Филипп снова стал серьезен, - я никогда не назову себя царем афинян. Зачем? Я мог бы это сделать, но этого делать не нужно. Так - между нами - кто мы такие, македоняне? О нас услышали и узнали только теперь, когда я прошел с войнами по Иллирии, по Фракии и по эллинской земле. Но Афины весь мир знает давно. Знает и чтит. - Значит, все останется по-прежнему? - Ну нет. Я стану первым военачальником, вождем всей Эллады. И не с эллинами буду воевать, а пойду сражаться с варварами, с персами. Я пойду освобождать от персов эллинские колонии на азиатском берегу. А что можно сделать более любезное сердцу афинян? - Значит, все это ты делаешь в угоду Афинам? - Ну нет. Это я делаю в угоду Македонии. Мне нужно завладеть морем. Но пока там стоят такие богатые и сильные эллинские города, как мы с тобой этим морем завладеем? А мы сначала отнимем эти города у перса. На берегу поставим свои войска, а у берега - флот. И вот - море наше. Но афинянам... Что мы скажем афинянам? Что мы идем отомстить персу за осквернение эллинских святынь. И клянусь Зевсом! - афиняне пойдут за мной. Слово "царь" им ненавистно, так пусть не будет этого слова. Я буду назван вождем. Ты понимаешь меня? - Я понимаю тебя. - Но ты не согласен со мной? - Не согласен. Если я буду царем - я буду царем! - Возможно. После всего того, что я сделаю. Но Зевс и все боги!.. Пусть твое царствование будет без раскаяний и без сожалений о совершенном, как это было не раз у меня... Филипп встал. Этих слов объяснить Александру он не захотел. Александр в глубоком раздумье вернулся в свою палатку. Гефестион ждал его, сидя над Кефисом в узорчатой тени молодого дуба. - О чем говорил с тобой царь? Александр, хотя и был всегда откровенен с ним, ответил уклончиво: - О многом... Эллада лежала у ног Филиппа. Теперь все будет так, как решит Филипп. И Эллада ждала его решений, готовая принять самую тяжелую участь. Афины, где столько лет поносилось имя македонского царя, Афины, которые подняли войну против него... Какой милости, какой пощады ждать им?! Афиняне были в панике. Ждали, что македонские войска вот-вот ворвутся в город... Готовились сопротивляться. Готовились просить о милости. Готовились к смерти. И гневно бранили своих полководцев - фиванца Проксена и афинянина Хореса, называли их бездарными людьми, взявшимися не за свое дело. Военачальника Лисикла прямо обвинили в измене и приговорили к смертной казни. Теперь снова подняли в Афинах голоса сторонники Филиппа. Они выставили множество тяжелых обвинений против Гиперида и Ликурга, вождей антимакедонской партии. А против Демосфена, возглавлявшего эту партию, возбудили судебный процесс. На этот раз Демосфен молчал. Его никто не видел и не слышал, он будто исчез с лица земли... Но македонский царь решил дело не так, как думали и боялись афиняне. Казалось, что он забыл все - и злобную вражду, и презрение, и бесконечные оскорбления, которыми унижали его и как царя, и как человека. Он любит и почитает Афины. Боги свидетели - он был всегда им предан! Пусть афиняне придут и похоронят своих убитых воинов. Пусть возьмут их останки и положат в гробницы предков. Филипп - боги свидетели! - никогда не хотел войны с Афинами, он и теперь предлагает им мир и дружбу. Однако иное дело фиванцы. Они были его союзниками, и они изменили ему в самый опасный для него час. Тут пощады не будет. Войско не могло защитить Фивы - оно было разбито. Правда тоже не могла стать на их защиту - правда была на стороне Филиппа: фиванцы сами нарушили свой договор с македонским Царем. И Фивам пришлось тяжело. Филипп взял с них выкуп за пленных. Взял выкуп и за право похоронить павших. Фиванцы с великой горестью хоронили их. На том месте, где лег "священный отряд", поставили каменное изображение раненого льва. И сделали надпись: Время, всевидящий бог, все дела созерцающий смертных, Вестником наших страстей будь перед всеми людьми, Как мы, стараясь спасти эту землю святую Эллады, Пали на славных полях здесь, в беотийской земле. В Фивах Филипп поставил у власти олигархический [Олигархия - правление аристократов.] совет - триста человек было в совете, и все приверженцы Македонии. Самых видных фиванских граждан, которые выступали против Филиппа, казнили. Многих Филипп отправил в изгнание. Богатства изгнанных и казненных македонский царь захватил себе. Вспоминал ли Филипп, творя расправу над Фивами, свою юность, проведенную в этом городе? Не грозила ли ему тень