не поминать". 10 сентября огромный поезд ссыльного под конвоем в 120 человек выехал из Петербурга. В свете и народе была большая радость, частью подлинная, частью показная. Но правительству было не до радости. Спешили ухватить власть. У трона толкались Голицыны и Долгорукие, мягко переступал Остерман. В начале января нового 1728 года двор выехал в Москву на коронацию нового императора. Дорогой Петр заболел и две недели пролежал в Твери. В старую столицу въехали 4 февраля. Коронация состоялась 24 февраля. Последовали щедрые повышения и пожалования, раздача подарков, пенсий, наград. Меншиков, тем временем, все далее вгонялся в Сибирь, чтобы очутиться, в конце концов, в Березове и быть похороненным в вечной мерзлоте в октябре 1729 года. Там скорбное тело прекрасно сохранилось почти до нашего века, когда его откопал местный чиновный краевед. Он выковырял глаз светлейшего, опустил его в формалин и верноподданно послал в Петербург. Это вызвало шок при дворе. Куда дели всевидящее око, мне неизвестно, в Кунст-камере его не показывают. Но где-то оно есть и доныне внимательно поглядывает на наши дела, столь сходные с его делами... Осенью 1728 года умирает от простуды любимая сестра императора Наташа. Страсть к Елизавете тоже как-то стихает, - вокруг Лизы закручиваются петли династического брака. У Петра полный фавор обретают Долгорукие, теперь они водят его на прогулки, у них и пара дочерей подходящих имеется. Империя замирает в болезненной судороге: "Царь делами не занимается, - отстукивают фельдъегерскими копытами иностранные дипломаты, - денег никому не платят, каждый ворует, сколько может. Все члены Верховного совета нездоровы". Но народ, как ни странно, доволен. Уже 8 лет нет войны, налоги собирать не успевают, корабли строить перестали, торговля оживает помаленьку, людям дышится и работается легче. Издыхающая Империя, видите ли, не вызывает у ее легкомысленных граждан скорбного сочувствия. Явным признаком имперского упадка во все времена является кадровая и организационная перетряска спецслужб. Нация, пробуждающаяся от имперского морока, спросонья обнаруживает, что ей не надобно столько серьезных мужчин, занимающихся жестокими непроизводительными играми. КГБ в очередной раз уничтожается. Обычно ненадолго. В тот раз садистский Преображенский приказ был распущен 4 апреля 1729 года, "в самый приличный день, в Страстную пятницу", - так тонко пошутил наш Историк. Ну, здесь наш симпатичный старикан перегнул палку. Не стоило так безоглядно обижать дзержинских рыцарей сравнением с палачами Иисуса Христа. Они у нас добрые малые -- вот уже и креститься научились... В сентябре 1729 года император выехал из Москвы в неизвестном направлении - на охоту с семейством Долгоруких и сворой в 620 таких же породистых собак. Вернулся почти через два месяца. На кого охотился царь, теперь уж не узнать, зато 19 ноября было оглашено, на кого удачно поохотились Долгорукие. Состоялось объявление, что Петр вступает в брак с 17-летней Катей Долгорукой. 14 и 17 лет -- не такая уж страшная разница. При дворе Катю сразу стали называть государыней, родня потянула к ней длинные руки, один только выживший из ума глава рода фельдмаршал Долгорукий каркал, что из этого брака не выйдет ничего путного. Впрочем, ему хватило рассудка написать поучение царской невесте высоким поэтическим стилем. Но молодые поэзией не наполнились: император прохладно косился на Катю, а Катя вздыхала о возлюбленном -- цесарском графе Миллезимо. 6 января 1730 года император присутствовал на водосвятии у Москва-реки, - в полковничьей форме занимал место в строю. Но на другой день было объявлено, что у него оспа. Болезнь по всем признакам оказалась смертельной. Сразу 4 партии стали агитировать в пользу своих претендентов. Эти претенденты были: Катя Долгорукая, цесаревна Елизавета, "царица-бабка" Евдокия Лопухина и малолетний герцог Голштинский Петя -- внук великого Императора. Главными желающими считались Долгорукие. При жизни императора они уже поделили посты, заготовили свадебные подарки и тосты. Их жены уже нашили вечерних платьев, учили наизусть торжественные вирши, репетировали у зеркала гордые позы, и, надо же, такой срыв! Долгорукие решили пробивать царство для Кати. Сначала была мысль по-быстрому обвенчать ее с больным царем. Но Петр уже не мог ходить. Обсудили вариант воцарения царской невесты на правах обручения, -- выходило слабо. Решили попытаться получить завещание императора в пользу Кати. Написали два текста -- один без подписи, другой -- с поддельной подписью "Петр", - на случай, если этот Петр не сможет поднять пера. Пришли к постели больного. И здесь, в сумраке палаты успели только услышать из уст умирающего зловещие слова: "Запрягайте сани, хочу ехать к сестре". Покойная Наташа звала брата из заоблачных высот, и Петр "уехал" во втором часу ночи с 18 на 19 января 