-- Да, если так, то конечно невероятно, чтобы он не имел связи с ними,
-- заметил капитан, -- возможно даже, что он сам -- член этого племени!
-- Или, -- добавил один из офицеров, -- что он достаточно времени
прожил среди диких обитателей джунглей -- зверей и людей, чтобы стать
искусным в стрельбе и охоте и в употреблении африканского оружия.
-- Не прилагайте к нему вашего собственного мерила, -- сказала Джэн
Портер. -- Заурядный белый человек, вроде любого из вас, -- простите, я
неловко выразилась, -- вернее, белый человек, стоящий выше заурядного в
физическом и умственном отношении, никогда бы не смог, уверяю вас, прожить
целый год один и голый в этих тропических джунглях! Но этот человек не
только превосходит заурядного белого человека в силе и ловкости, он
настолько выше даже наших тренированных атлетов и сильных людей, насколько
они превосходят новорожденного младенца, а его смелость и свирепость в бою
равняют его с диким зверем.
-- Он несомненно приобрел себе верного поборника, мисс Портер, --
промолвил, смеясь, капитан Дюфрен. -- Я уверен, что каждый из нас здесь
охотно согласился бы сто раз идти навстречу смерти, чтобы заслужить похвалы
хотя вполовину столь преданного и столь прекрасного защитника...
-- Вы не удивились бы, что я его защищаю, -- сказала девушка, -- если
бы вы видели его, как его видела я, сражающимся за меня с огромным волосатым
зверем. Он бросился на это чудовище, как бык мог бы броситься на дряхлого
старика, -- без малейшего признака колебаний или страха; если бы вы это
видели, вы бы тоже сочли, что он сверхчеловек. Если бы вы видели его могучие
мускулы напрягающимися под коричневой кожей, если бы вы видели, как он
отражал страшные клыки, -- вы бы тоже сочли его непобедимым. А будь вы
свидетелями его рыцарского обращения со мною, незнакомой девушкой, -- вы бы
чувствовали к нему то же безграничное доверие, которое к нему чувствую я.
-- Вы выиграли ваше дело, прекрасный адвокат, -- крикнул капитан. --
Суд признает подсудимого невиновным, и крейсер останется еще на несколько
дней, чтобы дать ему возможность вернуться и благодарить прекрасную Норцию.
-- Ради господа бога! -- воскликнула Эсмеральда, -- неужели вы, мое
сокровище, хотите сказать мне, что останетесь еще, в этой стране
зверей-людоедов, когда у нас удобный случай вырваться отсюда! Не говорите вы
мне этого, цветочек!
-- Эсмеральда! -- воскликнула Джэн Портер, -- как вам не стыдно? Так то
вы высказываете благодарность этому человеку? Ведь он вам два раза спасал
жизнь?
-- Правда, мисс Джэн, все что вы говорите -- правда, но уж поверьте
мне, что этот лесной джентльмен вовсе не спасал нас для того, чтобы мы здесь
оставались! Он спас нас, чтобы мы могли уехать отсюда. Мне думается, он был
бы страх как сердит, если бы узнал, что мы до того одурели, что остались еще
здесь после того, как он помог нам уехать. А я-то надеялась, что уж не
придется мне больше ночевать в этом геологическом саду и слушать все эти
скверные шумы, которые подымаются в джунглях, когда становится темно.
-- Я нисколько не осуждаю вас, Эсмеральда, -- сказал Клейтон. -- И вы
действительно попали в точку, сказав "скверные" шумы. Я никогда не мог
подобрать настоящего слова для них, а это, знаете ли, очень меткое
определение: именно "скверные" шумы.
-- Тогда вам с Эсмеральдой лучше всего перебраться на крейсер и жить
там, -- заявила Джэн Портер насмешливо. -- Что бы вы сказали, если бы должны
были прожить всю жизнь в джунглях, как жил наш лесной человек?
-- Боюсь, что я оказался бы далеко не блестящим образчиком дикого
человека, -- с горечью рассмеялся Клейтон. -- От этих ночных шумов у меня
волосы на голове подымаются дыбом. Понимаю, что мне следовало бы стыдиться
такого признания, но это правда,
-- Не знаю, -- сказал лейтенант Шарпантье. -- Я никогда не думал много
о страхе и подобного рода вещах; никогда не пытался выяснить, трус я, или
храбрый человек. Но в ту ночь, когда мы лежали в лесу после того, как бедный
д'Арно был взят в плен и шумы джунглей подымались и падали вокруг нас, я
стал думать, что я в самом деле трус! Меня не столько пугал рев хищных
зверей, сколько эти крадущиеся шорохи, которые вы неожиданно слышите рядом с
собой и затем ждете повторения их, -- необъяснимые звуки почти неслышно
движущегося огромного тела, и сознание, что вы не знаете, как близко оно
было и не подползло ли оно еще ближе за то время, когда вы перестали слышать
его. Вот эти шумы и глаза ... Mon Dieu! Я никогда не перестану видеть эти
глаза в темноте, -- глаза, которые видишь, или которые не видишь, но
чувствуешь; ах, это самое ужасное...
Все с минуту молчали, и тогда заговорила Джэн Портер:
-- И он там! -- она сказала это стихнувшим от ужаса голосом. -- Эти
сверкающие глаза будут ночью глядеть на него и на вашего товарища,
лейтенанта д'Арно. Неужели вы можете бросить их, джентльмены, не оказав им,
по крайней мере, пассивную помощь, задержавшись с крейсером еще на несколько
дней?
