обувью и спелыми яблоками. Непременными атрибутами старого дома были полные сокровищ чердаки, скрипучие доски, плохо закрывающиеся двери, погреба, прогнившие балки, тяжелая мебель и выцветшие, пожелтевшие фотографии на камине. Романтичная дребедень. Весь эффект заключался в неустойчивом равновесии. (У Терезы была мания располагать безделушки, рамы для картин, подсвечники, вообще все предметы немного наискось, иногда на самом краю стола или каминной полки. Удивительно, как они держались. Позже мне пришлось вспомнить об этом.) Несмотря на отсутствие у меня энтузиазма, Тереза повела меня на экскурсию в парк раньше, чем намечалось. Это оказалось действительно забавно. Она рассказывала все, что можно было рассказать о дорожках, кустах и лужайках и о том, какие звезды видны ночью между теми или иными ветками. Она проводила сравнение между домом и садом. Дорожки были коридорами, солнечная лужайка - гостиной, заросли кустов - чердаком, а просветы неба между ветвями - окнами. Все перемешалось. - Бывают такие дома, - сказала она, - которые посещаются призраками Но это заколдованный дом. Его посещают добрые духи, а не злые. Вы согласны? Она настойчиво пыталась узнать мое мнение. Я был готов согласиться со столь странной метафорой. Тереза показала мне маленький зеленый домик в дальнем конце парка. Там работал старый садовник. Его лицо с перебитым носом боксера казалось старше остального тела. Когда ом появился у своего жилища с тремя горшочками азалий в руках, Тереза представила его: - Это Фу. Садовник бросил рассеянный взгляд в мою сторону и, не проронив ни слова, ушел. - Он помешан на цветах, - едва слышно прошептала она, словно посвящая меня в некую тайну. - Если бы я его послушалась, у меня повсюду были бы цветы. Но я люблю только полевые цветы без запаха, например лютики или маргаритки. - Зачем же вы его держите? - Это долгая история. Если когда-нибудь встретитесь с ним, не будите его, он носит цветы во сне. "Если когда-нибудь встретитесь с ним..." - не в первый раз она употребляла это выражение. Например, я узнал, что дверь в одной из спален на первом этаже не запиралась, как бы сильно ни давили на щеколду. Чтобы ее правильно закрыть, нужно знать один секрет. "Я покажу вам как-нибудь", - сказала она. Как будто мне было суждено вернуться. Или остаться. К часу пополудни я уже умирал от голода. Тереза это предусмотрела. Она приготовила корзинку с сандвичами, столь же твердыми, как и ее бисквиты. Эту корзинку Тереза отнесла в свою "хижину" - так она называла странную постройку в дальнем конце парка, почти полностью скрытую листвой. Вблизи хижина оказалась сложенной из старых досок, сухого тростника, железных балок, ржавых железных листов, битых кирпичей и кусков шифера; дверью служила тяжелая, изъеденная временем деревянная панель. Внутри стоял запах сырого перегноя. Ни окон, ни какой-либо мебели, только охапка сена, заменявшая, очевидно, сиденье. Единственным предметом обстановки был очаг из четырех больших камней и старой трубы. Рядом лежало несколько поленьев. Я сел на землю, прислонившись спиной к стене. Хозяйка расположилась напротив меня и принялась медленно распаковывать свои припасы. Она была разочарована моей реакцией, моим ироническим отношением к ее заколдованному миру. - Вы должны кое-что узнать обо мне, Тереза. - Впервые я назвал ее по имени. - Прошлое, детство - весь этот хлам имеет для меня значение не большее, чем окурок сигареты. - Прошлое не играет никакой роли в вашей жизни? - Слава Богу, никакой. - Почему слава Богу? - Я не люблю старые дома, старые сады и вообще все, что тянет назад. - Что же вы тогда любите? - Вопрос не в том, что люблю я, я в том, что любите вы. Вы не можете провести всю жизнь, оставаясь тенью давно исчезнувшей девочки, посещающей дом своих родителей. Когда-нибудь вы состаритесь. И одиночество будет плохим помощником... Ладно, не стоит обращать на меня внимания. Это просто моя склонность читать морали. Не принимайте всерьез. Рискуя сломать зуб, я укусил сандвич. - Одиночество - не такая вещь, которую можно принять или отвергнуть по своему выбору, - сказала она очень серьезно. - Хорошо, - похвалил я. - Очень хорошо и глубоко. Передайте бутылку. - А как у вас, у такого умного? - Ее глаза, казалось, разделились: правому я еще нравился, а левый смотрел враждебно. - На что похожа ваша жизнь? - Моя жизнь лишена очарования, - сказал я. - Во всех смыслах этого слова. - У вас нет никаких привязанностей? - Есть. К жене. - А ваша работа? - Не стоит и гроша. - И больше ничто вас не интересует? - О, меня интересует многое. - Я стал перечислять. - Катание на яхте, вечеринка с приятелями, девочки, карты. Тереза взглянула на меня с мукой. В ее глазах словно отразились все Сержи, которыми я не был. - Но мне наплевать и на то, что меня интересует, - добавил я. - О? - произнесла она, передавая мне наконец бутылку своим замедленным