какие распри раздирали Церковь изнутри, какие трудности были в общинах, так что иногда сам апостол приходил в отчаяние. И примечательно, что когда он умер и когда прошло некоторое время после его проповеди, апостол был забыт, и в тех городах, в которых он основал церкви, его уже не помнили, и эти церкви исчезли. Многие из тех городов, где Павлом были основаны первые общины, впоследствии ничего не дали для христианства. Он проповедовал в основном в Греции, а между тем первоначальное христианство не дало знаменитых центров в Греции; апостол Павел не проповедовал в Египте, а там христианство развилось более интенсивно. Мы знаем, что самыми великими Церквами послеапостольской эпохи были Александрийская (египетская), Антиохийская, Иерусалимская (но у нее уже было особое положение); а в Малой Азии, куда апостол Павел вложил все свои силы, куда после этого апостол Иоанн вложил все свои силы, Церковь дала меньше. Но потом она снова воскресла. Вот из этого пепла, который там остался, явились новые учители Церкви. Из Каппадокии, о которой тогда говорили, что это страна, в которой живут люди самого низкого уровня (шутили: змея укусила одного каппадокийца - и подохла), вышли Василий Великий, Григорий Нисский и другие святители. В Малой Азии возникали большие духовные движения - христианство постоянно как бы на пу-стом месте воскресало. Когда христианство ослабевало в греческих странах, оно внезапно начинало давать свои плоды в странах славянских; когда Римская империя была разрушена варварами, слово Церкви стало проникать именно в среду этих самых варваров; когда самое драгоценное наследие Римской империи - право, правовое сознание - было разрушено вторжением гуннов, готов, галлов, Церковь Римская сохранила правовое сознание, была оплотом, замком среди бушующих вод, несущим это римское право, рим-ское понятие о единстве, о порядке. Когда на Церковь наступали еретики, бывали моменты, когда казалось, что все будет разрушено. В начале IV в., когда выступил Арий, дошло до того, что почти все епископы перешли на сторону ариан, и только дьякон Афанасий держался Православия, - но потом Православие вновь торжествует. Потом приходит опасность обмирщения христианства, совершается роковое: императоры становятся христианами. Ну, может быть, для нас роковое, а для тог-дашних людей это все иначе вы-глядело. Я пом-ню, как после войны люди с восторгом встречали открытие церквей; я думаю, с не меньшим восторгом встречали дело Константина христиане Римской империи. Но роковым было то, что Константин не дал свободы вероисповедания, а дал Церкви статус государственной религии (вернее, сначала он дал свободу вероисповедания, но постепенно все сошло к этому; потом это было закреплено другими императорами, его преемниками). Началось ужасное обмирщение Церкви. Если раньше быть христианином значило подвергаться каким-то дис-криминационным мерам, быть иногда даже в опасности, испытывать что-то трудное в своей жизни, то теперь для того, чтобы стать царедворцем, надо было обязательно быть христианином, да еще ревностным, и люди в погоне за чинами, за наживой, за милостью императора стали креститься, посещать храмы, жертвовать на базилики, воздвигать алтари вокруг мощей и т. д. И казалось бы, тут-то могут торжествовать язычники, Церковь задохнется под тяжестью собственного здания - и именно тогда в Церкви появляются борцы против этого обмирщения: беспощадный Иероним, бичующий с желчностью даже римское общество, Иоанн Златоуст - монах на престоле византийских патриархов. И борцы эти, которые часто гибли в неравной битве, приостанавливают это движение, они все-таки сохраняют в Церкви то русло, по которому течет здоровая кровь. А те, кто не могли бороться, уходили в пустыню - монашество создало тот ковчег, который сохранил дух Церкви в момент затопления ее мирскими силами. А потом приходят императоры-иконоборцы, приходят византийские императоры-цезарепаписты, которые пытаются задушить Церковь. Сколько раз были случаи, когда уже полностью можно было ожидать крушения, и каждый раз Бог посылал своих пророков и спасал свой народ. И наконец, мы приходим к рубежу средневекового и нового мира. Здесь идут процессы очень сложные и очень интересные. Кратко остановимся на них. Наступает поворотный момент, рубеж XV-XVI вв. Воспитанный церковными иерархами народ обретает самостоятельность. Но церковные деятели, иерархия не понимают того, что люди вступают в новую фазу развития. Только отдельные представители духовенства, монашества, вожди Церкви понимают это. Это чувствовал Савонарола, это чувствовал Ян Гус, это чувствовал Мейстер Экхарт, это чувствовали преподобный Сергий и другие, те, кто возрождал Русскую церковь, - чувствовали, что наступает новая пора. В