1730 года. Теплая компания Анны Иоанновны Сенаторы, собравшиеся в ночь смерти Петра II, осмеяли липовые "завещания" Долгоруких и в конце концов склонились к мысли, что "род Петра Великого пресекся" и следует вернуться к ветви его старшего брата Ивана Алексеевича. Резоны были фальшивыми. Предложение Голицына пустить на престол дочь Ивана было ничем не справедливее предложений в пользу Елизаветы Петровны. И та и другая -- "сосуды скудельные", и в том и в том роду мужчин не осталось. Медики сказали бы, что от скорбного Ивана и яблочко могло недалеко откатиться. Но медиков в ночной совет не позвали. Вообще-то, Голицын так горячо агитировал за Анну потому, что ему глубоко противен был брак Петра и Екатерины Скавронской, и детей ее он на нюх не переносил. Принимая решение в пользу Анны, сенаторы хотели еще и "укрепиться". Они написали "кондиции, чтоб не быть самодержавствию". "Кондиций" этих было 8. Они фактически делали монархию конституционной и сильно ограниченной. Анна должна была: 1. "ни с кем войны не всчинать"; 2. "миру не заключать"; 3. "верных наших подданных никакими податьми не отягощать"; 4. все кадровые перемещения оставить в исключительной компетенции Верховного совета; 5. конфискаций без суда не проводить; 6. вотчины и деревни не раздавать; 7. в придворные чины никого не производить; 8. государственный бюджет не транжирить. В общем, Анна приглашалась на роль куклы, с обязательством "буде чего по сему обещанию не исполню, то лишена буду короны российской". Историк зарядил возмущенную тираду на несколько страниц о недопустимости такого парламентского безобразия, о страшном разорении, ожидающем Россию, о позоре и унижении великого государства. Пока он там кричит, давайте бросим кроткий взгляд на кандидатшу в императрицы. Анна Иоанновна, дочь больного царя Ивана Алексеевича и племянница Петра I, была в те дни герцогиней Курляндской, сидела на троне этого зависимого от России прибалтийского княжества -- в Митаве. Возле нее ошивался некий Эрнст Иван Бирон, сын придворного служителя, "человек добрый для смотрения и покупки лошадей и собак". Вдовствующая 37-летняя герцогиня Анна "любила тесное общение" с интересными людьми, поэтому, когда Меншиков изловил ее прежнего фаворита Бестужева, обвиненного в заговоре в пользу царевича Пети, Анна тут же выхватила из придворной толпы Бирона. Митавский двор был раздут неимоверно. Даже в крупных германский королевствах не было такого номенклатурного набора обергофмейстерин, ландратов и прочих нахтшпигельтрегеров. Двор любил веселье, потехи, праздники. А что ему оставалось делать? Не войну же объявлять. Предложение воссесть на всероссийский престол было воспринято гоп-компанией, как сказочное продолжение хмельных мечтаний, как воплощение рождественской сказки. Не остывая от танцев, свалили в дорожные сани немногие личные вещи и шумной толпой да с бубенчиками рванули на Москву. Благо была зима, мороз и солнце, день чудесный. Конечно, вперед слали гонцов, что согласны на любые кондиции и диспозиции, только б Шапку поносить. Правители Верховного тайного совета -- общим числом 8 человек -- в этот момент могли реально ухватить власть. Против большой восьмерки возмутилось только 500 второстепенных сановников, и все они были пересчитаны, известны и безвольны. Но великолепная восьмерка сама не удержала Фортуну за подол. Сначала прозевали указать попам на новый статус императрицы, и по всем церквям на приезд Анны заголосили многие лета "самодержице" всея Руси. Потом замешкались с похоронами, и Анна из-под Москвы отдала приказание хоронить Петра без нее 11 февраля. Нужно было всем ехать навстречу Анне, сразу объяснять ей ситуацию, брать в ежовые рукавицы курляндскую компанию. А наши парламентарии застряли у гроба и занялись пустопорожними разборками с несостоявшейся царицей Катей и потерявшими чувство реальности Долгорукими. Катя хотела на панихиде сидеть прямо у гроба, в императорском трауре, и чтобы к ней первой все подходили с соболезнованиями. Все прочие светские горячо возмущались такой наглостью. Тогда Катя уперлась и сказала, что на вторых ролях хоронить не будет. Эх, дура! На похоронах главная роль -- самая незавидная! Процессия двинулась без Кати. К скандалу добавилась величественная женская драма. При дворе была еще одна невеста. Шереметевы при жизни Петра торопились породниться с перспективными Долгорукими и просватали свою княжну Наталью Борисовну за фаворита Ивана Алексеевича. Теперь девица мучилась дилеммой -- честь и Сибирь или бесчестие и Питер. Наталья описывала свои страдания в дневнике, изданном впоследствии в назидание благородным девицам. Она точно знала, что бывшие фавориты неуклонно следуют в Сибирь. Ей настойчиво предлагали отказаться от свадьбы, пока не поздно. Но честь возобладала, и Наталья Борисовна пошла под венец, а потом уж стала укладывать дорожные