ских мелодрам. Весь 1808 год армия гибла в Финляндии, и в зиму 1809 года оставаться там не решилась. Но и отступать было нельзя, - только вперед! Путь в Швецию лежал через море. Оно замерзло чуть не до дна, так что разведка сходила через Ботнический залив, аки посуху. Если б только пурга не мешала! Шведы испугались, втянулись в переговоры, к осени заключили мир и уступили нам эту противную ледяную Финляндию насовсем. Летом 1809 года активизировалась война с Турцией. До этого она протекала вязко, как дунайские волны, которые нам никак не удавалось преодолеть. В 1811 году главкомом южного направления стал Кутузов, и туркам досталось по первое число нового 1812 года. Турецкая армия была окружена и сложила оружие. Турки запросили мира и получили его. России нужен был геополитический баланс, ибо уже открывался новый том "Войны и мира". Ситуация до боли в затылке напоминала, вернее, -- предваряла расклад Молотова-Риббентропа. Наполеоновские войска стояли в Польше на границе России. Точнее, Наполеон стоял посреди бывшей Польши, на территории отошедшей к Пруссии, и грозил землям, захваченным Россией. Поляки, естественно, чуть ли не поголовно встали под его знамена. "Особенно хороши были польские уланы", - вздыхал Историк. - "Французы уверяли императора Александра в дружбе, а сами усиленно готовились к войне". На Висле собирались резервы, туда "из Франции (совсем, как в 1941 году -- С.К.) приходили все новые и новые полки". Склады набивались продовольствием и боеприпасами. Громадная армия "дванадесяти языков" (двенадцати народов) топталась на левом берегу Вислы. С правого берега на них поплевывал и матерился наш, Тринадцатый народ. Поэтому именно в ночь с 12-го на 13-е июня казачьи разъезды засекли понтонную переправу этой международной толпы и без оглядки на начальство открыли по ней ружейный огонь. Немедленно последовал приказ по армии императора Александра: "Не нужно напоминать вождям, полководцам и воинам нашим о их долге и храбрости. В них издревле течет громкая победами кровь славян. Воины! Вы защищаете веру, отечество, свободу! Я с вами. На зачинающего Бог!". Несмотря на очевидную неизбежность столкновения и конкретные донесения разведки, наша армия не вполне была готова к войне. Одна ее половина под командой генерала Барклая де-Толли находилась в Вильне; другая -- под командой князя Багратиона стояла у Волковыска. Теперь эти армии шли на соединение, наперерез французской колонне. Корпус казаков атамана Платова партизанскими наскоками сбивал французов с темпа. Попутно сжигались все поселения. Французам негде было со вкусом переночевать. Особенно страдали польские уланы, казаки почему-то назойливо досаждали им. Так что, постепенно уланский полк графа Турно был перебит почти полностью. Но наше соединение-отступление продолжалось, Барклай сошелся с Багратионом только за Витебском, польские приобретения России были оставлены, польские уланы полегли будто бы не зря. В июле в объединенную русскую армию получил назначение новый главком -- М.И. Кутузов. Его авторитет был теперь беспрекословен, опыт турецкой войны безошибочен, и даже Аустерлицкое поражение он предсказал объективно и нелицеприятно. Кутузов определил единственной стратегической целью оборону Москвы. Остальные территории его не интересовали. В те годы армия агрессора еще не могла быстро и плотно обеспечить оккупационный режим, так что все военные кампании напоминали собачью свадьбу, свалку вокруг главного армейского скопления. Ставка Кутузова находилась в Бородине, вот он с места и не двинулся. Наши войска отходили к передовому укреплению у Бородина -- Шевардинскому редуту. Собралось ровно 103 тысячи человек, меньше, гораздо меньше, чем на Куликовом поле! Но и французов подходило только 130 тысяч, - не охти какая орда. Зато вооружение с обеих сторон имелось самое убийственное. "25 августа, в жаркий августовский (так у Историка, - хорошо хоть не "в жаркий январский" - С.К.) день, в лагерь русских войск привезли чудотворную икону Смоленской Божией Матери"... Вы помните, верующие мои, - это та самая Матерь, которая навесила нам на шею Годунова. Столь же успешно сработала она и на этот раз. "Торжественная молитвенная тишина стояла на громадном поле подле Бородина. Всюду земля была изрыта. Тянулись длинные рвы окопов, насыпи, стояли плетеные туры батарей. Медные пушки сверкали на солнце. Солдаты надели на себя чистые рубахи: все готовились к смерти...". Все войско не могло подойти под благословение, поэтому благодать отпускали с доставкой на дом - священники отдельным взводом обходили позиции: ""Святый Боже, святый Крепкий, святый Бессмертный, помилуй нас!" - слышались голоса певчих...". Наконец все улеглись. Уснули утомленные боями 25 августа заградотрядовские казаки, но не спали "деды" из гвардии и салаги, попавшие в полк по зову чести. - Скажи-ка, дядя, ведь не даром?.., -- волнуется новобранец. - Не даром, не даром... Спи пацан, - перебивает его дядя и чистит кивер, весь избитый. "Спать... Спать... нужно набраться силы для завтрашняго подвига...", - черным эктрасенсом завывает наш Историк над батальным простором. И подвиг состоялся. 