латить его стоимость из нового пособия. - Благодарю вас. - В такой ситуации быть вежливым до смешного просто. - Ну вот, собственно, и все, - серьезным тоном произносит он и прячет карандаш. Мне этот жест напоминает о добром докторе. Лысый указывает на дверь: - После вас. Я сую носовой платок в карман ярко-зеленой спецовки и покидаю квартиру вслед за лысым. Из грузчиков остался только один, с какой-то бумагой, скатанной в трубку, и пустой картинной рамкой. Он ждет, когда начальник запрет и опечатает дверь, потом что-то шепчет ему на ухо. Бригадир берет и разворачивает бумагу, и я вспоминаю, что это рисунок Эбберлайн Эррол. - Ваше? Я киваю: - Да, подарок от... - Держите. - Он сует рисунок мне и отворачивается. Вместе с подчиненным уходит по коридору. Я направляюсь к лифту, держа эскиз обеими руками. Успеваю сделать несколько шагов, как вдруг раздается крик. Ко мне бежит лысый бригадир, машет рукой. Я разворачиваюсь и иду навстречу. Он трясет папкой. - Не спешите, приятель. Тут еще вопросик имеется. Насчет широкополой шляпы. - Клиника доктора Джойса. Прекрасный денек, не правда ли? - Это мистер Орр. Я хочу поговорить с доктором Джойсом. Дело очень срочное. - Мистер Орр! Просто замечательно, что вы позвонили. Как поживаете? Не правда ли, денек выдался на славу? - Я... Сказать по правде, я сейчас поживаю хуже некуда - меня только что из дома вышвырнули. И все-таки нельзя ли поговорить с доктором Джой... - Но ведь это ужасно! Это просто ужасно! - Согласен. Потому-то мне и нужен доктор Джойс. - О, мистер Орр, вам сейчас не доктор нужен, а полиция. Вас же, я так понимаю, не сбросили с балкона, тогда бы вы физически не могли... - Погодите! Очень благодарен за сочувствие, но я звоню из будки, денег у меня нет, и... - Что? Так вас еще и ограбили? Мистер Орр? - Нет. Послушайте! Можно поговорить с доктором Джойсом? - Боюсь, что нет, мистер Орр. Доктор на конференции. Он сейчас... гм... дайте-ка взглянуть. А! Кажется, вот: Комитет по процедурам оформления сделок (контрактов), подкомитет по выбору новых членов. - Но не могли бы вы... - Нет! Нет, простите ради бога! Я вас обманул! Это было вчера, а сейчас... То-то я говорю, а сам думаю: что-то не то... Вот: планирование строительства зданий и комбинирование вертикальных... - Черт возьми! Да какое мне дело до всех этих чертовых комитетов?! Когда я смогу с ним поговорить? - Зачем же так, мистер Орр? Комитеты и о вашем благе пекутся, между прочим. - Когда я смогу с ним поговорить? - Извините, мистер Орр, но я этого не знаю. Может, попросить, чтобы он с вами связался? - Когда? Не могу же я весь день болтаться вокруг телефонной будки! - А что если он позвонит вам домой? - Я же только что сказал: из дома меня выгнали. - И что же, вы не можете вернуться? Мистер Орр, я уверен, что если вы обратитесь в полицию... - Дверь опечатана! И это с ведома властей, и доктор Джойс сам подписался. Вот я и хочу с ним... - А-а! Мистер Орр! Так вас же перевели! Теперь понятно! Я-то думал... - Что это за шум? - Это? А, это гудки, мистер Орр. Надо положить в желоб монетки. - Нет у меня больше монеток. - А жаль. Ну что ж, мистер Орр, приятно было с вами пообщаться. До свидания. Удачного вам... - Алло? Алло? У-7 расположен семью ярусами ниже железнодорожного. Это достаточно малое расстояние, чтобы можно было отличить поезд ближнего следования от транзитного или продовольственного по одной лишь вибрации, не говоря уж о громыхании, реве и визге. Уровень широк, тускло освещен, тесен, акустика просто замечательная. Непосредственно внизу постоянно что-то монтируют и режут листовой металл, выше - еще шесть этажей жилых помещений. В душном воздухе господствуют запахи пота и стоялого дыма. Комната 306 принадлежит мне целиком, в ней одна-единственная узкая койка, ветхий пластмассовый стул, расшатанный стол и узкий платяной шкаф. Мебели немного, но все равно тесно. По пути сюда я учуял общественный туалет в конце коридора. За окном световой люк, но это одно название. Я затворяю дверь и иду в клинику доктора Джойса как ходячий автомат: слепой, глухой, без единой мысли в голове. Когда прихожу, оказывается, я опоздал, дверь уже на запоре, доктор и даже секретарь ушли домой. На меня подозрительно смотрит охранник и предлагает вернуться на мой уровень. В животе бурчит. Я сижу на своей коечке и смотрю в пол, подперев голову руками. Слышу, как в цеху ниже ярусом визжит разрезаемый металл. У меня ноет грудь. В дверь стучат. - Войдите. Входит неряшливо одетый человечек, его взгляд обегает комнату и задерживается на скатанном в трубку рисунке на шкафу. Затем взгляд останавливается на мне, хотя с моим не встречается. - Извини, приятель. Новенький? - Он остается у открытой двери, как будто готов в случае чего шмыгнуть назад. Прячет ладони в глубоких карманах длинного блестящего темно-синего плаща. - Да, новенький. - Встаю. - Меня