ерсов было уже немало среди этеров-телохранителей македонского царя. Они появлялись здесь один за другим. Одни пришли еще при жизни Дария, увидев что Дарий теряет царство. Другие - после его смерти, отчаявшись в сохранении персидской державы. Третьи, хоть и с запозданием, присоединялись к войскам Александра на его военных дорогах. И вот сегодня, перед тем как идти на пир, Александр пожелал, чтобы ближайшие друзья ввели проскинесис - земной поклон царю, как это было принято у персов. Во дворце было тесно от гостей. В зале, убранном с восточной роскошью - пурпурные покрывала на ложах, ковры, венки, благовония, - все было готово для царского пира. Но царь еще не выходил из своих покоев. Персы держались с достоинством и несколько надменно. Но их яркие одежды уже не затмевали роскошных нарядов македонян - царских друзей. Старые македонские военачальники, этеры и полководцы царя Филиппа чувствовали себя чужими в этой странной, не то эллинской, не то персидской толпе. - Смотри, Азандр, тут уже и Оксафр, брат Дария! Когда и откуда он явился? - Не все ли равно, когда? Они являются, как сорняк в хлебе. Помнишь, Клит, как эти персы дрались против нас у Граника? А теперь они приходят и занимают наши места. Мы уже почти не видим своего царя. Они окружают его, они едят с ним за одним столом. А ведь он когда-то приходил к нам в лагерь и сидел у костра вместе с нами. - Да. Теперь ему нравятся персидские поклоны до земли. Эх, Азандр, мои глаза не могут на это смотреть, кровь закипает во мне! А что ты, Мелеагр, думаешь обо всем этом? - Что делать, что делать, друзья... Персы кланяются, будем кланяться и мы. - Мы и под вражьими копьями не гнули спины! - А здесь, Клит, придется! Так они сидели за отдаленным столом, вздыхали, сетовали, покачивая бородами... Изменился их царь. Полюбил персидскую роскошь, персидские обычаи. А им, македонянам, уже и доступа к нему нет! Кратер остановил их: - Тише, друзья. Вы в гостях у царя - не забывайте. Кратер не признавал персидских обычаев. Он не хотел надевать длинной персидской столы даже и на праздник. Александр не обижался на него за это. Кратер отлично служил ему на войне, был одним из самых надежных его военачальников. А если он не изменяет ни македонской одежде, ни старым македонским традициям, то Александру это было даже выгодно. Кратер стал как бы связующим звеном между царем и старыми македонянами, которые безоговорочно доверяли Кратеру и ни за что не хотели признавать никакой дружбы с варварами. Появился Гефестион. Высокий, стройный, в длинном персидском наряде лилового шелка, он, любезно улыбаясь, перебрасываясь приветствиями, проходил среди гостей. Гости почтительно кланялись всемогущему другу царя. Но взгляд Гефестиона ни на ком не задерживался. Он искал Каллисфена. Каллисфен, племянник Аристотеля, прибыл к Александру с одним из эллинских посольств. Аристотель посоветовал ему сопровождать Александра на Восток с тем, чтобы как очевидец написать историю его похода. Сначала Каллисфен и царь ладили между собой. Каллисфен восторгался военным талантом царя, его бесстрашием, его победами. Он писал в своей "Истории", что у берегов Памфилии море легло к ногам царя, словно принося земной поклон, и что перед битвой под Гавгамелами царь обращался к Зевсу, и Зевс помог ему, как своему сыну... Но постепенно их отношения изменились. Гордый эллин, олинфянин, держался независимо и с большим достоинством. При всяком удобном случае он находил способ показать царю, как он презирает ту низкую лесть, которой некоторые люди окружили царя. Ему не нравилось персидское окружение царя. Он подсмеивался над персидскими обычаями, которые перенял царь... Александр видел это. И теперь, хоть и скрывал свой гнев, он очень редко улыбался Каллисфену. Каллисфен стоял на террасе, навалившись на перила своим тучным телом. Рядом, блестя золотом и драгоценностями, стоял Филота, сын Пармениона. Гефестион хотел было подойти к ним. Но имя царя, произнесенное Каллисфеном, остановило его. - Слава многих людей зависит еще и от того, как их сумеют прославить, - важно, со снисходительным видом говорил Каллисфен. - Иной получает по достоинствам своим, а иной, совершив гораздо более славных дел, уходит в безвестность, потому что не нашлось человека, который сумел бы сказать о нем должное. Так и Александр и дела Александра зависят от меня, его историка. Я прибыл сюда, чтобы прославить царя. И если Александр станет равным богам, то не по лживым рассказам Олимпиады о его рождении, а по той истории, которую напишу я. - Да, пожалуй, это так и есть, - задумчиво отозвался Филота. - Но оценит ли Александр твою услугу? Он уже не раз доказывал свою неблагодарность людям, которые верно служили ему и сделали его тем, что он есть сейчас... И после короткого молчания спросил: - А кого из героев чтят в Афинах особенно? - Гармония