покатился по парому. В первые несколько секунд оцепенения он думал, что уже выпал через дверь в корме и летит вниз. Потом голова прояснилась, и он понял, что лежит, раскинув руки и ноги, на полу пассажирского отсека и смотрит наружу на опрокидывающееся голубое небо. Теперь они, кажется, летели медленнее. Через дверь он видел только голубое небо, голубое море и несколько ватно-белых облаков, и поэтому высунул голову из-за двери. Ураганный ветер стал теплым, и в той стороне, куда летел шаттл, виднелся маленький островок. Хорза, не веря себе, присмотрелся. Островок был крошечным, окруженным еще меньшими атоллами и рифами, яркой зеленью просвечивающими сквозь мелкую воду, а на нем была единственная маленькая гора, возвышавшаяся над концентрическими кругами пышной зеленой растительности и ослепительно желтого песка. Паром снизился и горизонтально полетел в направлении островка. Хорза втянул голову и дал отдохнуть шейным и плечевым мышцам, уставшим держать голову на встречном ветру. Паром еще снизил скорость и опустился ниже. По нему пробежала мелкая дрожь. На море за паромом появились круги лимонно-желтой воды; Хорза снова выглянул в дверь и увидел остров прямо впереди и пятьюдесятью метрами ниже. От берега, к которому приближался паром, бежали маленькие фигурки -- группа людей направлялась по желтому песку к джунглям и на своего рода носилках несла что-то похожее на пирамиду из золотого песка. Хорза рассматривал проплывающую внизу картину. На берегу можно было разглядеть маленький костер и длинные каноэ. Там, где деревья ближе всего подступали к воде, на берегу стоял широкий космический паром с лопатообразным носом. Он был раза в два-три больше парома "ВЧВ". Над островом поднималось несколько тонких серых столбов дыма. Берег стал почти безлюден, лишь последние худые и почти голые фигурки искали укрытие под деревьями, будто боясь пролетавшей машины. Одна фигурка, вытянувшись, лежала на песке подле космического парома. Потом Хорза увидел человеческую фигурку, одетую больше, чем остальные, которая не бежала, а спокойно стояла, что-то держа в руках и направляя на пролетавший паром. Хорза услышал очередь резких, как маленькие взрывы, щелчков. Но тут прямо за открытой в корме дверью появилась маленькая гора и закрыла обзор. -- Мипп! -- крикнул он и пнул запертую дверь. -- Нас преследуют неудачи, Хорза, -- слабо ответил из-за двери Мипп. В голосе слышалось шутливое отчаяние. -- Даже туземцы к нам враждебны. -- Они кажутся испуганными, -- сказал Хорза. Остров исчезал за кормой, но они не поворачивали; Хорза почувствовал, как паром набирает скорость. -- У одного из них оружие, -- сказал Мипп, закашлялся и застонал. -- Ты видел паром? -- Да, видел. -- По-моему, надо вернуться, Мипп, -- сказал Хорза. -- Давай повернем. -- Нет, -- ответил Мипп. -- Нет, по-моему, нам надо... не думаю, что это хорошая мысль, Хорза. Мне совсем не нравится, как там все выглядит. -- Мипп, зато там сухо! Чего тебе еще надо? -- Хорза выглянул наружу. Остров был уже почти в километре от них, и паром продолжал набирать скорость и высоту. -- Нам надо дальше, Хорза. К побережью. -- Мипп! Нам туда никогда не добраться! Это потребует не меньше четырех дней, а Культура через три дня собирается взорвать орбиталь! За дверью было молчание. Хорза потряс рукой легкую и грязную дверь. -- Перестань! -- взвизгнул Мипп. Хорза едва узнал этот пронзительный голос. -- Лучше перестань! Я угроблю нас обоих, клянусь! Вдруг шаттл накренился, задрал нос в небо, повернувшись распахнутой дверью вниз, к воде. Хорза отлетел назад, его ноги заскользили по полу. Он уперся пальцами в перчатках в стенные прорези, где крепились сиденья, а когда паром начал крутой подъем, покрепче ухватился за них. -- Ладно, Мипп! -- крикнул он. -- Ладно! Шаттл завращался и начал падать, швырнув Хорзу вперед и ударив боком о переборку, а когда паром вышел из короткого пике, на Хорзу на мгновение навалилась тяжесть. Море мелькало лишь в пятидесяти метрах под ним. -- Лучше оставь меня в покое, -- сказал Мипп. -- Ладно, Мипп. Хорошо. Паром понемногу поднимался, набирал высоту и скорость. Хорза отодвинулся от переборки, отделявшей его от Миппа и летной палубы. Он встал у открытой двери и посмотрел на остров с лимонно-желтыми отмелями, серой скалой, голубовато-зеленой растительностью и полоской желтого песка. Все это медленно съеживалось, и проем двери все больше и больше заполнялся морем и небом, а остров терялся в дымке. Что я могу сделать? -- спросил себя Хорза и понял, что у него только один путь. На этом острове стоял космический паром. И вряд ли в худшем состоянии, чем тот, в котором он находится, а их шансы спастись в настоящее время равны нулю. Все еще придерживаясь за край кормовой двери, обдуваемый теплым ветром, он повернулся к слабой дверце, ведущей на летную палубу. Ударить сразу или сначала попробовать призвать Миппа к разуму? Пока