Да, ты был болен, но теперь выздоравливаешь. И достаточно быстро. Так же думала и Ким. Она не хотела, чтобы я возвращался сразу. Ей нужен был нормальный, совершенно здоровый муж. - Будем надеяться, это пойдет тебе на пользу, - сказала она. В отличие от Терезы она хотела, чтобы все вещи приносили пользу. Кроме того, она, похоже, пыталась пробудить во мне ревность. Это была неглупая идея. По вечерам, когда я снова видел Марка, у меня преобладала одна мысль: он видел ее, говорил с ней. ...Любой человек мог прикасаться к моей Ким, вдыхать ее аромат, любой, кроме меня. Я остался в карантине, готовый обрить голову, посыпать ее пеплом и на коленях ползти домой. Но это было бессмысленно. - Ты должен понять, Серджио, у нее еще не прошел шок. Она боится, как бы ты не передумал, - объяснил он, наливая мне виски, от которого я отказался. Это был мой Рамадан, великий пост, период воздержания и покаяния. Я позвонил Канаве и сообщил, что принимаю его предложение. - Хорошо, - сказал он, - положись на меня. Буду держать тебя в курсе. Но я почувствовал, что в его голосе нет прежнего энтузиазма. Прошло еще два дня. Порой я ощущал огромную и как будто живую пустоту. Обычно это случалось вечером, возвращалась тихая тоска по Терезе, и пульс начинал биться быстрее. Но за ночь машина исправлялась, и утром я опять был хорошим солдатом, готовым к исполнению своих обязанностей. Я видел вещи достаточно ясно. Тлетворная обитель сумрака, дыма и серного пламени медленно отодвигалась от меня, и с каждым днем ее пары понемногу рассеивались. Наконец Ким позвонила мне. - Не поужинать ли нам сегодня вместе? Это был пароль, закодированное сообщение, которое означало, что моя мука подошла к концу. Возможно. - Послушай, - сказала она, - об этом мы больше не говорим, идет? Она накрыла примирительный ужин со свечами. Кушанья были самыми изысканными: цыпленок с грибами, суфле, бутылка моего любимого вина. Но все же это немного напоминало ужин на сцене, где актеры делают вид, будто наслаждаются картонным цыпленком. Впервые паузы в нашем разговоре казались напряженными и мучительными. Они вырастали между нами и не давали приблизиться друг к другу. Тогда мы стали строить планы. Мы снимем дом за городом. Или купим, если новая работа окажется доходной. А что будем делать в Рождество? Отпуск на Канарских островах! Когда мы встали из-за стола, она сказала: - Ты знаешь, я действительно решила родить ребенка. Но я хочу, чтобы ты тоже этого захотел. Только закажи, кого ты хочешь. С этими словами она протянула мне руки. В колеблющемся свете свечей очертания ее тела сладостно округлились. У меня на глазах появились слезы. Я обнял ее. - Моя любимая, моя единственная... - Не надо больше говорить, - мягко попросила она. - Пожалуйста, прости меня. - Я тоже не всегда была права. - Ты всегда была чудесной. Некоторое время мы молчали. Потом она взглянула на меня, и легкая тень скользнула по ее лицу. - Скажи, мы правда покончили с этим? - Да, - твердо сказал я. - Потому что еще раз я такого не перенесу. - Мы - самая неразлучная пара на свете. - Я так всегда и думала. - Ты была права. - Я люблю тебя, Серж. - Я тоже люблю тебя. - Мне нужно убрать со стола. - Ты можешь сделать это позже. Я поддерживал ее гибкое тело, медленно склонявшееся на подушку. На следующее утро в восемь часов тридцать минут зазвонил телефон. Я узнал голос Канавы. - С чего ты вздумал будить людей на рассвете? Ты что, еще не ложился? - Я лег и сразу встал. Слушай, Серж, есть серьезные затруднения. Он говорил долго и без перерыва. Лакруа передумал, у Дюсюржа удар или наоборот. В дело было вовлечено правительство, оппозиция оказала сопротивление. Короче говоря... - Короче говоря, все кончено? - Не совсем, но, похоже, идет к тому. - Забудь об этом. - Мне очень жаль. - О, не беспокойся. Это не имеет значения. - Хорошо, что я не бросил Берни, - сказал он. - Можешь себе представить, в каком бы я оказался положении! Когда я повесил трубку, мне больше было жаль его, чем себя. - Кто это? - спросила Ким спросонок, когда я вернулся в постель. - Хорошие новости - остаюсь в газете. Я растянул свой отпуск еще на три дня и во вторник появился в издательстве. Возвращение блудного сына. В офисе было новое лицо: высокий, худощавый человек с бородой. Мне он совсем не понравился. Пожав всем руки, я хотел увидеться с Берни, но он передал мне через секретаршу, что занят по горло и, вероятно, поговорит со мной попозже, часов в двенадцать. Тогда я решил пока поговорить с Фернаном о плане следующего номера. Все были очень любезны, но как будто немного встревожены. Наконец Берни принял меня. - Ну как, лучше себя чувствуешь? - Да, все в порядке. Кризис прошел. - Рад