целом же иерархи "не узнали часа посещения Божия", не поняли, что мир вступает в иную сферу. И тут начинается драма, катастрофа, отпадение от христианства в языческий Ренессанс. Язычество становится более привлекательным, чем христианство. Но и тут неожиданно Господь не дает погибнуть Церкви. На Западе Он воздвигает реформационное движение, которое, несмотря на все свои крайности, играет существенную роль, возрождая дух, силу веры. На Востоке тоже происходят серьезные поиски. Но опять приходят темные времена, ХVII-XVIII вв., когда царит разум, возведенный в степень божества, когда люди вместо духовного ищут материальных осно-ваний для мира, ищут формулы для мира-машины - этим заражается сознание и мыслителей, и широких масс. Тем не менее на фоне материализма, просветительства, энциклопедизма, революций Церковь потихоньку начинает находить новые источники жизни, незаметные пока еще, как ключи. Святой Серафим Саровский в России и его современник кюре д'Арс во Франции параллельно находят эти ключи, ключи начинают бить. Вольтер, выступая в одном из домов Парижа, говорит: через сто лет Библию найдут только у антикваров как памятник глупости предшествующих поколений. Проходит сто лет. Именно в этом здании, по иронии судьбы, было основано всемирное Библей-ское общество, которое распро-страняло Библию в сотнях, тысячах экземпляров по всему миру. В то время, когда это общество было основано, немецкий поэт Генрих Гейне писал: слушайте голос органа - это вздохи умирающего католицизма. Между тем многие теперь уже забыли об этом поэте и о "вздохах умирающего католицизма", а Западная церковь живет и действует, действует настолько смело и решительно, что не боится вводить свой корабль в самые узкие проливы, проводить над самыми острыми камнями, вызывая самые резкие потрясения своего корабля. Только корабль, управляемый надежным кормчим, способен проходить через такие проливы. Все думали, что I Ватиканский Собор окончательно опорочит Западную церковь в глазах всего мира. И действительно, слово "католицизм" в эпоху Бисмарка считалось ругательным, это означало ультрамонтанство ("ультрамонтанство - это вера в папу, живущего за горами, от латинского ultra montes - за горами, за Альпами, т. е. в Риме; это направление в католицизме, отстаивающее идею неограниченной власти римского папы, его право вмешиваться в светские дела любого государства). И именно после этого, казалось бы, позора, когда Пий IX издал свой "Cиллабус", в котором он показал себя изрядным мракобесом и человеком, не понимающим духа времени, - именно после этого Бог посылает Католической Церкви таких пап, как Лев XIII, Пий X, Пий XI, которые сразу возвращают ей почти средневековый авторитет. Русская Православная Церковь с XVIII в. находится под пятой самодержавного государства, которое делает все для того, чтобы эту Церковь растлить, унизить, сделать своим ручным псом, отравить ее. Главой Церкви объявляется император. Екатери-на II пишет, что отныне она является главой Церкви. Священники становятся платными чиновниками государства, тайна исповеди разрушается: священники обязаны доносить о том, что им говорится на исповеди, если это касается государства. Дети духовенства не допускаются ни в какие учебные заведения, кроме семинарий. Разрушается вера, потому что она насаждается насильно. У лучших людей России ХIХ в. все это вызывало крайнее отрицание, и такие явления, как Лев Толстой, были не случайными. И только очень тонкие люди, подобные Достоевскому, могли увидеть, разглядеть под этими развалинами подлинный дух Церкви, увидеть там свет. Но мало того, государство, одно время внешне еще державшееся христианской формы, потом сбросило ее и предстало уже во всей своей "красоте", без христианской оболочки. И тогда оно уже открыто объявило Церкви вой-ну, сказав, что ее не должно быть на земле. И Церковь должна была умереть, потому что перед этим ее слишком долго пытали, - подобно тому как Христос умер на кресте так рано, что Пилат даже удивился. Умер так рано, потому что Его распятию предшествовали бичевание и муки, и пытки. Вековое унижение Церкви не позволяло ей, по-видимому, перенести все эти удары, она должна была рухнуть. Все было истреблено, все было оплевано, осмеяно... Я вспоминаю журналы послереволюционного времени с чудовищными кощунственными карикатурами, сделанными людьми, которые когда-то ходили в храмы и были верующими; с садистским, извращенным наслаждением они топтали святыню, как могут делать только люди, причастные к святыне; такие художники, как Моор и другие, делали что-то невообразимое. Вспомним о карнавалах, которые устраивали в церковных облачениях, когда в фелонях и митрах плясали на эстрадах. (Впоследствии это все, конечно, было запрещено, но были