в котором ехал, и исчез в высокой траве, мгновенно поглотившей его. Реакция на опасность была инстинктивной и не зависела от воли Оброски. Когда он бежал вперед не разбирая дороги, то напоминал обезумевшее животное. Но не успел Оброски пробежать и нескольких ярдов, как лицом к лицу столкнулся с огромным чернокожим воином. Ситуация сложилась критическая, но в то же время и парадоксальная. Негр был удивлен не меньше, чем белый. Вероятно, он подумал, что все белые бросились в атаку, и сильно испугался. Негр хотел было броситься наутек, но противник стоял так близко, что воину ничего не оставалось делать, как напасть на него, громко призывая своих товарищей на помощь. Оброски не мог уклониться от схватки. Он понял, что если будет вести себя пассивно, негр попросту убьет его, а чтобы вернуться к экспедиции, необходимо избавиться от негра. Смерть смотрела в лицо Стенли Оброски. Если до этого опасность представлялась более или менее воображаемой, то сейчас он столкнулся с суровой реальностью. Ужас привел в действие его мозг и сильные мускулы. Он схватил негра и, высоко подняв над головой, с силой бросил его на землю. Оглушенный воин попытался подняться, но Оброски снова схватил его и снова бросил. В этот момент из кустов выскочили несколько чернокожих и накинулись на белого. Вскоре им удалось повалить его на землю. Ослепленный страхом Оброски боролся, как затравленная крыса. Для его могучих мускулов негров было не так уж много. Расшвыряв их в разные стороны, он бросился бежать. Но те, которые вступили в схватку первыми, успели прийти в себя и, опомнившись, вновь набросились на него и сбили с ног. Силы были не равны, и вскоре чернокожие заломили Оброски руки за спину. За всю предыдущую жизнь ему ни разу не доводилось драться. Уравновешенный характер и внушительная фигура избавили его от этих проблем, так как никто не котел искать с ним ссоры, видя его огромный рост и силу. Он никогда не осознавал свою силу полностью, и теперь, когда его мозг был частично парализован страхом, он смог использовать лишь ее незначительную часть. Все, о чем он думал в этот момент, это то, что они связали ему руки, что теперь он бессилен, и что они убьют его. Наконец, чернокожие поставили пленного на ноги. Он не понимал, почему они до сих пор не убили его. Казалось, что негры сами немного напуганы ростом и силой белого. Ведя его в лес, они оживленно переговаривались между собой. До Оброски доносились дикие воинственные крики напавших на сафари и ружейная стрельба, свидетельствующая о том, что его товарищи мужественно защищаются. Совсем рядом просвистело несколько пуль, и один конвоир рухнул на землю. Они завели его в лес, где их догнали другие члены племени. С прибытием каждой новой группы его окружали горланящие дикари, били пленника кулаками, щупали крепкие мускулы, сравнивали его рост со своим. Их налитые кровью глаза излучали злобу, размалеванные лица - ненависть. Даже без знания языка это было понятно. Некоторые пытались уколоть его остриями своих копий и кинжалов, но конвоиры отгоняли их от пленника. Стенли Оброски был так напуган, что двигался автоматически, не выказывая никаких эмоций, но негры решили, что он очень мужественный и хладнокровный человек. Наконец, их догнал рослый воин. Он был весь разрисован, руки и ноги украшали многочисленные браслеты, на щите виднелся замысловатый орнамент, а лук и колчан были декорированы гораздо богаче, чем у остальных воинов. Но не внешний вид, а его воинственный авторитет натолкнул Оброски на мысль, что перед ним - вождь. Выслушав тех, кто пленил белого, он бросил на него пренебрежительный взгляд, затем что-то приказал, и все двинулись дальше. После приказа вождя никто из чернокожих больше не обижал Оброски. Всю вторую половину дня они безостановочно шли вглубь леса. Веревка, которой связали руки Оброски, врезалась в запястье, и это причиняло ему боль. Другая веревка, наброшенная на шею пленника, усугубляла страдания: когда дикарь время от времени дергал за нее, Оброски начинал задыхаться. Ему приходилось несладко, но так как он онемел от страха, из его груди не вырвалось ни единого звука. Возможно, он понимал, что это бесполезно и чем меньше он будет привлекать к себе внимание, тем лучше. О результатах такого поведения, если оно и было осознанным, Оброски не мог даже догадаться, поскольку не знал их языка. А между тем, дикари говорили о смелости белого человека, не показывающего своего страха. Во время долгого пути Оброски не раз мысленно возвращался к участникам экспедиции, которых он бросил. Ему было интересно, как они сражались, и погиб ли кто-нибудь из них. Он знал, что многие открыто презирали его. Что они думают о нем теперь? Маркус, вероятно, заметил, как он бросился бежать при первой же опасности. Оброски вздрогнул, застарелое чувство страха показаться смешным вновь