и почему, если я не калкар, ты не убежала от меня, от того, кто является врагом ваших людей? - Ты назвал его "калкар", когда напал на него, - пояснила она. - А ни один калкар не называет другого таким образом. Да и я не калкар. Я вспомнил, что Ор-тис говорил мне о тысячах Американцев, которые предпочли пустыню калкарам и не захотели присоединиться к ним. Значит, эта девушка - одна из них. - Кто ты? - спросил я. - Меня зовут Бетельда, - ответила она. - А кто ты? Она посмотрела мне прямо в глаза с бесстрашной прямотой, которая никак не могла быть калкарской. И тут впервые я хорошенько рассмотрел ее, и клянусь Флагом, у нее был весьма привлекательный вид! У нее были большие серо-зеленые глаза с длинными ресницами, а в глазах шевелилось что-то смешливое. В ней было что-то почти мальчишеское, но без сомнения это была девушка. Я стоял и смотрел на нее долгое время, пока на ее челе не промелькнула тучка. - Я спросила, кто ты, - напомнила она. - Я - Джулиан 20-й, Красный Ястреб, - ответил я, и мне показалось на мгновение, что ее глаза несколько расширились и она выглядела испуганной; но, видимо, я ошибся, потому что, как я понял позднее, нужно было нечто большее, чем имя, чтобы испугать Бетельду. - Скажи мне, куда ты направляешься, - сказал я, - и я поеду с тобой, чтобы на тебя не напали вновь. - Я не знаю куда, - ответила она, - повсюду я встречаю только врагов. - А где твои люди? - спросил я. - Боюсь, что они убиты, - сказала она с печалью в голосе. - Но куда же ты едешь? Ведь ты должна куда-то ехать. - Я искала место, где могла бы спрятаться, - сказала она. - Ниппон позволили бы мне остаться с ними, если я смогу найти их. Мои люди всегда хорошо относились к ним. Значит они не обидят меня. - Твои люди были калкарами, хотя ты и говорила, что ты не калкар, а Ниппон ненавидят их. Они не примут тебя к себе. - Мои люди были Американцами. Они жили среди калкаров, но они не были калкарами. Мы жили у подножия этих холмов около ста лет и часто встречались с Ниппон. Они не ненавидят нас, они ненавидят калкаров среди нас. - Ты знаешь Саку? - спросил я. - Когда я была маленьким ребенком, я познакомилась с Саку, вождем, - ответила она. - Тогда, поехали, - сказал я. - Я отведу тебя к Саку. - Ты знаешь его? Он близко? - Да. Поехали! Она последовала за мной по дороге вверх, которой я недавно проехал, и хотя я жалел потраченного времени, я был рад, что избавлюсь от нее так быстро и легко; потому что ведь наверняка я не мог оставить ее одну, беззащитную, и не мог взять в длинное путешествие с собой, даже если бы мне удалось уговорить своих людей принять ее. Меньше чем через час мы подъехали к новому лагерю Саку. Маленькие люди с удивлением смотрели на меня и преисполнились радости, увидев Бетельду; и, судя по почету, окружавшему ее со стороны Ниппон, она была далеко не простой девушкой. Когда я развернулся, чтобы ехать дальше, они стали упрашивать, чтобы я остался до утра, говоря, что день уже почти закончился, и, будучи незнакомым с дорогами, я с легкостью могу заблудиться и потеряю больше времени, чем выиграю. Девушка сидела и слушала наши беседы, и, когда я в очередной раз сказал, что мне необходимо ехать, и все равно я не знаю дороги - днем ли, ночью, - она предложила проводить меня. - Я знаю долину из конца в конец, - сказала она. - Скажи мне, куда ты направляешься, и я отведу тебя туда днем или ночью. - Но как же ты вернешься? - спросил я. - Если я отправлюсь к твоим людям, может быть, они позволят мне остаться, ведь я тоже Американец! Я покачал головой. - Боюсь, что они этого не позволят, - сказал я ей. - Мы не слишком хорошо относимся к Американцам, которые делят землю с калкарами - даже хуже, чем к самим калкарам. - Я не делила землю с калкарами, - гордо ответила она. - Я ненавидела их с того возраста, как впервые почувствовала ненависть. Если сотни лет назад мои люди поступили неправильно, то разве в том моя вина? Я такой же Американец, как и ты, и я ненавижу калкаров больше, потому что знаю их лучше. - Мои люди видят это иначе, - сказал я. - Женщины натравят на тебя собак, и те разорвут тебя на куски. Она вздрогнула. - Ты такой же ужасный, как и калкары. - Ты забыла о поколениях мучений и страданий, которые нам пришлось пережить из-за предателей-Американцев, которые наслали проклятие калкаров на нас, - напомнил я ей. - Мы тоже страдали, - сказала она, - и мы так же невинны, как и вы. - Тут она вопросительно взглянула мне в глаза. - А что чувствуешь ты? Ты тоже ненавидишь меня сильнее, чем если бы я была калкаром? Сегодня ты, скорее всего, спас мою жизнь. Ты готов сделать это ради того, кого ненавидишь? - Ты - девушка, - напомнил я ей, и кроме того, я Американец - Джулиан, - добавил я. - Ты спас меня только потому, что я девушка? - настойчиво спросила она. Я кивнул. - Вы странные люди, - сказала она. - Это потому, что вы такие смелые и благородные по отношению к тем, кого