баулы. Ее пример другим наука, а то откуда бы потом жены декабристов черпали вдохновение? Петра похоронили в Архангельском соборе, выкинув оттуда два гроба каких-то "сибирских царевичей". Пока чиновные недоумки занимались гробокопательством, гвардия рассудила по-своему. Во Всесвятское к новой императрице промаршировал Преображенский полк, Анна сразу его построила, приняла чин полковницы и капитана кавалергардов, сама поднесла всем офицерам по чарке водки, чокнулась с каждым, выпила, крякнула, занюхала мундирным сукном, ухнула хрусталем в пол. - Вот таких императриц нам нужно поболе, - поняли гвардейцы, - по одной в каждый полк! Это самоназначение Анны было грубым нарушением "кондиций". Верховные советники сделали вид, что не заметили, и понесли Анне свою награду -- Андреевскую ленту. Анна сделала смущенное лицо: "Ах, я и забыла ее надеть!". Это означало буквально следующее: что вы тут, холопы, суетитесь, мне эта кавалерия принадлежит по праву, а не по вашему дару! 15 февраля веселая вдова въехала в Москву и направилась в Кремль принимать присягу. Долгорукие еще пытались подсунуть ей текст с "кондициями", но гвардия пообещала им ноги переломать. Поэтому присягнули по-старинке. Потом была разыграна сцена со всенародным нехотением "кондиций". Членов Верховного совета вызвали к императрице. Там они увидели, что вокруг трона столпилось 800 человек, и все кричат за самодержавие. "Как, разве кондиции мне в Митаву не всенародно посылали?" -- наивно вопрошала Анна. "Нет, матушка!" -- ревела гвардия, валясь на колени, - это твои враги подстроили кондиционирование, "дозволь, мы принесем тебе их головы?". Короче, все настроилось. Правда, 25 февраля северный горизонт покрылся кроваво-красным сиянием. Анна устроила свой двор, велела к своим шлафенмахерам добавить двух-трех 40-летних девок, чтоб болтали без умолку, - попросила найти в провинции сплетниц из бедных деревенских дворян. Нуждалась Анна в женском общении. Двух благородных -- Волконского и Голицына определила в шуты, вернула из ссылки Бестужева, арапа Абрашку Ганнибала велела назначить майором в Тобольск, чтобы привыкал к северному климату и передал потомству любовь к снегам и санным прогулкам. Верховный совет уничтожили немедля, Сенат заработал снова, Синод тоже оживили, а через год исполнили мечту Петра -- учредили Кадетский корпус. И даже по Москве установили через 20 сажен стеклянные фонари на конопляном масле! Получалось, что легкомысленная племянница восстанавливает дядькины порядки, забытые его женой и внуком. Но пора было и делом заняться. Сначала Анна поставила дымовую завесу -- вызвала из ссылки семью покойного Меншикова, восстановила детей в их небольших чинах, пожаловала сиротам немного денег и "вещиц с бриллиантами". Общество громко умилилось. Тут же последовал тихий указ о ссылке второстепенных Долгоруких на губернаторские места и без мест. Наказание провинцией по-прежнему оставалось почти высшей мерой. Бирон вполне справлялся с мышечной работой, и Бестужева снова загнали в ссылку. Дочь его, княгиню Волконскую велено было держать в Тихвинском девичьем монастыре под строгим караулом. Спасали княгиню от дьявольского искушения, - ее "приятель" Абрашка Ганнибал, даже влача в Тобольске майорское иго, представлял для чести Бестужевых и Волконских страшную опасность. Самого Абрама Петровича спешно перевели в Прибалтику работать по инженерной специальности. Эти предварительные меры шума не вызвали, и был нанесен главный удар, предсказанный честной невестой Натальей Шереметевой. 14 апреля грянул манифест. Двое главных Долгоруких, Алексей и сын его Иван обвинялись в отвращении императора от уроков управления, сманывании мальчишки на охоту, подсовывании ему Кати Долгорукой. К тому же, таская царя по игрищам, Долгорукие его простудили, сделали легкой добычей для оспы. Еще Анна уколола обвиняемых "кондициями": они сами раздавали чины направо и налево. Ну, и имущество казенное разворовали, конечно, почти как Меншиков. Этих Долгоруких, достойных "наижесточайшей казни", почти помиловали, -- разжаловали, лишили "кавалерий", разослали губернаторами по дальним городам с женами и детьми. Семейства отъехали со стенаниями. Они понимали, что за губерниями последуют Соловки, Нерчинск, каторжные работы. Теперь нужно было управлять страной. Управлять стали Бирон и Левенвольд. Самой Анне за сплетнями дворовых девок делать это было некогда и лень. Хорошо хоть за спинами Бирона и Левенвольда стеной стоял Андрей Иваныч Остерман, человек, знающий все российские дела. Чиновную пирамидку стали заполнять курляндскими немцами, и это вызвало возмущение русских. От возмущения решили спасаться усиленной охраной. Создали третий гвардейский полк -- Измайловский. И не успели наши кадровые военные помечтать о должностях, как все командные высоты в новой гвардии тоже захватили немцы. И это еще