атил патологический страх. Посольство Грозного согласилось терпеть пренебрежение Батория к титулу царя, соглашалось отдать Полоцк, Курляндию, 24 города в Ливонии. Но король уже требовал всей Ливонии, Новгорода, Пскова, Смоленска, Великих Лук. Великие Луки, впрочем, он уже взял сам. Взял Торопец и Невель, Озерище и Заволочье, Холм и Старую Руссу, Ливонию до Нейгаузена. Шведы навалились с севера. Дела военные у наших шли наперекосяк. Опять была зима, и были переговоры. Опять Грозный величал себя "князем и царем всея Руси по Божиему изволению, а не по многомятежному человеческому хотению". Опять хамил и исходил негодованием. Да не на того напал. Летом 1581 года польские войска пошли на Псков, разбили артиллерией каменную крепость Остров. Но осада Пскова не задалась. Расчеты на месте сразу показали Баторию, что инженерного обеспечения у него не хватает. Отступать было нельзя, сзади злорадно скалилась сеймовая оппозиция. Пришлось идти напролом. Но наши стояли храбро. Личное мужество князя Ивана Петровича Шуйского и игумена Тихона, который с крестом и мощами какого-то святого обходил позиции, позволило продержаться с сентября до зимы. Вроде бы полякам на зиму нужно было отступить. Но не тут-то было. У Батория были неплохие командиры. Воевода Замойский, выпускник Падуанского университета, удержал воинскую дисциплину. Он порол перед строем разболтанных шляхтичей, держал в оковах пьяных королевских дворян, сек проституток, пробиравшихся зачем-то в армейские палатки. Польские войска против обыкновения не ушли на зиму с захваченных территорий. Пришлось Грозному вступить в длинные переговоры, согласиться на десятилетнее перемирие с уступкой Баторию всех завоеванных им земель. Еще тянулся недостойный торг вокруг царского титула - очень уж не хотели поляки признавать Иоанна Императором, - но кураж был уже не тот. Первая попытка имперского строительства заканчивалась неопределенным результатом. Основные постулаты имперской Теории были выдержаны не до конца: опять приходилось опираться на наследственное боярство да дворянство, Партия утомилась в пьянстве и разгуле, пирамида государственная качалась. Оно и понятно: все-таки шизофрения - плохой помощник в кропотливом созидании. Однако бредовые метания оставили немалый опыт, мощную территориальную базу и, самое главное, неиз╜гладимый эмоциональный фон. Народ созрел для полного беспредела. Нужно было только не давать ему расслабляться... Заходите ко мне, девочки, на вечерний огонек! С моей стороны было бы большим свинством ограничить историю Грозного только его боевыми делами, царскими претензиями, кровавыми репортажами с Лобного места, то есть сделать акцент на чисто мужские читательские интересы. Наши дорогие любительницы "дамского романа" тоже заслуживают удовлетворения своих невинных слабостей. Всем известно, что личная жизнь царя была многоплановой и многосерийной. Генрих Восьмой Тюдор с его шестью женами выглядит по сравнению с нашим Ваней просто котенком. Поэтому сегодня, в преддверии пролетарского женского праздника 8 марта 1999 года, я посвящаю эту главу всем нашим прекрасным россиянкам всех мастей и расценок... excusez! - расцветок. Все-таки, они нет-нет, да и отрываются от мыльных телевизионных сериалов "про любовь", чтобы выжать каплю настоящей любви на мужчин государства Российского и, - в том числе, - на скромного автора этих нескромных строк. В 43 года Иоанн Васильевич говорил, что уже стар. Таковым он ощущал себя от бурной жизни. А бури "домового обихода", как известно, изматывают не менее военных драм и отваги на пожаре. Первый раз, как мы помним, Иоанн женился по любви и очень удачно. Анастасия Романова заменила ему мать. Но дети Анастасии умирали один за другим, остались только Иван да Федор. После смерти Анастасии Грозный долго был безутешен. Но как быть? - и он был грешен. Сначала царь попытался снова жениться честно. В 1561 году, через год после смерти Анастасии, Иоанн венчался с дочерью пятигорского князя Темрюка. Чеченку крестили и нарекли Марией. Говорят, хороша была! Мария умерла в 1569 году. С этого момента у царя стала развиваться идиосинкразия на имя Мария. Идиосинкразия - это такая невинная болезнь, когда определенное имя девицы или молодца вызывает прилив чувств и крови, независимо от внешних и прочих данных объекта. В 1571 году, выждав приличный срок, царь женился в третий раз, "для нужды телесной". Царицей стала дочь новгородского купца Марфа Собакина. Но то ли Новгород не мог простить царю погрома, то ли невеста больна была, а скончалась Марфа "до разрешения девства". Нужда телесная осталась при царе. Тут оказалось, что жениться на Руси можно только по три раза на брата. Таков церковный обычай. Но нам такие жестокие уставы не указ! Грозный женился в четвертый раз без благословения церкви в начале 1572 года на Анне Колтовской. Жить без разрешения было страшновато, и