времена, о которых свидетельствует и наша литература, когда по улицам ходили, распевая похабные песни, с кадилами, заполненными навозом, и в митрах катались на коньках.) Все это не могло не разрушать Церковь. Более того, стремление лучшей части духовенства реформировать Церковь привело к обновленчеству с его уродливыми формами и уродливой установкой. Конфликты между церковными юрисдикциями (Русская Церковь распалась на несколько юрисдикций, враждующих между собой), поносящими друг друга, совсем уронили ее авторитет. Внутри все разрушалось, снаружи все уничтожалось: были закрыты все духовные учебные заведения, постепенно закрылись поч-ти все храмы, Церковь была изгнана из школ, не было ни литературы, ни просвещения, прекратились издания Священного Писания и религиозной литературы, всякая активная проповедь каралась сурово и беспощадно - земля была выжжена, гроб был готов, камень завален и стража приставлена. Но удивительно, что после этого Церковь снова ожила. Я помню, как это происходило после войны, когда всего 100 храмов было на всей территории Союза, но как только разрешили открывать храмы, сразу 25 тысяч общин подали прошения об открытии храмов. Помню те толпы народа, которые повалили в Елоховскую церковь, в открывшуюся Лавру, в которой в это время находились какие-то учебные заведения, общежитие. Один храм открылся - вся площадь была запружена народом. Люди стремились к Богу, хотя иерархи, духовенство в это время ничего не могли дать им: не было ни подготовленных священников, ни достаточного количества епископов - ничего не было, это просто были открытые храмы, где совершалась литургия, и больше ничего. На Западе была другая опасность: практический материализм, погоня за комфортом, шум, треск, взбесившаяся цивилизация, которую вы хорошо можете себе представить, посмотрев посмертный фильм Ромма "И все-таки я верю". Эта взбесившаяся цивилизация является столь же существенной опасностью и врагом Церкви. И вот именно там, где цивилизация больше всего торжествует, возникают новые движения - католических пятидесятников, cыновей Божиих, учеников Иисуса, все время возникают очаги новой духовности. Каждый раз, когда гроб закрыт, завален и опечатан, - новый взрыв и снова спрашивает ангел: "Что вы ищете Его среди мертвых? Он восстал, Его здесь нет". К этому дню, Пасхе, мы все готовились, каждый в силу своих возможностей, - готовились воздержанием, молитвой, чтением, в общем, старались это время использовать для углубления своей духовной жизни. К сожалению, иногда бывает так, что с наступлением праздника мы все это ослабляем и потом невольно катимся назад. Но не нужно забывать, что Пасха - это не конец, а только начало, начало призыва. Господь потом призывает учеников - приближается праздник Пятидесятницы, Духа Божия, которого Он посылает на каждого из нас. Значит, к этому мы тоже должны готовиться - готовиться к дню Пятидесятницы не менее серьезно. Если в это время нет строгих правил - пищевых и т. д., то должны быть введены усиленные молитвы, чтения, упражнения, совместные беседы - все идет на подготовку к празднику Пятидесятницы. ХРИСТИАНСТВО Лекция Итак, мы с вами идем к завершению нашего путешествия по эпохам, по кругам миросозерцаний, и мы подошли к вершине, к тому самому сверкающему горному леднику, в котором отражается солнце, которое называется христианством. Конечно, христианство бросило вызов многим философским и религиозным системам. Но одновременно оно ответило на чаяния большинства из них. И самое сильное в христианской духовности - это именно не отрицание, а утверждение, охват и полнота. Если буддизм был пронизан страстным стремлением к избавлению от зла, стремлением к спасению - Будда говорил, что как воды морские пропитаны солью, так его учение, дхарма, проникнуто идеей спасения, - то эта жажда спасения, обетование спасения присущи и христианству, Новому Завету. Если в исламе есть абсолютная преданность человека Богу, который является суверенным властелином космоса и человеческой судьбы, то это же самое мы находим и в христианстве. Если в китайском миросозерцании небо - тянь - является неким ориентиром для человека в жизненных вещах, даже в мелочах, то и это есть в христианстве. Если брахманизм и индуизм современный говорят о многообразных проявлениях Божественного, то и это есть в христианстве. Если, наконец, пантеизм утверждает, что Бог во всем, что Он, как некая таинственная сила, пронизывает каждую каплю, каждый атом мироздания, то христианство и с этим согласно, хотя оно не ограничивает воздействие Бога только этим пантеистическим всеприсутствием. Но мы бы ошиблись с вами, если бы считали, что христианство явилось как некая эклектика, которая просто собрала в себе все элементы предшествующих