- Кабы руки не связаны, я бы перекрестился. Вот истинный... Поручик ударил пленника по лицу, опрокинул на пол. Тот стукнулся головой. За окном в это время опять раздалась громкая песня. - Лейкин! Опять завыли там дьяволы! - гаркнул Богданов. Писарь выскочил вон. Салават почувствовал, что на пятый-шестой день пути между ним и его отрядом встала каменная стена молчания и тайны. От него что-то скрывали, и он не мог понять - что. Он хотел разведать через Кинзю, но прямодушный толстяк удивленно хлопал глазами. - Тебя все любят. Что от тебя скрывать?.. - Эх, Кинзя! Видно, в от тебя скрывают! - вздохнул Салават. Он пытался заговорить осторожно с другими воинами своего отряда, но его сторонились. На остановках для ночлега Салават замечал у костров шепот и оживленные споры между людьми, но как только он сам пытался присесть у костра и вступить в разговор, все умолкали. "Догадались! Боятся, что я уведу к царю и завлеку всех в бунт!" - решил он про себя. Он стал опасаться удара в спину, предательского убийства, тревожно спал, во сне держал руку на рукояти кинжала и просыпался от шороха. Однако, несмотря на все опасения, он решил не сдаваться и довести задуманное до конца - привести свой отряд к царю. На десятый - одиннадцатый день пути, когда уже ехали берегом Белой, остановились ночевать в лесу. Салават проснулся от холода на рассвете. Осеннее утро покрыло инеем шапку и край овчинного ворота, не хотелось вылезать из тепла и шевелиться. Он лежал неподвижно. - Связать его... Продался русским! - услышал он тихий шепот, заглушенный шумом ветра в деревьях и шорохом облетающих листьев. Салават не мог понять, чей это голос, и остался недвижным. Это были слова Бухаира. Но в отряде не было никого из явных друзей писаря. Кто мог сказать?! - Погоди еще день-другой. Минуем Стерлитамак да тогда и расспросим его. Не дадим нас продать, как баранов... Рядом с Салаватом, сопя и кряхтя, заворочался Кинзя. - Тсс-с! - пролетел свист, и оба голоса смолкли. Салават поднял голову. В сумерках коша чернели люди. Здесь спало кругом человек пятнадцать. Кто-то из них не спал, притворялся, но кто - Салават не мог разобрать. Отряд тронулся дальше. В этот день достигли они Стерлитамакской пристани, где должны были явиться к Богданову. Салават подумал, что здесь тайные враги могут выдать его начальству; начальник схватит его и будет пытать. Чтобы казаться и быть беззаботней, при въезде в селение он запел песню... Улица Стерлитамакской пристани, несмотря на вечерний час, кишела людьми. Составленные в козла пики, возы с задранными оглоблями, высокомерные верблюды, множество разноплеменного народа, с луками, стрелами и кинжалами у поясов, привязанные у заборов заседланные кони с торбами, подвязанными к мордам... Салават понял, что здесь собрались отряды башкир, тептярей, мещеряков и черемис, созванных с разных сторон по указу царицы. Приземистый, крепкий тептярь в старшинской одежде указал Салавату дом, в который ему надлежало явиться. Оставив отряд у ворот, Салават вошел в дом и подал солдату бумагу. Солдат скрылся в доме и, выйдя, позвал его за собой. Его ввели в канцелярию. Двое солдат, офицер и перед ними связанный мужичонка... Салават не верил глазам - его Семка стоял перед офицерским столом... Взгляд его бегло скользнул по вошедшему Салавату, и он опустил глаза. - Здорово, орел башкирский! - ласково поздоровался с ним Богданов. - Здра жла, вашбродь! - лихо и весело отозвался Салават, как учили его отец и капрал. - Молодец, сотник! А что же ты молод? В сотниках указано быть старшине юртовому. - Старшина, отец мой, - старик ведь совсем. Его куда воевать!.. - Как тебя звать? - Башкирцев Шайтан-Кудейского юрта сотник Салават Юлай-углы, - по-прежнему браво выкрикнул Салават, войдя в роль молодца-сотника. - Здорово рапортуешь. С песней ты пришел? - Я, вашбродь. - И поешь тоже лихо, - одобрил начальник. - Сандугачем дома зовут ведь, по-русски сказать - соловей... - Соловей?! - Богданов засмеялся. - А скажи-ка мне, соловей, читать разумеешь? - По-татарски совсем разумею. По-русски - так, мала-мала буквы смотреть разумею. - Ну-ка, читай сей лист да на русский перекладай - что тут писано? - сказал Богданов, передавая ему бумагу. Салават взглянул на нее и едва удержался от восклицания: это было то самое, что он мечтал получить в руки, - письмо царя!..