слышать. Он сидел в кресле, сложив руки на животе. - Какие у тебя планы? - Возвращаюсь в стойло. В этот момент зазвонил телефон. Обычно, когда кто-то был в кабинете, Берни сводил телефонный разговор к минимуму. Но на этот раз он разговаривал минут десять, строчка за строчкой обсуждая статью о некой стареющей звезде мюзик-холла, всегда готовой поймать свою утраченную юность в постели. - Ну посмотри, ради Бога, - кричал он. - Это совсем не то, что я хочу! Положив трубку, Берни как будто был удивлен, что я еще сижу перед ним. - О чем это мы говорили? Значит, ты хочешь вернуться? - Он задумчиво посмотрел в окно. - В принципе это возможно, - заключил он, - но в настоящий момент... Я почувствовал, как подо мной задрожал стул. Я сел прямо и для поддержки схватился за стол Берни. - Ты хочешь сказать, что уволил меня? - Уволил? Ты сам ушел, если мне не изменяет память. - Но ты не принимал мою отставку всерьез, ты предлагал мне месячный отпуск, помнишь? Теперь я поправился и вернулся. - Минутку, Сагар. Ты думаешь, газета сама собой, и ты можешь приходить и уходить, когда захочешь? Я несу определенную ответственность. Есть босс, который держит все бразды правления, и есть совет директоров, которые только и ждут, когда я совершу ошибку. И еще одно. Ты, кажется, совсем забыл: этот клочок бумаги во что бы то ни стало должен выходить каждый вторник. Думаешь, легко делать газету с этими примадоннами - они только и могут, что выдавать верхнее "си", когда лучше ничего нет. Или взять твою историю с юным наркоманом из Перпиньяка. Ты исчезаешь на десять дней, а потом у тебя хватает духу заявить, что это был всего лишь предлог для получения отпуска. А если каждый начнет так себя вести? Хороши мы будем. Мало того, - голос Берни поднялся до визга, - ты бросил меня без предупреждения. А теперь, ощутив нехватку месячного чека, возвращаешься и ожидаешь, что все будет по-прежнему. Мне очень жаль, старина. Но, во-первых, я уже взял кое-кого на твое место, а во-вторых... Он не стал продолжать, что во-вторых, а мне не особенно хотелось знать. - Значит, это тот тип с бородой? - спросил я. - Какой тип? - Мой преемник - тот тип с бородой? - Допустим. - А что во-вторых? Он сопел, как старая собака, свернувшаяся у огня. В тишине можно было слышать нестройный гул машин с улицы. Берни тщательно выбивал трубку, которая никогда не покидала стола и которую, насколько я помнил, он никогда не курил. - Послушай, Сагар, ты мне всегда нравился, ты многое сделал здесь, но... Как тебе сказать? Я не думаю, что ты идеально подходишь для такой работы. Нет, не думаю. - Что ты имеешь в виду? - Видишь ли, журналистика это больше, чем работа. Это призвание, это священнодейство. - О, Андрэ, избавь меня от этого. - Это не девушка, которую можно бросить, а потом взять снова, это жена. - Я восхищен твоим тактом... - Как и все, он знал причину моей временной депрессии. - Какого дьявола ты тогда просил меня остаться? - Я думал, ты перешагнешь через это. - Я же перешагнул, черт подери! - Не кричи. Ты уйдешь при первой возможности, потому что ты не настоящий профессионал. - Спасибо. - Я встал. Затем он сделал нечто, совершенно для него необычное: он встал и проводил меня до двери. - Как только появится свободное место, обещаю, дам тебе знать. Можешь на меня положиться. - Все будет хорошо, - сказала Ким в тот вечер за обедом. У нее было радостное весеннее настроение. Она опять стала моей Ким из Антиба, глаза ее сияли, как прежде. Я не мог припомнить, когда в последний раз видел ее такой. Она рассказывала мне свои новости: о войне между макси и мини, о реакции американской публики и политике мистера Фэргайлда, о том, что ей сказал по телефону лондонский корреспондент, и о ее идее, которая понравилась Лурье. Она говорила о костюме, который заказала у Унгаро, - там все невероятно дорого, но, я уверена, тебе понравится, - и о Сильвии, своей ассистентке, которая собиралась выйти замуж и попалась на взятке за квартиру. Под конец Ким перешла к главному. - Мы устроимся. Моего заработка нам хватит, чтобы питаться и платить за квартиру. - Более-менее. Но есть еще подоходный налог, твоя одежда, страховка, телефон, расходы на машину, техники, рестораны, отпуска - все излишества, которые стоят уйму денег. И скоро наступит Рождество, а я еще буду без работы. - Почему бы тебе не написать что-нибудь самому? - Я давно отказался от этой затеи. - Может, попробовать кино? У тебя богатое воображение. - У тебя тоже. - Ну, не волнуйся! И не делай такое лицо. Давай-ка сходим выпьем куда-нибудь. Тебя нужно немного расшевелить. Она пошла к шкафу выбирать себе платье. Внезапно ее лицо исказилось от боли. - Ой! - вскрикнула она. - Что случилось? - Ничего. Она приложила ладонь ко лбу. - Надо принять аспирин. - Она пошла в ванную, бросила в стакан с водой две таблетки и, поморщившись, проглотила их. - Голова как в тисках. - Тогда давай не пойдем. - Нет-нет, сейчас все пройдет. Ким посмотрела на себя в зеркало. Она была очень бледна, в уголках рта обозначились две складки. Она пошатнулась, ухватилась за край ванной и вдруг у меня на глазах упала в обморок. 