("Теотокос"). Обстановка, в которой удалось провести эту резолюцию, была не только бурной и напряженной, но порою гротескной. Сторонники культа Марии обеспечили себе победу следующим способом: у входа в помещение, где происходил собор, они выставили охрану, не пропускавшую внутрь представителей оппозиции. Епископы, на которых не распространялись эти ограничения, приходили в пылу споров в такое возбуждение, что осыпали друг друга проклятиями, таскали за бороды и даже пускали в ход кулаки. До нас дошли рассказы очевидцев этих событий. Вот что пишет, например, архиепископ Никифор: "...Флавиан (противник культа Марии.- 3. К.) был избит Диоскуром кулаками и пинками ногой в живот и умер три дня спустя" (History of the Church. Vol. 146, греческая серия "Mique"). Монах Зонарес изображает эту сцену еще более красочно, утверждая, что Диоскур, в полном епископском одеянии, лягался, "как дикий осел", и угрожал епископам мечом ("Epitome" 13, 23). Были дни, когда заседание собора кончалось общей потасовкой между монахами, священниками и верующими, в то время как епископы прятались под скамьями. Культ Марии, восторжествовав в Эфесе, быстро перекинулся в Италию. Папа Сикст третий (432-440) построил в Риме базилику Санта-Мария Маджоре на месте храма, посвященного богине-матери Юноне-Люцине, посещавшегося многими римлянками. Он хотел отвлечь их таким образом от языческого культа и склонить к поклонению Деве Марии. Однако разногласия по поводу непорочного зачатия Марии отнюдь не заглохли. Когда в начале двенадцатого века в монастырях Нормандии и Бретании ввели праздник Святой Девы Марии, выступил с возражениями один из самых влиятельных церковных деятелей того времени, основатель ряда монастырей во Франции Бернар Клервоский, утверждая, что этот праздник противоречит доктрине Блаженного Августина о первородном грехе. Доктринальные споры вокруг этой теологической проблемы велись также между орденами доминиканцев и францисканцев. Собор в Базеле, призванный решить этот вопрос, тянулся два года в напряженной атмосфере ожесточенных дискуссий. Когда, в конце концов, в 1439 году взяли верх сторонники взгляда, что вера в непорочное зачатие не идет вразрез с христианским учением и с религиозным чувством верующих, против этого официально выступил парижский университет, считавшийся в то время крупнейшим авторитетом в области христианской теологии. Многовековые усилия, направленные на то, чтобы "обожествить" Марию, закончились полной победой лишь в 1854 году, когда папа Пий девятый специальным декретом объявил непорочное зачатие догматом христианства. Однако нельзя считать, что это была победа исключительно только церковников и теоретиков богословия. Они были лишь выразителями настроений и чувств широких масс верующих. После исчезновения языческого культа богини-матери простые люди все сильнее ощущали потребность какого-нибудь материнского посредничества между ними и богом, потребность в ком-то нежном и снисходительном, к кому они могли бы обращаться со своими человеческими делами, бедами и невзгодами, искать утешения и поддержки. Поклонение Деве Марии нашло отражение не только в высоком искусстве - живописи, скульптуре, музыке, поэзии,- но и в других, более примитивных формах. Очень человечный и поистине трогательный след этого культа обнаружен не так давно в аббатстве Ремсэй в Англии при реставрации монастырской церкви. За фресками над входом в часовню Девы Марии оказалась небольшая ниша, а в ней символизирующая Марию искусственная роза 850- летнего возраста. Она уже, разумеется, высохла и посерела, но сохранила формы: еще можно было различить отдельные, искусно сделанные лепестки. Археологи полагают, что во время строительства храма какой-то каменщик решил таким образом выразить тайком свою любовь к Марии. Это дошедшее до нас из далекого прошлого, с начала двенадцатого века, свидетельство говорит о популярности культа Марии среди простого народа. Для полноты картины стоит еще, пожалуй, рассказать, что в главном европейском центре культа Девы Марии - в Лорето находится и является предметом почитания маленькая скромная хибарка, в которой некогда якобы проживала Матерь божья и которую, согласно легенде, в 1295 году ангелы по воздуху перенесли туда из Назарета. Итак, о реальной жизни Марии, матери Христа, известно очень мало. Евангелисты упоминают о ней лишь вскользь, в мелких эпизодах. За исключением легендарных сцен рождения Иисуса и пира в Кане Галилейской, где она произносит несколько фраз, исполненных женской покорности, во всех остальных главах евангелий она либо отсутствует, либо ведет себя как немая. Мы не знаем в точности, например, когда она закончила свой земной путь. На этот счет существуют две версии, взаимоисключающие друг друга и поэтому не имеющие исторической ценности. Согласно первой, Мария умерла в 52 году в Иерусалиме и похоронена в саду Гефсиманском. Вторая отличается большей фантазией. Согласно ей, апостол Иоанн, которому Иисус, умирая на кресте, поручил заботу о своей матери, взял ее с собой в Эфес, где она жила еще очень долго и умерла восьмидесяти лет от роду. Странно только, что Павел, который провел в Эфесе три года