дворца, рожденный в казачьей землянке, изведавший ратную жизнь, походы, побеги, плети, тюрьму и поденщину, исходивший и изъездивший многие тысячи верст по родной стране, он знал, чего хочет казак, чего хочет чувашин, татарин, русский мужик, запряженный боярским ярмом, чего хочет солдат, купец и чего хотят горожане... Но, стиснутый тесным кругом яицкого кулачья, желавшего из царя сделать только свое орудие, Емельян не мог развернуться во всю ширь. Когда он пытался делать по-своему, кое-кто из старых знакомцев ему намекал, что помнят его издавна. Старые знакомцы возле него встали стеной, которая отделила его от народа. Они держали его в плену угрозой разоблачить его самозванство. Сегодня, когда дошло до открытой стычки, он бросил свое самозванство и сам растоптал его перед их глазами, чтобы стать независимым и свободным от них... Он видел - они испугались его разоблачения. Но сам Пугачев все же понимал, что народ идет не к нему, а к тому, чье имя он принял. Он понимал, что признание в самозванстве отшатнет от него простые и преданные сердца многих тысяч людей, устремившихся на призыв гонимого и отверженного царя, чье имя вызывало в народе надежды на облегчение жизни. Он знал, что к башкирам, как и в другие края, из Петербурга послано увещание, провозглашающее его обманщиком своего народа. Участник прусских походов, Пугачев знал башкир как отважный и дерзкий народ. Известие, что царица посылает их против него, встревожило Пугачева. Прибытие Салавата в его лагерь было победой, но все ли башкиры за ним? - Верят, что я точной царь? - спросил он. Салават торжественно встал со скамьи. Он поднял палец и произнес почтительно, с ударением на каждом слоге: - Ваше величество, Петра Федорыч, тощный Пугач-царь!.. В первый миг Пугачев прояснел, но тут же осунулся снова, и борозда легла на его лоб. - Эх, брат, не то! - сокрушенно качнув головой, пояснил он. - Пугач-то не царь. Петра - царь!.. Салават со страстной досадой встряхнул его за плечо. - Ай, царь! Нам твой царский пашпорт не надо. Ты письма писал!.. - Салават вынул из шапки смятый и бережно расправленный манифест. - Чего я у Ереминой Курицы говорил, ты все тут писал... Вот твой и пашпорт царский!.. - решительно заключил он. - У Ереминой Курицы?! - удивленно переспросил Пугачев. Он не узнал Салавата. Столько лиц и имен перед глазами его протекло в последнее время, что он потерял им счет, хотя отличался способностью запоминать людей. - Хлопушу знаешь? Я с ним был... - напомнил Салават. - Ты был тогда?! - воскликнул обрадованный Пугачев, и Салават показался ему ближе и больше заслуживающим доверия. - Вишь, так и писали в письме, как ты говорил. Чего народ хочет, того царь дает... Верно, батыр... как бишь звать-то тебя?.. - Салават... - Ну вот, Салават... Хлопуша-то нынче не дома. Рад был бы... Любит тебя... Ты садись, садись, - дружелюбно захлопотал Пугачев, - сказывай, как там у вас, в башкирцах?.. - Нельзя, судар-государ, казаков пускать в Яицкий городок. Тебя народ ждет. Ваше величество народ звал? Куда теперь сам уйдешь? Нельзя народ бросать... - не отвечая на расспросы, горячо говорил Салават. - Казаки тебя обижают - айда в нашу землю. Последний малайка ружье берет, воевать будет... Старик воевать пойдет... Бабушка воевать будет... Осмелевший Трушка подошел к Салавату. Любопытно потрогал лук за его плечом. - Жян, - ласково пояснил ему Салават, - башкирский ружье такой, палкам стрелят... Судар-государ башкирцам другое ружье даст... Нельзя на Яик ходит! - заключил Салават, обратясь опять к Пугачеву. - Айда, едем держать казаков. Он почувствовал сам, что говорит смело и хорошо. Понял, что теперь уже не в шутку, не по мальчишеской песне про зеленую шапку, а в самом деле становится батыром и вождем. Пугачев молчал. Он не мог ничего возразить. Он понимал, что не время бросать осаду, когда через несколько дней в Оренбургской крепости будет стеснение в провианте и голод. Но что мог он сделать? В наступившем молчании с улицы слышались крики большой толпы. Мелькали факелы, шла возня... - Слышишь, батыр! - сказал Пугачев. - Теперь не унять, не воротишь... Поднялись все... - Нельзя уходить, - твердо сказал Салават. - Какая тебе вера будет? Скажет народ: "Царица, царь - все равно плохо!.." В сенях пугачевской избы послышался крик, возня, словно кого-то били. Встревоженный, вскочил Пугачев с кресла, торопливо заряжая пистолет. Трушка глядел растерянно и робко. Салават шагнул к двери, распахнул ее, выглянул в сени. - Кто там? - громко окликнул он. - Государя видеть хочу, не пущают! - отозвался голос. - Семка! - радостно воскликнул, узнав его, Салават. - Дежурный, впустить! - громко и повелительно приказал Пугачев, и Семка тотчас же бомбой влетел в дверь. - Измена, ваше величество! - крикнул он, падая на колени. - Атаманы народ смущают, сами