зовут Джон Орр. - Протягиваю руку. Он хватает ее, но тут же отпускает и снова прячет свою. - А вас как зовут? - едва успеваю спросить. - Линч, - обращается он к моей груди. - Зови меня Линчи. - И чем я могу быть вам полезен, Линчи? Он пожимает плечами: - Да ничем. Мы ж соседи. Я и подумал: может, тебе надо чего. - Как любезно с вашей стороны! Я был бы очень благодарен за небольшую консультацию насчет обещанного мне пособия. Теперь мистер Линч смотрит мне в лицо, его давно не мытая физиономия хоть и тускло, но сияет. - А... ну с этим-то я помогу, никаких проблем. Я улыбаюсь. За все то время, пока я вращался в рафинированном обществе на верхних ярусах моста, никто из соседей даже доброго утра мне не пожелал, не говоря уж о том, чтобы помощь предложить. Мистер Линч ведет меня в столовую, там покупает мне пирожок с рыбой и пюре из морских водорослей. И то и другое на вид ужасно, но я проголодался. Мы пьем чай из кружек. Мистер Линч уборщик вагонов и живет в комнате 308. Он безмерно удивился, когда я показал пластмассовый браслет и сообщил, что нахожусь на излечении. Он объяснил, куда идти и к кому обращаться завтра утром насчет пособия. Он очень любезен. Даже предлагает мне деньжат взаймы, однако я и так уже обязан ему, поэтому благодарю, но отказываюсь. В столовой много шума, пара и люда, но нет окон. Повсюду грохот и лязг, а запахи крайне негативно влияют на мой процесс пищеварения. - Значит, так просто взяли и выперли? - Да. И мой врач им разрешил. Я не согласился лечиться по новой методике, наверное, потому-то меня и выгнали. Может, я и не прав. - Во урод! - Мистер Линч качает головой, во взоре появляется злость. - Гады они, врачи эти. - Да, его поступок кажется непорядочным, смахивает на подленькую месть, но все же, боюсь, я вправе винить только себя. - Все они уроды, - настаивает мистер Линч и глотает чай из кружки. Глотает шумно, и мне эти звуки так же неприятны, как царапанье ногтями по грифельной доске. Я скриплю зубами. Гляжу на часы над раздаточным окошком. Попытаюсь связаться с Бруком, - наверное, он скоро придет в "Дисси Питтон". Мистер Линч вынимает пачку табака, стопку папиросной бумаги и сворачивает себе сигарету. Мощно втягивает носом воздух, издает горлом хриплый, простуженный сип. Завершает его приготовления пулеметная очередь кашля, словно где-то в груди энергично трясут мешок с камнями. - Куда-то собрался, приятель? - спрашивает мистер Линч, перехватив мой взгляд на часы. Он зажигает сигарету, выпускает струю едкого дыма. - Да, пожалуй, мне пора. Хочу навестить старого друга. - Встаю. - Большое вам спасибо, мистер Линч. Извините, что приходится покидать вас в такой спешке. Когда снова буду при деньгах, постараюсь вознаградить вас за щедрость - и надеюсь, вы не будете против. - Да без проблем, приятель. Если помощь понадобится, стукни. Завтра у меня выходной. - Спасибо. Вы очень добры, мистер Линч. Всего наилучшего. - Ага. Покеда. До "Дисси Питтона" я добираюсь позже, чем рассчитывал, и ноги все сбиты. Надо было соглашаться, когда мистер Линч предлагал деньги, - доехал бы поездом. Поразительно, как мало удовольствия доставляет ходьба, когда перестает быть развлечением, а становится необходимостью. Смущает меня также и спецовка, - по-моему, она полностью обезличивает человека. Все же я иду, высоко подняв голову и расправив плечи, как будто на мне лучшие костюм и пальто из моего гардероба, и, по-моему, в свое отсутствие трость куда заметней, чем когда я ею помахивал на самом деле. Однако на швейцара возле "Дисси Питтона" это не производит впечатления. - Вы что, не узнаете меня? Да я же здесь чуть ли не каждый вечер бывал. Я мистер Орр. Взгляните. Я сую ему под нос пластмассовый браслет. Швейцар не смотрит; он вроде стесняется, что должен разбираться со мной и в то же время приветствовать посетителей, отворять им дверь. - Слышь, катился бы ты, а? - Вы меня не узнали? Да в лицо посмотрите, далась вам эта чертова спецовка. Ну хоть передайте мистеру Бруку, пусть выйдет сюда. Он еще здесь? Ну Брук, инженер. Маленький такой, чернявый, сутулый... Швейцар выше меня и шире в плечах. Если б дело обстояло иначе, я бы рискнул прорваться. - Или ты сейчас же свалишь, или тебе очень не поздоровится, - говорит детина. И оглядывает широкий коридор перед баром, словно кого-то ищет. - Да я же еще вчера здесь был! Помните? Это я вернул Бучу шляпу. Вы не могли этого не запомнить. Вы держали шляпу у него перед носом, а он туда наблевал. Швейцар улыбается, дотрагивается до фуражки, пропускает в бар незнакомую мне пару. - Вот что, приятель, я две недели пробыл в отпуске и только сегодня на работу вышел. Или сейчас же исчезнешь, или очень пожалеешь. - А... понимаю. Простите. Но все-таки можно попросить вас о пустяковой услуге? Я напишу записку, а вы... Договорить не удается. Швейцар еще раз оглядывается, убеждается, что