он раздумывал, паром содрогнулся и начал камнем падать в море. ЧАСТЬ VI ПОЖИРАТЕЛИ Целую секунду Хорза был невесомым. Его подхватило ворвавшимся сквозь дверь в корме воздушным вихрем и потащило к ней, и он покрепче уцепился пальцами за прорези в стене. Шаттл повернул носом вниз, и рев ветра усилился. Хорза парил, закрыв глаза и вонзив пальцы в прорези стены, и ждал удара. Но вместо этого паром еще раз перешел в горизонтальный полет, и он снова встал на ноги. -- Мипп! -- крикнул он и, шатаясь, подошел к двери. Потом почувствовал, что паром поворачивает, и бросил взгляд наружу. Они продолжали падать. -- Он мертв, Хорза, -- слабо ответил Мипп. -- Я потерял его. -- В его голосе слышалось тихое отчаяние. -- Поворачиваю к острову. Нам не добраться до него, но... мы вот-вот рухнем... Лучше ляг на пол у переборки и ухватись за нее. Я попытаюсь опустить его как можно мягче... -- Мипп, -- сказал Хорза и сел на пол спиной к переборке, -- могу я чем-нибудь помочь? -- Ничем, -- ответил Мипп. -- Все пропало. Жаль, Хорза. Держи уши торчком... и все остальное тоже. Хорза сделал как раз наоборот; он совсем расслабился. Врывающийся через дверь в корме воздух завывал в ушах. Паром под ним трясся. Голубое небо. Он бросил взгляд на... Он напряг спину ровно настолько, чтобы голова оставалась прижатой к переборке. Потом послышался крик Миппа, крик без слов... просто животный вопль страха. Шаттл ударился, во что-то врезавшись; Хорзу резко прижало к стене и тут же отпустило. Нос парома поднялся. Хорза мгновение чувствовал себя легким, видел сквозь открытую дверь волны и белую пену. Потом волны исчезли, он увидел небо и закрыл глаза, когда нос парома снова начал опускаться. Они ударились о волны и остановились. Словно нога гигантского животного вдавила Хорзу в переборку, из его легких вытолкнуло воздух, кровь зашумела в висках, а скафандр вонзил в тело, словно зубы, все свои острые углы. Его тряхнуло и сплющило, а когда атака эта уже, казалось, закончилась, кузнечным молотом ударило в спину, потом в затылок и в голову, и он вдруг ослеп. Первое, что он почувствовал, была вода со всех сторон. Фыркая и отплевываясь, он заколотил во тьме руками, ударяясь о жесткие и острые разбитые поверхности. Вода бурлила, дыхание было хриплым. Хорза выплюнул воду изо рта и закашлялся. Он плавал в воздушном пузыре в темной и теплой воде. Почти все тело болело, каждый член и каждый орган болью выкрикивал свою собственную жалобу. Хорза осторожно ощупал маленькое пространство, в котором был пойман. Переборка была сломана; он -- наконец-то -- был на летной палубе. Труп Миппа он нашел в полуметре под водой, сдавленный между креслом и приборной панелью, зажатый и неподвижный. Голова Миппа, которой он коснулся, вытянув руку вниз, между подголовником кресла и какой-то конструкцией, похожей на ощупь на внутренности главного монитора, слишком легко двигалась в воротнике скафандра, лоб был вдавлен. Вода поднималась. Воздух утекал сквозь разбитый нос парома. Хорзе стало ясно, что выбираться придется через задний отсек и дверь в корме; здесь он был в ловушке. Несмотря на боль, он с минуту глубоко дышал, пока поднимающаяся вода не зажала его голову в угол между приборной панелью и потолком, а потом нырнул. Он медленно и с трудом прокладывал путь вниз, мимо обломков кресла, в котором умер Мипп, мимо искореженного каркаса из легкого сплава, из которого состояла переборка. Внизу прямо под ним показался свет, размытый серо-зеленый прямоугольник. Остававшийся в скафандре воздух с шумом устремился вдоль ног к подошвам, и наполнившиеся воздухом сапоги держали его, как поплавок, и целую секунду Хорзе казалось, что у него ничего не выйдет, что он повиснет вниз головой и захлебнется. Но потом воздух вышел через пробитые лазером Ламма сапоги, и Хорза погрузился. Он поплыл к светлому прямоугольнику, потом сквозь открытую дверь в корме и мерцающую зеленую воду под паромом. Потом, болтая ногами, поднялся вверх, пробил волны и с хрипом втянул в себя теплый свежий воздух. Глазам пришлось привыкать к уже косым, но еще ярким лучам послеполуденного солнца. Он крепко ухватился за измятый и дырявый нос шаттла, метра на два торчавший из воды, и попытался высмотреть остров, но без успеха. Стоя неподвижно в воде, Хорза дал отдохнуть утомленному телу и мозгу. Круто торчащий нос тем временем все глубже погружался в воду и медленно клонился вперед, пока паром в конце концов не лег горизонтально вровень с поверхностью воды. Не обращая внимания на боль в мышцах рук, Оборотень втащил себя на крышу и лег, как выброшенная на берег рыба. Как усталый слуга, собирающий после приступа ярости своего господина осколки хрупких вещей, он начал отключать сигналы боли. Хорза лежал, а небольшие волны перекатывались через корму шаттла. Он вдруг осознал, что вода, которую он глотал и сплевывал, была пресной. Ему и в голову не приходило, что Круговое Море