иков. Птолемей и все прочие уже приставали к служанкам. Кроме Гефестиона. Тот смотрел лишь на Александра, словно бы в просторном шумном зале не было никого другого. Тут я заметил Павсания, нашего начальника, замершего в дверях пиршественного зала. Уперев кулаки в бока, он кипел негодованием, однако сегодня его громы и молнии грозили не двум телохранителям, стоявшим у входа. Рот Павсания кривила обычная кислая ухмылочка, но глаза его были прикованы к Филиппу, и даже со своего места я видел, как он ненавидит царя. Шли часы, кубки наполнялись снова и снова, речи гостей становились грубей и откровенней, но никто не поднимался... Наконец Филипп оторвался от ложа и, опустив тяжелую руку на плечо мальчишки, который прислуживал ему, побрел в сторону спальни. Остальные гости тоже начали вставать... Многие прихватывали девицу или юнца. Сохраняя холодную трезвость, Александр поднялся со своего ложа. Столь же сдержанный Гефестион пересек зал и встал возле царевича. Когда из кухни прислали рабов прибрать в зале, Павсаний наконец отпустил нас в казарму. Он не скрывал своего гнева, но не стал даже намекать на его причину. Я улегся и сделал вид, что сплю, а услышав храп соседей, поднялся и во тьме направился к царице. Я уже достаточно хорошо знал расположение комнат во дворце и мог самостоятельно добраться до ее покоев. Но я не хотел, чтобы стражи или служанки увидели меня на пути. Поэтому я вышел на парадную площадь босой и в тонком хитоне. Было холодно и темно, луна пряталась за низкими тучами, в разрывах между ними мерцали звезды. То и дело налетали порывы влажного ветра. Держась в тени у стены, так, чтобы стражи не смогли заметить меня, я быстро миновал площадь, а потом ловко забрался на крышу конюшни. Я не стал брать с собой оружия, чтобы случайным шумом не пробудить дремавших часовых. Лишь кинжал, как обычно, был привязан к моему бедру. Кровли конюшни и соседнего, чуть более высокого строения разделяло некоторое расстояние, я перепрыгнул его почти бесшумно и потом полез по грубым камням стены к еще более высокой крыше самого дворца. Потом я пробрался между наклонными стропилами и наконец решил, что нахожусь над покоями царицы. Я повис на руках и, качнувшись в сторону занавешенного окна, спрыгнул на подоконник. - Я ждала тебя, Орион, - проговорила Олимпиада из тьмы. Я попал прямо в ее спальню. Опустившись на корточки, я опирался руками о вощеные доски пола, готовый драться, если придется. - Не бойся, - сказала Олимпиада, прочитав мои мысли. - Я хочу, чтобы ты провел со мной эту ночь. - Так ты знала, что я приду? - Я смотрел на ее тело, смутно белевшее на постели. - Нет, я приказала тебе прийти, - сказала она, дразня меня высокомерием. - Не думай, что ты сделал это по собственной воле. Я не хотел верить ей. - Но почему ты не послала служанку, как тогда? Я не увидел - почувствовал, что она улыбается во мраке опочивальни. - Зачем давать повод для дворцовых сплетен? Царь любит тебя. Он доверяет тебе. Даже Александр восхищается твоей доблестью. Зачем портить тебе жизнь, позволяя слугам узнать, что ты к тому же и мой любовник? - Но я не... - Это именно так, Орион, - отрезала Олимпиада. Тело ее как будто слабо светилось во тьме, гибкое, обнаженное и манящее. - Но я не хочу быть твоим любовником, - выдавил я сквозь стиснутые зубы с невероятным трудом. - Хочешь или нет - это совершенно не важно, - отвечала Олимпиада. - Ты сделаешь то, что я прикажу. Ты будешь вести себя так, как я захочу. И не заставляй меня проявлять жестокость по отношению к тебе, Орион. Я могу заставить тебя пресмыкаться в грязи, если захочу этого. Я способна принудить тебя сделать такое, что полностью погубит твою душу. - Зачем тебе это нужно? - потребовал я ответа, пододвигаясь ближе к постели. - Что