охватило его, но оно было ничтожным перед тем ужасом, который он испытывал сейчас. Бросая быстрые взгляды на лица дикарей, он вспоминал рассказы о зверских пытках, которым они подвергают перед смертью своих пленников. Спереди донеслись крики, и вскоре толпа вывела их на обширную поляну. В центре, за частоколом, виднелась туземная деревня, хижины с коническими крышами, покрытыми соломой. День клонился к вечеру, и Оброски понимал, что со времени его пленения они успели преодолеть приличное расстояние. "Интересно, - подумал Оброски, - удастся ли мне отыскать дорогу обратно к экспедиции, если я убегу отсюда, или меня отпустят сами дикари?" Когда отряд вошел в деревню, со всех сторон начали сбегаться женщины и дети, чтобы посмотреть на пленника. Крик стоял невообразимый. По выражению их лиц можно было догадаться, что они бранятся и проклинают его. Дети бросали в него камни и корчили рожи. Конвоиры отгоняли мучителей и вели его по единственной деревенской улице к стоявшей в отдалении хижине. У входа они остановились и жестами приказали Оброски войти внутрь, однако дверной проем оказался таким узким, что забраться в хижину можно было только на четвереньках, а поскольку руки его были связаны за спиной, он не мог этого сделать. Недолго думая, конвоиры повалили его на землю и затащили внутрь. Здесь они связали ему ноги и оставили лежать на полу. В хижине было темно, но постепенно глаза Оброски привыкли к мраку, и он смог различить окружающие предметы. Ему показалось, что он не один. Напрягая зрение, Оброски различил еще три фигуры, вероятно, мужские. Один человек лежал на полу, двое других сидели, уткнув головы в колени. Он ощутил на себе их взгляды. Оброски стало интересно, что они здесь делают. Или это тоже пленники? Наконец один из них заговорил. - Как бансуто смогли захватить вас, бвана Симба? Это имя дали ему негры из их экспедиции по той роли человека-льва, которую он должен был сыграть в фильме. - Кто вы такой, черт побери? - резко спросил Оброски. - Квамуди, - послышалось в ответ. - Квамуди? Видишь, вас не спасло то, что вы покинули лагерь. Меня взяли в плен около полудня, когда они напали на экспедицию. А как вы сюда попали? - Сегодня рано утром я пошел за своими людьми, чтобы убедить их вернуться... Оброски прекрасно понимал, что Квамуди лжет, но не перебивал его. - Мы наткнулись на группу воинов, - продолжал Квамуди, - которые шли на соединение с основными силами. Много моих людей погибло. Некоторым удалось спастись, других захватили в плен. Но всех пленных, кроме меня и этих двоих, убили, а нас привели сюда. - И что они собираются делать с вами? Почему вас не убили сразу вместе с остальными? - Они не убили тебя, они не убили Квамуди и этих воинов по одной и той же причине - они убьют нас позже. - Зачем? Для чего им убивать нас? - Они нас съедят. - Да? Не хочешь ли ты сказать, что они людоеды? - Не совсем обычные. Бансуто не едят людей постоянно и не всех подряд. Только вождей, только сильных и смелых. Пожирая смелых, они сами становятся смелыми, пожирая сильных - сильными, а, сожрав вождя, они становятся мудрыми. - О, ужас! - воскликнул Оброски. - Но при чем тут я? Я не вождь, к тому же трус, а не храбрец. - Что, бвана? - не расслышал Квамуди. - Ничего. И как ты думаешь, скоро они займутся нами? Квамуди покачал головой. - Возможно, скоро. Их колдун приготовит зелье, поговорит с духами, поговорит с луной. Только потом он скажет, когда. Может, скоро, а, может, не очень. - И все это время они будут держать нас связанными, пока не убьют? Это крайне неудобно. Ты ведь не связан? - Нет, Квамуди тоже связан по рукам и ногам. Вот почему он склонился к своим коленям. - Ты можешь говорить на их языке, Квамуди? - Немного. - Попроси их развязать нас. - Ничего не выйдет, бесполезно. - Слушай, Квамуди! Они ведь хотят съесть нас сильными, так? - Так, бвана. - Отлично. Позови их вождя и объясни ему, что если они будут держать нас связанными, мы ослабнем и потеряем силу. Он достаточно умен, чтобы сообразить это. Он поставил много воинов для нашей охраны, и убежать мы не сможем. Квамуди прекрасно уловил мысль Оброски. - При первой же возможности я скажу ему об этом. Наступила ночь. Сквозь маленькую щель в дверном проеме в хижину проникал свет костров. Женщины оплакивали воинов, погибших в сегодняшней схватке. Другие смеялись и сплетничали. Оброски хотел есть и пить, но ни еды, ни питья им не давали. Воины начали танцевать, празднуя свою победу. Воинственные крики танцующих то затихали, то усиливались, повергая пленников в глубокое уныние. - С людьми, которых собираются съесть, так не поступают, - пробурчал Оброски. - Их нужно откармливать, а не морить голодом. - Бансуто незачем беспокоиться о нашем жире, - ответил Квамуди. - Они съедят наши сердца, ладони, подошвы ног. Они съедят ваши мускулы и мои