полбеды. Ненасытный двор стал страшно, до костей объедать российскую казну. Какие-то блудные дамы и полуштатские сволочи пригоршнями растаскивали жемчуга и бриллианты, мешками волокли столовое серебро и обыкновенное золото по кремлевским коридорам -- сразу после отбоя. Фейерверки, как зажглись в столичных небесах, так и не гасли, смешиваясь с неожиданным северным сиянием и брызгами винных струй. Москва, временно ставшая столицей, гремела и сияла. Праздновали все подряд. Послы посылали домой удивительные репортажи: "Я был при многих дворах. Могу уверить, что здешний двор своею роскошью и великолепием превосходит даже самые богатейшие, не исключая и французского". Вот расписание "машкарадов" в Москве на февраль 1731 года: 1. с 8 по 18 нон-стоп без повода; 2. 15 февраля в нем выделяют годовщину въезда императрицы в Москву; 3. в следующее воскресенье бал при дворе; 4. во вторник -- у великого канцлера; 5. в среду -- у престарелого фельдмаршала Долгорукого; 6. 25 февраля -- у вице-канцлера Остермана. Немецкий двор веселился, русские замерли в ожидании новых ссылок, Историк горестно недоумевал, куда же делись птенцы гнезда Петрова, почему кругом одни остерманы и минихи? Но эти-то -- хоть люди умелые, а Бирон? Зла не хватало смотреть на его довольную, наглую, тупую рожу. Для сдерживания недоумевающих и возмущенных был воссоздан компетентный орган. Теперь он назывался "Канцелярия тайных розыскных дел". В Петербург -- временно -- двор переехал в начале 1732 года. Московский воздух чем-то очень нравился Анне. Он был каким-то хмельным, грешным, азартным. Анна обещала вернуться и держать столицу в Москве. Давайте запомним это. У нас в России переезды между Питером и Москвой, намеки на это, сборы и намерения, слухи о перемене столицы -- есть верная примета реформ - расстройства Империи после взлета или, наоборот, вздутия после расслабления. Анна совершенно случайно восстановила былую славу русской армии. В Польше возник новый кризис. По смерти короля Августа II две партии - его сына Августа III и Станислава Лещинского - дошли до полевых и осадных сражений. Наши поддерживали Августа и осадили Лещинского в Данциге (Гданьске). Осада шла не шатко не валко, пока в Питере Миних не разругался с Бироном -- как-то неудачно пошутил над недалеким фаворитом. Бирон устроил Миниха командовать осадой -- авось убьют - и Миних проявил неожиданную резвость. Он явился под Данциг 22 февраля 1734 года с небольшим штабом и 13300 золотыми червонцами и "начал поступать с городом без всякого сожаления". 9 марта он взял Шотландию, - не часть Британской Империи, конечно, а богатое предместье Данцига. Захваченных припасов хватило на прекрасное обеспечение армии и плотный обстрел города. Потом произошел казус, вполне разоблачающий полководческие таланты Миниха. В последних числах апреля он решил взять форт Гагельсберг и завершить осаду. Восьмитысячная русская армия, полная боевого азарта, ночью, на цыпочках совершила марш-бросок и появилась у стен форта. Осажденные спросонья встретили ее залпом наугад наведенных пушек. И -- вот же черт! -- сразу у нас были убиты все командиры всех трех наступающих колонн. Дальше разворачивается трагифарс. Русская армия останавливается на самом видном месте: а куда идти? -- командиров же нету. Поляки-шведы-французы -- сторонники Лещинского -- начинают косить русских со стен - залп за залпом. Те три часа стоят, в буквальном смысле -- стоят! -- насмерть. Адъютанты Миниха передают войскам приказ отступать. Русские герои, упершись рогом, гордо заявляют, что им лучше умереть на месте, чем отойти! И Миних растерялся... Тут уместно задуматься о психологических корнях известного русского героизма и самопожертвования. От большого ли ума они происходят? Нет ли тут какой-нибудь национальной патологии? Ну, ладно, если б сзади сливались струи Дона и Непрядвы, или сурово стояли комсомольские заградотряды, или золотились маковки Москвы, или дымили печки родных хуторов с детьми да бабами, - тогда понятно. А так, под убийственным огнем, на чужой земле, при наличии приказа отступать, без материальной и гастрономической необходимости, чего было лезть на амбразуру? Короче, герои оступили только после личных уговоров любимого армией генерала Леси. Ну, две тыщи, конечно, отступить не смогли, остались лежать во славу русского оружия. Миних грустил не очень, он писал императрице, что оно того стоило, - русские показали всем удивительную храбрость. А я думаю, что они показали Европе кузькину мать. Должна же эта знаменитая наша мать как-нибудь выглядеть? Так вот, по-моему, это как раз кузькина мать и была. Анна тоже не горевала и утешила фельдмаршала милостивым рескриптом. В середине мая к Данцигу подошли 11 французских кораблей, с них высадилось 2000 французов, и 16 мая 1734 года впервые в истории французская и русская армии вступили в прямое столкновение. Французская атака была отбита, русские снова проявили "превеликий кураж, охоту и радость оказывали, и ничего так не желали, как чтоб французы еще сильнее пришли и в другой раз отведали". "Куражиться" шестнадцатью тысячами против двух было и вправду радостно. Данцигская эпопея окончилась славно. 