14 Электроэнцефалограмма. В тот день двадцать девятого ноября именно это магическое слово должно было все прояснить, так заверял меня Декамп. Линотимия - ничего страшного. Он знал по меньшей мере триста человек, с которыми это случается регулярно. Человек падает в обморок без каких-либо видимых причин. Раньше таким людям давали нюхательные соли, теперь используют электростимуляцию и т.д. (Кардиологические исследования ничего не дали и теперь Электроэнцефалограмма - я не мог произнести это слово менее чем в три приема - должна была наконец вывести нас на путь истинный). Поэтому мы оказались у Кхункеля, гения и как будто главного специалиста в этой области, приехавшего двенадцать лет назад из Венгрии. Ким была опутана бесчисленными проводами, соединенными с записывающей аппаратурой. Две молодые сестры настраивали приборы и обсуждали фильм Труфо. Сам Кхункель, как мне сказали, прибудет позже, чтобы проанализировать записи. Процедура началась. Многочисленные маленькие иголочки принялись чертить зигзаги по медленно двигавшейся широкой бумажной полосе. То тут, то там одна из девушек ставила на записи большой красный крест, и у меня переставало биться сердце. Неужели опухоль? Ким закрыла глаза. Большие лампы были наведены на ее лицо. - Однообразен, - заключила вторая сестра и - бах! - еще крест! Мы очутились в кабинете великого человека. Кхункель оказался низеньким, удивительно подвижным человечком с круглым лицом, напоминавшим портрет Пикассо - фас, профиль и вид сзади одновременно. Он развернул лист бумаги и принялся его изучать, быстро вертя головой во все стороны, как птица. - Нормальная запись, - заключил он. - А как насчет крестов? Кресты оказались просто стандартными метками. У моей жены был довольно хороший мозг. Кхункель казался разочарованным. - Но какие у нее симптомы? Я рассказал. Потение, головная боль - как будто в голове ползают мелкие насекомые, бессонница, иногда очень сильная бледность. Кхункель улыбнулся. - Возможно у вашей жены слишком много работы или нарушен обмен веществ. Ей давали кальций? Тогда сходите к Дронеру. - Он набросал записку коллеге, другому гению, который был специалистом по щитовидной железе. "Как можно болеть, - подумал я, - когда есть столько гениев, которые хотят тебя исцелить?" Потом Кхункель выписал огромный рецепт. Снотворное, тонизирующее, успокаивающее и т.д. Все вместе обошлось мне в 500 франков. - Ты обратил внимание? - заметила Ким, когда мы выходили, - он пишет такими же зигзагами, как его машина. Она была права. Я взглянул на сейсмографические линии, и мы оба рассмеялись. Потом я разорвал рецепт и выбросил обрывки в урну. Когда мы пришли домой, я сказал, что у меня сегодня встреча в центре города. И это было правдой. Десэн, издатель "Эко дю жур", согласился меня принять. Он был четвертым издателем, с которым я встретился за последние две недели. Никогда не ходите к издателю, если вы не способны внушить ему, что можете написать все - от заголовков до имен и адресов владельцев внизу на последней странице. Политика, спорт, театр, житейские истории, скандалы, война в Лаосе, мореплавание, телевидение, мелкие объявления - вот ваша специализация. И вы обладаете достаточной энергией, чтобы постоянно выдавать сенсации. Десэн не удостоил меня личной встречи, но послал одного из своих янычаров, который спросил, знаю ли я что-нибудь о лошадях. Газета только что лишилась своего специального корреспондента по скачкам, а платить за профессионального специалиста издатели не хотели. Я подумал о 500 франках, которые уплатил Кхункелю, и прочих расходах из-за болезни Ким - никто не мог сказать, когда эта болезнь кончится - и совершил один из самых постыдных поступков в своей жизни. Мое лицо расплылось в фальшивой улыбке: - Я просто обожаю скачки. - Хорошо, - неуверенно произнес он, пристально разглядывая меня и пытаясь определить, какой тип мошенника я представляю. - Посмотрим, - и он предложил мне написать пробную статью о Новом сезоне в Стейе. Мое произведение было отвергнуто. Потом пришло уведомление из банка о превышении кредита. Я не знал, куда еще обратиться, и наконец сделал то, что надеялся никогда больше не делать. Я пошел к Берни. Мне было известно, что газета всегда нуждается в людях, которые могли бы написать