в коридоре, кроме нас, никого, и дает мне под дых тяжеленным кулаком в перчатке. От парализующей боли я складываюсь пополам, и он вторым кулаком бьет мне в челюсть, отчего голова едва не слетает с плеч. Я отшатываюсь, обезумев от боли, и третий удар приходится в глаз. Уже почти без чувств, я врезаюсь в дверные филенки. Меня поднимают за шиворот и штаны, несут и вышвыривают в дверь - на свежий, холодный воздух. Мешком валюсь на голый металлический настил. Еще два тяжелых удара ловлю уже боком, это, похоже, пинки. Лязгает дверь. Дует ветер. Я как упал, так и лежу. Просто не могу пошевелиться. В животе растет ужасная пульсирующая боль. Я даже не вижу (наверное, глаза кровью залиты), куда выблевываю пирожок с рыбой и водоросли. Я лежу на смятой постели. В комнате надо мной спорят мужчина и женщина. Меня скрутили боль, тошнота и голод. Болят голова, зубы, челюстные кости, правый глаз, висок, живот и бок, это сущая симфония муки. В ней почти утонул назойливый шепоток, эхо старой раны, круглая боль в груди. Я чист. Как сумел, вымыл рот и приложил платок к рассеченной брови. Плохо представляю, как мне сюда удалось дойти или доползти, но я это сделал, в болезненном отупении, как в подпитии. В койке неудобно, но не стоя же встречать бесконечные волны боли, которые набегают на меня, как на истерзанный берег. Уже глубокой ночью наконец уплываю в сон. Но уплываю не по тихим водам, а по океану горящей нефти. Пытки яви, которые бодрствующий рассудок мог бы хоть попытаться поместить в контекст - заглядывая в будущее, в котором боль утихнет, - сменяются мучительным полусознательным трансом, и в этом трансе маленькие, рудиментарные, глубинные круги разума лишь машинально фиксируют вопли обжигаемых болью нервов; и плачь не плачь, а утешать некому. Глава третья Я не знаю, как давно здесь нахожусь. Давно. Я не знаю, где я нахожусь. Где-то далеко. Я не знаю, по какой причине здесь нахожусь. Должно быть, в чем-то перед кем-то провинился. Я не знаю, долго ли еще здесь пробуду. Долго. Этот мост невелик, но ему нет конца. До берега совсем близко, но мне туда не добраться вовек. Я иду, но не схожу с места. Медленно ли, быстро ли, бегом ли, ползком ли, прямо или зигзагом, с низкого старта или замирая столбом - толку никакого. Мост сделан из железа. Он ржавеет, он шелушится, он весь в рытвинах коррозии. Это железо отвечает на мои шаги и прыжки тяжким мертвым звуком, таким тяжким и таким мертвым, что это, можно сказать, даже и не звук вовсе, а просто волны, проходящие через мой скелет к головному мозгу. Мост кажется отлитым целиком, а не склепанным из кусков металлопроката. Может, он и состоял раньше из деталей, но сейчас это одно ржавое целое; он ветшает и гниет как одно целое. А может, не склепанным, а сваренным или сплавленным. Да какая разница? Повторяю, мост невелик. Он пересекает речушку, которую я вижу в просветах толстых чугунных брусьев, подпирающих высокие перила. Речка в этом месте прямая, она медленно вытекает из тумана, журчит под мостом, а затем, такая же прямая и медленная, пропадает в таком же точно проклятом тумане. Я бы переплыл речушку за пару минут, да вот незадача - здесь водятся плотоядные рыбы. Собственно, я бы и по мосту добрался до берега, причем за гораздо меньшее время, даже если бы еле плелся. Мост - это часть поверхности цилиндра, верхняя четверть. В целом он представляет собой большое полое колесо, через которое течет река. Позади меня к мосту подходит через болото дорога, мощенная булыжником. На противоположном берегу живут мои дамы, они бездельничают или развлекаются в многочисленных павильончиках, или открытых возках, или на полянке, окруженной высокими широколистыми деревьями (их я вижу, когда чуть редеет туман). Я все иду и иду к этим женщинам. Иногда шагаю медленно, иногда быстро, а порой даже бегу. Они зовут меня, простирают ко мне руки, машут. До меня доносятся голоса, но слов не разобрать. Но голоса такие нежные, ласковые, теплые и соблазнительные и таким бешеным желанием наполняют мои чресла... Нет, это невозможно передать. Дамы разгуливают или лежат на атласных подушках в павильончиках и широких возках. На них самые разнообразные одежды. Есть и строгие, деловые, закрывающие своих владелиц с головы до пят, есть и свободные, ниспадающие шелковыми волнами, есть и тонкие до прозрачности или с множеством искусно размещенных прорех и отверстий, отчего пухлые тела (белые, как алебастр, черные, как гагат, золотистые, как само золото) просвечивают, словно заключенный в них юный любовный жар не метафора, а физическое явление, которое мои глаза способны улавливать. Иногда, глядя на меня, женщины демонстративно раздеваются. Их движения при этом неторопливы, большие печальные очи полны желания, изящные тонкие руки плавно касаются плеч, стряхивают, отбрасывают полосы и слои материи, точно капли воды после