Эпаминонда за все, что он сделал здесь? Если и было так, об этом никто не узнал. Филипп твердой рукой осуществил свою жестокую месть. ПОБЕДИТЕЛЬ ИЩЕТ МИРА Оратор Демад всегда был сторонником Филиппа. Но сторонником не слишком надежным: когда пришлось воевать под Херонеей, он оказался в афинских войсках. Однако и там он не стоял незыблемо под ударами македонских копий. Увидев, что афиняне битву проигрывают, Демад без раздумий сдался Филиппу в плен. Филипп после победы принял его в своем лагере. И здесь, за чашей хорошего вина, они о многом договорились. - Мне стало известно, что Афины снова собираются сражаться со мной, - сказал Филипп, - говорят, что там идут большие работы, укрепляют стены. За дело взялся военачальник Гиперид, который так недавно бежал с поля битвы! - Что ж, - пожав плечами, ответил Демад, - они этим ставят Афины под удар. Если бы я сейчас находился там, я постарался бы удержать их от этого безумия. Соглядатаи Филиппа сказали ему правду. В Афинах поспешно, в смятении, в отчаянии готовились к обороне. Все, что было ценного в стране, жители перевезли в город. Укрепили и обновили городские стены, стараясь превратить Афины в неприступную крепость. У афинян был хороший флот. Они торопились поправить и морские укрепления, - там тоже можно было отсиживаться во время осады. Гиперид, военачальник и государственный деятель, считал, что нужно защищаться в Пирее, в афинской гавани, чтобы не подпустить врага к городу. Гиперид предложил - и афиняне с ним согласились - дать право афинского гражданства метекам, людям, которые жили в их государстве, но прав афинских граждан не имели. Это же дорогостоящее право быть гражданином Афин решили дать и всем союзникам, которые борются за Афины, и должникам, лишенным этого права, и осужденным... Даже обещали освободить рабов и поставить их на защиту города. Все афинские граждане до шестидесяти лет взяли в руки оружие. - Надо, чтобы мы все в полном единодушии встали на защиту отечества! - сказал Гиперид. Стратегом - военачальником - избрали Харидема, старого вождя наемных войск, который уже много лет был непримиримым врагом Филиппа. - Я знаю, кто такой Харидем, который собирается воевать со мной, - сказал Филипп, беседуя с Демад ом, - я знаю, как он ненавидит меня. И он думает, что я боюсь его ненависти. А ведь я ее не боюсь! - У тебя была какая-то история с его шурином Керсоблептом? - Да, - Филипп пренебрежительно махнул рукой, - была такая история. Это еще когда я воевал во Фракии. Да стоит ли вспоминать такие давние времена? Но Харидем помнит. А и всего-то было, что я этого фракийского царька Керсоблепта прогнал из его царства. И сколько же кричал тогда по этому ничтожному поводу Демосфен! "Филипп обманщик, Филипп ведет коварную политику, не верьте Филиппу!.." А Филиппу просто была нужна Фракия. Как, впрочем, и Афинам. Они же всюду поселили там своих клерухов [Клерухи - выселенцы из метрополии.]. - Значит, что ж, будешь осаждать Афины? Демад умел пить. Кудрявый мальчик виночерпий то и дело подливал вина в его чашу. Но Демад, хитро и проницательно поглядывая на Филиппа, сохранял хорошее настроение и светлую голову. - Осаждать Афины? - чуть усмехнувшись, ответил Филипп. - А зачем? Я бы мог сделать с ними то же, что с Фивами. Но предпочту мир. - Ты будешь просить мира? - Я предложу мир. - Поверят ли они тебе? - Мне, может быть, и нет. Но тебе, Демад, клянусь Зевсом, поверят. Демад задумчиво поворачивал в руках золотую чеканную чашу. - Мне? Ты поручаешь уладить это дело мне? - Не даром, Демад, не даром. Сейчас я уже разбогател и могу отблагодарить за услугу. - Или ты не надеешься победить афинян? Филипп засмеялся: - Если им захочется так думать, пусть думают так. Но я не буду воевать с Афинами. И если они согласятся заключить мир, я отпущу афинских пленников без выкупа. - А все-таки, - настаивал Демад, - ты мог бы разбить Афины? - Мог бы. - И ты этого не сделаешь? - Клянусь Зевсом, нет. - Да, - печально вздохнув, сказал Демад, - я вижу, что время Афин прошло. Вскоре Демад отправился в Афины послом Филиппа с предложением заключить мир. Демад в Афинах выступил очень убедительно. - Продолжать войну уже на территории Афин опасно. Вы знаете, граждане афинские, что из этого получилось в Фивах. Кроме того, пусть вспомнят граждане афинские, что две тысячи афинян у Филиппа в плену, а денег на выкуп нет! Снова шумела толпа на Пниксе. Снова стали слышны голоса сторонников