26 августа 1812 года произошла величайшая битва тех времен и тех триннадцати народов - Бородинское сражение. Лишь "первые лучи солнца показались над покрытой туманом землею", как стопушечная французская батарея плюнула дымом и напомнила отдыхающим, что пора вставать. Свалка началась неимоверная. Укрепления захватывались французами и отбивались русскими обратно. Картинки локальных схваток мелькали, как окна курьерского поезда. Поэтому конные курьеры не успевали донести императору Александру (вот он - в седле возвышается) и императору Наполеону Бонапарту (а этот - на горке, на барабане восседает) правдивую информацию. Общая диспозиция получалась такая: русские принимали гостей на своем поле (Бородинском), им и стены помогали ("Ребята, не Москва ль за нами?"), а французы атаковали в гостях. То есть, по уставу они должны были нести втрое большие потери. Но им наш Устав образца 1972 года был не в указ. Поэтому потери сторон образовались адекватные. Остервенение, наведенное Смоленской богоматерью, не стихало, и "среди мертвых тел, между раненых и стонущих своих товарищей дрались солдаты. Гнулись и ломались штыки, в щепы обращались приклады, не хватало патронов, зарядов, пороха. Едкий пороховой дым туманом застилал поле, и в этом тумане дрались последним смертным боем солдаты. Дрались за Москву!"... У нас всегда так получается. Мы до последнего человека, "смертным боем" деремся за эту Москву, а потом оказывается, что кто-то уцелел по тылам, что кровь наша пролита не бесследно, что "через час - на ней цветы и трава, через два она снова жива" и снова готова пролиться, - вы догадались, - за Москву! Такой вот круговорот питательной жидкости в развращенной природе... После полудня Наполеон выстроил всю свою армию, чтобы обрушиться на поредевшие русские полки, прочесать мелким гребнем Бородинское поле, "добить живых" чужих, собрать раненых своих. Наши тоже "готовились принять врага как следует": складывали укрепления из мертвых тел, "собирали патроны, чистили ружья, банили раскаленные пушки". Все и пошло бы, "как следует", - с последней смертной схваткой, протокольным оформлением победы по признаку "занятого поля боя", но все испортили дикари. Наполеон обнаружил у себя за спиной шайку атамана Платова. Оказалось, всю Бородинскую битву славный атаман провел в наполеоновских тылах. Там он разогнал резервный батальон и налетел, нет! - буквально напоролся на "громадный обоз великой армии"... Надо ли продолжать вслед за Историком? Стоит ли застенчивому автору опять подставляться под казачьи пики, под кавалерийский вопль литературных патриотов, под залпы национальных батарей? Стоит! Позади Москва!.. "К сожалению, казаки не исполнили всего, что могли они сделать, проникнувши в тыл францусской позиции. Бедные и оборванные, потерявшие почти все свое обмундирование за время отступления, они, попавши в обоз, увлеклись грабежом. Вместо того, чтобы ударить на резервные полки, захватывать с тыла батареи, они, не слушая начальников, рассыпались по повозкам, рылись в сундуках, хватали мундиры, патроны, хлеб, кули с овсом. Как саранча нападает на хлебное поле, так напали казаки на францусский обоз. Забывши о том, что идет жестокий бой и решается участь всей войны, голодные донцы делили добычу, вьючили материи, набивали сумы продовольствием и вещами...". Ну, а уж про винные запасы предусмотрительных французов Историк упомянуть не решился... Картину этого группового свинства можно было бы украсить включением звука: "Коко Шаннель! Диор! Карден! Вдова Клико!", - услышали бы мы из-за кадра, но Коко Шаннель тогда еще не родилась, а мадам Клико не овдовела... Однако стратегическое значение мародерства оказалось более существенным, чем несостоявшийся тыловой удар. "Встревоженный Наполеон при первых выстрелах в тылу послал туда всю свою конницу. И она появилась перед обозами тогда, когда казаки не успели еще устроиться, - и потому казаки живо рассыпались в лаву и начали отходить", то есть, брызнули в кушири, теряя ворованные панталоны и судорожно запихивая в подсумки импортные предметы непонятного назначения. "Набег казаков в тыл Наполеона мог бы сломить его силы и даровать нам полную победу. Но этому помешала некоторая жадность казаков". Зато и от полного поражения галантерейная атака нас спасла. Наполеоновцы целый час гоняли крыс по тылам, и за это время защитники главной нашей огневой позиции - батареи Раевского получили подкрепление. Французская армия напоролась на кинжальную шрапнель и 4 часа купалась в ней вполне самоотверженно. Тут рука бойца колоть устала, и обе армии, не