мозги. - Ну, от твоих мозгов они не сильно поумнеют, - съязвил Оброски, криво усмехаясь. - Я бы не сказал, что между нашими мозгами есть особая разница, - ответил Квамуди, - если они завели нас в одну и ту же дыру. IX. ПРЕДАТЕЛЬСТВО После ужина Орман и Билл Уэст вошли в палатку поваров. - Мы хотим помочь вам мыть посуду, Ронда, - сказал постановщик. - После того, как охрану принял Пат, мы просто-напросто остались не у дел. А Джимми и Шоти пусть займутся чем-нибудь другим. Ронда отрицательно покачала головой. - У вас сегодня был трудный день, а мы всю дорогу сидели в машине. Лучше присядьте, покурите и поболтайте с нами. Это взбодрит нас, а с посудой мы без труда управимся сами, не так ли? - Она повернулась к Джимми, Шоти и Наоми. - Конечно! - хором ответили Шоти и Джимми. Наоми тоже кивнула. - Раньше мне частенько приходилось до полуночи мыть посуду во всяких забегаловках на Мейн-Стрит, так что я могу перемыть эту посуду в одиночку, - Наоми засмеялась и добавила: - Том, сделай так, как просит Ронда: посиди с нами, поговори, расскажи что-нибудь веселенькое. Я совсем пала духом. На мгновение воцарилась неловкая тишина. От удивления все едва не раскрыли рты. Затем Том Орман рассмеялся и хлопнул Наоми по плечу. - Ты чудесная девушка! - воскликнул он. Это была новая Мэдисон, не похожая на прежнюю. - Я не имею ничего против того, чтобы посидеть с вами, - сказал Билл Уэст, - можно и поговорить, но вот быть веселым... Не могу забыть Кларенса, Джеральда и всех остальных. - Бедный Стенли, - добавила Ронда. - Его даже не похоронили по-человечески. - Он этого не заслужил, - буркнул Джимми, служивший в морской пехоте. - Для него вполне достаточно костра людоедов. - Не будь таким жестоким, - возразила Ронда. - Нет ни одного человека, который хотел бы быть трусом. Это нечто такое, что не зависит от людей. Его нужно пожалеть. Джимми скептически улыбнулся. Билл Уэст усмехнулся. - Возможно, мы и пожалели бы Стенли, если бы были без ума от него. Ронда повернулась к Биллу и смерила его холодным взглядом. - У него были свои недостатки, - сказала она, - но я что-то не слышала, чтобы он дурно о ком-нибудь отзывался. - Наверное, потому, что он все время спал, - съязвил Джимми. - Даже не знаю, что я буду делать без него. - В экспедиции нет никого, кто смог бы заменить его, - мрачно резюмировал Орман. - Не хочешь ли ты сказать, что после всего, что с нами случилось, ты все еще думаешь снимать фильм? - воскликнула Наоми. - Мы же за этим сюда и прибыли, - ответил Орман. - Как только выберемся с территории бансуто, сразу же приступим к съемкам. - Но ведь мы потеряли ведущего актера, звукорежиссера и многих других. Кроме того, у нас нет носильщиков и проводников. И ты собираешься снимать картину в подобных обстоятельствах, Том? Да ты просто сошел с ума! - А я еще не встречал хорошего постановщика, который не был бы немного сумасшедшим, - заметил Билл Уэст. Тут в палатке показалась голова Пата О'Грейди. - Шеф здесь? - спросил он. - А, вот ты где. Слушай, Том, Этеви сказал, что старина Хрэниэм готов поставить своих людей в караул с полуночи до шести утра, если мы отдежурим до двенадцати. Он хочет знать, согласны ли мы? Этеви говорит, что сами они справятся лучше, чем с американцами, потому что не понимают их языка. - О'кей! - ответил Орман. - Это очень великодушно с их стороны. Наши парни здорово вымотались, а теперь они смогут выспаться перед утренним маршем. Передай арабам, что мы разбудим их в полночь. Измученные нервными и физическими нагрузками прошедшего дня, те члены экспедиции, которые не стояли в карауле, спали мертвым сном. Для часовых время до полуночи тянулось томительно долго. Чувство ответственности боролось со смертельно-однообразной тишиной джунглей. Лишь изредка она нарушалась ставшими уже привычными звуками. Казалось, даже дикие звери покинули лес. Наконец наступила полночь, и О'Грейди разбудил арабов. Уставшие часовые в темноте пробирались к своим палаткам, и не прошло и пяти минут, как все американцы спали непробудным сном. Даже неожиданная активность арабов не смогла их разбудить, хотя, конечно, сыны пустыни старались производить как можно меньше шума, выполняя непривычную для себя работу. Очень непривычную для тех, чьим долгом была охрана лагеря. Солнце уже светило вовсю, когда первые американцы начали просыпаться, на несколько часов позже, чем обычно. Первым проснулся Гордон З. Маркус. Старики встают гораздо раньше молодых. Он поспешно оделся, потому что заметил дневной свет и тишину в лагере. Еще не покидая палатки, он понял, что здесь что-то не так. Он быстро осмотрелся вокруг. Лагерь казался покинутым. На месте костров тлели угли, не было видно ни одного человека. Маркус побежал к палатке Ормана и О'Грейди и без всяких церемоний ввалился в нее. - Мистер Орман! - закричал он. Орман и О'Грейди, вырванные