12 июня французы сдались в Вайхзельмюнде, 28 июня сдался Данциг. Станислав Лещинский бежал в дамском платье, за что горожане должны были возместить русской императрице моральный ущерб миллионом ефимков, если не изловят травести в четыре недели. Были и другие забавные контрибуции: город выплачивал 30 000 червонных за колокольный звон во время осады, еще миллион каких-то "битых" ефимков причитался императрице за военные издержки, делегация из лучших граждан Гданьска -- - по выбору Анны -- должна была ехать в Питер извиняться. По мирному договору шведских пленных отпустили с паспортами, а французов должны были высадить "на балтийском побережье". Французы оказались в Кронштадте, в концлагере, -- чем вам не Балтика? Тут Анна заслала к ним провокатора, флотского капитана Полянского, знающего французский язык. Полянский тихо подначивал французов на побег. Содержание им сделали вольное и расписывали, какое славное житье в Питербурхе, а здесь вам век воли не видать! Беглецов не ловили, а только подправляли отару в сторону столиц: Анна хотела, чтобы ценный человеческий материал растекся по Руси великой и разбавил местную кровь. Вот вам и дура-баба! Анне понравилось воевать. У нее был Миних -- не столь умелый, сколь удачливый полководец, побивший шведов и французов одновременно. И Анна решила разобраться с турками! В августе 1735 года Миних получил высочайший указ: на свое усмотрение осадить или "тесно блокировать" Азов -- главную жемчужину турецкого черноморского ожерелья. Миних расположил штаб в Полтаве, в самом центре огромного южного театра военных действий. Здесь весь штаб и часть армии слегли от местной лихорадки. Миних приказал генерал-лейтенанту Леонтьеву с 48-тысячным корпусом атаковать Крым. Ходячих оказалось 40000. Крыма не взяли, но "бодро и без жалости" вырубили кочевья ногайских татар, захватили скот, лошадей, верблюдов. В марте 1736 года Миних лично осадил Азов, тут его сменил Леси, а сам фельдмаршал поднял Днепровскую армию на Перекоп. Перекоп, вопреки данным разведки оказался в исправном состоянии: от взгляда в пропасть его рва кружилась голова. Но наши смело спустились в ров, поднялись на вал под прикрытием ураганного артиллерийского огня и взяли укрепления в три дня -- с 20 по 22 мая. Турки сдали все крепости под обещание быть выпущенными живьем. На военном совете решили штурмовать еще Козлов, но далее не ходить. Однако, Козлов взяли без штурма, захваченных трофеев хватило на всю армию, и "наши были в таком сердце, - писал Миних, - что никак невозможно было их удержать, чтоб в Бакчисарае и ханских палатах огня не подложили". Сгорело четверть города и ханские палаты, "кроме кладбища и бань". Началась жара, и русская армия потянулась за Перекоп для отдыха. Татары досадливо сопровождали войско: они думали, что наши пойдут на южный берег Крыма, до самой Кафы, и сами спалили всю свою недвижимость. Русские, не битые в бою, вышли из крымской степи со страшными потерями. Миних любил поспать утром и гнал войско по самой жаре, в итоге половина армии полегла в пути. 19 июня пал Азов. Турок отпустили с миром на родину, у нас было только 200 убитых и 1500 раненых, легко задело и фельдмаршала Леси. Анна так привыкла к победам, что ворчала на Миниха -- чего он весь Крым не взял? Весной 1737 года 70-тысячная армия Миниха выступила на Очаков. 1 июля началась перестрелка, 2 июля город проснулся в дыму. Миних применил театральный прием -- психическую атаку. Вся армия со знаменами и барабанным боем медленно пошла к стенам города. Цель парада была проста -- отвлечь турок от тушения пожара. Задумка удалась -- весь народ засел на стенах, раззявив рты и подставив огню затылки. Город пылал все ярче, взорвались два главных склада боеприпасов. 10000 любителей батальных сцен погибло в огне. Приобретенный Очаков полностью блокировал сухопутный выход с турецких Балкан в наше Дикое Поле. До Константинополя теперь было рукой подать. Кампания следующего, 1738 года прошла бесплодно, зато в 1739 году наши взяли Яссы, очистили всю Молдавию, восстановили статус-кво, утраченное Петром в Прутском походе. Турецкая война закончилась мирным договором и стоила России 100000 человек убитыми и огромных денежных сумм. Анна Иоанновна и ее курляндцы внешне правили и воевали, как Петр Великий, и с аналогичными результатами. Значит, дело тут было не в истеричном гении медноголового русского всадника, а в "немецком", европейском влиянии на российский обиход. Ибо Миних был продолжением Гордона и Лефорта, придворные "машкарады" - развитием потешных