сговариваясь, завалились отдыхать. Собственно поле боя осталось за нами, вернее, - под нами. На другой день французы наших на нем не обнаружили, но и боя никакого уже не было. Так что, формально Бородинскую битву мы выиграли. По очкам. Недельный марш-бросок Кутузова под стены первопрестольной закончился 2 сентября в Филях. Сейчас это -- конец метро, а тогда Фили были отдаленной деревушкой с Кремлем на горизонте. Тут состоялся известный совет. Возобладало мнение великого Кутузова, что нечего из-за Москвы копья ломать, пусть Наполеон ею подавится, а мы пока армию в сельской местности подкормим и подлатаем. Тем временем храбрый Платов летел на Дон -- поховать барахлишко и объявить поголовную мобилизацию казаков против "антихриста в лице Бонапарта"! - "Родную дочь свою отдам замуж за того казачишку, который возьмет мне в плен Наполеона! - повторял рассерженный и разобиженный донской атаман". Видя партизанские трофеи, казаки охотно ополчились все. Знай это Наполеон, драпал бы он до хаты. Но не ведал гордый завоеватель полумира, на что он руку поднимал. 3 сентября последние русские полки ушли по Рязанской дороге, и Наполеон вступил в Москву. "Долго стоял он на Воробьевых горах и, скрестивши руки, любовался Москвой. Горели на солнце купола и кресты сорока сороков церквей, красиво высился Кремль, вся Москва, окутанная зеленью полей, играла перед ним в лучах утренняго солнца". - Так вот ты какой, священный город! -- будто бы сказал Наполеон. Обычно в таких случаях отцы поверженных столиц выносили ему "ключи от города", от всех его лабазов, бань, картинных галерей, предъявляли складскую и бухгалтерскую документацию. Так было в Вене, Берлине, в столицах итальянских королевств. Хотелось такого и тут. Но не вышло. Документации никакой сроду не бывало, ключи имелись, но лабазы опустели, народ очень шустро разбежался из Москвы с вещами. Пришлось Наполеону заходить в Москву на цыпочках. Отсюда он послал императору Александру предложение о мире. - "Я не положу оружие, доколь ни единого неприятельского воина не останется в царстве моем! -- гордо отвечал непобежденный наш государь. От этой зажигательной речи Москва и впрямь начала гореть. "Таинственные люди поджигали ее со всех сторон", так что, проверить наличие складских остатков стало совсем невозможно. На пожар списали все. Французы ловили поджигателей, расстреливали на месте, но везде не поспевали. "На место расстрелянных являлись новые, и Москва продолжала гореть"... Пожар Московский -- это наша национальная игра с татарских времен, но Наполеон русских исторических книг, - в том числе и этой, - естественно, не читал. В среде оккупантов возникли легкая голодуха и тяжелое состояние духа. С окрестностей еды собрать не удавалось, везде рыскали донские стаи Платова. Они тоже не находили обещанной мануфактуры и были очень жестоки. Стоял конец сентября. Москва догорала, становилось холодно и небезопасно в эпидемическом отношении. Разведка доносила о русских лагерях в Тарутине, о маневрах, об удовлетворительном снабжении в новой русской армии. Метеорологи сообщали невероятные вещи о многолетних наблюдениях зимних московских температур. И Наполеон решил отступать. Дергать из дурацкой страны до холодов. Пока собрались, пока построились -- уже октябрь, и холодно жутко. То минус один, то минус пять! Начали победный марш на родину. Тут же следом увязались провожающие из Тарутинского лагеря. Кутузов лично возглавлял проводы. Неподалеку подвернулся "авангард" Мюрата. Это он раньше был авангардом, когда сюда шли. А теперь авангардисты заночевали в хвосте беглецов и сбоку на 60 верст. Проснулись французы поздно, - многие прямо на том свете. Это была первая настоящая победа русского оружия в наполеоновских войнах. Далее вывод войск у Наполеона пошел резвее. Казаки покусывали за пятки, мороз крепчал, жрать было нечего. 13 октября, рано утром, всего через 40 дней после взятия Москвы, Наполеон с генералами Раппом и Коленкуром поехал осмотреть место вчерашнего сражения под Малоярославцем. У деревни Городни они увидели "выходящую из леса стройную колонну. Люди ехали, равняясь в отделениях, начальники были впереди частей". "Наши", - подумал Наполеон и не угадал. Вдруг его спутники заметили, что встречные "выстраивают фронт, размыкаются по полю. Показались зловещия пики. - Государь! Это казаки! - в испуге воскликнул Коленкур". - Не может быть, - цедил Наполеон, наблюдая, как на него несется лавина платовских "зятьев"... Мария Матвеевна Платова была сногсшибательной красавицей, так что шансов у императора, -- не на Машу, конечно, а ноги унести, -- не оставалось никаких. Тем не менее, генерал Рапп схватил под уздцы лошадь Наполеона и насильно поволок его восвояси. Казаки все равно поймали бы корсиканца, но снова сбоку обозначилось что-то типа обоза, и они рванули туда. Но это был артиллерийский