Грозный взмолился к попам. В пространном послании он жаловался на врагов, которые последовательно отравили трех его жен, причем Собакину даже не дали попробовать, то есть, - она как бы не в счет. Церковь смилостивилась: вообще-то нельзя, но если очень хочется, то можно. На царя наложили сложную епитимью: до Пасхи 1572 года в церковь не входить, потом молиться вместе с припадочной чернью, потом год стоять с какими-то "верными". С Пасхи 1573 года можно в церкви быть на полном праве. Если случится война, то церковь епитимью берет на себя: нельзя же в бою без ее благословения. А всем прочим россиянам православным в четвертый раз жениться строго запрещалось под страхом проклятия. Анна Колтовская проспала с царем не более трех лет и оказалась в монастыре. Церковная исключительность развязала руки царю, и, пообщавшись с идиотами на паперти, он сотворил еще более греховное чудачество. Понравилась ему боярская дочка Мария Ивановна Долгорукая. Она обращала на себя внимание редкой красотой, "вельми бысть добра и красоты юныя колпицы". Имя у нее тоже было приснопамятное. Царь плюнул на все условности и 11 ноября 1572 года, помолившись напрямую Богу, предупредив его о непреодолимой идиосинкразии и неизбежности святотатства, венчался с Марией Ивановной, не разводясь с Анной Колтовской... Предлагаю милым читательницам вообразить жаркие объятья 42-летнего лысого царя и юной "колпицы". Итак, видеокамера летает на дистанционном манипуляторе под сводчатым потолком палаты, возбужденный оператор то и дело берет крупный план, картинка "наезжает" на безразмерную деревянную кровать с точеными ножками. Звучит лирическая мелодия из запасника Союза композиторов. В постели все идет в строгом соответствии со сценарием и жанром. Но вот в мелодию вплетается тревожная нота, как-то нервно ударяют литавры, смычок то и дело прерывает свое возвратно-поступательное движение, вокальный дуэт задыхается, но кое-как доводит партию до конца. Оператор стирает пот с объектива и неуверенно произносит: "Снято!" Но, оказывается, за всем этим действом наблюдает и некий Режиссер. Он угрюмо щурится с большой золоченой иконы через дрожащий лампадный огонек. "Грех!" - гулко отдается под сводами. Тут еще раз встает. На этот раз - солнце. Женская часть сюжета сменяется мужским триллером. Хором взревают басы подьячих: "Иже вскручинися царь-государь и великий князь Иоанн Васильевич, занеже в ней не обрете девства!" "В ком не обрете?" - повизгивают за кулисами любопытные хористки - ключницы и приживалки. "В ком, в ком, - обрывает колокольным баритоном постельничий опричник, - в Машке распутной!". Царь бьется в параноидальной истерике. Его можно понять: и так грешен, как пес, и вот еще раз смертно согрешил ради блудницы! Это идиосинкразия виновата: мерещилось царю, что если - Мария, так обязательно и Приснодева, то есть стерильная, нецелованная и даже непорочно не обласканная. По-научному - Virgo Intacta. С нашей, женской, точки зрения, мы, конечно, Машу оправдаем. Нужно ведь было ей потратить первую любовь на кого-нибудь хорошенького, а не дожидаться старого облезлого козла. Но любовь зла. Ревут геликоны, бьют бубны, резкими аккордами тявкают какие-то неведомые электронные инструменты. Режиссер досадливо отворачивается от лампадки. Безумный многоженец хватает красавицу Машу, тащит ее босу и голу по крутым деревянным лестницам, бросает в дежурную колымагу, хватает вожжи, кнут и гонит, гонит ярых коней прочь от дворца. Повозка влетает на плотину, перегородившую речку с преисподним названием Сера. Царь резко берет вбок, экипаж падает с плотины в воду. Царь в последний раз обнимает не-деву Марию и, "стисну ю крепце", держит под водой, пока несчастная не перестает биться. Редкие свидетели злодейства спешно расходятся восвояси, и только удрученный длинноносый Писец еще долго стоит на плотине, запоминая бешеный бег тройки, погоняемой безумным правителем. "Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься? Дымом дымится за тобой дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади: Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа..." Тело несчастной Маши Долгорукой осталось в пруду. Этот пруд в Александровской слободе был на самом деле кладбищем. В нем топили врагов престола, хоронили казненных, сами тонули по-пьянке. Иностранные послы сообщали своим королям, что в Александровском пруду развелись крупнейшие и жирнейшие карпы да караси. На пирах и дипломатических приемах эти подводные стервятники были самым лакомым, центральным блюдом. Грозный очень тосковал и горевал по Маше Долгорукой. В столичной слободе стояла церковь "с златополосной главой". В память о любимой утопленнице Грозный велел покрасить эти полосы через одну черным цветом... Когда Анна Колтовская, четвертая законная жена, упокоилась в монастыре, Грозный еще пару раз женился безо всякого благословения. А чтобы не слишком грешить, брака не регистрировал. Эти две его подколодные жены были Анна Васильчикова и Василиса Мелентьева. Что случилось с Васильчиковой, неизвестно: или какая-нибудь кошмарная казнь, неподъемная для Писца, или обычная смерть от "домового обихода". Осталась только запись в книге Иосифа Волоцкого монастыря, что царь пожертвовал "по Анне Васильчиковой дачи (подаяния - С.