и Аристогитона, - ответил Каллисфен. - Тех, что убили сына тирана Пизистрата? - Да, тех самых. Они убили тирана и уничтожили тиранию в Афинах. Филота снова помолчал, будто подбирая слова. - Скажи, Каллисфен, значит, тираноубийца может найти убежище в эллинских городах? - В Афинах, во всяком случае, он найдет убежище. "О чем они говорят? - нахмурясь, подумал Гефестион. - Что за странные речи у них?" Он вступил на террасу. Собеседники замолви. Филота, как-то растерянно взглянув на Гефестиона, бросил легкую шутку и поспешил уйти в зал. - Я искал тебя, Каллисфен, - сказал Гефестион озабоченно, - царь хочет ввести проскинесис... - Очень сожалею, - холодно ответил Каллисфен. Гефестион, стараясь говорить как можно убедительнее, положил руку на сердце. - Поверь, Каллисфен, это делается не из честолюбия, не из жажды излишнего поклонения. Это - политика. Ведь Александр теперь не только царь Македонии, он еще царь и Египта, и всей Азии. Эти народы привыкли обожествлять своих царей. - Только ли политика, Гефестион? Каллисфен, в своей благородной белоснежной одежде эллинов, не скрывая иронии, поглядел на лиловое одеяние Гефестиона и на драгоценные браслеты на его смуглых руках. Но Гефестион приводил все новые доводы, убеждая его отдать царю земной поклон. - Это укрепит славу царя среди азиатских народов и его право царствовать здесь. Он принял престол Ахеменидов, так должен принять и их почести! - Ты бывал в Афинах, Гефестион? - вдруг спросил Каллисфен. - Да, Каллисфен. Я бывал там в юности в то время, когда Александр жил в Иллирии. Я слушал афинских ораторов и философов. - И ты ведь знаешь Аристотеля? - Я учился у него. - А как ты думаешь, Аристотель одобрил бы это? - Каллисфен насмешливо кивнул на длинную шелковую одежду Гефестиона. - И как ты можешь, Гефестион, меня, эллина, племянника Аристотеля, просить кланяться по-азиатски? Я люблю Александра - воина, полководца, ты сам знаешь, как я восхваляю его деяния в своей истории, которую пишу. Но он теряет разум, слава лишает его рассудка, его тщеславию нет границ. Проскинесис? Невозможно! Я не могу стать варваром. - Мы не станем варварами оттого, что возьмем у них какие-то обычаи. И если научимся чему-нибудь у них - а у этих древних народов, клянусь Зевсом, есть чему поучиться! - то это пойдет нам только на пользу. - Проскинесис, например... - Но это нужно для укрепления нашего будущего великого государства, Каллисфен! Каллисфен нетерпеливо пожал плечами: - Ну, уж если для такой великой цели надо стукнуть лбом у подножия трона, я сделаю это. Он усмехнулся и отошел. Гефестион проводил его тревожным взглядом, Александр делал то, что задумал. Он силен, побеждая врагов. Но хватит ли у него сил победить друзей? Из глубины дворца появились телохранители; нижние концы их копий были украшены золотыми шарами, похожими на айву, за что их называли айвоносителями. Окруженный свитой, в багряных одеждах, в зал вошел Александр. На нем была длинная стола, широкий персидский пояс, и на голове, на светлых кудрях, - высокая тиара персидских царей. Драгоценные камни, словно дождь, сверкали на его груди, на плечах, на поясе его персидского платья. Александр величаво прошел к своему золотому ложу. Он поискал глазами Гефестиона, нашел и кивком головы подозвал к себе. Едва начался пир, едва зазвенели чаши, как философ Анаксарх, человек с выпуклыми, наглыми, хитрыми глазами и приторной речью, повел неожиданный разговор. - Я думаю, что гораздо правильнее почитать богом Александра, - громко, так, чтоб все слышали, сказал он, - а не Диониса и Геракла! Слова были дерзкими и лесть грубой. В зале наступила тишина. Кое-кто из гостей переглянулся, пожав плечами. - И не только за множество деяний следует почитать Александра, - не смущаясь, продолжал Анаксарх. - Бог Дионис - фивянин. Какое отношение он имеет к македонянам? Геракл родился в Аргосе, с македонянами его связывает только то, что Александр происходит из его рода. Не справедливее ли будет, если македоняне станут оказывать божеские почести своему македонскому царю? Гефестион, бледнея, следил за настроением в зале. Он знал, что Анаксарх заранее условился с царем о земном поклоне, и знал, кто будет поддерживать эту рискованную идею царя. Тотчас встали персы и мидийцы. Это совершенно справедливо. Они хотят сейчас же отдать царю земной поклон. Подняли голос и этеры царя, его телохранители, его придворные. Они все хотят сейчас же принести ему, сыну Зевса, божеские почести. Но старые македоняне и те из македонских военачальников, кто редко бывал при дворе, проводя жизнь свою в лагерях и битвах, ошеломленно молчали. И тогда заговорил Каллисфен: - Александр, вспомни об Элладе! Подумай: вернувшись туда, может быть, ты и эллинов, свободнейших людей, заставишь кланяться тебе в землю? Или эллинов оставишь в покое и только на