купания. Я вою, я бегу быстрее; я кричу во всю силу легких. Бывает, что дамы подходят к воде, чуть ли не к самому мосту, и срывают одежды, и стенают от похоти, и заламывают руки, и водят бедрами, и опускаются на колени, и раскидывают ноги, и взывают ко мне. Я тоже кричу и рвусь вперед, несусь что есть сил. Все мои мышцы сводит желанием, член торчит, как копье охотника на мамонтов; я бегу, потрясая им; я реву от чудовищного спермотоксикоза. Я часто эякулирую и, вялый, выжатый, опускаюсь на жесткое ржавое железо, и лежу, и тяжело дышу, и хнычу, и заливаюсь слезами, и до крови разбиваю кулаки о шелушащийся чугун. Порой женщины занимаются любовью друг с дружкой, прямо на моих глазах. В такие минуты я вою и рву на себе волосы. Они могут часами предаваться обоюдным ласкам, нежно целовать и поглаживать, лизать и массировать. Они кричат в оргазме, их тела содрогаются, корчатся, пульсируют в едином ритме. Бывает, дамы при этом смотрят на меня, и я не могу понять, остаются ли в больших влажных глазах печаль и желание или их сменила сытая насмешка. Я останавливаюсь и грожу кулаком, я надрываю голосовые связки: "Суки! Шалавы неблагодарные! Подлые садистки! А как же я? Идите сюда! Сюда! Сюда поднимайтесь! Сюда! Ну?! Идите же! Что стали? Топайте! Хоть веревку говенную мне киньте!" Но ничего такого они не делают. Только манят, показывают стриптиз, трахаются, спят, читают старые книжки, стряпают и оставляют для меня на краю моста бумажные подносики с едой. Но иногда я бунтую. Сбрасываю подносики в реку, и плотоядные рыбы уничтожают и жратву, и рисовую бумагу. Но женщины все равно не ступают на мост. Я вспоминаю, что ведьмы не способны переходить через воду. Я все шагаю и шагаю. Мост плавно крутится, подрагивает и погромыхивает. Брусья по его бокам неспешно рассекают туман. Я бегу, но и мост ускоряет свое вращение, не отстает, дрожит под ногами; брусья тихонько стрекочут в тумане. Я останавливаюсь, замирает и мост. Я по-прежнему над серединой медлительной речушки. Сажусь. Мост неподвижен. Я подпрыгиваю и бросаюсь к берегу, к дамам. Кувыркаюсь, ползу, прыгаю, скачу, сигаю, а мост знай себе погромыхивает, и никогда не позволяет мне продвинуться вперед больше чем на несколько шагов, и каждый раз обязательно возвращает меня назад, на середину своего невысокого горба, в высшую точку над медлительной рекой. Я - ключевой камень моста. Сплю я - в основном по ночам, но иногда и днем - над стрежнем. Несколько раз я таился до глубокой ночи, часами гнал сон, а потом - р-раз! Прыг! Могучий скок вперед! Стремительный рывок! Але-оп! Но мост тот еще ловкач, его не проведешь. И не важно, бегу я, скачу или кувыркаюсь, - он обязательно возвращает меня на середину реки. Я пробовал бороться с мостом, обращая против него его же инерцию, суммарное количество движения, громадную неповоротливую массу, то есть устремлялся сначала вперед, а потом обратно, пытался молниеносной сменой направления застичь его врасплох, обмануть, перехитрить, околпачить подлеца, доказать, что я ему не по зубам (и, разумеется, памятуя о плотоядных рыбах, я всегда это делал с тем расчетом, чтобы в итоге очутиться на дамском берегу), но без успеха. При всей своей тяжести, при всей своей громоздкости мост всегда ухитряется оставить меня в дураках и позволяет мне приблизиться к берегу лишь на считаные прыжки. Иногда налетает ветерок, ему не по силам разогнать туман, но мне хватает и этого. Если ветер дует со стороны павильонов, он приносит запахи духов и женских тел. Я зажимаю нос, я отрываю длинные лохмотья от своих ветхих одежд и затыкаю ими ноздри. Я подумываю, не заткнуть ли заодно и уши, не закрыть ли повязкой глаза. Раз в несколько десятков дней из леса за лужком выбегают ряженные сатирами приземистые, плотные мужички и кидаются на дам. А те, продемонстрировав должное жеманство, с непринужденной грацией сдаются своим маленьким любовникам. Оргии длятся без перерыва, практикуются все мыслимые и немыслимые формы сексуальных извращений. По ночам эту сцену освещают костры и красные фонари, и в их сиянии поглощается невообразимая уйма жареного мяса, экзотических фруктов и пряных деликатесов вкупе с бесчисленными бурдюками вина и бутылками более крепких напитков. Про меня в такие праздники обычно все забывают и даже еду не приносят на мост, поэтому я вынужден страдать от голода, пока они предаются обжорству, насыщают все и всяческие аппетиты. Я сижу к ним спиной, скалю зубы и гляжу на сырой торфяник и недосягаемую дорогу, трясусь от злобы и ревности и схожу с ума от криков наслаждения и от сочных запахов жаркого. Однажды я охрип, крича на дам и сатиров, повредил лодыжку, прыгая на месте, прикусил язык, исторгая площадную брань. Дождался, когда захотелось по-большому, и запустил в них какашками. Но моим экскрементам тут же нашлось применение в грязной сексуальной игре. Когда чернявые