К.) государские 100 рублев". История Василисы Мелентьевой более живописна. Едва она была отмечена государевым оком, как ее мужа заколол подосланный опричник, и Василиса очутилась на знакомой нам кровати из позапрошлой серии. Но губить свою молодость в объятиях ненормального старика Василиса прекрасная и премудрая не собиралась. Ей не хватило только осмотрительности. Царь заметил "ю зрящу яро на оружничаго Ивана Девтелева". Любовь к оруженосцу была наказуема. Девтелева убили, а Василиса с 1 мая 1577 года оказалась все в том же Новгородском монастыре. В пятый полузаконный (а на самом деле, в восьмой) раз Грозный женился пятидесяти лет, в 1580 году, на Марии Федоровне Нагой. Не иначе, его пленила фамилия невесты, и он вспоминал другую нагую Марию в темном пруду. Эта Мария родила ему сына. Грозный рискованно назвал его именем умершего младенца Анастасии Димитрием. Что из этого вышло, мы еще увидим. По политическим мотивам, возникшим вскоре, Грозный собирался развестись с Нагой, если бы удалось его сватовство к английской принцессе. Но не удалось. Все это время любвеобильный государь нес всякие церковные покаяния: то молился, то лишался причастия, то не приобщался святых тайн. Ну, да мало в них нужды, ибо "нужды телесныя" смиряемы были. Скучным, неблагословенным браком с Нагой и закончилась история любви нашего Императора. Даже если не считать голубых опричных "жен", Иоанн на целых две жены обошел пресловутого Генриха Восьмого Тюдора. Брачная эпопея завершилась, но "домовой обиход" бурлил. В ноябре 1581 года Грозный вспылил на невестку, жену cына Ивана за какие-то постельные или обеденные неудобства. Небось обозвал ее сукой, пнул в беременный живот. (Так что картина Репина должна бы называться "Иван Грозный убивает внука и сына"). Князь Иван заступился за жену и получил смертельный удар острием царского посоха, которым Грозный имел обыкновение гарпунить повешенных бояр. Грозный впал в депрессию, стал отрекаться от престола, но бояре, боясь подвоха и новых казней, уговорили его править дальше. Тут уж Господь понял, что все договора с Грозным пошли прахом. Шизофрению еще можно было терпеть, но остальное ни в какие рамки не лезло, и пора было Грозного увольнять. Ибо никто не смеет быть более грозным, чем Господь наш. В начале 1584 года, не успев даже вполне насладиться завоеванием Сибири, Грозный заболел. К привычному ночному беспокойству добавились "гниение внутри и опухоли снаружи". Царь разослал по монастырям грамоту, чтобы бородатые денно и нощно молили небеса о прощении царских грехов и об освобождении его от телесной хвори. Как уж там молились, неизвестно, но сам Грозный не каялся, и Историк вынужден был записать, что монарх прелюбодейный не успокаивался до последних дней: "Испорченная природа его до конца не переставала выставлять своих требований". Иоанн Четвертый Васильевич (Грозный) скончался 18 марта 1584 года, когда, почувствовав облегчение, пытался расставить шахматные фигуры. "Махмиты", как небрежно называл восточную игру неазартный Писец, отнесены были церковью к предосудительным занятиям наравне с картами, зернью, игрой на гуслях, домрах и "смыках". Грозный с трудом уселся за клетчатый столик и стал расставлять белые фигуры себе, а черные - предполагаемому противнику. Но фигуры вели себя странно. Белые не хотели строиться на стороне Ивана, а все время перебегали на противоположную, литовскую сторону. Стал тогда Иван строить в ряды своих черноризцев, но черный король никак не ставился на белую императорскую клетку, и королева под боком вдруг оказалась не белой и не черной, а нагой. И не точеной, безликой и безрукой фигуркой, а долгорукой глазастой красавицей с пухлой грудью и русалочьим хвостом. Грозный потянулся к ней, и тут черные ярые кони, косясь огненными глазами, выдохнули пламя, вдвоем составились в Тройку и так рванули вбок шахматный столик, что слева разверз╜лась темная водяная глубина. Туда, навстречу распростертым объятьям нагой долгорукой королевы, упал Иван... Вот так, милые дамы! Будьте бдительны. Когда зовут вас в ресторан или на холостяцкую квартирку чайку попить, задумайтесь: а не лежит ли на вашем кавалере какое-нибудь предначертание свыше? Часть 6. Перекресток четырех Династий (1584 - 1645) Царь Федор Иоаннович По смерти Ивана Грозного династия Рюрика оказалась у разбитого корыта. Вдруг обнаружилось, что массовые казни поглотили все прямое и боковое потомство Василия Темного. Убив сына и неродившегося внука, Грозный оказался