на Яик идут, а прочим по старым домам велят... Куда по домам, когда люди встали?! По домам не ласка ждет - петля да плаха, а кому бог помогает, тому плети да кнут!.. - бойко заговорил Семка. - Неужто, ваше величество... - Помолчи, сорока, - остановил его Пугачев. - Яким! - властно позвал он, вдруг снова преобразившись. Усталости как не бывало. Он опять распрямил плечи, глаза его сверкнули волей и твердостью. Давилин вошел в горницу, остановился у порога, не смея поднять глаз, по голосу Пугачева почуяв приближение грозы. - Кто народу велит по домам идти? - строго спросил Пугачев. - Ведь я никому не велел до указа! Яицкие главари так легко отступили и сдались под натиском Пугачева только по внешности. Они рассчитывали на то, что страх, посеянный ими в массе казачества, уже совершил свое дело, что, хочешь не хочешь, бегство на Яик теперь не сдержать никакой силой. Изъявив покорность "царю" и потеряв в столкновении с ним Дмитрия Лысова, они рассчитывали на то, что через три-четыре часа Пугачев им сдастся. Не оставаться же ему в покинутой Берде! Они посадят его в карету и увезут под своим надежным конвоем. Им не нужна была Русь, освобожденная от помещичьего ярма. Что им в том, что крепостные пахари пухнут от голода, что им в том, что в заводах и шахтах жизнь хуже каторги!.. Забраться на Яик, предъявить Петербургу свои требования: отдать казачеству реку Яик с верховьев до устья, сохранить выборную по воле казачества старшину, отказаться от присылки на Яик атаманов из Петербурга, освободить казаков от службы в регулярных войсках... За половину уступок со стороны царицы они головою выдали б самозванца, уверив "матушку императрицу" в том, что Емелька их обманул "воровством" по их неразумению и темноте... Оставшись один после ухода атаманов военной коллегии, Емельян тоже понял, что весь его спор был бесполезен. По скрипу возов, по гулу на улицах в непривычный ночной час он понял, что яицкие главари все-таки победили его, хотя и ушли с видимым смирением и внешней покорностью... Он смотрел бы на все сквозь пальцы, предоставив событиям совершаться и отдавшись на волю течения. Но настойчивые речи Салавата, а вслед за тем требовательный голос "тайного государева поручика" Семки всколыхнули в душе Емельяна новый порыв к борьбе. - Народ уже потек, надежа. Ведь как его остановишь! - развел руками Давилин. - Твоя голова в ответе. Созвать коллегию в сей же час, - приказал Пугачев. Под окнами раздались громкие споры и крики. - Узнай, что там, доложи, - вдогонку "дежурному" крикнул Пугачев. - Я узнаю, - сказал Салават. Он вышел на высокое "дворцовое" крыльцо. Лавина народа текла по улице к "царскому" жилищу. Перед крыльцом суетливо метались казаки. Денис Шигаев, Коновалов, Овчинников торопливо вполголоса совещались с Давилиным. - Скажи - башкирцы да тептяри бунтуют, грозятся на государя... - сказал Коновалов Давилину, не заметив Салавата. Давилин стал ему что-то шептать. Пара коней рысцой из-за угла вывезла пушку, поставила возле крыльца, пушкарь с дымящимся фитилем совещался с помощником. Из темноты молча пробежали стеной казаки, в соседнем дворе послышался топот коней... команда... Салават понял все, что творится... Вбегающий на крыльцо Давилин грудь с грудью столкнулся с ним. - Башкирцы бунтуют, - сказал он на ходу Салавату, не узнав его в темноте. Салават вместе с ним вошел к Пугачеву. - Государь, измена! Башкирцы бунтуют, грозят на ваше величество... - крикнул Давилин. - Судар-государ, - прервал его Салават, - Коновалка велел из пушки в башкирцев палить! Коновалка измену делат! Пушкарь у царского крыльца пушку ладит... Айда, вместе идем, ты башкирским людям свое слово скажешь! - Идем, - решительно обронил Пугачев, надевая шапку. - Трушко, ты останься дома. Сема, ты с ним, с Пугачонком... - Государь, головы своей пожалел бы, нужна народу! - воскликнул Давилин с мольбой. - Идем, Салават, - словно не слыша его, сказал Пугачев. - Дежурный, коня! Спокойствие овладело им. Он умел говорить с толпой. Терявшийся до истерики перед кучкой людей, с которыми приходилось хитрить и искать лазеек, Пучагев был твердо уверен в себе, когда выходил к тысячным толпам народа. Для них он был желанный и жданный их государь, повелитель и вождь. Перед народом он не лукавил ни в чем, сердцем был с ним, и голос его был тверд и спокоен, когда говорил он с народом. Салават восхищенно взглянул на высокую грудь царя, на уверенно поднятую голову в казачьей шапке, сдвинутой набекрень, на тяжелую, твердую поступь. Давилин накинул ему на широкие плечи богатую, крытую темно-вишневым сукном шубу. Трофим подал саблю... - Пушку убрать! - громко скомандовал Пугачев с крыльца. - Изменник ты, Коновалов, в кого хошь налить?! И, обратясь к Давилину, резко напомнил: - Сказано - дать коня! Пушка, стуча колесами, мгновенно