с острыми скулами, узенькими колючими глазами, юркий и ловкий. Он и по возрасту был моложе своих товарищей, а дружбой с ними двоими он был обязан тому, что был сыном лучника, делавшего превосходные луки и верные стрелы. Одет он был небогато и рядом с товарищами выглядел оборванцем: ведь Салават был сыном старшины, а Кинзя сыном муллы - сыновьями самых знатных людей. - А если бы ты нашел муравьиное масло, то что бы сделал? - спросил Салават Хамита. - Купил бы новые красные сапоги, малахай и белый бешмет, купил бы седло с серебряными стременами, отцу купил бы у русских в Муратовке новый топор и хороший стальной нож, тетке платье, сестре купил бы в приданое алмизю из одних золотых и еще... зарезал бы жирного жеребенка и накормил бы всех мясом. - А еще? - А еще я отцу поставил бы кош из нового войлока и купил бы четыре подушки, четыре кошмы, четыре одеяла... - А еще? - подзадорил и Кинзя. - А еще я купил бы... - Хамит задумался. - Да ну вас совсем! Вот пристали! - воскликнул он. - Как найду, так увидите сами... А ты бы что сделал? - спросил он Кинзю. - Я бы купил себе сто табунов лошадей, сто тысяч овец, три красивых жены, семь бочек меда, триста кошей - на целый юрт, построил бы сто мечетей, завел бы себе десять шуб - три на соболях, три на белках, три на лисицах, три на горностаях... - Двенадцать! - воскликнул Салават. - Что двенадцать? - Ты сказал десять шуб, а сам насчитал уже двенадцать. Прибавь три медвежьих - будет пятнадцать, потом три хорьковых - восемнадцать, три рысьих... - Дурак! - перебил Кинзя. - А ты бы что сделал? - Нет, ты скажи, как бы ты стал носить двадцать одну шубу?! Эх, мулла Кинзя, тебе надо бы было еще караван верблюдов, чтобы возить за тобою шубы. - Первым верблюдом я взял бы тебя... А ты нам скажи, ты бы что сделал, если бы нашел? - Я бы... - Салават призадумался. - Я бы купил нам всем троим по арабскому скакуну, брату Сулейману я подарил бы булатный кинжал, брату Ракаю - самый лучший челн и рыбацкие сети. Кинзе подарил бы двадцать пять шуб, тебе, Хамит, я купил бы крепкие штаны, новые сапоги, шапку с бархатным верхом, отцу подарил бы десять халатов, ружье, как у русских солдат на заводах, кош из верблюжьей шерсти, матери - одеяло из лебяжьего пуха и десять подушек, себе самому я... - Тише! - предостерег Хамит. Они добрались как раз до подножия скалы, у которой в расселине жили выслеженные ими орлы. Дальше ехать было уже некуда. Мальчики отпустили лошадей и, связавшись между собою веревками, стали карабкаться вверх: маленький, ловкий и юркий Хамит впереди, за ним Кинзя, а самый сильный из них - Салават - позади всех, чтобы удержать, если кто-нибудь из них поскользнется. Они карабкались молча, цепляясь за выступы камня, за скрюченные крепкие корни горных кустарников, за их колючие ветви. Путь был не легок, но вот наконец они добрались до узенькой плоской площадки, которая находилась как раз над расселиной скалы, где было гнездо орлов. Чтобы добраться до самого гнезда, отсюда надо было спускаться к нему на веревках. Ребята бросили жребий. Кинзе досталось остаться тут, наверху, чтобы следить за возвращением орлов, а Салавату с Хамитом - спускаться в гнездо. Они опоясались веревками и скрылись внизу под скалой, за камнями. Только веревки, которые были привязаны к одинокой горной сосне, росшей у самой вершины, чуть шевелясь, подавали Кинзе знак, что товарищи осторожно спускаются. Кинзя остался один. Необъятная ширь открывалась вокруг. Небо было сверкающе-голубое. Солнце взошло как-то незаметно и теперь уже начинало палить. Высокие хребты окружающих гор лежали внизу, как будто какие-то мирные громадные звери спали в зеленых просторах степей... Вон та гора зовется Медведь. И в самом деле, она так похожа на медведя, который роется в муравейнике, уткнувшись носом в самую землю, или лакомится черникой. А дальше Змея-гора - ишь как вьется ее хребет!.. Озера и реки лежат как на ладони. Табуны похожи на стаи каких-то букашек... Кинзя все это видел сотни раз и каждый раз был готов заново удивляться на этот необычайный мир, который становился таким маленьким, если глядеть на него с горной вершины. Но сегодня некогда было любоваться этим странным, забавным миром. Кинзя остался охранять безопасность друзей. Веревки больше уже не шевелились. Кинзя приготовил лук и стрелу, лег на живот и заглянул со скалы вниз. Ему было видно расселину, где находилось гнездо. Салават уже достиг гнезда и почти висел на веревке, только одной ногой упираясь в выступ. Если упасть - разобьешься, но веревка крепкая, она выдержит даже самого толстого батыра. Хамит еще медлил, держась за куст можжевеля, и не решался повиснуть. Кинзя услыхал, как из гнезда закричал птенец. Хамит заторопился, скользнул и повис, его веревка повернулась два раза, раскручиваясь. Салават помог другу