связанным с будущим только двумя тоненькими ниточками. Едва теплившейся жизнью новорожденного эпилептика Дмитрия и безнадежным, "пребывающим в постоянном младенчестве" бездетным олигофреном Федором. Конечно, Рюриковичей на Руси было еще полно. Можно было найти скромных потомков Святослава Черниговского и отпрысков Всеволода Суздальского, но Грозный так ограбил, унизил и запугал их, что сидели теперь эти князья и не высовывались. Да к тому же поналезло на Русь множество всяких других князей из Литвы и с кавказских предгорий, из Сибирских руд и европейских пчелиных сот. Они звонко трясли кошельками, где уж тут было старым Рюриковичам выступать с претензиями. Окончательный расклад в стае, обсевшей нового дебильного царя, выглядел так. Справа скалились Шуйские. Они успели верой и правдой приглушить у Грозного былую ненависть, укрепились и умножились на государевой службе. Их заслуги были очевидны: только Шуйский сумел остановить Батория у стен Пскова. По центру возвышался и нетерпеливо перебирал лапами матерый волк Борис Годунов, пробравшийся в наш хлев откуда-то с Востока. Сначала он заманил в свое логово дочь всесильного Малюты Скуратова, потом подложил свою сестру Ирину под венценосного простака Федора Иоанновича. Левый фланг алчного воинства уверенно занимали Романовы-Захарьины-Кошкины. И по праву: Анастасия Романовна уже побывала царицей. Сын ее, Федор, - вот он - как раз пускает царственные слюни на голландского посла. Так что престол находился в безопасности: не подходи, порвут! С Федором был верняк. Лейб-медицина точно отмеряла ему мало лет до могилы, если не сильно подталкивать. Поэтому спешить было некуда и следовало заняться Нагими. Младенца пока не трогали: он и так мог помереть в любую минуту. Стали травить его родню. Нагих перехватали еще в ночь последнего шахматного поражения Грозного. После грабежа их ближних владений и имений царевича с матерью и дедом сплавили в наследственный удел - Углич. От неожиданности свалившейся с небес свободы, от предчувствия новой крови стая некоторое время была не в себе. Бояре даже перекусали друг друга, но потом помирились. Короткая свара обошлась полсороком убитых и сотней раненых дворняг. Передышку использовали для закрепления неустойчивого равновесия. 4 мая 1584 года состоялся собор, на котором Федора Иоанновича всенародно уговаривали венчаться на царство. Мохнатая, ласковая шапка Мономаха с золотыми и стеклянными игрушками с детства нравилась Феде, так он и согласился. 31 мая его венчали. Митрополит Дионисий пространно взывал к новому царю и к небу, уговаривал их быть взаимно вежливыми, беречь князей и княжат, слушать его - митрополита, жаловать бояр и вельмож. Но не было в соборе гулкого эха, никто не отвечал с высоты на корыстные просьбы Дионисия. А царь и не просил ничего - он выдувал радужные бульбы с красивым искрящимся отражением в тысячу свечей. Теперь грызня начиналась по-серьезному. Стая разделилась на две команды. Первая была командой одного Годунова. Вокруг него собрались мелкие князьки, родственники, домочадцы. Вторая команда была сборной, и в ней оказалось слишком много звезд: Мстиславские, Шуйские, Воротынские, Головины, Колычевы, служилые люди и даже чернь московская. Но Борис перекусал их по одному, рассадил по монастырям и дальним городам, выгнал в Литву. Уцелели только Шуйские. Они держали под собою все московское городское хозяйство, а что у нас есть Москва? - это вся Россия; а остальное что? - а ничто. Вот и помирили попы Шуйских с Годуновым. До поры. Три года прошли в подозрениях. В 1587 году Годунов, не дождавшись явного повода для драки, организовал донос на Шуйских с обвинениями в обширном заговоре. Шуйских с друзьями переловили, пытали, судили, разослали по монастырям и по прибытии на место передушили. Семерых второстепенных заговорщиков обезглавили принародно, безобидную мелочь разослали по городам и целинным землям. Дионисий пытался заступаться за осужденных перед царем. Федя внимательно слушал ученые речи. Пришел Годунов, шикнул на попа, наплел Феде страшных басен и заставил расписаться в какой-то бумажке. Не успели при дворе и глазом моргнуть, как на митрополии оказался Иов - свой в доску попик. А Дионисий с замом обнаружились в новгородском монастыре. Годунов начал править. А Федя? И Федя при нем. Вот он сидит в задней горнице; его перед послами сажать нельзя - нечаянно лезет Ирке под сарафан при иностранцах. Так почему ж у нас глава называется "Царь Федор Иоаннович"? Какой же он царь? А в том-то и штука, что за титул царский многим поколениям его предков, ох, как поработать пришлось! А уж получил должность - вот тебе и честь, будь ты хоть каков, сиди на троне до смерти! Вот Федя и сидел. Вот Годунов и работал. Работать было тяжко. Москва наполнилась ворьем. Каждый день где-нибудь вспыхивал пожар, лихие люди первыми кидались "тушить", выносить гибнущее