мужички, еле волоча ноги, убирались в свой лес, а дамы отсыпались и приводили себя в порядок после безумных игрищ, все шло как прежде, разве что мои истязательницы выглядели теперь чуточку смущенными, пристыженными, даже задумчивыми. Для меня готовили особые блюда и вообще кормили щедрей, чем прежде. Но я все равно часто расстраивался и бросал в них едой или скармливал ту плотоядным рыбам. Покаявшись-постыдившись, дамы возвращались к старым своим делам, то есть к чтению и сну, прогулкам и смене нарядов и любовью друг с дружкой. Глядишь, когда-нибудь мои слезы превратят этот мост в ржавую пыль и я наконец обрету свободу. Сегодня тумана не было. Рассеялся он ненадолго, но мне хватило. Мост бесконечен, но я-то, я уже дошел до своего конца. Я не одинок. Когда туман поднялся, я увидел, что с обоих боков моста река уходит в чистые дали. С одной стороны к ней примыкает торфяник, с другой - луг и лес. Выше по течению, шагах в ста, еще один мост, в точности как мой: чугунная бочка без дна и крышки, но с толстыми радиальными брусьями. На ней мужчина, он держится за брусья и смотрит на меня. Дальше опять мост, на нем тоже мужчина. И так далее. Череда мостов постепенно превращается в чугунный туннель, и он пропадает на горизонте. К каждому мосту подходит по болоту отдельная дорога, а на другом берегу собрались женщины со своими павильонами и повозками, И ниже по течению - точно такая же картина. Но мои дамы, похоже, этого не замечают. Мужчина на ближайшем, ниже по течению, мосту какое-то время смотрит на меня, затем пускается бежать. Я смотрю, как вращается громадный полый цилиндр, поражаюсь идеальной плавности его движения. Человек останавливается и снова глядит на меня, потом на мост, что ниже по течению от него. Незнакомец карабкается по брусу, становится на перила и почти без колебаний падает в воду. Та окрашивается в алое. Самоубийца вопит и тонет. Возвращается туман. Я какое-то время кричу, но ни сверху, ни снизу по течению не доносится отклика. Теперь я бегу. Ровно, быстро и решительно. И так - несколько часов. Темнеет. Дамы обеспокоены - я уже растоптал три подноса с едой. Дамы стоят и наблюдают за мной, у них большие печальные глаза, и в них какое-то смирение - будто все это они уже видели, будто всегда это только так и заканчивается. А я знай себе бегу. Мы с мостом теперь одно целое, детали какого-то огромного отлаженного механизма, игольного ушка для речки-ниточки. Я буду бежать, пока не упаду, пока не умру. Иными словами, буду бежать всегда. Дамы мои плачут, я же - счастлив. Это они в плену, это они в западне. Узницы, покорившиеся своей судьбе. А вот я - свободен. Я просыпаюсь от крика, я всерьез верю, будто скован льдом похолоднее того, что получается из воды. Мой лед такой студеный, что прожигает до костей, как расплавленный камень. И такой тяжелый, что с треском дробит кости. Но это не я кричу. Я безмолвствую, а визжит разрезаемый металл. Я одеваюсь, иду в туалет. Вытираю руки носовым платком. Вижу в зеркале свое лицо, распухшее, без кровинки. И несколько зубов чувствуют себя в деснах посвободнее, чем им полагается. Я весь в синяках, но серьезных травм вроде бы нет. В конторе, где меня зарегистрировали для выдачи пособия, обнаруживаю, что половину месячной суммы удержали за носовой платок и шляпу. Получаю деньги. Их кот наплакал. Мне дают адрес магазина подержанного платья, там я покупаю длинное пальто. Оно старое, но, по крайней мере, прячет зеленую робу. С половиной денег пришлось расстаться. Иду в соседнюю секцию. Я не отказался от намерения встретиться с доктором Джойсом. Скоро устаю, приходится сесть на трамвай и заплатить за билет наличными. - Травма на три этажа ниже, в двух кварталах к Королевству, - сообщает юный секретарь, когда я добираюсь до приемной своего лечащего врача. И он снова утыкается в газету. Кофе или чаю на этот раз не предлагает. - Я мистер Орр. Мне нужно встретиться с доктором Джойсом. Помните, вчера мы с вами об этом говорили? По телефону. Молодой человек устало поднимает ясные, как хрусталь, очи, оглядывает меня с головы до ног, прикладывает к гладкой щеке наманикюренный палец, втягивает воздух через чистейшие, даже чуть светящиеся от белизны зубы. - Мистер... Орр? - Он поворачивается заглянуть в картотеку. Мне снова дурно. Сажусь на стул. Секретарь смотрит на меня возмущенно: - Кто вам позволил садиться? - А что, я спрашивал разрешения? - Ну ладно... надеюсь, пальто на вас чистое. - Я могу повидать доктора? - Я ищу вашу карточку. - Так вы меня помните или нет? Он долго меня разглядывает. - Да, но ведь вас, кажется, перевели. - А что от этого меняется? Он с язвительным смешком качает головой и роется в картотеке. - Ну, так я и думал, - говорит он, прочитав текст на красной карточке. - Вы переведены. - Я это уже заметил. Мой новый адрес... - Нет, я в том смысле, что у вас теперь другой