и должен был бы встретить ее там, в своих посланиях не упоминает об этом ни единым словом. Мыслимо ли, чтобы он так демонстративно игнорировал мать Спасителя? В начале прошлого века знаменитая монахиня, духовидица и стигматичка Екатерина Эммерих, воспроизвела в своих видениях всю жизнь Марии и показала место в Эфесе, где та будто бы провела последние годы своей жизни. Стигматизм - явление истерии и нейровегетативных нарушений на почве религиозной экзальтации. На теле стигматика появляются красные пятна и раны в тех местах, где были якобы раны у Иисуса, распятого на кресте. Группа католических священников отправилась тогда в Эфес, чтобы, следуя ее указаниям, отыскать домик. После долгих раскопок они натолкнулись на развалины маленького строения, соответствовавшего, на их взгляд, описанию духовидицы. Они восстановили его, построили рядом гостиницу и оповестили весь мир о своем открытии. Вокруг нового святилища начали вскоре создаваться легенды о случаях чудесного исцеления, и туда устремились толпы паломников. В праздник Пресвятой Девы Марии, 15 августа, там устраивали специальные торжественные богослужения с крестным ходом. Богословы не могли, однако, примириться с мыслью, что Мария умерла естественной смертью, как обыкновенный человек. Ведь она была матерью божьей и не могла подчиняться законам природы, ее тело не могло истлеть. Поэтому, опираясь на апокрифический и, значит, отвергнутый первоначально церковью цикл "Transitus Mariae", они позаимствовали оттуда, в частности, трогательное сказание о том, что Мария, правда, умерла естественной смертью и была похоронена в Гефсимании, но, очевидно, тело ее вознеслось на небо, потому что, когда вскрыли ее могилу, вместо останков нашли там букет свежих, словно только что положенных туда роз. Посвященный этому событию праздник успения ввела поначалу только восточная церковь, да и то лишь в четвертом веке. Что же касается римско- католической церкви, то прошло еще двести лет, прежде чем она решилась включить этот праздник в свою литургию. В 1950 году папа Пий двенадцатый объявил успение богоматери и ее телесное вознесение догматом. Однако новый догмат не имел под собой никакой базы, кроме апокрифов. Надо было найти ему опору в канонических текстах Нового завета. И такой текст был найден. Это начало двенадцатой главы "Откровения Иоанна Богослова". В "Откровении" сказано следующее; "И явилось на небе великое знамение: жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд. Она имела во чреве, и кричала от болей и мук рождения". Насколько это место подходит для обоснования догмата о телесном вознесении богоматери, судить читателям. Одним из самых интригующих образов Нового завета является Иосиф, отец Иисуса. Матфей и Лука упоминают о нем в своих родословных и в рождественских сказаниях, а затем упорно обходят жизнь его молчанием. Что же касается Евангелий от Марка и Иоанна, "Деяний апостолов" и посланий Павла, то их авторы словно бы вообще не знают о его существовании. Это тем более странно, что ведь Иосиф сыграл в жизни Иисуса немалую роль. Во-первых, если верить Матфею, ангел божий именно ему, а не Марии сообщил благую весть. Кроме того, Иосиф как-никак вырастил Иисуса, и совершенно неважно, был ли он ему родным отцом или всего лишь опекуном. Ну, а самое главное то, что он считался прямым потомком Давида и именно на его родословной строилась версия о царском происхождении Иисуса. Матфей и Лука для того и составили родословные Христа, чтобы доказать это скептикам и маловерам. Но они взялись за это каждый на свой страх и риск, без согласования, и в результате в Новом завете содержатся две различные родословные Христа, исключающие друг друга в ряде звеньев, что, разумеется, ставит под сомнение их историческую достоверность. По Матфею, Иосиф - сын Иакова, а по Луке,- сын Илии. Впрочем, уже то, что Лука ведет родословную Иисуса от самого Адама, перечисляя его предков поименно одного за другим, свидетельствует о ее фантастическом характере. Тут вспоминается первое послание к Тимофею, в котором Лжепавел призывает эфесских единоверцев, чтобы они "не занимались баснями и родословиями бесконечными" (1:4). Очевидно, составление родословных было тогда модой и оба евангелиста отдали ей дань. Подобные противоречия не должны нас удивлять. Мы их встречали уже неоднократно и будем встречать еще, так что, пожалуй, их можно назвать неотъемлемым свойством Нового завета. Хуже то, что Матфей и Лука проявляют непростительное отсутствие логики в одном из существеннейших вопросов христологии. Они, как говорилось выше, основывают царскую родословную Иисуса на отцовстве Иосифа, совершенно забывая, что, по их же собственной концепции непорочного зачатия Марии, Иисус не был плотью от плоти Иосифа и, следовательно, не был потомком Давида. Эту вопиющую непоследовательность в столь важном вопросе можно объяснить лишь тем, что евангелисты запутались в собственном повествовании, желая во что бы то ни стало показать, что Иисус оправдывает ветхозаветное пророчество о происхождении мессии из дома Давидова. Некоторых теологов уже в первые столетия христианской эры очень смущала эта логическая беспомощность