Македонии, и звучали они все громче, все настойчивее. Кончилось тем, что афиняне стали склоняться к тому, чтобы принять предложение Филиппа. Харидема, который и слушать не хотел о мире с Филиппом, сместили. На его место поставили Фокиона, спокойного, благоразумного, уважаемого в Афинах человека. За то, что он постоянно говорил, что думал, за то, что никогда не обманывал доверия афинян, его прозвали Фокион Честный. Фокион всегда считал, что надо ладить с Филиппом, что спасение эллинов в том, чтобы крепко держать союз эллинских государств против внешних врагов. Но эллинские государства никак не могут объединиться - так пусть их объединит Филипп. И не друг с другом надо сражаться, а выступить против самого давнего и страшного их врага - против персов. И те, кто выступает против македонянина Филиппа, - те, сами того не сознавая, губят Элладу. За эти взгляды и высказывания старый полководец Фокион не получил командования при Херонее. А теперь Фокион, а с ним Эсхин, давний сторонник Филиппа, и Демад, который взялся устроить этот мир, отправились послами от Афин в лагерь к Филиппу, по-прежнему стоявший у Херонеи. Македонский царь принял афинских послов с большими почестями. Устроил для них богатый пир, где были и венки, и благовония, и музыка. Но все в меру, все пристойно. Филипп, когда хотел, умел показать себя тонко образованным и хорошо воспитанным человеком. Афинские послы и Филипп без труда договорились о заключении мира. А когда они уехали, Филипп в ответ на их посольство торжественно отправил своих послов в Афины изложить условия мира. Послами этими были его старый, преданный полководец Антипатр, этер царя Алкимах и сын царя Александр. Их сопровождала блестящая свита. АФИНЫ Три дня ехали послы в Афины. Рядом с Александром, чуть сзади, все время был Гефестион. Боги наградили его большим тактом и чуткостью - всегда чуть сзади, всегда чуть после... И только в бою - всегда рядом, всегда готовый защитить или помочь в минуту опасности. Как ни любил его Александр, Гефестион никогда не забывал, что его друг - сын царя и будущий царь македонский, и отлично чувствовал, что Александр это его качество очень ценит. Его даже угнетало, что он слишком красив и высок ростом, выше Александра, который был широкоплеч и несколько коротконог, но тут Гефестион уже ничего не мог поделать. Александр крепко сидел на широкой спине Букефала. Он часто задумывался, скрывая волнение. Как-то примут его афиняне? Как он обратится к ним? Что нужно сказать - он знал. Это, отпуская его в Афины, ясно и точно изложил Филипп. Но не смутится ли? Не скажут ли там, что Александр слишком молод и плохо воспитан? Не уронит ли он как-нибудь по неопытности свое достоинство царского сына и победителя? "Ничего, - успокаивал он себя, - Антипатр поможет. Он-то знает, как надо и как не надо". И все-таки волновался. О славном городе Афинах, о его Акрополе, с высоты которого можно окинуть взглядом все афинское государство, он слышит с самого детства. И Аристотель любил Афины. Как много рассказывал он об истории государства афинского, о его высокой культуре, о его бедах, о его военных подвигах... - Гефестион, ты помнишь битву при Саламине? - Разве мы с тобой там были? - усмехнулся Гефестион. - А я помню. - Значит, ты там был? - Все равно что был. Учитель так хорошо рассказывал об этом! Гефестион вздохнул: - Кажется, я в это время был занят другим. Все хотел положить Неарха на обе лопатки. Но он был такой ловкий! - А учитель говорил, что это самая славная для эллинов битва, потому что они не со своими бились, а защищали свою родину от варваров... Они подъезжали к Афинам. Широко раскрыв глаза, Александр жадно всматривался в чистую утреннюю даль. Большая округлая скала Гиметт, чем ближе они подъезжали, тем выше поднималась к небу, сухая, облитая пурпуром цветущего тимьяна, защитная крепость города Афин. Вот уж и стены города видны на пологом склоне скалы, и красная черепица крыш... - А что это блестит над городом? Будто звезда. Что это? - Это богиня Афина, - ответил Антипатр, - охраняющая город. Это ее копье блестит. - Она из золота? - Нет, из бронзы. Это Фидий ее поставил. - Я знаю. Александр знал об этом великом ваятеле, знал его трагическую судьбу, - Аристотель рассказывал о нем и о его творениях. Но выслушать рассказ - это одно, а увидеть - совсем другое. В груди возник холодок счастья - теперь он все это увидит! Все увидит! В афинском государстве еще не