македонян наложишь это бесчестье? О Кире, сыне Камбиза, рассказывают, что он был первым человеком, которому стали кланяться в землю. Но следовало бы вспомнить, что Кира победили скифы, люди бедные и независимые. Дария, сына Гистаспа, который наследовал царство Кира, - опять же скифы! А Дария Кодомана, нашего современника, победил Александр, которому в то время земно никто не кланялся! Александр сидел с пылающим лицом, но не прерывал Каллисфена. Шум голосов, поднявшийся вокруг, заглушил и заставил замолчать строптивого эллина. Александр будто совсем не слышал, что сказал Каллисфен, с улыбкой взял свою золотую чашу, отпил из нее и отдал Гефестиону. Гефестион сделал глоток и отдал чашу соседу, а сам быстро встал с ложа, опустился на колени и поклонился царю, коснувшись кудрями пола. Александр поднял и поцеловал его. Царская чаша пошла по кругу, к македонянам, к персам, к мидийцам... И все отпивали из нее, кланялись царю и получали от него поцелуй. Кое-где по залу шелестел ропот: - Это ли царь македонский? В персидском платье, в персидском поясе! - Целует персов... Тьфу! У Александра был хороший слух, он многое слышал. Но по-прежнему делал вид, что не слышит ничего. Только его четко очерченные губы все крепче сжимались. Чашу передали Каллисфену. Гефестион, страдая за Александра, боясь, что Каллисфен снова оскорбит царя, затаил дыхание. Что сделает этот человек? Но ведь он же обещал Гефестиону, что совершит этот земной поклон! Каллисфен пригубил чашу и с непринужденной улыбкой подошел к царю. Но где же проскинесис? - Царь, он не поклонился тебе! - тотчас закричал один из этеров, Деметрий. - Он не поклонился! Каллисфен стоял возле царя, ожидая поцелуя. Александр сделал вид, что увлечен беседой с Гефестионом и не замечает его. - Ну что же, - усмехнулся Каллисфен, - ухожу одним поцелуем беднее! Он отошел независимо и высокомерно. Нежное лицо Гефестиона побледнело - ведь Каллисфен обещал! Гефестион посмотрел на царя. Только бы Александр не принял это близко к сердцу, не все же сразу делается! Но Александр бешено сверкнул глазами вслед Каллисфену. Александру надо было, чтобы делалось все сразу, немедленно и все так, как он решил. Он уже не терпел сопротивления. Однако его быстрый взгляд уловил, как оживились его македоняне, его военачальники и даже многие молодые этеры, которые, казалось, так охотно кланялись ему в ноги! Поведение Каллисфена пришлось им по душе. Александр сумел сдержать свою ярость и какое-то время молчал, крепко закусив губу. Справившись со своим гневом, он негромко сказал Гефестиону: - Не надо проскинесиса. Чтобы впредь об этом не было речи. Гефестион посмотрел на него с недоумением. - Рано еще, - хмуро отметил Александр, - отложим на будущее. ИЗМЕНА Стояла жаркая осень 330 года. В садах светились прозрачные розовые виноградные гроздья. Желтые, как мед, огромные дыни горами громоздились около низеньких глинобитных дворов... Македоняне уже давно покинули Гирканию. Нынче они разместились в Дрангиане, где Александр занял дворец царя дрангианов. Хмурый и подавленный, он почти не выходил из дворцовых покоев. Неприятности и несчастья последних месяцев угнетали его. В пути горцы украли Букефала. Царь чуть не ослеп от гнева и от горя. Страшными угрозами уничтожить все племя Александр заставил их вернуть коня... Изменил Сатибарзан, сатрап Арианы, и погубил весь македонский отряд, который сопровождал его... Умер Никанор, сын Пармениона, преданный и любимый молодой полководец... И совсем недавно стало известно, что Бесс надел царскую тиару и называет себя царем Артаксерксом, царем всей Азии! Забот и горя хватало. А в войсках, среди солнечной азиатской тишины, томившей сердце, назревало недоброе. Теперь, когда не мучит огненная жара, когда воздух, плывущий с гор, свеж, как молодое вино, когда не надо думать о пропитании и воды для питья хватает, остается время для размышлений и раздумий. Македонские и эллинские военачальники все чаще становились в тупик. Что делает Александр? В роскошных шатрах македонских вельмож возникали тайные разговоры, рожденные опасениями. Люди, которые когда-то встали стеной, защищая права Александра на царство, ныне с неудовольствием, а порой с возмущением обсуждали его действия. - Создать единое государство, подчиненное царю? Было бы понятно, если бы захватить только западную часть Азии. Но весь мир? - Весь мир тоже можно захватить. Но кем будем мы, македоняне, в этом огромном мире. Нас не хватит, чтобы управлять всеми землями. Мы затеряемся среди варваров! - Он заменит нас варварами. - Нет, царь никем не заменит нас. Он хочет, чтобы и мы и варвары были равны в его царстве. - Это неслыханно! И этого не будет. - А разве мало уже персов-телохранителей среди его этеров? А эти двадцать тысяч персидских мальчиков, которых он велел обучить эллинскому языку и нашему