укрепиться на высоте гнезда. Теперь уже оба птенца в гнезде, почуяв опасность, громко кричали. Охотники совещались. Вот Салават скрылся в трещине и тотчас опять показался, уже с орленком в руках. Птенец надсадно кричал. Хамит взял его, одной рукой развязал свой пояс и протянул Салавату. Салават снова скрылся в трещине. В это время Кинзя поднял глаза и только тут почти над собою увидел в небе орла... - Карагуш! - крикнул он. Старый орел возвращался, неся ягненка. Он, должно быть, увидел врагов у гнезда, на мгновение застыл в полете и камнем ринулся вниз. Тетива прозвенела под рукою Кинзи, и стрела вонзилась в ягненка. Хищник бросил добычу, защитившую его от верной смерти, взмахнул крыльями и с криком мимо Кинзи устремился к своим птенцам. Навстречу ему прогудела в воздухе стрела Хамита и потонула где-то в долине. Орел ударом крыла задел по лицу Салавата, который вынес второго детеныша. Салават едва удержался над пропастью. Ему некогда было искать в колчане стрелу. В руке у него заблестел кинжал. Орел увернулся от удара, взлетел и напал на Хамита. Он ударил мальчика клювом в плечо. Хамит покачнулся, испуганно схватился за веревку и выпустил из руки птенца, который упал на скалу и, связанный, трепыхался. Хамит схватился за лук. - Ножом бей, ножом! - закричал ему Салават. Хамит повис над обрывом, отбиваясь кинжалом от свирепого орла. Салават с поспешностью выбрал стрелу и только было выглянул из щели, где скрывалось гнездо, когда услыхал со скалы крик Кинзи. Он понял, что на второго его товарища напала орлица. Одна из стрел Салавата бесполезно скользнула в воздухе мимо разъяренной самки. Салават наложил было вторую стрелу, но в это время птенец, трепыхавшийся у его ног, пронзительно крикнул. Орел откликнулся детенышу с покровительственной яростью и кинулся на Салавата, но верная стрела угодила ему в грудь; однако раненая птица все же впилась когтями в шею стрелка, как железом, терзая тело. Салават бросил лук и по самую рукоять всадил свой кинжал под крыло орла. Птица упала к его ногам. Он радостно вскрикнул, но в то же мгновение мимо него мелькнула ширококрылая тень орлицы. Салават позабыл про свою боль и схватился снова за лук. Хамит висел теперь на веревке, которая медленно раскручивалась. Ему не за что было ухватиться, он поворачивался, прикрывая лицо левой рукой от ударов орлицы, а правой стараясь нанести ей удар ножом. Защищая лицо, он закрыл глаза, и удары ножа падали в воздух, угрожая веревке. Салават на миг растерялся. Ноги его скользили по камням, закапанным кровью. Но вдруг сообразив, он ногою столкнул птенца вниз с обрыва. Птенец, уже падая с криком, нелепо и неуклюже замахал молодыми крыльями. Но еще не успел он упасть, как орлица, оставив Хамита, подхватила детеныша на лету. - На тебе! - крикнул ей Салават, и его стрела вонзилась в спину орлицы, которая стремительно вместе с детенышем полетела куда-то вниз, под скалу. Салават ухватил веревку и из последних сил, напрягаясь, втянул Хамита в трещину, где было гнездо. Оба охотника, взявшись за руки, несмотря на усталость и боль, весело засмеялись. - Четыре орла! - сказал Салават. - Четыре орла, - повторил Хамит. И снова оба они засмеялись, хотя были так слабы, что не могли без отдыха влезть обратно на вершину скалы. Отдохнув, оба мальчика, держась за веревки, стали карабкаться наверх, неся с собой одного птенца и убитого Салаватом орла. Кинзи не оказалось на верхней площадке. Они испугались. - Он упал! - прошептал в испуге за друга Хамит. - Он кричал, - подтвердил Салават, - но ведь он был привязан! Тут взгляд его скользнул по стволу, к которому были привязаны их веревки. Веревка Кинзи, ослабевшая и спокойная, змейкой вилась под крутой обрыв. Салават рванулся туда сквозь кусты боярышника. За выступом огромного камня, повисшего над пропастью, на сломленном ветром суку искривленной сосны, зацепившись штанами, неподвижный, как мертвый, висел Кинзя... - Кинзя! Ты жив?! - осторожно окликнул его Салават. - Жив, - отозвался Кинзя, боясь шевельнуться. - А что же ты так висишь, как летучая мышь? - со смехом спросил Салават. - Боюсь, штаны разорвутся - и вниз полечу, - ответил товарищ. Спустившийся к Салавату Хамит в первый миг тоже не мог удержаться от смеха при взгляде на толстяка, но тотчас же оба они оборвали веселье и шутки, оценив тяжелое положение друга. Товарищи, обмотавшись веревками крепче, чтобы самим не сорваться с камня, осторожно, с большим трудом, обливаясь потом, втащили друга на вершину скалы. Он был не на шутку изранен, и оба товарища сразу забыли о всяких насмешках, поняв, что ему пришлось вынести тут, наверху, нешуточный бой. - Смеетесь, как дураки, над бедой человека, - ворчал Кинзя. - А тут на меня налетела их целая стая, чуть насмерть не заклевали, да крыльями сбили с камня... Ладно еще, что