евангелистов. Они пытались как-то исправить положение и, применив все свои казуистические способности, придумали следующее: Мария была близкой родственницей Иосифа, и, стало быть, в ее жилах тоже текла царская кровь. Труднее было, однако, обосновать этот тезис. Во всем Новом завете нет ни единого намека на что-либо подобное. Поэтому теологам пришлось заглянуть в далекое прошлое, в древнееврейский закон левирата. По этому закону бездетная вдова обязана была выйти замуж за брата покойного мужа или за другого родственника. Правда, Мария не была вдовой, но теологи нашли выход и из этого затруднения. Она была, по их словам, "дочерью- наследницей", на которую распространялся тот же закон. И если ее выдали замуж за Иосифа, то, значит, она состояла в близком родстве с ним. Все это, конечно, чистейший софизм, поскольку в его основе лежат вымышленные предпосылки. В дошедших до нас письменных источниках нет ничего, что бы позволило предположить, будто у древних евреев существовали "дочери-наследницы", подчиняющиеся особым законам, и будто Мария принадлежала к их числу. Зато нам известно со всей достоверностью, что никому из древних евреев и в голову не могло прийти вести свою родословную от предков по материнской линии. У семитских народов в родословных учитывались исключительно предки мужского пола. Женщины не играли в них почти никакой роли. Мы уже писали, что Иосиф весьма редко упоминается в текстах Нового завета. Евангелисты, даже вводя в повествование семейство Иисуса, обходят молчанием его главу. На первом плане всегда Мария и ее сыновья, а в отдельных случаях также и дочери. Исследователи Нового времени выдвинули различные предположения по поводу этих умолчаний. Давид Штраус, например, видит здесь три возможности: или Иосиф рано умер, или не одобрял деятельность сына, или, наконец, его не включали в предания из догматических соображений: ведь в соответствии с более поздней христологической доктриной он не был отцом Иисуса. Самым убедительным нам представляется предположение, что Иосиф умер и Мария осталась вдовой. Когда же он мог умереть? В двенадцать лет Иисус, как рассказывает Лука, тайком покинул своих родных и вернулся в Иерусалим, где в храме поражал ученых мужей своей мудростью. Марии пришлось прервать свой путь в Назарет и отправиться на поиски сына. Найдя его наконец, она сказала: "Чадо! что ты сделал с нами? Вот, отец твой и я с великою скорбью искали тебя" (2:48). Итак, если верить Луке, в ту пору Иосиф был еще жив. И умер он, вероятно, незадолго до событий, описанных в евангелиях. Трех младших братьев Иисуса - Иосию, Симона и Иуду - мы знаем только по именам. Это были, очевидно, ничем не примечательные люди, стоявшие в стороне от всего, что происходило с их братом. Зато довольно много нам известно об Иакове. Мы знаем, что он в течение восемнадцати лет стоял во главе иерусалимской общины. Мы знаем также, что он пользовался большим авторитетом у всех жителей Иерусалима и, когда его побили каменьями, возмущение еврейской общественности было так велико, что римский наместник лишил виновника этой казни, Ананию 2, сана первосвященника. Даже историк Иосиф Флавий, при всей своей преданности моисеевой религии, выступил в защиту Иакова, заклеймив Ананию. Благодаря христианскому историку Евсевию, который приводит в своих сочинениях обширные отрывки из не дошедшего до нас "Дневника" Иегесифа (180 г.), мы узнаем еще ряд любопытных деталей. Иегесиф сообщает, что Иаков был святым уже во чреве матери, а став назореем, не пил ни вина, ни других крепких напитков и не брал в рот мяса. Он никогда не стриг волосы, не купался при людях, не натирался благовониями. Его колени были мозолисты, как колени верблюда, ибо он по целым дням, коленопреклоненный, молился в храме о том, чтобы бог простил людям их грехи. Неудивительно, что среди христиан долго была жива память об этой незаурядной личности. Тот же Иегесиф рассказывает, что еще при нем, то есть около 180 года, сто с лишним лет после казни Иакова (62 г.) люди совершали паломничества к его могиле, расположенной там, где он погиб, неподалеку от храма. Евсевий рассказывает, что в Иерусалиме показывали епископское кресло, на котором будто бы восседал Иаков. Законы назореев были строги. От давших обет требовались аскетизм и величайшее самоотречение. И Иаков в этом смысле больше походил на Иоанна Крестителя, чем на Иисуса, и уж совсем был не похож на Павла, далекого от аскетизма и жившего так же, как все граждане Римской империи. Иегесиф, как говорилось выше, писал, что "Иаков был святым уже во чреве матери". Эти слова нельзя толковать иначе, кроме как в том смысле, что еще до его рождения мать посвятила его богу, обещав, что сын позднее даст обет. Мы знаем из Ветхого завета, что такой обычай у евреев действительно существовал. Например, Самсон тоже был посвящен матерью богу еще до своего рождения. На основании этих сведений можно предположить, что все семейство Иисуса было как-то связано с назореями и в доме господствовала атмосфера ортодоксальной религиозности и глубокой преданности традициям предков. Иаков был, несомненно, достойным сыном этой семьи. Все свои отличительные черты: строгий нрав, склонность к аскетизму и слепую преданность законам моисеевой религии - он унаследовал от родителей. Даже мессианство, то есть веру в пришествие мессии, он, пожалуй, вынес из родительского дома, и в его взглядах впоследствии изменилось лишь то, что он признал своего старшего покойного брата тем самым долгожданным мессией. Знаменитый немецкий библеист Юлий Вельхаузен на основе всего этого сделал предположение, что и Иисус был, скорее всего, не более чем еврейским учителем. Он ведь подчеркивал, что приходит не подстрекать, а выполнять заветы Торы и пророков. Своим ученикам он прямо заявил: "Я послан только к погибшим овцам дома Израилева" (Матфей, 15, 24). Более того, он, как и все иудеи, относился к людям другой веры с презрительным предубеждением, язычников называл "псами". Своим ученикам Иисус запрещал какие-либо сношения с язычниками и еретическими самарянами. "Но ведь Иисус потом пересмотрел свою позицию и проповедовал универсализм, посылая апостолов ко всем народам мира",- могут возразить нам читатели. Но ответ на это лишь один: Иисус при жизни никогда свою позицию не менял. Правда, в евангелиях он трижды бросает такие универсалистские призывы, но следует отметить, что делает он это уже как воскресший Христос. Причем в Евангелии от Марка, хронологически самом древнем, это высказывание дано в последней главе, которую, как признано уже всеми без исключения библеистами, самовольно дописал кто-то из более поздних переписчиков. Итак, это текст, тенденциозно подделанный во имя определенной богословской цели. Все данные, на основании которых мы приходим к заключению, что Иисус был только еврейским пророком, составляют, несомненно, основной и наиболее древний слой евангелий, и они, по всей вероятности, исторически достоверны. Ведь именно так воспринимали Иисуса Иаков и его иерусалимские подопечные, которые и не намеревались порывать с иудаизмом. Вскоре, однако, наступил второй, эллинистский этап христианства, когда в общины стали все чаще вступать люди нееврейского происхождения. И все более насущным делался вопрос идейного санкционирования этого притока. Естественно, нашлись учителя и богословы, доказывавшие, что это соответствует воле Иисуса, который после смерти явился апостолам и велел им обращать в свою веру не только евреев, но и другие народы. Однако не подлежит сомнению, что этот вопрос возник позднее, через несколько лет после смерти Иисуса. Об этом неопровержимо свидетельствует тот факт, что спор об отношении к язычникам разгорелся уже между продолжателями дела Иисуса - Иаковом, Петром, Павлом и Варнавой. Бурный, непримиримый характер спора убедительно доказывает, что это был вопрос совершенно новый, порожденный изменившейся жизненной обстановкой. Совершенно ясно также и то, что такой спор никогда бы не возник, если бы по этому поводу имелось прямое указание воскресшего Иисуса. Таким образом, напрашивается вывод: в ту пору, когда Иаков, Павел, Петр и Варнава поссорились из-за отношения к язычникам, версии о посмертном распоряжении Иисуса еще не существовало. Эта легенда родилась среди христиан намного позднее, но все же достаточно рано для того, чтобы Матфей и Лука могли ее использовать в своих евангелиях. Итак, Иисус был действительно реформатором религии, но исключительно в рамках иудаизма. Он боролся, в частности, против бездушного, ригористического формализма фарисеев, которые в своем стремлении защитить Тору ввели множество абсурдных наказов и запретов. Во время шабаша, например, запрещалось путешествовать, поднять с земли упавшее полотенце, сорвать колос для утоления голода и даже вытащить из канавы свалившегося туда вьючного осла. Шабаш - субботний отдых у евреев. Иисус протестовал против этих бессмысленных правил, пытаясь вернуть шабашу его первоначальный смысл. Шабаш для людей, а не люди для шабаша, сказал он во время одного диспута. Фарисеям, а также семье самого Иисуса такое заявление казалось шокирующим, еретическим и даже мятежным. Разногласия Иисуса с легалистами имели еще другую, скрытую причину, а именно, как подчеркивает немецкий библеист Барш, глубокое сочувствие к нищим, страдающим и обездоленным, возмущение тезисом фарисеев, что нищета и страдания не заслуживают сочувствия, ибо они являются наказанием за грехи. Иисус, как мы знаем, садился за один стол с мытарями и грешниками. Но нельзя забывать, что это были всегда только иудеи. В евангелиях нет ни слова о том, что он разделил хоть раз трапезу с язычниками, как это делали позднее в Антиохии Петр, Павел и Варнава. Хоть Иисус никогда не сказал ни слова в защиту еврейской женщины, дискриминируемой, лишенной человеческих прав и рассматриваемой мужчинами как вещь, как собственность (в этом отношении он не обнаруживал никакой тяги к реформам), однако в своей повседневной жизни он демонстративно нарушал эти древние традиции, обращался с женщинами уважительно, подчеркивая, что бережет их человеческое достоинство. Так, например, он поддерживал дружеские отношения с сестрами Лазаря, Марией и Марфой, охотно их навещал и подолгу беседовал с ними. Недаром Иоанн пишет, что Иисус "любил Марфу и сестру ее и Лазаря" (11:5). Он встал