то же самое немного лучше. С этого я и начал двенадцать лет назад. Ну что ж, придется вернуться к истокам. - Посмотри это, - сказал Берни, открывая папку. - Кстати, как там Ким? - добавил он, тем самым показывая, что и ему не чуждо сострадание. Пробегая глазами статью об оргиях старой солистки мюзик-холла и время от времени бросая отрывистые реплики, я чувствовал как вокруг моей головы вырастает нимб. Интересный материал, его следовало только немного отшлифовать. - Тебе будут платить обычную ставку, - сказал Берни. Я сунул листы бумаги в карман и встал. - Завтра принесу. Могу я получить аванс? - Завтра, - сказал он. - Я это и имел в виду. К двум часам ночи, переписав восемь страниц, я услышал необычный звук. Что-то упало с ночного столика и разбилось. Я бросился к кровати и увидел, что Ким мечется в лихорадке. Ее левая рука была напряженно вытянута в сторону, правая сжимала горло. Ким задыхалась. Воздух проникал в ее легкие с долгим свистом, и каждый вздох казался последним. Безумные глаза смотрели сквозь меня. Внезапно под действием спазма ее тело выгнулось и упало на простыню. После этого дыхание стало легче, лоб покрылся испариной. Когда мы прибыли в больницу на скорой помощи, Декамп был уже там. Меня попросили подождать в маленькой комнатке на первом этаже, и он вышел ко мне примерно через час. - Я устроил ее в отдельной палате, - сказал он. - Ей дали кислород, и теперь все в порядке. Она уснула. - Что с ней, Роже? - Не знаю. Но мы обязательно выясним. Завтра привезу к ней Пруста. Давай-ка выпьем чашечку кофе. Мы прошли по рю де Севр, но там не оказалось ни одного открытого кафе. Говорил один Декамп. - Видит Бог, мы проверили все. Возможно, что-то со спинным мозгом. - Что это значит? Он пожал плечами. - Давай, я провожу тебя до дома. На следующий день в одиннадцать я принес статью. Берни прочел, и ему понравилось. Он позвонил в расчетный отдел и попросил, чтобы мне дали небольшой аванс, потом открыл другую папку - "Андропауза у пожилых мужчин". - Это большая тема, которую мы разделим на три выпуска. Сейчас мне нужно немного исторических документов. До какого точно возраста спал с женщинами, к примеру, Луи XVI и тому подобное. Ты понял, что мне нужно? Я знаю, такая работа гораздо ниже твоих способностей, и у меня есть много людей, которые могли бы ее сделать, но если это как-то поможет... Тебе, вероятно, придется посидеть пару вечеров в Национальной библиотеке. - Спасибо, - сказал я. - Очень тронут. - Чем могу... Из редакции я поехал прямо в больницу. Ким только что сделали люмбарную пункцию, и она очень ослабла. В вену левой руки у нее была воткнута иголка, соединенная с капельницей, а правую она протягивала мне, пытаясь улыбнуться. - Зажги свет, - попросила Ким. - Но... сейчас день. - Ах да, конечно... Она взглянула в окно. - Что сказали доктора? - Они сказали, что ты самый очаровательный пациент в больнице. - Нет, серьезно, Серж, я не могу оставаться здесь. - Тебе нужно здесь остаться только, чтобы сделать все эти анализы. А потом я сразу заберу тебя домой. - Я хочу быть с тобой. - Вот, принес тебе ночную рубашку и туалетные принадлежности. - Я хочу умереть возле тебя. - Не говори глупостей, дорогая. Все пройдет через несколько дней. Голова еще болит? - Нет, теперь лучше. - Вот видишь. - Вчера ночью я решила, что это конец. - Прекрати об этом, слышишь. Роясь в своей сумке, она как будто начала оживать. - Ты просто умница. Позаботился обо всем. - Она выбрала тюбик крема и намазала им лицо. - У меня, наверное, ужасный вид? Вошла сестра и поддразнила Ким: - Прихорашиваетесь для мужа? Потом она сделала вид, будто поправляет постель, еще немного постояла просто так и наконец объявила: - Вам пора уходить. Ей нужен покой. Выйдя из палаты, я захотел встретиться с главным врачом больницы, но он был очень занят, и меня просили подождать. Я ждал в коридоре больше двух часов, пока он не освободился. Это был высокий коренастый пожилой человек, с впалыми щеками, редкими седыми волосами и наивным детским взглядом. - Вы принесли историю болезни? Очень хорошо. Он раскрыл карточку. Там были результаты исследований за последние три месяца, даже рентгеновский снимок лобных пазух, на котором настоял какой-то идиот. Всевозможные анализы, электрокардиограммы, рентген почек, анализы мочи, крови, лимфы, эндокринных желез и т.