арсенал. Захватили 40 пушек, и настроение испортилось. Не удалось казакам подержать в руках ни страшненького Бонапарта, ни красавицу Машу. Ну и ладно! -- группового захвата императора, равно как и группового брака обет атамана Платова не предусматривал... С первых дней ноября морозы ударили уже по-русски, повалил снег. У отступающих начались насморки, острые респираторные заболевания, обморожения, обледенения. По утрам наши находили целые скульптурные композиции: "N-ский взвод NN-ского гвардейского полка у костра на привале". Фигурки отдыхающих французов выглядели так натурально..., да собственно, они натуральными и были. Только костер их погас еще с вечера, и привал их стал вечным... Партизаны Дениса Давыдова -- люди не столь сентиментальные, как ваш покорный слуга, - нападали на обмороженную, инвалидную колонну и рубили ее без сочувствия. "Пленных уже не считали и не брали. От них отбирали оружие и предоставляли им идти, куда глаза глядят. Они все равно погибали". А куда их было брать? Никаких особистов при русской армии тогда не числилось, никаких крысиных служб по части военнопленных и трофейного имущества не наблюдалось. Трофеи приходовались на месте. 7 ноября остатки Наполеоновской армии добрались до Орши. Из 150 тысяч, выступивших из Москвы, сюда дошло менее 30 тысяч нетрудоспособных, оборванных, больных, не вполне нормальных существ. 12 ноября Наполеон начал переправляться через Березину, переморозил и перетопил еще прорву народу. "23 ноября Наполеон оставил армию и под именем Коленкура в почтовой карете уехал в Париж". От Смоленска и Орши началась почти Европа, и французы пошли резво, наши не успевали их нагонять. Маршал Ней, прикрывавший отступление, пытался обороняться в Ковно, где хранились кое-какие запасы и отдыхали "союзные" немецкие войска. Но немцы в этой войне успели побывать и нашими союзниками, так что у них было из чего выбирать. Они "при приближении русских войск перепились и разбежались". Французы перешли Неман, а их передовые преследователи, казаки Платова опять наткнулись на огромный обоз, оставленный на нашем берегу... К армии прибыл император Александр и приказал войскам переходить Неман, преследовать французов за границей. В феврале 1813 года генерал Чернышев сколотил отряд из шести казачьих полков, шести эскадронов гусар летучих и драгун и напал на Берлин. Наша конница ворвалась в город, пронеслась по улицам, нагнала на французов страху, и... выскочила вон. К осени 1813 года Наполеон собрал под Лейпцигом громадную армию, - снова 130000 человек. Здесь случилась так называемая "Битва народов". Это были те же народы, что и под Бородином, только они распределились по-другому. За нас теперь было 280000 их представителей. "Утром 4 октября союзные русско-немецкие войска атаковали французов". Наполеон отбил все атаки и бросил в бой бронированный клин из 100 эскадронов тяжелой панцирной кавалерии. Эта кавалерия прорвала все ряды восточных союзников и вылетела как раз к свитской группе императора Александра. Тут бы ему и кранты, да слава богу, под удар подставились лейб-казаки полковника Ивана Ефремова. - "Коли его в пузо, да под мышки!", - на ходу объяснял Ефремов методы борьбы с "танками" противника. Возникла обширная свалка. Тут в нее влезли и другие желающие "спасти государя". Возбужденные катавасией, наши благополучно били французов 5 и 6 октября и погнали их от Лейпцига то рысью, то галопом. "Имея впереди себя самого государя императора, армия наша бодро и смело подвигалась к столице Францусской земли - городу Парижу"... Вот оно! Вот логово мирового коварства, вот развратные соблазны, вот непостижимые тайны "францусской" любви! Вот оно -- исполнение тайных мечтаний, щекотавших наше обоняние тонким перышком дорюриковского ковыля! Париж! (Далее следует читать под пение Эдит Пиаф, Мирей Матье и Джо Дассена)... "Вечером 13 марта 1814 года государь император остановился на ночлег недалеко от Парижа, в местечке Фер Шампенуаз". Не успели лечь, как опять жизнь венценосца оказалась под угрозой. Союзники его покойного отца никак не остывали в запоздалой мстительности. И снова - полковник Ефремов на лихом коне, опять драка. Царь спасен, Ефремов -- ранен штыком в голову... Когда в 1993 году мы пытались опознать и разложить на 4 кучки подобранные в свалке соборной усыпальницы кости Ефремова, Платова, Василия Орлова-Денисова (свояка фон-Палена) и атамана Бакланова (обидчика чеченцев в 1-й кавказской войне), то череп Ивана Ефремова с дыркой в височной области стал ключом к успешным исследованиям... 4 февраля 1814 года Платов подошел к сильно укрепленному Намюру, начал осаду и сразу предпринял ночной штурм. Город сдался, обманутый ложными ночными кострами. Французы, видите ли, по кострам насчитали несметное количество пехоты, которой у Платова отродясь не водилось. 