ненавидите и отказываетесь от простого прощения - прощения за грехи, которые мы не совершили. Я вспомнил Ор-тиса, который говорил подобным же образом, и задумался, может быть, она права; но мы гордые люди и целые поколения наша гордость стояла на коленях перед побеждающими калкарами. Даже сейчас рана была свежей. И мы упрямые - упрямые в нашей любви и ненависти. Я уже начал сожалеть о своей дружбе с Ор-тисом, вот теперь мне приходится иметь дело с другим калкаром - мне было трудно думать о них иначе, как о калкарах. Я должен был ненавидеть ее - я должен был ненавидеть Ор-тиса - но по какой-то причине мне было трудно ненавидеть их. Саку слушал наш разговор, часть из которого он понял. - Подождите до завтра, - сказал он, - и затем она сможет как минимум провести тебя до вершины холмов к началу твоего пути; ты ведь будешь умным и возьмешь ее с собой. Она знает здесь каждую тропку; и для нее будет лучше, если она отправится с тобой к твоим людям. Она не калкар, и, если они найдут ее здесь, то убьют. Будь она калкаром, мы ненавидели бы ее и преследовали; но мы приветливо принимаем ее, хотя для нее будет трудно остаться. Мы часто меняем место лагеря, и часто наши дороги идут там, где такое большое существо не сможет следовать за нами, кроме того - у нее нет мужчины, который охотился бы для нее, а бывают времена, когда приходится обходиться без пищи, потому что у нас ее недостаточно и для своих людей. - Я подожду до утра, - сказал я, - но я не могу взять ее с собой, мои люди убьют ее. У меня было два мотива, чтобы остаться на ночь. Первый - отправиться рано утром и остаться с ниппон, хоть как-то отплатив им за гостеприимство, а второй - использовать знание троп девушки, ведь она могла вывести меня коротким путем. У меня было только общее представление о направлении, в котором следовало искать своих людей, но как я видел с перевала, долина полностью окружена холмами, и я понял, что все равно потеряю время до утра, в то время как девушка покажет мне ближайшую дорогу к цели. После вечерней трапезы я развел костер для девушки, потому что воздух был холодным, а она была одета не слишком тепло. Маленькие люди попрятались в своих вигвамах. Для девушки не нашлось ни места ни одежды, настолько бедно и скученно они жили. Ниппон спрятались в свои жалкие жилища почти моментально, оставляя девушку и меня одних. Она подвинулась к костру и выглядела очень печальной и одинокой. - Твои люди все погибли? - спросил я. - Мои люди - отец, мать, три брата - мне думается, все умерли, - ответила она. - Я знаю, что мои отец и мать мертвы. Мать умерла, когда я была еще девочкой. Шесть месяцев назад мой отец был убит калкарами. Три брата и я расстались, потому что узнали, что нас тоже собираются убить. Я слышала, что они схватили моих братьев; но я не уверена в этом. Они убили многих в долине, потому что там жили почти исключительно настоящие Американцы, а те из нас, которые служили настоящему Ор-тису, были отправлены на казнь фальшивым Джемадаром. Я пряталась в доме моего отца, но я знала, что если меня найдут, это будет смертным приговором для него и его семьи. И я ушла, надеясь найти место, где смогу быть в безопасности; но, по-моему, такого места нет для меня - даже друзья, Ниппон, хотя они позволяют мне остаться с ними, соглашаются, что было бы трудно держать меня здесь. - Что ты будешь делать? - спросил я. Почему-то я чувствовал жалость к ней. - Я найду себе какое-нибудь заброшенное место в долине и построю землянку, - ответила она. - Но ты не можешь жить в холмах в одиночку, - заметил я. Она пожала плечами. - А тогда где же мне жить? - Ну ладно, короткое время, - сказал я, - пока калкары не будут сброшены в море. - А кто сбросит их в море? - спросила она. - Мы, - гордо ответил я. - А если и так, то что хорошего ждет меня? Твои люди натравят на меня собак - ты сам сказал это. Но ты не скинешь калкаров в море. Ты не представляешь их количества. Вверх и вниз по побережью - дни путешествия на север и юг, где бы ни была подходящая долина, и они размножаются как мухи. Много дней они собираются со всех сторон, направляясь к Столице. Я не знаю, ни что они затевают, ни почему идут только воины. Неужели им что-то грозит? - Похоже, внезапная мысль осенила ее. - Этого не может быть, - воскликнула она, - чтобы янки напали на них! Неужели твои люди снова вышли из пустыни? - Да, ответил я, - вчера мы атаковали их большой лагерь, сегодня мои воины должны есть свою вечернюю трапезу в каменных вигвамах калкаров. - Ты имеешь в виду Столицу? - Да. - Твои силы добрались до Столицы? Это кажется невероятным. Никогда раньше вы не заходили так далеко. У вас большая армия? - Двадцать пять тысяч воинов вышло из пустыни под Флагом, - сказал я, - и мы отогнали калкаров по пути древних к Столице, как ты называешь их большой лагерь. - Ты потерял много воинов? - Многие пали, - ответил я, - тысячи. - Значит у тебя уже не двадцать