д. Он пролистал все это с быстротой профессионального шулера, который выискивает в колоде джокеры. Некоторые карты ему явно не понравились. - Я бы не стал продолжать в этом направлении. - Он имел в виду тест на надпочечники. По-видимому, в карточке не оказалось ключа к дальнейшим исследованиям. Главный врач пожал плечами и вернул ее мне. - Но у меня есть одна идея. - Он оживился, очевидно радуясь своей идее. - Довольно редкое заболевание, но мы не можем делать никаких выводов, пока не получим результатов последних анализов. Я хотел знать, что это за болезнь. Насколько она серьезна. Доктор скривил губы: - Мы достаточно вооружены, чтобы справиться с ней. - Он взглянул мне прямо в глаза. - Видите ли, я могу и ошибиться. Зайдите через четыре дня, тогда все прояснится. Выходя из больницы, я сказал себе, что должен как можно скорее окунуться в работу, если не хочу сойти с ума. Андропауза королей Франции вполне подойдет. Я отправился прямо в Национальную библиотеку и провел весь вечер, делая заметки. Было темно, когда я покинул библиотеку и зашел перекусить в кафе на углу рю де Валуа. И тут в моем мозгу совершенно отчетливо обозначился один вопрос (он прошел долгий путь из глубин подсознания, преодолел все барьеры и выбрался наружу. Теперь он заговорил с неумолимой логикой долго отвергавшегося факта: "Почему ты не хочешь признать истину?") Не доев сандвич, я выбежал из кафе и взял такси, потому что был неспособен вести машину. Когда я добрался до больницы, было около семи часов. Пришлось ждать еще четверть часа, прежде чем меня пропустили. - Неприемные часы, - сказали мне. Но я настаивал. Девушка на коммутаторе встала и ушла поговорить со старшей сестрой. Другие посетители разговаривали приглушенными голосами, кто-то читал карточку. Наконец мне позволили пройти. Осторожно открыв дверь палаты N_12, я словно оказался в склепе. Сердце бешено заколотилось, Ким лежала в полутьме ночника, и взгляд ее больших влажных глаз был устремлен в потолок. Увидев меня, она попыталась улыбнуться. - О, ты здесь, - сказала она, словно это была величайшая радость в ее жизни. Осторожно, словно самый хрупкий и драгоценный предмет в мире, я слегка приподнял ее и прижал к себе. Когда я попытался отпустить ее, она вдруг шепнула мне на ухо: - Знаешь, я скоро умру. - Не говори глупостей. - Нет, я знаю, с тех пор я точно знаю. - С каких пор? - С тех пор, как появился этот трамвай. - Расскажи мне, что за трамвай? - Я не могу больше бороться. У меня нет сил. Я так хотела... - она откинулась на подушку и сделала три глубоких вздоха. - Я так хотела быть тебе хорошей женой, как другие жены. - Она взглянула на меня в упор. - Трамвай у меня в правой ноге. И его воля сильнее людей. Ночная сестра вошла так тихо, что я не заметил. - Вам лучше уйти, - мягко сказала она. - У нее очень высокая температура, она бредит. Когда он поворачивает, троллейбусы подпрыгивают... - продолжала Ким. Там так вспыхнуло... а теперь... о... - она схватилась за живот. - Все рельсы погнулись. - Уходите, будьте благоразумны, - сестра вытерла Ким лоб. Я покинул палату. Пройдя по рю де Севр и еще каким-то улицам, я неожиданно очутился на вокзале Аустерлиц. Часы показывали десять ноль ноль, и поезд отправлялся в десять десять. Я открыл бумажник. Да, слава Богу, там были четыреста франков, которые раздобыл для меня Берни. Я подошел к кассе и взял билет. 15 Одна дверь, потом другая. И еще одна. Последняя - двойная, обитая войлоком дверь следователя. Целый месяц я рассказывал свою историю следователю Жилоти (он скорее напоминал доктора, чем юриста) и не мог понять, зачем он вновь и вновь вызывает меня. Преднамеренность. Вот в чем был главный вопрос. И каждый раз я повторял все ту же историю. Как сошел с поезда в Мулене. Почему в Мулене? Потому, что поезд шел слишком медленно. Я торопился, разве это не ясно? (Тут он не соглашался). Поезд был очень старый и простаивал часами у каждого светофора. Пробивая мой билет, контролер сказал, что я буду в Тузуне не раньше девяти утра после двух пересадок. А я спешил, все могла решить одна минута. Да, я знаю, что уже говорил это. Выйдя на большой станции до полуночи, я имел шанс найти машину. У меня с собой была чековая книжка, а с чеками, даже при превышенном кредите, можно взять машину на прокат. В Мулене мне сначала не повезло с двумя владельцами гаражей, потом, наконец, я получил "рено-16" и помчался по дороге на Клермон-Ферран. Я прибыл в Тузун в шесть утра. Теперь канистра с бензином. Жилоти придавал особое значение этой канистре. Он даже не поленился и специально выяснил, дают ли обычно в таких случаях лишний бензин. Нет, не обязательно, только если попросит клиент. Но просил ли я? Служащий гаража в Мулене сказал, что просил. По вполне естественной причине, я стремился попасть в Тузун кратчайшим путем и не знал, найду ли среди ночи заправочную станцию. Я согласен, что канистра с бензином у меня была, и что фактически она не понадобилась, поскольку в Тузуне я нашел открытую заправочную станцию и наполнил бак. Когда я прибыл в