штанами за сук зацепился... А вы смеетесь!.. - Ну, будет, не злись, - уговаривая друга Хамит. - Будешь злиться - обратно на сук за штаны повесим. Откуда ты стаю тут взял? Ведь была-то одна орлица. - Зря болтаешь, Хамит! - оборвал Салават младшего друга. - Кабы Кинзя ее не удержал наверху, напали бы на нас сразу двое. Нам плохо тогда пришлось бы! - Да, справиться было бы трудно! - признал и Хамит. Кинзя, повеселев, улыбнулся и тут же простил друзьям их шутки. Спускаясь с кручи утеса, ребята рассказывали друг другу подробности приключения, как будто каждый из них не был его участником. Слушая их, можно было подумать, что они возвращаются не с охоты, а с поля кровавой битвы с многоглавыми великанами-чудовищами, которых могли одолеть только могучие богатыри, избавляя народ от коварных врагов... У подножия утеса, внизу, они изловили своих лошадей, подобрали убитую орлицу и невдалеке от нее - живого и невредимого птенца, который, еще не умея взлететь, скачками спасался от них сквозь кусты и, когда его все же поймали, кричал, щелкал клювом и дрался когтями. Спускаясь ниже, на тропе они наткнулись на забытого всеми барашка, пронзенного стрелою Кинзи. - Вот и твоя птица! - весело воскликнул Салават. - Она сейчас всех нужнее: можно ее испечь! - Чего же не испечь! - согласился Кинзя. - На то бог послал человеку барана! - Летучего барана! - подхватил Салават. - Никто никогда еще до Кинзи не стрелял баранов, летающих в небе! Друзья расположились на открытой горной поляне, с которой виднелось родное кочевье, а если получше всмотреться, то зорким привычным глазом можно было узнать и старшину Юлая, Салаватова отца, который перед утренней молитвой совершал омовение{61}, и муллу, стоявшего у своего коша и говорившего с пастухом, и скакавшего вдоль реки писаря Бухаира, и женщин, доивших кобыл невдалеке от своих кошей, и ребятишек, игравших с собаками на берегу речки. Кинзя таскал сучья в костер, Хамит потрошил барашка, а Салават копал яму. Злополучного "летучего барана" уложили на дно ямы, слегка присыпали сверху землей и на этом месте зажгли костер. Плененные орлята не желали клевать брошенные им ягнячьи кишки. Ягнячьим жиром мальчики намазали свои обмытые в горном роднике раны: Хамит и Кинзя быстро уснули, усталые, разморенные зноем. Дым распугал больно кусающих оводов и докучную мошкару. Жаркое пламя костра теряло свой блеск в полуденных солнечных лучах и казалось прозрачным. Раскаленный над костром воздух струился вверх, как волны чистейшей воды, а видимые за ним леса и горы дрожали и колебались, как отражение в озере. У Салавата болела разодранная шея. Раны мешали уснуть, и Салават подремывал, думая о своем приключении. Ему представилось, как они возвращаются, как встречает их аул и каждый несет подарок за избавление от хищников; кто - яйца, кто - лепешки, кто - гуся, или утку, а богатые - по ягненку. Вот так пир, вот так богатство!.. Салават следил за орлятами. Они сидели нахохленные и злые. Костер их удивлял и пугал, путы на ногах не давали прыгать. Один из птенцов непрестанно клевал кушак Хамита, связывающий его ноги. Иногда он подымал голову и со смешной надменностью оглядывал все вокруг. Вся злость орлиной породы виднелась в его взоре, когда он взглядывал на Салавата. Его отец и мать, убитые, лежали тут же, невдалеке от костра. Коричневое мощное крыло отца было широко откинуто. Салавату не раскинуть так широко рук. - Батыр кыш! Смелая птица! - произнес Салават, с восхищением глядя на крыло. - Кочле кыш! Сильная птица... Салават подбросил сучьев в костер, прилег на прежнее место. И, как это часто случалось, в голове Салавата родились и полились из груди слова новой песни: Над скалами ветер веет,{62} Никто на них влезть не смеет, - Там гнездятся только хищные орлы, Там детей выводят грозные орлы. Песня понравилась Салавату, и он громче и вдохновеннее, с каждым словом смелее, ее продолжал: У нас отваги немало - Трое взобрались на скалы, Там на нас напали грозные орлы, В битве с нами пали грозные орлы. Двоих насмерть мы убили, Двоих живыми пленили... Эй, встречайте нас в ауле веселей, Эй, тащите нам барашков пожирней!.. - Баран готов? Эй, певец! - крикнул Хамит. - Готов, что ли, баран? Нас песнями не накормишь! - Проспали! Я съел и косточки проглотил! - Я тоже сожрал бы с костями и с шерстью, - засмеялся Хамит. - Еще бы, глядите - уж полдень! - указал на солнце Кинзя. Салават раскидал костер. Земля под ним была черная, и от нее подымался душистый пар. - Сейчас мы будем есть батырского барана, - важно сказал Салават. - Почему батырского? - в один голос спросили Хамит и Кинзя. - Когда настоящие батыры идут в поход, они не берут с собой котла, чтобы варить салму, пекут барана вот так - в яме. Этому научил людей Аксак-Темир{63}. Он был большой батыр, который провел жизнь в