врач. - Не нужен мне другой врач. Мне нужен доктор Джойс. - Да что вы говорите? - Он смеется и стучит пальцем по красной карте. - Боюсь, придется вам уйти ни с чем. Доктор Джойс вас к кому-то перевел, и все тут. И если вас это не устраивает, что с того? - Он кладет красный лист обратно в картотеку. - А теперь будьте любезны выйти. Я подхожу к двери в кабинет доктора. Она заперта. Молодой человек больше не поднимает глаз от бумаг. Я пытаюсь заглянуть в кабинет через матовое стекло, потом вежливо стучу. - Доктор Джойс! Доктор Джойс! Секретарь хихикает. Я поворачиваюсь к нему, и тут звонит телефон. Юноша отвечает: - Клиника доктора Джойса. Сожалею, но его сейчас здесь нет. Он на ежегодной конференции руководящих работников. - При этих словах секретарь разворачивается вместе с креслом и смотрит на меня с презрительным снисхождением. - Две недели, - ухмыляется он мне. - Код межгорода подсказать?.. О да, офицер, доброе утро. Да, конечно, мистер Беркли. Как пожи... О да! В самом деле? Стиральная машина? Да неужто? Ну, должен сказать, это что-то новенькое. Мм... гм... - Юный секретарь напускает на себя профессиональную важность и пишет в блокноте. - И много ли он съел носков? Так-так... Хорошо. Да, понял и немедленно отправляю своего заместителя в автопрачечную. А вам желаю чудесно провести день. До свиданья, мистер Беркли. У моего нового врача фамилия Анцано. Помещение у него в четыре раза меньше, чем у Джойса, и восемнадцатью этажами ниже, без вида на море. Анцано стар, пузат, с редкими желтоватыми волосами и зубами им в тон. Прождав часа два, я удостаиваюсь чести побеседовать с ним. - Нет, - говорит доктор. - Скорее всего с переводом я не смогу помочь. Да я здесь и не для этого, видите ли. Дайте время прочитать вашу историю болезни. Наберитесь терпения. У меня сейчас и так забот по горло. Как только освобожусь, мы подумаем, как вернуть вам здоровье. Хорошо? - Он старательно изображает бодрость и участие. - Ну а пока? - Меня охватывает усталость. Наверное, выгляжу я ужасно: в лицевых мышцах пульсирующая боль, у левого глаза сужено поле зрения, волосы грязные, да и побриться мне сегодня не удалось. Разве могу я в таком виде убедительно претендовать на свой прежний образ жизни? Я же одет черт-те во что и вообще потрепан и в прямом, и в переносном смысле. - Пока? - недоуменно переспрашивает доктор Анцано и пожимает плечами. - Вам рецепт нужен? У вас достаточно того, что вам прописывали?.. Он тянется за рецептурной книжкой. Я мотаю головой: - Я о том, как мне теперь быть... - Тут я вряд ли могу существенно помочь, мистер Орр. Я же не доктор Джойс. Мне даже себе помещения побольше никак не выхлопотать, что уж тут говорить о пациентах... - В словах пожилого врача звучит горечь, похоже, его раздражает мое присутствие. - Вам остается лишь ждать пересмотра вашего дела, а я дам все рекомендации, которые сочту нужными. У вас ко мне больше нет вопросов? Я очень занятой человек, мне, знаете ли, некогда на конференциях краснобайствовать. - Вопросов больше нет, - успокаиваю его. - Спасибо, что уделили мне время. - Не за что, не за что. Мой секретарь свяжется с вами и известит насчет приема. Обещаю, это будет очень скоро. Если вам еще что-нибудь понадобится, звоните. Возвращаюсь в свою комнату. В дверях снова появляется мистер Линч. - А, мистер Линч! Добрый день! - Что с тобой стряслось, приятель? - Имел неосторожность повздорить с отвратным привратником. Да вы входите, входите. Устроит вас этот стул? - Я задерживаться не могу. Вот, принес. - Он сует мне в руку запечатанный конверт. На бумаге остались следы пальцев мистера Линча. Я вскрываю. - Почтальон в дверях оставил. Ведь так и спереть могут. - Спасибо, мистер Линч, - говорю. - Вы уверены, что не хотите остаться? Я надеюсь отблагодарить вас за вчерашний добрый поступок, пригласив сегодня на ужин. - Да ну? Спасибо, приятель, только сегодня не могу. Сверхурочная у меня. - Ладно, тогда как-нибудь в другой раз. - Я смотрю на письмо, оно от Эбберлайн Эррол. Просит прощения за наглое использование моего имени - под предлогом ужина со мной хочет сбежать с вечеринки, грозящей скукой смертной. Не желаю ли я стать ее сообщником, постфактум? Она записала номер телефона в апартаментах ее родителей и просит позвонить. Читаю адрес на конверте. Письмо переслали сюда из моей прежней квартиры. - Ну, чего? - спрашивает мистер Линч, так глубоко засунувший руки в карманы пальто, как будто карманы его брюк набиты краденым свинцом и он изо всех сил пытается их удержать. - Новости-то хорошие хоть? - Да, мистер Линч. Одна молодая леди хочет, чтобы я пригласил ее на ужин. Мне надо позвонить по телефону. Но не забудьте: вы следующий в списке тех, кого я намерен угостить, насколько это позволят мои скромные средства. - Да как скажешь, приятель. Удача пока на моей стороне - мисс Эррол оказывается у