Тузун, было еще темно. В двух окнах на первом этаже горел свет. Чтобы узнать это, я должен был обойти дом, поскольку окна кухни выходили на задний двор. Но еще прежде, чем обойти дом, я знал, что эти люди не спят. Или чувствовал, если хотите. Я тихо подошел к окну и увидел их всех троих. Фу и Бонафу сидели за столом и ели, а Тереза подавала. Казалось, у них было прекрасное настроение, но это, я согласен, чисто субъективное впечатление. Во всяком случае они набивали брюхо холодным мясом и сыром, а на столе стояла бутылка вина. Я очень ясно помню, что Тереза подала омлет, превосходный толстый омлет. Потом она села и сама стала есть. Почему у них был такой пир в шесть утра? В этом месте начинался спор со следователем. "Они" дали показания. У них просто-напросто был завтрак. Они только что встали. Но это не походило на завтрак, - возражал я. Скорее это было пиршество общины, которая провела ночь в напряженном труде. Я делал особый упор на слове "община" и однажды даже сказал "обряд" вместо "труд". Я утверждал, что в кухне царило радостное оживление. Но следователь только пожимал плечами: Я не мог убедить его. Такая пища и столь отменный аппетит - это довольно странно. Следователь пожимал плечами. Но у меня был еще один аргумент. Версия завтрака предполагала, что Фу и Бонафу спали в этом доме, чего прежде никогда не случалось. Правда, согласно их показаниям, в течение последних двух недель - то есть с тех пор, как я порвал с Терезой - двое мужчин не хотели оставлять девушку одну. И она сама попросила дядю пожить немного в ее доме, а старый садовник, живший в городе, завтракал с ними перед своей дневной работой. "Перекусывал" - такое выражение фигурировало в его показаниях. У меня не было причин отрицать это, и мы возвращались к проблеме преднамеренности. - Что вы намеревались делать, прибыв в Тузун? Я еще не знал, но зрелище этого ночного празднества превратила ненависть, которая давно таилась во мне, в безумное стремление убить. В такие моменты поступки человека мотивируются простой мыслью. Моя простая мысль была такова: они тут набивают брюхо, а моя Ким лежит и умирает. Из-за них. - В этом пункте... - Я знаю. Вернемся к дому. Сам дом казался мне каким-то злобным живым существом. Его крыша, покрытая черепицей, красные кирпичи, облезлые ставни, ряды бурых камней фундамента - все это дышало спокойной, самодовольной, даже насмешливой силой. Следователь пожал плечами и спросил: - Итак, вы вернулись к машине? Здесь неожиданно возникла другая простая мысль. Но одному Богу известно, из какого глубокого уголка моего подсознания я ее извлек! Жилоти однажды сказал: - Я полагаю, вы с самого начала действовали в одном направлении, хотя, возможно, не вполне сознательно. Надеюсь, мнение эксперта-психиатра прояснит этот момент. Ассоциация колдовства с огнем явилась из глубин средневековья, чтобы в одно прекрасное декабрьское утро поселиться в моем разлаженном мозгу. Неведомым образом во мне пробудился древний инстинкт: очищение огнем. Следователь настаивал: - Здесь мы подходим к вопросу о вашем возможном безумии, не так ли? Поэтому важно получить максимально ясную картину. Все было предельно ясно: я вылил немного бензина на деревянную дверь гаража - это был даже не настоящий гараж, а просто сарай, заваленный какой-то старой мебелью. Взглянув на него и определив направление ветра, я подумал, что старое дерево загорится очень быстро, и ветер погонит пламя к главному зданию. Пока это было все, чего я хотел: выкурить крыс. Именно так и случилось. Но здесь я всегда останавливался. Я видел, как в темноте поднялся черный дым, сначала робко, потом под сараем взметнулось большое желтое пламя. В доме еще ни о чем не подозревали. Я слышал треск горящего дерева. Что-то радостное было в этом звуке, но сопровождавший его запах предвещал трагедию. Вдруг Бонафу встал и открыл дверь кухни. Облако черного дыма окутало его. Они на минуту застыли, глядя друг на друга, и я увидел, что их губы шевелятся. Потом все трое выскочили во двор (я спрятался за выступом стены), и двое мужчин побежали к парку - вероятно, чтобы получить более ясное представление о размерах бедствия. Тереза не последовала за ними. Она стояла во дворе, стиснув руки и как будто пытаясь переломать по очереди все пальцы. Она очень любила этот дом... Бонафу вернулся и крикнул, - теперь я мог слышать его, - что поедет за пожарной командой. Он велел Фу развернуть пожарный шланг и еще что-то сказал Терезе. Мужчины побежали в разные стороны, Фу к заднему двору, Бонафу к подъезду, где стояла его машина. А Тереза смотрела на огонь, который атаковал здание с другой стороны. Тогда я подошел ближе. Треск усилился. Свет пламени озарял