18 марта случилось последнее сражение, "к утру 19 марта русские овладели всеми валами и рвами Парижа, и в 10 часов утра государь император Александр I вместе с королем прусским вступил в завоеванный город". Тут наступил мир, братание с англичанами, народные гуляния по Монмартру, беглый курс познания, чего раньше не знали, да и по домам! Наполеон остался без портфеля и убыл на средиземноморский остров Эльба. Можно было начинать мирную жизнь при полных авторитетах. Авторитеты эти съехались в Вене, чтобы поделить-таки Европу по-честному. Дележке мешало дурацкое единогласное обещание, данное вслух, -- восстановить все порушенные монархии в прежних священных границах. То есть, как бы воссоздать бывший европейский СССР после десятка лет республиканской вольницы. Идея нелепая и неосуществимая. К тому же, каждому авторитету хотелось урвать побольше из завоеванного. Русский царь объявил, что не покинет милую Польшу, хоть дерись. Немцы прусские с ним тайно согласились в обмен на Саксонию. Ангичане решили прикарманить Мальту. Австрийскому императору стало тоскливо. Он настоял на включении в венские репетиции пострадавшей стороны. Из Франции мгновенно подскочил Талейран -- бывший наполеоновский, а ныне королевский министр иностранных дел. Этот гений устной речи за пять минут запутал все переговоры, доказал на пальцах, что нужно восстановить все границы, Польшу воссоздать вне России, Францию -- с Мальтой, Германские и Итальянские королевства -- в пределах Священной Римской Империи со столицей в гостеприимной Вене. Переговорщики только рты разинули. Наш Александр -- главный победитель -- нервно поправил парадный меч. Англичане и австрияки со страху перед донским казачеством и калмыцким чудачеством сразу заключили тайный сговор в трех экземплярах: воевать против России. Запахло крупной войной. Но тут выручил Наполеон. Он высадился в курортной средиземноморской зоне 1 марта 1815 года и через три недели уже командовал сменой портретов, перин и простыней в своем парижском дворце. Среди перин и был найден третий экземпляр позорной сепаратной грамоты о союзе Англии, Франции и Австрии против России. Наполеон не отказал себе в удовольствии послать крамольный документ в Вену "брату Александру". Австрийский канцлер Меттерних был чуть не в морду бит взбешенным русским героем. Однако, честной компании стало не до восточных единоборств. Империя Бонапарта стремительно возрождалась. Тут уж по-быстрому подписали мирный договор с разделом Европы, и Россия получила Польшу почти целиком. Пришлось только кусок западноукраинской Галиции уступить Австрии. И навалились на Бонапарта. Произошла успешная битва при Ватерлоо, Наполеона загнали в атлантическую пустыню - на остров св. Елены и стали медленно травить мышьяком. Оккупационные войска союзников вернулись с бельгийских и прочих баз в Париж, восстановили гнилую фишку -- короля Людовика XVIII, и составили Священный союз, чтобы больше не допускать Европу до республиканского позора. Наш Александр играл тут главную роль. В общем, союз нерушимый монархий свободных сполотила навеки великая Русь. Европа оцепенела. А в России, наоборот, смиренной стойки во фрунт не наблюдалось. Народ дрожал мелкой послевоенной лихорадкой. Оно и понятно, мужиков побили, развратили, растащили. Добра и денег угробили немеряно. Опять подорвали корень народный, никак не укоренявшийся и ранее. А самое страшное, - случилось то, что у нас всегда бывает от победоносных войн - полная шиза в национальной элите. В чем она состоит? Вот в чем. Помещики начинают судорожно эксплуатировать крепостных, восстанавливая довоенные удобства и удовольствия. Высшие военные надуваются римскими триумфаторами, щеголяют в лавровых венках по художественным студиям, желают победоносно маршировать далее. Высшие чиновники остаются без конвоя, ибо государь поднялся на ступень выше в направлении божественных небес и унимать их от воровства не удосуживается. И, наконец, основная точка идиотической фиксации -- призрак поверженного Парижа, встает в завистливой генетической памяти, бродит по российской Европе. Солдаты, вернувшиеся из галантерейного похода, бунтуют; по Волге в 18 году бурлит и горит. Но еще каверзней приходится мыслящей части демобилизованных оккупантов. Эти сыны отчизны, вспоенные не столь березовым молоком родины-матери, сколько бульварными романами и будуарными фимиамами -- все парижской мануфактуры -- теперь живьем ощутили дыхание буржуазной заразы, настоловались в кафе, нагулялись по монмартрам и прочая, и прочая и прочая. От таких порочных примеров русский человек дуреет и начинает чудить. Казачий атаман Платов, например, судорожно строит на каменистом безводном холме новую донскую столицу по версалеподобным чертежам Де Волана. А просвещенные пестели штабные и гарнизонные ударяются в массонские ложи с прицелом на конституцию, республику, далее -- везде. Появляются крамольные, но