верований. В нем проявилась колоссальная сила чего-то нового, и это новое было не столько в доктрине, сколько в прорыве иной жизни в эту нашу обыденную жизнь. Великие учители человечества - авторы Упанишад, Лао-цзы, Конфуций, Будда, Магомет, Сократ, Платон и другие - воспринимали истину как вершину горы, на которую они поднимаются с величайшим трудом. И это справедливо. Потому что истина - это не та вещь, что легко дается в руки. Она действительно похожа на высокую гору, куда надо восходить тяжело дыша, карабкаясь по уступам, порой оглядываясь назад, на пройденный путь, и чувствуя, что впереди еще крутой подъем. Я никогда не забуду замечательных слов об истине, которые сказал простой гималайский горец Тенцинг, шерп по национальности, участник первого восхождения на Эверест вместе с англичанином Э. Хиллари. Он говорил, что к горам надо приближаться с благоговением. Так же и к Богу. Действительно, горы требуют особого настроя душевного, чтобы понять их величие и красоту. Истина закрывается от тех людей, которые идут к ней без благоговения, без готовности идти вперед, несмотря на опасности, пропасти и расселины. Восхождение - такова история человечества. Вы легко мне возразите: а сколько было ступеней, ведущих вниз? Да, конечно, конечно, - и, на первый взгляд, ступеней, ведущих вниз, больше; людей, которые падали и катились вниз, в бездну, больше. Но для нас важно, что человек все-таки поднимался на эти надоблачные вершины. И он тем и велик, человек, что способен был подняться туда, как говорил Пушкин, "в соседство Бога", в горы умственных и духовных созерцаний. Человек имеет две родины, два отечества. Одно отечество - это наша земля и та точка земли, где ты родился и вырос. А второе отечество - это тот сокровенный мир Духа, который око не может видеть и ухо не может услышать, но которому мы принадлежим по природе своей. Мы - дети земли и в то же время гости в этом мире. Человек в своих религиозных исканиях бесконечно больше осуществляет свою высшую природу, чем когда он воюет, пашет, сеет, строит. И термиты строят, и муравьи сеют (есть у них такие виды), и обезьяны воюют по-своему, правда, не так ожесточенно, как люди. Но никто из живых существ, кроме человека, никогда не задумывался над смыслом бытия, никогда не поднимался выше природных, физических потребностей. Ни одно живое существо, кроме человека, не способно пойти на риск и даже на смертельный риск во имя истины, во имя того, что нельзя взять в руки. И тысячи мучеников всех времен и народов являют собой уникальный феномен в истории всей нашей Солнечной системы. Но когда мы обращаемся к Евангелию, мы попадаем в иной мир - не в тот мир, который дает нам картину волнующих поисков, порыва к небу; мы оказываемся перед тайной ответа. Двадцать пять лет принц Сиддхартха Гаутама, будущий Будда, проводил в аскетических усилиях, чтобы достигнуть созерцания. Так трудились - умственно, духовно и психофизически - йоги, философы, подвижники. Но Иисус Христос приходит из простой деревни, где он вел жизнь рядового человека. В Нем все было готово. Он никуда не поднимался, Он, наоборот, спускался к людям. Каждый великий мудрец сознавал свое неведение. Сократ говорил: "Я знаю, что я ничего не знаю". Величайшие святые всех времен и народов ощущали себя грешниками гораздо более остро, чем мы с вами, потому что они были ближе к свету, и им каждое пятно на жизни и совести было виднее, чем в нашей серой жизни. У Христа нет сознания греховности. И у него нет сознания того, что Он чего-то достиг, - Он приходит к людям, неся им то, что в Нем Самом есть изначально, от природы. Я должен сразу обратить ваше внимание на то, что Иисус Христос не начал проповедовать христианство как некую концепцию. То, что Он возвестил людям, Он назвал бесора', по-гречески эвангелио'н, что значит "радостная весть", "радостное известие". В чем же заключалось это радостное известие? Человек имеет право не доверять мирозданию, человек имеет право чувствовать себя в чужом и враждебном мире. Такие современные писатели, как Альбер Камю, Жан Поль Сартр и другие, часто говорили о страшной абсурдности бытия. Нас обступает нечто грозное, бесчеловечное, бессмысленное, абсурдное, и доверять ему невозможно. Холодный, мертвый или мертвящий мир. Правда, я здесь оговорюсь: эти писатели, романисты, драматурги, философы, которые выступали с позиции атеистического мировоззрения - у Сартра и Камю это атеистический экзистенциализм, - как-то не заметили одной вещи: когда они говорят, что мир абсурден, то есть бессмысленен, они это знают только потому, что в человеке заложено противоположное понятие - понятие смысла. Тот, кто не знает, что такое смысл, не чувствует, никогда не поймет, что такое абсурд; он никогда не