движением. Потом она задумалась. Прошла целая вечность, прежде чем последовал очередной вопрос. - А ваша жена, какая она? - Чудесная, - ответил я с набитым ртом. - Это слово всегда приходит мне на ум, когда я думаю о ней. Она как бы... Видите ли, я не обладаю вашим даром сравнения. Она - пузырек в бокале шампанского. - Вы любите все легкое, да? - Совершенно верно. Я сам довольно тяжелый. И мне часто бывает тяжело переносить самого себя. - Говоря это, я улыбался, но потом опять заговорил серьезным тоном. - Вы не поняли, что я хотел сказать, Тереза. Или я неудачно выразился - я имею в виду мою жену. Она совсем не легкомысленная или... - У вас есть ее фотография. - Минуту. Я имею в виду, что она просто обладает даром облегчать мою жизнь. - Я понимаю. Она протянула руку, ожидая карточку. Я чувствовал, что довольно глупо показывать Терезе фотографию жены, но больше ничего не оставалось. На этом снимке, сделанном в Ибице в июне перед виллой, Ким, совершенно голая, с длинными черными волосами, ниспадавшими до пояса, стояла спиной к камере и, обернувшись, улыбалась своей боттичеллиевской улыбкой. - Какая красивая! - сказала Тереза. Я положил фотографию обратно в маленький прозрачный конвертик и сунул в бумажник. В разговоре наступила пауза. Тишина казалась нескончаемой. Я взглянул на часы и с удивлением обнаружил, что наступил вечер. С сандвичами я давно покончил. Должно быть, Тереза встала и разожгла огонь, потому что в очаге потрескивало. Куда-то провалился значительный отрезок времени, я тряхнул головой. - Что случилось? - Ничего, - сказал я, - все в порядке. Тереза присела на корточки возле очага, глядя на языки пламени. Еще одно странное ощущение: казалось, тепло идет от нее к огню, а не наоборот. Но было и еще что-что. Ее мысли. Они как будто возникали в языках огня, некоторое время витали над ее головой, потом собирались вместе и вдруг стремительно бросались на меня. "Прижми меня к своей груди", - приказывали они. Я был в каком-то оцепенении. Казалось, в течение целого часа Тереза поворачивала ко мне свою голову. Глаза ее поблескивали, и какие-то блики играли возле губ. Еще один провал во времени. Когда сознание вернулось, я лежал с Терезой на сене. В голове звенели колокола... Медленно, медленно ее и мои губы сближались, я пил слюну, у которой был вкус рассветной росы. Губы Терезы, холодные и мягкие, едва размыкались. Мои ребра начали неистово вздыматься и опускаться. Резко оторвавшись от Терезы, я вскочил на ноги, сознавая лишь одно: надо уходить. И как можно скорее. 4 Я вернулся в Париж в восемь утра, проехав всю ночь. Ни один муж не был бы стремительнее меня в то утро, когда я поставил машину в гараж под домом, бросился со своим чемоданом к лифту, бесшумно просунул ключ в замочную скважину, тихо прикрыл за собой дверь и миновал прихожую. Ким притягивала меня как магнит на протяжении всего четырехсотмильного пути. Я хотел застать ее спящей. И получил то, что хотел, - пробуждение Ким. Еще не проснувшись, она улыбалась, словно человек, стоявший перед ней, был одним из образов ее сновидений. Она медленно воскресала, переносясь из одного чудесного мира в другой, столь же восхитительный. Из-под одеяла появились ее руки. Потом открылись глаза, чтобы тотчас закрыться снова, и послышался тихий смех - значит, она проснулась. Я погрузил губы в атлас ее шеи, вдыхая нежный аромат и ощущая блаженный покой, которого был лишен в течение поглотивших меня последних двух дней. - Моя черноволосая, - прошептал я, - обожаю тебя. Она опять погрузилась в сон, снова пробудилась, на этот раз окончательно, улыбнулась и свернулась калачиком. - Ты разбудил меня, - пожаловалась она. Только тут я заметил перемену: длинные черные волосы Ким больше не рассыпались по подушке. - Ты не сердишься? - Она поднялась на локте, покрутив согнутыми пальцами над тем, что осталось от ее волос. - Скажи что-нибудь. Это только вначале шокирует, а потом ты привыкнешь. И они опять вырастут. Так выглядит гораздо лучше, правда? - Лучше, - согласился я. У меня не было сил спорить, хотелось просто заключить мир лет на десять. - А у меня есть для тебя подарок. Она вынырнула из-под одеяла в чем мать родила и на четвереньках добралась до стула, стоявшего в ногах кровати. Покопавшись в сумке, лежавшей на стуле, она достала прядь волос, перевязанную черной ниткой. - Значит, я не потерял их совсем, - заметил я, засовывая волосы в маленький конвертик, к фотографии Ким. - Очень мило с твоей стороны, что ты так хорошо все воспринял. - Она вернулась на кровать. - Как твои дела? - Нормально. - Ты знаешь, золотисто-каштановые тона должны смягчить суровость стрижки. - Я не против золотисто-каштановых тонов. - Ты так мило все воспринял. Я боялась, что ты рассердишься. - Она раскинула руки: - Ну, иди же, разбуди меня. - Нет, сейчас я приму душ и освобожусь от всего этого бреда... - Какого бреда? - От