добро. Куда потом эти вещи девались, установить было невозможно. Целые станицы донских и волжских казаков завелись на Москве. У Годунова голова шла кругом. Как искоренить в стране бандитизм и взятки, боярские интриги и геральдическую неразбериху? Не знал "большой боярин". Это нам теперь понятно, как надо было действовать, чтобы удержать Империю от падения в темные смутные воды. Мы бы с вами сразу создали новую Партию. Мы бы раздали остатки волостей и бюджета новым опричникам. Мы бы запугали Шуйских и Мстиславских. Непуганных вырезали бы тайной ночью под самый корешок. Мы бы их всенародно оплакали и похоронили с почестями в Кремлевской стене. Мы бы ласкали чернь московскую, раздавали бы ей пироги и водку, дарили сибирские земли и прибалтийские янтарные прииски. Мы бы отправили доверчивых казачков ловить в Сибири птицу Сирин. Мы бы заботливо охраняли царя Федю и лечили царевича Диму. Мы бы устроили последнему такие душераздирающие похороны и такие бы пролили слезы, что народ бы нас возлюбил навек. Потом мы бы нашли врагов народа, околдовавших Федю и отравивших Диму, и сожгли бы их по просьбе трудящихся. И кого бы народ пригласил в цари, когда Федя, не дай Бог, бы помер? Когда вокруг одни враги? Когда Рюриковичей никого нету? Конечно, - нас! А Борис начал бороться с воровством и казачеством, взяточничеством и расхитительством. Вы зря смеетесь. Хотя это, конечно, смешно - на Руси не воровать. Но это и страшно! Вон даже Федя перестал смеяться и прогнал любимых карликов, не дал им кончить эротическую пирамиду. 20 декабря 1586 года умер великий Стефан Баторий, и Россия снова опозорилась на весь свет. Стали наши вторично предлагать в польские короли нашего Федю. Но уже при всех дворах о нем ходили анекдоты, уже послы в лицах представляли, как Федя посреди приема вдруг начинает быстро-быстро водить горбатым носом от скипетра к державе и обратно, как все сильнее дрожат в его руках эти царские игрушки, как заливается он идиотским смехом во время чтения собственного царского титула. Идиот и дурак всея Руси... Так что иностранные сеймы, парламенты, думы и рады подумали и порадовались: царская болезнь оказалась заразной, и вот уже вся Русь ошизела, раз такое предлагает. В общем, Годунов не сумел подхватить Империю и быстро объявить свои условия игры. Теперь ему приходилось играть по чужим, бумажным правилам. Вот и потянулись годы прозябания в больших боярах. И вот ты уже оказываешься в седле на шведском фронте, куда Федя сам поперся и тебя потащил посмотреть на бой солдатиков. А вот уже главнокомандующими назначены Мстиславский и Хворостинин. А вы с Романовым - в "дворовых ближних" боярах. И вот Мстиславский с Хворостининым бьют шведов и выслушивают аплодисменты, а ты должен им хлопать. И уже на дворе 1590 год. Опричнины не было, и буйным цветом расцвело мест╜ничество. Штука эта страшная. Писец, помимо летописей и хронографов, вынужден был вести еще и "разрядные" да "степенные" книги. В течение нескольких веков в них заносилось, какой боярин в войске был старшим, на какой службе и кто у него был подручным. Бояре - люди гордые - из поколения в поколение следили, как бы нечаянно не оказаться в подчинении потомку более мелкого рода. Это был позор. Об этом сразу делалась разрядная запись, и твои внуки уже не очень-то могли командовать тем, кем ты успешно помыкал. То и дело бояре сказывались больными, чтобы не служить "невместно". При Федоре Иоанновиче они и вовсе развинтились. Стали прямо отказываться от неподходящих по разряду должностей: "Меньше мне князя Буйносова быть невместно". Возникали проволочки. Пока шли суды да ряды, войска и экспедиции никак не могли тронуться в путь. Разобраться с боярским снобизмом Феде и Годунову было не по силам, зато они исхитрились-таки внести свою лепту в имперское устройство. В 1597 году последовал указ, чтобы крестьяне больше не бегали от помещика к помещику, а знали свое место. На триста лет без малого народ оказался прикреплен к сохе. Это было очень полезно для учета и контроля. Был придуман и новый подвох. Крепостное право вводилось задним числом - с 1 июня 1586 года. Это было круто, но впоследствии популисты стали вешать всех собак на Годунова и выставлять его главным врагом народа. Нужно было сделать для населения что-нибудь величественное. И Годунов придумал. На свете Божьем было четыре патриарха: цареградский, антиохийский, иерусалимский и александрийский. Они сидели под турками и арабами и наведывались в Москву только за "милостыней". В кавычки я беру это слово, чтоб вы не подумали, будто патриархи приезжали сидеть Христа ради на паперти Василия Блаженного или канючить в торговых рядах. Бабки им отваливали прямо в Кремле и немалые - по нескольку тысяч рублей золотом из царевой казны и митрополичьих сундуков. Как же было эти деньги не оправдать? Как раз приехал побираться антиохийский патриарх Иоаким. И