ассамблей. А с рабочим народом обращались обычно -- планомерно по-скотски. Правительство Анны жестоко разбиралось и с ворами, их казнили сотнями. К концу царствования Анны из-за военных потерь, пожаров, бандитизма, побегов, голода и эпидемий великороссийское население остановилось в росте на 5.565.259 человеках "мужеского" и 5.327.929 женского пола. Что тут добавить? Уместно только вздохнуть -- кому с облегчением, кому с грустью: малозначительная на первый взгляд Анна Иоанновна с обретением вкуса к войне восстановила Империю Петра Великого, вдохнула новый воздух в ее опавшую грудь, восполнила ущерб, нанесенный делу Императора его женой и внуком. Был учрежден Кадетский корпус, начала работать Академия, Василий Татищев и Антиох Кантемир принялись писать историю России, а Тредиаковский - сочинять более-менее рифмованные произведения. 5 октября 1740 года императрице Анне сделалось очень дурно за обедом. Она слегла, и лечить ее было недосуг, -- слишком сложная заворачивалась интрига с престолонаследием. Анна Иоанновна скончалась 16 октября после тяжких мук, назначив регентом своего Бирона. Диагноз поставили сложный -- соединение подагры с каменной болезнью. Регент Бирон и дни Брауншвейгского дома Бирон стал регентом, а императором провозгласили новорожденного брауншвейгского принца Ивана Антоновича, которому предписывалось по мере взросления крепко держаться "регламентов, уставов и прочих определений" Петра Великого (так его называли, как мы видим, уже ближайшие наследники). Иван Антонович был правнуком царя Ивана Алексеевича (сводного брата и соправителя Петра), внуком царевны Екатерины Ивановны, внучатым племянником покойной императрицы Анны, сыном Анны Леопольдовны и Антона Брауншвейгских. Не умея ходить и говорить, он на другой день после смерти двоюродной бабки уже прислал в Сенат и Синод указ, чтобы немцев не трогали, уважали, Бирона именовали "его высочеством, регентом Российской империи, герцогом курляндским, лифляндским и семигальским". Сенаторы, архиереи, сановники, дворяне и прочие, прильнувшие к необъятной груди этой самой империи, теперь оцепенели в тоске смертной. "Бывали для России позорные времена: обманщики стремились к верховной власти и овладевали ею, но они, по крайней мере, прикрывались священным именем законных наследников престола. Недавно противники преобразования называли преобразователя иноземцем, подкидышем в семью русских царей, но другие и лучшие люди смеялись над этими баснями. А теперь въявь, без прикрытия иноземец, иноверец самовластно управляет Россиею и будет управлять семнадцать лет. По какому праву? Потому только, что был фаворитом покойной императрицы! Какими глазами православный русский мог теперь смотреть на торжествующего раскольника? Россия была подарена безнравственному и бездарному иноземцу как цена позорной связи! Этого переносить было нельзя!"... Эту длинную, сердечную, праведную тираду нашего Историка я привожу полностью, ввиду ее многозначительности. Она действительно много значит для понимания русской национальной этики. Написанная через 150 лет после Петра, эта замечательная жалоба вполне демонстрирует категорическую бессмысленность всех петровых усилий. Да, одежку перекроили, бороды сбрили, языки изучили, прошпекты питерские распрямили, но мораль осталась кривой. Давайте прочтем запальчивую речь Историка еще раз, обобщенно, расширительно во времени и пространстве, с подстановкой конкретных явлений. Итак, убираем кавычки. Бывали для России позорные времена: она бездарно губила миллионы своих детей, унижала их, обманывала, оскорбляла; обманщики обещали народу заботу, любовь, защиту, самопожертвование, честность, правосудие, но на деле хотели только одного - стремились к верховной власти и овладевали ею; народ верил им, прикрывались они священным именем законных наследников престола или честно пользовались правом сильного. Недавно противники преобразования называли преобразователя иноземцем, подкидышем в семью русских царей, они наивно полагали, что носителем чуждой культуры и политики может быть только человек "немецкой" крови; но другие и лучшие люди смеялись над этими баснями. А теперь въявь, без прикрытия иноземец, иноверец самовластно управляет Россиею. Носитель "священного имени", воспитанный за рубежом или иностранными наставниками, сохранивший лишь несколько процентов славянской крови, теперь будет десятилетиями и столетиями навязывать нам свое "высочайшее усмотрение". По какому праву? Потому только, что отец его был фаворитом покойной императрицы, или мать -- сожительницей императора -- с записью в церковных книгах или без, какая нам разница?! Какими глазами православный русский мог смотреть на торжествующего раскольника? -- ибо со времени Алексея Михайловича все цари наши, вся церковь, большая часть населения в очередной раз послушно откололись от верования отцов своих и дедов. Россия опять подарена безнравственному и бездарному иноземцу -- будь он варяг, голштинец, любой другой немец, еврей, грузин - как цена позорной связи, дворцового переворота, отцеубийства, бандитского налета, бессовестного сговора! Этого переносить нельзя!"