было спокойствия. Возделанные поля пустовали. А возле городских стен теснилось множество поселян, сбежавшихся сюда со всем своим добром. Тут стояли повозки с одеждой, с хлебом, с вином, с оливками... Дремали быки во всей упряжи - их хозяева еще не знали, куда тронуться: вернуться ли домой на равнину, или бросаться в город под защиту городских стен. Невдалеке паслись стада овец и коз. Женщины с детьми сидели в тени повозок, варили на кострах пищу... Увидев посольство, все они - и мужчины, и женщины, и дети - сгрудились у края дороги. - Едут заключать мир! - Мир будет! Мир будет! - Смотрите - это Александр, сын царя! Это Александр, который разбил фиванцев... - Да он же еще совсем молодой! - Такой молодой... а уже полководец! Александр ехал впереди, приподняв голову, чуть склонив ее по своей привычке к левому плечу. - Все еще не идут по домам, - проворчал в бороду Антипатр, - боятся, не верят, а вдруг да придем разорять... Видишь, и стены починили. Александр изо всех сил старался сохранять величавое спокойствие. Но тут же забывал об этом и, как мальчишка, оглядывался по сторонам. Он в Афинах! В узких жарких улицах, среди глухих безоконных стен одноэтажных домов, тоже теснился народ. Многие уже следовали за посольством, гурьбой бежали полуголые мальчишки, полные восторга и любопытства. Нынче никто не работал. Поселяне, испугавшись войны, бросили поля, ремесленники оставили мастерские, горшечники не разжигали печей... Ведь мир с македонянином еще не заключен, и еще неизвестно, за что браться - за Деревянную свою соху и гончарный круг или за копье и колчан со стрелами... На улицах чадили жаровни, синий дымок волочился над головами. Харчевни дышали густым душным паром, запахом жареной рыбы и чеснока. Всюду шум, суета, говор. Но приближались македоняне, и все умолкали, все замирали на месте, провожая взглядами царских послов. Даже рабы-водоносы, которые только что бранились и толкались возле каменного колодца, забыли о своей работе и стояли неподвижно с кувшинами на головах. Выехали на площадь, окруженную множеством зданий. Дома под черепичными кровлями жались друг к другу. И всюду на площади тесно - так тесно, что в иных местах и не пройти, - стояли мраморные статуи богов и героев. В голубой тени портиков, украшенных синим и красным орнаментом, прогуливались богатые афинские граждане, скрываясь от солнечного пекла. Александр заметил, как непринужденны и красивы их движения, как изящно лежат складки их длинных одежд... - Это Агора? - негромко спросил Александр. - Это здесь выступает Демосфен? - Нет, - ответил Антипатр, - это рыночная площадь. Взгляни туда - видишь, там торговые ряды. А собранья у них чаще всего бывают на Пниксе. Это другая площадь, на холме. - Вот на том холме? - Нет. Это холм бога Арея. Там собирается ареопаг. Судят разных преступников. - А это, перед нами, Акрополь? - Да. Александр поднял голову к Акрополю. Отвесная темно-серая скала, по которой карабкаются тускло-зеленые кусты и кое-где на уступах обгоревшими факелами стоят кипарисы. Такие же темные, серые стены наверху" на краю скалы. Александру показалось, что они наклонены внутрь, словно боятся рухнуть вниз с крутизны. А над этими мрачными стенами, как радостное видение, поднятый к небу Акрополь, светящийся теплым мрамором своих торжественных колонн... Александру захотелось немедленно соскочить с коня и побежать по тропе, огибающей холм Акрополя, и ступить на мраморную лестницу, и подняться туда, войти в этот прекрасный мир, где, как думал Александр, живут эллинские боги! На площади македонян встретили афинские правители. Все они были очень любезные люди, давние приверженцы македонского царя. Александр обрадовался, увидев знакомые лица, ему улыбался белокурый щеголеватый Эсхин, который не раз сидел за столом у Филиппа, его приветствовал Демад... Демократы, противники Македонии, не пришли встречать македонских послов. Македоняне сошли с коней, и Александр, окруженный свитой, сопровождаемый государственными людьми Афин, вступил в прохладный 3&л, где их ждал Фокион, старый, спокойный и мудрый человек. Пока афинские вожди обсуждали между собой условия мира, продиктованные Филиппом, пока они готовились к Народному собранию, Александр, сопровождаемый охраной, и македонской и афинской, осматривал город. Иногда, отгородившись молчанием, он забывал о людях, окружавших его. С ним незримо ходил Аристотель, его учитель. Александр слышал его голос: "Персы ворвались в Аттику и опустошили Афины..." - Трудно поверить, - сказал Александр, - что этот город был когда-то опустошен! - Да, - ответил со вздохом афинянин, который был среди этеров Александра. - Мы не забываем об этом. - Они были и в Македонии, - задумчиво сказал Александр, - но Македония тогда была слаба. А как могли афиняне допустить варваров в свой город? - Это были несметные полчища. Они, как море, вышедшее из берегов, хлынули в Аттику. Пока поднимались к Акрополю, афинянин успел рассказать, как все это было. - У нас, в храме Афины Паллады, обитает большая змея, страж Акрополя. Каждый месяц, лишь народится новая луна, ей в жертву приносят медовую лепешку. И змея ее съедает. На этот раз лепешку принесли, а она осталась нетронутой. Когда жрица сказала об этом, все поняли, что богиня больше не охраняет их, она покинула Акрополь. И тогда афиняне ушли из города. Женщин и детей отправили кого в Трезену, кого на остров Эгину. А сами вооружились и собрались на Саламине. В городе осталось лишь несколько жрецов в храмах да бедняки - им не с чем было уходить на Саламин. К тому же пифия сказала, что их спасет деревянная стена - она будет неодолима. Афиняне поняли так: деревянная стена - это корабли. Но те, кто остался в Акрополе, решили, что это просто доски и бревна. Поэтому они досками и бревнами загородили вход в Акрополь и стали отбиваться от врага - горстка отважных людей против несметной армии персов... Вот на этом холме, что против Акрополя, стояли персы. Отсюда они вели осаду. Они завертывали стрелы в паклю, зажигали, а потом стреляли ими из луков. Афины горели. Укрепления обрушились, и варвары вошли в Акрополь. Те, которые защищали Акрополь, погибли. Одни бросились вниз со стены, другие бежали в храм, под защиту богини. Но богиня не защитила их, она ведь ушла из города. Персы их всех перебили в храме. А потом сожгли и храм, так же, как сожгли весь город... Александр живо представил себе это опустошение, дым, и пепел, и горящие развалины... Такими были Афины. Но прошло время, и вот город снова стоит во всей красоте, полный кипучей жизни. И Акрополь сияет и светится над ним чистым пентелийским [Мрамор брали из каменоломен горы Пентеликон.] мрамором своих стен и колонн. К Акрополю поднимались по неширокой тропе, которая вела их по уступам холма вокруг Парфенона - большого храма Афины Паллады. Парфенон был виден им то с одной стороны, то с другой. И вот наконец настала минута, когда нога Александра ступила на белый мрамор лестницы Пропилеи... С высоты Акрополя взгляд уходил очень далеко, до самых границ всей афинской земли, - легкие очертания гор, синева лесов, сбегающих в долину по холмам и отрогам, глубокая голубизна моря с белой извилистой кромкой прибоя... Земля суха, гориста, бесплодна. И все-таки сколько затаенной радости в этой солнечной стране, сколько светлой красоты! Недаром сложилась легенда, что боги избрали ее, что они живут здесь и даже спорят из-за этой страны, как поспорили Посейдон с Афиной. Каждый из них хотел сделать что-то очень доброе для афинской земли. Бог морей ударил трезубцем в скалу, и оттуда полилась солоноватая целебная вода. А богиня мудрости Афина посадила на бесплодной почве оливу и этим принесла много добра афинянам. Потому и стала Афина у них самой почитаемой богиней, покровительницей их государства, потому и выстроили ей этот великолепный храм Парфенон. Величавые в своем спокойствии дорические колонны, окружая храм, словно оберегали его. Александр, следуя за жрецом ко входу, жадно разглядывал мраморный барельеф, который тянулся над колоннами, - всадники, девушки, погоняющие быков, женщины с ветками пальмы - эмблемой мира, шествие старцев... Краски фронтона - красная, желтая, голубая - радостно и нарядно сияли среди благородной белизны мрамора. Александр с волнением вошел в храм, в мягкий полумрак. Свет жаркого, ослепительного дня проникал сюда только через распахнутые двери, рассеиваясь среди красно-синих стен. Афина стояла во весь свой огромный рост, в сиянье золотых одежд и высокого золотого шлема. Александр поднял глаза и встретился со сверкающим в полутьме взглядом богини. Она смотрела на него, чуть склонив голову, внимательно, испытующе, может быть, даже грозя... И он, содрогнувшись, опустил ресницы. Мир, названный Демадовым, был заключен. Все, что было задумано в мегароне царского дворца в Пелле, послы Филиппа осуществили в Афинах. Условия македонского царя