скрылась за поворотом. Из темноты подвели под уздцы двух коней. Пугачеву всегда подавали двух лошадей под седлом. Ширококостный и мускулистый, хотя и не отличавшийся полнотой, он быстро утомлял лошадей. На этот раз не предстояло дальней езды, и Пугачев кивнул Салавату. - Садись. - Царский ведь жеребец, - почтительно возразил Салават. - Садись! - настойчиво произнес Пугачев. Четверо казаков с оружием в руках окружили их, пятым вскочил на седло "дежурный" Давилин. У двоих казаков в руках закачались зажженные фонари. Отблеск огней сверкнул на лезвиях сабель, на стволах ружей, на бляшках сбруи. В конце улицы стоял глухой гул: казаки оттесняли толпу в темноту ночи между двумя рядами домов и длинных заборов. Толпа волновалась. Пугачев услыхал гортанные звуки невнятной и чужеродной речи. - Ваши? - спросил он, склоняясь к Салавату. - Наши. Они подскакали вплотную к толпе. Здесь шла молчаливая давка. Казаки древками пик преградили улицу поперек. Толпа рвалась, но не могла сломить крепкой казачьей стены. Озлобление толпы накалялось задорными криками, долетавшими из далеких задних рядов. Вот-вот заварится жаркая свара... - Кто не пущает народ к своему государю?! - выкрикнул Пугачев, подъехав к толпе. - Бунтуют башкирцы, ваше величество, - четко отрапортовал хорунжий. - На вашу персону грозятся... - Врешь, собачий ты сын, не одни башкирцы - и заводские на вас, изменников. Ты царю не клепи! - откликнулись из толпы. - Пики убрать! - приказал Пугачев. - Яшагин* царь Петра Федорыч! - выкрикнул Салават. - Яшагин! ______________ * Яшагин! - Да живет! Да здравствует! - Яшагин! - подхватила толпа и хлынула в улицу, заливая ее и смешав ряды казаков, по приказу царя убравших свои пики. Салават выхватил горящий фонарь из рук казака и поднял его, освещая лицо Пугачева. - Жягетляр! - крикнул он и обратился к толпе по-башкирски: - Здесь перед вами великий царь, знающий все сердца, славный, милостивый и отважный. Я, Салават, начальник башкирских войск, говорю вам: слушать во всем царя. Он, как отец, хочет для всех народов мира и счастья. - Яшагин цар Петра! - крикнул рядом толстый Кинзя. Толпа подхватила его клич. - Многие лета царю Петру Федорычу! - раздался из толпы голос того, кто кричал о заводских рабочих. - Ур-ра-а! - подхватили русские. - Ур-ра-а! - закричали и казаки, и простой этот клич передался башкирам и тептярям и прокатился по всей толпе. Пугачев снял шапку перед народом. - С чем пришли, дети? - спросил он толпу. - Наста киряк, балалар'м? - перевел Салават вопрос. И тогда прорвалась разом из всех грудей тысячеустая, пестроголосая жалоба: - Измену затеяли казаки. - Пошто на Яик собираются? Нас покинуть!.. - Сами звали вставать, да пятки подмазали салом! - Негоже тебе так, Петра Федорыч, наш ты царь, не боярский - пошто допущаешь измен от казаков?! - внятно сказал длиннобородый седой старик, вытолкнутый толпою вперед. - Ты кто, батюшка? - спросил Пугачев. - Рудоплавщик, надежа-царь. Ходоком от заводу прислан к тебе. В поклон пушку да десять ядер привез. Заводские мужики повелели тебе сказать, что животы за тебя положат. Иди, хочешь, к нам - не дадим в обиду. Пушки сольем, сабли скуем, пики... Ан ты от нас на казачью сторону хошь уходить! А нас на расправу бросить. Пугачев осмотрел толпу. Высокие остроконечные шапки, ушастые шлемы с меховыми назатыльниками, падающими на плечи, доспехи из лошадиных шкур, с гривами, развевающимися вдоль всей спины воина, гнутые луки за плечами, боевые топоры... Молодой башкирин приблизился к Салавату и горячо говорил ему на своем языке. Толпа башкир и татар одобрительно рокотала в поддержку его слов. - Чего говорит? - спросил Пугачев Салавата. - Сказыват - лучше ты, государь, вели казакам нас насмерть побить, чем бросить башкирский народ... Когда в Яицкий городок пойдешь - на дороге ляжем... топчи лошадьми - нам хуже не будет... Нам как без тебя воевать? Вешать, казнить будут нас, деревни пожгут, детей убьют, женщин... Пугачев махнул шапкой - и все утихли. - Слушайте, дети! - громко сказал он. - Я, ваш государь, словом своим и именем божьим вам обещаю: никто не пойдет в Яицкий городок. Казаки, развязывай ваши возы! Тут будем стоять. Ладно ли, дети, указал? - обратился Пугачев к толпе башкир и татар. - Ярар! Ладно! - ответил за всех Салават. - Многие лета живи! - крикнул Давилин, делая вид, что казаки рады, как все, царскому повелению. - Здравствуй, наш государь! - подхватил Овчинников. И толпа работных людей и крестьян, десятитысячная толпа откликнулась кличем восторга и торжества. Народ победил-таки яицких вожаков... ГЛАВА ТРЕТЬЯ Целую ночь просидел Салават с царем. В соседнем покое посапывал молодой Пугачонок. Давилин спал у порога, загородив своим телом вход в "дворцовую" горницу. Единственная свеча оплывала с треском, и сало с нее стекало на скатерть. Перед