из глубокого сна возбужденным криком старого актера, отбросили противокомарные сетки и вскочили с кроватей. - В чем дело? - воскликнул Орман. - Арабы! - ответил Маркус. - Они ушли со своими палатками, лошадьми и всем имуществом. Не говоря ни слова, мужчины оделись и выбежали из палатки. Орман быстро осмотрел лагерь. - Прошло уже несколько часов, - сказал он. - Костры давно прогорели. Затем Орман пожал плечами. - Придется дальше идти без них, но это не значит, что мы должны оставаться без завтрака. Где повара? Маркус, разбуди, пожалуйста, девушек и позови Джимми и Шоти. - А я-то решил, что арабы проявили благородство, предложив нести вахту с полуночи до утра, - заметил О'Грейди. - Я должен был сообразить, что за этим что-то кроется, - сказал Орман. - Они обвели меня вокруг пальца. Какой же я дурак! - Вон возвращается Маркус! - воскликнул О'Грейди. - У него возбужденный вид, наверное, что-то случилось! Маркус выглядел действительно обескураженным. Не доходя до них, он крикнул: - Девушки исчезли! Их палатка пуста! Орман бегом бросился к палатке девушек. - Возможно, они уже готовят завтрак, - предположил он. Но и в палатке-кухне никого не было. Все переполошились, лагерь был тщательно обыскан, но никаких следов Наоми Мэдисон и Ронды Терри обнаружить не удалось. Билл Уэст раз за разом обходил территорию лагеря, не желая примириться с утратой. Орман принялся собирать рюкзак, складывая в него одежду и пищу. - Как вы думаете, зачем они похитили их? - спросил Маркус. - Вероятно, ради выкупа, - предположил О'Грейди. - Хотелось бы в это верить, - сказал Орман, - но в Африке и в Азии еще существуют невольничьи рынки, где продают девушек. - Интересно, почему они все перерыли в их палатке, словно ураган пронесся, - продолжал Маркус. - Борьбы там не было, - сказал О'Грейди, - иначе мы услышали бы шум. - Может быть, арабы искали ценности, - высказал предположение Джимми. Билл Уэст некоторое время наблюдал за постановщиком, а затем и сам принялся собирать вещи. Орман заметил это. - Что ты собираешься делать? - спросил он. - Я иду с тобой, - сказал Билл. Орман покачал головой. - Перестань. Это мое дело. Билл молча продолжал укладывать рюкзак. - Друзья, если вы решили отправиться на поиски девушек, я пойду с вами, - сказал О'Грейди. - И я тоже, - раздался еще чей-то голос. Все участники экспедиции заговорили разом, выражая свое желание идти на поиски. - Я пойду один, - отрезал Орман. - Пешком один человек будет продвигаться быстрее, чем вся эта колонна машин, и быстрее, чем всадник на лошади, которому придется часто останавливаться и искать тропу. - Но что может сделать один, черт возьми, если столкнется с отрядом этих ублюдков, - возразил О'Грейди. - Он лишь погубит себя, так как не сможет победить их в одиночку. - А я и не собираюсь сражаться с ними, - ответил Орман. - Я завел девушек в эту глушь, не думая своей башкой, теперь же я намерен вывести их отсюда, немного пошевелив мозгами. Эти арабы делают все ради денег, я собираюсь предложить им выкуп больший, нежели они собираются получить за них. О'Грейди почесал в затылке. - Вероятно, ты прав, Том. - Конечно, прав. Когда я буду в пути, вы должны выбраться отсюда. Идите к холмам Омвамви и дожидайтесь меня там. Там же вы сможете нанять новых носильщиков. Пошлите в Джиню гонца с посланием кинокомпании, в котором опишите все, что произошло, и попросите указаний на случай, если я не вернусь через тридцать дней. - Но вы хотя бы позавтракайте перед уходом, - предложил Маркус. - Да, пожалуй, - согласился Орман. - Завтрак готов? - заорал О'Грейди. - Сейчас несу, - донесся голос Шоти из палатки-кухни. Орман торопливо пережевывал пищу, давая последние распоряжения О'Грейди. Закончив трапезу, он поднялся, взвалил на плечи рюкзак и взял винтовку. - До встречи, ребята, - сказал он. Все окружили Ормана, чтобы пожать ему руку и пожелать удачи. Билл Уэст поправлял лямки своего рюкзака. Орман взглянул на него. - Ты не должен идти, Билл, - сказал он. - Это мое дело. - Я пойду вместе с тобой, - ответил Билл. - Я запрещаю тебе. - Никто не может мне запретить, - возразил Билл, а потом добавил, стараясь не терять контроля над собой: - Ронда где-то там... Тяжелые морщины разгладились на лице Ормана. - Я не подумал об этом. Пошли! Два человека пересекли лагерь и вступили на тропу, по которой беглецы ушли на север. X. ПЫТКИ Стенли Оброски еще никогда не встречал утро с таким воодушевлением. Наступающий день мог принести ему гибель, но она уже не так страшила его после кошмаров и страданий долгой ночи, которая наконец-то сменилась рассветом. Веревки впились в тело, мускулы ныли от неподвижности и холода, Стенли проголодался и мучительно хотел пить. Насекомые тучей кружились над ним и немилосердно жалили. Холод, голод, назойливые насекомые, а также крики танцующих дикарей и шум оргии