были поставлены и приняты. Афины во всем, что касается их внутренних дел, остаются свободными и независимыми. Македонская армия не должна вступать на афинскую землю. В афинские гавани не должно входить ни одно македонское судно. Область беотийского города Оропа, что на северо-восточной границе Аттики, захваченная Фивами, присоединяется к афинским землям. Филипп оставляет афинские границы нетронутыми. И без всякого выкупа отпускает военнопленных афинян. Но Афины должны уступить Филиппу фракийский Херсонес. А вместе с Херсонесом Филипп взял проливы, контроль над черноморской торговлей, особенно торговлей хлебом. В привозном хлебе Афины постоянно нуждались, и теперь это ставило их в полную зависимость от Филиппа - может пропустить к ним корабли с хлебом, а может и не пропустить. Но что же делать? С этим теперь приходилось мириться. И афиняне радовались и боялись радоваться, не веря своей удаче. Они не надеялись отделаться так легко от войны, которая угрожала им полной гибелью. Афинские правители с почетом проводили македонских послов. Филиппу в благодарность постановили воздвигнуть статую в Афинах, на рынке, в самой людной части города. И обоим - царю Филиппу и его сыну Александру - даровали право афинского гражданства. Александр возвращался счастливый и торжествующий. Все сделано, как надо. Ему не придется краснеть и смущаться перед отцом. Всю долгую дорогу, в часы отдыха и во время ночевок в палатках, сидя по вечерам у костров, послы вспоминали о том, что видели, что слышали, что говорили. - А Демосфен так и не показался, - с удивлением сказал Александр, когда они после ужина сидели у огня, - мне так хотелось посмотреть на него. - Он уехал из Афин, - ответил Антипатр, - я тоже спросил о нем. - Куда уехал? - Взял военный корабль и отправился куда-то. Будто бы собирать дань с афинских союзников. Или за провиантом для города. - А он не мог уехать позже? - Конечно, мог бы. Но, видно, не хотел видеть нас послов Филиппа. Да еще приехавших мириться. Ему надо было воевать с нами, ему надо было сокрушить царя македонского. Ну, а народу воевать вовсе не сладко. Видели, как поспешно погнали домой своих быков поселяне? Воины не будет, мир. Можно жить спокойно. У них еще и хлеб в полях не везде убран... - А вы заметили, как много бедноты в Афинах? - сказал Гефестион. - Я просто поражен. Такой могущественный город, так украшен - и столько нищеты! Почему это? - У них слишком много рабов, - нахмурясь, сказал Антипатр. - А разве плохо, когда много рабов? - удивился Александр. - Чем больше рабов, тем больше рабочих рук, тем легче жить свободным гражданам. - Это так. Но если всеми работами завладеют рабы, то что же делать свободным? - А ты знаешь, Антипа, что говорил мой учитель Аристотель? "Необходимо, чтобы существовали рабы для всяких работ, а свободные люди, граждане, должны управлять ими". Видишь, я запомнил. - Я тоже помню это, - сказал Гефестион, - он еще привел пример из "Илиады"... - Да! - перебил Александр. - Он сказал: "Если бы каждое орудие могло выполнять свойственное ему дело само по данному ему приказанию..." Как те треножники Гефеста [Гефест - в древнегреческой мифологии бог огня и кузнечного мастерства.]: ...Готовил он двадцать треножников разом, Чтоб их расставить вдоль стен своего благозданного дома. К ножкам треножников он золотые приделал колеса, Чтобы в собранье богов они сами собою катились. Аристотель против того, чтобы с рабами обращаться дурно. Но он считает, что без рабов никак нельзя. Это только у Гефеста могли треножники катиться сами собой. - Это одна сторона дела, - упрямо продолжал Антипатр, - а есть и другая, о которой Аристотель тоже говорил. Он говорил, что общение с рабами разлагает граждан, не говоря уже о том, что они лишают граждан работы. Вот ремесленник. Он придет и починит кому-то крышу - он заработал и, значит, сыт. Сошьет кому-то обувь или обожжет и продаст горшок. Опять-таки он заработал - и сыт. А если все это делают рабы, и притом бесплатно, - что же делать ремесленнику? Как ему быть? Вот и наполняется город нищетой. Рабы съедят Афины. - Значит, по-твоему, Антипа, - сказал Александр, нахмурясь, - рабство нужно уничтожить? - О нет! - Антипатр покачал головой. - Рабство должно существовать вечно. Рабы должны делать свое дело - работать в рудниках, рыть канавы, таскать камни, выполнять все грубые и грязные работы. Что еще мог сказать Антипатр, если даже Аристотель, человек