Пугачевым стояла старинная серебряная чаша, наполненная вином, но он не пил, увлеченный беседой о вольном народе, который сегодня помог ему покорить казаков. Царское слово, сказанное перед многочисленной толпой, не могло быть нарушено. Царь не мог стать обманщиком, - это было ясно и казачьим вожакам, которым оставалось молча досадовать, что народ раздавил их заговор. Бродяжная жизнь Пугачева много кидала его по России, но никогда не приходилось ему добредать до башкирских кочевий, побывать на горных заводах Урала. Вот почему, отправляя к башкирам свой манифест, он держался слов Салавата, сказанных в доме Ереминой Курицы, и потому же во всем, что касалось жизни заводов и заводских крепостных людей, положился он на Хлопушу. В те дни, когда Салават прибыл в Берду, Хлопуша, переходя по заводам Урала, приводил их в покорность царю. Заводское население охотно его принимало. Петр Третий в короткое царствование издал указ, который прельщал крепостных рабочих. Смысл его заключался в том, что заводчики не имеют права покупать крепостных крестьян, а должны "довольствоваться вольными наемными но паспортам за договоренную плату людьми". Этот указ, подсунутый дворянами, желавшими защититься от растущего засилья купцов, был подписан Петром без мысли о том, что от него получат сами рабочие. Но, как и другие законы и указы, этот указ заводчики не выполняли, и заводской работный народ много лет нетерпеливо ждал возвращения царя, который накажет хозяев за ослушание. В беседе с Салаватом Пугачев подробно расспрашивал о жизни и нуждах башкир, о земельных спорах с заводами, о захватах земель и лесов. - Тебя, батыр, за твою заслугу - что первый войско ко мне привел - жалую я покуда полковником, а там время придет, побьем супостатов и по-иному поладим - тогда уж своим, башкирским домком заживете и чин тебе будет иной: князь, что ль, мурза али хан - как по-вашему лучше. Ну, нынче такого званья нельзя давать: на войне все в военных чинах, вот и ты военный - полковник, - повторил Пугачев. - Латна, полковник будем, - скромно согласился Салават. Название военного чина ему не говорило ничего. - Поедешь ты, Салават, в башкирские земли - и всех подымай, - указал Емельян. - Зови башкирцев ко мне на службу. Вы меня сговорили под Оренбурхом остаться - стало, подмогу давайте: крепости брать и жечь, форпосты, редуты - все жечь, солдат подымать с собой. Коней для войны мне гоните. Конь на войне опора. А еще - упаси тебя боже русских людей обижать, церкви их грабить... Коли люди приклонны, волос чтоб не упал с их голов, а кто враг - поп, мулла, офицер, воевода, заводчик, помещик - казнить лютой казнью без страха. Я сам указал... Слышь?! Салават молча кивнул. - А добрых и верных обидишь - тебя повешу, не посмотрю, что полковник... Уразумел? Таков на войне закон... Они сидели до петухов. Наутро без спутников выехал Салават обратно в родные края поднимать башкир в помощь царю. Салават получил от военной коллегии полковничий знак - золотого широкого позумента на шапку, мисюрку с булатным назатыльником и кольчужною сеткой, с царского плеча сам Емельян подарил ему на дорогу кольчугу, саблю с соколом, чеканенным золотом на рукояти, и пистолет. Лук и колчан, полный стрел, дополняли убранство. Кинзя, оставшийся при Пугачеве, прощаясь, дал Салавату тяжелый дубовый сукмар. Салават скакал снова к родным селениям. Навстречу ему летела зима. Дороги запорашивало снегом, снегом залепляло лицо, слепило глаза, но на душе у Салавата было радостно. Он представлялся себе самому похожим на тех воинов, о которых народ рассказывал сказки и пел песни... Дороги Урала были безлюдны. Вечерами за путником раздавался протяжный звериный вой, мелькали злобные огоньки волчьих глаз. Тогда Салават нахлестывал пуще коня и спешил к какому-нибудь аулу, чтобы пристать на ночлег... Дня через два подъехал он к Стерлитамакской пристани, где издали увидал сожженную канцелярию, виселицу с печальными останками казни, много покинутых жителями домов... Здесь могли спрашивать бумаги, могла быть и воинская застава, и Салават круто свернул вправо, через лед Ак-Идели объезжая пристанский городок. Лес и горы обступили его. Поднялась непогода, снег залеплял глаза, заносил едва видимые горные тропы. Кони всхрапывали, скользили по заснеженным камням, спотыкались... Впору хоть возвращайся назад!.. Если ночь застанет в лесу среди гор, вдалеке от людского жилища, стаи волков нападут на одинокого всадника, я никто никогда не узнает о бесславной смерти молодого певца... Вдруг в стороне от дороги услыхал он возгласы и топот сотни коней. Салават выехал наперерез отряду. Молодой командир подъехал ему навстречу. Богатство сбруи Салавата, видимо, поразило его. - Стой! Останови людей! Сердце Салавата сильно забилось: если бы воины оказались верными царице, ему