походах, - пояснил Салават. Он вынул кинжал и скинул тонкий пласт золы и земли, прикрывавший барашка. Вкусный, дразнящий пар вырвался из ямы клубами. "Летучий баран" оказался им очень кстати. Косточки его смачно похрустывали на зубах у охотников. Однако, расправившись с целым ягненком, мальчики до того почувствовали тяжесть в животах, что тотчас же опять все уснули. Когда после крепкого безмятежного сна они снова проснулись, занималась уже вечерняя заря. С пением кружились жуки. Орлята спали, прижавшись друг к дружке. - После батырского барана я выспался, как батыр! - сказал Хамит. - Эх, если бы от него и вправду стать батыром! - мечтательно протянул Кинзя. - Настоящим батыром, про которого поют песни. - Да я и сейчас сложил про тебя песню! - сказал Салават. Чувствуя за словами друга какой-то подвох и насмешку, Кинзя промолчал, но Хамит настойчиво попросил: - Спой, Салават! Какую ты песню сложил про Кинзю? Салават не сложил еще никакой песни, однако настоящий певец не должен отмалчиваться, если у него просят песню. В прошлом году на праздник к шайтан-кудейцам приходил из Китайского юрта певец Керим. Он сказал Салавату, что у настоящего певца песни хранятся в сердце, как стрелы в колчане, чтобы в любой миг можно было достать нужную. Стремясь не ударить лицом в грязь перед товарищами, Салават не заставил себя упрашивать в запел: Кинзя висел вверх ногами, С сука его сняли мы сами. Наш Кинзя великий подвиг совершил: Он летучего барана застрелил!.. - Спасибо, Салават. Пусть про тебя всю жизнь складывают такие песни, - с обидой сказал толстяк. - Я пошутил, Кинзя! - воскликнул Салават. - Этой песни больше от меня никто не услышит, а когда ты станешь батыром, я сложу про тебя самые лучшие песни. Их все будут петь!.. Горная тишина умиротворяла. После сна не хотелось двигаться, и ребята, валяясь в траве, наслаждались покоем и болтовней. На западе подымалась темно-синяя гора облаков. - Нарс! - указал на запад Салават. - Гора Нарс. До нее может доехать только самый смелый. А я доеду! - И я доеду! - задорно выкрикнул Хамит. - А ну, кто скорей! - Он первым вскочил и принялся тормошить Кинзю. - Ах ты, мышонок такой! До Нарса доскачешь! - навалившись всей тяжестью на Хамита, ворчал Кинзя. - Вот я тебя задавлю, ты и до дому не доберешься!.. - Салават! Стащи с меня этот бурдюк! - со смехом кричал Хамит. Разыскав коней, мирно пасшихся неподалеку, мальчики быстро помчались к дому. Подъезжая к родной кочевке, они подхватили вновь сложенную Салаватом песню: Над скалами ветер веет, Никто на них влезть не смеет, - Там гнездятся только хищные орлы, Там детей выводят грозные орлы. Ребятишки с кочевья выбежали навстречу и восторженно завизжали: - Салават орлов убил! Салават орлов везет! Старшина Юлай показался из коша. Он весело улыбнулся юным удальцам, везущим, как знамя юности, добычу своей охоты. ГЛАВА ВТОРАЯ - Есть ураза, есть большой байрам, есть малый байрам*, и на каждую неделю есть своя пятница{65} - вот данные аллахом дни! ______________ * Ураза, байрам - названия мусульманских праздников. Каждый праздник знает свое начало, и каждый праздник свят от аллаха. Что есть сабантуи? Такого праздника не давал аллах. Какое начало его? Этот праздник не знает святого начала. Что есть свадьба плуга? Живое живет родами, и множится, и умирает. Но кто видал брачующимися железо и камень? Разве мертвое, созданное человеком, может плодиться? Масалян, только язычники, нечистые, не знающие аллаха, в безумии своем возмечтали о браке сабана с землею. Идола создали они себе из земли, которая сама создана аллахом, и по единому слову его распадется в прах. Жягани, масалян*, правоверные, не празднуйте нечистого праздника! ______________ * Жягани, масалян - арабские слова "итак", "например", которые муллы любят повторять, показывая свою ученость. Так поутру говорил мулла Сакья собравшимся к празднику башкирам Шайтан-Кудейского юрта. Мужчины толпою слушали его, и те, кто стояли впереди, опускали глаза и молчали, а те, кто были позади, дальше от муллы, усмехались; когда же мулла обращал свое лицо на одного из стоящих, замеченный им тотчас кивал головой и бормотал: "Шулай, шулай!" Мулла окончил поучение, отъехал в свой кош, и все разошлись. Старшина Юлай подошел к кружку детворы, сидевшей невдалеке от его коша. - Я завтра яйцо понесу зубами и не выроню. Сегодня целые сто шагов пронес! - говорил один из мальчиков. - Я тоже понесу! - Ахметка вас всех победит, он ложку не выронит. У него зубы такие крепкие, что он самые толстые бараньи мослы разгрызает! - поддразнил ребят сидевший тут же Салават, который строгал и отглаживал стрелу. - Никто никого не победит, - сказал Юлай детям. - Мулла Сакья не велит сабантуй играть. Говорит: аллах запретил, большой грех будет... - Вот старый ишак! - брякнул, не