возмутится против абсурда, никогда не восстанет против него: он будет в нем жить, как рыба в воде. И именно то, что человек восстает против абсурда, против бессмыслицы бытия, и говорит в пользу того, что этот смысл существует. Древнее библейское провозвестие говорит нам о том, что мы можем совершить внутренний переворот и сказать бытию "да", довериться тому, что кажется страшным и грозным. И тогда через хаос, через абсурдность, через чудовищность жизни, как солнце через тучи, глянет око Божие - Бога, который имеет личность, и личность, отображенную в каждой человеческой личности. И контакт с Ним возможен - как союз между подобными сущест-вами. Весь фокус человечества - это удивительная его аналогия с Тем, Кто создал мир. Когда-то Чарлз Дарвин говорил, что хотя он воспринимает мир, так сказать, механически, как процесс, все же, задумываясь над его сложностью, он никогда не мог понять: неужели слепая случайность могла все это породить, и не следует ли нам за всем этим видеть некий разум, в чем-то аналогичный нашему? Можно к этому добавить: не просто аналогичный, но безмерно превосходящий наш разум. И в ветхозаветной библейской религии, о которой мы с вами уже говорили, возникло это понятие о вере-доверии; не вере как некоем теоретическом убеждении, философском или религиозном, а вере как акте прорыва через мертвящую абсурдную действительность, когда человек говорит Богу: "Да, я принимаю и внимаю". Так возникает древний Завет между Богом и человеком, древний союз. Но, конечно, союз между примитивным человеком, древним человеком и Божественным не мог быть окончательным и совершенным: это было воспитание человеческого рода, детство человеческого рода, потом юность. И в VII в. до Р. Х. пророк Иеремия сказал: "Так говорит Господь: Я заключу с народом Новый Завет" (брит хадаша' - новый завет, новый союз), который будет не такой, как старый, как прежний. Он будет начертан в сердцах. И вот - ночью совершается жертва. Через семьсот лет после пророка Иеремии в маленькой комнате собираются двенадцать человек. Совершается жертва. Обычно жертва совершалась с употреблением крови. Кровь была символом жизни, а жизнь принадлежит только Богу. И члены собравшегося общества были окропляемы кровью жертвенного животного. Так было издавна у всех народов, вплоть до глубоко первобытных времен, до палеолита. И Моисей, когда заключал Завет народа с Богом, окропил всех кровью жертвенного агнца. В эту ночь, о которой я говорю, ночь, которая произошла весной 30 г. I столетия нашей эры, Иисус Назарянин в окружении Двенадцати совершает обряд - воспоминание о свободе, которую Бог дарует. И крови здесь нет, а есть чаша с вином и хлеб. И Он разламывает этот хлеб и раздает всем и говорит: "Это Мое Тело" - как жертвенный агнец за людей. И Он обносит чашей учеников и говорит: "Это Моя Кровь, которую я проливаю за вас, это Новый Завет в Моей Крови". Таким образом, в этой священной трапезе Бог и человек соединяются уже не в реальной физической крови, но в символической крови земли, ибо виноградный сок, вино - это есть кровь земли, а хлеб - это есть плоть земли, это природа, которая нас кормит, это Бог, Который отдает Себя людям в жертву. И вот Иисус Назарянин совершает эту жертву. И с того мгновения, с той священной ночи Чаша не перестает возноситься, и совершается Евхаристия. Во всех направлениях христианства, во всех Церквах и даже сектах, - всюду этот знак присутствует. Иногда говорят, что Христос возвестил новую мораль. Он сказал: "Заповедь новую даю вам, да любите друг друга, как Я возлюбил вас". И раньше существовала заповедь о любви, и слова "люби ближнего своего как самого себя" принадлежат Моисею. А Христос придал ей совершенно особое звучание - "как Я возлюбил вас", потому что ради любви к человечеству Он остался с нами на грязной, кровавой и грешной земле - только чтобы быть с нами рядом. То есть Его любовь стала любовью самоотдающей, и поэтому Он говорит: "Кто хочет за Мной идти, тот пусть отвергнется себя" - то есть своей самости; не своей личности, отнюдь: личность - святое, - а своего ложного самоутверждения, самости. "Пусть каждый, - говорит Он, - отдаст себя, возьмет свой крест (то есть свое служение в страдании и в радости) и тогда за Мной идет". Христос призывает человека к осуществлению Божественного идеала. Только близорукие люди могут воображать, что христианство уже было, что оно состоялось - в тринадцатом ли веке, в четвертом ли веке или еще когда-то. Оно сделало лишь первые, я бы сказал, робкие шаги в истории человеческого рода. Многие слова Христа для нас до сих пор непостижимы - потому что мы еще неандертальцы духа и нравственности, потому что евангельская стрела нацелена в вечность, потому что история христианства только