{207} Салават подумал, что если он скажет вслух, что за письмо, начальник тотчас отнимет его, и с дрожащими руками, в волнении он читал про себя, стараясь сразу прочесть больше. - "Я из далекий места пришел..." Как сказать то по-русски? Из тайный, что ли, места пришел - вот так будет ладно, вашскородь. "Я из тайного места пришел. Петра Федорович Третий, царь!" - выговорил наконец Салават. Он взглянул на Богданова, тот испытующе глядел на него. Салават отшвырнул бумагу. - Не знаю закон, как такой-то бумага читать? Мой отец старшина ведь! - в притворном испуге воскликнул он. - Читай, читай дальше. Я командир. Коли велел, то читай! - настойчиво приказал асессор, сунув обратно в руки Салавата письмо. - "Башкирский народ, здравствуй! - перевел Салават. - Вам земля даем, лес, вода, трава, свинца, порох... Живи, башкирский народ..." - Салават запнулся. У него не хватало дыхания. Он узнал собственные слова, сказанные в доме Ереминой Курицы: "...живи, как звери в степи, как рыбы в воде живут, как вольные птицы в небе!.." "Волю даем так жить детям и внукам вашим", - успел глазами прочесть Салават, но Богданов на этот раз сам протянул руку к бумаге. - Ну-ну! Врешь! Довольно! - прервал асессор. Салават спохватился. Чтобы скрыть волнение, он смял манифест и отшвырнул далеко в угол комнаты. - Такой бумага нельзя читать, - сказал он, убеждая Богданова. - Слыхал? - повернулся Богданов к Семке. - Ваше благородьечко, барин, ей-богу, не знал, чего в ней, будь она проклята... сунул ее мне какой-то... - Молчать! - прикрикнул Богданов, и Семка умолк, словно его заткнули. - Врака такая бумага! - сказал с убеждением Салават. - Казак хочет землю забирать у башкирских людей, затем воевать идет... Нам начальник сказал. - Какой начальник? - Которого царица послала башкирские люди звать на войну... - Верно сказал, - подтвердил Богданов, довольный своим посланцем капралом, который так ловко сумел убедить башкир в противоречии их интересов с восставшими казаками. - Дорогу к Биккуловой{208} знаешь? - спросил он Салавата. - На Салмышь-елга? Блям*. ______________ * Блям - знаю, понимаю. - Горами пройдешь? - Кажный дорожка знаю! - похвалился Салават. - Молодец. Дам тебе еще тысячу соловьев, ты их поведешь к генералу Кару... Воюй хорошо - и награда будет. Салават выпятил грудь. - Сам Пугач забирам, а твоя канцеляр таскам! - брякнул он. - Сук-кин ты сын! - невольно вырвалось у Семки. Салават бросился на него и схватил за горло. - Ты сам сукин сын, изменщик! Какую бумагу таскал! Злодейску бумагу!.. - Стой! Стой, соловей! Постой! - бросился уговаривать офицер, испугавшись за участь пленника, который, как он считал, много может порассказать о пугачевском лагере. Салават, словно опомнившись, отошел, вытер руки об одежду и скорчил гадливую рожу. - Рука об него запащкал, - сказал он, с презрением глядя на Семку. - Сукин сын! - повторил Семка, но в тоне его, несмотря на притворную злобу, была теплота. Он знал изумительную силу Салавата, и по тому, как Салават в кажущейся ярости сжал ему горло, он понял, что все поведение знакомца - сплошное притворство. Офицер понял Салавата иначе. В нем увидел он неумного, но верного пособника. - Твой отец тархан? - спросил он. - Тархан, старшина Шайтан-Кудейского юрта, Юлай Азналихов. - Здорово репортуешь!.. Ну, так ступай. Завтра чуть свет поедешь в Биккулову и всех соловьев с моей шеи свалишь. Ехать без передышки, пока кони идут! За все про все с тебя спрос будет. Все хорошо исполнишь - награду дадут. Взял в толк? - В толк, вашскородь! - Ну, поди. Утром пакет тебе дам для генерала Кара. Салават, выйдя из дома, где была канцелярия, спустился к реке. Холодная и быстрая, она спокойно стремила воды. Салават сел на берегу на большой камень. Он глядел в вечернюю воду. Туда упали уже несколько тусклых звезд. Невдалеке от того места, где он сел, лежала груда камней, поросшая кустарником. Ветер донес из кустарника голоса. - Коли под Оренбурх пойдем, там по логам уйти можно... Не идти же к царице в плен... Одним боярам лишь от того добро, а ты что за боярин? - уговаривал хриповатый голос. - Какое уж! Не боярин, да страшно. Две жены да трое ребят дома... Уйдешь к казакам - последнюю овцу заберут у них. - А как узнают? - Да как не узнать? Сотник на что? Салавата затем послал отец, чтобы он выслужил перед царицей свою вину. Он теперь первый доносчик будет на всех беглецов. Салават усмехнулся, слыша эти слова. - А вот погоди, мы его попытаем. Если так, то потеряет он голову по дороге. Узнай поди, кто убил! - Другого поставят, опять не слаще! Нет, боюсь я. Ты один на свете, тебе легче, а я детей пожалею. - К царице пойдешь? За заводчиков? - гневно спросил другой. И слышно было, как осыпался песок из-под его ног. - Коли так, прощай! Зря говорил я с тобой. Салават притаился за камнем. Мимо него в сумерках быстро прошел человек, другой нагонял его и бормотал что-то, оправдываясь. Все стихло. Только река молча катила воды, слегка плеща в берег. Салават никогда не умел думать молча. Его дума всегда была мутной, пока не находила своей песни, и только тогда, как песня, ровная и могучая, текла из груди. Салават сам не заметил, как начал петь: Несет Ак-Идель холодные воды, Батыр сидит на белом камне, Думает про царицу и царя, Про золото и про дуб. Если