статьи. Пока она у меня в голове. Всю дорогу обдумывал. Хочу скорее выложить все на бумагу и забыть. - А нельзя с этим подождать? - Нет, нельзя. - Тогда я сварю тебе кофе. Ты вообще-то спал? - Потом посплю. Она "принесла мне кофе в спальню. Даже выпив две чашки, я чувствовал себя разбитым и обессиленным, но как только сел за машинку, клавиши застучали, как одержимые. Я опять выдел старую крепость при свете луны, стога сена в залитой солнцем долине. И девушку, с которой, быть может, был знаком в прошлой жизни, грустное лицо мэра, стоявшего под лампой в холле гостиницы, и дорогу, проходившую за сто десять миль, экс-субпрефектуру с ее ветхими стенами, серый безобразный дом Бонафу, окруженный людьми, томимыми недугами и надеждой, и смерть, крадущуюся между ними с косой в руках. Дом, парк и магнитные поля Хьюстона. И хижину. Но тут я остановился. Я не стал упоминать в своей статье хижину. Пятнадцать страниц были готовы. Вложив их в большой конверт, я оставил его на полу перед входом в квартиру, запер дверь и позвонил в газету, чтобы прислали курьера. После этого я забрался в постель и тотчас погрузился в сон без сновидений. На этот раз настала очередь Ким будить меня. Ее длинная, созданная для поцелуев шея, склонилась надо мной. Ким сообщила, что уже восемь вечера, а также что мы должны обедать у Канавы. И уже опаздываем. - Когда я женюсь на тебе, - пообещал я, - мы положим конец всей этой светской жизни. - Но ты уже женился на мне. - Я намерен начать все сначала. - Ты ничего не рассказал мне о своей истории, - сказала она другим тоном. - О, это было так поэтично. Я пошел в ванную, намочил голову и начал бриться. - Хорошенькая девушка, местное вино, заколдованный дом и таинственный парк - как в волшебной сказке. - Чушь какая, - сказала она. Именно так я и думал. Она примерила последовательно трое колготок, и третьи, желтые как лютик, по-видимому, наилучшим образом подошли к ее настроению. - А что это за девушка? Расскажи. Конечное, она в тебя влюбилась? - Точно. - Ее покорила твоя любовь к природе? - Точно. - И она готовила приворотное зелье и все такое? - Возможно. Я не стал выяснять. Ким, а что если мы никуда не пойдем сегодня? - Ты обещал на прошлой неделе. - Стоит ли держать свои обещания? - Может, нам понравится. Ким была готова. Ярко-желтая юбка с разрезом, нечто вроде блузки горчичного цвета - один из ее сверхмодных костюмов. Новая прическа шла ей; ее глаза сияли, как у королевы, и прислонившись к двери, она держала свою сумочку, как скипетр. - Может, нам все-таки остаться? - предложила она после долгого поцелуя. - Мы обещали, - ответил я. Этот вечер был похож на другие. Народу оказалось гораздо больше, чем мы ожидали. Мало еды и много спиртного. Последняя пластинка "Стоунз", манекенщицы с отсутствующими лицами, огни свечей, отражавшиеся в их глазах, по углам группы мужчин, обсуждавших серьезные проблемы, шестнадцатилетняя девочка, скакавшая от одной группы к другой, немного веселья и чуть-чуть блюза. - Не пей слишком много, - сказал мне Канава около двух часов ночи. - Слишком много выпить нельзя, - ответил я. - Это непохоже на тебя. Он был прав, и чем больше я пил, тем больше она - Тереза - преследовала меня. Она появлялась повсюду, падала с потолка, выходила из стены, заползала по моей ноге. Я хватался за любой стакан, который оказывался в пределах досягаемости, и вдруг понял, что нахожусь в мертвецки пьяном состоянии. Я ушел в ванную, закрылся и сказал зеркалу: - Я запрещаю тебе кричать. - Это не так просто, - ответило оно. - Притворись кем-нибудь другим. Зафиксировав в сознании эту здравую мысль, я вернулся в гостиную и стал искать Ким. Наконец ее лицо промелькнуло где-то в толпе, словно луч света. Я начал осторожно пробираться к ней. Это был долгий путь в темном коридоре. - Забери меня отсюда, - попросил я. - Мне нужна эта девушка! Берни яростно опустил свой кулак на мои пятнадцать страниц. - Мне нужна эта девушка. Мне нужен этот дом с приведениями и этот чудесный... этот шекспировский парк. Мне нужен этот мертвый город с его призрачным собором и извилистыми аллеями. Мне нужны все эти несчастные больные, которые выстроились в очередь у дверей целителя. Но больше всего меня интересует девушка. - Но что в ней такого интересного? Он повел носом, словно нюхая воздух. - Ее аромат. Послушай, читатели по горло сыты грязью. Они получают грязь в каждом номере. Им нужно немного свежего воздуха. - Но в этой девушке нет ничего свежего. - Она живет не в нашем веке. Ее нисколько не интересуют бары и модные магазины. Она разговаривает с облаками, она черпает энергию из природы, и у нее есть - как бы это сказать? - что-то вроде "власти" над природой. Ты сам так пишешь. Больше того, ты пишешь, что она хорошенькая. Я дам тебе Феррера. Марк Феррер был одним из четырех штатных фотографов, получавший более "поэтичные" задания: пастух, ставший