на защиту женщины, виновной в прелюбодеянии, и даже, если поверить сказанию Иоанна, удостоил беседы самарянскую женщину, встреченную у Иаковлева колодца. Его поведение в этот раз было настолько необычным, что поразило даже его ближайших учеников. "В это время пришли ученики его и удивились, что он разговаривал с женщиною; однако ж ни один не сказал: чего ты требуешь? или: о чем говоришь с нею?" (Иоанн, 4:27). Мытари, грешники, блудница и женщина из ненавистного иудеям племени - такова была компания Иисуса. Враждебно настроенные соплеменники говорили о нем: "Вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям и грешникам" (Лука, 7:34). А жители Назарета, знавшие его с детства и не имевшие понятия о том, какие глубокие изменения произошли в этом неприметном на вид плотничьем сыне, с возмущением спрашивали, по какому праву он учит закону божьему, не имея для этого никакой подготовки. "И придя в отечество свое,- рассказывает Матфей,- учил их в синагоге их, так что изумлялись и говорили: откуда у него такая премудрость и силы? не плотников ли он сын? не его ли мать называется Мария, и братья его Иаков и Иосий, и Симон, и Иуда? и сестры его не все ли между нами? откуда же у него все это? И соблазнялись о нем. Иисус же сказал им: не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и в доме своем" (13:54-57). Лука заканчивает этот инцидент гораздо более драматично, по его словам, жители Назарета были так возмущены, что выгнали Иисуса из города и пытались его убить (4:29). Слухи об этих инцидентах, несомненно, доходили до семьи Иисуса, производя там тягостное впечатление. Мария страдала от того, что ее первородный сын скитается по свету, вызывая повсюду возмущение. То, что ей рассказывали старшие сыновья, в особенности Иаков, самый ревностный среди них приверженец иудаизма, очень волновало ее. Ведь Иисус проповедовал взгляды, явно ниспровергающие те строгие религиозные принципы, которые она внушала ему с детства. Нарисованная тут картина - отнюдь не плод досужей фантазии: из Нового завета неопровержимо явствует, что семейство Иисуса не верило в его божественную миссию, не понимало ни его самого, ни его учения и относилось к нему прямо-таки враждебно. Как же иначе толковать слова Иоанна: "Ибо и братья его не веровали в него" (7:5)? А знакомый уже нам и заслуживающий доверия христианский историк второго века Иегесиф утверждает, что ученые мужи уговаривали Иакова выступить публично против Иисуса. Очевидно, в ту пору была еще жива память о том, что Иаков не верил в Иисуса и отвергал его учение. Он поверил, как сообщает Павел в первом послании к коринфянам (15:7), когда Иисус явился ему после своего воскресения. Итак, несмотря на то, что Иисус прославился уже рядом чудесных исцелений и обрел не только толпы последователей, но двенадцать постоянно сопровождавших его, беззаветно преданных ему учеников, его мать и братья как бы не замечали этих успехов, придя к убеждению, что он лишился рассудка и его необходимо срочно взять под опеку. "И, услышав, ближние его пошли взять его,- сообщает Марк, фиксировавший самые ранние и поэтому самые близкие к истине предания,- ибо говорили, что он вышел из себя" (3:21). Судя также по некоторым другим фразам в Евангелиях от Матфея, Марка и Луки, мы можем сделать вывод, что отношения между Иисусом и его близкими не были чересчур нежны (Матфей, 12:46 и далее; Марк, 3:31 и далее; Лука, 8:19). Марк рассказывает: "И пришли матерь и братья его и, стоя вне дома, послали к нему звать его. Около него сидел народ. И сказали ему: вот, матерь твоя и братья твои и сестры твои, вне дома, спрашивают тебя. И отвечал им: кто матерь моя и братья мои? И обозрев сидящих вокруг себя, говорит: вот матерь моя и братья мои; ибо кто будет исполнять волю божию, тот мне брат, и сестра, и матерь" (3:31-35). Как выразителен этот краткий эпизод! Характерно прежде всего то, что Иисус не вышел на улицу к матери и братьям, а ответил им через посредника. Словно знал их намерения и опасался, что они насильно уведут его домой. А каков сам ответ?! Это резкая отповедь, лишенная какой-либо нежности, а ведь она адресована родной матери! Чтобы занять такую позицию по отношению к ближним, Иисусу, по-видимому, пришлось немало пережить и выстрадать. Полная мрачных, апокалипсических тонов история искушения Иисуса - символ переживаний человека, который в муках и тяжелой внутренней борьбе решает великую проблему своего жизненного призвания. Бездумные в своей ортодоксальной ограниченности, братья восстановили против него родную мать, всячески препятствовали ему в его деятельности и, наконец, дошли до того, что объявили его безумцем. Иисус, правда, выиграл этот бой с посредственностью, один из самых тяжелых в его жизни, но в сердце у него остались глубокая рана и чувство обиды. Сколько горечи звучит в его словах, приводимых Лукой: "Если кто приходит ко мне, и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть моим учеником" (14:26). Толкователи Нового завета могут возразить, что эта фраза имеет аллегорический смысл. Пусть так, но самый факт использования той, а не иной аллегории отражает, надо думать, субъективный опыт Иисуса. Семейный