золото бросить в воду, Золото пойдет на песчаное дно. Если дуб бросить, дуб поплывет к морю... Думай думу, молодой командир, Думай думу, жягет! С реки прилетел ветер и принес холод. Салават вздрогнул и встал с камня. Царь обещал повесить заводчиков, Обещал царь казнить бояр... Салават пел это почти громко, но, подходя к пристани, опомнился и замолчал. Теперь, когда из манифеста узнал он наверно, чего хочет царь, надо было скорее решить, как действовать. Слова неизвестного за кустами взволновали Салавата. Надо было, однако, узнать, что думают те девяносто человек, которые пришли с ним, и что думает та тысяча с лишним людей, которые завтра пойдут вместе с ними. Многие ли согласны с теми, говорившими на берегу? Как узнать? Подслушивать самому? Велеть Кинзе тоже подслушивать и выспрашивать, а там... - Где ты был, Салават? Куда скрылся? - окликнул его Кинзя. - Мне надо сказать тебе, Кинзя, - прошептал Салават, обрадованный встречей. - Что сказать? - Мы не пойдем против Пугача, - сообщил ему Салават. - А куда пойдем? - удивился Кинзя. - Мы пойдем против царицы. - Так велел русский начальник? - спросил Кинзя простодушно. - Так велел аллах. И река то же сказала мне. И ветер с реки, и белый камень... Так сказала мне песня. Слушай, Кинзя! Царь обещал повесить заводчиков... А царица за них. Я не поведу народ за царицу! - Салават зашептал торопливо: - Нынче ночью ты говори со всеми... Спроси тихонько... Это бунт... Ты тише, смотри!.. Громко нельзя говорить. Завтра утром скажешь мне, что думает весь народ... - Ладно. - Кинзя помолчал. - Тебе не страшно, Салават? - Я разве баба? - вопросом ответил Салават. Но, несмотря на презрительность ответа, Кинзя признался: - А мне страшно... Большое дело... Страшное дело! ГЛАВА ШЕСТАЯ "Великий государь и над цари царь, достойный император..." "...Российского войска содержатель, всех меньших и больших уволитель и милосердой, сопротивников казнитель, больших почитатель, меньших почитатель же, скудных обогатитель, самодержавный Петр Федорович Всероссийский и прочая и прочая" наконец явился к народу, волей которого поднят был на гребень восстания не он первый в истории, и стал повелителем и вождем из простого беглого казака... Емельян Пугачев, названный Петром Третьим, осаждал Оренбург. Ставка его была в Бердской крепости, под Оренбургом. Сюда со всех четырех сторон стекался народ... По Москва, а Берда в те дни стала сердцем России. Еще не зная, что дальше делать, как быть и куда идти, только с верой в свою правду и силы народа, повстанцы копили мощь. Каждый день подходили сюда многосотенные подкрепления. Уже тысячные толпы вооруженных чем попало людей сошлись под знамена восстания, и перед ними пали крепости и городки: был взят Илецкий соляной городок, место каторги, где выпущены были колодники, взяты Нижне-Озерная и Сакмарская крепости, терпели осаду твердыни Урала - Оренбург, Губерлинск и Уфа, были захвачены медеплавильные заводы, редуты, острожки и многое множество сел, деревень и казачьих станиц... Смелый каторжник, многократный беглец, Афанасий Иванович Соколов, по прозванию Хлопуша, был одним из немногих, кто через сплоченный круг яицких казаков, окруживших "царя", пробился к нему, получил его доверие и по его поручению теперь завоевал крепости и заводы, поднимал людей на восстания. Заводские крепостные рабочие сотнями переходили на сторону "государя", стараясь помочь всеми средствами вооружению восставших. Петербург выслал войска против мужицкого царя. - Жена-то, жена - на мужа! - шептали в народе. - Ведь поп их венчал и читал из святого писания: "Жена да боится мужа"... Ну, баба! Генерал-майор Кар, назначенный главнокомандующим правительственных войск, собрал все, что мыслимо, по редутам и городкам Самарской линии, - орудия, ядра, порох, седых инвалидов, но, не надеясь на слабое войско, наскоро, несерьезно состряпанное без настоящего внимания, он потребовал подкреплений со всех сторон: из Казани и из Москвы - солдат, казаков - с Дона и "инородцев" - с Урала... Весть о том, что башкиры, собранные по приказу царицы, идут к генералу Кару, встревожила Пугачева. Он, человек, бывалый в боях, видавший их в битвах с немцами, умел оценить башкир как отчаянный, безудержный народ и предпочел их иметь на своей стороне, а не против себя. Он приказал написать манифест к башкирам на татарском языке. Когда татарин Идорка{213} составил его и перевел Пугачеву, царь, подумав, добавил: - Пиши ты, Идорка, к башкирцам еще такие слова: жалую вас землями, травами и лесами, реками и горами, порохом и свинцом, и живите, как звери степные, как рыбы в воде, как птицы в небе - по всей вашей вольной воле... - Доброй слова сказал, бачка! - воскликнул Идорка. - Не я сказал - батыр один в Питербурхе, когда я еще на престоле сидел, так мне молвил. Спросил я тогда