убийцей; пекарь, покончивший с собой из-за несчастной любви, засунув голову в печь; директор компании, бросивший бизнес и ставший пчеловодом. Марк, высокий, длинноволосый, сорокадвухлетний вегетарианец, превосходно подходил для такой работы. - Он и так неплохо работает здесь, - попытался возразить я. - Решено. Вы отправляетесь туда сегодня вечером. Если устал, закажи место в спальном вагоне. А я тем временем подготовлю твою статью. Введение я уже немного обмозговал. Начало будет на первой странице, и еще две страницы внутри. "Существует ли тайна?.." Как, говоришь, называется это захолустье? Нет! Он простер руку с вытянутыми большим и указательным пальцами, словно очерчивая в воздухе воображаемый заголовок. - "Колдовство в век атома: возможно ли это?" Видишь ли, Серж, на самом деле я не верю во всю эту чепуху. Но, к счастью, в нашей истории есть еще и хорошенькая девушка. Может, она ведьма! Может, она натирается колдовскими снадобьями и танцует голая в полнолуние. - Не так-то просто будет застать ее за этим занятием, - заметил я. - Даже с Марком. - Может, она участвует в черной мессе или чем-то подобном. Я вижу, как она лежит обнаженная на алтаре, а ее дядя в черном клобуке совершает обряд, перемещая священные дары по ее лону. - Андрэ, твоя фантазия... - И сумасшедший садовник, который бродит с рассвета до заката с охапками цветов. Ради Бога, ты должен написать это! Его ладонь легла на мои пятнадцать страниц. - "В сиянии звезд купол оранжереи начинает вздыматься, словно человеческая грудь". Нет! Я не откажусь от этого ни за что на свете!! - Я не писал этого! - Но я же прочел! Ты гораздо талантливее, чем думаешь. У тебя чудесный дар вызывать ощущение чего-то неуловимого. Возьми Марка за руку и постарайся объяснить ему все это. Таинственное лицо этой девушки. Старый чердак, призрачная лестница, коридоры, кишащие вампирами... Я хочу, чтобы все это было между строк. Мне нужен астральный элемент, понимаешь? Я понимал. И прежде всего понимал, что снова увижу Терезу. "Завтра в это время я буду с тобой, с тобой, с тобой, с тобой..." Эта мысль долго крутилась у меня в голове. Можно продумать дело до мелочей, оценить различные возможности, потом вдруг - стоп! - и нет ничего, кроме абсолютной Пустоты. Так, может, это и есть любовь? - продолжал я свою околесицу, направляясь к издательской конторе. Во всяком случае, спорить с Берни было совершенно бессмысленно. 5 Мне нравилось, что Марк говорил только тогда, когда его спрашивали. Он был еще тут, а вы уже забыли о нем. Через плечо перекинуты две камеры: "Хассельблад" для цветной съемки, "Контафлекс" - для черно-белой. И всегда под рукой черная сумка с линзами. Марк часами протирал их носовым платком, дышал на них и смотрел на свет: не осталось ли отпечатков пальцев или пылинок - лишь затем, чтобы засунуть обратно в сумку. Он всегда бродил где-то поблизости, и то тут, то там слышалось щелканье затвора. Можно было внезапно обнаружить его застывшим в какой-нибудь необычной позе, например, лежащим на спине прямо у твоих ног. Тонкие губы, длинный нос, очень красивые серые глаза и длинные с проседью волосы делали Марка красивым и загадочным. То ли ему было все до лампочки, то ли, наоборот, он воспринимал все ужасно серьезно, и внешнее безразличие лишь скрывало огромную сосредоточенность - я никогда не мог понять. После трех пересадок мы наконец добрались до места в девять часов утра. В этом глухом городе станция была пустынна, как и все остальное, и от станции шла длинная липовая аллея. Кроны деревьев смыкались, образуя сплошной зеленый свод. Прекрасная картина. - Значит, вы вернулись? - сказал хозяин гостиницы. - Надолго останетесь? У меня свадьба в конце недели. С пятницы все будет забито. Я сказал, что мы останемся на два дня, и он дал нам двухместный номер. Едва мы очутились в комнате, Марк занял позицию у окна и начал снимать собор. Потом он спросил, не могли бы мы выйти и взглянуть на этот собор под другим углом. - Мы приехали не для того, чтобы снимать собор, - сказал я. - Он очень красив. - Таких не меньше пятисот во Франции. - Расскажи, в чем тут дело, Серджио. - Он всегда называл меня "Серджио". - Верни почти ничего не объяснил. Какая у тебя цель? - Не знаю. - Берни говорил что-то о девушке, которая живет одна в большом доме. И это вся история? - Более-менее. - И что в ней особенного? - Она очень хорошенькая. - Во Франции пять миллионов хорошеньких девушек. - Идея Берни, не моя, в том, что девушка, город и... окружающая обстановка - все связано воедино. - Некая картина Франции, так? - Не совсем. В здешних краях есть волшебные источники, колдуны, легенды... - И ты хочешь, чтобы я снимал легенды? - Три тысячи триста жителей, - прочитал я вслух, открыв путеводитель. - Средняя высота сто семьдесят четыре фута. Отдельные холмы достигают пятисот девяти футов. В ясную погоду можно видеть Пиренеи, которые