начинается, и то, что было раньше, то, что мы сейчас называем историей христианства, - это наполовину неумелые и неудачные попытки реализовать его. Вы скажете: ну а как же - у нас были такие великие мастера, как неведомые иконописцы, как Андрей Рублев! Да, конечно, были великие святые. Но это были предтечи. Они шли на фоне черного моря грязи, крови и слез. Очевидно, это главное, что хотел (а может, и не хотел, да невольно так получилось) показать Тарковский в фильме "Андрей Рублев". Вы подумайте, на каком фоне создалось это нежнейшее, феерическое Божественное видение Троицы! То, что изображено в этом фильме, было правдой: войны, пытки, пре-дательства, насилие, пожары, гибель. На этом фоне человек, не просвещенный Богом, мог создавать только "Капричос", какие создавал Гойя. А Рублев создал Божественное видение. Значит, он черпал это не из действительности, которая была вокруг него, а из духовного мира. Христианство - не новая этика, а новая жизнь. Новая жизнь, которая приводит человека в непосредственное соприкосновение с Богом. Это есть новый союз, Новый Завет. И в чем же тут тайна? Как понять это? Почему, как магнитом, человечество притягивает к личности Иисуса Христа, хотя Он пришел в мир уничиженный, и не было в Нем ни таинственности индийских мудрецов, ни поэтической экзотики восточной философии? Все, что Он говорил, было просто, ясно, и даже примеры в Его притчах были взяты из обыденной жизни. Это тайна, которую Он раскрывает в коротких словах, мы их слышим в Евангелии от Иоанна. Филипп говорит: "Покажи нам Отца, Отца всяческих". Тот, Кого греки называли Архэ', Первоначало, - где Он? И Иисус отвечает - как не отвечал ни один философ на земле: "Столько времени Я с вами, и ты не знаешь Меня, Филипп? Видевший Меня видел Отца". Такие слова Он говорил не раз, и многие люди поворачивались к Нему спиной и в негодовании уходили. Потому что это был всегда вызов. Надо было понять особую тайну. Никогда прямо Христос не формулировал эту тайну, он только спрашивал людей: "За кого Меня принимают? За пророка, за воскресшего Иоанна Крестителя? А вы?" - "Ты - Помазанник, Царь, Мессия, Сын Бога живого". Здесь какой-то опыт внутренний должен открыться. И Он это спрашивает до сих пор, спрашивает каждого, потому что это говорит Бог человеческими устами. Иисус Христос - это человеческий Лик Бесконечного, Неизъяснимого, Необъятного, Неисповедимого, Безымянного, и прав был Лао-цзы, когда говорил, что имя, которое мы произносим, не есть вечное имя. Да, - Безымянного и Непостижимого. А тут Он становится не только называемым, но даже называемым по имени, даже называемым человеческим именем. Тот, Кто несет вместе с нами тяготы жизни, - вот в этом центр и ось христианства. Когда мы от Евангелия переходим к Деяниям и Посланиям, мы должны обратить внимание на вторую личность Нового Завета. Как говорил один французский ученый, Новый Завет состоит из двух биографий: Иисуса Христа и Его последователя Савла Тарсянина - апостола Павла. Разумеется, любой из вас, переходя от Евангелия к Посланиям Павла, будто бы падает с неба на землю. Хотя Павел во многом превосходил евангелистов. Это был человек огромного таланта, духовной мощи, образования. Этот человек создавал личностные произведения. Его Послания - это написанные кровью сердца вещи. Но сравнить их с Евангелиями все равно трудно. Потому что Евангелия отражают не столько литературный дар апостолов-евангелистов, сколько тот Образец, который они видели перед собой. И если апостол Павел перед нами - это только человек, то Христос есть Откровение Божие. Но чем важен для нас апостол Павел, почему Церковь поставила его рядом с Христом в Новом Завете? Почему большая часть Посланий - четырнадцать - написана от его имени? Почему в Деяниях апостольских его биография занимает львиную долю? В том-то и дело, что апостол Павел, очевидно, никогда не видел лица Иисусова во время Его земной жизни. (Хотя есть исторические гипотезы, что они могли пересекаться в Иерусалиме: сам Павел родился в первые годы нашей эры в Малой Азии, но в Иерусалиме учился и тогда мог видеть Иисуса. Но все-таки достоверно будет считать, что он Его не видел никогда.) Я думаю, что это-то и привлекает Церковь к личности апостола - ибо мы тоже не видели Его лица. Но Христос явился Павлу с такой внутренней достоверностью, которая значительно превосходит любое внешнее соприкосновение. Внешне Христа видели и Его враги, и книжники, и фарисеи, и Пилат, но это не спасло их. А Павел тоже был врагом, но Христос его остановил на дороге в Дамаск и призвал стать апостолом. Это событие изменило не только его судьбу, но судьбу всей ранней Церкви, потому что Павел стал одним из тех, кто понес Евангелие из Сирии и Палес-тины по широкому миру. Его