может быть не соленым, как большинство океанов на планетах. Но у воды не было ни малейшего соленого привкуса, и он поздравил себя с тем, что смерть от жажды ему не грозит. Он осторожно встал в центре крыши шаттла. Волны разбивались у его ног. Хорза посмотрел вдаль и сразу же увидел остров. В свете раннего вечера он казался таким маленьким и далеким. Теплый бриз дул более или менее в нужном направлении, но неизвестно, куда могло снести его течение. Он сел, потом снова лег, позволяя волнам Кругового Моря пробегать под ним по плоской поверхности и разбиваться маленьким прибоем на своем израненном скафандре. И немного погодя заснул. Собственно, он не собирался спать, но и не стал сопротивляться, когда сон начал одолевать его, а лишь приказал себе проснуться через час. Когда он проснулся, солнце было еще высоко над горизонтом, но стало уже темно-красным, будто светило сквозь пылевой слой над далеким краевым валом. Хорза заставил себя встать. Паром, кажется, больше не погружался. Остров по-прежнему был далеко, но, как ему показалось, ближе, чем раньше. Течение или ветер, что бы то ни было, кажется, тащили его в верном направлении. Он сел. Воздух по-прежнему был теплым. Не снять ли скафандр, подумал Хорза, и решил не снимать; пусть он и неудобен, но без него может стать холодно. Он снова лег. Где сейчас Йелсон? Выжила ли она после взрыва... и после столкновения? Хорза очень надеялся на это и считал вполне вероятным; он не представлял ее мертвой или умирающей. Конечно, этого слишком мало, чтобы делать такие выводы, и он сам призвал себя не быть суеверным. Но то, что он не мог представить ее мертвой, как-то утешало. Чтобы погасить эту девушку, нужно куда больше, чем тактическая атомная бомба Ламма и столкновение миллиардов тонн корабля с айсбергом размером с небольшой континент... Хорза заметил, что при мысли о Йелсон он улыбается. Он охотно поразмышлял бы о Йелсон еще, но надо было подумать и о других делах. Этой ночью он совершит превращение. Это было все, что ему оставалось. Вероятно, об этом теперь не стоило и думать. Крайклин или мертв, или -- если все-таки жив -- никогда больше с Хорзой не встретится. Но Оборотень подготовил себя к трансформации; его тело ждало ее, и ничего лучшего ему в голову не приходило. Ситуация, убеждал он себя, совсем не безнадежна. Он не был тяжело ранен, его, кажется, несло к острову, где, вероятно, все еще стоит чужой шаттл, и если оттуда удастся вовремя выбраться, Эванаут и игра-катастрофа могут дать ему шанс. Так или этак, Культура все равно разыскивала его, а потому не стоит слишком долго сохранять одну внешность. К черту, сказал он и начал трансформацию. Он уснет Хорзой, которого знали другие, а проснется копией капитана "Вихря чистого воздуха". Он как мог подготовил свое разбитое и ноющее тело к изменению, расслабил мышцы, активировал железы и группы клеток и силой воли послал по особым нервам, которые имели только Оборотни, сигналы от мозга к телу и лицу. Он смотрел на красное солнце, которое тускнело уже совсем низко в своем пути над океаном. Теперь уснуть, уснуть и стать Крайклином, принять еще один новый облик, добавить это превращение к множеству других в своей жизни... Может быть, это уже не имеет смысла, может быть, он превращается в этот новый образ, только чтобы умереть. Но что мне терять?-- подумал он. Он смотрел на опускающийся и темнеющий красный глаз солнца, пока не вошел в сон перевоплощения, и хотя глаза его были закрыты, в трансе превращения он все еще видел под своими веками это умирающее сияние... Глаза животного. Хищника. Он заперт в них и глядит ими. Никогда не спящий, представляющий троих людей. Владеющий собственностью: оружием, кораблем и отрядом. Может быть, это пока совсем немного, но однажды... пусть хоть чуть-чуть повезет и только, на это имеет право каждый... однажды он им покажет. Он знал, на что способен, знал, на что годится и кто годится для него. Остальные были только фишками в игре; они принадлежали ему, так как выполняли его приказы; в конце концов, это его корабль. Прежде всего женщины -- простые фигуры. Они могли приходить и уходить, это его совсем не интересовало. Все, что нужно, -- делить с ними опасность, и они уже считают тебя чудесным. Они не понимают, что для него нет никакой опасности; ему еще многое надо сделать в жизни; он знал, что погибнуть в бою глупой, жалкой смертью -- не для него. Галактика однажды еще узнает его имя, и если ему в конце концов придется умереть, будет оплакивать или проклинать его... Он еще не решил, что именно -- оплакивать или проклинать... Возможно, это будет зависеть от того, как Галактика будет обходиться с ним до того... Все, что ему нужно, это квантик везения, только то, что имели другие, командующие более крупными, более удачливыми, более известными, более устрашающими и почитаемыми Отрядами Вольных Наемников. Им, должно быть, везло... Возможно, они