находятся в сорока восьми милях отсюда. Главный источник дохода - сельское хозяйство. Фруктовые сады. Сосновые леса. Незначительные остатки архитектуры римского владычества. Развалины средневековых укреплений. Нормандские вторжения в девятом и десятом веках. Испанское вторжение в шестнадцатом веке. - И что дальше? - Все. - Но зачем конкретно ты приехал, Серджио? Какая у тебя идея? - Идея в том, что у здешних ящериц женские тела, а луна на самом деле из зеленого сыра. - Нет, серьезно. - Я знаю не более твоего. - С чего же мы начнем? - С начала. Берни интересует девушка. - А тебя? - Меня тоже. Мы нашли ее во фруктовом саду - в клетчатой рубашке, бежевой юбке, зеленом шифоновом шарфе. Птицы устроили вокруг нее адский шум. Тереза срывала листья латука. Она выпрямилась. Ее фигура отбрасывала колеблющуюся косую тень. Марк начал снимать с выдержкой 1/28, но перешел на 1/135, когда мы подошли ближе. - Что случилось? - спросила она, глядя на него. С Терезой - как я мог забыть? - все было не так, как со всеми. Она не проявила ни малейшего интереса к ответу на свой вопрос ("Мой приятель хочет сделать несколько снимков для газеты, кое-какая дополнительная информация, если не возражаешь. Разве я не обещал, что мы скоро снова увидимся? Но ты, кажется, не очень рада? Я, конечно, был...") и, указав на плодовое дерево, объявила: - У нас будут вишни в сентябре. Только тут она впервые взглянула не меня и улыбнулась - Марк за моей спиной снимал уже при 1/250. - Я ждала тебя, - сказала она. - Мне приснился сон прошлой ночью. Она взяла меня под руку, и мы стали бродить по полянам. "Этого не надо, - говорил мой взгляд Марку. - Вырежь сцену встречи трагических любовников во втором акте, когда они гуляют, не подозревая, что их ожидает скорая смерть". Между тем Тереза рассказывала свой сон. В город прилетели птицы. Их вожак разыскал мэра и сообщил, что они намерены расположиться на ночлег в сквере; путь каждый житель принесет веточку, щепку или кусок проволоки для постройки гнезда. Птицы очень устали после дневного перелета, и они не могут собирать все это сами в столь поздний час. И так далее. - Тогда я выбрала самую лучшую ветку в саду и пошла к скверу. Но когда я проходила мимо большого магазина, у меня возникла идея. Я зашла и спросила, где у них игрушки для птиц. Марк перестал снимать и шел рядом с нами. Я поймал его взгляд, словно говоривший: "То ли еще будет". - И все игрушки для птиц появились на витрине, - продолжала Тереза, сорвав ветку с дерева. Я решил играть в ее игру. - И на что были похожи эти игрушки для птиц? - Всех форм и всех цветов, как их песни. - Но при чем тут мое возвращение? - Подожди. Она говорила серьезно, почти торжественно. Звуки ее голоса накатывались волнами - и такими же волнами колыхалась рожь, через которую мы теперь шли, стараясь не топтать колосьев. - Когда я пришла к скверу, там ухе было построено огромное гнездо - от собора до гостиницы. Все птицы сидели внутри, и вдруг одна из них подлетела ко мне. Она была такая большая, темная, очень красивая, и я дала ей игрушку. - Как у тебя со стариком Фрейдом? - поинтересовался я. - Подожди... После этого был какой-то провал. А потом я осталась в сквере одна. Рассвело. Птицы уже улетели, и мне хотелось только попасть в гнездо. Я знала, что это запрещено и даже приведет к несчастью, но не могла устоять. И когда я оказалась в самой глубине гнезда, оно стало медленно-медленно закрываться надо мной. Тогда я позвала на помощь ту птицу... - Ту, которой вы дали игрушку? - вежливо осведомился Марк. - Да. - И он пришел, этот тип? - спросил я. - Да. Ты пришел. - У нее не все дома, - сказал Марк вечером за обедом. Как мы провели день? У меня не было никаких мыслей... Огромные клочья чистого неба плыли над нашими головами, когда мы гуляли под палящим солнцем. От ее тела исходил запах теплого нетерпеливого животного. Мы остановились в прохладной тени у ручья. Глубокая зелень листвы отражалась в глазах Терезы. Она присела на корень дерева, от ее тела исходила какая-то скрытая, накопленная бесцельно сила. Когда мы пересекали небольшой перелесок, ее голая рука защищала меня от веток, и я ловил эту руку, целовал кончики пальцев и задавал себе абсурдный вопрос: виноват ли я в том, что мне так хорошо? Когда я вернулся в сад в дремотной тишине полудня - ленча в программе не было - судя по всему, собиралась гроза. Марк с довольным видом начищал свои фильтры, надеясь пополнить коллекцию живописных картин неба. Потом - Бог знает, говорили мы о чем-то или нет - солнце опять вернулось на небо, а я не заметил, как это произошло, и в саду засмеялись птицы. Позднее, когда последний луч солнца медленно покинул лужайку, небо внезапно стало темно-синим. Я уловил едва ощутимый запах оранжереи - перегной, торф, черви, копошившиеся среди гниющих листьев - невдалеке прошел садовник Фу, прижимая к груди целую охапку горшков