родителей. Человек, которого я принимаю за слугу, отправляется ее искать. Ожидание стоит мне нескольких монеток. Вероятно, апартаменты у семейства Эрролов довольно внушительных размеров. - Мистер Орр? Алло? - Похоже, она запыхалась. - Добрый день, мисс Эррол. Я получил ваше письмо. - Да? Хорошо. Вы сегодня вечером как, свободны? - Я бы очень хотел с вами встретиться, но... - Что случилось, мистер Орр? У вас простуженный голос. - Простуда ни при чем, у меня рот... - Я замолкаю на несколько секунд. - Мисс Эррол, я правда очень хочу вас увидеть, но боюсь... в моей жизни наступила черная полоса. Меня перевели. Можно сказать, понизили в должности, причем существенно. Это доктор Джойс меня опустил, если можно так выразиться. Если точнее, на уровень У-семь. - Да? Бесцветный тон, с каким она произносит это простое слово, дает мне больше, чем дал бы целый час вежливых объяснений о праве собственности, социальном положении, благоразумии и такте. Возможно, от меня ждут продолжения разговора, но это выше моих сил. Сколько длится мое молчание? Секунды от силы две? Три? По меркам моста это пренебрежимо мало, однако я успеваю пережить гамму чувств в диапазоне от отчаяния до гнева. Что же делать? Бросить трубку, уйти, порвать с мисс Эррол немедленно и навсегда? Положить конец этой пытке? Да, я так и сделаю. И пропади оно все пропадом! Бросаю трубку! Вот сейчас... Да, сейчас же... - Простите, мистер Орр, я отходила дверь затворить. Тут мой братец рядом сшивается. Так куда, говорите, вас перевели? Я могу помочь? Хотите, сейчас приеду? Орр, ты идиот! Облачаюсь в одежду брата Эбберлайн Эррол. Девушка появилась у меня за час до условленного времени, с чемоданом, полным ношеных шмоток, в основном ее братца. Мисс Эррол сочла, что у нас с ним примерно одинаковое телосложение. Пока я переодевался, она ждала за дверью. Ужасно неприятно было оставлять ее в столь вульгарной обстановке одну, но вряд ли она смогла бы находиться в комнате. И вот я выхожу. Она ждет в коридоре, прислонившись спиной к стене, согнув ногу в колене и упершись пяткой в стену, так что ягодица касается каблука. Руки сложены на груди. Мисс Эррол разговаривает с мистером Линчем, а тот глядит со смесью подозрения и благоговения на лице. - О нет, дорогой, мы всегда в конце тайма меняемся сторонами, - досказывает Эбберлайн Эррол анекдот и хихикает. Мистер Линч ошалело таращится, а потом разражается хохотом. Мисс Эррол замечает меня: - А, мистер Орр! - Он самый. - Отвешиваю легкий поклон. Впрочем, не такой уж и легкий. Эбберлайн Эррол смотрится просто великолепно в мешковатых брюках из грубого черного шелка, жакете такого же цвета, шелковой блузе, сапогах с высокими каблуками и потрясной шляпке. Девушка делает мне комплимент: - Да у вас просто сногсшибательная фигура, мистер Орр. - Сильно сказано. Мисс Эррол вручает мне черную трость: - Ваша тросточка. - Спасибо. Она протягивает руку и ждет. Мне приходится подставить локоть. Рука об руку мы смотрим на мистера Линча. Я чувствую тепло мисс Эррол через куртку ее брата. - Что скажете, мистер Линч? Разве плохо мы смотримся? - спрашивает она, выпрямляясь и вскидывая подбородок. Мистер Линч смущенно кашляет: - Ага... Очень... очень... - Он с трудом подыскивает подходящее слово: - Очень... красивая пара. Как хочется в это верить! Вроде бы мисс Эррол тоже польщена. - Спасибо, мистер Линч. - Она поворачивается ко мне: - Не знаю, как вы, а я проголодалась. - Так какие у нас теперь приоритеты, мистер Орр? Эбберлайн Эррол перекатывает между ладонями стакан, глядит сквозь голубое свинцовое стекло и бледно-янтарную жидкость на пламя свечи. Я любуюсь ее смоченными виски губами, влажно блестящими в мягком свете. За ужин платит мисс Эррол, она на этом настояла. Мы сидим за столиком у окна в ресторане "Высокие прогоны". Здесь просторно, вкусная еда, вышколенная обслуга, отменные вина и красивый вид: по всему морю мигают огни держащих аэростаты траулеров; сами баллоны плохо различимы, они почти вровень с нами - смутные глыбы в ночном небе отражают многочисленные огни моста. Еще заметны несколько самых ярких звезд. - Мои приоритеты? - Да. Что важнее вернуть: статус любимого пациента доктора Джойса или утраченную память? - Гм... - Я только теперь задумываюсь об этом по-настоящему. - Безусловно, потеря привычных благ воспринимается довольно болезненно и доставляет уйму неудобств, но я, наверное, в конце концов научусь жить сообразно своему новому положению, если судьба не предложит чего-нибудь получше. - Потягиваю виски. Мисс Эррол смотрит на меня с бесстрастным выражением. - Однако неспособность вспомнить, кто я... - Не удерживаюсь от смешка. - О ней, увы, я не способен забыть. Я всегда буду сознавать, что в моей прежней жизни что-то было, поэтому, наверное, всегда буду искать. Знаете, такое ощущение, будто во мне есть какая-то запертая и забытая