пять тысяч, а калкары подобны муравьям. Убей их и наползет еще больше. Они будут уничтожать вас до тех пор, пока несколько оставшихся не сочтут себя счастливчиками, если им удастся вернуться в пустыню. - Ты ничего не понимаешь, - сказал я. - Мы привели наших женщин, детей, стада и табуны вниз, в апельсиновые заросли калкаров, и здесь мы останемся. Если мы не сбросим калкаров в море сегодня, мы подождем до завтра. У нас ушло триста лет, чтобы загнать их сюда, но все это время мы не отступали ни на шаг, если мы что-то захватывали; мы никогда не уходили с позиций, куда перевели своих женщин и детей. - У тебя большая семья? - спросила она. - У меня нет жены, - ответил я и поднялся, чтобы подбросить дров в костер. Когда я вернулся с полной охапкой двор, то обнаружил, что она подвинулась ближе к огню и дрожит от холода. Я снял свой калкарский плащ и накинул ей на плечи. - Нет, - воскликнула она, вскакивая. - Я не могу взять его. Ты замерзнешь. - Возьми его, - ответил я. - Ночь будет холодной, и ты не сможешь двигаться завтра утром от холода. Она покачала головой. - Нет, - повторила она, - я не могу пользоваться услугами человека, считающего меня врагом. Она продолжала стоять, протягивая мне красный плащ. Ее подбородок был высоко поднят, а выражение лица - высокомерно. Я подошел и набросил на нее плащ, а когда ее рука потянулась, чтобы сбросить его, я снова надел на нее плащ и придержал на ее изящной фигуре. Она попыталась сбросить его, но моя рука обвилась вокруг нее. Она остановилась лицом к лицу со мной, и ее тело прижалось к моему. Я стоял и смотрел в ее упрямое лицо. Наши глаза встретились, и на мгновение мы застыли, словно каменные изваяния. Я не знаю, что произошло. Ее глаза, широко раскрытые и наполовину испуганные, заглянули в мои, а ее губы разлепились, и она издала вздох, похожий на стон. Только мгновение мы стояли так, а потом она склонила голову и повернулась. В это мгновение ее мускулы расслабились, и она почти повисла в моих объятиях. Очень деликатно я опустил ее на подстилку возле костра и поправил на ней плащ. Что-то со мной случилось. Я не знал, что это было, но, казалось ничего в мире не имело значения, кроме удобства и безопасности Бетельды. В тишине я сел напротив нее и посмотрел на нее так, словно никогда не видел ее раньше, и ночь была прекрасной, как никогда раньше, и - клянусь Флагом! - я словно не видел ее раньше. И еще: словно маленькие ящерицы пустыни она умела изменять свой вид, как они меняют свой цвет, потому что это была совсем другая девушка, чем та, с которой я говорил минутой раньше, настолько новое и чудесное существо, которое невозможно было ни с чем сравнить, предстало передо мной. Нет, я не знал, что произошло, но меня это и не заботило. Я просто сидел и пожирал ее глазами. И тогда она подняла голову и сказала три слова, которые заморозили в груди мое сердце. Она подняла взгляд, и ее глаза были печальными и наполненными болью. Что-то случилось и с ней - я видел это. - Я - Ор-тис, - сказал она и снова уронила голову. Я не мог говорить. Я просто сидел и смотрел на изящную маленькую фигуру моего кровного врага, сжавшегося у костра. Через какое-то время она прилегла у огня и заснула. Кажется, после этого заснул и я, потому что, когда я открыл глаза, огонь погас, я замерз и свет нового дня пробивался сквозь вершины холмов на востоке. Я встал и снова развел костер. Я собирался взять Красную Молнию и уехать, прежде чем она проснется; но когда я нашел коня, пасущегося неподалеку от лагеря, я не вскочил на него, а снова вернулся в лагерь. Почему - не знаю. Я больше никогда не хотел видеть ее, но что-то тянуло меня к ней. Она проснулась и стояла, глядя по сторонам, вверх и вниз по каньону, когда я увидел ее, и мне показалось, что в ее лице появилось облегчение, когда она увидела меня. Она доверчиво улыбнулась мне, и я не смог вести себя твердо, как полагалось бы с кровным врагом. Я подумал: если я вел себя дружественно с ее братом, то почему я не могу быть дружелюбным с нею? Конечно, я уеду и никогда больше не увижу ее; но ведь я могу быть вежливым, пока остаюсь здесь. Так я рассуждал, и так я действовал. - Доброе утро, - сказал я, подходя. - Как ты? - Нормально, - ответила она. - А как ты? Ее голос был богатым и мелодичным, а звук его пьянил, подобно старому вину. О, почему она мой враг? Появились Ниппон из своих маленьких вигвамов. Голые дети прыгали вокруг, играя с собаками в надежде согреться. Женщины развели костры, вокруг которых сгрудились мужчины, пока их подруги готовили утреннюю трапезу. После того, как мы поели, я взял Красную Молнию и отправился поохотиться, хотя я сомневался, что смогу добиться успеха с тяжелым калкарским луком. Но мне повезло больше, чем я рассчитывал: я убил двух оленей, хотя погоня завела меня дальше от лагеря, чем хотелось бы. Утро почти прошло, пока Красная Молния вез меня и две туши к лагерю. Я заметил, что