-- Погоди, дитя, погоди, -- сказал профессор Портер. -- Капитан Дюфрен
согласен остаться, а я со своей стороны тоже согласен, вполне согласен, как
всегда, когда дело шло о подчинении вашим детским причудам.
-- Мы могли бы использовать завтрашний день для перевозки сундука с
кладом, -- сказал м-р Филандер.
-- Совершенно верно, совершенно верно, м-р Филандер; я почти что забыл
о кладе! -- воскликнул профессор Портер. Быть может, капитан Дюфрен одолжит
нам в помощь несколько матросов и одного пленного с "Арроу", который укажет
местонахождение сундука.
-- Конечно, дорогой профессор, мы все к вашим услугам, -- ответил
капитан.
Итак, было условлено, что на следующее утро лейтенант Шарпантье возьмет
взвод из десяти человек и одного из бунтовщиков с "Арроу" в качестве
проводника и они откопают клад, а крейсер простоит еще целую неделю в
маленькой бухте. По окончании этого срока можно будет считать, что д'Арно
действительно мертв, а лесной человек не хочет вернуться, пока они еще
остаются здесь, и тогда оба судна уйдут со всей экспедицией.
Профессор Портер не сопровождал кладоискателей на следующее утро, но,
увидев, что они возвращаются около полудня с пустыми руками, поспешно
бросился им навстречу. Его обычная рассеянная озабоченность совершенно
исчезла и сменилась нервностью и возбуждением.
-- Где клад? -- крикнул он Клейтону еще с расстояния ста футов.
Клейтон покачал головой.
-- Пропал, -- сказал он, подойдя ближе.
-- Пропал? Этого быть не может. Кто мог взять его? -- воскликнул
профессор Портер.
-- Одному богу известно, профессор, -- ответил Клейтон. -- Мы могли бы
подумать, что проводник наш солгал относительно его местонахождения, но
изумление и ужас его при виде исчезновения сундука из-под тела убитого
Снайпса были слишком неподдельны, чтобы быть притворными. И кроме того, под
телом действительно было что-то зарыто, потому что под ним имелась яма,
закиданная рыхлой землей.
-- Но кто же мог взять клад? -- повторил профессор.
-- Подозрение могло бы, конечно, пасть на матросов с крейсера, --
сказал лейтенант Шарпантье. -- Но младший лейтенант Жавье уверяет, что никто
из команды не имел отпуска на берег и что никто из них с тех пор, как мы
встали на якорь, не был на берегу иначе, как под начальством офицера. Я и не
предполагал, чтобы вы стали подозревать наших матросов, но очень рад, что
фактически доказана полная несостоятельность такого подозрения, -- закончил
он.
-- Мне никогда и в голову не приходила мысль подозревать людей, которым
мы стольким обязаны, -- любезно возразил профессор Портер. -- Я скорей готов
был бы подозревать дорогого моего Клейтона, или м-ра Филандера.
Французы улыбнулись -- как офицеры, так и матросы. Было ясно, что эти
слова облегчили им душу.
-- Сокровище пропало уже некоторое время тому назад, -- продолжал
Клейтон. -- Когда мы вынули труп, то он развалился, а это указывает, что
тот, кто взял клад, сделал это еще тогда, когда труп был свежий, потому что,
когда мы отрыли его, он был целый.
-- Похитителей должно было быть порядочно, -- сказала подошедшая к ним
Джэн Портер. -- Вы помните, что потребовалось четыре человека для
перенесения сундука.
-- Клянусь Юпитером, -- крикнул Клейтон, -- это верно! Сделали это,
должно быть, чернокожие. Вероятно кто-нибудь из них видел, как матросы
зарывали сундук, после чего немедленно вернулся с помощниками, и они унесли
сундук.
-- Всякие такие соображения ни к чему не ведут, -- печально сказал
профессор Портер. -- Сундук пропал. Мы его никогда больше не увидим, как не
увидим и клада, бывшего в нем.
Одна только Джэн Портер понимала, что эта утрата означала для ее отца,
но никто не знал, что она означала для нее.
Шесть дней спустя, капитан Дюфрен объявил, что выход в море назначен на
следующее утро.
Джэн Портер стала бы еще просить о дальнейшей отсрочке, если бы сама не
начинала думать, что ее лесной возлюбленный не вернется.
Вопреки самой себе, ее стали мучать сомнения и страхи. Разумность
доводов этих беспристрастных французских офицеров помимо ее воли,
действовала на ее убеждение.
Что он каннибал, -- этому она никак не могла поверить;
но в конце концов ей стало казаться возможным, что он -- приемный член
какого-нибудь племени дикарей. Мысли, что он мог умереть, она не допускала;
было невозможно представить себе, чтобы то совершенное тело, полное
торжествующей жизни, могло перестать существовать.
Допустив такие мысли, Джэн Портер невольно постепенно стала подпадать
под власть других.
Если он принадлежит к племени дикарей, он, должно быть, имеет
жену-дикарку, быть может -- целую дюжину жен и диких полукровных детей.