ты пытаешься совершить? - Не надо вопросов, Орион, - сказала она. - Сегодня ночь удовольствий. А завтра ты узнаешь, какими будут твои новые обязанности... Быть может... Я был беспомощен. Я не мог противостоять ей. Даже увидев, что на ложе ее извивались и ползали змеи, я не мог отвернуться, не смог отвести от нее своих глаз. Она расхохоталась, когда я медленно снял хитон. - Убери кинжал, - приказала она. - Тебе он не потребуется. Хватит и того, что есть у тебя от природы. Я исполнил ее приказ. Сухой и прохладной чешуей змеи прикасались к моему телу. Я ощутил их укусы, почувствовал, как впиваются острые зубы в мою плоть, наполняя мою кровь странными ядами, лишавшими меня воли и до предела обострявшими чувства. А потом я вошел в тело Олимпиады, а она терзала мою кожу зубами и ногтями; она причиняла мне боль, пока я ублажал ее. Она хохотала. Я плакал. Она блаженствовала, а я унижался. 12 Шли недели и месяцы, а я подчинялся Олимпиаде и выполнял все ее прихоти. Царица подолгу не обращала на меня внимания, и я уже начинал думать, что наконец надоел ей, но потом она вновь призывала меня, чтобы вновь повергнуть в пропасть физического наслаждения и душевной боли. Днем я прислуживал Филиппу, видел любовь и ненависть, сплетавшиеся в отношениях царя и его сына. А по ночам, лежа в постели, я напрягал все силы, стараясь вырваться из-под власти царицы. И случались мгновения, когда мне казалось, что освобождение близко. Но потом Олимпиада вновь призывала меня, и всем своим существом я чувствовал этот неслышимый зов, неуловимый для других и совершенно неодолимый для меня. Я приходил к царице и видел змей, которые скользили по ее дивному телу. Хохоча от восторга, она раздирала мою плоть и мучила меня до полного изнеможения. Но всякий раз на рассвете я просыпался в своей постели, бодрый и невредимый, невзирая на все, что Олимпиада проделывала со мной с помощью своих чар в часы ночной тьмы и страсти. Каждый день с юга приходили все худшие вести. Побуждаемые персидским золотом, Афины и Фивы наконец заключили союзный договор. Удача, которой ожидал Филипп, отвернулась от него. Царю теперь предстояла война с двумя самыми Могучими городами юга, и поражение в ней могло лишить его престола и жизни, а главное, всего, за что он боролся, заняв трон Македонии. Я хотел попросить Аристотеля оценить ситуацию. Я не знал здесь человека мудрее, быть может, за исключением самого Филиппа. Но мудрость царя, как и подобает властелину, была направлена лишь на то, чтобы служить укреплению царства. Аристотель глубже понимал человека. Он стремился познавать мир, а не править им. Освободившись, я отыскал философа; он сидел в хижине, приютившейся за конюшнями. Перед ним на шатком столе располагался большой ящик с землей. Ученый внимательно разглядывал его. - Можно войти? - спросил я от порога хижины. Двери не было. Грубое одеяло занавешивало невысокий проем. Мне даже пришлось пригнуться, чтобы войти. Утро было теплое и солнечное, в воздухе пахло весной. Аристотель так вздрогнул от удивления, что пошатнулся даже его колченогий табурет. Он смотрел на меня, болезненно моргая. - О! Это ты, Орион, да? Входи, входи. Я заметил, что в ящике с землей размещен целый муравейник. - Мы можем многому научиться у муравьев, - сказал Аристотель. - У них есть свои царства и даже войны. Эти насекомые во многом подобны людям. - Но почему люди всегда воюют? - спросил я. Аристотель наморщил высокий лоб. - Спроси лучше, почему люди дышат? Потому что не могут иначе. Я смутно вспомнил, что один из творцов, Золотой, в надменности своей утверждал, что сотворил меня воином, равно как и тех других, кто был рядом со мной во времена ледникового периода. Аристотель решил, что мое молчание вызвано удивлением. Взяв за руку тонкими