не истерические, типа радищевского "Путешествия", а строгие и скучноватые статистические исследования Арсентьева, Куницына и прочих, которые наглядно показывают хозяйственную несостоятельность крепостного права, убогость экономической системы России. Просвещенные гвардейские дембеля, воротясь в свои деревни, стали плохо спать. После шампанского их еженощно навещал призрак французского короля Филиппа Красивого, который еще во времена нашего татарского ига отменил сельское рабство в своих владениях. О том, что он также сжег за экономическое самоуправство целую ватагу вот таких же демобилизованных тамплиеров, почему-то не вспоминалось. Царь этих мечтаний вовремя не пресек. А тут еще свежеприсоединенная Польша, сохранившая Конституцию, торчала в теле России заразной щепкой. Александр на открытии польского Сейма в 1818 году из вежливости брякнул о "возможности распространения конституционного устройства на все страны, провидением моему попечению вверенные". Многие поняли это правильно: "было бы сказано...", но немногие разгорячились всерьез. Спустить пар по-тихому победитель не сообразил, и на правительственную поверхность снова всплыл Аракчеев. Должен же был кто-то вонзить стальные челюсти в размякшую Россию, пока великий государь предается мечтательности, перемежаемой укоризнами больной совести? Последовали указы: - о запрещении крестьянам "отыскивать вольность" (1815); - о праве помещиков ссылать крепостных без суда в Сибирь (1822); - о монополии дворян на владение крепостными (1823). Ну, и в армии начался беспредел. Стали создавать военные поселения, чтобы и солдаты были как бы крепостными. Армия гладиаторов имени московского Спартака... Конституции стало хотеться еще сильнее. Но мы бы не решились ничего предосудительного предпринять, не тамплиеры же мы, не франки развратные! Но судьба русская сама подтолкнула нас, разговорчивых да нерешительных, на крестный путь. Или Империя наша почувствовала, что необходима ей смена крови?... Что может подвигнуть русских на решительные действия? Вот такой примерно список причин: 1. Полный житейский беспредел. Чтобы нас прямо жрали с детьми живьем, по-татаро-княжески. 2. Что-нибудь космическое. Комета, дождь из лягушат, три луны на небосводе. 3. Лишение привилегий, типа московской прописки (см. главу "Казнь Стрелецкая"); принудительное насаждение медных и бумажных денег. 4. Или рождественская какая-нибудь ситуация, вроде похода на Индию, явления патриарха Никона московским бомжам, прихода доброго, истинного царя Лжедмитрия и проч. Вот, примерно по четвертой схеме у нас в этот раз и пошло. Правда, с модификациями и доливом изо всех приведенных выше пунктов. Беспредел, как обычно, был налицо. Привилегии шатались и рушились. Того и гляди, могли отменить заветный постулат Петра III о вольности дворянства. Космическая ситуация также сгустилась к Рождеству 1825 года. Рождественская Сказочка Римский Император Тиберий на закате дней своих удалился на Капри и успешно предавался развратному отдыху, - так нам пишет Светоний. Империя болталась без руля, в провинциях завелось вольнодумие, объявились учителя и пророки. В честь одного из них мы до сих пор под Новый год покупаем елку. Так что, самоволка Тиберия дорого обходится человечеству... Этот единственный в истории случай добровольного отказа от высшей власти, - не ясно, бывший ли на самом деле, - с тех пор будоражит умы самодержцев. Он опасно щекочет им нервы, оставляя некую лазейку для отхода: "Ужо уйду в скиты!" -- а вам, смерды, достанется первый встречный, вот, хоть Симеон Бекбулатович! Но пугать земство опричниной да скитом, это одно, а на деле сойти с трона, - это нет. Это верх декаданса. Такого не может быть. Империя не дозволяет, - мы с вами точно знаем из опыта веков. Но наша Империя к 1825 году уже была совсем нездорова. Я думаю, доконал-таки ее поверженный Париж. И возник сюрреальный сюжет типа Новгородского переполоха... В сентябре 1825 года государь Александр Павлович Благословенный выезжает с семьей в Таганрог. Он намеревается зимовать на юге ради здоровья супруги. Тут ему не сидится, он едет в Новочеркасск к казакам, потом посещает Крым, где будто бы присматривает себе некое пристанище, куда намеревается по-тибериевски "переселиться навсегда". По дороге из Крыма царю становится дурно, и он умирает в Таганроге 19 ноября при туманных обстоятельствах. Все Рождество тело находится в соборе Александровского монастыря, потом начинает двухмесячное путешествие в Питер через Харьков -- Курск - Орел -- Тулу - Москву. 13 марта 1826 года его погребают в Петропавловском соборе. За время этого последнего путешествия происходят памятные события, которые нам с вами известны гораздо лучше обстоятельств смерти царя. Случается Восстание Декабристов.