он нервничает по мере приближения, прижимая уши и время от времени разражаясь ржанием. Я не понимал причины его беспокойства, и только приготовился, как делал всегда, предупрежденный Красной Молнией о том, что что-то не в порядке. Когда мы подъехали к лагерю, я не удивился, что он нервничал, потому что его чувствительные ноздри почуяли трагедию задолго до того, как мои слабые чувства предупредили меня об этом. Счастливый мирный лагерь больше не был таковым. Маленькие вигвамы лежали на земле, а рядом с ними двое из моих маленьких друзей - два маленьких голых воина. И это было все. Тишина и запустение воцарились там, где было столько жизни и счастья всего несколько часов назад. Остались только мертвые. Бетельда! Что случилось с ней? Кто совершил подобную жестокость? Ответ мог быть одним-единственным - калкары, должно быть, обнаружили этот маленький лагерь и атаковали его. Ниппон, которые не были убиты, без сомнения, сбежали, а калкары захватили Бетельду в плен. Внезапно я увидел красное. Сбросив туши оленей на землю, я пришпорил Красную Молнию и помчался по дороге, где свежие следы копыт показывали направление, в котором направились убийцы. На дороге были следы множества лошадей, и среди них - один огромный отпечаток, в два раза больший, чем отпечаток копыта Красной Молнии. Правда, все копыта лошадей калкаров большие, но такого большого я еще не видел. По следам на дороге я определил, что нападавших было не больше двадцати, и помчался бешеным галопом в погоню, пока наконец мои чувства не подсказали мне, что я лучше послужу Бетельде, если выработаю какую-то стратегию; слыханное ли дело, чтобы человек один мог победить группу воинов одной только силой. И здесь я почувствовал воинственный пыл, хотя я и собирался поступить подобным образом, но я сомневался, что одна сила далеко заведет меня. Месть! Это было моей единственной силой, впитанной поколениями, для которых она стала эмблемой, Флаг - на запад, по кровавому пути к морю. Месть, Флаг и Джулиан - было одно целое. И вот я, Повелитель мести, Великий Вождь Джулианов, Протектор Флага, скачу, чтобы спасти или отомстить за дочь Ор-тисов! Я должен был бы сгореть со стыда, но ничего подобного. Ничего не заставляло так горячиться мою кровь, даже обращение к Флагу. Может ли быть такое, чтобы существовало нечто большее, чем Флаг? Нет, тут я не мог спорить, но я нашел нечто, что было для меня таким же важным, как Флаг. 8. РАБАН Я прибыл к перевалу, не перегнав их, но по следам я видел, что они недалеко от меня. Дорога в каньоне довольно извилистая, там множество подъемов и спусков, и часто всадник в нескольких ярдах теряется из виду, а шум скачки сливается с другими шумами. В каньоне я старался держаться к нападавшим поближе, но когда я достиг перевала, все изменилось. Теперь я видел далеко во всех направлениях. Убийц не было видно на большой дороге древних, и я поскакал дальше, где тропа спускалась вниз, на северную сторону гор, к огромной долине, которую я видел днем раньше. Деревья и заросли на одной стороне здесь были ниже, и я видел дорогу на коротких отрезках внизу. Сначала я заметил группу всадников, появившихся из-за склона, пока они спускались в каньон. Справа от меня на небольшом расстоянии была расщелина, спускавшаяся от перевала и идущая по склону каньона, в который спускались всадники. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что несколько минут трудного и, скорее всего, тяжелого спуска приведут меня в каньон перед всадниками, и я не буду виден им, разве что заросли вокруг будут гуще или на пути встретится непреодолимое препятствие. В конце концов попытка того стоила, и потому, не оглядываясь на врага, я повернул и поскакал вдоль перевала к спуску, который, как я надеялся, приведет меня к тому месту, которого я хотел достичь и где я мог выбирать условия поединка, в которых мы знамениты, потому что являемся поклонниками этого искусства. Я нашел ведущую вниз узкую извилистую тропу и помчался по ней на опасной скорости, заставляя Красную Молнию гнать так, что он, видимо, посчитал меня сумасшедшим, потому что обычно я очень осторожно отношусь к его ногам; однако сегодня я совершенно не думал о них, впрочем, как и о собственной жизни. Единственное, чего я боялся, случилось - глубокий овраг рассекал тропку, противоположная сторона почти вертикально уходила вниз. Но там было нечто вроде ступенек, во всяком случае, путь вниз, и Красная Молния не колебался, когда я направил его в пропасть. Присев на задние ноги и вытянув передние, он заскользил, летя вниз, и в двадцати ярдах от дна мы перелетели через утес, приземлившись в мягкий песок, несколько потрясенные, но неповрежденные. Не было времени даже для того, чтобы просто восстановить дыхание. Перед нами лежал путь на другую сторону, и словно кот Красная Молния принялся карабкаться вверх. Его ноги глубоко погружались в мягкую землю, пока я, затаив