пальцами, ученый увлек меня к ящику, где находился муравейник. - Смотри, Орион. Я поместил сюда двух муравьиных цариц, одну в этом углу, другую в противоположном. Им хватает места, и я позаботился, чтобы у всех было довольно пищи. Совершенно одинаковые, на мой взгляд, насекомые - мелкие, черные и ужасно деловитые - сновали повсюду в земле, которая наполняла коробку. - Теперь посмотри, - указал Аристотель. - Два муравьиных войска раздирают друг друга смертоносными жвалами. Они вполне могли бы жить в мире - и все же воюют. Каждый муравейник хочет главенствовать. Это в их природе. - Но люди - не муравьи, - сказал я. - Хуже, они подобны голодным псам, - произнес Аристотель с истинным гневом в голосе. - Когда человек видит, что у соседа есть то, чего нет у него, или же сосед этот слаб и не в состоянии защитить себя, он идет, чтобы украсть собственность соседа. Война - это простой грабеж, Орион, только в большем масштабе. Люди воюют, чтобы убивать, насиловать и грабить. - Значит, и Филипп хочет ограбить и подчинить себе Афины и Фивы? - Царь не хочет этого, а вот они именно так обойдутся с нами, если смогут. - В самом деле? - Да, мы боимся этого. - Но оба города расположены далеко на юге. Почему мы готовимся к войне с ними? Почему они хотят воевать против нас? - Итак, твои вопросы становятся более определенными. Это хорошо. - И все-таки? Аристотель опустился на табурет и заложил руки за спину, потом поднял голову, чтобы взглянуть мне в лицо. - Готов ли ты выслушать лекцию по истории, Орион? По его тону было понятно, что слушать придется долго. Я кивнул. Аристотель встал и, расхаживая, начал говорить. - Греки никогда не умели надолго объединяться, - говорил Аристотель. - В этом их слава и слабость. С той поры, когда Агамемнон несчетные века назад повел ахейцев против Трои, греческие города держались вместе всего по нескольку лет в столетие. Они ненадолго объединились полтора столетия назад, когда персы под властью старого Дария вторглись в Грецию, чтобы наказать страну за восстание городов на побережье, на противоположном от Афин берегу Эгейского моря. Персов прогнали, но сперва афиняне остановили их натиск у Марафона. Десять лет спустя сын Дария Ксеркс пришел в Грецию с несметным войском. И вновь персов ждала неудача, хотя они осадили сами Афины: ведь все города юга, а главным образом Афины и Спарта, выступили против захватчиков. Оба раза македоняне позволили персам пройти через их территорию без боя. Они даже продавали персам лошадей для кавалерии и древесину для кораблей. Фиванцы так никогда и не забыли этого. - Но это было более века назад, - сказал я. - Да, тогда македонцы были всего лишь простыми пастухами, - проговорил Аристотель. - И они не могли сопротивляться могучей персидской армии. В отличие от афинян они даже не считали себя греками. - Жители Афин до сих пор называют македонцев варварами, - напомнил я. Аристотель кивнул, выражая согласие: - По сей день. Потерпев второе поражение, персы решили, что наши забияки, которые живут столь далеко на границе Персидского царства, не стоят того, чтобы тратить на них силы и время, и незачем покорять их. Но Царь Царей решил сохранить за собой богатые города на побережье, хотя населяли их такие же греки, как и те, что жили в Афинах, Спарте и Фивах. И с тех пор, - продолжил Аристотель, - персы постоянно вмешивались в греческую политику. Сначала они поддерживали Спарту против Афин. Потом Афины против Коринфа. Персидское золото не давало городам объединяться. Так Царь Царей сохраняет нашу слабость, чтобы греки не могли угрожать его империи. - Но Филипп хочет другого... Аристотель улыбнулся, как мне подумалось, не без горечи: - Ни один человек не властен над собой, Орион, даже царь. _Кто знал это лучше меня?