... Вот так наш Историк (при небольшой разъяснительной поддержке) легко превращается из православного имперского моралиста в национал-шовиниста, террориста, зовущего к ниспровержению законных правительств Рюрика и его потомков, Григория Отрепьева, Бориса Годунова, всей династии Романовых, Ленина-Сталина, беспородных наших хрущевых, брежневых, и иных, ныне присных и вовеки веков неискоренимых. Опешивший и густо крестящийся Историк едва успел выдохнуть объяснение, что фраза его не столь дальнобойна, а лишь призвана обосновать своевременность и праведность дворцового переворота, который учинила энергичная "дщерь Петрова" - принцесса Елизавета, как гвардия крепко выпила и дружно встала за новую амазонку. Но сначала возникли гвардейские заговоры в пользу отца грудного императора - принца Антона, в пользу матери - Анны Леопольдовны. Их прочили в регенты до совершеннолетия сына. Бирон в ответ угрожал выписать из Голштинии юного Петра, сына Анны Петровны и внука Петра Великого. Чтобы укрепить свою позицию, Бирон целыми часами что-то "репетировал", запершись с царевной Елизаветой. В итоге царевна была в курсе всех дел, а Бирон питал на ее счет наивные надежды. 23 октября был объявлен указ о выдаче родителям императора по 200000 рублей, Елизавете -- 50000. Но этот откат не помог, бродильная реакция не стихала, и вечером Бирон, канцлер Бестужев, Остерман, генерал-прокурор Трубецкой напали на Антона Брауншвейгского в Совете с вопросами типа, чего тебе еще надо?! Молоденький совсем императорский папа расхныкался, признался в желании регентства, покаялся и был прощен с условием не высовываться. Вскоре Антону прочитали указ младенца Вани, что его папа так просился отставить его от всех чинов, так желал денно и нощно предаваться отеческим хлопотам у колыбельки грозного венценосца, что последний не стерпел и уважил дорогого родителя, - разжаловал его по всем статьям. 8 ноября 1740 года у Бирона обедали Левенвольд и Миних, которому накануне Анна Брауншвейгская жаловалась на грубость регента. За столом произошел любопытный разговор. Разговаривали Левенвольд и Миних, а Бирон был глух и нем. Левенвольд: "А что, фельдмаршал, приходилось вам предпринимать действия ночью?". Миних (понимая, что Левенвольд намекает на дворцовый переворот): "Нет, не приходилось, но просто не было нужды, а так, я всегда готов воспользоваться обстоятельствами". Бирон, пережевывая дичь, не въезжает, что его собутыльники прямо здесь, у него за столом нахально сговариваются прикончить гостеприимного хозяина... Вы встречали где-нибудь еще такую наглость? Выходя из столовой и поглаживая себя по животу, Миних на ходу велит своему адъютанту подполковнику Манштейну быть готовым к ранней побудке. И действительно, будит его уже в два часа ночи. Подняли по тревоге 120 караульных солдат, сорок оставили беречь честь полка у знамени, с двумя сороками пошли на штурм Летнего дворца, -- там жил Бирон, а в Зимнем отдыхала семья императора Вани. Штурм получился опереточный. Миних с Манштейном объявляли всем встречным караулам, что мы, братцы, идем регента менять. И все радостно к ним присоединялись. Зашли в Летний без единого выстрела. Тут случилась заминка. Манштейн не знал, где спальня Бирона. Потом нащупал какую-то двустворчатую дверь, запертую на замок. Толкнул ее. Нижний и верхний шпингалеты были не задвинуты. Дверь легко распахнулась. Под балдахином дрых давешний хлебосол. Манштейн зашел с фланга -- со стороны жены Бирона. Бирон проснулся... Изложение дальнейших телодвижений напоминает слабенький сценарий для провинциального театрика. Жена Бирона и сам Бирон вопят "караул!". Манштейн спокойно рапортует, что как раз именно караул он и привел. Бирон скатывается с кровати на пол, как бы намереваясь юркнуть под кровать. Манштейн наваливается на Бирона. Входят солдаты, хотят регента взять. Он вскакивает и начинает махать кулаками. Но драться не договаривались, поэтому Бирона хватают снова, нечаянно рвут на нем голландскую рубашку, морду всю разбивают в кровь, валят на пол, вяжут, в рот запихивают платок, заворачивают регента в шинель, сажают в минихову карету, увозят из Летнего в Зимний. Супругу Бирона изловили уже во дворе. Манштейн велел отвезти ее тоже во дворец, но солдату возиться не захотелось, и он пнул ее в снег. Регентша замерла в удобной позе, но все разошлись по своим делам. Камердинеров не было, и дама так и замерзла бы на четвереньках, но нашелся некий капитан, который поднял поверженную первую леди и проводил в теплое место. Так Миних и Манштейн сообразили с Бироном на троих. Чисто русские