дыхание, следил, позволит ли нам судьба выбраться обратно; но наконец мы выбрались. Теперь я ехал осторожнее, потому что мой путь лежал параллельно пути врагов, и опасность все время увеличивалась. Я скакал по дну ущелья, укрытый от всякого, кто ехал по ближней стороне сверху. Наконец я увидел справа от себя вход в каньон и тропу, по которой должны были проехать калкары. Они еще не проехали - я был в этом уверен, потому что скакал быстро и почти по прямой линии, в то время как они ехали медленно. И тут я увидел их на тропинке, которая шла по склону каньона. Там, где ущелье заканчивалось на дне каньона, я бросил поводья, спрыгнул с лошади, оставил Красную Молнию в зарослях и приблизился к перекрестку, где ниже лежала дорога, видная на сто ярдов вверх по каньону и на полмили ниже. В левой руке я держал тяжелый калкарский лук, а в правой - пучок стрел; еще несколько торчали из голенища моего правого сапога. Приладив стрелу к луку, я ждал. Ждать пришлось недолго. Я услышал звон сбруи, стук копыт лошадей, голоса людей и через мгновение голова небольшой колонны появилась из-за холма. Я уже испытал свой калкарский лук во время охоты на оленей и сейчас был более уверен в нем. Это был хороший лук, только слишком тяжелый для конного воина. Он очень тугой и посылает тяжелые стрелы очень точно на большую дистанцию. Я знал, что с ним можно совершить. Я подождал, пока полдюжины калкаров не появилось, закрыв проход, по которому они ехали, и в следующее мгновение я спустил тетиву. Я попал одному из воинов в пах, и стрела, войдя сверху, попала и в его лошадь. Раненое животное вскинулось на дыбы и опрокинулось на всадника; но я заметил это только краем глаза, потому что выпустил новую стрелу. Еще один воин свалился со стрелой, торчащей в горле. И началась паника. Вопя и сыпля проклятиями, вся группа появилась в поле моего зрения, и тогда я увидел человека, которого никогда не видели глаза смертного, и, будем надеяться, больше никогда не увидят. Он сидел на огромной лошади, в которой я моментально узнал чудовище, оставляющее гигантские следы, по которым я следовал до перевала. Этот человек был таким существом, возле которого могучий калкар чувствовал себя карликом. Внезапно я понял, что это гигантский Рабан, которого я считал выдуманным Саку. На коне Рабана сидела и Бетельда. На мгновение я был так поражен размерами Рабана, что забыл, зачем я здесь, но только на мгновение. Я не мог позволить себе стрелять в гиганта из страха попасть в Бетельду, но я прицелился и быстро застрелил человека перед ним и за ним. Теперь калкары кружили в поисках врага, представляя из себя отличные мишени; я знал, что так и будет. Клянусь кровью предков! Нет большего развлечения, чем подобная война. Сражаясь с калкарами, мы были вынуждены применять тактику направленную на то, чтобы заставить врага запаниковать, и понемногу уничтожали его. Постоянно обходя его на флангах, не давая ему покоя, отрезая подкрепления от основных сил и уничтожая их, налетая внезапно на отдельные группы, захватывая территорию перед ним и устраивая битву с каждым человеком, которого встречали на дорогах, мы гнали врагов две тысячи миль через весь мир к их последней стоянке у моря. Когда калкары сгрудились в каньоне, я стал посылать в них стрелу за стрелой, но никак не представлялась возможность сделать прицельный выстрел в гиганта-Рабана, потому что он постоянно держал Бетельду в качестве щита после того, как определил мое местонахождение, видимо, решив, - и правильно, - что из-за нее я атаковал их группу. Он ревел как бык и погонял своих людей в атаку на меня. Некоторые из них попытались это сделать, без большого желания, лишь из страха перед своим повелителем - этот страх, должно быть, был больше, чем страх перед неведомым врагом впереди; но те, кто начал атаку, не смогли зайти далеко, они убедились, что с тяжелым луком я могу посылать стрелы сквозь их железные панцири, словно те были из шерсти. Рабан, видя что битва складывается не в его пользу, внезапно пришпорил своего коня и поскакал вдоль каньона, увозя Бетельду с собой, пока его оставшиеся люди прикрывали его отступление. Это меня совсем не устраивало. Меня совсем не интересовали калкары, которых он оставил, а лишь он и его пленница, поэтому я помчался к Красной Молнии и вскочил на него. Приблизившись к дну каньона я увидел, что калкары движутся вслед за Рабаном. Их осталось шестеро, и они растянулись вдоль дороги. На скаку они оглядывались назад, в моем направлении, словно ожидали увидеть огромное количество воинов, бросившихся за ними в погоню. Но когда они увидели меня, то не повернули, чтобы сразиться со мной, а продолжали двигаться за Рабаном. Я повесил лук на кожаный ремень у седла и достал еще несколько стрел, пока Красная Молния догонял их. Теперь я готовил копье. Затем прошептал несколько слов в ухо коня, выставил вперед копье и сжался в седле, пока умное животное мчалось в