Девушка содрогнулась, и когда ей сообщили, что крейсер на утро уходит, она
была почти рада. Тем не менее, именно она подала мысль, чтобы в хижине были
оставлены оружие, патроны, припасы и много различных предметов, якобы для
неуловимой личности, которая подписалась Тарзаном из племени обезьян, и для
д'Арно, если он еще жив и доберется до хижины. В действительности же она
надеялась, что эти вещи достанутся ее лесному богу, даже если бы он оказался
простым смертным.
И в последнюю минуту она оставила ему еще весточку, передать которую
поручила Тарзану.
Джэн последняя покинула хижину, вернувшись туда под каким-то пустым
предлогом после того, как все остальные направились к шлюпке.
Она стала на колени у постели, в которой провела столько ночей,
вознесла к небу молитву за благополучие своего первобытного человека и,
крепко прижав к губам его медальон, шепнула:
-- Я люблю тебя и верю в тебя! Но если бы даже и не верила, я все же
любила бы. Пусть бог сжалится над моей душой за это признание! Если бы ты
вернулся ко мне, не было бы другого исхода, и ушла бы за тобой, навсегда
ушла в джунгли.
XXV
НА КРАЮ СВЕТА
Когда д'Арно выстрелил, дверь распахнулась настежь, и какая-то
человеческая фигура грохнулась ничком, растянувшись во весь рост, на пол
хижины.
Француз, охваченный паникой, только-что собрался вторично выстрелить в
лежащего, как вдруг он увидел, что это белый. Еще одно мгновение -- и д'Арно
понял: он застрелил своего друга, своего защитника, Тарзана из племени
обезьян!
С мучительным криком отчаянья бросился д'Арно к обезьяне-человеку. Став
на колени, он поднял черноволосую голову и прижал ее к своей груди, кромко
называя Тарзана по имени. Ответа не было. Тогда д'Арно приложил ухо к его
сердцу. С радостью услышал он, что сердце работает равномерно и стойко. Он
заботливо поднял Тарзана и уложил его на койку, а затем, торопливо заперев и
заложив дверь, он зажег одну из ламп и осмотрел рану. Пуля слегка лишь
задела Тарзана по голове. Рана была поверхностная, хотя и безобразная на
вид, но не было признаков перелома черепа.
Д'Арно облегченно вздохнул и стал смывать кровь с лица своего друга.
Вскоре холодная вода привела его в чувство и, открыв глаза, он с
изумлением взглянул на д'Арно.
Последний перевязал рану кусочками полотна и, увидев, что Тарзан пришел
в себя, написал записку, которую и передал обезьяне-человеку. В этом
послании д'Арно объяснял ужасную ошибку, которую он сделал, и говорил, как
он счастлив, что рана оказалась не столь серьезной.
Тарзан, прочитав написанное, сел на край койки и рассмеялся.
-- Это ничего, -- сказал он по-французски. Потом, так как запас его
слов истощился, он написал:
-- Вы бы видели, что Болгани сделал со мной, а также Керчак и Теркоз,
прежде чем я убил их, -- тогда бы вы не смеялись над такой маленькой
царапиной.
Д'Арно передал Тарзану оба письма, оставленные на его имя.
Тарзан прочел первое с выражением печали на лице. Второе он долго
переворачивал на все стороны, не зная, как его открыть. Тарзан никогда не
видал до тех пор заклеенного письма.
Д'Арно наблюдал за ним и понял: его привел в замешательство конверт.
Казалось так странно, чтобы для взрослого белого человека конверт был
загадкой! Д'Арно вскрыл его и передал письмо Тарзану.
Усевшись на походный стул, обезьяна-человек разложил перед собой
исписанные листы и прочел:
Тарзану, из племени обезьян. Прежде, чем я уеду, позвольте мне
присоединить мою благодарность к благодарности м-ра Клейтона за данное вами
любезно разрешение пользоваться вашей хижиной,
Мы очень сожалеем о том, что вы так и не пришли познакомиться с нами.
Мы были бы так рады посидеть и поблагодарить нашего хозяина!
Есть еще другой, которого я тоже хотела бы поблагодарить, но он не
вернулся, хотя я не могу поверить, что он умер.
Его имени я не знаю. Он -- большой, белый гигант, носивший брильянтовый
медальон на груди. Если вы знаете его и можете говорить на его языке,
передайте ему мою благодарность и скажите, что я семь дней ждала его
возвращения. Скажите ему также, что я живу в Америке, в городе Балтимора.
Там он всегда будет для меня желанным гостем, если пожелает навестить меня.
Я нашла записку, которую вы мне написали. Она лежала между листьями над
деревом около хижины. Не знаю, как вы, никогда не говорящий со мною, сумели
полюбить меня? И я очень огорчена, если это правда, потому что я свое сердце
отдала другому.
Но знайте, что я всегда останусь вашим другом.
Джэн Портер
Тарзан почти целый час сидел, устремив взгляд на пол. Из писем ему
стало очевидно, что они не знали, что он и Тарзан-- один и тот же человек.
-- "Я отдала мое сердце другому" -- повторял он снова и снова про себя.
Значит, она не любит его! Как могла она притворяться, что любит, и
вознести его на такую высоту надежды только для того, чтобы сбросить в
бездну отчаяния?
Быть может, ее поцелуи были только знаком дружбы? Что может знать он,
он, который ничего не знает о человеческих обычаях?
Неожиданно он встал и, пожелав д'Арно доброй ночи, как тот научил его,
бросился на постель из папоротников, на которой спала Джэн Портер.