грозила бы гибель. Он был один. - А ты кто таков? - воскликнул запальчиво юноша. - Юлбасар* несчастный... Мы не купцы, а воины. Как бы не растерять тебе подков, удирая!.. ______________ * Юлбасар - разбойник. - Я тот, кому повелено встретить тебя, - ответил с важностью Салават. - Останови воинов. - Он старался держаться спокойнее и уверенней. - Стой! - крикнул всадник отряду. Башкиры остановились. Всадник подъехал к Салавату. - Как тебя зовут? - спросил Салават. - Сотник Акжягет, сын старшины Клыч-Мурзы Алакаева из Катайского рода. А ты кто таков? - Я Салават, сын старшины Юлая Азналихова из рода шайтан-кудеев и царский полковник. Куда ты ведешь отряд? На Стерлитамакскую пристань? Царь указал не ездить туда, а ехать к нему против царицы. Вот бумага. - Салават вынул из-за пазухи пугачевский манифест. - Я прочту воинам. Вот, гляди, мое царское письмо. Он протянул Акжягету написанную Кинзей грамоту Пугачева о пожаловании Салавату за верную службу чина полковника. Акжягет внимательно читал лист. Потом приложил бумагу к сердцу и передал ее Салавату. - Прости, туря*. Я не ждал, чтобы полковник, как разбойник, ездил в одиночку в лесу. Жягетляр, - крикнул он воинам, - слушайте! Царский полковник прочтет вам письмо государя. ______________ * Туря - начальник. Салават подъехал к отряду и стал читать. Горячие слова о звериной воле, о степях, лесах и водах взволновали и зажгли башкир. Кличем восторга встретили они письмо. Видя успех, просиявший радостью Салават передал Акжягету еще два листа, чтобы он читал встречным, и приказал ехать к Оренбургу, в Бердскую слободу, минуя Стерлитамак. Он попрощался с отрядом и двинулся дальше. Непогода крепчала, снег заносил дороги и тропы. Сгущалась ночная тьма, и в горах уже послышалось завывание волчицы, когда Салават увидал мелькнувшие огоньки. Что за селение, он не мог разобрать в темноте, но это было человеческое жилье, тепло и ночлег для себя и коней... Салават решительно повернул на огни. Он постучался в окошко у крайней избы селения. - Кто стучит?! - окликнул хриплый суровый голос. - Прохожий! - сказал Салават давно позабытое слово, которое много раз говорил Хлопуша, просясь на ночлег. - Прохо-ожий! - осветив его фонарем, протянул хозяин. - Каков же "прохожий" о двух конях! Прохожий, кто пеше ходит! - Проезжий, что ли, сказать! - поправился Салават. - Проезжий? Ну ладно, входи. А ведаешь, малый, что ныне прохожих-проезжих пускать по домам не велели?.. - сказал хозяин. - Да ладно, не стой, входи, - поощрил он гостя, когда заметил его колебание. - Мало кто там чего не велел - не пропасть человеку в эку погоду! Гостеприимный хозяин был табынский кузнец Иван Кузнецов{285}. По обычаю городов и селений, поставив кузницу на краю, чтобы от огненного ремесла его не случилось людям пожара, он жил и сам на краю Табынского соляного городка. - Ишь, снегу-то сколь! - приговаривал он, пока Салават вытряхивал шубу. - Постой, я коней под навес, а сам-то ты в избу иди, обогрейся. - Аксютка! Бог гостя послал. Собирай вечерять, - окликнул хозяин, подтолкнув гостя в дом. Салават вошел в теплую избу, освещенную фитильком, плававшем в воске. Молодая девушка встала ему навстречу. - Здравствуй, хозяйка! - сказал Салават. - Здравствуй, гость! Чай, прозяб, непогода какая! - приветливо отозвалась она. - Шубу скидывай, да к огоньку, погреться! Поставив коней и задав им корму, хозяин вошел в избу и только тут увидал, что гость его - воинский человек. - Э-э, тебе, господин, явиться бы к коменданту, - сказал он. - Небось ты на Стерлинску пристань едешь! Салават утвердительно кивнул. - А слышал я - Стерлинску пристань сожгли непокорные люди да весь канцеляр погромили, - несмело сказал кузнец. - И я ведь слыхал, - подтвердил Салават. - А куда же ты поедешь? - удивился кузнец. - Поеду другой канцеляр искать... - неопределенно ответил Салават. - Ведь чуть не пропал! - постарался он отвести разговор от опасной темы. - Такая погода, беда! Дороги не видно, лошадь устал... Едва огонек увидал... - Тут сотня башкирцев недавно проехала, к Стерлинской пристани тоже дорогу пытали, - вставила дочь кузнеца, ставя на стол еду. - Сотник такой молодой, сын старшины Акжягет, - подхватил Салават, - жеребец его белый, сам в белой шубе... - Его догоняешь, что ли? - спросил кузнец. - Ага, догоняю, значит, - кивнул Салават. - Садись-ка к горячей похлебке с мясцом, посогрейся, - позвала молодая хозяйка. Все взялись за ложки, ели в молчании. - А все же тебе к коменданту бы надо явиться, - сказал вдруг кузнец. - Тут ночью, бывает, разъезды наедут, смотрят прохожих. Узнают, что сам по себе на ночлег поставил, в тюрьме загноят... Обогреешься - я провожу к коменданту. Салават промолчал. Кончив есть, кузнец встал от стола. - Собирайся, - позвал он Салавата. - Я деньги даю за постой, - возразил