О нем нам многократно рассказывали наши учителя, поэтому буду краток. "Народ" в лице просвещенного дворянства желает конституции. Тайные кружки придумывают, да никак придумать не могут, как им этой конституцией заняться. Тут Россия остается без царя. Средний брат Константин "народу" годится. Он вполне пропитался соответствующим духом в Варшаве, кружась меж конституцией и проституцией. Но Константин в первое не верит, а второе утратить не решается. И якобы ОТКАЗЫВАЕТСЯ!!! от трона. Он, понимаете, давным давно составил тайный документ об отречении (только не показывал никому), женился на случайной паненке и грешит помаленьку назло династии. Царское семейство в шоке. Семейный позор скрывают от прессы и читающей публики. Поэтому 27 ноября 1825 года, как только скорбный фельдъегерь поспевает в Питер, народ (в кавычках и без кавычек) приводится к присяге Константину. Новый император Константин I налицо! Лицо это быстренько штампуется на новой монете и выставляется на портретах во всех продовольственных витринах. Народ и "народ" пускают конституционные слюнки. Константин, тем не менее не воцаряется, но и медлит с отречением, держит паузу -- ждет оглашения завещания... Нам с вами ясно, как день, что Константин блефует. Он пытается разыгрывать годуновскую схему. Основания для этого есть. Грешным браком, длинным и вольным языком, нецарственной развязностью Константин отодвинул себя от престола примерно на годуновское расстояние (как, например, нынешний английский принц Чарльз). Теперь ему нужно, чтобы его троекратно попросили, повалялись всенародно, поупрашивали в завещаниях и церковных посланиях. "Братья играют короной в волан", - острят бородинские ветераны в своих тайно-анекдотных обществах. Ясно и драгунскому коню, что поломавшись, Константин согласится. Подходит черед действовать младшему брату Николаю... Младшие братья в русской сказочной тройке, как известно, на первый взгляд дураковаты. Вот "народ" Николая и не хочет. Но в семье-то Константин уже пропасованРодичи разговаривают с Николаем почтительно, так чего ждать?! Николай делает сильный ход -- забирает себе нашу бесхозную Империю, надевает Шапку, назначает повторное голосование -- "переприсягу" на 14 декабря 1825 года. Чтобы успеть к Рождеству... Мы понимаем состояние народа. Вот так бы нас, единогласно проголосовавших за товарища П..., нет, возьмем абстрактнее -- за товарища А, теперь пригласили бы через две недельки прийти и переголосовать за товарища Б! Мы приходим? Да. На Сенатскую площадь... Итак, придворная канцелярия народным мнением не интересуется, Николай принимает нечаянную радость, Конституция, бывшая у "народа" в кармане, оборачивается обыкновенным кукишем. В ответ офицеры выводят Московский полк на Сенатскую площадь, зарубив его командира барона Фредерикса. Намечено шугануть мелкотравчатого Николая, запретить сенаторам "переприсягать". Некий Каховский по подначке Рылеева должен еще и прирезать (пристрелить) нового царя где-нибудь в дворцовом коридоре. Но Каховский в смертники пока не захотел. Короче, к 11 часам утра полк становится в каре у памятника Петру. Петр неодобрительно взирает на это построение. Не укладывается в его медной голове Манифест декабристов о свержении династии, о республиканском правлении, о свободе бульварной прессы... Тут на площадь при полном параде выскочил на коне герой войны 1812 года генерал Милорадович, личный друг Константина. Он объявил, что присяга Николаю, братцы, - правильнаяВот об этом и на моей сабле в личной дарственной надписи Константина значится. Служивые сразу засомневались в своих вождях. Кому им было верить -- боевому командиру и соратнику или пестелям штабным? Запахло жареным. Тогда главари восстания "громким голосом" гонят Милорадовича с площади. Он не едет, и Каховский разряжает-таки свой пистолет, припасенный для царя. "Опасность, нависшая над восставшими, была устранена!", - радостно и преждевременно охает наш Историк -- к этому времени уже кандидат в действительные члены Политбюро ЦК КПСС. На площадь подходят морячки из флотского экипажа, лейб-гренадеры, всего собирается 3000 солдат и 30 офицеров. Но главного действующего лица -- избранного демократическим голосованием во всех партъячейках "диктатора" Сергея Трубецкого -- нету! Он мучается интеллигентскими раздумьями у себя в канцелярии Главного штаба. Собственно, страдать было о чем. Выходило, что нужно объявлять штурм Зимнего. Страшно, аж жуть! Тем временем, на площади началась вялая перестрелка, потом, к сумеркам (в 3 часа дня перед Рождеством в Питере уже темнеет), царская сторона ударила картечью. Декабристы побежали по невскому льду, вслед полетели ядра. На площади осталось 80 трупов. На Юге дернулись было члены Южного общества, но их переловили. Поднятый ими Черниговский полк также побывал под картечью. Царь лично вел следствие. Не возглавлял обширную комиссию, а именно в одиночку под охраной своего генерал-адъютанта Левашова допрашивал врагов престола. Под следствие попало 600 человек. Головную пятерку "поставили вне разрядов", то есть на этих злодеев и статьи подходящей не было, и хотели сначала их четвертовать, - просто посечь топором на мелкие части. Но потом устыдились Европы, побрезговали гильотиной и решили обойтись обычной веревкой. С первого раза на рассвете 13 июля 1826 года три из пяти веревок оборвались. Пришлось ждать открытия магазинов (!), чтобы купить новые! Кино! Впрочем, в кино эта посудо-хозяйственная суета не попала. Большое количество народу оказалось во глубине сибирских руд. Николай укрепился на троне, конституцию понимать отказался, с бунтовщиками был жесток, и т.