Д'Арно потушил лампу и тоже лег.
Целую неделю они почти только и делали, что отдыхали и д'Арно учил
Тарзана французскому языку. К концу недели они уже могли кое-как
объясняться.
Раз, поздно вечером, когда они сидели в хижине, собираясь ложиться
спать, Тарзан бросился к д'Арно.
-- Где Америка? -- спросил он. Д'Арно показал на северо-запад.
-- Во многих тысячах миль за океаном. Для чего вам это?
-- Я собираюсь туда. Д'Арно покачал головой.
-- Это невозможно, друг мой, -- сказал он.
Тарзан встал и, подойдя к одному из шкафов, вернулся с основательно
зачитанной географией в руках. Раскрыв карту всего мира, он сказал:
-- Я никогда не мог хорошенько понять всего этого; объясните,
пожалуйста!
Д'Арно исполнил его просьбу, сказав, что синяя краска означает всю воду
на земле, а пятна других цветов -- континенты и острова. Тарзан попросил
указать место, где они теперь находятся.
Д'Арно это сделал.
-- Теперь укажите, где Америка,-- сказал Тарзан. И когда д'Арно
дотронулся пальцем до Северной Америки, Тарзан улыбнулся и, положив на
страницу ладонь, измерил ею Атлантический океан, лежащий между обоими
материками.
-- Вы видите, это не далеко; моя рука шире! Д'Арно рассмеялся. Как бы
заставить понять этого человека?
Он взял карандаш и сделал крошечную точку на берегу Африки.
-- Этот маленький знак на карте, -- сказал он, -- во много раз больше,
чем ваша хижина на земле. Видите вы теперь, как это далеко?
Тарзан задумался.
-- Живут ли белые люди в Африке? -- спросил он.
-- Живут.
-- Где живут самые близкие?
Д'Арно указал на карте точку к северу от них.
-- Так близко? -- с удивлением спросил Тарзан.
-- Да, -- ответил д'Арно,-- но это совсем не близко.
-- А у них есть большие суда для переезда через океан?
-- Есть.
-- Мы пойдем туда завтра, -- заявил Тарзан. Д'Арно улыбнулся и покачал
головой.
-- Это слишком далеко! Мы умрем много раньше, чем доберемся туда.
-- Вы хотите остаться здесь навсегда? -- спросил Тарзан.
-- О, нет, -- ответил д'Арно.
-- Ну, тогда мы завтра двинемся с места. Здесь мне больше не нравится.
Я готов скорее умереть, чем оставаться здесь.
-- Хорошо, -- ответил д'Арно, пожав плечами. -- Не знаю, друг мой, но и
я тоже скажу, что предпочел бы умереть, чем жить здесь. Если вы уйдете, и я
уйду с вами.
-- Значит, решено, -- сказал Тарзан. -- Завтра я отправлюсь в Америку.
-- Как же вы поедете в Америку без денег? -- спросил д'Арно.
-- Что такое деньги? -- удивился Тарзан. Потребовалось немало времени,
чтобы он хоть смутно понял.
-- Как люди добывают деньги? -- спросил он, наконец.
-- Они их зарабатывают.
-- Отлично. Я заработаю.
-- Нет, друг мой, -- возразил д'Арно. -- О деньгах вы не должны
беспокоиться и вам не нужно будет зарабатывать. У меня их достаточно для
двух, достаточно для двадцати, -- гораздо больше денег у меня, чем это
полезно для одного человека. И вы будете иметь все, что пожелаете, если мы
когда-нибудь доберемся до цивилизации.
Итак, на следующее утро они двинулись в путь вдоль берега. Каждый нес
ружье и патроны, а также постель и немного провизии и кухонных
принадлежностей.
Последние показались Тарзану совершенно бесполезным бременем, и он
выбросил свои.
-- Но вы должны научиться есть вареную пищу, мой друг, -- усовещевал
его д'Арно. -- Ни один цивилизованный человек не ест мясо сырым!
-- Хватит у меня времени научиться, когда я доберусь до цивилизации.
Мне эти вещи не нравятся; они только портят вкус хорошего мяса.
Целый месяц шли они к северу, иногда находя себе пищу в изобилии, а
иногда голодая по нескольку дней.
Они не встречали и признаков туземцев, а дикие звери их не беспокоили.
В общем их путешествие было необыкновенно удачно.
Тарзан закидывал товарища вопросами и его познания быстро
увеличивались. Д'Арно учил его тонкостям цивилизации, даже употреблению ножа
и вилки. Но иногда Тарзан с отвращением бросал их, и схватив пищу сильными,
загорелыми руками, рвал ее коренными зубами, как дикий зверь.
Тогда д'Арно сердился и говорил:
-- Вы не должны есть, как скот, Тарзан, когда я так стараюсь сделать из
вас джентльмена. Mon Dieu! Джентльмены не делают этого -- это просто ужасно!
Тарзан улыбался смущенно и снова брался за вилку и нож, но в душе он их
ненавидел.
По дороге он рассказал д'Арно о большом сундуке, о том, как матросы
зарыли его, и о том, как он его отрыл, перенес на сборное место обезьян и
там зарыл снова.
Должно быть это сундук с кладом профессора Портера,-- сообразил д'Арно.
-- Это очень, очень не хорошо, но, конечно, вы не знали!