таким облезлым он выглядел перед нашим митрополитом, что тут же в Думе прочитали послание царя. Федя будто бы лично писал: "По воле Божией, в наказание наше, восточные патриархи и прочие святители только имя святителей носят, власти же едва ли не всякой лишены; наша же страна, благодатиею Божиею, во многорасширение приходит, и потому я хочу, если Богу угодно и писания божественные не запрещают, устроить в Москве превысочайший престол патриаршеский". В красноречие Федино никто не поверил, но идея понравилась. Поторговались с четырьмя святителями, отбились от их попытки подсунуть на московскую патриархию кого-нибудь своего (византийский Иеремия даже сам подскочил в Москву и хотел тут остаться). И стали выбирать. Трех кандидатов предложили царю на выбор, и Федя, ободренный Годуновым, в присутствии понятых сразу опознал патриарха в Иове, годуновском дружке. Посвятили его, не мешкая. Случилось это 26 января 1586 года. Так Русь на весь свет воссияла верховным православием. Де-юре. Нужно было как-то на деле подтверждать благочестие. Подарили на прощанье константинопольскому патриарху рыбьего зуба и мехов, громогласно открестились от обвинений в привораживании Годуновым царя Федора. И стали сами воевать с колдунами. В Астрахани стая вампиров покусала Крымского царевича Мурат-Гирея, его семью и свиту. Наш человек из Москвы Афанасий Пушкин и местный арап (хм, Пушкин и арап? - занятно!) расследовали это дело, перехватали вампиров, пытали их, но без толку. Тогда арап подсказал Пушкину, что, подвесивши кровососа на дыбе, надо сечь батогами не его самого, а тень на стене. Вот так просто! Стал Пушкин пороть тени, и те раскололись, что пили кровь пострадавших, но дело исправить можно, если кровь еще не свернулась. Вызвали у вампиров отрыжку. Вампиры уверенно показывали в тазиках, где чья кровь. Кровь царевича и его любимой жены отрыгнулась свернутой, и они вскорости умерли. Остальных помазали каждого своей кровью, и они очухались. Велел Пушкин арапу сжечь колдунов. К очистительному огню со всех сторон слетелись несметные вороньи стаи. Солнце красиво отражалось в дельте Волги, воняло горелым мясом, дым от костров смешивался с черными вороньими тучами. Пушкин мечтательно думал, что вот - арап, а человек неплохой. Лобызаться с ним противно, дочь или внучку, например, замуж за него не отдашь, а работать с ним можно. Арап тоже принял своей чуткой юго-восточной душой тонкое вечернее настроение. В его голове звучали неведомые стихи, прилетевшие с вороньей стаей откуда-то из далекого будущего: "Ворон к ворону летит, Ворон ворону кричит: "Ворон, где нам отобедать? Как бы нам о том проведать?"... Тем временем в Москве стали отливать Царь-пушку, делать серебряную раку для мощей Сергия Радонежского, короче, жизнь продолжалась! И чем дальше продолжалась жизнь царя, тем безнадежнее становилось положение Годунова. Сначала он надеялся, что Ирина родит сына. Тогда Федю - под Архангельский собор, младенца - в цари, себя - в принцы-регенты. Но Ира родила дочь, та сразу померла. Выходило плохо. Сейчас Федя - в ящик, Дмитрий из Углича - в цари, Борис - не в принцы, а в нищие. Это в лучшем случае. Приходилось брать инициативу в свои руки. Сначала стали Дмитрия травить через кухню. Но яд на него не действовал. Годунов собрал совет приближенных. Его родственник Григорий Годунов отказался участвовать в злодействе и больше не был зван на заседания. Совет предложил избрать исполнителями акции Загряжского и Чепчюгова - эти взяли самоотвод. Борис совсем расстроился. Тогда его друг Клешнин пообещал все устроить. И устроил. Была набрана команда: дьяк Михайла Битяговский, его сын Данила, племянник Никита Качалов и сын мамки приговоренного царевича Осип Волохов. Эта бригада была послана в Углич не просто так, а по специальному документу для устройства городского хозяйства, а то ни тепла, ни света, ни канализации в Угличе еще не было. Царица Марья заподозрила недоброе и стала за царевичем следить. Но в полдень 15 мая 1591 года мамка Волохова какой-то уловкой задержала ее во дворце и вывела царевича во двор под ножи убийц. Кормилица царевича Ирина Жданова почуяла беду, тащилась за мамкой и со слезами уговаривала не вести мальчика во двор. Осип Волохов встретил Дмитрия на крыльце: - А это у тебя новое ожерелье на шее? - Нет, старое, - ответил Дмитрий, задирая подбородок. Осип махнул ножом по его горлу. Но вен не задел. Кормилица упала на царевича всем телом и стала звать на помощь. Ее оттащили в сторону и забили ногами до полусмерти. Потом Данила Битяговский и Качалов спокойно дорезали Дмитрия. Выбежала мать, подняла вопль, но все попрятались. И только старый пономарь по кличке Огурец, запершись в соборной церкви, бил и бил в набат. Сбежался народ. Убили Битяговских и прочих - всего 12 человек... Сдается мне, что среди народа были и люди из Москвы, посланные вторым эшелоном. Очень