военному делу? - Аристотель говорит, что варвар по своей природе - раб. Как же будем мы наравне с рабами? - А наш царь говорит, что и эллины и варвары по своему рождению равны. - Да, он это говорит. Я сам слышал. В раздумье качал головой Мелеагр, военачальник фаланг. - Государство, в которое войдут все народы... А править будет один Александр. Но это же пустая мечта! Отзвуки этих разговоров, этого недоумения и тоски бродили по лагерю, отравляя мысли людей. Это было как нагнетание солнечной жары в сухом лесу. Нужна была только искра, чтобы взлетело пламя. Александр, раздраженный дерзостью одного из своих этеров, Димна из Халестры, накричал на него и выгнал. Халестриец вышел глубоко оскорбленный. "Хватит, - в ярости повторял он про себя, - хватит терпеть! Царь, который отрекся от своего народа, уже не царь мне!" Мрачный, со зловеще бегающим взглядом, он поспешно отправился к молодому Никомаху, с которым дружил и которому доверял. В полутьме храма, куда он отвел Никомаха чтобы их никто не подслушал, Димн доверил ему страшную тайну. - Я решил убить царя. Он замучил нас всех своими безумными замыслами. Он замучил все войско. Помоги мне. Мы освободимся от него и вернемся домой. У юного Никомаха от ужаса замерло сердце. Он закрыл руками уши. - Я ничего не слышал, Димн! Я ничего не знаю! Пухлые губы его дрожали, рыжеватые волосы взмокли на висках. Но Димн не отступал: - Мы найдем союзников, Никомах. Очень сильных союзников! Никомах по-прежнему дрожал, тряся кудрями. - Нет, нет, Димн! Я не хочу... Я не могу... Я не буду... Димн понял наконец, что напрасно открылся Никомаху. Он мог бы сейчас убить юношу, но тот был так беззащитен, что у Димна не поднялась рука. Никомах видел, как Димн схватился за оружие. - Ты можешь убить меня, Димн. Но я не хочу... Не буду!.. Он вырвался из храма и побежал по улице, ослепленный слезами и солнцем. - Так смотри же, Никомах, - глухо донеслось из храма, - не выдай меня! Юноша, удрученный тайной, которой не мог вынести, долго бродил по узким, слепым улицам, среди желтых глиняных стен. Он старался избежать встречи с кем-нибудь из своих друзей, которые сразу заметили бы, что с ним случилось неладное... Молчать. Забыть. Выбросить из памяти сегодняшнее утро, как злое наваждение. Не было этого. Он не видел и не слышал Димна. Но, помимо сознания, он искал защиты и помощи. Блуждания привели его к Кебалину, к его старшему брату. Кебалин сразу понял серьезность положения. Знать это и не предупредить царя - преступление, за которое надлежит смерть. Кроме того, ему стало страшно и за царя. Если Александр умрет, что будет с македонянами, что будет с ним самим и его братом здесь, в такой далекой от родины и в такой враждебной стране? А кроме всего этого, он любил Александра. - Я иду. Никомах ни о чем не спрашивал: он понял, что брат идет к царю. Никомаху нельзя было идти вместе с ним, иначе Димн сразу догадается, что его хотят выдать. Кебалин подошел к царскому дворцу и здесь остановился. Он не был достаточно знатен, чтобы войти к царю. Надо подождать, может, кто-нибудь из военачальников пойдет во дворец, а может, появится и сам царь... Вскоре на площади перед дворцом появился военачальник царской конницы Филота, сын Пармениона. Окруженный свитой, в пурпуровом плаще, в сандалиях, украшенных золотом, Филота с надменной осанкой проходил мимо. Кебалин остановил его: - Прошу тебя, Филота, проведи меня к царю, меня есть к нему очень важное дело. Прошу тебя, убеди его выслушать меня поскорее! Филота взглянул на него, будто Зевс с Олимпа - Что за важное дело у тебя, что непременно надо говорить с царем? - Я знаю... о заговоре! Царя хотят убить! - Кто? - Димн задумал убить царя. Он сам сказал Никомаху! Филота иронически усмехнулся: - Что, друзья поссорились? И теперь один наговаривает на другого? - Нет, Филота, тут не ссора, поверь мне. И скажи обо мне царю, я обязан предупредить его! - Хорошо. Скажу. Филота пожал плечами и прошел во дворец. Бежали минуты, уплывали часы. Тени на улицах стали фиолетовыми. Македонские вельможи входили во дворец и уходили из дворца. Смеялись, сидя на белых ступенях, македонские мальчики, дети знатных людей, взятые во дворец для услуг царю и для обучения. Кебалин терпеливо ждал. Наконец из дворца вышел Филота. Кебалин тотчас поспешил к нему: - Ты видел царя, Филота? - Конечно. Мы долго разговаривали с ним о разных делах. - Ты сказал обо мне царю, Филота? - Да как-то не было подходящей минуты. Филота прошел было несколько шагов, но остановился, обернулся через плечо: - Завтра я буду разговаривать с царем наедине. Вот тогда и скажу о твоем деле. И он ушел, сверкая расшитым плащом, тяжелыми золотыми браслетами и драгоценными ножнами короткого меча. Свита последовала за ним, такая же надменная. Еще бы, они служат одному из самых сильных и влиятельных военачальников