разлад сказался и в последние дни жизни Иисуса. Матфей, Марк и Лука единодушно сообщают, что никто из ближайших родственников Иисуса не появился у креста, когда он умирал, никто не позаботился о захоронении тела; его похоронил посторонний человек, Иосиф из Аримафеи. А ведь у них не было причин бояться, римское право разрешало семьям забирать тела казненных. Правда, Иоанн утверждает, что Мария вместе с другими женщинами стояла около распятого Иисуса, но мы уже знаем, что этот евангелист произвольно подбирал легенды, нужные ему для его теологических целей, не считаясь с исторической правдой. Поэтому большего доверия в этом случае заслуживают синоптики. Им незачем было сочинять историю, изображающую семейство Иисуса в столь невыгодном свете. Они просто фиксировали факт, о котором все знали и который поэтому нельзя было обойти молчанием. Мы уже приводили тезис библеистов о том, что все евангельские истории, которые идут вразрез с ведущей христологической идеей, или полностью достоверны, или содержат хоть крупицу истины. К этой категории следует отнести и сведения о семейных конфликтах Иисуса. Они дискредитируют одно из самых важных для христианства евангельских сказаний. Если Мария знала, что Иисус рожден мессией, ибо его рождение сопровождалось такими сверхъестественными явлениями, как благовещение архангела Гавриила, непорочное зачатие, ангельское пение и поклонение трех волхвов, то как она могла не понимать поведения Иисуса и считать его безумцем? Это гротескное противоречие подметил уже Цельс, писавший в своем полемическом трактате "Правдивое слово" (178 г.): "Что касается матери Иисуса, Марии, то она никогда не сознавала, что породила неземное существо, сына божьего. Напротив, христиане забыли вычеркнуть из евангелий фразу о том, что Мария считала Иисуса безумцем и вместе с другими членами семьи пыталась его пленить и изолировать от окружающих". Иисус и Иоанн Креститель Рядовой читатель евангелий, увлеченный их возвышенной, строгой и вместе с тем страстной атмосферой, поэтичностью и музыкальностью, как правило, не замечает скрытых изъянов повествования в виде всякого рода непоследовательностей, противоречий, взаимоисключающих сведений. Многие из них касаются мелочей, но есть и такие, которые затрагивают по существу важные доктринальные и исторические проблемы. Мы уже многократно вскрывали подобные противоречия в евангельских сказаниях. Но их список отнюдь не исчерпан, и в дальнейшем нам придется его пополнять. Так, пример странной авторской рассеянности мы находим у евангелиста Иоанна, который сначала сообщает, что Иисус лично крестил своих последователей (3:22), а вслед за этим, к нашему удивлению, объявляет, что крестил вовсе не Иисус, а его ученики (4:2). Казалось бы, мелочь, но ведь она касается столь важной для христианской церкви доктринальной проблемы, как крещение. А вот еще более важная информация. Матфей (3:13-16), Марк (1:9) и Иоанн (1:31-32) сообщают, что Иоанн Креститель крестил Иисуса на реке Иордан. В четвертом евангелии мы читаем даже, что он не только крестил, но - единственный из присутствующих - видел, как на Иисуса сошел с неба святой дух в облике голубя. Между тем из Евангелия от Луки мы узнаем, что Иоанн Креститель не мог ни крестить Иисуса, ни видеть святого духа, сходящего с неба, потому что в то время, когда Иисус принимал крещение, Иоанн сидел уже в тюрьме по приказу Ирода. Кто же совершил обряд, из текста не ясно: "Ирод же четвертовластник, обличаемый от него за Иродиаду, жену брата своего, и за все, что сделал Ирод худого, прибавил ко всему прочему и то, что заключил Иоанна в темницу. Когда же крестился весь народ, и Иисус, крестившись, молился: отверзлось небо, и дух святой нисшел на него в телесном виде, как голубь, и был глас с небес, глаголющий: ты сын мой возлюбленный; к тебе мое благоволение!" (3:19-22). Из этого отрывка следует, что святого духа видели все, кто присутствовал при крещении. В противоречиях, выступающих в различных версиях сказания об Иоанне Крестителе, чувствуются какие-то загадки, какие- то интригующие недомолвки. Давайте поэтому вспомним вкратце исторические обстоятельства, послужившие основой для этих сказаний. Иоанн, именуемый авторами Нового завета, а также Иосифом Флавием Крестителем, большую часть своей сознательной жизни провел в пустыне отшельником, питаясь саранчой и лесным медом. На пятнадцатом году царствования императора Тиберия, то есть в 28 году нашей эры, он вышел из пустыни и начал пророчествовать. В одежде из грубошерстной верблюжьей ткани, перепоясанной кожаным ремнем, он ходил по стране, громовым голосом вещая о скором наступлении царства божьего на земле и призывая народ к покаянию. Тем, кто примет крещение путем омовения в водах Иордана, он обещал отпущение грехов и доступ в будущее царство божье на земле. Здесь нет, пожалуй, нужды подробно пересказывать жуткую и мрачную в своей экзотической красоте историю его дальнейшей судьбы, описанную евангелистами Матфеем и Марком. Четвертовластник Ирод заточил Иоанна в крепость за то, что тот обвинил его в кровосмешении: Ирод отнял у своего брата жену Иродиаду и женился на ней. Разыгралась