лишили его сна. И физические, и моральные силы Оброски были на исходе. Он чувствовал себя маленьким напуганным ребенком, и больше всего ему хотелось закричать и заплакать. Слезы выступили у него на глазах. Но в затуманенном мозгу вдруг вспыхнула мысль, что плач может обнаружить его страх, а страх есть проявление трусости. И Оброски не заплакал. Напротив, он нашел облегчение в ругани. Его возня разбудила Квамуди, который мирно спал в привычной для себя обстановке. Они разговорились, в основном о голоде и жажде, от которых одинаково страдали. - Потребуй еды и питья, - предложил Оброски, - и кричи до тех пор, пока не принесут. Квамуди решил, что это неплохая идея, и приступил к ее реализации. Результат не заставил себя долго ждать. Минут через пять один из стражников, спавших снаружи, проснулся и вошел в хижину. В это время двое других пленников тоже проснулись и уселись на пол. Один из них сидел ближе к двери, чем его товарищ, поэтому он оказался первым на пути стражника, который не долго думая огрел его древком от копья по голове и по спине. - Если еще будете шуметь, - прорычал охранник, - я вам языки поотрываю! - Да, - резюмировал Оброски, - идея себя не оправдала. - Что вы сказали, бвана? - переспросил Квамуди. Утро сменилось полднем, а вся деревня еще спала. Дикари отсыпались после ночной оргии. Наконец показались женщины, которые принялись готовить завтрак. Спустя час к хижине подошли воины. Они вытащили пленников наружу и поставили их на ноги, предварительно развязав веревки. Затем они повели узников к большой хижине в центре деревни. Это было жилище Рангулы, вождя бансуто. Рангула восседал на низком стуле, установленном перед входом в хижину. За его спиной толпились наиболее влиятельные члены племени, а по краям, образуя широкий полукруг, стояли остальные воины - тысячи дикарски разрисованных людей из многих деревень Бансуто. Из дверного проема хижины за всем происходящим наблюдали жены вождя, а стая ребятишек вертелась у них под ногами. Рангула взглянул на белого пленника из-под нахмуренных бровей и что-то сказал. - Что он говорит, Квамуди? - спросил Оброски. - Он интересуется, что вы делали в его стране. - Передай ему, что мы только проходили через эту территорию, что мы друзья и что он должен отпустить нас. Когда Квамуди перевел слова Оброски Рангуле, тот громко рассмеялся. - Скажи белому человеку, что только вождь, более могучий, чем Рангула, вправе говорить ему слово "должен", но на свете нет вождя более могучего, чем Рангула. Он на секунду задумался и затем добавил: - Белый человек будет убит, как и все его люди. Он был бы убит еще вчера, если бы не был таким большим и сильным. - Он потеряет свою силу, если его не будут кормить и поить, - сказал Квамуди. - Никто из нас не пойдет вам на пользу, если вы будете морить нас голодом и не давать воды. Рангула задумался над словами Квамуди, посовещался со своими приближенными, затем поднялся и подошел к Оброски. Он пощупал рубашку белого человека, что-то приговаривая при этом, но особенно его поразили ботинки и брюки. - Он требует, чтобы вы сняли свою одежду, бвана, - перевел Квамуди. - Он хочет забрать ее. - Всю одежду? - переспросил Оброски. - Да, бвана. Измученный бессонницей, страданиями и страхом, Оброски полагал, что кроме пыток и смерти на его долю больше не выпадет других испытаний, но теперь мысль о наготе возбудила в нем новую волну страха. Цивилизованному человеку одежда придает уверенность, которую он теряет при раздевании. Оброски не посмел отказаться. - Скажи ему, что я не могу снять одежду с завязанными руками. Квамуди перевел его слова, и Рангула приказал развязать Оброски руки. Белый человек расстегнул рубашку и передал ее вождю. Затем тот указал на ботинки. Оброски сел на землю, медленно расшнуровал их и снял. Рангулу заинтересовали носки белого человека, которые вождь стащил собственноручно. Оброски встал и замер в ожидании. Рангула ощупывал его мускулы и о чем-то переговаривался со своими соплеменниками. Затем подозвал рослого воина и поставил рядом с белым. Оброски был чуть ли не на голову выше негра. Туземцы восхищенно загалдели. Рангула дернул Оброски за брюки и ухмыльнулся. - Он хочет и их, - сказал Квамуди. - О, Боже! - воскликнул Оброски. - Попроси его сжалиться надо мной! Должен же я хоть что-то иметь на себе. Квамуди повернулся к вождю, и они быстро заговорили, отчаянно жестикулируя при этом. - Снимай, бвана, - устало произнес Квамуди. - Ничего не поделаешь. Он говорит, что даст тебе, что надеть. Сняв брюки, Оброски услышал хихиканье девушек и женщин, стоявших позади. Но унижения на этом не закончились - Рангулу просто заворожили шелковые трусы, которые остались на пленнике. Когда и они перешли в руки вождя, Оброски почувствовал, как горячая волна стыда окатила его. - Скажи ему, чтобы он дал мне что-нибудь