его, чего ваш башкирский народ хочет, он мне так сказал, - пояснил Пугачев. - Доброй слова! - одобрил еще раз Идорка и принялся строчить. Еще манифест к башкирам не был размножен, как в Берду примчался гонец из башкирских земель и стал требовать государя. Когда привели его к Пугачеву, он рассказал, что он беглый солдат, а сейчас бежал с рудника, скрывался в башкирах и ускакал, когда по кочевкам явились солдаты собирать народ, по указу царицы, против царя. - Слыхал, - сказал Пугачев. - Башкирцы, тебе не во гнев, государь, не любят твоей благоверной супруги. Их можно к тебе привести. Пошли им письмо за своей рукою навстречу. - И приведешь? - Пугачев посмотрел испытующе. - Приведу! - подтвердил гонец. - Есть у меня там знакомцы. Наградив гонца сапогами, чаркой вина из своих царских рук и полтиной, Пугачев наутро отправил его с манифестом перехватить башкир, высланных властями Екатерины. Бывший беглец, а теперь личный царский посланец, Семка летел стремглав, поспевая к Стерлитамакской пристани, прежде чем туда явятся отряды башкир. Но тептярский сотник Давлетев выдал его, поймав на раздаче пугачевского манифеста башкирам и тептярам. Так Семка попал к Богданову в плен. После беседы с Богдановым и неожиданно подслушанного разговора на берегу Ашкадара Салават плохо спал. Он совсем не радовался тому, что офицер обещал передать ему еще тысячу человек. Огромная толпа чужих, незнакомых людей связывала Салавата. Обмануть двоих труднее, чем одного, но обмануть тысячу человек невозможно: кто-то из них да знает же пути на Биккулову и на Оренбург! Салават понял свою ошибку. - Дурак, - корил он себя. - Ты хотел быть умнее всего парода - и вот попался. Тысяча человек поведут тебя в войско царицы, и ты не сможешь от них уйти. Если бы ты не стал их начальником, ты бы мог скрыться один, а теперь, у всех на виду, тебе никуда не суметь убежать... Салават больше всего жалел о том, что не поделился ни с кем своим намерением идти к царю и заранее не сумел сложить вокруг себя кучку надежных людей. Утром Кинзя подошел к другу. - Не знаю, Салават. Все боятся. Никто ничего не знает... Кто говорит - надо за царя, кто - за царицу... За царицу хотят из страха, что жестоко усмирять потом будут... Салават велел приготовиться в дорогу, а сам зашел снова к Богданову. Асессор только что проснулся и завтракал. Напротив него сидел за столом писарь в очках. Салават заметил, как он вложил в пакет пачку бумаг и среди других - манифест царя, обращенный к башкирам, и потом запечатал сургучной печатью. - А, соловей! - встретил Салавата асессор. - Входи, входи... Вот тебе пакет. Передашь в собственные руки - слышь, в собственные! - генералу Кару... Вот пакет... - Асессор взял от писаря, осмотрел и зачем-то понюхал сургучную печать. - С тобой же пошлю и вчерашнего мужичонку - не задуши его. Живым генералу сдай. Теперь с богом!.. Кругом и марш!.. Салават вышел за ворота. Вместе с ним вышел асессор. Весь отряд в тысячу человек "инородцев" стоял на улице. - Одна сволочь! - сказал асессор. - Как они драться будут! Давлетов! - позвал он громко. Тептярский старшина выехал к нему. - Вот тебе начальник, Салават Юлаев. Не гляди, что он молод, зато удал. Он вас поведет куда надо. - Латна, вашескородье! - согласился старшина, исподлобья, угрюмо взглянув на Салавата, так нежданно ставшего выше его самого. - Ну, с богом, - отпустил асессор. Кинзя подвел Салавату лошадь. Салават вскочил в седло и тронул коня. Тысяча коней тронулись за ним, по десяти в ряд, с края каждого ряда ехал десятник. Сотня разделялась от сотни, впереди каждой скакал сотник. Рядом с Салаватом ехал капрал, тот самый, что приезжал на кочевку для набора башкир. Его солдаты держались с боков и позади отряда. Проехали мимо пристани. Развернулась степь. Салават дернул поводья и поскакал быстрее. Он не подал никакого другого знака, но за ним быстрее зацокали копыта тысячи коней. Следом за Салаватом, передней сотней, скакали его башкиры. Приняв начальствование над всем отрядом, Салават назначил сотником над своими Кинзю{215}. Он слышал ропот среди своих: "Сын старшины сына муллы поставил! Другим не верит..." "Боится измены, собака!" - ворчали втихомолку башкиры. Рядом с Кинзей, под надежной охраной двоих башкир, назначенных Салаватом, трясся на лошади без седла связанный Семка. Салават напряженно думал о том, как выбраться из своего почетного и тяжелого плена. Еще полсуток пути - и все будет кончено, тогда уже не уйти. Надо было спешить. Но как? Незаметно Салават удержал своего коня и сравнялся с Кинзей и Семкой, когда капрал отъехал покурить со своими солдатами. Пользуясь тем, что никто из окружающих Семку не понимает по-русски, Салават вполголоса обратился к нему: - Ты, Семка, где письмо государское взял? - За его рукой государевой припись - такое письмо