Тарзан тут только вспомнил и понял письмо, написанное Джэн Портер ее
приятельнице, украденное им у нее в первый же день, когда пришельцы
устроились в его хижине. Теперь он знал, что это было в сундуке и что он
значил для Джэн Портер!
-- Завтра мы вернемся назад за сундуком, -- объявил он, обращаясь к
д'Арно.
-- Назад? -- воскликнул д'Арно. -- Но дорогой мой, мы теперь уже три
недели в пути; нам придется употребить еще три недели для обратного
путешествия за кладом. И затем, при огромном весе сундука, нести который
потребовались четыре матроса, месяцы пройдут раньше, чем мы опять дойдем до
этого места.
-- Но это нужно, друг мой, -- настаивал Тарзан. -- Идите дальше к
цивилизации, а я вернусь за кладом. Один я смогу идти куда скорее.
-- У меня есть план получше, Тарзан! -- воскликнул д'Арно. -- Мы вместе
дойдем до ближайшего поселения. Там мы наймем гребное судно и вернемся за
сокровищем морем вдоль берега, таким образом доставка его будет гораздо
легче. Это и быстрее и безопаснее и не заставит нас разлучаться. Что вы
думаете о моем плане, Тарзан?
-- Идет! -- сказал Тарзан. -- Сокровище окажется на месте, когда бы мы
ни явились за ним; и хотя я мог бы сходить туда теперь и нагнать вас через
месяц или два, но буду более спокоен за вас, зная, что вы не один в дороге.
Когда я вижу, до чего вы беспомощны д'Арно, я часто удивляюсь, как
человеческий род мог избежать уничтожения за все те века, о которых вы мне
говорили. Одна Сабор могла бы истребить тысячи таких, как вы.
Д'Арно засмеялся:
-- Вы будете более высокого мнения о своем роде, когда увидите его
армии и флоты, огромные города и могучие механические приспособления. Тогда
вы поймете, что ум, а не мускулы, ставит человеческое существо выше могучих
зверей ваших джунглей. Одинокий и безоружный человек, конечно, не равен по
силе крупному зверю; но если десять человек соберутся, они соединят свой ум
и свои мускулы против диких врагов, в то время как звери, неспособные
рассуждать, никогда не задумаются о союзе против людей. Если бы было иначе,
Тарзан, сколько прожили бы вы в диком лесу?
-- Вы правы, д'Арно, -- ответил Тарзан. -- Если бы Керчак пришел на
помощь Тублату в ночь Дум-Дума, мне был бы конец. Но Керчак не сумел
воспользоваться таким подходящим для него случаем! Даже Кала, моя мать, не
могла строить планов вперед. Она просто ела, сколько ей было нужно и когда
она хотела есть. Даже находя пищу в изобилии в такие времена, когда мы
голодали, она никогда не собирала запасов. Помню, она считала большой
глупостью с моей стороны обременять себя излишней пищей во время переходов,
хотя бывала очень рада есть вместе со мной, когда случайно на пути у нас не
встречалось продовольствия.
-- Значит, вы знали вашу мать, Тарзан? -- спросил с удивлением д'Арно.
-- Знал. Она была большая, красивая обезьяна, больше меня ростом и
весила вдвое по сравнению со мной.
-- А ваш отец? -- спросил д'Арно.
-- Его я не знал. Кала говорила, что он был белая обезьяна и
безволосый, как я. Теперь знаю, что должно быть он был белым человеком.
Д'Арно долго и пристально рассматривал своего спутника.
-- Тарзан, -- сказал он наконец, -- невозможно, чтобы обезьяна Кала
была вашей матерью. Если бы это было так, вы унаследовали бы хоть
какие-нибудь особенности обезьян. А у вас их совсем нет. Вы -- чистокровный
человек и, вероятно, сын высококультурных родителей. Неужели у вас нет хотя
бы слабых указаний на ваше прошлое?
-- Нет никаких, -- ответил Тарзан.
-- Никаких записок в хижине, которые могли бы пролить какой-либо свет
на жизнь ее прежних обитателей?
-- Я прочел все, что было в хижине, за исключением одной книжки,
которая, как я знаю теперь, была написана не по-английски, а на каком-то
другом языке. Может быть, вы сумеете прочесть ее.
Тарзан вытащил со дна своего колчана маленькую черную книжку и подал ее
своему спутнику.
Д'Арно взглянул на заглавный лист.
-- Это дневник Джона Клейтона, лорда Грейстока, английского дворянина,
и он написан по-французски, -- сказал он, и тут же принялся читать
написанный свыше двадцати лет тому назад дневник, в котором передавались
подробности истории, уже нам известной -- истории приключений, лишений и
горестей Джона Клейтона и его жены Элис со дня их отъезда из Англии.
Оканчивался дневник за час до того, как Клейтон был сражен насмерть
Керчаком.
Д'Арно читал громко. По временам его голос срывался и он был вынужден
остановиться. Какая страшная безнадежность сквозила между строками!
По временам он взглядывал на Тарзана. Но обезьяна-человек сидел на
корточках неподвижный, как каменный идол.
Только когда началось упоминание о малютке, тон дневника изменился и
исчезла нота отчаяния, вкравшаяся в дневник после первых двух месяцев
пребывания на берегу. Теперь тон дневника был окрашен каким-то подавляющим
счастьем, производимым еще более грустное впечатление, чем все остальное.