надеть, - попросил он Квамуди. Услышав его просьбу, Рангула громко рассмеялся, но, повернувшись, что-то громко приказал женщине в хижине. Через минуту она вернулась и бросила к ногам Оброски грязную набедренную повязку. Вскоре после этого пленников отвели обратно, но теперь ноги им не связывали, а у Оброски оставили свободными и руки. Пока он развязывал веревки своим товарищам по несчастью, пришла женщина и принесла еду и воду. После этого их стали кормить более или менее регулярно. Медленно тянулись дни... Каждая долгая ужасная ночь казалась белому пленнику вечностью. Лишенный одежды, он страдал от холода, и они грелись, тесно прижимаясь друг к другу. Прошла неделя, и однажды ночью пришли воины и увели одного из пленников. Оброски и остальные смотрели ему вслед через дверной проем. Он исчез за поворотом, и больше они его не видели. Медленно застучали там-тамы, голоса людей слились в единый хор, время от времени узникам удавалось увидеть танцующих дикарей, когда танец выводил их за угол хижины, скрывающей площадку, на которой разворачивалось основное действо. Вдруг ужасающий предсмертный крик перекрыл голоса танцующих. Еще с полчаса изредка раздавались дикие крики воинов, но, наконец, и они стихли. - Он ушел к праотцам, бвана, - шепнул Квамуди. - Да, слава Богу, - откликнулся Оброски. - Какие муки ему пришлось вытерпеть. На следующую ночь воины увели второго пленника. Оброски пытался не слушать доносившихся звуков. Этой ночью он сильно замерз, потому что Квамуди согревал его только с одной стороны. - Завтра ночью, бвана, - сказал чернокожий, - вы будете спать один. - А следующей ночью?.. В течение холодной бессонной ночи Оброски мысленно возвращался в прошлое, такое еще близкое. Он думал о Наоми Мэдисон, и ему было интересно, огорчилась ли она, узнав об его исчезновении. И что-то подсказывало ему, что ее печаль вряд ли была глубока. Большинство других образов представлялись ему расплывчатыми и туманными, он мало знал этих людей и относился к ним с равнодушием. Лишь один ярко вспыхивал в его сознании - Орман. Его ненависть к этому человеку была сильнее всех других чувств, сильнее любви к Наоми, сильнее страха перед пытками и смертью. Ненависть переполняла его, и он даже радовался этому обстоятельству, потому что она помогала переносить и холод, и голод, и отвлекала от мысли о том, что ждет его ближайшей ночью. Время тянулось медленно, но день пришел и ушел, и вновь наступила ночь. Оброски и Квамуди в тревожном ожидании следили, как воины приближаются к их хижине. - Они идут, бвана, - воскликнул Квамуди. - Прощайте. Но их забрали обоих. Пленников привели на площадь перед хижиной Рангулы, вождя бансуто, и привязали к стволам двух деревьев так, чтобы несчастные могли видеть друг друга. Они принялись за Квамуди. Пытки были такими ужасными и изощренными, что Оброски испугался за свой рассудок, думая, что подобное зрелище может возникнуть только в воспаленном мозгу. Он попытался отвести взгляд, но ужас сковал его. Он видел от начала до конца, как умирал Квамуди. После этого он стал свидетелем еще более отвратительного зрелища, которое окончательно парализовало его. Оброски ждал, когда они примутся за него, и надеялся, что все закончится быстро. Он пытался подавить свой страх, но сознавал, что отчаянно боится. Изо всех сил он старался не показать своего испуга, чтобы не доставить им удовольствия, когда они начнут пытать его, потому что видел, как они радовались, наблюдая за агонией Квамуди. Под утро людоеды отвязали его от дерева и отвели обратно в хижину. Ему стало ясно, что они и не собирались убивать его этой ночью, значит, мучения ждали его впереди. Он лежал без сна, размышляя о своей судьбе и дрожа от утренней прохлады. По телу его ползали вши. Он подавил в себе чувство беспомощности и неподвижно лежал, погруженный в полузабытье, которое сохранило его рассудок. Наконец он задремал и проспал до обеда. Он согрелся, и казалось, кровь в его жилах заструилась быстрее. У него созревал план, и возрождалась надежда. Он не умрет, как другие, как агнец на заклании. И чем тщательнее он обдумывал свой план, тем больше его охватывало нетерпение. Он ждал тех, кто придет за ним и поведет на казнь и пытки. Его план не предусматривал побега, поскольку он понимал, что побег невозможен, но избавлял его от пыток и долгих мучений. Мозг Оброски работал хладнокровно. Когда он увидел воинов, идущих за ним, он вышел из хижины с улыбкой на устах. И его увели точно так же, как до того увели троих чернокожих. XI. ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА Тарзан из племени обезьян находился в незнакомой местности и с обостренным интересом дикого животного относился ко всему, что казалось ему новым и необычным. От уровня его знаний зависела способность ориентироваться в неожиданных ситуациях, которые могли возникнуть в этой чужой стране. Для него не существовало мелочей, не заслуживающих внимания, и вскоре он знал о повадках и привычках здешних животных больше, чем знали о них местные жители. В течение трех ночей он слушал непрерывный грохот там-тамов, доносившийся издалека, и на третий день во время охоты он направился в ту сторону. Тарзан уже кое-что знал о туземцах, населявших эту территорию. Он видел, какими методами они вели боевые действия против белых, вступивших на их землю. Его симпатии не склонялись ни на чью сторону. Человек-обезьяна был свидетелем того, как пьяный Орман хлестал кнутом негров-носильщиков, и пришел к выводу, что дела в экспедиции не ладятся. Тарзан не был знаком с этими тармангани, и они были интересны ему не более, чем любые другие существа. Мгновенный каприз, внезапный порыв могли подтолкнуть его к дружбе с ними, так же, как он подружился с Шитой, Сабор и Нумой, которые по самой природе были его врагами. Но ничего подобного он не испытал и лишь молча наблюдал, как они шли своей дорогой, да загадал им загадку прошлой ночью, когда посетил их лагерь. Он слышал стрельбу, когда бансуто напали на экспедицию, но находился слишком далеко от места схватки, а поскольку за свою жизнь насмотрелся на подобные сцены, стрельба не вызвала у него какого-либо интереса. Его больше занимала жизнь племени бансуто. Тармангани приходят и уходят, а гомангани будут здесь всегда, и он должен узнать о них как можно больше, если хочет задержаться в их стране. Неторопливо пробирался Тарзан по верхушкам деревьев. Он был один, потому что огромный золотой лев Джад-бал-джа охотился. Человек-обезьяна улыбнулся, подумав, что это своеобразная охота. Он вспомнил молодую стройную львицу, за которой Джад-бал-джа столь поспешно последовал в джунгли. Уже стемнело, когда Тарзан достиг селения бансуто. Ритмы барабанов гипнотизировали мрачным траурным очарованием. Несколько чернокожих молча танцевали, но это была лишь прелюдия к тому пламенному экстазу, который охватит их, как только темп танца ускорится. Тарзан наблюдал за происходящим, затаившись в густой листве деревьев, росших на краю вырубки, окружающей деревню. Он скучал, поскольку оргии дикарей видел не раз. Очевидно и здесь его ожидало знакомое, порядком надоевшее зрелище. Тарзан собрался было отправиться обратно, как вдруг его внимание привлекла фигура человека, чье присутствие среди чернокожих выглядело необычно. Человек вышел на открытое пространство перед танцующими - высокий, загорелый, полуобнаженный мужчина, окруженный толпою дикарей. По всей видимости, это был пленник. Тарзан был заинтригован. Бесшумно соскользнув на землю и прячась от лунного света в тени деревьев, он обошел деревню с тыла. На этом краю селения было тихо, поскольку все самое интересное разворачивалось у хижины вождя. Быстро, но с соблюдением всех мер предосторожности Тарзан пересек освещенное луной пространство между лесом и частоколом, окружающим деревню. Ограда была сделана из бревен, врытых в землю вплотную друг к другу и увитых лианами. Высота ее достигала примерно десяти футов. Короткий разбег, мощный толчок, и пальцы Тарзана ухватились за верхний край изгороди. Осторожно подтянувшись, он внимательно осмотрел деревню. Его обоняние и слух были обострены. Удостоверившись, что все в порядке, Тарзан перекинул ногу через край ограды, и через мгновение очутился на земле деревни Рангулы, вождя бансуто. Когда расчищали пространство для деревни, внутри ограды оставили невырубленными несколько деревьев, чтобы в их тени спасаться от жарких лучей солнца. Еще из леса Тарзан заметил, что одно такое дерево раскинуло свою крону прямо над хижиной Рангулы, и решил, что лучшего наблюдательного пункта не придумаешь. Держа курс на задворки хижины вождя и осторожно перебегая от одного строения к другому, он вскоре достиг цели. Даже если бы он при передвижении и издал какой-либо шум, все звуки заглушали грохот там-тамов и громкое пение. Но Тарзан двигался совершенно бесшумно. Его могли заметить лишь негры, по каким-то причинам остававшиеся в своих жилищах и не принимавшие участие в общем празднике, но, к счастью, Тарзану удалось добраться до хижины Рангулы незамеченным. Тут удача снова сопутствовала ему, потому что ствол дерева, на которое он хотел забраться, находился прямо перед входом в хижину вождя, но позади него росло другое дерево, поменьше, и их ветви переплетались. Когда человек-обезьяна благополучно взобрался на дерево и расположился на ветке, свободно выдерживающей его вес, внизу перед ним открылась вся картина происходящего. Темп танца ускорялся, размалеванные чернокожие прыгали и извивались вокруг небольшой группы, стоявшей рядом с пленником. Когда Тарзан пригляделся к нему, он испытал нечто вроде шока. Тарзану показалось, что он, словно некий бестелесный дух, смотрит сверху на самого