Салават. - Рано утром поеду. Зачем комендант беспокоить? Чай, спит! - Не беда - и разбудим! А то у ворот городка, на заставе у солдат, заночуешь. Не бойся, у них там тепло! - успокоил кузнец. - Ну ладно, хозяин. Ты дома сиди. Я сам к коменданту поеду. Сиди, сиди... - сказал Салават, но голос его чуть дрогнул. Он решил обмануть кузнеца и выехать в снежное поле, несмотря на буран. - Ведь вона как лепит! Ты так-то собьешься с пути. Я тебя с фонарем провожу, - настойчиво предлагал хозяин. - Да, батюшка, я и сама! Ведь путь недалекий, - готовно сказала Оксана, - а я посижу у Машутки, оттоле меня проводят. - Ну, сойди, что ли, ты, - согласился кузнец. Девушка мигом оделась, взяла фонарь. Во дворе под навесом она отвязала коней Салавата, вышла за ворота. - Ну, ты, девка, прощай! Не ходи провожать-то. Я сам, - сказал Салават и, живо взлетев на седло, круто поворотил коня в поле. - Стой! Стой! Не туды! Скуломордый, куды ты поперся?! - отчаянно закричала Оксана, схватив под уздцы заводную лошадь. - Постой, я словечко скажу. Салават задержался. - Нельзя тебе, что ли, к коменданту? - тихо спросила она. - Значит, нельзя, - так же вполголоса признался ей Салават. - Куды же ты поедешь-то, глупый?.. Слезай с седла. Я батюшке ничего не скажу, заночуешь. Слезай, говорю! Салават подчинился. - Иди за мной, - позвала хозяйка. И они повели лошадей через двор в небольшую калитку, которой кузнец проходил прямо из дома в кузню. - Коней мы привяжем тут, а сам ты на сеновале поспишь. Не простынешь, я чаю? - лукаво спросила она. - Согреть приходи! - отозвался он дерзкою шуткой. - Вот я те согрею! - Оксана внезапно толкнула его в сугроб. - Согрелся?! Тепло?! Горячо?! - приговаривала она, вмиг залепив его снежками и пустившись бежать через двор. Салават побежал за ней, она скользнула за столб навеса. Салават не отстал, девушка обежала вокруг столба. Салават поскользнулся. Она засмеялась. - Упадешь - держись за земь! - Ничего, не падам! - смеясь, отозвался он, продолжая ее преследовать. Девушка увлеклась. Она бегала от него, хоронилась за столбы, но не убегала в избу - ей нравилась игра. Внезапно она опять залепила ему лицо снежком. Он, присев на корточки, черпнул пригоршню снега. Она набежала, столкнула его в сугроб, но не устояла сама. Шуба ее распахнулась, теплом и запахом трав пахнуло на Салавата. Чувство верности женщине было ему чуждо. По законам ислама можно иметь семь жен. Эта была иная, чем башкирские девушки. Те были свои, в привычных нарядах, с привычным родным языком. Скромность, предписанная пророком, хотя не закрыла чадрами башкирских женщин, но заставляла их быть покорными, тихими, молчаливыми... Эта была как огонь. И Салават зажегся... Она запахнула шубу, вскочила, рванулась бежать. Салават изловчился, схватил ее и понес. - Пусти, скуломордый, пусти, - зашептала Оксана. - Пусти, медведь. - Медведь не пускат ведь девку!.. - шепнул Салават. Он поднялся с нею на сеновал. Дыхание его прерывалось, сердце билось, как будто в сражении. Она отталкивала его, стараясь не зашуметь, не зная сама, всерьез или в шутку, рвалась от него и тем еще больше дразнила. - Пусти меня, батыр, пусти - закричу... - Кричи! - громко сказал Салават, позабывшись. Она закрыла ему ладонью рот. - Тише, тятька услышит, - шепнула она с лукавством. Он зажал ей рот поцелуем. Они забыли, что на дворе мороз. Прошло уже много времени, когда испуганная чем-то лошадь кузнеца, шарахнувшись по конюшне, вывела обоих из забытья. - Пусти, пусти, батыр... Ой, горе мое! - забормотала девушка, отрезвев. - Как тебя звать - Абдулка? Пусти, Абдулка... - Меня зовут Салават, я полковник царя Петра, - отвечал он. - Едем со мной. - Куда я поеду?.. Ты меня завезешь да бросишь. - Зачем бросать?! Айда со мной... - А ты холостой, полковник? - Зачем? Одна жена есть дома, в деревне. - Есть?! - Одна только... Она зарыдала, дрожа всем телом. - Чего ты?.. Едем со мной. Еще жена будешь! - Уйди, погубитель! - возмущенно, в слезах, шептала она. - Хто тебя губитил?.. Я не сказал - холостой. - Уйди! - крикнула она. - Пусти меня... Тятька узнает - убьет! - Она соскользнула с сеновала и скрылась в снежной мути. Салават очнулся уже на рассвете от громкого стука в ворота. Он затаился. - Кто та-ам?! Кто та-ам?! - кричала Оксана. Потом услышал он мужские голоса во дворе, о чем-то спорили, что-то кричали в избе. Салават держал оружие наготове, ожидая, что вот придут и сюда, к месту его ночлега. Он слышал, как кузнец вывел пару своих лошадей и запрягал их в сани. К отцу подошла Оксана. - Куды ж тебя, тятя? - спросила она. - Вишь, куды-то с обозом, а может, в Уфу, - сказал он. - Да ты, Аксютка, не бойся. Избу запри, поживи у крестной, покуда вернусь. - Неужто тебя на войну?! - спросила она со слезами. - Какой уж я воин! Отпустят... Небось все деревни кругом обобрали, то