погоню. Последний из калкаров в отступающей колонне, чтобы не быть проткнутым копьем в спину, повернул свою лошадь, достал копье и принялся ждать меня посреди дороги. Это была его ошибкой. Ни один человек не может справиться с нападающим копейщиком, находясь на стоящей лошади, потому что не успеет увернуться от копья врага или отступить, если удача отвернется от него. Но калкар сидел неподвижно на своей тупой, плохо подготовленной лошади. И я без труда пронзил его, налетев на полном скаку, и мое тяжелое копье прошло сквозь него, пригвоздив его к крупу лошади. Древко копья сломалось. Я отбросил бесполезный обломок древка и, пришпорив Красную Молнию, повернул к поверженному врагу. Я видел, что ближайший калкар остановился, чтобы выяснить, как развивается битва. Увидев, что его приятель упал мертвым, а я - без копья, он помчался на меня. Вероятно, он хотел застигнуть меня врасплох, когда Красная Молния нес меня по направлению к павшему врагу. Но калкару нужно было дважды подумать, прежде чем совершать подобное. Когда я проезжал мимо мертвого калкара, я низко нагнулся из седла и подхватил его копье, валявшееся в пыли, а затем, не снижая скорости, развернулся, чтобы встретить глупца, скачущего во весь опор навстречу своей судьбе. Мы встретились на огромной скорости, и когда мы сблизились, я понял тактику, которую новый противник собирался применить, чтобы уничтожить меня. Он пытался использовать прием, который, казалось, никогда не мог зародиться в этом низколобом создании. Он направил свою лошадь прямо перед Красной Молнией в надежде встретиться со мной и перевернуть моего коня, что было вполне возможно из-за разности в весе. И он наверняка победил, бы встреться мы лоб в лоб, но все вышло по-другому. Мои поводья лежали на шее Красной Молнии. Легким толчком левого колена я послал своего жеребца направо и перебросил копье в левую руку, и когда мы встретились, калкар был беспомощен, потому что не ожидал моей атаки слева, а его тяжелая лошадь не могла сравниться проворством с Красной Молнией. Поэтому я достиг цели и избавил человека от страданий - страданий быть таким примитивным существом, как калкар. Мое копье вошло ему в горло, но я не собирался ломать второе копье, потому что увидел скачущих ко мне двоих новых врагов. Сделанное из твердого дерева оружие прошло через плоть, и этот тип рухнул на спину в дорожную пыль. Между мной и гигантом, уже потерявшимся из виду и уносящим Бетельду прочь, находящимся где-то ниже в каньоне, было всего четыре калкара. Я не знал, какая судьба ее ждет и куда ее увозят. Четверка растянулась по дороге в нерешительности, следовать ли за Рабаном или подождать и попытаться справиться со мной. Видимо, они надеялись, что я пойму ничтожность своих усилий против их превосходящего числа, но когда они увидели, что я опустил копье и направился к ближайшему из них, они, наверное, поняли, что меня так не остановишь, и я должен быть побежден и уничтожен. К счастью для меня их разделяло некоторое расстояние, и мне не пришлось сражаться со всеми одновременно. Ближайший, поощренный криком приближающегося приятеля, выхватил копье и проехал полдороги навстречу мне, но, думаю, большая часть его энтузиазма была потеряна, когда он подумал о судьбе, постигшей тех, которые пытались использовать свои куцые знания против меня; кроме того, он явно не горел желанием атаковать, потому что, скорее, напоминал глупый бессмысленный булыжник, катящийся с горы, чем нормальное существо с нервами и мозгом, направляемое патриотизмом и честью. Бедный глупец! Через мгновение мир стал немного лучше, потому что в нем стало на одного калкара меньше, но это стоило мне еще одного копья и колотой раны на предплечье, и оставило меня против троих приятелей, которые находились так близко, что не было времени поднять копье, выпавшее из безжизненных пальцев врага. Оставалось надеяться только на меч. Выхватив его, я встретил следующего врага только клинком против его длинного копья; но я отбил острие, парировал выпад и, когда калкар приблизился, разрубил его от плеча до центра груди. Это все произошло, казалось, в одно мгновение, но оставшиеся двое тут же налетели на меня. Я вовремя отклонился, чтобы уйти от копья переднего, но тут ужасный удар в голову свалил меня, и это последнее, что я помню из происходящего. Когда я снова открыл глаза, я ехал на лошади, привязанный к седлу, лежа на животе. Перед моим ограниченным взором все время была пыль дороги и четыре монотонно двигающихся серых лохматых ноги. Значит, я был не на Красной Молнии. Я только-только пришел в сознание, когда лошадь, везущая меня остановилась, и два сняли с меня веревки. Развязав узлы, они бесцеремонно сбросили меня на землю, а когда я встал, они, казалось, были удивлены, что я в сознании. - Грязный янк! - воскликнул один из них и ударил меня по лицу открытой рукой. Его приятель перехватил его руку. - Успокойся, Тав, - сказал