называли апостолом народов, или апостолом язычников. Воспитанный в иудействе, Павел прекрасно знал ту истину, что с Богом слиться невозможно, и человек Востока, который думает, что, переживая экстаз, уже слился с Абсолютом, - находится в заблуждении. Он лишь прикасается к этому. Ибо в недрах Божества кипит вечный огонь, который все растворяет в себе. Между Творцом и тварью лежит бездна - как бездна между абсолютным и условным: ее нельзя перепрыгнуть ни логически, ни бытийственно. Но есть мост, который перекинут над этой бездной. И почувствовал этот мост сам Павел, потому что он увидел Христа и внутренне с Ним соединился, бесконечной любовью был к Нему прикован - так, что ему казалось, что он носит раны Христовы на себе, что он с Ним вместе на кресте умирал и с Ним воскрес. Он так и говорит: "Уже не я живу, но живет во мне Христос. Вместе с Ним я умер, и вместе с Ним я восстаю к жизни". Если с Богом нельзя слиться, то с Богочеловеком можно, ибо Он принадлежит одновременно двум мирам - нашему и запре-дельному. И на этом построен весь путь хрис-тианских мистиков от Павла до сегодняшнего дня - путь к Отцу только через Сына. "Аз есмь дверь", - говорит Христос. "Я есть дверь, врата в небо". Повторяя различные молитвы, христианские подвижники могут быть уподоблены восточным, индийским, которые повторяют разные мантры. Здесь есть сходство и параллель, но одна из главных молитв христианского подвижничества называется "Иисусовой молитвой", в ней постоянно повторяется Имя Родившегося, Жившего на земле, Распятого и Воскресшего. И эта христоцентричность главной христианской молитвы радикально отличает ее от всех остальных медитаций и мантр, потому что здесь происходит встреча - не просто концентрация мысли, не просто сосредоточение, не просто погружение в некий океан или бездну духовности, а встреча личности с Лицом Иисуса Христа, Который стоит над миром и в мире. Мне вспоминается стихотворение в прозе, написанное Тургеневым: когда он стоял в деревенском храме и вдруг почувствовал, что Христос стоит рядом. Повернувшись, он увидел обычного человека. И потом, когда отвернулся, он опять почувствовал, что Он здесь. Это правда, так оно и есть. И Церковь Христова потому и существует и развивается, что Он стоит внутри нее. Заметьте, что Он не оставил христи-анству ни одной строчки, написанной им, как Платон, который оставил нам свои диалоги; Он не оставил нам скрижалей, на которых начертан Закон, как Моисей оставил скрижали; Он не продиктовал Корана, как Магомет; Он не образовал ордена, как сделал Гаутама Будда. Но Он сказал нам: "Я с вами остаюсь во все дни до скончания века". Когда ученики почувствовали, что они расстаются с Ним, Он произнес слова вещие и вечные: "Я не оставлю вас сиротами, но приду к вам". И это продолжается, и происходит сегодня. Весь глубочайший опыт хрис-тианства только на этом строится, все остальное - как бы поверхностные слои. Во всем остальном христианство может становиться похожим на прочие религии. Религии в мире есть часть культуры. Они вырастают вместе с порывом человеческого духа к вечности, к непреходящим ценностям. Здесь же поток идет свыше, с неба. И поэтому один из теологов нашего столетия имел право сказать: "Христианство - это не одна из религий, а это кризис всех религий". Оно поднимается над всем, потому что, как говорит нам апостол Павел, "никто не спасается делами Закона, а только верою во Иисуса Христа". В заключение я должен эту ключевую фразу вам объяснить. Что такое "дела Закона"? Это система религиозных обрядов, правил. Нужны ли они? Да, нужны. Как воспитательное средство, они создаются людьми - иногда по великим прозрениям, иногда просто в силу традиции, иногда по заблуждениям; иногда эти законы идут от Откровения Божия, как в Ветхом Завете. Но создаются они для определенной фазы умственного и духовного развития. А что значит - спастись? Это значит соединить свою эфемерную, временную жизнь с бессмертием и Богом - вот что такое спасение. Приобщение к Божественной жизни. Жажда этого приобщения живет в нас, в каждом человеке, она спрятана, скрыта, мы можем ее куда-то затолкать внутрь, но она все равно есть в человеке. Так вот, апостол говорит, что Закон свят. Ветхозаветный закон свят и благ, и Бог дал его, но приобщиться к жизни Божественной можно только через веру во Иисуса Христа. Опять-таки, что значит вера во Иисуса Христа? Вера в то, что жил такой человек на земле? Это не вера, а знание. Современники помнили, что Он жил. Евангелисты оставили нам достоверные свидетельства. Историк сегодняшний вам скажет, что да, такой был. Попытки разных пропагандистов утверждать, что Христос - это миф, давно разрушены. Только в нашей стране, как в заповеднике всяких чудес, сохранилась эта