великого ума и таланта, считал, что рабство необходимо? Люди своего времени, они и не могли мыслить иначе, не могли представить себе, что рабство - это позор их общества, их государства. - Но свободные тоже не должны сидеть дома без дела, - продолжал Антипатр. - А их дело - постигать воинскую науку, воевать, властвовать, покорять чужие страны, а не посылать вместо себя наемников, как делают афиняне. А что за воин наемник? Говорили о многом, вспоминали о многом. Особенно о том, что видели в Акрополе. И о большом храме Афины Паллады. И о той Афине, бронзовой, что стоит под открытым небом и чье копье светит золотой звездой морякам, плывущим домой. И о храме Эрехтейоне, храме Посейдона, где внутри на скале остался след его трезубца. Как хороши белые мраморные фигуры его фриза на фоне из фиолетово-черного элевсинского известняка, как изящны его ионические колонны!.. Но одно воспоминание Александр хранил про себя - воспоминание о той минуте, когда он встретился взглядом со сверкающими глазами богини... "Да, отец прав, - думал он, - нельзя разорять Афины. Нельзя их разорять". И какой безвестной, глухой и печальной казалась ему теперь Пелла, затерянная в македонских горах! РАЗЛАД Наступила осень, начались дожди. Горы стояли нахмуренные, одетые мокрым лесом. По каменистым вершинам ползли, переваливая через них, тяжелые темные облака... Филиппу не было покоя. С Афинами все улажено - наконец-то! Маленькие эллинские города молча впустили македонский гарнизон, - Халкида, Амбракия, Акрокоринф... На съезде в Коринфе, созванном Филиппом, провозглашен всеобщий мир. Между Македонией и эллинскими государствами, со всеми, кроме Спарты, заключен оборонительный и наступательный союз. В числе других пунктов, принятых на этом съезде, утверждено одно, очень важное для замыслов Филиппа решение: каждый гражданин союзного города, который, будучи наемником на службе чужой державы, обнажит оружие против союза или против царя, должен как изменник быть изгнанным, а имущество его отобрано. Это решение лишало персидского царя эллинских наемников, которые могли бы выступить против Филиппа, когда он пойдет воевать с Персией, а воевать с Персией он пойдет скоро. Этой войны хочет и Эллада, чтобы отомстить за все зло и горе, принесенные персами, чтобы освободить от персидского владычества эллинские города в Азии. И захватить новые земли, чтобы было куда отправить весь нищий народ Эллады, которому не хватало ни земли, ни работы, ни хлеба в своей родной стране. На этом же съезде в Коринфе Филиппу поручили верховное командование всеми военными силами эллинских государств. Он был признан гегемоном [Гегемония - предводительство. В Древней Греции - верховное руководство общими военными действиями.] эллинов и стратегом-автократом [Автократия - единоличная, неограниченная власть.] войск эллинского союза. Филипп хотел этого, и он этого добился. И все-таки ему не было покоя. Спарта, как всегда, не признавала никаких эллинских союзов. Она, как всегда, отказалась кому-либо подчиняться, отказалась дать свое войско для войны с Персией. Он вступил со своим ободренным победами войском в долину реки Эврота, опустошил и разорил Лакедемон. Пощадил только Спарту, - слишком древним и далеко известным был этот город. Но пограничные земли, когда-то отнятые спартанцами у соседей, Филипп отрезал и отдал тому, кому они принадлежали раньше, - Аргосу, Мессении, Мегалополю... Все было так, как хотел Филипп. Он, македонянин, хозяйничал и распоряжался в Элладе. Теперь он, царь македонский и вождь Эллады, поведет объединенное войско на войну с персидским царем, освободит эллинские города от дани персу и сам станет получать эту дань. Ему по-прежнему нужны были деньги. Да, все делалось так, как он хотел. А Филипп ходил по своему большому царскому дому задумчивый, молчаливый. Иногда он вдруг устраивал большой пир, напивался, бушевал, старался веселиться, как бы отбиваясь от неотвязной мысли, которая не давала ему покоя. Александр, уже привыкший к доверию отца, хотел понять, что происходит с ним. Но тот глядел на него мрачно и отчужденно. Нехорошо было и в покоях Олимпиады. Александру там нечем было дышать: намеки, недомолвки, яростно сверкающие глаза, красные под сурьмой веки... Царский дом, несмотря на все огромные победы царя, был сумрачен, тревожен, несчастлив. От этой гнетущей атмосферы дворца Александра защищали друзья: Гефестион, Неарх, Гарпал, Эригий. Они вместе проводили