были выше, чем он сейчас, но однажды и они будут смотреть на него снизу вверх; все до единого. Все узнают его имя: Крайклин! * * * Хорза проснулся в утренних сумерках. Он по-прежнему лежал на омываемой водой крыше шаттла как что-то, что выполоскали и разложили на столе. Он полуспал, полубодрствовал. Похолодало, свет стал слабее и синее, но больше ничего не изменилось. Он заставил себя снова погрузиться в сон, уйти прочь от боли и потерянных надежд. Больше не изменилось ничего... кроме него... Надо плыть к острову. Когда Хорза проснулся тем же утром второй раз, он чувствовал себя совсем иначе -- лучше, бодрее. Солнце поднялось высоко в небо, оставив позади себя высокий туман. Остров стал ближе, но Хорзу проносило мимо. Теперь течение несло его и шаттл прочь от острова, после того как они приблизились на два километра к группе рифов и песчаных отмелей вокруг острова. Хорза обругал себя за то, что так долго спал. Он выбрался из скафандра -- теперь он был бесполезен и заслуживал быть выброшенным -- и оставил его на чуть скрытой водой крыше парома. Хорза был голоден, в желудке урчало, но чувствовал он себя в форме и в состоянии проплыть те три километра, что, по его оценкам, отделяли от острова. Он нырнул в воду и поплыл сильными гребками. Правая нога болела там, где в нее попал лазер Ламма, и на теле еще не зажили стертые места. Но он сможет это осилить; он знал, что сможет. Через несколько минут Хорза один-единственный раз оглянулся назад. Скафандр еще был виден, паром -- нет. Пустой скафандр походил на сброшенный кокон твари, претерпевшей метаморфозу. Раскрытый и пустой, он качался на волнах позади него. Хорза отвернулся и поплыл дальше. Остров хотя и медленно, но приближался. Вода сначала казалась теплой, но потом будто стала холоднее, и боль в теле усилилась. Не обращая на нее внимания, Хорза отключил ее, но заметил, что начал плыть медленнее, и понял, что с самого начала взял слишком высокий темп. Он сделал короткую передышку, болтая в воде ногами и попив немного теплой пресной воды, поплыл осознанно ровными гребками к серой башне далекого острова. Ему очень повезло, внушал он себе. Он не был серьезно ранен при падении парома -- хотя боли все еще докучали ему своими жалобами, как бесшумные родственники, запертые в дальней комнате, и мешали сосредоточиться. Вода хоть и стала ощутимо холоднее, но была пресной, так что он мог пить ее и не бояться обезвоживания организма. Но в голове пронеслось, что соленая вода держала бы его лучше. Хорза не сдавался. Плыть должно было становиться все легче, но все время становилось лишь труднее. Он перестал думать об этом, сосредоточился на своих движениях, на ровных, ритмичных взмахах рук и ног, толкающих его сквозь воду, через волны, вверх, вперед, вниз; вверх, вперед, вниз... Под собственными парами, сказал он себе, под собственными парами. Гора на острове росла очень медленно. Хорзе казалось, будто он сам строит ее, укладывает слой за слоем ровно с таким напряжением, которое необходимо, чтобы заставлять гору казаться больше, собственными руками укладывает камень за камнем... Еще два километра. Потом еще один. Солнце поднималось все выше. Наконец он добрался до внешних рифов и отмелей и оцепенело заскользил мимо них по мелководью. Море боли. Океан усталости. Он плыл к берегу, через веер волн и прибоя, проникающего сквозь просветы в рифах, которые он миновал... ...и чувствовал себя так, будто вовсе не снимал скафандра, будто тот все еще был на нем и, задубев от старости и ржавчины или наполнившись водой и песком, тянул его назад. Он слышал, как волны разбивались о берег, а когда поднимал голову, видел людей на берегу: худые темные фигуры в лохмотьях толпились вокруг круглой палатки и костра или бродили неподалеку от них. Некоторые находились прямо перед ним, стояли в воде с корзинами, большими дырявыми корзинами на бедрах; они бродили по мелководью, что-то собирали и складывали в эти корзины. Его они не замечали, и потому он плыл дальше, медленными, почти поглаживающими движениями рук и ног. Люди, собиравшие дары моря, совсем не обращали на него внимания. Они продолжали бродить по прибою, время от времени наклоняясь, чтобы что-то достать из песка. Глаза их ищуще рыскали вокруг, но лишь в ближайшем окружении, так что его они не видели. Гребки Хорзы замедлились до едва заметного, умирающего поглаживания. Он уже не мог поднять руки из воды, а ноги совсем онемели... Потом сквозь шум прибоя Хорза словно во сне услышал рядом крики множества голосов и приближающийся плеск. Он все еще медленно плыл, когда его подняла очередная волна, и он увидел множество худых людей в набедренных повязках и рваных куртках, бредущих к нему по воде. Они помогли Хорзе перебраться через разбивающиеся о берег волны и просвечиваемые солнцем отмели на золотой песок. Какое-то время он лежал, пока тонкие исхудалые люди бегали вокруг него и тихо