им и обоз большой нужен. - Эй, хозяин, ты скоро? - крикнул мужской голос откуда-то от ворот. - Как споро, так скоро! - ворчливо отозвался кузнец. - Давай шевели-ись! - скомандовал тот же голос. И Салават услыхал, как кузнец понукал лошадей. Это был провиантский отряд, наехавший из Уфы. Возле самой Уфы уже начали появляться летучие отряды башкир, восставших помещичьих крестьян, беглых с заводов работных людей и беглых солдат. В Уфе что ни день ожидали появления больших полчищ мятежников, готовились к отражению приступов и долгой осаде. В ожидании осады и высылали из города фурьеров с сильными отрядами солдат для реквизиции провианта по деревням и сельским базарам. Уфимское начальство рассчитывало сделать большие запасы в городе, на случай осады. В эту ночь из Табынского городка собрали с подводами всех обывателей, велели запрячь всех обывательских лошадей, у кого было по две и по три коровы, тем оставили лишь по одной, остальных привязали к саням и погнали по Белой вверх - по направлению к Уфе. - Вылазь, что ли, царский полковник! Воин отважный, вылазь! - услыхал Салават злой и крикливый голос Оксаны. - Ушли? - тихо спросил он. - Ушли, выходи, - сказала она. - И тятька ушел? - спросил он, спускаясь по лестнице. - И тятька ушел, и коней уведи и корову... А что же ты, царский полковник, не приказал им отставить? Где же твой приказ? Ишь, ружья-то сколь при тебе. Другой бы стыдился сидеть, когда народ обижают, а ты, знать, не знаешь стыда! Эх ты! Тебе только девичье счастье губить - то твоя царская служба!.. - Ксанка, послушай, - сказал Салават. - А что тебя слушать, - со злыми слезами перебила она. - Что мне слушать?! Хлеб, скотину позабирали, сани, коней и самих-то погнали невесть куда!.. Что же твой царь не вступился? Полковник?! А где же солдаты твои? - Моя лошадь цел? - спросил Салават, который всегда неправильно говорил по-русски, когда бывал в раздражении или досаде. - Твоя цел! - передразнила Оксана. - Лошадь твою сберегла и тебя самого сберегла, а вот батюшку своего сберечи не сумела. Что там с ним подеют?.. - Ладно болтать! Где мой лошадь? - оборвал ее Салават. - Ух, и-ирод! Все твой где, где тво-ой! Возьми, там стоят, где поставил, да чтобы и духом твоим не смердело тут, нехристь проклятый!.. - Ксанка, Ксанка, зачем ругаешь?.. - взволнованно пробормотал Салават. Он понимал ее злость и обиду, но утешать у него не было времени. Он отвязал одну из своих лошадей, сбереженных лишь потому, что они были поставлены сзади кузни и их не видали солдаты. - Возьми другой лошадь себе! - крикнул он девушке и, не взглянув ей в лицо, вылетел за ворота. По свежему снегу только в одну сторону, вверх по Идели*, лежала дорога, по которой солдаты погнали обоз. ______________ * Словом Идель как именем собственным - Река - башкиры называют Ак-Идель - реку Белую. Салават пустился по ней же, поспешая к родным местам. На пути лежало большое село Камышлы, где съезжался богатый базар. Невдалеке от него Салават встретил скачущих от базара людей. У них на санях были рыба, баранина, сено, и все возы, словно без клади, рысью мчались с базара. - Что случилось? Куда вы? - спросил Салават у встречных. - Солдаты там все забирают! - крикнули на ходу хозяева возов. Салават лишь на миг задержался и вдруг подхлестнул коня и смело пустился к селу... Все село Камышлы стонало. Кричали мужчины и женщины, лаяли и завывали собаки, ревел выгоняемый из дворов крупный и мелкий скот. Солдаты вязали возы с тушами мяса, отгоняли живой скот, оцепляли возы с сеном. Владельцы отобранного провианта и фуража, плача в голос, молили офицера отдать деньги. Но он вместо денег строчил расписки, положив бумагу на спину услужливого солдатика... Сидя верхом, Салават видел всю площадь и что творится на ней. Это был конец "удачной" экспедиции провиантского отряда. Груженые возы под конвоем солдат двинулись от базара. Салават, несмотря на мороз, сбросил с себя шубу и в воинском доспехе предстал перед народом. - Воры! Воры! Воры! - выкрикнул он. - Волки! Волки! Ловите волков! - закричал он еще громче - и вся площадь утихла. Все замолчали и с любопытством глядели на странного всадника в кольчуге, с саблей, с кинжалом, с сукмаром и боевым топором, с полным колчаном стрел и старинным луком... - Ловите волков! - кричал Салават, как пастух, у которого волки напали на стадо. - Бейте волков! Злой волк - офицер - отнял у вас овец, отнял мясо, сено, коней. Догоним волков! - Догоним! Лови! Бей! - крикнули голоса из толпы в ответ на призыв Салавата. - Когда нет ружья, хороша и коса! - крикнул Салават. - Берите косы, лопаты, дубины - что есть. Вставайте! Продай нам свои топоры, - обратился он к продавцу железа. - Мне продай! - Мне! - Мне! - зашумела толпа, и все обступили продавца топоров. Железные лопаты, несколько кос, вскинутых на