лицо Терезы. Она увидела меня. В ту минуту я не мог понять, ненависть или любовь смешались в ее взгляде с безумной пляской огня. Я вспомнил, как тогда, первый раз в хижине, в глазах Терезы появилось такое же выражение. Потом в моем мозгу с возрастающей быстротой пронеслось все остальное, и в конце оказалась пустота. Я спокойно заглянул в бездну, и из нее поднялась одна мысль - о том, как все должно кончиться. Тереза попыталась заговорить, но я закрыл ее рот рукой. Она не сделала ничего, чтобы помешать этому. Казалось, мы оба приняли неизбежное, и когда я начал потихоньку подталкивать ее к огню, она не сопротивлялась. Страх как будто покинул ее. Потом я споткнулся о камень и чуть не упал. И чарам пришел конец. От прекрасного признания неизбежного не осталось и следа. Исчезла наша героическая решимость - ее умереть, и моя убить. Она попыталась бежать, но я поймал ее, и в моих руках оказался комок нервов. "Нет! Нет!" - кричала она. Но шум огня был столь громким, что Фу ничего не услышал. У меня возникло сильное искушение отпустить ее. "Нет, ты не сделаешь этого, - возразил очень спокойный голос в моем сознании. - Ты пришел сюда, чтобы спасти то, что еще можно спасти". И я еще сильнее сжал ее руку. Жар гигантского костра был совсем близко. Пламя оставило главную часть здания и перекинулось на кухню. Остальное было чистым кошмаром. Расширившиеся глаза Терезы, когда я втолкнул ее в раскрытую дверь, охваченную пламенем. Отчаянная попытка вырваться - я помешал ей. Тереза была сильной. Я почувствовал как ее ногти впились в мое ухо. Кровь потекла у меня по шее. И тут я понял, чего добивалась Тереза. Она хотела увлечь меня в огонь. Мысль о том, что Тереза способна убить меня оказалась почти умиротворяющей, мне требовалось не много, чтобы со всей страстью покориться ее воле. Но потом я увидел, как возвращается садовник, разворачивая свой бесполезный шланг. Фу не видел нас и не слышал, когда Тереза позвала его. Но он пошел в нашу сторону, передвигаясь словно краб и направляя струю воды в основание пламени. У меня возникла странная мысль: он не должен застать нас в этой фантастической позе. "Любимая! - крикнул я. - Любимая, остановись, отпусти меня". Чтобы освободиться я привлек ее к себе, а потом с силой толкнул в огонь. Тереза упала, и пламя моментально вспыхнуло вокруг ее лица. Я повернулся и побежал прочь. - Есть два возможных подхода. Два пути, приводящие к одному результату. - Она изобразила их на листе бумаги. - Есть магический подход и есть психоаналитический. Две интерпретации одного феномена. Что и следовало ожидать, потому что любовь - она обвела свой рисунок кружком, имеет отношение и к колдовству, и к психоанализу. Она приехала специально из Парижа по просьбе моего адвоката. Это была женщина лет сорока с не очень привлекательным, почти мужеподобным, но умным лицом, иногда озарявшимся чудесной живой улыбкой. Она оказалась полной противоположностью больничного психиатра, который задал мне множество вопросов, в основном о детстве, половой жизни и военной службе во время алжирской войны. Мой адвокат запросил мнение второго эксперта, и она - доктор Мадлен Саваж - не задавала вопросов, только слушала. Она три дня слушала мою историю - этого было бы достаточно, чтобы усыпить любого. Иногда она делала короткие замечания или просила пояснить некоторые моменты. Кажется, она верила тому, что я говорил. Это было для меня неожиданно: впервые моему рассказу кто-то верил. На четвертый день она пришла в мою камеру как обычно в три часа. Меня поместили в новое крыло старой тюрьмы, и камера была относительно комфортабельной, по крайней мере чистой. Доктор Саваж положила на стол свою папку, достала блокнот, пачку "Лаки Страйк" и принялась ходить взад-вперед между дверью и окном. - Магический подход, - продолжала она, - предполагает восковое изображение и заклинания, которые произносит ослепленная страстью или ревностью женщина, чтобы избавиться от соперницы. Мы можем верить или не верить в эффективность такой практики, но мы не можем отрицать ее существования. Колдовство представляет собой средство устранить препятствие между вами и объектом вашего желания. Или, по крайней мере, попытку сделать это. Она задержалась на минуту у окна, потом повернулась и подошла ко мне. Я сидел на краю кровати. - А теперь психоаналитический подход. С этой точки зрения именно вы хотели избавиться от препятствия. Здесь имеет значение ваше желание. С того дня, как вы полюбили Терезу, вашим бессознательным желанием было убить вашу жену, потому что она (а точнее ваша сильная любовь к ней) встала на вашем пути. Таким образом, одна любовь у вас оказалась лишней. Сделав небольшую паузу, она продолжала: - Очевидно, ваше сознание отвергало эту мысль, и, как обычно бывает в подобных случаях, вы нашли выход: выстроили вокруг своего бессознательного желания целый сценарий. И опять как обычно вы построили его из того материала, который был под рукой. Люди никогда ничего не выдумывают, они просто берут то, что находят. Например, историю о рабочем с фермы. Рабочий и вязальная игла наложили свой отпечаток на нашу встречу с Терезой. Позже, когда у вас появились подозрения, вы стали читать книги по оккультизму. Вся информация, которую вы нашли, начала концентрироваться вокруг одного ядра, создавая некое подобие научного обоснования. Фактически вы переносили свое желание совершить убийство - желание убить жену - на Терезу. Вы убедили себя, что именно Тереза хочет убить ее. Все упростилось, когда вы потеряли конверт с волосами и фотографией вашей жены. - Да, - усмехнулся я. - Подумать только... - Вы потеряли его нарочно. Бессознательно, но нарочно. - И моя жена заболела нарочно - в тот же момент? - Если всякий раз, когда кто-то заболеет... - Значит, это совпадение? - Послушайте, нужно принимать вещи такими, как они есть. - Какие вещи? - Эту... ошибку. - Бедная невинная девочка поплатилась за других? Эту ошибку вы имеете в виду? - Какие у вас доказательства? - Ее тон внезапно стал резким. - Есть ли у вас хоть одна улика? У рабочего по крайней мере нашли иголки и проколотую фотографию. Но в вашем случае не было ничего подобного. - Когда я оставил жену в больнице, она умирала. Ни один доктор не мог определить, что с ней. А теперь она жива-здорова. Выздоровела. Прекрасно себя чувствует. Я хотел спасти ее, и я ее спас. Мне не надо доказательств, и я рад, что сделал это. - Теперь вы пытаетесь оправдать смерть Терезы. Этот путь вам ничего не даст. Слезы навернулись у меня на глаза. - Я убил ее не просто так, доктор. - Да, - сказала она спокойно. - Вам нужно было избавиться от нее, потому что вы не смогли избавиться от другой... - И она захлопнула свою папку. - На этом моя работа завершается. Я и так превысила свои полномочия. Похоже, ей стоило немалых усилий сдержать свои эмоции. Уходя, она обернулась и попыталась улыбнуться. - Нельзя любить двух людей одновременно. Рано или поздно наступает момент, когда то, что вы хотели подавить, снова всплывает на поверхность. Это мы и называем психозом. Во всяком случае, таковы будут мои показания. Надеюсь, они вам помогут. Сегодня ко мне пришла Ким. Обычно она приходила по вторникам, но в прошлый вторник она была в Лондоне по делам, поэтому ей позволили увидеть меня в среду. - Как ты? Она принесла мне кое-какие вещи: еду, книги, пачку писчей бумаги и толстый шерстяной свитер - по ночам здесь отключали отопление. - Ты встречался со следователем? Как еда? Ты немного прибавил в весе, дорогой. Наверное, мало двигаешься. Почему ты молчишь? - Ким, ты тоже думаешь, что я псих? - Кто тебе наговорил эту чепуху? Психиатр? Ты так же здоров, как и я! - Послушай, ты веришь? - Во что? - В то, что была околдована? Твой ответ для меня очень важен. - Наверное, ты прав, - пробормотала она, опустив, глаза. - Но ты веришь в это? - настаивал я. - Ты знаешь, - сказала она безмятежным тоном. - На следующий день ко мне пришел Деками и показал результаты анализов. Он очень долго объяснял. В конце концов оказалось, что у меня был "калаазар". Это какой-то паразит. Во Франции бывает примерно два случая в год. Декамп считает, что я подхватила его летом в Ибице. Этот паразит живет в селезенке... И можно сто раз умереть, прежде чем кто-нибудь догадается... Но вообще лечение не сложное... Что с тобой? Почему ты уходишь? - Будь счастлива, - сказал я, - я хочу, чтобы ты была счастлива. - Серж, свидание еще не закончилось. Почему ты так говоришь? Я не могу быть счастлива, пока тебя нет со мной. Нам не суждено быть вместе, - сказал я. - Серж, послушай... подожди минуту. Но я повернулся и вышел. Минуту назад я встал и подошел к окну - настоящему окну, хотя на нем решетка. Оно выходит на тюремный двор. Но я увидел то, что хотел. Да, сегодня полнолуние. Я вернулся к кровати и лег. Обычно в это время оно и начинается. Сначала покалывание в груди слева, как будто игла прочерчивает линию, чтобы потом сделать разрез... О! Прошлой ночью, например, меня внезапно пронзила непереносимая боль, но она быстро прекратилась. А сегодня начинает покалывать левое плечо. И я улыбаюсь, потому что ясно вижу их обоих, дядю и старика за работой. Отличная работа, проверенный метод. Я улыбаюсь, потому что мне известна цель операции: разрезать мое сердце надвое, а затем сшить обе половинки. Непростая работа: скальпель делает свое дело в этом мире, но исцеление приходит лишь в следующем.