уж удачно получилось для Годунова: никаких злодеев не осталось, чья была "наука" - не дознаться. Послали грамоту к царю. Гонец попал к Годунову. Тот переписал грамоту, что царевич зарезался сам в эпилептическом припадке по небрежению Нагих. О "падучей" болезни Дмитрия знали все. Федор Иоаннович расплакался, послал в Углич комиссию из четырех человек во главе с Василием Ивановичем Шуйским. Следствие собрало показания и сделало вывод об убийстве по наущению Годунова. Вернувшись в Москву, Шуйский так прямо и заявил: "Царевич Димитрий Иоаннович, брат государя... зарезался сам". Привезли в Москву Нагих. Годунов с Клешниным стали их пытать, как же они, сволочи, царевича не сберегли? Нагие хрипели, что от вас, волков разве убережешь? Царицу постригли в монахини и заточили в Выксинскую пустынь, других Нагих разослали по городам и тюрьмам. Обслугу дворца и подвернувшихся угличан кого казнили, кому отрезали язык. Прочих этапом погнали в Сибирь - пора было осваивать технику ссылки без права переписки. Углич опустел, зато в Сибири появился город Пелым. Тут пригодился и патриарх. Он составил и произнес речь о том, что смерть царевича "учинилась Божиим судом". Все-таки, приблатненному владыке надо было быть полегче на поворотах. Лживо обвинить Бога в убийстве больного мальчика - это слишком! Слишком, даже для нашего терпеливого Бога. Понятно, что в июне Москва опять загорелась. Годунов раздавал милостыню погорельцам, уговаривал послов, что город подпалил не он - для удержания Федора от поездки на следствие в Углич, - а Нагие. Но народ был охоч на пересуды, и пришлось отрезать по Руси немало языков. Тут у Федора неожиданно родилась дочь. Не прожив года, умерла. Обычное дело, но виноватым опять оказался Годунов. Теперь он всегда будет виноватым. А нечего было на Господа клепать! Вот и еще одна вина: говорят, не без участия Годунова скончался наш царь Федор Иоаннович в час ночи 7 января 1598 года. Хотя как тут не скончаешься после таких расстройств? Правление Федора замечательно для нас с вами тем, что он был, но его как бы и не было. Фигура тихого идиота, восседавшего на всероссийском престоле 13 лет, убедительно показывает, что может Русь обходиться и без царя в голове. И обходиться малой кровью. Царь Борис I Стали думные умники думу думать: кого сажать на царство. Мужиков-рюриковичей не осталось аж до самого Ивана Калиты. Сохранились только вдовые бабы. Но и с ними была проруха. Марфа, дочь казненного двоюродного брата Грозного, Владимира Андреевича, овдовевши в Ливонии, вернулась в Россию, но тут же постриглась в монашки (это Годунов ее постриг!). Подрастала ее дочь Евдокия, но и она вдруг скончалась неестественною смертью (это Годунов ее погубил!). Оставался где-то на задворках законный, венчанный царь нерюрикова племени - потешный Симеон Бекбулатович. Его отыскали, но он неожиданно ослеп. И в этом несчастье злокозненный Писец (прямо в официальном документе!) обвинил Годунова. Ну, еще была, конечно, законная царица Ирина Федоровна. Ей и велел править умирающий Федор. Но бумаги не оставил, да и цена этой бумаге? - растопка для печи. Поэтому на девятый день Ирина отпросилась-таки у патриарха и постриглась в Новодевичьем монастыре. Править продолжал Годунов. Но оказалось, что Русь это понимает неправильно. Жалобщики и чиновники стали писать матушке-царице казенные бумажки прямо в монастырь. А та почему-то стала отправлять их с резолюциями патриарху. Борис понял, что легко может оказаться не при делах. Вернее, остаться только в одном деле. Об убиении царевича - обвиняемым. Это было время короткого, малого междуцарствия. Все озаботились избранием (слово-то какое дикое - избрание!) царя. Дума пыталась захватить власть под себя. Народ не поддержал. Шуйские интриговали себе, но патриарх помнил, кто он и откуда. Анализ общественного мнения показывал, что народ в целом - за Годунова. Он был намного лучше Грозного. При нем было тихо и спокойно. Почти не воевали, почти не казнили, реже горели и почти не голодали. Поэтому патриарх и Годунов объявили о созыве первого всероссийского съезда советов - по десять человек от каждого города, и все сколь-нибудь заметные деятели - тоже приезжай. Развернулась подготовка к съезду. Царица вызывала к себе в келью воинских начальников и по одному уговаривала их голосовать за Бориса. Деньги раздавала от души. Были собраны специальные агитбригады из монахов, вдов и сирот, которые стали ездить по городам и блажить в церквях, что нужно голосовать за Бориса, а то проиграете! Собор был созван такой: 99 попов - это люди патриарха, а значит, - Годунова; 272 человека бояр и дворян; тут у Годунова была своя партия, но окончательный расклад был неясен; из городов приехало только 33 выборных; еще было 7 военных делегатов, 22 купца, 5 старост гостиных сотен и 16 сотников черных сотен. 