д. и т.п. - стихи Пушкина и музыка к фильму "Звезда пленительного счастья". Ну, это мы немножко вперед заскочили... Проходит странное Рождество 1825 года, случается Новый 1826 год, в Питер привозят и стремительно хоронят Александра. Когда гроб на короткое время устанавливают в Петропавловском соборе, его вскрывает комиссия из 4 близких покойному человек, в которую не допускают даже родственников и представителей духовенства... Это -- совершенный нонсенс. По тем временам не пустить попа к православному телу -- все равно, что не пустить председателя ВЧК на расстрел нашкодившего коммуниста... Народ в подозрении складывает сказку, что "Государь Александр I не умер в Таганроге в 1825 году, а стал сибирским отшельником и долгие годы прожил в покаянии под именем старца Федора Козьмича"... Ну что тут скажешь? Имперская теория наша такого исхода не предусматривает. Это -- как кипение воды при 90 угловых градусах. Да и уши торчат изо всей этой истории -- отчество "Козьмич". Небось, произвел на свет причудливого старца писатель Козьма Прутков, которого самого, как нам доподлинно известно, тоже на свете не было... Развеять легенду по нынешним временам не просто, а очень просто. Берем пробу из-под петропавловской плиты и сличаем генетический код таинственного покойника с кодами его потомков. Благо, они у нас имеются в избытке, - компьютеры и реторты еще не остыли от многодетного семейства правнучатого племянника Александра Благословенного -- Николая Кровавого. Так что анализ крови нам обеспечен... Тут православная братия набычивается против гробокопательства. А мы ей врезаем аргументом про спектральный анализ Туринской Плащаницы, сохранившейся со времен Тиберия и служившей оберткой покойному Христу. Вот показал же анализ, что липовая эта обертка... Так что, вся надежда теперь на науку. Будем ждать... Николай I Павлович "Палкин" Вот главный мотив возникшей тридцатилетней николаевской эпохи в изложении Историка: "Николай с детства любил военную службу. Будучи наследником, он отбывал обязанности унтер-офицера и младшего офицера, отлично знал службу и уставы. Он лично проверял полки. Наблюдал за обучением кадетов, требовал от офицеров точного исполнения долга. Русские солдаты в его время были стойки и непобедимы, честны и исправны. Молодым безусым рекрутом приходил солдат в полк из деревни и седым стариком возвращался домой"... Такие таланты армии и ее императора следовало применить в походе... И походов было много. "С 1801 года велась непрестанная война на Кавказе. В 1826 году началась война с Персией, а в 1828 году с Турцией". Николай объявил войну Турции 14 апреля 1828 года. 8 октября турецко-египетские корабли были уничтожены объединенной эскадрой России, Англии и Франции под Наварином. "Великие европейские державы наказали турецкого султана за те обиды, которые испытывали богомольцы, ходившие ко гробу Господню. Султан, взбешенный этим, приказал всем своим подданным готовиться к войне с Россиею"... Тут обратим внимание, что наказывали турок за гроб Господень три великие державы, а отдуваться пришлось одной России, да к тому же, французы и англичане еще и помогали туркам исподтишка. Наши двинулись в Турцию пятью армейскими корпусами. Три корпуса шли на Дунай, один на Кавказ, один - на кораблях через Черное море. В конце мая 3-й корпус подошел к Дунаю возле Браилова. Сюда же прибыл император, и все вместе преодолели Дунай. За Дунаем война пошла большей частью под крепостями. Осаждали и брали постепенно Варну, Силистрию, Шумлу. На Кавказе наши увязли в россыпи мелких горных крепостей, зато здесь, на Балканах уже стояли под Константинополем. Готовились щиты на ворота прибивать. Все командование, вся армия, а пуще них, - государь-император, давились, по моим расчетам, сентиментальной слезой. Ведь еще их дед-прадед Иван Грозный клялся освободить Царь-град. Баба Катерина намеревалась. Все внучки и жучки дворняжьи божились лечь за православие. Все кошкины-романовы порывались. И вот, пожалуйста, осталось маленькое, мышиное усилие, чтобы выдрать репчатый купол Софии Константинопольской из грязных лап. "Турции грозил полный разгром!"... Ну?.. Ну!.. Пауза... Отступил бы Олег?