во всем македонском войске. Солнце зашло. Тьма накрыла город. - Нехорошее дело, - в раздумье сказал Кебалин, вернувшись домой. - Я не виноват, Кебалин! - жалобно отозвался Никомах. - Я не о тебе. Нехорошо, что Филота ничего не сказал царю. - Он скажет завтра, Кебалин! - А что, если те... твои друзья придут к царю раньше нас и признаются? Или их поймают и заставят сказать... Как на нас посмотрит царь? - Кебалин, мы ни в чем не виноваты! - В таких случаях оправдаться трудно, меч сечет и виноватых и невиновных... На другой день первой заботой было узнать, был ли во дворце Филота и сказал ли о нем царю. Кебалин почти весь день слонялся около дворца, лишь вечером он увидел Филоту. - Я совсем забыл о тебе, - небрежно ответил Филота. - Скажу царю в следующий раз. Кебалин, угрюмый, расстроенный, понял, что надо искать к царю других путей. Время проводит, опасность, быть может, совсем близка... От уже целых два дня он носит в себе тайну, которая сжигает его. Он набрался решимости и пошел во дворец, стража преградила ему дорогу. На счастье, Кебалина увидел молодой Метрон, хранитель царского оружия. Метрон знал Кебалина и впустил его. - Проведи меня к царю, Метрон! У меня к нему очень важное дело. - Что мне сказать царю, Кебалин? - Скажи... что его хотят убить. Метрон побледнел. - Пройди сюда. Жди здесь. Метрон втолкнул Кебалина в комнату, где хранилось царское оружие, и захлопнул дверь. Кебалин слышал, как удалялись его торопливые шаги, затихая в глубине дворцовых покоев. Александр мылся в ванне. Это была та самая светящаяся зеленым лунным светом ванна из оникса, взятая в лагере Дария после битвы при Иссе. Золотые флаконы с благовониями, сосуды с душистыми маслами и притираниями мягко мерцали в нишах, под колеблющимся светом золотых светильников. Александр с наслаждением дышал запахом розовой эссенции, которую только что влили в прозрачную воду ванны. Легкая дремота, приятные грезы обволакивали его. Сам того не замечая, македонский царь, столько раз ночевавший у костра в походной хламиде, все больше привыкал к роскоши. Внезапно в эту сладкую тишину ворвался чей-то тревожный голос: - Пустите меня к царю, пустите, дело не ждет! Царю угрожает опасность! Сразу исчезло все - покой, дремота, волшебное забытье. Александр накинул льняную простыню. - Пусть войдет. Метрон дрожал от волнения. - Царь, тебя хотят убить. Это сказал Кебалин. Он в оружейной, я задержал его. Глаза Александра стали холодными и жестокими. Он потребовал одежду и стремительным шагом направился в оружейную. Увидев его, Кебалин всплеснул руками от радости. - Царь! Слава богам, я вижу тебя живым и невредимым! Александр тут же, в оружейной, допросил его. Кебалин рассказал все, что узнал от брата. - Но ты, зная это, два дня молчал? Кебалину пришлось рассказать про Филоту. - Я два раза просил его предупредить тебя, царь! - Два раза? - Да. Два раза. Он обещал, но не нашел времени. Потому я здесь. - Два раза... И он два раза промолчал?! Царь сел на скамью. Плечи его поникли, словно на них навалилась тяжесть. Крепко сжав губы, он глядел в пол, покрытый изразцами, будто смертельно раненный человек. Расследовать заговор собрались ближайшие друзья царя, его этеры. Велели схватить и привести Димна. Послали за Филотой. Филота вошел, как всегда, с высоко поднятой головой. Он встретил холодный, вопрошающий взгляд царя и спокойно выдержал его. Он еще не знал, в чем его обвиняют. Димна принесли на руках. В ту минуту, когда царская стража пришла за ним, он ударил себя мечом. Его принесли и положили на пол. И тотчас на плитах возникло темное пятно крови. Александр подошел к нему. - Что вынудило тебя, Димн, на такое преступление? - с глубокой горечью сказал он. - Видно, тебе Филота показался достойнее македонского трона, чем я? Димн поднял на царя угасающие глаза. Хотел что-то ответить, но потерял сознание. Через минуту он умер. Этеры в смущении переглянулись. Умер единственный человек, который мог до конца раскрыть заговор. Александр отошел от него и опустился в кресло. - Кебалин заслуживает крайнего наказания, если он скрывал заговор против моей жизни, - сказал он, устремив на Филоту потемневшие глаза, - но он утверждает, что в этом виноват ты, Филота. Чем теснее наша с тобой дружба, тем преступнее твое укрывательство. Смотри, Филота, сейчас у тебя благосклонный судья. Если ты еще можешь опровергнуть то, в чем обвиняют тебя, - опровергни! Филота не смутился: - Да, царь. Кебалин действительно передал мне слова Никомаха. Но я не придал им никакого значения. Друзья поссорились, и все. Я просто боялся, что здесь меня поднимут на смех, если я буду тебе рассказывать об этом! Царь указал ему на окровавленное тело Димна. Филота нахмурился. - Да, - сказал он, - если Димн покончил с собой, значит, мне действительно не следовало молчать. Кругом сгустилась