досуг, тренировались, готовились к дальнему походу. В Персию! В Персию! В Персию! Это было главной темой их разговоров, их честолюбивых мечтаний о победах, о славе, о богатстве персидских царей, которое, с тех пор как великий царь Кир завоевал Азию, стало у них несметным... И только удивлялись, почему Филипп медлит с этим походом. Но вот наступил день, когда все стало понятным. - Ты что-нибудь слышал, Александр? - каменным голосом спросила Олимпиада. - О чем? - О том, что задумал твой отец? - Что ж он мог задумать, кроме похода в Азию? - Он задумал жениться, Александр. Александр онемел. Он знал, что на пирах отца присутствует много женщин, что они пьют вместе с его этерами вино, забавляют их игрой на кифарах, пением, плясками... Александр не любил их общества, он презирал их. Если отцу весело с ними, это его дело. Но жениться!.. - А разве у него нет жены, разве ты не жена его? - Он оставил меня, Александр. У Александра потемнело лицо. Он любил свою мать, он все время страдал за нее, за унижение, за обиды, которыми отец без конца ее угнетал. И теперь такое тяжелое оскорбление! А ведь Олимпиада не какая-то безвестная женщина, она сама из царского рода, из рода Ахиллеса! И, наконец, она его, Александра, мать! - Кто же войдет в наш дом? - помолчав, спросил он. - Клеопатра, племянница Аттала. - Клеопатра! Она же почти ровесница мне! А он уже старый, ему сорок шесть лет! Олимпиада плакала от возмущения, от ненависти. Она бы убила сейчас Филиппа и растерзала бы эту бесстыдную Клеопатру, которая осмелилась согласиться стать женой македонского царя! Александр, стиснув зубы, вышел из гинекея. Решительным шагом он направился прямо в покои Филиппа. Гефестион, заглянув в его потемневшие, полные бешенства глаза, остановил Александра: - Успокойся сначала. Обдумай, что сказать... Но Александр оттолкнул его. Филипп, увидев сына на пороге своей спальни, нахмурился. Александр подошел к нему: - Отец, это правда? Филипп кивнул головой. - Что ты делаешь? Ты уже старый, отец! - Я мог бы сейчас выгнать тебя отсюда и ничего не ответить. Александр выпрямился, вскинув подбородок. - Но я тебе отвечу, - продолжал Филипп. - Я люблю Клеопатру, и я на ней женюсь. Старый!.. Ты еще ничего не понимаешь. Ты поймешь это, когда сам станешь старым, как я. Не раньше. Александр вышел. В пустынном дворе гудел осенний ветер, красные и желтые листья крутились на мокрых каменных плитах. Александр стоял сдвинув брови, думал, старался освоиться с тем, что произошло, старался понять отца. - Когда буду старым, тогда пойму... Ну что ж, подожду до тех пор, когда буду старым. Но этого ему понять так и не привелось, потому что ему не суждено было дожить до старости. СВАДЬБА Тяжелым шагом брела по горам Македонии поздняя осень, волоча по склонам сырые туманы, проливая холодные, пахнущие снегом дожди. Веселая Лудия утратила свой алмазный блеск, стала тусклой, неприветливой. На небольшом озере под Пеллой по утрам появлялась серебристая кромка прибрежного льда. Мир был замкнут тяжелой стеной гор и черных лесов... День свадьбы Филиппа приближался. Олимпиада поняла, что она не сможет отвратить этого. И оставаться во дворце, когда сюда войдет молодая жена ее бывшего мужа, она тоже не сможет. Рано утром, ни с кем не простясь, она села в повозку и покинула Пеллу. Небольшой отряд телохранителей молча последовал за царицей. Антипатр велел проводить ее до самого дома. Снова каменистая дорога, уводящая в глубину сумрачных гор Эпира. Миновали оголенные дубовые и платановые леса высокой Пенейской долины. Толстый лохматый слой коричневой листвы жестко шуршал под колесами повозки. Этот шум опавших листьев будил воспоминания о юности, о счастье... Сколько раз еще совсем девочкой проезжала здесь Олимпиада, направляясь в Самофракию, на празднества Кабиров! Все теснее горы, все выше темно-лиловые, почти черные базальтовые [Вулканические горные породы.] вершины. Если остановиться и оглянуться, то увидишь отсюда богатую хлебом долину Фессалии. Но сейчас эта долина погружена в холодный туман и молчание - зима уже бродит по пустынным полям. Все ближе и ближе Мецовский перевал. Вот и поднялись, и перевалили. И сразу закрылись фессалийские леса и равнины. Голые мрачные скалы приняли путников в свое суровое царство. Глубокие, похожие на ущелье долины, грохот бешеных горных потоков, неистовое завывание ветра, снеговые вершины, смутно белеющие среди синих тяжелые туч. Все давно вид