подумавши, Салават, и тут же крепкие пальцы отца словно капканом сжали ему кончик уха. - Атам, я не буду! - закричал мальчик. - Правда, не буду! Ухо не виновато - язык! - А ты знаешь, что русские начальники делают с такими языками? - строго спросил отец. - Не знаешь? Постой, как отрежут - узнаешь! Юлай отпустил ухо. Салават, как ни в чем не бывало, принялся вновь за стрелу. - Время придет, мы русским начальникам вырежем языки! - буркнул он. - Ну, ну! - сурово и угрожающе цыкнул Юлай. - Потрещи мне, сорока! Старшина пошел в кош. - А как же награда? Как же подарки? Кому же теперь полотенца и тюбетейки? - встревоженно загалдели ребята, потому что каждый из них рассчитывал на состязаниях получить награду из вещей, собранных нарочно для этого к празднику со всего юрта. - А может быть, старшина пошутил? - Или мулла посмеялся над всеми? - выразил надежду кто-то из мальчиков. - Можно узнать у Кинзи. Он все у муллы разузнает. - Салават, съезди к Кинзе! - стали просить ребята. Салавату и самому хотелось завтра принять участие в состязаниях. Он рассчитывал, что его допустят к скачке со взрослыми. Он был высок ростом, ловок, силен, и, хотя ему было только четырнадцать лет, он был во всем как девятнадцатилетний парень. Он знал, что победит подростков в любом состязании, и поэтому оно было ему почти неинтересно. Принять участие в состязаниях взрослых он еще не мог по возрасту, но все же надеялся на особое разрешение старейшин праздника. "Вот если бы быть женатым, то не смотрели бы на года! - думал он. - Раз женат, то, значит, и взрослый! А сколько женатых парней не полезут со мной тягаться! Байбулата женили, а выглядит он и сейчас моложе, чем я. Посмотреть на женатых - нисколько я не моложе!.." Салават спрятал в колчан стрелу и уже вскочил было на лошадь, чтобы поехать к кошу муллы и повидаться с Кинзей, когда его окликнул отец: - Поезжай-ка к соседям, к мулле, к Бурнашу, потом к Рысабаю. Скажи, что приехал мой брат с сыновьями и я варю бишбармак, пусть едут на угощение. Салават тронул коня. - Постой, - остановил отец. - Если спросит мулла, то скажи, что вовсе не к сабантую зову, а потому, что приехали гости... Салават поскакал. Широкая степь была залита солнцем, еще не успевшим опалить сочную зелень и нарядные весенние цветы. Облитые солнцем, стояли вершины гор на краю степи. Воздух дрожал за невидимой дымкой прозрачных утренних испарений, и каждая капля росы в траве так сияла, словно хотела в блеске своем спорить с самим солнцем. Грудь дышала легко. Радостной иноходью бежал рыженький жеребчик по степи, и Салавату весело было ехать по ней и без смысла петь, просто ласково называя предметы - синий воздух, серебряную речку, зеленую степь и высокие золотые горы... У ближнего коша он крикнул привет и сошел с лошади, поклонился и попросил соседа приехать к отцу. Он обратился по-ученому, вежливо умоляя соседа доставить отцу радость и осветить его кош светом своего присутствия. Получив согласие, Салават снова вскочил на лошадь и тронулся дальше. У коша муллы Салават столкнулся с Кинзей. Толстяк был занят тем, что быстро пятился раком на четвереньках, неся в зубах ложку с яйцом. "Значит, мулла все же позволит праздновать сабантуй", - мелькнуло в уме Салавата. Но в тот же миг Кинзя с таинственным видом прижал пальцы к губам. И Салават узнал от него, что мулла запрещает сыну языческие игры, и он упражняется потихоньку, пользуясь тем, что отец отдыхает после еды. Передав через друга посланное отцом приглашение, не тревожа муллу, Салават тронулся дальше. Он пригласил старика Бурнаша вместе с Хамитом в пустился к кошу Рысабая. Рысабай был человек такой же богатый, как сам старшина Юлай. Он никогда не был замешан ни в каком мятеже, никогда не подавал повода к недовольству со стороны русских начальников. Дед Рысабая спорил за первенство в своем роду с дедом Юлая Шиганаем, который был старшиною Шайтан-Кудейского юрта. Оба были тарханы, у обоих были жалованные грамоты на право владения покосами, рыбными ловлями, лесами, звериными промыслами и на сбор ясака с простых башкир. Но дед Юлая, старшина Шиганай, попал в немилость к властям после большого кровавого восстания башкир{68}, когда царский комиссар Сергеев отнимал у башкир тарханные грамоты. И хотя потом царь Петр указал казнить самого Сергеева за жестокость и жадность, но тарханная грамота к Шиганаю уже никогда не вернулась. Дед Рысабая, оставшийся в стороне от восстания в числе "верных" башкир, сделался тогда старшиной вместо Шиганая. Отец Рысабая стал старшиною после своего отца. Отец Юлая, хоть был богачом, равным по знатности с отцом Рысабая, так и не получил в свои руки старшинства и власти. Юлай возвратился с войны, награжденный медалью. Вскоре после его возвращения умер отец Рысабая. Рысабай рассчитывал стать старшиной после смерти отца, но