переговаривались друг с другом. Их языка он никогда прежде не слышал. Хорза попробовал пошевелиться, но не смог. Мускулы казались безвольными тряпками. -- Привет, -- прохрипел Хорза и повторил это слово на всех языках, какие знал, но ни один не сработал. Он оглядел лица стоящих вокруг людей. Они были гуманоидами -- но это слово охватывало так много видов по всей Галактике, что постоянно шли дискуссии, что скажет на это Культура. Ведь обычно Культура принимала законы (только сама Культура, конечно, не знала настоящих законов), что значит быть гуманоидом или насколько разумен тот или иной вид (одновременно разъясняя, что сам по себе разум мало что значит), или как долго должны жить люди (хотя бы в качестве примерного отправного пункта), и люди без всякой критики принимали эти законы, так как каждый верил тому, что Культура в своей пропаганде говорила сама о себе, что именно она вправе судить непредвзято и без собственной заинтересованности, что ею движет только стремление к абсолютной истине... и так далее. Но были ли эти люди вокруг него действительно гуманоидами? Они были примерно одного с Хорзой роста, с симметричными телами, имели в общем и целом такую же структуру суставов и такую же дыхательную систему, а на их лицах -- хотя каждое выглядело как-то иначе -- присутствовали глаза, рот, нос и уши. Но они были тоньше, чем должны были быть, и цвет или оттенок их кожи казался каким-то нездоровым. Хорза лежал тихо. Он снова чувствовал себя очень тяжелым, но зато на твердой земле. Хотя, с другой стороны, если судить по физическому состоянию этих людей, похоже, что на острове вовсе нет изобилия пищи. Во всяком случае, ему показалось, что причина их худобы именно в этом. Он с трудом поднял голову и сквозь тонконогий лес попытался отыскать космический паром, который видел сверху. Ему удалось разглядеть крышу машины, выглядывавшую из-за большого каноэ на берегу. Дверь в корме была открыта. До носа Хорзы донесся запах, от которого стало дурно. Он обессиленно опустил голову на песок. Люди замолчали и повернули свои тонкие загорелые или просто темные тела в сторону берега. В их рядах прямо над головой Хорзы образовался просвет. Но как он ни старался, ему не удалось приподняться на локтях или повернуть голову, чтобы посмотреть, кто или что там приближалось. И он просто лежал и ждал. Потом люди справа от него подались назад. За ними показался ряд из восьми мужчин. Левыми руками они держали длинный шест, вытянув правые в сторону для равновесия. Это были те самые носилки, которые уносили в джунгли, когда паром пролетал над островом. Что это значило? Два ряда мужчин повернули носилки так, что они оказались прямо напротив Хорзы, и поставили их. Потом все шестнадцать сели. Они казались совершенно обессиленными. У Хорзы глаза полезли из орбит. На носилках сидел такой безобразно жирный человек, какого Хорзе не доводилось видеть никогда. Днем раньше, с парома "ВЧВ", он принял этого гиганта за пирамиду из золотого песка. Сейчас он видел, что первое впечатление было верным -- если не в отношении содержания, то, во всяком случае, в отношении формы. Хорза не мог сказать, кому принадлежит этот большой конус человеческой плоти -- мужчине или женщине; по всей верхней половине его тела свисали большие, похожие на груди, складки обнаженной плоти, и они лежали поверх еще более громадных волн голого безволосого жира, в свою очередь, лежавших частично на складках плоти согнутых ног, а частично переливавшихся на брезент носилок. Хорза не заметил ни клочка одежды на этом монстре и ни следа гениталий. Как бы они ни выглядели, их полностью скрывали наплывы золотисто-коричневой плоти. Взгляд Хорзы переместился вверх, к голове. Голый купол распухшей плоти возвышался на толстом конусе шеи, выглядывая из-за концентрических волн подбородка. Он имел две толстые вялые губы, маленький нос-кнопку и щели на месте глаз. Голова сидела на жировых складках шеи, плеч и груди подобно большому золотому колоколу на пагоде с множеством крыш. Вдруг блестящий от пота гигант задвигал ладонями, вращая ими на раздутых баллонах рук; круглые пальцы встретились и переплелись друг с другом так тесно, как только позволял их обхват. Его рот раскрылся, и тут наискосок из-за гиганта в поле зрения Хорзы вышел мужчина в менее рваной, чем у остальных, одежде. Голова-колокол сдвинулась на несколько сантиметров в сторону и что-то сказала мужчине, но Хорза не понял слов. Потом гигант с очевидным напряжением поднял (или подняла) руку и оглядел по очереди тощих людей вокруг Хорзы. Звук голоса был похож на звук льющегося в кувшин густого жира; голос утопленника, подумал Хорза, как из кошмара. Он вслушивался, но языка не понимал, хотя мог видеть, какое действие возымели слова гиганта на изголодавшуюся, судя по виду, толпу. Мысли Хорзы на мгновение спутались, будто его мозг куда-то переместил себя, а голова оставалась на месте. Он вдруг