с дрожавшими цветами. И лето словно превратилось в зиму. - Теперь я кое-что понял, - сказал Марк. - Что именно? - Почему ты вернулся. И почему я здесь. Я - алиби, не так ли? - Я вернулся не по своей воле, Марк. - Эта девочка хочет тебя. Она похожа на кошку во время течки. Знаешь, что я собираюсь сделать завтра, Серджио? Пойду повидаюсь с этим целителем - и прекрасно управляюсь сам. Чем плоха программа? - А что предлагается мне? - Тебе предлагается переспать с ней. И поскольку я лишь молча возил вилкой по тарелке, он спросил: - Что-нибудь не так? - Да. - В чем дело, Серджио? Скажи мне. Это из-за... из-за Ким? Послушай, не мое дело давать тебе советы, но... сколько тебе лет, Серджио? Тридцать три? Тридцать шесть? Ладно. Во всяком случае, я старше тебя. Послушай опытного человека: в жизни тебе нужны будут только воспоминания. В конце концов, это единственная вещь, которая... - Марк, - я поднял глаза, - она слишком много для меня значит. - Что ты имеешь в виду? - Не знаю. - Ты как будто боишься... - Оставь меня в покое. Я бросил салфетку и отправился спать. Марк пришел много позже. Он был пьян. - Ты оказался прав, Серджио. Можно мне включить свет? Ты не спишь? Ты оказался прав, здесь происходят странные вещи. Во-первых, послушай... Он споткнулся о кровать и сел на мои ноги. - Это местное песочное вино - настоящая находка. У меня и правда все горло как в песке. - Он почесал горло. - Послушай, детка, я обошел всю местную знать и выпил с ними со всеми, но это только для того, чтоб помочь тебе. Вот так. Погоди-ка минутку, мне надо выпить стакан воды, чтобы промыть этот песок. Он опять споткнулся об угол кровати, ухватился за раковину и стал пить прямо из-под крана. - Во-первых, дядюшка Бонафу был замешан в другом деле, более серьезном, чем это, шесть лет назад. Я точно не понял, что там случилось. Два человека погибли - расплата за старые долги, в чикагском стиле, понимаешь? Там было какое-то наследство и так далее. "Убийство на расстоянии". Тебе это не интересно? Или интересно? Теперь девушка. - Он подошел к кровати и, сделав мне козу, продолжал: - Ее родители погибли в автомобильной катастрофе. Это официальная версия. Люди говорят... Но чего они только не говорят, Серджио? Есть две другие версии. Несчастный случай произошел, когда они ехали в деревню... Серизоль. Смотри, как я точен. Машина налетела на платан и разбилась в лепешку. И девушка - ей тогда было восемнадцать лет - находилась в машине. Но осталась цела и невредима. Теперь слушай внимательно. Только после седьмой бутылки они мне все выложили. Ее мать страдала от неизлечимой болезни... По одной версии - ты следишь за мной? - ее отец, двоюродный брат Бонафу, убил жену и представил ее смерть как... - Марк, - сказал я, - ради Бога, заткнись и иди спать. - Но это еще не все! Эти люди там в долине - все совершенно ненормальные. Здесь как раз вплетается история садовника. Имею честь сообщить тебе, что садовник мертв. По непроверенным данным. Стал призраком в тысяча девятьсот сорок третьем, когда был совершен обряд освящения. Ты не хочешь послушать историю о святилище? Одна из величайших страниц в истории Сопротивления. Ты знаешь, что такое святилище? Я не знал. Один старик объяснил мне за стаканом вина. Святилище - это святые места. Посвящаются обычно Богу. Любому богу. Но могут быть посвящены и дьяволу! - Продолжим завтра утром, - объявил я, выключая свет. Я слышал, как он раздевается в темноте и невнятно бормочет: - Это очень удобно: посвящаешь святилище дьяволу, и когда кто-то другой входит туда без твоего разрешения, он падает замертво. Так и пропали три немца, лейтенант и двое рядовых. Значит, ты приехал за легендами, Серджио? Отлично, мы попали как раз туда, куда надо. Это точно. На следующий день жара стала невыносимой. В три часа разразилась гроза, и мы укрылись в хижине. На этот раз Тереза не стала зажигать огонь. Она только молча прижалась ко мне, и ее кристально-ясные глаза стали темно-зелеными. До этого были всякие расспросы: ее жизнь, детство, планы на будущее, взгляды. Рассказал о себе (служил в армии, в том числе восемь месяцев в Алжире, женился и так далее). Мы говорили обо всем, что когда-то чувствовали, любили, ненавидели, желали - или только думали, будто говорим, потому что на самом деле не придавали значения словам - они лишь отвлекали наши мысли от того, что неизбежно должно было произойти. И оно произошло. Именно там, в хижине, когда первые капли дождя упали не крышу и листья деревьев, мы поцеловались во второй раз. Первым был тот едва ощутимый трепет ее губ. Потом моя рука осторожно скользнула за ворот ее зеленой блузки - в то время, как она гладила мое лицо: два легких нежных пальца коснулись моего лба, потом носа и губ. С усердием слепого я в мельчайших подробностях изучил ее груди, прежде чем увидел их - жемчуг, сияющий в раковине - после того, как внезапным движением