трагедия, послужившая впоследствии сюжетом для многих произведений музыки, живописи и литературы: пир Ирода, танец Саломеи, мстительность Иродиады, голова казненного Иоанна, принесенная на блюде в зал, где происходил пир. Истины ради следует отметить, что дочь Иродиады, своим танцем пленившая Ирода, в евангелиях никак не названа. Лишь внеевангельские источники сообщают, что ее звали Саломеей. Мы бы не знали также места казни Иоанна, если бы Иосиф Флавий не сообщил нам, что это произошло в пограничной крепости Машерон. Кстати, этот еврейский историк, в чьей правдивости мы не раз имели случай убедиться, иначе объясняет причины трагедии. По его мнению. Ирод просто испугался растущей популярности бывшего отшельника, который своими страстными, гневными проповедями снискал себе славу нового пророка, чуть ли не мессии. Об этой его популярности сообщает, в частности, также и Лука: "...все помышляли в сердцах своих о Иоанне, не Христос ли он..." (3:15). Осаждавшие Иоанна истерические, доведенные до крайней степени экзальтации толпы простонародья вызывали тревогу, не предвещали ничего хорошего. В любой момент могли вспыхнуть беспорядки, кончавшиеся, как правило, вооруженной интервенцией римских когорт и кровавой расправой с одураченным населением. Мессианство Иоанна было так же опасно для существующего порядка, как мессианство предшествовавших ему самозваных пророков и вождей народа. А среди угнетенных и ожидающих спасителя слоев еврейского населения царили такие настроения, что у Ирода были все основания опасаться Иоанна, и поэтому он решил устранить его. Впрочем, это отнюдь не исключает и чувства личной мести, вызванного резкой критикой со стороны дерзкого пришельца из пустыни. Следует, однако, отметить, что Иосиф Флавий ничего не сообщает о мрачной романтической истории, сопровождающей в евангелиях гибель Иоанна Крестителя, он ни единым словом не упоминает о безнравственном поступке Ирода, о ненависти Иродиады и о Саломее, вытанцевавшей голову Иоанна. Это умолчание настраивает нас скептически и подсказывает вывод, что все сказание является литературным вымыслом. И нам остается лишь выразить свое восхищение богатейшей фантазией неизвестного автора, сочинившего его. Евангелисты всячески подчеркивают, что Иоанн Креститель подчинился Иисусу, увидел в нем предсказанного "священным писанием" мессию, который сильнее его, ибо будет крестить людей святым духом, в то время как он сам крестил только водой. В Евангелии от Иоанна он заходит в своем смирении так далеко, что объявляет себя недостойным развязать ремень у обуви Иисуса. Нетрудно, однако, убедиться, что эти заявления евангелистов не соответствовали действительности и являлись просто пропагандой, имеющей целью доказать, что Иисус был выше Иоанна и что сам Иоанн во всеуслышание признал это. Евангелисты пытались, таким образом, затушевать тот факт, что между Иоанном и Иисусом, а затем между их последователями существовали постоянные антагонизмы и сильное соперничество. Однако евангелисты не позаботились о том, чтобы вычеркнуть из текста ряд фраз, указывающих на это соперничество. Так, например, в Евангелии от Иоанна мы читаем, что, когда Иоанн Креститель находился в Еноне, к нему явились его ученики предупредить, что у Иисуса появляется все больше приверженцев - "он крестит и все идут к нему" (3:26). Правда, Иоанн будто бы ответил на это предупреждение новой декларацией о признании им превосходства Иисуса, но это не меняет сообщенного в данном отрывке факта, что оба они, каждый для себя, вербовали учеников и последователей, соперничая друг с другом. Из другой, хотя и довольно туманной, фразы в этом же евангелии мы узнаем, что в связи с этим соперничеством у Иисуса были какие-то неприятности. Ему пришлось покинуть Иудею и отправиться в Галилею, ибо фарисеи высказывали неудовольствие по поводу того, что "он более приобретает учеников и крестит, нежели Иоанн" (4:1). Порой возникает сомнение, встречались ли Иоанн Креститель с Иисусом вообще. В Евангелии от Матфея есть место, где Матфей описывает возвышенную сцену, когда Иоанн признает примат Иисуса. "Тогда приходит Иисус из Галилеи на Иордан к Иоанну - креститься от него. Иоанн же удерживал его и говорил: мне надобно креститься от тебя, и ты ли приходишь ко мне?" (3:13, 14). В конце концов он все же крестит Иисуса. Выходит, Иоанн встречался с Иисусом, знал его, признавал его миссию. Но в этом же евангелии в другом месте мы читаем, что Иоанн, "услышав в темнице о делах Христовых, послал двоих из учеников своих сказать ему: ты ли тот, который должен придти, или ожидать нам другого?" (11:2, 3); то есть выясняется, что Иоанн не знал Иисуса, никогда с ним не встречался и не крестил его. Похоже, что сквозь слои пропаганды проглядывают то тут, то там крохи исторической правды. А правда состоит в том, что существовала секта, почитавшая одного лишь Иоанна Крестителя и не признававшая Иисуса. Причем секта, судя по всему, многочисленная и деятельная; ее приверженцы имелись не только среди иудеев диаспоры, но и в кругах людей, уже принявших христианство. В синоптических евангелиях недвусмысленно сказано, что члены секты составляли замкнутую