шайтан-кудейские башкиры устали от насилий Рысабаева рода и не захотели избрать Рысабая. Русские начальники тоже подумали, что от наследственного старшинства может оказаться недалеко до ханских притязаний{68}. Поэтому награжденный медалью за удаль в боях Юлай был охотно избран башкирами и утвержден провинциальным начальством{69}. Позволив башкирам Шайтан-Кудейского юрта избрать старшиной Юлая, исецкий воевода назначил Рысабаева сына Бухаира писарем при Юлае. Русскому начальству было выгодно это, потому что писарь всегда мог следить за всем, что делает старшина, а по вражде между их семьями и донес бы начальству о каждом опасном шаге соперника. Юлай был достаточно проницателен, чтобы понять, что писарь поставлен при нем соглядатаем. Он разумел, что Рысабай его враг, но ни одно угощение в доме Юлая не могло обойтись без Рысабая и его сына. Ни один праздник в доме Рысабая не обходился без старшины. Враги были вежливы и приветливы между собой, и если смотреть со стороны, то их можно было принять за близких друзей. Салават проскакал по степи, перевалил через небольшую гору и с вершины ее над рекой близ опушки леса увидел кочевье в несколько кошей из белого войлока, бродивший вблизи табун лошадей, пасущихся невдалеке овец и множество войлочных и камышовых кочевок. Это был стан Рысабая с его огромным семейством, с его пастухами, слугами и богатствами... Спустившись с горы, Салават подъехал к богатому кошу хозяина, сошел с конька и задержался у входа, чтобы приготовить торжественные, витиеватые слова, не хуже тех, какие мог произнести Бухаир, если бы был послан пригласить Юлая в кош своего отца. Полог коша был чуть откинут и позволял видеть, что происходит внутри. Ровесница Салавата, сестра писаря Амина, стояла среди коша, закрыв ладонями лицо, и с плачем причитала, шевеля большим пальцем босой ноги, который сиротливо выглядывал из-под длинного, до земли, платья, и косясь на отца сквозь щелку между ладоней. - Не отдавай меня за Юнуса. Не хочу я за старика. Такой пузатый... Какой он мне муж!.. Не отдавай за Юнуса! - твердила отцу Амина. "Девчонкам везет! И не просится замуж, а ее отдают! А я попрошу, чтоб женили, - отец раскричится, что рано", - подумал, слушая Амину, Салават. Рысабай сидел на подушке с чашкою кумыса в руках. Его нисколько не трогал плач дочери. Судьба ее была для него решена. Ей давно пора идти замуж. Он слушал ее причитания, как нудный писк комара. Но для порядка покачал головой. - Ай-бай! Девчонка совсем позабыла, с кем говорит!.. Отцу говорит такие слова!.. Не ты ли учишь ее непокорности, жена Золиха?! Золиха была старшей женой Рысабая. Она держала в руках весь дом, все хозяйство, детей, младших жен и даже старшего сына, писаря Бухаира. Салават не видал ее, но услышал ее раздраженный голос: - Сам вырастил, набаловал своевольную девку!.. Меня за тебя выдавали, так я не скулила - "пузатый", а ведь был еще хуже Юнуса... По мне, ее за косы оттаскать - вот тогда и не станет реветь!.. "Не хочу, не пойду!" Да кто ты такая, что можешь хотеть - не хотеть?! - прикрикнула она на девчонку. Салават шагнул в кош. - Салам-алейкум! - приветствовал он. - Алейкум-салам! - отозвался отец писаря. - Что скажешь, жягет? Не невесту ли сватать приехал? - с насмешкой спросил он. Все заранее приготовленные торжественные слова от его насмешки выскочили вдруг из головы Салавата, как будто старик угадал его тайные мысли... Но, чтобы не выдать смущения, Салават приосанился и молодецки обвел взглядом кош. "Невеста" ему показала при этом язык. - Ну, с чем же приехал? - спросил Рысабай. - Мой отец просил тебя приехать к нему на угощение. Он варит сейчас бешбармак. К нему прибыли гости с дальних кочевий, - сказал Салават с поклоном. - Мулла не велел ведь играть сабантуй! - возразил Рысабай. - Мулла Сакья сам поехал сейчас к отцу, - возразил Салават. - Ну, рахмат. Скажи, я приеду, - ответил важный Рыса. Салават вышел из коша. - Может, тебе такого сопливого мужа найти, как этот малайка? - обратился к дочери Рысабай, не стесняясь того, что Салават за пологом коша услышит его слова. - Небось и сама постыдилась бы стать женою такого слепого крысенка! - подхватила жена Рысабая. Салават вскочил на своего жеребчика, взмахнул плетью и помчался домой. Он не замечал уже больше сверкающего и радостного знойного дня, украшенной цветами богатой степи, не соблазнился прохладой реки, чтобы искупаться в ее холодных струях. - Сопливый малайка! - с обидою повторял Салават. - Слепой крысенок!.. Возьму ли еще я от вас невесту!.. Салават решительно вошел в кош отца. Кроме Юлая, его старшего брата с двумя сыновьями и старших братьев Салавата в коше сидело еще несколько человек, съехавшихся с соседних кочевок. Оказалось, что весь юрт был встревожен: ко многим к празднику приехали кунаки из соседних и