она отвела назад плечи и, изогнув спину, помогла мне сбросить ее блузку. Когда она разделась до пояса, я взял обе ее руки и поднял над головой. Мои губы зарылись в волнующий клочок волос под мышкой, затем, поднимаясь к шее, подобрали по пути каплю пота, пока вновь не слились с ее губами. В эту минуту я понял - я почувствовал это впервые в жизни, - что каждая частица наших тел предназначена и уже давно подготовилась к этой церемонии. Все время во Вселенной принадлежало нам. Бесконечное время простиралось вокруг и струилось внутри нас. Внезапно резкий запах поднялся от ее лобка, тотчас смешавшись с запахом гниющего сена. И когда моя рука быстро опустилась к ее бедрам, я был приятно удивлен, обнаружив, что она уже расстегнула юбку. Я спустил ее юбку вместе с трусиками. Это движение, которое часто представляло для меня большие затруднения и неудобства, стало andante amoroso [медленно и нежно (ит.)] второй части симфонии. Оставалось одно препятствие - как избавиться от моей одежды? Но охвативший меня жар расплавил их, и они слетели сами, словно пыль. Когда наши обнаженные тела соприкоснулись и пришел конец нашей невыносимой разделенности, я спросил ее глаза в последний раз, и они ответили мне спокойно, прежде чем закрыться. Потом ее губы шевельнулись: - Уже так поздно, - произнесла она, и эти три слова превратились в едва заметную зыбь в застывшем воздухе. В тот вечер, укладывая в чемодан пижаму и туалетные принадлежности, я сказал Марку: - Помоги мне, придумай что-нибудь. - Не беспокойся, Серджио. Можешь на меня положиться. Марк также был удовлетворен проведенным днем. Он подружился с Бонафу, который почему-то хотел сфотографироваться во всех мыслимых ракурсах. - Он такой же комедиант, как и все остальные, - сказал Марк, - я даже видел, как он пытался загипнотизировать паралитика. Но самое удивительное вот - смотри! - Он вытянул свою левую руку. - Она у меня никогда полностью не распрямлялась - что-то там в суставе, какое-то затвердение связок. Он сразу заметил и предложил выправить. Взял мою руку, тряхнул ее несколько раз и поставил какую-то припарку на локоть. Потом положил обе руки мне на крестец... Крестец и локоть - вроде никакой связи, но я сразу почувствовал во всем теле чудеснее тепло. Как будто кровь закипает. Очень приятно. Марк упаковал свой небольшой чемоданчик и легко поднял его левой рукой. - Видишь, раньше я так не мог. - Потом он осторожно уложил в черную сумку свои фотопринадлежности. - Переезжаешь к ней? - Да. - Надолго собираешься остаться? - На несколько дней. До конца недели. - Но теоретически ты еще в отеле? Я имею в виду, если они захотят тебе позвонить. - "Они" - мне понравилось множественное число. "Ими" могли быть только Берни и Ким. - Скажи "им", что они могут позвонить мне во время ленча. Я здесь буду питаться, по крайней мере, днем. - Почему бы тебе не позвонить самому? Это гораздо проще. - Не хватает смелости, Марк. - И ты действительно считаешь, что получишь таким образом суперисторию? - Это весьма обширная тема, - уклончиво ответил я. Ощущение радостной легкости и свободы от какой-либо ответственности не покидало меня с тех пор, как я решил остаться (с тех пор, как она решила за меня). - Но завтра - последний срок, Серджио. У меня как раз осталось время проявить пленку. - У них есть моя первая статья. Другая пойдет в следующий номер. - Значит, это - история в несколько серий? - Кто знает? Мы заключили кровавый договор. - Что? - Мы смешали нашу кровь. Это значит, что теперь ничто не сможет нас разлучить. - Ты шутишь? - Нет. Посмотри. Я показал ему след от укола, который был виден на кончике моего мизинца, и рассказал, как Тереза взяла булавку, проколола сначала мой, а потом свой палец, затем, бормоча какое-то заклинание, приложила их друг к другу и немного повращала, чтобы кровь смешалась. Похоже, Марку не очень понравилась эта затея, но он постарался не подать вида. - Попрощайся за меня. Мне уже некогда ее навестить. Он закинул на плечо свою сумку и взял чемоданчик. - Чао, Серджио. Ты все-таки остерегайся. - Остерегаться чего? Он не ответил и стал спускаться по лестнице. Мы оплатили счет в холле. Я сообщил Лорагэ, что мой друг уезжает, а я нашел комнату в городе. Если на мое имя придут какие-то письма, пусть он оставит их для меня, и если кто-нибудь позвонит, пусть скажет, чтобы перезвонили в любой день во время ленча. Это было в пятницу. - Я буду в Париже в понедельник рано утром, - сказал я Марку, когда, выйдя из гостиницы, мы пожали друг другу руки. - Надеюсь, картинки получатся. - Я тоже надеюсь. 