В одной из записей звучал почти бодрый дух:
Сегодня моему мальчику исполнилось шесть месяцев. Он сидит на коленях
Элис у стола, за которым я пишу; это счастливый, здоровый, прекрасный
ребенок.
Так или иначе, даже против всякой правдоподобности, мне представляется,
что я вижу его взрослым, занявшим в свете положение отца, и этот второй Джон
Клейтон покрывает новою славой род Грейстоков.
И вот, как будто для того, чтобы придать моему пророчеству вес своей
подписью, он схватил мое перо в пухленький кулачок и поставил на странице
печать своих крошечных пальчиков, перепачканных в чернилах.
И тут же, на поле страницы, были видны слабые и наполовину замазанные
оттиски четырех крошечных пальчиков и внешняя часть большого пальца.
Когда д'Арно кончил читать, оба человека просидели несколько минут
молча.
-- Скажите, Тарзан, о чем вы думаете? -- спросил д'Арно. -- Разве эта
маленькая книжечка не раскрыла перед вами тайну вашего происхождения? Да
ведь вы же лорд Грейсток!
Голова Тарзана поникла.
-- В книжке все время говорят об одном ребенке, -- ответил он. --
Маленький скелетик его лежал в колыбели, где он умер, плача о пище. Он лежал
там с первого дня, как я вошел в хижину, и до того дня, когда экспедиция
профессора Портера похоронила его рядом с его отцом и матерью, у стены
хижины. Это-то и был ребенок, упоминаемый в книжечке, и тайна моего
происхождения еще темнее, чем была прежде, потому что последнее время я сам
много думал о возможности, что эта хижина была местом моего рождения. Я
думаю, что Кала говорила правду, -- грустно заключил Тарзан.
Д'Арно покачал головой. Он не был убежден, и в уме его зародилось
решение доказать правильность своей теории, потому что он нашел ключ,
который мог открыть тайну.
Неделю спустя путники неожиданно вышли из леса на поляну.
В глубине высилось несколько зданий, обнесенных крепким частоколом.
Между ними и оградой расстилалось возделанное поле, на котором работало
множество негров.
Оба остановились на опушке джунглей. Тарзан уже готов был спустить
отравленную стрелу со своего лука, но д'Арно ухватил его за руку.
-- Что вы делаете, Тарзан? -- крикнул он.
-- Они будут пытаться убить нас, если увидят, -- ответил Тарзан. -- Я
предпочитаю быть сам убийцей.
-- Но, может быть, они нам друзья, -- возразил д'Арно.
-- Это черные люди, -- было единственным ответом Тарзана. И он снова
натянул тетиву.
-- Вы не должны этого делать, Тарзан! -- крикнул д'Арно-- Белые люди не
убивают зря. Mon Шеи, сколько вам еще осталось учиться! Я жалею того буяна,
который рассердит вас, мой дикий друг, когда я привезу вас в Париж. У меня
будет дела полон рот, чтобы уберечь вас от гильотины.
Тарзан улыбнулся и опустил лук.
-- Я не понимаю, почему я должен убивать чернокожих в джунглях и не
могу убивать их здесь? Ну, а если лев Нума прыгнул бы здесь на нас, я,
видно, должен был бы сказать ему: "С добрым утром, мосье Нума, как поживает
мадам Нума?"
-- Подождите, пока чернокожие на нас бросятся, -- возразил д'Арно, --
тогда стреляйте. Но пока люди не докажут, что они ваши враги -- не следует
предполагать этого.
-- Пойдемте, -- сказал Тарзан, пойдемте и представимся им, чтобы они
сами убили нас! -- И он прямо пошел поперек поля, высоко подняв голову, и
тропическое солнце обливало своими лучами его гладкую, смуглую кожу.
Позади него шел д'Арно, одетый в платье, брошенное Клейтоном в хижине
после того, как французские офицеры с крейсера снабдили его более приличной
одеждой.
Но вот, один из чернокожих поднял глаза, увидел Тарзана, вернулся и с
криком бросился к частоколу.
В один миг воздух наполнился криками ужаса убегавших работников, но
прежде, чем они добежали до палисада, белый человек появился из-за ограды с
ружьем в руках, желая узнать причину волнения.
То, что он увидел перед собой, заставило его взять ружье на прицел, и
Тарзан, из племени обезьян, вторично попробовал бы свинца, если бы д'Арно не
крикнул громко человеку с наведенным ружьем:
-- Не стреляйте! Мы друзья!
-- Ни с места, в таком случае! -- послышался ответ.
-- Стойте, Тарзан! -- крикнул д'Арно. -- Они думают, что мы враги.
Тарзан приостановился, а затем он и д'Арно стали медленно подходить к
белому человеку у ворот... Последний рассматривал их с изумлением,
граничащим с растерянностью.
-- Что вы за люди? -- спросил он по-французски.
-- Белые люди, -- ответил д'Арно. -- Мы долго скитались по джунглям.
Тогда человек опустил ружье и подошел к ним с протянутой рукой.
-- Я отец Константин из здешней французской миссии, -- сказал он, -- и
рад приветствовать вас.
-- Вот это мосье Тарзан, отец Константин, -- ответил д'Ар-но, указывая
на обезьну-человека; и когда священник протянул руку Тарзану, д'Арно
добавил: -- А я, -- Поль д'Арно, из французского флота.