организацию, соблюдали посты (Матфей, 9:14; Марк, 2:18; Лука, 5:33) и имели свои молитвы (Лука, 11:1). После смерти Иоанна Крестителя одним из очередных руководителей секты был некий Аполлос, переехавший из Александрии в Эфес вместе со своими двенадцатью апостолами. Вот что рассказано об этом в "Деяниях апостолов": "Некто иудей, именем Аполлос, родом из Александрии, муж красноречивый и сведущий в Писаниях, пришел в Ефес. Он был наставлен в начатках пути господня и, горя духом, говорил и учил о господе правильно, зная только крещение Иоанново. Он начал смело говорить в синагоге. Услышавши его, Акила и Прискилла приняли его и точнее объяснили ему путь господень" (18:24-26). Рассказ, как легко заметить, последовательностью не отличается. С одной стороны, Аполлос будто бы говорил и учил об Иисусе правильно, а с другой - знал "только крещение Иоанново". Христианская супружеская пара зачем-то принялась обращать его в свою веру и якобы преуспела в этом. Но вот из первого послания Павла к коринфянам мы узнаем, что это не так. Павел пишет: "Сделалось мне известным о вас, братия мои, что между вами есть споры. Я разумею то, что у вас говорят: "я Павлов"; "я Аполлосов"; "я Кифин"; "а я Христов"" (1:11, 12). По-видимому, в эллинских городах яростно соперничали между собой различные религиозные группировки. Среди них были и почитатели Иоанна Крестителя. При жизни автора "Деяний апостолов" борьба эта была в разгаре. Она отразилась в примененном им полемически- пропагандистском приеме, идентичном тому, который применили синоптики к Иоанну Крестителю и Иисусу. Целью этого приема было убедить читателей, что образованный Аполлос вместе со всей сектой почитателей Иоанна принял учение Павла. Христиане были очень заинтересованы в распространении этой версии потому, что с годами культ Иоанна Крестителя не только не угас, а, напротив, распространялся все шире. Особенно среди евреев, всегда считавших его еврейским пророком. Культ этот нашел благодатную почву также и в христианстве, и даже в исламе. Крестоносцы, грабя Константинополь, похитили множество реликвий, в том числе целых две головы Иоанна Крестителя, которые хранятся теперь в двух французских храмах: в Суассоне и в Амьене. Когда потом Константинополь завоевали турки, султан поместил в свою сокровищницу и с благоговением хранил другие реликвии Иоанна: ладонь и осколок черепа. Заканчивая разговор об отношениях между Иисусом и Иоанном Крестителем, следует отметить, что обряд крещения, который связывают главным образом с деятельностью Иоанна, не был его изобретением и не был в Палестине новостью. Он не представлял собою посвящения в новую веру и вообще не был исключительно христианским обрядом. Его соблюдали некоторые иудаистские секты, прежде всего секта ессеев с центром в Кумране, с которой Иоанн Креститель, несомненно, был как-то связан. Но родословная крещения намного древнее, она уходит корнями в третье тысячелетие до нашей эры, когда на берегах Евфрата родился культ воды. Как показывает открытая археологами мозаика, изображающая божество реки Евфрат, культ этот продолжал существовать вплоть до третьего века нашей эры Американский востоковед В. Ф. Олбрайт, опираясь на древнюю иконографию, доказал, что идея крещения, то есть духовного очищения через погружение в воду, месопотамского происхождения. Кроме того, обряд крещения был распространен в Египте, а также представлял собою магический способ единения с богом в религиозных мистериях, в частности в елефсиской и орфической мистериях, равно как и в митраизме. Итак, это был языческий обычай, неразрывно связанный с миром религиозных представлений Ближнего Востока. Христианство, под давлением традиций своих новых эллинских адептов, вынуждено было довольно рано включить крещение в свой ритуал, вкладывая в него, разумеется, новое теологическое содержание. Мы не знаем, однако, когда произошла эта синкретизация, поскольку данные Нового завета по этому вопросу весьма туманны. Например, в Евангелиях от Матфея и от Марка Иисус, правда, велит своим ученикам крестить, но делает это лишь после своего воскресения, то есть посмертно. К тому же в Евангелии от Марка об этом говорится в той части текста, который признан исследователями более поздней вставкой, не принадлежащей руке самого древнего из евангелистов (Матфей, 28:19; Марк, 16:16). Иоанн между тем дает, как уже говорилось, две взаимоисключающие версии: по одной - Иисус крестил, по другой - не крестил вообще. Крестили будто бы его ученики, из чего можно заключить, что уже во втором поколении крещение начало распространяться как христианский обряд. Любопытнее всего, однако, то, что пишет Павел в своем первом послании к коринфянам: "Благодарю бога, что я никого из вас не крестил, кроме Криспа и Гаия, дабы не сказал кто, что я крестил в мое имя. Крестил я также Стефанов дом; а крестил ли еще кого, не знаю. Ибо Христос послал меня не крестить, а благовествовать..." (1:14- 17). Судя по этим словам, Павел не придавал особого значения этому обряду; сам крестил неохотно и лишь от случая к случаю. И он недаром здесь ссылается на Иисуса, который, как известно, весьма критически относился ко вся