где взять, как ты мыслишь? Сам государь мне дал, - сказал Семка. - Так, стало, ты сам его видел?! - Сам видел, - признался пленник. - Чего же государь тебе наказал? Зачем он тебе башкирско письмо дал?? Ведь ты не башкирец! - Вас, башкирцев, приводить к его царской руке послал... - Семка осекся, заметив, что капрал их нагоняет. Капрал и сам давно уже порывался заговорить с пленником, но опасался того, что Салават понимает по-русски. Семку он знал еще год назад, до побега его из солдатской службы, как знали и помнили Семку и все солдаты. Если бы Семка пал на глаза не Богданову и не вновь присланному в тот год поручику, а попался бы кому-нибудь из старых офицеров полка, то его бы разом признали, но Семке, что называется, повезло. Только что, дымя табачком, капрал говорил с солдатами именно о нем. Они узнали его и вместе с тем еще не узнали. Капрал догнал Салавата и Семку. - Семка, хошь табачку? - внезапно спросил он. - Милость твоя, Листратыч, то дай потянуть, - отозвался Семка, не таясь от капрала. - Ты, сказывают, затем и бумагу поднял с дороги, чтобы табачку покурить, - усмехнулся тот. - За тем-то и поднял, - подтвердил пленник. - А что в ней писано было? - спросил капрал. - Ты башкирца спроси, Салаватку. Ему давал барин читать - по-татарски ведь писана, - притворился незнайкой пленник. - Слышь, Салаватка, про что бумага? - обратился капрал к Салавату, свертывая цигарку для Семки. - Царь Петра письмо написал к башкирцам. Землю, волю дает, реку, лес, начальников убивать велит царь. - Какой же он царь, коль велит начальников побивать?! - усомнился капрал. - Они его тоже ведь не жалели, значит! - сказал Салават. - Точно, что не жалели, - признал и капрал. - А что же он одним башкирцам письмо прислал? Царь-то русский, а письмо башкирцам?! - Видать, он ко всем народам писал. У народов ведь разные нужды, - вмешался Семка. - Кому чего надо, того тем и жалует. - А сказывает начальство - не царь он, Пугач, беглый каторжник, рваные ноздри! - сказал капрал. - Тьфу, брехня-то! - не выдержал Семка. - Каки таки рваные ноздри?! Да я его, как тебя, видал! Образом благолепен, бородка, усы черноваты с русинкой. Очи кари, обычаем прост, аж до слез... - И грозен? - спросил капрал, уже поддаваясь искреннему тону пленника. - Кому-то и грозен, а кому-то и милостив. Люди разны, и милость и грозы под стать человекам! - Стало, письмо-то... Не на дороге нашел! - качнул головой капрал. - И говорил он с тобою, с солдатом беглым?! - Не токмо что говорил - из царских рук чарку я принял, - увлекся Семка, - за ручку с царем витался и лобызал его ручку, манифесты своею рукой он мне дал, а как в дорогу послал, то сам государь меня обнял и в уста целовал. - Мать честна! - удивился капрал. - Чай, медом пахнет, как целовал? - Водкой да луком. Дух чистый русский! - сказал Семка. - Поручика чин на мне нынче. - Ну, брешешь, Семен! Каков уж ты, братец, поручик?! Из беглых солдат - во поручики!.. Бога побойся, собака! - рассердился капрал. - Искали бумаг у меня господа, а заветную разыскать не сумели, - признался пленник. - На привале ты сам прочитай, покажу, то не скажешь - брешу!.. Капрал замолчал. Как ведь знать - не накликать бы лиха! Вдруг вправду был беглый солдат, а теперь офицер... благородие! - Хоша б посмотреть своими глазами на царский подпис... Эх ты! Не сберег такую бумагу - поручик взялся! - укорил капрал. - А бумага в бакете у Салаватки лежит, печатью ее припечатали да в бакет заложили, - утешил Семка. - Неужто вправду? - спросил капрал. Салават молча вынул пакет, показал капралу и спрятал обратно в шапку. - Мать честна-то! А что, кабы нам почитать? - заикнулся капрал. - По-татарски ведь писана - как ты читаешь! - со злостью откликнулся Салават, которого самого замучило желание открыть пакет и дочитать до конца запретную грамоту. - Ведь ты почитаешь, а мне-то по-русски скажешь, - с усмешкой сказал капрал. Салават не понял, притворно он так говорит или в самом деле хочет узнать, что в бумаге. А может, поймает на слове да и свяжет, как Семку. - А ты сам печать ломать будешь, с орлом, на бакете? - так же насмешливо спросил Салават, чтобы не понять, нарочно он говорит или вправду. - Дурак ты, я смехом сказал! Береги бакет, коли начальство тебе вручило! - поучающе заключил капрал и отъехал в сторону от Салавата и Семки. - В каком месте держать поворот на царску стоянку? - спросил вполголоса Салават у Семки. - За рекой Казлаир, - так же вполголоса буркнул и пленник. - Далеко еще? - Так ехать, то завтра в полдни доедем. Салават прояснел: впереди оставалась еще ночевка и ночная беседа со своей сотней. Если не согласятся с ним свои, то он рассчитывал бежать ночью к царю, захватив в провожатые Семку. Они остановились в селе при переправе через речку Мелеус. Избегая преждевременной встречи с войсками, под