дальних юртов, к иным даже с других дорог, и вдруг мулла обрушился со своим запрещением. Башкиры жаловались. Один из них, жирный, как выхолощенный баран, Муртаза, говорил тонким, плаксивым голосом: - Я барашков резал, кобылу резал, мед варил, гостей звал... Как я теперь гостей буду гнать? Юлай качал головой, разводил руками. - А я что знаю! Мое дело - сказать, что русский начальник велел, мое дело - чтобы ясак все исправно платили, мое дело - закон знать, а что повелел аллах, мулла знает лучше меня... Салават улучил мгновение, шагнул вперед и обратил на себя внимание отца. - Позвал? - спросил сына Юлай. - Позвал... - Погодите. Мулла приедет ко мне, тогда его вместе уговорим, - пообещал Юлай. Он взглянул на Салавата, заметил, что тот не уходит и хочет, но не решается что-то сказать. - Ты что? - спросил старшина. Салават колебался еще мгновение и вдруг словно ринулся в омут: - Атай, дай мне десять коров, табун лошадей, триста овец и бобровую шапку, - выпалил он и почувствовал, как будто огнем обожгло его щеки. - Уж не жениться ли хочешь? - спросил старшина. Салават стоял среди коша, потупясь. Взоры всех обратились теперь на него. Он не решился вслед за отцом повторить это слово и вместо ответа лишь мрачно кивнул головою. Общую тишину разорвало как громом. Смеялись все: сам старшина, его брат, сыновья Юлаева брата, пришедшие в гости соседи, а пуще всех - родные братья Салавата. Салават мог простить еще старшему брату Ракаю, но не Сулейману, бывшему всего на два года старше его самого. Тонкий, визгливый хохот брата взметнул в душе Салавата бурю вражды. Кровь отхлынула от его щек. Он подскочил к Сулейману, поднял его и бросил о землю, как рысь скакнул опять на него и вцепился, словно клещами, ему в горло. Сулейман покраснел и беспомощно дергал ногами. Руками старался он оторвать руки брата. Салават ослаблял свои крепкие пальцы настолько, чтобы не задушить брата, но как только тот силился вырваться, он снова сжимал его горло, и Сулейман хрипел. Видя, что драка пошла не в шутку, Юлай попробовал оттащить Салавата и решительно приказал: - Отпусти Сулеймана! - Не пущу! - прошипел Салават, снизу взглянув на отца сузившимися злыми глазами. Возмущенный непослушанием и дерзостью сына, старшина ударил его по голове. В Салавате вскипела лишь пуще обида и злоба. С визгом вскочил он на ноги и, нагнувшись, ткнул отца головою в живот. Старшина пошатнулся и тяжело плюхнулся наземь. Не помня себя, Салават пустился бежать к табуну, взнуздал своего жеребчика и стремглав поскакал в горы, словно спасаясь от стаи рассвирепевших волков... Он промчался мимо каких-то чужих кочевий, мимо чужих табунов и овечьих стад, переехал вброд десяток ручьев и горных речушек, а сердце его все еще продолжало гореть обидой, стыдом и злостью... Салават давно уже потерял знакомые тропы. Лес вокруг становился все дичее и глуше. Усталый конь несколько раз останавливался, и Салават, больше не подгоняя его, ехал медленно по лесу без дороги. Только тут он подумал, что, кроме ножа на поясе, при нем нет никакого оружия. "Хоть бы попалась какая-нибудь кочевка!" - подумалось Салавату. Сквозь густые ветви мелькнул тонкий серп луны. Над головою зажег огни Едыган. Салават устал, и гнев, распаливший его, притих. Он въезжал на горы, спускался в лощины, переезжал ручьи, расщелины и уже не знал, в какой стороне лежит кош Юлая... Он спустился с горы в долину какой-то реки и отпустил повод. Жеребец остановился, пощипывая траву и фыркая. Сам Салават тоже давно чувствовал голод, но у него не было с собой ничего. Дремалось. Салават клюнул носом в седле и очнулся. Надо было выбрать место ночлега, но стояла темень. С трудом он нашел наконец приземистый, склонившийся набок дуб и в развилине двух широких сучьев лег, сжавшись от холода, как щенок. Сначала Салавату стало жалко себя. Что делать дальше? После того как ударил отца, он теперь не посмеет вернуться домой, на свою кочевку. Не жить же так вечно в лесу, одному!.. Но мало-помалу в дремоте самые завидные мечты охватили Салавата. Он вообразил, как, став большим, славным батыром, он приезжает к своим и все с почетом встречают его. "А как же с Аминой? - подумал беглец. - Неужели так и оставить ее старику в жены?" Салавату не столько хотелось жениться на ней, сколько прельщала его мечта доказать, что он не "сопливый малайка", сделать так, чтобы все пожалели о том, что над ним смеялись. Вырвать молоденькую жену из-под носа у богатого, знатного человека казалось Салавату блестящей победой. Потому, на время оставив мечты о подвигах, он снова обратился мыслями к женитьбе. С этими мыслями он и уснул. Проснулся он на рассвете от испуганного храпа и ржания жеребца. Конь метался, рвался на дыбы, бил задом и всячески силился оборвать довод, которым он был привязан невдалеке к дереву. Салават