снова оказался в ангаре "Вихря чистого воздуха", в тот самый момент, когда его разглядывал отряд; он чувствовал себя сейчас таким же голым и беззащитным, как тогда. -- О, только не это! -- простонал он на марайне. -- Ох-хо-о! -- сказали складки золотистой плоти. Голос вышел из складок жира прерывистым рядом шипящих звуков. -- Мой хороший! Дар моря говорить! -- Безволосый купол головы еще немного повернулся к человеку, стоявшему наискосок позади носилок. -- Мистер Один, разве это не быть чудесно? -- пробулькал гигант. -- Фатум добр к нам, пророк, -- отрывисто ответил мужчина. -- Фатум благоволить возлюбленным, да, мистер Один. Он изгонять наши враги и преподносить нам дар -- дар моря! Хвала фатуму! -- Большая пирамида плоти заколыхалась, когда руки поднялись и потянули за собой складки более светлой плоти. Башнеподобная голова откинулась назад, рот открылся, обнажив в большом темном пространстве блеснувшие сталью клыки. Опять раздался булькающий голос, на этот раз он заговорил на незнакомом Хорзе языке, но это была одна и та же повторяющаяся фраза. Толпа послушно начала вторить. Люди затрясли в воздухе ладонями и торопливо запели. Хорза закрыл глаза в надежде проснуться, хотя знал, что это вовсе не сон. Когда он открыл глаза, худые люди все еще пели, сгрудившись вокруг него и загородив телами золотисто-коричневого монстра. С фанатичными лицами, оскаленными зубами, с растопыренными, как когти, пальцами толпа полуголодных поющих людей навалилась на него. С него сорвали штаны. Хорза пытался сопротивляться, но его крепко прижали к земле. От усталости он, вероятно, был не сильнее любого из них, и его без труда скрутили, перевернули, заломили руки за спину и связали. Потом опутали ноги, загнули их назад, пока ступни едва не достали до ладоней, и коротким ремнем привязали их к запястьям. Голого и спутанного, как животное, которое собирались забить, Хорзу проволокли по горячему песку мимо едва горевшего костра, потом подняли и надели на торчащий в песке короткий кол, пропустив его между спиной и связанными руками и ногами. Колени, на которых покоилась большая часть его веса, вдавились в песок. Перед ним горел костер, и едкий дым слепил глаза. Опять вернулся ужасный запах; по-видимому, он поднимался из стоявших вокруг костра горшков и котлов. На берегу тут и там виднелись другие костры и сосуды. Громадную гору плоти, которую мужчина -- мистер Один -- назвал "пророком", опустили у костра. Мистер Один встал сбоку от толстяка, повернув к Хорзе грязное лицо с глубоко посаженными глазами. Золотой гигант на носилках хлопнул круглыми ладонями и сказал: -- Добро пожаловать, чужак, дар моря. Я... есть большой пророк Фви-Зонг. Необъятное создание говорило на самой примитивной форме марайна. Хорза открыл было рот, чтобы назвать свое имя, но Фви-Зонг продолжал: -- Ты есть посланный во время наши испытания на приливе пустота кусок человеческий мясо, выплюнутый из отвратительный помои плод, лакомство для дележка в честь наша победа над ядовитый извержения неверия! Ты быть знак фатум, который мы сказать наше спасибо! -- Громадные руки Фви-Зонга поднялись, и на плечах по обеим сторонам башнеподобной головы заколыхались складки жира; они едва не закрывали уши. Фви-Зонг что-то пропел на незнакомом языке, и толпа несколько раз повторила фразу. Отягощенные жиром руки снова опустились. -- Ты быть соль земли, дар моря. -- Густой, как сироп, голос снова заговорил на марайне. -- Ты быть знак, благословение фатума. Ты быть один, кого должно быть много, один-единственный, кто должен стать разделенный. Твой станет быть тот полученный дар, благословенный красота причастия! Не в силах вымолвить ни слова, Хорза растерянно уставился на гиганта. Что следует отвечать таким людям? Хорза откашлялся, все еще надеясь, что что-нибудь придет в голову, но Фви-Зонг опять не дал ему заговорить. -- Слушай же, дар моря, что мы быть пожиратели, пожиратели пепел, пожиратели грязь, пожиратели песок и деревья, и трава, простейшие, самые возлюбленные, самые истинные. Мы стараться готовить себя к наш день испытаний, и сейчас этот день есть прекрасно близко! -- Голос золотисто-коричневогв пророка стал пронзительным. Он развел руки, и складки жира снова заколыхались. -- Так гляди на нас, которые ждать время восхождения с эта мертвая равнина, с пустые животы и внутренности, с голодные души! Мягкие ладони Фви-Зонга шлепнули друг о друга. Пальцы переплелись, как большие раскормленные черви. -- Если мне будет позволено... -- прохрипел Хорза, но гигант снова заговорил, обращаясь к грязной толпе, и его голос забулькал над золотым песком, кострами и мрачными, исхудавшими людьми. Взгляд Хорзы побрел над широким берегом к такому далекому космическому парому с открытыми дверьми. И чем дольше он глядел на паром, тем тверже в нем была уверенность, что это машина Культуры. Никаких определенных признаков не было, но его