Отец Константин пожал руку, которую Тарзан протянул ему в подражание
его жесту, и окинул быстрым и проницательным взором его великолепное
сложение и прекрасное лицо.
Тарзан, обезьяний приемыш, пришел на первый передовой пост цивилизации.
Они пробыли здесь с неделю, и обезьяна-человек, до крайности
наблюдательный, многому научился из обычаев людей. А в это время черные
женщины шили для него и для д'Арно белые парусиновые костюмы, чтобы они
могли продолжать свое путешествие в более пристойном виде.
XXVI
НА ВЫСОТЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ
Месяц спустя они добрались до маленькой группы строений на устье
широкой реки. Глазам Тарзана представилось большое количество судов, и снова
присутствие множества людей исполнило его робостью дикого лесного существа.
Мало-помалу он привык к непонятным шумам и странным обычаям
цивилизованного поселка, и никто не мог бы подумать, что этот красивый
француз в безупречном белом костюме, смеявшийся и болтающий с самыми
веселыми из них, еще два месяца тому назад мчался нагишом через листву
первобытных деревьев, нападая на неосмотрительную жертву и пожирая ее
сырьем!
С ножом и вилкой, которые он так презрительно отбросил месяц тому
назад, Тарзан обращался теперь столь же изысканно, как и сам д'Арно.
Он был необычайно способным учеником, и молодой француз упорно работал
над быстрым превращением Тарзана, приемыша обезьян, в совершенного
джентльмена в отношении манер и речи.
-- Бог создал вас джентльменом в душе, мой друг, -- сказал д'Арно, --
но нужно, чтобы это проявилось и во внешности вашей.
Как только они добрались до маленького порта, д'Арно известил по
телеграфу свое правительство о том, что он невредим, и просил о трехмесячном
отпуске, который и был ему дан.
Он протелеграфировал также и своим банкирам о высылке денег. Но обоих
друзей сердило вынужденное бездействие в продолжение целого месяца,
происходившее от невозможности раньше зафрахтовать судно для возвращения
Тарзана за кладом.
Во время их пребывания в прибрежном городе, личность мосье Тарзана
сделалась предметом удивления и белых и черных из-за нескольких
происшествий, казавшихся ему самому вздорными пустяками.
Однажды огромный негр, допившийся до белой горячки, терроризировал весь
город, пока не забрел на свое горе на веранду гостиницы, где, небрежно
облокотившись, сидел черноволосый французский гигант.
Негр поднялся, размахивая ножом, по широким ступеням и набросился на
компанию из четырех мужчин, которые, сидя за столиком, прихлебывали
неизбежный абсент.
Все четверо убежали со всех ног с испуганными криками, и тогда негр
заметил Тарзана. Он с ревом набросился на обезьяну-человека, и сотни глаз
устремились на Тарзана, чтобы быть свидетелями, как гигантский негр зарежет
бедного француза.
Тарзан встретил нападение с вызывающей улыбкой, которою радость
сражения всегда украшала его уста.
Когда негр на него бросился, стальные мускулы схватили черную кисть
руки с занесенным ножом. Одно быстрое усилие -- и рука осталась висеть с
переломленными костями.
От боли и изумления чернокожий мгновенно отрезвел, и когда Тарзан
спокойно опустился в свое кресло, негр с пронзительным воплем кинулся со
всех ног к своему родному поселку.
В другой раз Тарзан и д'Арно сидели за обедом с несколькими другими
белыми. Речь зашла о львах и об охоте за львами.
Мнения разделились насчет храбрости царя зверей; некоторые утверждали,
что лев -- отъявленный трус, но все соглашались, что когда ночью около
лагеря раздается рев монарха джунглей, то они испытывают чувство
безопасности, только хватаясь за скорострельные ружья.
Д'Арно и Тарзан заранее условились, что прошлое Тарзана должно
сохраняться в тайне, и кроме французского офицера никто не знал о близком
знакомстве Тарзана с лесными зверями.
-- Мосье Тарзан еще не высказал своего мнения, -- промолвил один из
собеседников. -- Человек с такими данными, как у него, и который провел, как
я слышал, некоторое время в Африке, непременно должен был так или иначе
столкнуться со львами, не так ли?
-- Да, -- сухо ответил Тарзан. -- Столкнулся настолько, чтобы знать,
что каждый из вас прав в своих суждениях о львах, которые вам повстречались;
но с таким же успехом можно судить и о чернокожих по тому негру, который
взбесился здесь на прошлой неделе, или решить сплеча, что все белые --
трусы, встретив одного трусливого европейца. Среди низших пород,
джентльмены, столько же индивидуальностей, сколько и среди нас самих.
Сегодня вы можете натолкнуться на льва с более чем робким нравом, -- он
убежит от вас. Завтра вы нарветесь на его дядю, или даже на его
братца-близнеца, и друзья ваши будут удивляться, почему вы не возвращаетесь
из джунглей. Лично же я всегда заранее предполагаю, что лев свиреп, и всегда
держусь настороже.
-- Охота представляла бы немного удовольствия, -- возразил первый
говоривший, -- если бы охотник боялся дичи, за которой охотился!
Д'Арно улыбнулся: Тарзан боится!