спросонок не сразу сообразил, что случилось, в даже тогда, когда услыхал с другой стороны хруст сучьев и увидал, что на поляну выходит из речного тумана какое-то черное чудище, юноша принял его сначала за колдуна и шайтана и только в последний миг понял, что это просто медведь. "Пропал жеребец!" Не думая о себе, Салават спрыгнул с дуба и метнулся к жеребчику, чтобы обрезать его привязь. Но было поздно: медведь поднялся на задние лапы и с ревом пошел на него самого. Сжав нож в руке, Салават даже не попытался бежать от опасности, он замер на месте и ждал, не видя ни жеребца, ни поляны, ни самого медведя, уставившись взором только в левую сторону груди врага, куда он наметил ударить ножом... Острый кинжал погрузился в тело медведя с неожиданной легкостью, но Салавату уже пахнуло в лицо дыхание зверя, грудь его была сжата, спина, казалось, переломлена пополам, и железные когти с нее обдирали кожу... ...Когда Салават очнулся, над его головой были листья дуба и сквозь них сияло синее-синее небо. Он лежал несколько мгновений, не думая, ничего не вспоминая, не пытаясь пошевелиться и испытывая радость от самого созерцания листьев и неба. Лишь постепенно к нему возвратилась память, и только пошевелившись, почувствовал он ломоту во всем теле и острую боль в спине. Рядом с ним неподвижной лохматою грудой лежал мертвый зверь. Привязанный конь стоял смирно, кося испуганным глазом. Салават осмотрел побежденного врага и себя самого. Вся одежда его оказалась в крови, запятнавшей также траву на месте битвы. Было яркое утро. Прохлада, росная, влажная свежесть леса, пение птиц - все рождало бодрость и радость, но главное было - сознание победы. Победы!.. Все, что случилось вчера на кочевке, вдруг показалось далеким, неважным... Вот он, Салават, еще только вчера был малайкой. Забавы и детские игры - все, что он знал, а теперь он встретился ночью один на один с казавшейся неизбежною смертью - и он победил. Лохматая черная смерть, с оскаленной пастью, с железными когтями, лежит недвижной горой мертвого мяса и окровавленной шерсти, а он, Салават, живой, сильный, бодрый, стоит над убитой смертью, как победитель на празднике... Пусть Сулейман так с ножом выйдет на зверя! Небось побоится!.. Салават припомнил, что нынче день сабантуя. - Первая награда моя. Я победил! - сказал он. Он, наклонясь, осмотрел рану зверя и вытащил из нее свой глубоко засаженный окровавленный нож. В этот миг Салавату казалось, что он всю жизнь будет бесстрашно колоть медведей. Ему казалось, что он хоть сегодня с охотой пойдет в поединок на зверя. Да вовсе не так уж и страшно... "Медведь? Что такое медведь? Он мертвый, а я живой!" - размышлял Салават. Жеребец недоверчиво фыркал, взволнованно косил глазами, прядал ушами и тревожно дергал повод, которым был крепко привязан к дереву. Салават погладил его по вздрагивающей коже спины, отвязал от дерева и, не выпуская из рук повода, повел к реке. Пока жеребец пил, Салават сбросил одежду и вошел в холодную воду. Возле него на воде показались темные кровавые струйки; он оглянулся через плечо, как в зеркало, в воду - левая лопатка была разодрана. Больше не было ни одной царапины. Салават засмеялся, и эхо откликнулось в скалах. Откуда-то из-за реки послышалось конское ржание. Жеребец ответил готовным и бодрым покриком. Ржание за рекой повторилось. Салават обрадовался: если близко лошади, значит, близко и люди. Салават переехал речку и увидал табун. Невдалеке от табуна проезжал всадник. Салават окликнул его. Он оказался музыкантом, ехавшим на сабантуй к шайтан-кудейцам. - Где мы сейчас? - спросил его мальчик. - Я заблудился. - Здесь кончают кочевать кудеи и тамьяны. Там, - человек показал обратно за реку, - Кудейский юрт, а тут - Тамьянский. Тебе куда надо? - Я сын старшины Юлая. Мне надо домой. - Он помолчал и с внезапной хвастливостью прибавил: - Я убил медведя. Курайче взглянул на него недоверчиво. - А где же шкура? - спросил он. - Это мой первый медведь, я еще не умею снимать шкуру, - признался Салават. - Тут близко. Ты мне поможешь? Они вместе переехали речку. - Вот так зверь! - восхищенно воскликнул курайче. - Не медведь, а медвежий батыр. Я еще никогда не видал такого. Должно быть, батыр на батыра напал! - говорил курайче, помогая снимать шкуру. - Ну и зверь! Ты чудом остался жив. Сколько же лет тебе? Салават повернулся к реке, окруженной горами, и крикнул во весь звонкий голос вопрос курайче: - Сколько лет Салавату? "Сколько лет Салавату?" - вопросом откликнулось эхо в прибрежных скалах, и тем же отзвуком прогремел отдаленный лес, и еще откликнулось тем же вдали, в холмах. - Батыр Салават! Горное эхо прогрохотало отзвуком тех же слов. - Четырнадцать лет Салавату, - сказал мальчик, и так же гулко откликнулось эхо... По горной тропке скакал Салават со своим спу