уверенность с каждым мгновением крепла. Вероятно, он был сорока или пятидесятиместным -- как раз достаточно, чтобы забрать всех виденных им на острове людей. Он не казался особенно новым и скоростным и, по-видимому, был совсем невооружен, но что-то в этой простой и функциональной конструкции выдавало Культуру. И телега, которую тащат животные, и автомобиль, спроектированные Культурой, несмотря на бездну времени между эпохами, которые они представляли, все равно имели бы что-то общее. Хорзе бы помогло, если бы Культура нанесла какую-нибудь эмблему или надпись, но она, бессмысленно избегая всякой помощи и нереалистичная до крайности, отказывалась доверять символам. Она стояла на том, что она такая, какая есть, и не нуждается ни в каких внешних признаках. Культура была каждым отдельным принадлежащим ей человеческим или машинным существом, но вовсе не их единством. Сама ее суть не позволяла ей связать себя оковами каких-либо законов, обнищать деньгами или пойти за вождями в безумие, и точно так же она была неспособна неверно представить себя с помощью каких-либо символов. И все же, несмотря на это, Культура имела группу символов, которыми очень гордилась, и Хорза не сомневался, что машина перед его глазами, если она действительно была машиной Культуры, должна иметь на корпусе, внутри или еще где-то хоть несколько надписей на марайне. Была ли она как-то связана с этой массой плоти, все еще что-то говорившей исхудавшим людям вокруг костра? Вряд ли. Слишком примитивным был марайн Фви-Зонга. Хорза и сам не владел в совершенстве этим языком, но знал его вполне достаточно, чтобы понимать, с каким трудом пользовался им Фви-Зонг. Кроме того, не в обычаях Культуры одаривать своими машинами религиозных безумцев. Может, паром здесь для того, чтобы эвакуировать этих людей? Доставить их в безопасное место, когда высокотехнологичное дерьмо Культуры ударит по Вавач-орбитали, этому вращающемуся вентилятору? Чувствуя, как испаряется последнее мужество, Хорза сказал себе, что скорее всего так и есть. Значит, уйти нет никакой возможности. Или эти сумасшедшие принесут его в жертву, или паром Культуры доставит его в плен. Он уговаривал себя не думать о худшем. В конце концов, сейчас он выглядел Крайклином, и весьма маловероятно, что электронные мозги Культуры смогут правильно восстановить все связи между ним, "ВЧВ" и Крайклином. Даже Культура не всемогуща. Но... вероятно, они знали, что он был на "Руке Бога 137", вероятно, знали, что он ушел от них, вероятно, знали, что "ВЧВ" тогда был в том секторе космоса. (Он вызвал в памяти статистические данные, которые Ксоралундра с упреком приводил капитану "Руки". Да, конечно, контактный корабль выиграл бой... Ему вспомнились плохо функционирующие двигатели-деформаторы "ВЧВ". Они должны были производить такой килевой след, который любой хоть немного уважающий себя контактный корабль Культуры мог заметить с расстояния сотен светолет...) Проклятие, эти мозги вполне могут быть способны на такое. Возможно, они проверяют каждого, кого вывозят с Вавача. Они могут установить это за считанные секунды с помощью одной-единственной клетки тела, одной чешуйки кожи, единственного волоска. Насколько известно, у них уже есть пробы его тела. Микроскопический летательный аппарат, посланный вон с того шаттла, мог собрать крошечные кусочки его тканей... Хорза повесил голову. Мышцы затылка заболели в сговоре со всем остальным разбитым, измученным, смертельно уставшим телом. Хватит!-- приказал он себе. Хватит изображать неудачника! Ты слишком себя жалеешь. Выкручивайся! Ведь при тебе все еще твои зубы и ногти... и мозг. Дождись подходящего мгновения и... -- Потому что смотрите, -- продолжал Фви-Зонг, -- безбожники, всеми ненавидимые, презираемые презренными, атеисты, преданные анафеме, послать нам этот инструмент пустоты, вакуума... -- При этих словах Хорза поднял голову и увидел, что Фви-Зонг показывал на паром. -- Но мы есть непоколебимы в наша вера! Мы противостоять соблазны пустоты меж звезд, где жить безбожники, преданные анафеме вакуумом! Мы остаться часть того, что есть часть нас самих! Мы никогда не вступить в союз с великий кощунство, который есть материальность. Мы стоять, как скалы и деревья -- крепко укоренившись, прочно, железно, несгибаемо! -- Фви-Зонг снова раскинул руки, голос его гремел. Мужчина с резким голосом и грязной светлой кожей что-то прорычал сидящим, и они зарычали в ответ. Пророк улыбнулся Хорзе через костер. Скривившийся в улыбке рот Фви-Зонга образовал темную дыру, из которой выпирали четыре маленьких клыка. Они блеснули в солнечном свете. -- Вы со всеми гостями так обращаетесь? -- Хорза очень крепился, пока не закончил фразу, и только потом закашлялся. Улыбка Фви-Зонга исчезла. -- Ты не есть гость, дар моря. Ты выигрыш, который мы получить и который я пользоваться. Добыча из моря и солнца, и ветра, который послать нам