предлогом опасения от казаков, Салават запретил разжигать в поле костры, и вся тысяча человек разместилась у жителей, кроме тех, у кого были с собой для похода захвачены коши. Их было немного, почти у одних лишь башкир Салавата, оседлые же тептяри и мещеряки не везли при себе кочевого добра и устроились на ночь по избам, клетям, сеновалам и по овечьим закутам. Капрал и солдаты держали караул вокруг лагеря. Кинзя привел ночевать к Салавату в кош самых верных и молодых из тех, что прискакали к его кошу по первой вести о приходе солдат на кочевку. В кош Салавата поместили и Семку, и в темноте, под свист осеннего ветра и щелканье капель дождя по кошам, Салават открыл свой замысел кучке товарищей. - Жягеты, я был как тот листок, который хотел странствовать и призывал бурю на весь лес. Я думал, что дуб не сможет расти без меня и полетит по ветру за мной, и я чуть не сгубил вас всех, - сказал Салават. - Я задумал обманом вас увезти к казакам, к царю и чуть не выдал всех головой царице... - Зачем обманом? - спросил Салах. И Салават узнал голос того, кто в первый ночлег поутру шептался в коше. - Ты же нам рассказал про царя. Мы считали теперь, что ты ему изменил, и сами собрались уйти к царю. - Если б ты стал нас держать, тебе не уберечь бы своей головы, - поддержал Салаха Кильмяк. Тогда сказал Мустай: - Зачем нам царь! Пусть царь дерется с царицей. Выберем хана, как указал султан. Прогоним русских и станем жить, как отцы. Начался спор. Выставленные в дозор двое юношей бродили всю ночь под дождем у коша, чтобы не услышал никто из чужих этого спора. И до утра шел говор. Изредка Салават говорил с Семкой по-русски и переводил всем его рассказ о царе и о том, что в его войсках немало калмыков, татар, киргиз и башкир, сбежавшихся поодиночке... Сафар уговаривал тут же, ночью, бежать к царю, покинув отряд тептярей и мещеряков. Салават обратился к Семке: как думает он? - Чудак, - сказал Семка, - царю чем больше людей, тем лучше. Ты вот своих боялся, ан они все как надо решили и без тебя. Теперь вы все тептярей страшитесь, а тептяри, я чай, - вас!.. Как до реки Казлаир доскочем, тут надобе все порешить между всеми, а до того тептярей пытать - как они мыслят. Снова поднялся спор, и его прекратил только рассвет, когда поздно было бежать - их все равно могла бы настигнуть погоня. Дождь утих. Выглянуло серебряное осеннее солнце. В нем уже не было тепла, но всем казалось, что оно согревает, и ему улыбались... Тысяча всадников снова тронулась в путь. Сотня шайтан-кудейских башкир держалась теснее, шла менее стройно, чем все другие: среди башкир шелестел шепот, слышался тихий говор, словно глухое гудение весеннего улья. Салават был доволен и счастлив тем, что открыл свою тайну башкирам. Он перестал быть одиноким. Часто оглядываясь на свою сотню, он видел с каждым мгновением все больше и больше дружелюбных, сочувственных и понимающих взглядов. Он чувствовал, что его оберегают свои, близкие люди, что около сотни людей вступятся за него, если кто-нибудь посмеет поднять на него руку. Капрал подъехал к нему. - Слышь, Салаватка, Семка тебе показал заветну бумагу свою? - спросил он, стараясь, чтобы никто не услышал его слов. - Казал-то казал ведь, да я чего понимаю. По-русски бумага, - так же тихонько ответил ему Салават. - Ты возьми у него, я ее почитаю. - Сам возьми, - сказал Салават. Он поскакал стороной, оставив Семку наедине с капралом, а тот приблизился к пленнику. Салават наблюдал, как капрал взял у Семки бумагу и, читая ее, отъехал к солдатам. Держась настороже, Салават посматривал искоса, как капрал читает Семкину грамоту то с одним, то с другим из русских солдат. Вот он помчался рысью вперед, обгоняя всю тысячу воинов, вот он подъехал опять к Салавату. - Слышь, брат Салаватка, не шутки! В бумаге-то, знать, чего писано? - таинственно спросил он. Салават притворился, что он ничего не знает. - Ведь точно Семен-то Сергеич, поручик царской, его благородие - вон как! - Капрал ткнул в бумагу: - "Его величества тайному поручику". От царской руки, с печатью писано жаловать его и любить, корма и подводы давать, на постой пускать, от царских недругов и злодеев, бояр и генералов, его укрывать - вон чего! А заставам казацким, разъездам, пикетам, постам и секретам ему мешкоты не чинить, пароль и отзыв не спрашивать, всюду пускать!.. А мы-то с тобою в веревках его волочим!.. - Начальство велело ведь! - сказал Салават, еще но вполне доверяя капралу. - То ведь какое начальство! А то - государь! Ты в мысли возьми - го-су-да-арь! Ты гляди-ко, гляди - вот тут писано: "собственную руку к сему приложил..." Вон ведь как! - А что делать? - спросил Салават. - Веревки бы, перво, срезать, а то ведь сра-ам! В каторгу нас с тобою зашлют, в Сибирь загонят! - Бумага по-русски ведь писана, значит. Я ничего не