враждебная тишина. Филота оглянулся. И, увидев холодные, замкнутые лица этеров, их глаза, полные ненависти, вдруг бросился к царю и обнял его колени: - Александр, умоляю тебя, суди обо мне не по этой моей ошибке, а по нашей прошлой дружбе. Ведь я молчал не умышленно, я просто не придал этому доносу значения. Я ничего не знаю о Димне, я ничего не знаю о заговоре! Александр пристально глядел на него, стараясь понять не то, о чем он говорит, а то, о чем он умалчивает. Наконец Александр протянул Филоте правую руку в знак примирения. И, тяжело вздохнув, ушел. Эту ночь было трудно пережить. Александр ходил взад и вперед в гнетущей тоске. Гефестион, который молча сидел в кресле, поднялся, чтобы уйти. Но Александр остановил его: - Не уходи, Гефестион, не уходи! Не оставляй меня, Гефестион! Он так умолял, словно боялся, что Гефестион исчезнет навсегда, если уйдет сейчас из его спальни, и он, Александр, останется один, совсем один... Потому что он уже не знает теперь, кому можно доверять, если Филота все-таки изменил? Был ли он царю истинным другом? Или затаил свое коварство до того благоприятного для его замыслов дня, когда он убьет Александра и сам станет царем? Изменял ли Филота Александру на его военном пути? Всегда отважный в бою, решительный, уверенный в себе, Филота был большим военачальником... Несмотря на доносы рыжей Антигоны, Александр всю конницу отдал в его руки, а конница стала в македонских войсках решающей силой... С этой силой Филота сможет захватить царскую власть... А зачем ему эта власть? Александр знал зачем. Затем, чтобы повернуть все течение государственных дел по-своему, так, как хочет он, Филота, как хочет Парменион, как хотят и еще некоторые полководцы и о чем даже в палатках воинов идут строптивые разговоры... Об этих разговорах уже не раз сообщал преданный ему человек Евмен-Кардианец, его личный секретарь. Через его руки проходят не только военные дела, приказы и письма, но и доносы царю. Чего же хотят эти люди, противопоставляющие свою волю воле царя? Они хотят домой, в Македонию. Они считают, что достаточно взяли земли у персов, чтобы насытить и Македонию и Элладу хлебом и плодами. Они считают, что идти еще дальше, в чужие, опасные земли, нет никакого смысла, что эти вздорные замыслы царя не стоят тех лишений, которые приходится им терпеть, и той крови, которую приходится проливать. Ни разу Александр не дрогнул в самых опасных и тяжких битвах. А сейчас ему казалось, что земля уходит у него из-под ног. Нет. Пора положить этому предел. Он положит этому предел любой ценой. Он устранит все преграды и добьется того, что стало целью всей его жизни! Гефестион подошел к нему, положил ему на ласковую руку. - Александр, успокойся. Завтра мы все соберемся и обсудим это дело. А сейчас ложись и усни. Надо, чтобы завтра у тебя была ясная голова. Александр посмотрел на него снизу вверх, как младший брат на старшего. Ему, как никогда, нужна была сейчас верная опора. - А ты не уйдешь, Гефестион? - Нет, не уйду, Александр. - Не уходи. Я усну спокойно, только если ты будешь рядом со мной. - Я буду рядом с тобой, Александр. СУД ВОЙСКА На другой день у царя собрались все его ближайшие друзья, его этеры. Филоту не позвали. Велели прийти Никомаху. Юноша повторил все, что сказал брат. Его выслушали и отпустили. Первым заговорил Кратер. Один из близких друзей и лучших военачальников, энергичный, честолюбивый, Кратер не выносил высокомерия Филоты. Он возмущался, когда Филота самовлюбленно хвастался своими подвигами, своей Доблестью и, не стесняясь, напоминал царю о своих заслугах. Кратера оскорбляло, что он постоянно старался показать свое превосходство над всеми друзьями царя. Первый военачальник во всем войске и первый человек после царя! Сейчас был тот случай, когда Кратер мог высказать все, что накипело на сердце: - О если бы ты, царь, в самом начале этого дела посоветовался с нами! Мы убедили бы тебя, если бы ты хотел простить Филоту, что лучше не напоминать ему, сколь он тебе обязан, иначе ты заставишь его в смертельном страхе думать больше о своей опасности, чем о твоей доброте. Но ты не имеешь основания думать, что человек, зашедший так далеко, переменится, получив твое прощение. И даже если он сам, побежденный твоей добротой, захочет успокоиться, я знаю, что его отец Парменион, стоящий во главе столь большой армии, не останется равнодушным к тому, что жизнью своего сына он будет обязан тебе!.. У Александра дрогнули брови. Парменион! Ведь есть еще отец Филоты - Парменион. Как же Александр не подумал о том, что у Филоты за спиной стоит такая сила! - Часто бывает, - продолжал Кратер, - что благодеяния вызывают ненависть. Филота предпочтет делать вид, что получил от тебя оскорбление, а не пощаду. Значит, тебе предстоит бороться с этими людьми за свою жизнь. Берегись врагов в своей