концепция. Что же это означает - в Него верить? Вера в то, что Он пришел из других миров? Это тоже правда, но это все-таки теория. И здесь мы должны вспомнить о той вере, которая декларирована в Ветхом Завете: доверие к бытию. Когда Авраам сказал Богу "да" - вернее, не сказал, а молча повиновался Его призыву, - вот тогда и родилась вера. На древнееврейском "вера" звучит как эмуна', от слова "верность". "Вера" - очень близкое понятие к понятию "верность". Бог верен своему обещанию, человек верен Богу; слабый, грешный, но все-таки он верен Богу. Но Богу какому? Сокровенному, грозному, как мироздание, порой далекому от человека, как океан. Но Христос через Себя открывает иной Лик Бога. Он называет Его не иначе как Отец. Иисус Христос почти никогда не произносит слово "Бог", Он всегда называет Его "Отец". И в Своей земной жизни Он употреблял для этого такое слово, нежное и ласковое, которое дети употребляли на Востоке, обращаясь к отцу, - авва. Это непереводимо, но это так. Христос открывает Бога как нашего Небесного Отца, тем самым создает братьев и сестер, ибо братья и сестры возможны, лишь когда у них есть общий отец. И вот общий духовный Отец - это Бог, а открытость сердца к вести Иисуса Христа - это и есть тайна Евангелия. Потому что любой из вас отлично знает, насколько человек запутан, слаб, сколько в нем всевозможных комплексов и грехов свили свои гнезда. Но есть сила, которую Христос оставил на земле, которая дается нам даром, она так и называется: благодать (по-русски "благодать" - благо, которое дается даром, не зарабатывается, а - даром). Да, мы должны прилагать усилия, да, мы должны бороться с грехом, да, мы должны стремиться к самосовершенствованию, но помня, что сами себя за волосы мы вытащить не сможем, это работа только лишь подготовительная. Здесь коренное отличие христианства от йоги, которая думает, что человек может добраться до Бога и вломиться к Нему по собственному желанию. Христианство же говорит: ты можешь себя усовершенствовать, но до Бога добраться невозможно - пока Он Сам к тебе не придет. И вот благодать превосходит Закон. Закон - первая стадия религии. Это как у ребенка: вот это нельзя, это можно, - какие-то правила, какие-то нормы. Нужно это? Да, конечно. Но потом приходит благодать - через внутренний опыт встречи с Богом. Это как любовь, это как ликование, это как победа, как музыка сфер! Благодать - это новая жизнь. И апостол Павел говорит: "Вот спорят между собой люди. Одни - сторонники сохранения старинных, ветхозаветных обрядов, другие - против этого. А ведь ни то, ни другое не важно, важно только новое творение и вера, действующая любовью". Вот это подлинное христианство, все остальное на нем - историческая оболочка, рама, антураж, то, что связано с культурой. Я вам говорю о самой сущности Христовой веры. Бесконечная ценность человеческой личности; победа света над смертью и тлением; Новый Завет, который возрастает, как дерево из маленького желудя, Новый Завет, который сквашивает историю, как закваска тесто. И уже сегодня Царство Божие тайно является среди людей. Когда вы творите доброе, когда вы любите, когда вы созерцаете красоту, когда вы чувствуете полноту жизни - Царство Божие уже коснулось вас. Оно не только в далеком будущем, оно не только в футурологическом созерцании, оно существует здесь и теперь. Так учит нас Иисус Христос. Царство придет, но оно уже пришло. Суд над миром будет, но он уже начался. "Ныне суд миру сему", - говорит Христос. Ныне, то есть тогда, когда Он впервые провозгласил Евангелие. А суд заключается в том, - сказал Христос, - что "Свет пришел в мир, но люди более возлюбили тьму". Этот суд начался во время Его проповеди в Галилее, в Иерусалиме, на Голгофе, в Римской империи, в средневековой Европе и России - и сегодня, в XX веке, и в XXV веке, и во всей истории человечества суд будет продолжаться. Это христианская история, это история, в которой мир идет рядом с Сыном Человеческим. И если мы снова зададим себе вопрос: в чем же заключается сущность христианства, - мы должны будем ответить: это - Богочеловечество, соединение ограниченного и временного человеческого духа с бесконечным Божественным; это - освящение плоти. Ибо с того момента, когда Сын Человеческий принял наши немощи и наши болезни, наши радости и страдания, наше созидание, нашу любовь, наш труд, принял нашу судьбу человеческую, - с тех пор природа, мир, все, в чем Он находился, в чем Он родился как человек и Богочеловек, не отброшено, не унижено, а возведено на новую ступень, освящено. Христианство есть освящение мира, победа над злом, над тьмой. Она началась в ночь Воскресения, и она продолжается, пока стоит мир. Лекция была прочитана 8 сентября 1990 г. в Доме культуры и техники на Волхонке