знаю, а ты читал - тебе и веревки резать! - Эх, мать расчестна! - жарко воскликнул капрал. Он сам поравнялся с Семкой, склонился с седла и ножом перерезал веревки, которыми были связаны Семкины ноги под брюхом у лошади. Он обрезал также веревки у пленника на руках, отдал ему заветную бумагу, и Семка так, не сходя с седла, расцеловался со старым своим сослуживцем. До реки Казлаир оставалось уже проехать недолго. В голове Салавата не сложилось еще плана, что делать, когда отряд достигнет Казлаира. Вместо трезвого плана в мыслях его, как обычно, роились туманные мечты. Он принуждал себя что-то решить, что-то обдумать. Стягивал в узел непослушную мысль, но, как легкий дым, снова она расплывалась, превращаясь в мечту. Салават опомнился, услыхав в стороне в лесу выстрел. Как знать, что за выстрел? Может быть, это знак, может быть, окружают? Салават сунул руку за пазуху и сжал пистолет. Он был встревожен, но своей тревоги не передал другим. Выстрел оказался случайным и не повторился. "Может быть, это охотник с одного из русских хуторов", - решил Салават. Но этот же безопасный выстрел заставил его подумать о той встрече с войсками, которая предстоит, может быть, всего через час. Он удержал лошадь и, повернув поперек дороги, высоко поднял руку. - Стойте, жягеты! - крикнул он. Ряды смешались, кони сгрудились, положа морды на крупы передних. Заржали сошедшиеся мордами жеребцы, загремело разноголосое отпрукивание. - Тише! Я вам скажу... - выкрикнул Салават, но на последнем слове голос его сорвался и сердце забилось сильнее. Решено! Теперь уже некуда отступать. Он начал, а как примут его слова мещеряки, тептяри?.. Совсем недавно, в год рождения Салавата, еще свежа о том память, как тептярями и мещеряками был предан восставший Батырша{221} - сам мещеряк и верный мусульманин. Мещеряки и тептяри куплены русскими царями{221}; за свое смиренное подчинение, за вечную верность мещеряки получили в собственность земли, а тептяри, платившие прежде дань башкирам, освобождены от дани. Отряд состоял больше чем наполовину из тептярей и мещеряков. Решившись говорить, Салават сознавал, что через несколько мгновений может произойти свалка, что тептяри и мещеряки не послушают его и, может быть, он окажется связанным и как возмутитель будет казнен. Но уже поздно было остановиться. Салават привстал на стременах. - Жягетляр! - крикнул он пронзительно и тонко. - Русский начальник велел нам идти в Биккулову на помощь войскам царицы. Под Оренбургом стоят казаки царя... Тихий ропот, возрастая, прошел в толпе. Салават начал громче: - Царь и царица ведут войну между собой. За царицу идут заводчики, за царицу - помещики. За царя - казаки и весь бедный народ: русский народ, киргизский народ, калмыцкий народ... а разве мы хуже?! Снова в толпе пронесся неясный гул. - Царь обещал удавить всех заводчиков и приказчиков, перебить помещиков и командиров! - громко сказал Салават. - Бить! Не жалеть! - крикнули из башкирской сотни. Салават продолжал: - Царица строит у нас крепости, а если мы поможем царю - крепости разрушатся и мы будем жить на воле. - На воле жить! - раздались возгласы башкир. - Царь освободит от ясака. Все равно баба не справится с царем... Если мы пойдем за нее, нас же потом, когда царь победит, накажут! - Бунтовать хочешь? - выкрикнул толстый тептярский сотник Давлетев, обиженный еще ранее тем, что Богданов передал начальство над отрядом мальчишке Салавату. - Бунтовать хочешь? - И он, грозя кулаком, направил к Салавату коня, но столпившиеся вокруг своего командира шайтан-кудейские башкиры, которые стали ближе, готовые к стычке с солдатами и с самим шайтаном, загородили ему дорогу. Кинзя подъехал к Давлетеву вплотную и так же, как он, вытянул вперед руку со сжатым кулаком. Так стояли они, толстые и громадные, друг против друга, со сжатыми кулаками, сунутыми друг другу под нос. Была самая решительная минута: если Кинзя ударит Давлетева, тептяри ринутся на башкир; если же первый ударит Давлетев, не смогут стерпеть башкирцы. Все мгновенно подобрали поводья, все замерло, все готовы были по первому знаку ринуться в свалку, тем более страшную, что противники стояли грудь с грудью, что толпа вся уже перемешалась во время речи Салавата, кроме кучки в девяносто человек башкир Шайтан-Кудейского юрта, державшихся возле начальника. Салават покосился на солдат и увидел, что те вместе с капралом и Семкой отъехали к стороне, словно наблюдая, что будет, предоставив его самому себе. Да как могли бы они помочь ему, если бы захотели, если всего одна лишь десятая часть из отряда Салавата могла кое-как, кое-что понимать по-русски... Уже жеребцы Кинзи и Давлетева враждебно обнюхивали друг друга. Довольно одному из них куснуть другого - это все равно примут за нападение всадника и свалки не миновать. Настала тишина, но