посиделки, чисто немецкий переворот. Немецкая партия стала с немецкой педантичностью делить добычу. О русских стратегиях, хитростях, неожиданностях они как-то не подумали. Анна Леопольдовна получила регентство и забрала себе самую важную деталь туалета -- голубую Андреевскую ленту. Принца Антона произвели в генералиссимусы, Миниха -- в первые министры, Остермана -- в генерал-адмиралы, князя Черкасского -- в великие канцлеры, Левенвольда наградили "знатной суммой" на расплату по долгам, проворовавшиеся Трубецкой и Лопухин освобождены были от взысканий. Тут немцы стали совсем уж мелочиться. Новая регентша Анна, раздав все доступные казенные милости, уединилась с фавориткой Менгден. Хозяйственные дамы завладели семью бироновскими кафтанами и пытались спарывать с них золотой позумент. Но дни в ноябрьском Петрограде стояли короткие, поздняя осень способствовала крейсерской стрельбе по дворцам, а с рукоделием ничего не выходило, -- пришито было прочно, не оторвешь. Тогда Менгден отдала кафтаны "на выжигу". Кафтаны сгорели, плавленного золота хватило на четыре шандала, шесть тарелок и две коробочки для дамских пустяков и секретов. Миних мог продолжать свое победное шествие, но его подвела сущая ерунда. В ноябре-декабре он изрядно переедал на пирах победителей и стал уязвим для болезни, а тут как раз Анна Леопольдовна публично и строго указала ему на необходимость "уменьшить траур" по императрице Анне Иоанновне, который воевода ностальгически носил с середины октября. От унижения и испуга герой Очакова и покоренья Крыма слег и потерял контроль над буйным отделением дворца. Остерман, оттертый от премьерства, тотчас объяснил Анне, что с Минихом Россия погибнет ровно через четыре недели, два дня и восемь часов без четверти. Анна в ужасе согласилась отправить Миниха командовать первой попавшейся войной, а из премьеров уволить немедля. Уволили именем Иоанна III Антоновича (Почему - Третьего? Видимо тогда при дворе посчитали от первого помазанного на царство Ивана - Грозного, подразумевая его Первым, а не Четвертым? Впоследствии эта нумерация не прижилась, Иван Антонович стал считаться Шестым, по счету от Ивана I Калиты, а по-настоящему он "Второй" - в пределах династии, после Первого Ивана Алексеевича Романова), но войны не было, и 3 марта 1741 года главкома проводили на пенсию с извинениями и уверениями. А Бирона томили следствием, шили ему всякие замыслы, но ничего не выходило, так как замыслить Бирон ничего не мог по своей сути - мыслительные потуги были ему непосильны. Тогда неудачливого регента сплавили в Пелым, ссыльный город, специально основанный в свое время для приема угличан, всенародно виновных в убиении настоящего царевича Дмитрия Иоанновича. Для прикола Бирону в Пелыме выстроили дом по чертежам Миниха, который в бытность премьером набросал из мечтательной ненависти к Бирону угловатый сруб. Бестужеву пришлось еще хуже, его четвертовали. Достаточно много русских последовало в ссылки, и при дворе возник кадровый вакуум, кроме Остермана и Левенвольда не на кого было положиться. Тучи сгущались над немцами, и они прозевали подъем Елизаветы Петровны. У Елизаветы был собственный двор. В нем для телесной нужды имелся казачий сын Алексей Разумовский -- человек недалекий, но крепкий. Братья Шуваловы -- Александр Иванович и Петр Иванович -- наперебой, как Бобчинский и Добчинский, подавали неглупые советы. Михайла Воронцов, основатель великого рода царедворцев, тоже оказывался нелишним. Все эти русские обедали, ужинали и спали вместе неспроста. Анна Леопольдовна потянулась было выдать Елизавету замуж в Курляндию, но та уперлась, распространяя слух, что с Разумовским спит не от скуки, а по тайному венчанию. Драгоценной жемчужиной в компании Елизаветы сиял медик Лесток. Еще Петр выписал его в Россию, потом сослал в Казань "за неосторожное обращение" с дочерью придворного служителя, потом Лесток всплыл при Екатерине, и вот сейчас консультировал Елизавету не столько по профилактическим, сколько по политическим вопросам. На переворот Елизавету сначала пришлось уговаривать. Лесток обошел иностранных послов, недовольных Брауншвейгским домом, получил от них обещание поддержки, войск и денег. К несчастью началась война со Швецией, и русские войска действовали успешно. Это способствовало временному патриотизму. У народа возникало доверие к трону, проистекавшее из глубоких горловых желез вперемешку с верноподданной слезой. То есть, революционной ситуации не было никакой. Елизавета переписывалась со шведским главкомом Левенгауптом, получала от него заверения в неустанных хлопотах короля об освобождении милой и наивной русской нации от обсевших ее гадких немцев. То есть, по-нашему, Елизавета вела предательскую переписку с врагом посреди войны, и, конечно, достойна была публичного повешенья в кузове грузовика на ленинградском стадионе в переры