17 февраля, в пятницу перед Масленицей, открылся собор. Патриарх объяснил, что Ирина править отказалась, Годунов отказался, и теперь давайте, господа делегаты, ваши предложения. Делегаты сидели в тяжком молчании. Тогда патриарх сказал, что у него, у митрополитов, у архиепископов, епископов, архимандритов, игуменов, у бояр, дворян, приказных, служилых и у всяких прочих, кому жизнь дорога, есть такое мнение, что кроме Бориса Федоровича никого не нужно искать и хотеть. Сразу у всех присутствущих хотение опустилось, и они "как бы одними устами" завопили свое единогласное одобрение единственной кандидатуре. Тут же составили сногсшибательную грамоту, в которой перечислялись все заслуги Годунова и приводились такие свидетельства о его праве на престол, что удивительно стало, чего это мы от такого счастья столько лет прятались, а не задушили Дмитрия в колыбели и Федора не упрятали в дурдом. Из зала заседаний народные избранники толпой повалили есть казенные блины, пить водку, закусывать икрой и лимонами. В понедельник - день тяжелый - пошли в Новодевичий монастырь, где Борис отсиживался с сестрой в своем предвыборном штабе. Стали первый раз уговаривать его в цари. Годунов возмущенно отказался: "Как прежде я говорил, так и теперь говорю: не думайте, чтоб я помыслил на превысочайшую царскую степень такого великого и праведного царя". Православное христианство доверчиво зарыдало и вместе с Писцом долго "находилось в плаче неутешном". Но некоторые радостно потирали руки. Тертый патриарх не дал наивным и обрадованным разъехаться по домам, собрал их и объявил о внеочередном празднике Пресвятой Богородицы с пирогами и блинами. Велено было во вторник всем явиться с женами и младенцами: после молебна и угощения пойдем упрашивать Годунова вторично. Желательно, чтобы младенцы были готовы удариться в рев. Особо приближенных Иов собрал на отдельный сходняк и объявил дополнительные условия игры. Челом будем бить не столько Годунову, но как бы царице Александре Федоровне... - Какой еще Александре? - А это Ирку так перекрестили, когда она в монашки постригалась. Если Годунов согласится, - а это будет клятвопреступлением божбы от первого раза, - то всем хором забирать клятвенный грех на себя. А если запрется во второй раз, то как бы отлучать его от церкви, снимать с себя золоченые и парчевые ризы, одеваться в черную рвань, стенать, пускать изо рта пену, посыпать голову пеплом, в церкви бастовать - не служить никаких служб. Сценарий поповский был крут. Но и мирские актеры тоже были друзьями Терпсихоры. Поэтому второй акт вышел просто отпадный. Вот крестный ход всея Руси движется к монастырю. Под крестами и хоругвями несут икону Владимирской богоматери, будто бы прекратившей татарское иго. На полную мощность работают все колокольни, москвичей везде черным-черно, как ворон при казни вампира. Тут из монастыря выходит встречный крестный ход с иконой своей, Смоленской богоматери. За иконой виднеется Годунов. Вот он выходит вперед, подходит к встречной богоматери и, обращаясь к ней, поет, как бы не замечая смертной массовки: "О, милосердная царица! Зачем такой подвиг сотворила, чудотворный свой образ воздвигла с честными крестами и со множеством других образов? Пречистая богородица, помолись о мне и помилуй меня!". Богородице прокатиться на руках дьячков было не в подвиг, так она и промолчала. Тогда Годунов стал валяться и "омочать" землю слезами. Послышалось подвывание из самых дешевых зрительских рядов. Годунов встал, перелобызался с остальными бого-матерями, подошел к патриарху. Очень жалобно спросил его, что ж ты, отче, бого-матерей побеспокоил? Патриарх вступил со своим куплетом: "Не я этот подвиг сотворил, то пречистая богородица с своим предвечным младенцем и великими чудотворцами возлюбила тебя, изволила прийти и святую волю сына своего на тебе исполнить. Устыдись пришествия ее, повинись воле божией и ослушанием не наведи на себя праведного гнева Господня!". Нам трудно даже вообразить, какой кайф, какой экстаз испытывал в эти минуты Годунов! Вот собрались все наличные богоматери, вытащили ради него своих неодетых предвечных младенцев на февральский холодок. Вот лежит весь русский народ. Вот трясут бородами и оглашают окрестности трагедийным хором парнокопытные певчие. А ты стоишь себе и ломаешься, и держишь паузу. Сейчас сквозь мутные небеса выстрелит тонкий солнечный луч и попадет тебе прямо на темя. Каждый дурак сразу поймет, что это указание свыше, куда девать пустопорожнюю Шапку Мономаха. Вот точно так на голову Цезаря когда-то при свидетелях сел орел! Но тучи только сгущались, орел никак не мог спикировать, зато вороны астраханские сверху гадили исправно, того и гляди, могли пометить и тебя. Но по этой метке Шапку Мономаха не выдают. Так бы на нее претендовала уж половина москвичей. Годунов расплакался и молча удалился в монастырь. Иов пошел замаливать грехи Бориса: ну, в самом деле! - нел