6 - Какого черта ты здесь? Это было в среду, в полвторого. Берни рычал в телефонную трубку. - Ты мне нужен. Слыхал новости? Закрыли "Ля Каж". - Что такое "Ля Каж"? - Клуб в Сен-Жермен-де-Прэ. Полиция закрыла его, и знаешь почему? Тайная проституция. Ты был прав. Ты часто бываешь прав - это мне всегда нравилось в тебе. Я еще не знал, как себя вести. - Что с тобой? Ты как будто не совсем проснулся. Мне нужна та история про девок, и быстро. Мы должны опубликовать статью, прежде чем они закроют еще какой-нибудь клуб. Сейчас самое время. Вержю (другой фотограф) не знает, что делать. Он ждет тебя. Возьми машину напрокат, приезжай любым способом, только скорее. Он собирался повесить трубку, но я поймал его как раз вовремя. - Как вышли картинки у Марка? - Какие картинки? - Наша история. - Получилось не так интересно. Да и девушка не такая уж хорошенькая. Кстати, я сократил твою статью. На первом месте теперь убийца детей. Но я дам тебе первую страницу для девочек. Обещаю. И вообще, какого черта ты делаешь в этой Богом забытой дыре? Может, тебя околдовали или?.. В общем, передаю трубку Ким, она стоит рядом со мной. - Здравствуй, дорогой! У тебя все в порядке? В гостинице не было настоящей телефонной будки. Я стоял в углу у двери, и то и дело кто-нибудь проходил мимо меня в уборную и обратно. - Все хорошо, дорогая. Берни совсем спятил. Он хочет пятьдесят страниц, и когда я обливаюсь кровавым потом, чтобы сделать их, он еще недоволен. - Почему ты не позвонил мне? - Дорогая, здесь один телефон на все это захолустье, и размен... - Я знаю. Ты скоро вернешься? - Сегодня вечером. Завтра утром, в крайнем случае. - Я очень скучаю без тебя. - Я тоже очень скучаю. - Произнося эти слова, я украдкой оглядывался по сторонам. Казалось, вся мебель в холле готова обрушиться и придавить меня. - У тебя не очень убедительный тон, - усмехнулась она. - Погода хорошая? Здесь ужасно. Осень. - Я не знал, что еще сказать. - Если мне удастся достать машину, я приеду в середине ночи и разбужу тебя. - Да? - обрадовалась она. - Да! Оплатив счет и покинув гостиницу, я ощущал такую же бодрость духа, как муха в сетях паука. Одна часть моего "Я" приказывала мне совершать некоторые действия, другая цеплялась за все, что угодно: теплое солнце, осенние паутинки. Или, например, за доктора Казаля, которого я встретил у крепостных стен по пути к дому Терезы. - Вы еще здесь? - Я уехал и вернулся. - А что теперь? - А теперь опять уезжаю... Если не останусь. Не знаю. Да, не знаю. Он обвел окрестности одним из своих широких жестов. - Этот город - ловушка. Возьмите к примеру меня: с тех пор, как я поселился здесь тридцать лет назад, никогда не тороплюсь. Зачет торопиться, если все время видишь одно и то же? - Он взял меня за локоть. - Пойдемте, я вам кое-что покажу. Он зашел в подлесок, прыгая с камня на камень. - Остерегайтесь гадюк! - крикнул я. Вскоре я увидел на голой округлой вершине холма часть старой стены, поросшую зеленью. Казаль остановился. - Вот, - сказал он, - здесь когда-то стоял дом знаменитого мага. Мне это было неинтересно. Я страдал от жары. Солнце напекло мне голову. - Я должен вернуться в Париж. - В моей фразе прозвучали по меньшей мере три вопросительных знака. - И что вы ожидаете найти, когда вернетесь? - Мою жену. Работу. Друзей. Мою жизнь. Привычки, - стал перечислять я, словно перебирая четки. В четках у буддийских монахов сто восемь бусин. А у меня только пять. - Вы были здесь во время немецкой оккупации? - Да. - Что это за история со святилищем? - Каким святилищем? - В доме Дувов. - Посмотрите, - показал он рукой. - Отсюда можно видеть часть парка. Вон тон клочок земли. - Ну да. - Как видите, это стратегический пункт, дающий превосходный обзор всей долины. Вам известна теория Кригсортера? Не важно. Некий Шеффлинг, немец, доказал, что на протяжении всей истории армии встречаются в одних и тех же местах. Эта долина как раз одно из тех мест, где обычно проходили орды завоевателей. Во всяком случае, в один прекрасный вечер у дома Дувов остановились три грузовика. Они доставили команду саперов, которые начали выгружать разное снаряжение, динамит, и на следующий день из Дакса прибыл бульдозер. Тем временем капитан вручил Дуву приказ покинуть это место. Немцы собирались укрепить дом, в парке поставить зенитные пулеметы, построить склады боеприпасов, вырыть бункеры. - Вы знали старого Дува? - Немного. Он был высокий, довольно суровый на вид, говорил очень мало. - Он тоже был колдун? - Сам я не видел, но, говорят, по ночам там совершались какие-то странные обряды. Дув и его двоюродный брат Бонафу, в то время совсем молодой, возродили старинный колдовской ритуал, восходящий к средневековью, - они посвятили это место. - Посвятили? Кому? - О, не Богу, конечно. Обряд совершается для того, чтобы воспрепятствовать посещению данного места кем-либо, кроме совершивших посвящение. - Тогда, значит, дьяволу? - Подождите минутку. Известно, что у немцев все пошло из рук вон плохо. Вскоре после начала работ в одном месте провалилась земля, и погибли два человека. На другой день, когда немцы валили деревья, один дуб упал в совершенно неожиданном направлении - я имею в виду, туда, куда по логи