в тишине зазвенел вдруг раскатистый смех Салавата. Салават прыснул самым безудержным хохотом, показывая пальцем на обоих толстяков. - Бараны! - крикнул он и громче захохотал. - Ребята, бараны сошлись! И эти слова вдруг всколыхнули всех. Внезапно все увидали, что перед ними не грозные воины, стоящие друг против друга, а жирные упрямые бараны, застывшие в глупой пугающей позе. Тишина, которая наступила, но могла нарушиться исподволь, - напряжение ее должно было прорваться в грозу, в бурю, в гром. И оно прорвалось: буря смеха, широкие раскаты хохота огласили стоянку. - Бараны! Толстозадые! Ай-бай-бай-бай! - взлетали из бури отдельные выкрики, и снова колыхало окрестности раскатистым хохотом тысячи глоток, тысячи молодых здоровенных грудей. Кинзя и Давлетев, смущенные, разъехались угрюмо и молча, и вдруг жирный и краснощекий Кинзя затрясся мелкой дрожью, покраснел еще больше, узенькие глазки его еще сузились, и он захохотал сам пронзительным, тонким смехом. - Кишкерма! - крикнул Салават. - Тише, вы! Но этот бешеный смех не так легко теперь было унять; он перекатывался по всей толпе с места на место, гремел и грохотал то с одной, то с другой стороны. Наконец сама по себе буря стала утихать. Давлетев, красный от жирного затылка до рук, сжимавших узду, до рыжей бородки и белков глаз, замешался в толпу немногих сочувствующих. - Все за царя!.. Все на заводчиков!.. - выкрикнул молодой тептярь, проталкиваясь вперед, подъезжая к Салавату. Тогда Салават вдруг вспомнил про пакет, адресованный к генералу. Он вынул его из шапки, сломал печать и развернул манифест, который заставил его читать и переводить Богданов. - Слушайте все! Вот письмо от царя! - возгласил Салават. И все мгновенно утихло. Даже кони, смирясь, утихли, и только пряданье ушей да мелкая дрожь кожи на шеях и крупах еще выдавали их неулегшееся волнение - животные подчинились единой воле своих хозяев, и замерло все. - "Я царь, пришедший из тайных мест..." - начал громко и внятно читать Салават. И тут он вспомнил, что манифест обращен только к башкирам. Это могло погубить все дело. Нельзя было ставить башкир отдельно от всех других... Салават быстро нашелся: - "Все народы моей земли - башкир и татар, тептярь, мещеряк, чуваш и калмык - здравствуй!" - прочел Салават. - Здравствуй, бачка царь! - крикнул юнец-тептярь, подъехавший к Салавату и глядевший на него неотрывно восторженными, сияющими глазами. Салават улыбнулся. - "Жалую вас землей, лесом, водами, травами, порохом и свинцом, жалую вас вольной волей, живите, как звери степные..." - читал Салават, и голос его креп и звенел медью... Салават преобразился. Из юноши в одно мгновение он стал мужем. Сознание, что именем царя он читает свои слова, возглашает свою мечту, окрыляло его. За царя, написавшего эти слова к народу, он был готов сражаться один с тысячью воинов... И как бы звенящая медь призывала народы голосом Салавата: - "Ваших и наших противников - заводчиков и дворян, приказчиков и начальников - убивать без пощады. Всем, кто вас и нас принимает, даем милость, и вы давайте. Покорных не убивать, а врагам нашей воля смерть!.." - Смерть им! - подхватили кругом, и клич этот гремел теперь уже не из одних башкирских рядов. Крикнули многие из тептярей и мещеряков. Копья и топоры, луки, кинжалы, палицы взметнулись вверх над отрядом. Теперь капрал с солдатами вместе с Семкой подъехали к Салавату. - По-русски переложил бы - ведь всякому лестно послушать царское слово, - сказал капрал. - Семку спрошай! Он всякие письма знает. Царь ему много давал, - отмахнулся Салават от капрала. Но в тот же миг посрамленный раньше Давлетев вырвался из рядов и подъехал к капралу, считая, что между ним и Салаватом возникла распря. - Ты ведь начальник, сказать, благородьям, значит! - обратился к капралу тептярский сотник. - Начальник вот, молодой, - указал капрал на Салавата, - а я провожатый, сказать, поводырь, - пояснил он, не зная татарского слова. - Вот, вот, блыгадыр! - подхватил Давлетев. - Зачем нас сопливый малайка зовет к царю? Ты, сказать, по-татарски, башкирски не знаешь, а он ведь к царю всех зовет. А какой такой царь? Самозванец Пугач? - Отколе ты взял, что государь самозванец? - удивленно спросил капрал, как будто он в первый раз слышал такие слова. - Господин канцеляр говорил, сам Богдан: царь - не царь, мол, а беглый казак. За тем на него царица и зовет воевать. - Стар ты, сотник, - вот все и напутал! - вмешался Семка. - Царь вас звал воевать, а царицы нет. Вместо царицы сидит в Петербурге беглый казак!.. - Как так - беглый казак на место царицы? - отшатнулся Давлетев. - Вот так и сидит на троне. Ножки свесил да взбрыкиват, а сам с бородой! - поддержал капрал Семку. Давлетев махнул рукой и под смех окружающих с досадой отъехал к своим. Над отрядом стоял сплошной крик - в