он. - Он отлично сражался против такого количества. - Человек, говоривший эти слова, был моего роста и вполне мог сойти за чистокровного янка, хотя в то время я думал, что он был полукровкой. Второй выказал свое раздражение. - Грязный янк, - повторил он. - Держи его здесь, Оконнор, пока я найду Рабана и узнаю, что делать с этим. - Он повернулся и оставил нас вдвоем. Мы стояли у подножия низкого холма, вокруг которого росли огромные старые деревья, и я залюбовался ими. Здесь были ели, кипарис, тополь, сикомора и акация, которые я узнал, и множество других, каких я никогда не видел. Между деревьями росли цветущие кустарники. Там, где земля была открыта, ее покрывали цветы - бесчисленные вариации всех оттенков; здесь были бассейны, заполненные лилиями, бесчисленное множество птиц и бабочек. Я никогда не видел места такой чудесной красоты. Сквозь деревья виднелись руины каменного вигвама древних, расположенные на вершине низкого холма. Именно к этому разрушенному строению направился Тав, покинув нас. - Что это за место? - спросил я человека, охраняющего меня. Мое любопытство победило естественную неприязнь к разговорам. - Это вигвам Рабана, - ответил он. - До недавнего времени это был дом Ор-тиса, Джемадара - настоящего Ор-тиса. Фальшивый Ор-тис расположился в больших вигвамах в Столице. Он давным-давно уже не был в этой долине. - А кто такой Рабан? - спросил я. - Он - великий разбойник. Он накидывается на все, что видит и неудивительно, что он вселяет ужас в сердца нас всех, кто слышали о нем, потому что он делает так, как хочет, причем, с легкостью. Говорят, он ест человеческую плоть, но я не видел этого - я был с ним слишком короткое время. После убийства правдивого Ор-тиса я присоединился к нему, потому что он нападает на калкаров. Он жил долго в восточной части долины, где нападал на проезжающих в Столицу, и тогда он не грабил и не убивал людей в долине; но со смертью Ор-тиса он пришел и занял его место, и сейчас он нападает на моих людей так же, как и на калкаров, но я остаюсь с ним, потому что мне приходится выбирать - служить ли ему или калкарам. - Ты не калкар? - спросил я. И я мог поверить в это, потому что у него было прекрасное старинное Американское имя Оконнор. - Я - янк. А ты? - Я - Джулиан 20-й. Красный Ястреб, - ответил я. Он вскинул брови. - Я слышал о тебе за последние несколько дней, - сказал он. - Твои люди крепко сражаются на краю Столицы, но они будут отброшены назад - калкаров слишком много. Рабан будет рад тебе, если истории, рассказываемые о нем - правда. Одна из них гласит, что он поедает сердца храбрых воинов, которым не повезло и которые попали в его руки. Я улыбнулся. - Что это за существо? - спросил я снова. - Кто породил такое чудовище? - Он - единственный калкар, - ответил Оконнор. - Но намного больший, чем любой из них. Он был рожден в Столице у обычных родителей калкаров и говорят, что с детства унаследовал жажду крови, которая увеличилась по мере истечения лет. Он гордится своим первым убийством - убийством родной матери, когда ему было десять лет. Я содрогнулся. - И в эти руки попала дочь Ор-тиса, - сказал я, - и ты, Американец, помогал в ее пленении. Он посмотрел на меня в немом изумлении. - Дочь Ор-тиса?! - вскричал он. - Ор-тиса, - повторил я. - Я не знал, - сказал он, - я не приближался к ней ни разу и думал, что она женщина-калкар. Некоторые из них небольшого роста, ты знаешь - полукровки. - Что ты собираешься делать? Ты сможешь спасти ее? - спросил я. Лицо его озарилось каким-то светом. Он вытащил свой нож и перерезал путы, которые стягивали мои руки за спиной. - Спрячься здесь, за деревьями, - сказал он, - и следи за Рабаном, пока я не вернусь. Это будет после темноты, но я приведу помощь. Долина почти целиком состоит из людей, которые отказывались вступать в брак с калкарами и сохранили чистоту расы с древних времен. Здесь почти тысяча чистокровных янков, готовых к бою. Я в состоянии буду собрать достаточно, чтобы навсегда расправиться с Рабаном, и, если опасность для дочери Ор-тиса не заставит их отбросить свою трусость, то они безнадежны. Он вскочил на лошадь. - Быстрее! - крикнул он. - Спрячься за деревьями. - А где моя лошадь? - крикнул я ему вослед. - Она не убита? - Нет, - крикнул он, - она ускакала, когда ты упал. Мы и не пытались поймать ее. - Через мгновение он исчез на западной стороне холма, а я вошел в небольшой лес, окружавший его. Сквозь мрак моего настроения мелькнул единственный лучик счастья - Красная Молния жив. Вокруг меня росли древние деревья невероятных размеров - со стволами около пяти-шести футов в диаметре. Их верхушки покачивались в ста и больше футах над моей головой. Их ветви загораживали солнце, а под ними росли маленькие деревья, борющиеся за существование в слабом свете. Огромные давным-давно упавшие монстры лежали, покрытые листьями и отмечая место, где мертвый исполин когда-то оставил