себя, так потрясающе был похож белый человек на Повелителя джунглей. Фигурой, цветом кожи, чертами лица он представлял собою точную копию Тарзана, и человек-обезьяна ясно осознал это, хотя мы и редко можем встретить кого-то, похожего на себя, даже если такой двойник и существует. Естественно, что интерес Тарзана резко усилился. Что это за человек? Откуда он? Случилось так, что Тарзан не заметил его в лагере экспедиции, и поэтому никак не связывал его с киногруппой. Кроме того, незнакомец сейчас был полуобнаженным. Если бы на нем была одежда, которую отнял Рангула, по ней можно было бы определить его принадлежность к цивилизованному обществу. Возможно, в силу этих причин Тарзан был так поражен появлением незнакомца. Оброски, не ведая, что за ним наблюдает еще одна пара глаз, кроме глаз его мучителей, рассматривал окружающих из-под опущенных век. Здесь от рук этих негодяев трое его товарищей по несчастью приняли смерть после нечеловеческих пыток, но он не собирался повторять их участь. У него был собственный план. Он спокойно ожидал смерть. У него не было ни малейшей надежды на другой исход, но он не желал подвергаться пыткам. У него был план. Рангула встал со стула, наблюдая за всем происходящим налитыми кровью глазами. Наконец, он отдал приказ отряду воинов, охранявших Оброски, и те потащили его к дереву на противоположном краю поляны. Они принялись было привязывать его к стволу, как пленник начал осуществлять свой план, возникший в его воспаленном мозгу. Схватив ближайшего к себе воина, Оброски легко поднял его над головой, словно тот был маленьким ребенком, и со всего маху швырнул в толпящихся вокруг туземцев. Затем он стремительно метнулся к танцующему негру, сгреб его в охапку и бросил на землю с такой силой, что тот распластался на траве без движения. Атака Оброски была столь внезапна и стремительна, что все на миг растерялись. Первым опомнился Рангула. - Схватить его! - заорал он. - Но только целым и невредимым. Рангула хотел, чтобы могучий белый умер долгой мучительной смертью, а не скорой, которой Оброски надеялся умереть в схватке со множеством вооруженных воинов. Когда туземцы окружили его, он принялся крушить их направо и налево могучими ударами. Страх удесятерил его силы. Ужас превратил в дикого зверя. Крики воинов, вопли детей и женщин слились в его голове в кошмарную какофонию звуков, доводивших самого Оброски до бешенства. Со всех сторон к нему тянулись руки, чтобы схватить его, но он, опережая нападавших, ломал их, словно спички. Оброски хотелось кричать и ругаться, но он дрался молча. Героическая борьба не могла продолжаться долго. Медленно, используя численное превосходство, чернокожие смыкали вокруг него живое кольцо. Тяжелыми кулаками он отбивался от них, но в конце концов им удалось повалить его на землю. XII. КАРТА - О, аллах! - Аид тяжело вздохнул. - Думаю, что шейх допустил ошибку, похитив этих женщин. Теперь за нами гонятся белые, а они хорошо вооружены. Они не успокоятся, пока не перебьют всех нас и не освободят пленниц. Знаю я этих англичан. - Аллах нас не оставит, - произнес в ответ Этеви. - Мы ведь нашли карту, что еще нужно? Из-за карты они не пустились бы за нами в погоню, но если похищают женщин, мужчины преследуют и убивают! Не важно, американцы это, арабы или негры. Аид угрюмо замолчал. - Объясняю тебе, недоумку, почему мы взяли женщин, - сказал Этеви. - Вполне вероятно, никаких алмазов нет, или же мы не сумеем их отыскать. Но возвращаться домой с пустыми руками после стольких усилий было бы глупо. А девушки красивы. Я знаю несколько мест, где мы смогли бы получить за них хорошие деньги, или этот сумасшедший американец заплатит нам приличный выкуп. Так или иначе они принесут прибыль, если, конечно, мы не причиним им вреда. А между прочим, Аид, я уже заметил, что кое-кто бросает на них красноречивые взгляды. Клянусь Аллахом, если кто-нибудь покусится на них, шейх убьет его, а если шейх не сделает этого, то это сделаю я! - Они принесут нам одни неприятности, - упорствовал Аид. - Я очень бы хотел избавиться от них. - Есть еще одна причина, из-за которой мы взяли их с собой, - продолжал Этеви. - Карта написана по-английски. Я могу разговаривать на этом языке, но не умею читать. Девушки прочитают ее. Вот для чего они с нами. Но Аид не переставал хмуриться. Это был молодой бедуин с бегающими глазками и толстой нижней губой. Он никогда не говорил то, что думал, потому что в нем не было ни капли честности. С самого утра всадники безостановочно продвигались на север. Они отыскали широкую тропу, по которой могли следовать беспрепятственно. В центре небольшого отряда ехали обе пленницы. Этот день стал для них днем испытаний не только из-за трудностей пути, но из-за нервного потрясения, которое они пережили, когда около часа ночи в их палатку ворвался Этеви с двумя бе