плечи, блеснули в толпе. Базар закипел. Кругом распрягали лошадей, из саней выкручивали оглобли, превращая их в палицы, на длинные древки насаживали ножи. И, охваченный вдохновением битвы, Салават неожиданно для себя самого запел: Помните клич удалых стариков: "Бейте волков, убивайте волков!" Волка убьешь - добро сбережешь, - Давний обычай в аулах таков. Базар восстал, продавцы и покупатели сделались воинами. Салават тронул коня, и за ним, колыхаясь волнами, как море, двинулась площадь, вливаясь в сельскую улицу, теснясь меж домами грозным потоком... - Бейте волков, убивайте волков! - подхватили кругом. Еще несколько времени на площади шла борьба: матери пытались удержать молодых сыновей, старухи хватались за стариков, но тщетно - война звала... Провиантский офицер поздно услышал погоню. - Взводи курки! - скомандовал он растерявшимся перед страшной лавиной солдатам. - Взводи! - громче выкрикнул он в лицо капралу, когда увидел, что солдаты бросают ружья. - Куда там, ваше благородие... - пробормотал старый служака, бросая ружье и пускаясь с дороги в лес. Офицер подхлестнул коня и помчался прочь... Толпа башкир окружила десятки возов, покинутых охраной. Салават увидал среди обозников табынского кузнеца, махнул ему и бросился настигать офицера. За ним поскакали с десяток самых горячих парней из села. Конь Салавата оставил их позади. Вот-вот настигнет он офицера... Тот обернулся и выхватил пистолет. Выстрел раздался в тот миг, когда Салават нырнул под брюхо коня. И вдруг после выстрела, вынырнув снова, ударом сукмара свалил Салават противника из седла... Он возвратился к толпе с офицером, притороченным к стремени. На базарной площади Салават, окруженный толпой, удержал коня у мечети. Все толпились кругом, готовые повиноваться внезапно явившемуся спасителю, который казался воином, сошедшим с неба. - Народ, я полковник царя Петра! - громко сказал Салават. - Царь прислал вам поклон. - И Салават приложил руку к сердцу. - Царь указал вешать и бить волков. Царь приказал жить на воле, как вольные звери, как рыбы в воде, как птицы в небе. Многосотенная толпа окружила Салавата. Он поглядел на всех. Ни в ком не было страха. Воля к восстанию была во всех. - Я поймал волка, - сказал Салават, - он вас грабил И обижал - сами расправьтесь с ним, как указал государь. И Салават кинжалом обрезал веревки, которыми был приторочен к седлу офицер. Толпа ринулась на него... ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Салават ехал от аула к аулу, везде останавливаясь, собирал сходы, везде читал манифесты и приказы. Сулил земли, воды, и соль, и полную волю, грозил непослушным смертью, и уже снова с ним шли сотни жягетов, горячих и отважных, как он сам, весть о нем летела от селения к селению. Бедняки встречали его с приветом и хлебом, богатые хоронились в подвалы, в стога и по нескольку часов высиживали, не смея показаться на глаза. Возле дома Юлая стояла толпа. Слышался умоляющий и убеждающий крик Юлая. Салават подъехал. Оказалось - один из отрядов Салавата перегнал его, въехал в деревню, спросил юртового старшину, как делали это в других местах. Юлая не было дома. Башкиры стали ломиться в дом. Мать Салавата вышла на крыльцо. - Что вам? - спросила она. - Где старшина? - крикнули ей из толпы. - Старшина в Калмакове, у свата, - ответила старуха, - говорят, там его сын приехал. - Деньги давай! - закричали из толпы. - Где деньги? - Где деньги? У старика ведь деньги, конечно, - возражала испуганная жена Юлая. - Кто же бабе оставит деньги? - Давай, давай! - настаивала толпа. - Твой старик должен все деньги отдать государю. - Не знаю, где деньги. Бельме, - уверяла старуха. - Врет старая! Вешать ее! Говори, где деньги! - крикнул молодой сотник, выхватив саблю. В это время к дому с поспешностью прискакал на добром жеребце сам Юлай. - Эй, стой! - крикнул он сотнику. - Ты на кого поднимаешь руку?! Знаешь, чья это баба? - Должно быть, твоя, - насмешливо отозвался сотник. - Моя-то моя, а я кто? - Коли деньги дашь, то слуга государев, а не дашь - враг и ослушник. - Деньги-то дам, - ответил старик, торопливо отвязывая кошель, - нате, считайте... Вот здесь шестьсот пятьдесят рублей... Деньги-то дам, а вот знаете ль вы, у кого отнимаете деньги, на чей дом так бесстыдно напали?! - Ну, кто же ты? - вложив саблю в ножны и принимая кошель с деньгами, спросил все еще насмешливо сотник. - Я - Юлай Азналихов, отец Салавата! - гордо сказал старик и выпрямился в седле. Увидав смущение некоторых башкир, он ободрился. - Да, отец удалого Салавата. Вот вам покажет сын, когда придет, - а он близко. Говорят, уже в Муратовке набирает людей. - Пусть-ка вступится - и он не о двух головах! - выкрикнул оборванный старик, накидывая поверх лохмотьев лисью шубу одной из Юлаевых жен. Толпа зашумела невнятной угрозой. Старик не усп