комната, и я буду мучиться неопределенностью, пока не найду вход. - Жутковато звучит. Наводит на мысли о гробницах. А вы не боитесь того, что можете найти за этой дверью? - Библиотеку. А библиотек боятся только злые и глупые. - Так для вас важнее найти библиотеку, чем вернуть апартаменты? - улыбается Эбберлайн Эррол. Я гляжу на нее и киваю. Войдя сюда, она сняла шляпку, но волосы не распустила. И теперь ее голова и шейка выглядят умопомрачительно. И по-прежнему меня чаруют обманчивые припухлости у нее под глазами. Они словно защита, словно мешки с песком перед гнездами снайперов. А снайперы - ее серо-зеленые глаза. Веселые, живые, смелые, уверенные в себе, неуязвимые. Эбберлайн Эррол глядит в свой бокал. Я собираюсь что-то сказать насчет складочки, миг назад образовавшейся у нее на лбу, но тут гаснут огни. Мы остаемся в сиянии нашей свечи, на других столиках тоже качаются и мерцают огоньки. Включаются тусклые аварийные лампы. Звучит глухое фоновое бормотание. Снаружи один за другим исчезают огни траулеров. Аэростаты уже не видны, потому что не отражают свет моста. Очевидно, все громадное сооружение погрузилось в мрак. Это самолеты. Они летят с погашенными огнями со стороны Города, их гул разносится в ночи. Мы с Эбберлайн Эррол встаем и подходим к окну, и рядом с нами выстраивается много других посетителей, и все вглядываются во мглу, отгораживая глаза ладонями от слабого света аварийных ламп и свечей, прижимаясь носами к холодному стеклу, как школьники у витрины со сластями. Кто-то растворяет окно. Источник звука - почти на одной высоте с нами. - Вы их видите? - спрашивает Эбберлайн Эррол. - Нет. Но, судя по звуку, они совсем близко. Самолеты невидимы, их навигационные огни не горят. В небе нет луны, а звезды слишком слабы, им не осветить летательные аппараты. Звук начинает удаляться. Похоже, темнота самолетам не помеха. - Как думаете, им это удастся? - спрашивает мисс Эррол, неотрывно вглядываясь во мрак. От ее дыхания туманится стекло. - Не знаю, - говорю искренне. - А если удастся, я не удивлюсь. Она закусывает нижнюю губу, кулачки прижаты к темному оконному стеклу, на лице возбуждение. Она кажется такой юной... И тут загораются лампы. Самолеты оставили свои бессмысленные сообщения - клочки дыма едва видны, это мгла на фоне мглы. Мисс Эррол садится и берет стакан. Когда я поднимаю свой, она наклоняется ко мне через стол и заговорщицки произносит: - За наших бесстрашных авиаторов, откуда бы они ни были. - И кем бы они ни были, - касаюсь ее стакана своим. Когда мы уходим, среди более осязаемых ресторанных ароматов едва улавливается легкий маслянистый чад. Загадочные сигналы исчезнувших самолетов сливаются друг с другом и текут через структурную грамматику моста, словно критика. Мы ждем поезда. Мисс Эррол курит сигару. В роскошном зале ожидания играет музыка. Девушка потягивается в кресле и позевывает. - Извините, - говорит она и добавляет: - Мистер... постойте, если я вас буду звать Джон, вы согласны звать меня Эбберлайн? Но только не Эбби? - Ну разумеется, Эбберлайн. - Договорились, Джон. Как я поняла, ты совсем не в восторге от своего нового жилища? - Это лучше, чем ничего. - Да, разумеется, но... - Но все-таки не ахти. И без мистера Линча я бы там совсем пропал. - Гм... да, наверное. - У нее задумчивый вид. Она пристально глядит на свой черный блестящий сапог. Проводит пальцем по губам, серьезно смотрит на сигару. - О! - Гладивший губы палец показывает вверх. - Идея! - Теперь ее улыбка шаловлива. - Это мой дедушка по отцовской линии построил. Секундочку, найду выключатель. Кажется, он где-то... - Раздается глухой удар. - Черт! - Мисс Эррол хихикает. Слышу ритмичный шелест, - кажется, это плотный шелк трется о гладкую женскую кожу. - Ты цела? - Цела! Голенью стукнулась. Где-то здесь они, лампы. Кажется, нашла... нет. Вот зараза, ничего не вижу. Джон, у тебя, случайно, зажигалки не завалялось в кармане? Я от последней спички прикурила. - Извини, нет. - Черт! А тросточку не одолжишь? - Пожалуйста. Держи. Да вот она... Нашла? - Да, спасибо, взяла. - Я слышу, как она постукивает и поскребывает, ищет путь во тьме. Ставлю на пол чемодан и жду, - может, глаза привыкнут к мраку и удастся что-нибудь различить. Вроде бы в углу есть что-то светлое, но все остальное абсолютно черно. Издали доносится голос Эбберлайн Эррол: - Он хотел гнездышко рядом с эспланадой, а здесь - самое подходящее место. А потом наверху построили спортивный центр. Дедуля был слишком горд и не согласился взять компенсационный выкуп, поэтому квартира осталась в семье. Папа хотел продать, да никто не предлагал хорошей цены. Вот мы и устроили здесь кладовку. Кое-где потолок отсырел, но мы починили. - Ясно. - Я слушаю девушку, но воспринимаю только звуки моря. Поблизости о камни или пирсы разбиваются волны. Я и чувствую море - в воздухе господствует ег