фатум. Хи-и-хи-и. -- Улыбка Фви-Зонга вернулась вместе с каким-то девичьим хихиканьем, и большая ладонь приподнялась, чтобы прикрыть пухлые губы. -- Фатум признать свой пророк, посылать ему лакомство! И это тогда, когда некоторый в мой стадо иметь задний мысли! Эй, мистер Один? Голова-башня повернулась к тонкой фигуре бледного мужчины, стоявшего рядом с гигантом. Мистер Один кивнул. -- Фатум наш садовник и наш волк. Он уничтожает слабых в честь сильных. Так говорил пророк. -- А слово, что умирать во рту, жить в ушах. -- Фви-Зонг снова повернул голову к Хорзе. Наконец-то, подумал Хорза, я знаю, что он мужчина. Что бы для меня это ни значило. -- Могущественный пророк, -- сказал мистер Один. Фви-Зонг улыбнулся шире, но продолжал смотреть на Хорзу. -- Дар моря должен увидеть судьбу, которая его ожидает, -- продолжал мистер Один. -- Может быть, этот предатель и трус Двадцать Семь... -- О да! -- Фви-Зонг хлопнул в ладоши, и лицо его просветлело. Секунду Хорза думал, что видит маленькие белые глаза, направленные на него из маленьких щелочек. -- О да, доставить сюда этот трус! Позволить нам сделать то, что должно сделать. Мистер Один что-то сказал громким голосом истощенным людям вокруг костра. Несколько человек встали и отправились за спиной Хорзы в направлении леса. Остальные запели что-то похожее на псалом. Через несколько минут Хорза услышал крик, а потом целую серию приближающихся воплей и криков. Наконец люди вернулись. Они несли толстый короткий шест, подобный тому, к которому был привязан Хорза. На шесте висел молодой мужчина, что-то орущий на незнакомом языке и вырывающийся изо всех сил. С его лица на песок падали капли пота и слюны. Шест был заострен на одном конце, и это острие загнали в песок за костром напротив Хорзы, так что молодой человек мог видеть Оборотня. -- Это мой выпивка из моря, -- сказал Фви-Зонг Хорзе и показал на молодого человека. Тот дрожал и стонал, глаза его вращались в глазницах, а с губ капала слюна. -- Это быть мой невоспитанный малыш, который после свой возрождение носить имя Двадцать Семь. Он быть один из наших уважаемых и любимых сыновей, один из наших помазанных, один из наших солакомств, один из наших братский вкусовой почки на большой язык жизни. -- Голос Фви-Зонга рассыпался смехом, как будто он вдруг осознал абсурдность роли, которую играл и не устоял перед искушением переиграть. -- Это щепка от наше дерево, это песчинка из наш берег, этот заблудший осмелиться подбежать к семь раз проклятый инструмент вакуума. Он пренебречь даром бремени, который мы его чествовали; он принять решение покинуть нас и побежать по песку, когда вчера чужой враг пролетать над нами. Он не верить в наша спасительная милость, он повернуться к инструмент тьмы и пустоты, к все проглатывающая тень бездушных и проклятых. -- Фви-Зонг разглядывал мужчину, все еще трясшегося на шесте по ту сторону костра. Лицо пророка приняло выражение строгого упрека. -- Фатум сделать, чтобы предатель, который убегать от нас и угрожать жизнь свой пророк, быть пойман -- чтобы он понять, какой печальный ошибка он сделать, и искупить свой ужасный преступление. -- Руки Фви-Зонга упали вниз, и он покачал большой головой. Мистер Один что-то крикнул людям вокруг костра. Они посмотрели на мужчину, названного Двадцать Семь, и затянули псалом. Опять вернулся знакомый ужасный запах, свербя в носу и заставляя глаза слезиться. Пока люди пели, мистер Один и две молодые девушки вырыли из песка небольшие мешки. Из них они достали узкие матерчатые ленты, которые обмотали вокруг себя. Пока мистер Один одевался, Хорза заметил большой пулевой пистолет в кобуре, укрепленной на веревке под грязной курткой. Вероятно, это было то самое оружие, из которого стреляли вчера по парому, когда они с Миппом пролетали над островом. Молодой человек открыл глаза, увидел обвитых лентами и закричал. -- Слушайте, как побитый душа кричать об урок, как она молить об дар раскаяний, об утешение освежающий страданий. Фви-Зонг с улыбкой посмотрел на Оборотня. -- Наш дитя Двадцать Семь знать, что его ждать, и пока его тело, который уже показать себя такой слабый, разрушаться от буря, душа его кричать: "Да! Да! Могучий пророк! Поддержать меня! Сделать меня часть себя! Дать мне твой сила! Идти ко мне!" Разве это не есть сладкий и восторженный звук? Хорза посмотрел пророку в глаза и промолчал. Молодой человек продолжал кричать, пытаясь оторваться от шеста. Мистер Один встал перед ним на колени, опустил голову и что-то забормотал. Обе одетые в плотную материю женщины наполнили блюда из котлов и кувшинов разогретой и испускавшей пар жидкостью. Запах выворачивал Хорзе желудок. Фви-Зонг переключился на другой язык и обратился к обеим женщинам. Они посмотрели на Хорзу, потом подошли к нему со своими блюдами и поднесли их к его носу. Хорза отвернул голову, скривившись от отвращения. Содержимое блюд походило на рыбьи потроха в соус