среде! Друзья поддержали Кратера. - Филота не скрыл бы заговора, если бы сам не участвовал в нем! - Даже простой воин, если бы услышал то, что сказали Филоте, поспешил бы предупредить царя, - ведь сделали же это Никомах и Кебалин? А он, Филота, один из первых полководцев царя, не нашел возможности сказать ему о таком важном деле! - И разве ты забыл, царь, как Филота отозвался на то, что жрецы объявили тебя сыном Зевса? "Поздравляю тебя с принятием в сонм богов. Но жалею тех, кому придется жить под властью превысившего удел человека!" - вот что он сказал тогда! Надо назначить следствие и заставить Филоту выдать остальных участников заговора. Так решили друзья царя - Гефестион, Неарх, Кратер, Эригий, Леоннат, Фердикка, Кен, Птолемей, сын Лага... Кен, потрясенный тем, что Филота, македонянин, мог задумать убийство своего царя, был особенно беспощаден. Кроме того, он был мужем сестры Филоты и боялся, как бы не подумали, что он, Кен, защищает его. Царь молчал. Наутро, будто ничего не случилось, по войску был объявлен поход. Филота, не спавший всю ночь, успокоился. Гроза миновала. Он остерегался разговаривать с кем-либо о том, что произошло. Друзей у него не было. Братья умерли. А отец далеко, в Экбатанах, как верный, старый пес сторожит сокровища царя. Целый день, как всегда роскошно одетый, как всегда надменный, Филота разъезжал по лагерю, готовил к походу конницу. Воины настороженно следили за ним, торопливо проверяли снаряжение, чистили коней и попоны. Филота был строг и немилостив. Сам македонянин, он никогда не обращался к македонянам на родном языке: он презирал язык своей родины, как презирал и воинов своих, пришедших из македонских деревень. В лагере никто ничего не подозревал. Никто не чувствовал тучи, нависшей над головой блестящего военачальника-царедворца. Даже сам Филота беспечно отгонял тревожные мысли, начинавшие мучить его. В течение дня он встречал то Кратера, то Неарха, то Кена. Ни один из них ничего не сказал Филоте, ни один не намекнул о случившемся. Молчат. Хорошо это или плохо? "Обойдется, - успокаивал он себя, - а этих негодяев, Кебалина и Никомаха, надо как можно скорее убрать, чтобы им неповадно было таскаться в царский дворец". Вечером у царя был назначен пир. Филота еле справлялся со своим волнением. Позовут его на этот пир или нет? Все ли осталось по-прежнему или судьба его уже изменилась? К вечеру пришли от царя с приглашением на ужин. Филота, вздохнул. Обошлось! "Смотри же, - сказал он сам себе, - смотри, Филота, будь осторожен, ты ходишь по острию меча!" Царский пир на этот раз был недолог. Царь почти не прикасался к чаше. Он дружески разговаривал с Филотой, как всегда. Филота торжествовал: враги хотели погубить его, но не удалось. Филота по-прежнему остается ближайшим другом царя, царь по-прежнему доверяет ему. Вино вдохновляло красноречие Филоты, он много говорил, и царь внимательно слушал, не сводя с него глаз. В своей самонадеянности Филота не замечал, что друзья-этеры, сидящие рядом, сегодня не в меру молчаливы и что в глазах царя застыло холодное отчуждение. Если бы Филота не был так самоуверен и самовлюблен, он бы уже теперь понял, что участь его решена. Наступила ночь. Огни погашены. Дворец затих, гости удалились. Но в тот глухой полуночный час, когда менялась вторая стража, во дворец вошли друзья царя - Гефестион, Кратер, Кен, Неарх, Птолемей... Следом явились Леоннат и Фердикка. На всех в мерцании светильников тускло поблескивали военные доспехи и бряцали мечи. Вокруг дворца стоял вооруженный караул. У всех выходов из лагеря стояли вооруженные отряды. Ни один человек не выйдет отсюда, чтобы отвезти Пармениону весть, что его сын арестован. Триста вооруженных воинов неслышно подошли и окружили дом Филоты, чтобы взять Филоту и привести на допрос к царю. В доме было темно и тихо. Начальник отряда Аттарий постучался - никто не ответил. Встревоженный воин загрохал в дверь рукояткой меча. Никто не отозвался. Стали ломать двери. Филота был дома. Он спал так крепко, что ничего не слышал, - сказалась бессонная ночь накануне и неразбавленное вино, которое он пил на царском пиру, обрадованный милостью царя. Филота не сразу понял, кто и зачем пришел к нему и кто осмелился его разбудить, сон еще туманил ему глаза. Внезапно его схватили за руки и заковали в цепи. Филота сразу очнулся и, увидев цепи на своих руках, понял, что все кончено. - Жестокость врагов победила - о царь! - твое милосердие! - сказал он упавшим голосом. И больше не произнес ни слова. Ему накинули на голову хламиду и повели во дворец. Царские этеры, его ближайшие друзья, всю ночь допрашивали Филоту. Александр ждал в соседнем покое. Он то ходил взад и вперед, то ложился. А потом вставал снова, мучимый тоской и видениями. Он слышал голос матери, неистовой Олимпиады, настойчиво и страстно заклинающей: "Убивай! Убивай! Их надо убивать!" То возникало перед ним тело его отца, царя Филиппа, с кровавой раной в груди, и теплая кровь падала ему на руки с кинжала убийцы... Ближайший его друг Филота, одаренный всеми милостями царя, замыслил его убить! Иногда вдруг появлялась надежда. Может быть, Филота сможет оправдаться. И тогда все тяжкое отпадет. И все будет снова, как прежде, все, как прежде. Он и не знал до этой ночи, как хорошо было прежде... Но этого не случилось. К утру вошел Гефестион и сказал, что они вырвали у Филоты признание. - Вы знаете, как дружен был мой отец с военачальником Гегелохом, - сказал Филота, - я говорю о Гегелохе, погибшем в сражении. От него пошли все наши несчастья. Когда царь приказал почитать себя как сына Зевса, Гегелох сказал: "Неужели мы признаем царя, отказавшегося от своего отца Филиппа? Мы попали под власть тирана, невыносимую ни для богов, к которым он себя приравнивает, ни для людей, от которых он себя отделяет". Гегелох сказал, что, если мы решимся возглавить его замысел, он будет нашим ближайшим соучастником. Но моему отцу его план показался несвоевременным - еще был жив Дарий. Тогда убили бы Александра не для себя, а для Дария. Но когда Дария не будет, то в награду за убийство царя его убийцам достанется Азия и весь Восток. Этот план был принят и скреплен взаимными клятвами. О Димне же я ничего не знаю. Впрочем, теперь это для моей участи уже не имеет значения... Утром собрали войско. Воины стояли в полном вооружении. Филоту вывели, накрыв старым плащом. Царь вышел к войску, он был печален. Сумрачны и бледны после страшной ночи допроса, рядом с ним стояли его друзья, Александр не мог говорить - волнение душило его. Войско охватила тревога, хотя еще никто не знал, что произошло. Наконец Александр поднял голову. - Преступление едва не вырвало меня из вашего круга, о воины! И я остался жив только по милости богов!.. Крик и стон прошел по войску. Их царя хотели убить! Их царя, их полководца! Александр рассказал войску о заговоре Димна и злых замыслах Филоты. Он огласил признание Филоты. И когда было сказано все, Александр отдал Филоту на суд войска и ушел. Воины возмущенные предательством Филоты, в ярости закидали его дротиками. По древним македонским обычаям, суд над преступниками вершили войска, и Александр знал, что суд этот будет беспощаден. СМЕРТЬ ПАРМЕНИОНА Этим не закончилась черная полоса жизни. Македоняне вспомнили про Линкестийца. Три года царь возил его за собой в оковах. Но все откладывал казнь - не то жалея Антипатра, не то опасаясь его мести, ведь Линкестиец был его зятем. Возбужденное войско еще волновалось, когда выступил Аттарий, тот самый Аттарий, что привел на суд Филоту. - А почему ты щадишь Линкестийца, царь? - крикнул он. - Пусть оправдается или пусть умрет! Александр и сам понимал, что дело Линкестийца пора закончить. - Приведите Линкестийца! Никто не узнал молодого, блестящего царского этера. Полуголый, истощенный, заросший бородой человек стоял перед затихшим войском. Он горбился, у него не было сил стоять прямо, цепи оттягивали ему руки. Увидев Александра, он вздрогнул и попятился. Несколько мгновений они смотрели в глаза друг другу. - Говори, - сказал царь, - оправдайся перед лицом войска. Я даю тебе эту возможность, которой ты, уличенный в злодеянии, не достоин. Оправдайся, если сможешь! Три года Линкестиец ждал этого дня. Три года обдумывал речь, которую он произнесет, если его будут судить. Эта страстно жданная минута наступила. Линкестиец поднял голову. - Я первый назвал тебя царем, Александр... - Но ты первый и предал меня! Линкестиец обернулся к войску. Перед, ним стояла толпа вооруженных людей, разъяренная, настороженная, глаза их - как острия мечей, направленных на него... И вдруг он почувствовал, что не может произнести ни слова. - Ну говори, оправдывайся! Линкестиец сделал отчаянное усилие - от его слов сейчас зависит не только свобода, но и жизнь! - вздохнул, подавил подступившее рыдание, пробормотал что-то... Но так ничего и не смог сказать, он забыл все, что хотел сказать. - Совесть не дает ему солгать! - раздались голоса. - Ему нечего сказать! - Изменник! Линкестийца убили. Войско совершило свой суровый суд. Однако во дворце не наступило спокойствие. Филоту казнили, но остался в живых его отец Парменион... Парменион ничего не предпринимал против царя. Обвинений ему предъявить было невозможно - их не было. Было только перехваченное письмо, и в нем туманные строчки, внушавшие подозрение. "Сначала позаботьтесь о себе, - писал Парменион своим сыновьям Филоте и Никанору, - затем о своих; так мы достигнем желаемого". Было еще признание Филоты, быть может вынужденное. Но и Александр, и ближайшие его друзья и советники понимали, что Парменион, лишившись своего последнего сына, никогда не забудет и не простит этой утраты.