семя, намного пережившее его. Это было чудесное место, где было удобно прятаться, хотя прятаться - не для Джулианов, потому что мы почти не тренировались в этом и еще меньше любили это делать. Как бы то ни было - сейчас дело того стоило. Джулиан скрывается от калкаров в надежде спасти Ор-тиса! Духи девятнадцати Джулианов! На что я, Джулиан 20-й, променял свое гордое имя! Но почему-то я не стыдился. Было нечто такое, что упрямо объявляло войну всем моим унаследованным чувствам, и я был уверен, что это победит - уже побеждало! Я бы продал свою душу за дочь моего врага. Я поднялся по холму к развалинам вигвама, но ближе к нему заросли были настолько густыми, что я ничего не видел. Розовые кусты в пятнадцать футов высотой сплелись так тесно, что словно стеной закрывали все от моего взора. Я не видел даже прохода сквозь них. Рядом со мной было большое дерево со странным узорным рисунком листа. Это было дерево, какого я никогда не видел, но оно интересовало меня меньше того факта, что по нему можно забраться наверх, к месту, откуда я смогу взглянуть поверх розовых зарослей. То, что я увидел, состояло из двух каменных вигвамов, не настолько разрушенных, как находящиеся рядом. Между ними располагался бассейн с водой - искусственный бассейн с ровными берегами. Несколько упавших каменных колонн лежали поперек, виноград и плющ оплели его, и их концы свешивались в воду, почти закрывая каменную кладку. Пока я смотрел, группа мужчин вышла из развалин восточного здания и направилась через большую арку, часть которой обвалилась. Все они были калкары; среди них был Рабан. У меня появилась возможность рассмотреть его поближе. Он был совершенно отталкивающим существом. Его огромные размеры с легкостью испугали бы и самое смелое сердце, потому что он был в полных девять футов роста и чрезвычайно широк в плечах, груди и костях. Его лоб настолько был скошен назад, что трудно было определить, есть ли он вообще; торчащие волосы его жирного скальпа почти срастались с кустистыми бровями. Глаза были маленькими и близко посажены от грубого носа. Все его черты были звериными. Я никогда не думал, что человеческое лицо может быть таким отталкивающим. Его бакенбарды росли во все стороны, и было видно, что он за ними совершенно не ухаживает. Он разговаривал с одним из моих пленителей, который оставил меня у подножья холма, чтобы доложиться Рабану - с человеком, который ударил меня в лицо, когда мои руки были связаны, и чье имя было Тав. Гигант говорил гремящим бычьим голосом, который служил той же цели, что и весь его вид и походка, которые были напускными - для пущего страха для окружающих. Смотря на это существо, я не мог поверить, что настоящая смелость живет в этом огромном теле. Я знал многих бесстрашных людей - Стервятника, Волка, Камень и многие сотни других, и у всех у них смелость всегда шла рука об руку с достоинством и величием. - Приведи его! - ревел он Таву. - Приведи его! Я хочу его сердце на ужин! - После того, как Тав бросился разыскивать меня, гигант остался со своими слугами, ревя и возмущаясь; он явно следил за свои поведением. Мне он показался превосходным примером того типа людей, которых я видел раньше: у них слова заменяют действия, шум подменяет смелость, и совершенно нет мозгов. Единственное, что производило впечатление, так это то, что он был огромных размеров, но даже этим он не поразил меня до глубины души - я знал меньших людей, которых я уважал и которые наполняли меня трепетом. А этого я не боялся. Думаю, только самовлюбленный болван совершенно бы не опасался его, но я не верил в его крики, что он ест человечину. У меня сложилось впечатление, что, если человек действительно собирается съесть сердце другого, то он не будет кричать об этом. Наконец Тав появился, торопливо взбираясь по склону холма. Он был очень возбужден, в чем я, собственно говоря, не сомневался. - Он исчез! - закричал он Рабану. - Они оба исчезли - Оконнор и янк. Смотри! - Он протянул путы, стягивавшие мои руки. - Они перерезаны. Как он мог перерезать их, если руки были стянуты за спиной? Вот что я хочу знать. Как он мог сделать это? Он бы не смог, разве что... - С ним должны быть и другие, - проревел Рабан. - Они последовали за ним и освободили его, захватив Оконнора в плен. - Здесь не было никого другого, - настаивал Тав. - Может быть, Оконнор освободил его? - предположил один из группы. Такое простое решение наконец достигло куриного мозга Рабана, и он заявил: - Я знал это с самого начала - это был Оконнор. Своими собственными руками я вырву его печень и сожру ее на завтрак. Некоторые насекомые, жабы и люди создают множество ненужного шума, но большинство животных проводят жизнь в достойной тишине. Из уважения к этим животным мы берем себе их имена. Кто-нибудь слышал о красном ястребе, который орет о своих планах на весь белый свет? Молча он сидит на ветвях и молча подкрадывается и ударяет. 9. ВО