-- Я не вполне разумею, что вы хотите сказать словом страх, -- заявил
Тарзан: -- Как и львы, страх тоже различен у различных людей. Но для меня
единственное удовольствие охоты заключается в сознании, что дичь моя
настолько же опасна для меня, насколько я сам опасен для нее. Если бы я
отправился на охоту за львами с двумя скорострельными ружьями, с
носильщиком, и двадцатью загонщиками, мне думалось бы, что у льва слишком
мало шансов, и мое удовольствие в охоте уменьшилось бы пропорционально
увеличению моей безопасности.
-- В таком случае остается предположить, что мосье Тарзан предпочел бы
отправиться на охоту за львами нагишом и вооруженный одним лишь ножом? --
рассмеялся говоривший раньше, добродушно, но с легким оттенком сарказма в
тоне.
-- И с веревкой, -- добавил Тарзан.
Как раз в эту минуту глухое рычание льва донеслось из далеких джунглей,
словно бросая вызов смельчаку, который решился бы выйти с ним на бой?
-- Вот вам удобный случай, мосье Тарзан, -- посмеялся француз.
-- Я не голоден, -- просто ответил Тарзан.
Все рассмеялись, за исключением д'Арно. Он один знал, насколько логична
и серьезна эта причина в устах обезьяны-человека.
-- Признайтесь, вы боялись бы, как побоялся бы каждый из нас, пойти
сейчас в джунгли нагишом, вооруженный только ножом и веревкой, -- сказал
шутник.
-- Нет, -- ответил ему Тарзан. -- Но глупец тот, кто совершает поступок
без всякого основания.
-- Пять тысяч франков -- вот вам и основание, -- сказал другой француз.
-- Бьюсь об заклад на эту сумму, что вы не сможете принести из джунглей льва
при соблюдении упомянутых вами условий: нагишом и вооруженный ножом и
веревкой.
Тарзан взглянул на д'Арно и утвердительно кивнул головой.
-- Ставьте десять тысяч,-- предложил д'Арно.
-- Хорошо, -- ответил тот. Тарзан встал.
-- Мне придется оставить свою одежду на краю селения, чтобы не
прогуляться нагишом по улицам, если я не вернусь до рассвета.
-- Неужели вы пойдете сейчас? -- воскликнул бившийся об заклад. -- Ведь
темно?
-- Почему же нет? -- спросил Тарзан. -- Нума бродит по ночам, будет
легче найти его.
-- Нет, -- заявил тот. -- Я не хочу иметь вашу кровь на совести.
Достаточно риска, если вы пойдете днем.
-- Я пойду сейчас! -- возразил Тарзан и отправился к себе в комнату за
ножом и веревкой.
Все остальные проводили его до края джунглей, где он оставил свою
одежду в маленьком амбаре.
Но когда он собрался вступить в темноту низких зарослей, они все
пытались отговорить его, и тот, кто бился об заклад, больше всех настаивал
на том, чтобы он отказался от безумной затеи.
-- Я буду считать, что вы выиграли,-- сказал он,-- и десять тысяч
франков ваши, если только вы откажетесь от этого сумасшедшего предприятия,
которое обязательно кончится вашей гибелью.
Тарзан только засмеялся, и через мгновение джунгли поглотили его.
Сопровождавшие его постояли молча несколько минут и затем медленно
пошли назад, на веранду отеля.
Не успел Тарзан войти в джунгли, как он взобрался на деревья и с
чувством ликующей свободы помчался по лесным ветвям.
Вот это -- жизнь! Ах, как он ее любит! Цивилизация не имеет ничего
подобного в своем узком и ограниченном кругу, сдавленном со всех сторон
всевозможными условностями и границами. Даже одежда была помехой и
неудобством.
Наконец он свободен! Он не понимал до того, каким пленником он был все
это время!
Как легко было бы вернуться назад к берегу и двинуться на юг к своим
джунглям и к хижине у бухты!
Он издали почуял запах Нумы потому, что шел против ветра. И вот его
острый слух уловил знакомый звук мягких лап и трение огромного, покрытого
мехом, тела о низкий кустарник.
Тарзан спокойно перепрыгивал по веткам над ничего не подозревавшим
зверем и молча выслеживал его, пока не добрался до небольшого клочка,
освещенного лунным светом.
Тогда быстрая петля обвила и сдавила бурое горло, и подобно тому, как
он это сотни раз делал в былые времена, Тарзан прикрепил конец веревки на
крепком суку и, пока зверь боролся за свободу и рвал когтями воздух, Тарзан
спрыгнул на землю позади него и, вскочив на его большую спину, вонзил раз
десять длинное узкое лезвие в свирепое сердце льва.
И тогда, поставив ногу на труп Нумы, он громко издал ужасный победный
крик своего дикого племени.
С минуту Тарзан стоял в нерешительности под наплывом противоречивых
душевных стремлений: верность к д'Арно боролась в нем с порывом к свободе
родных джунглей. Наконец, воспоминание о прекрасном лице и горячих губах,
крепко прижатых к его губам, победило обворожительную картину прошлого,
которую он нарисовал себе. Обезьяна-человек вскинул себе на плечи неостывшую
еще тушу и опять прыгнул на деревья.
Люди на веранде сидели почти молча в продолжение часа.
Они безуспешно пытались говорить на разные темы, но неотвязная мысль,
которая мучила каждого из них, заставляла их уклоняться от разговора.
-- Боже мой! -- произнес, наконец, бившийся об заклад. -- Я больше не
могу терпеть. Пойду в джун