_ - Филипп взошел на престол, когда в Македонии царил хаос. Окружавшие нас хищные псы-соседи рвали государство на части. Буквально все, кто хотел, с севера, запада и востока вторгались в страну, захватывая все, что удавалось. Никто не мог чувствовать себя в безопасности. Повсюду полыхали пожары и царила разнузданная жестокость. Все было против нас. Но Филиппа не избрали царем. Чтобы спасти страну, ему пришлось лишить трона собственного брата. Он объединил Македонию и отбросил захватчиков, а потом увеличил свое царство, покорив тех, кто нападал на нас. Филипп превратил фракийцев, иллирийцев, молоссян и многие другие воинственные племена в союзников или просто подчинил их Македонии. Подвластные ему земли простерлись до Адриатического моря, где дикари убивают друг друга просто развлечения ради. Царь распространил свое влияние в Греции до пределов Фив и Коринфа, которые и сейчас противостоят ему. А последние несколько лет провел в войне - необъявленной, но настоящей - против Афин. - Но зачем ему это нужно? - Афиняне по-прежнему считают себя самыми сильными среди греков. - Улыбка Аристотеля сделалась многозначительной. - И мешают всякой другой силе возвыситься настолько, чтобы бросить им вызов. Пользуясь персидским золотом, Афины стремятся ограничить власть Филиппа. - Чтобы удержать свое главенство среди греческих городов? Аристотель кивнул. - Со своей стороны Филипп полагает, что должен покорить Афины, иначе этот город уничтожит Македонию. - Это правда? - Да, в понимании Филиппа и Демосфена. - А для тебя? - Я угадываю за всем этим руку великого царя. Подобно его предкам, новый Дарий страшится объединения Греции. Всех греков может объединить только Филипп, поэтому молодой Царь Царей подталкивает Афины и все остальные города к союзу против Македонии. Он видит в Филиппе угрозу Персидскому царству. - Я слышал, люди поговаривают, что города побережья следует отобрать у Персии, но всегда считал эти речи пустыми. Аристотель сразу сделался весьма серьезным. - Орион, Македонии суждено объединить греков и покорить персов. И если мы не сделаем этого, Греция навсегда останется разрозненной, страдающей от раздоров, как варварские балканские племена. Должно быть, я невольно открыл рот. Тщедушный философ, подслеповатый знаток муравьев и моральных норм одобрял выступление Филиппа против величайшего государства мира. - А теперь мы дошли до причины всех войн, - проговорил Аристотель. - Она столь же естественна, как поведение льва, преследующего оленя. Убивай сам - или убьют тебя. Мир будет устроен либо так, как хотим мы, либо так, как хотят они. Или мы уничтожим персов, или они уничтожат нас. - Но ведь персы пытались покорить Афины целых полтора столетия назад? - Я недоумевал. - И не сумели этого сделать. - Не сумели, - согласился Аристотель. - Ну, что значит полтора века для человечества? И даже тысяча лет? Я говорю об истории, Орион, о приливах и отливах человеческих свершений, которые занимают тысячи лет. Персы могут позволить себе проявлять терпение; колоссальная и беспредельно богатая держава неторопливо, по зернышку, перетирает нас. Персы заплатили Спарте, чтобы та победила Афины, а когда спартанцы сделались слишком могущественными, озолотили Фивы, чтобы те победили лакедемонян. - А теперь подстрекают Афины и Фивы к войне против нас, - сказал я. - Именно. Каждый год понемногу подтачивает наши силы, каждое новое поколение становится слабее прежнего. Когда-нибудь греки ослабеют настолько, что персы завоюют, поглотят нашу страну. - Если мы не покорим сперва их державу сейчас. - Совершенно верно, - отвечал Аристотель. - Греки и персы не могут мирно соседствовать. Кто-то должен победить: или мы, или они. Третьего не дано. - Ты в этом уверен? Аристотель торжественно наклонил голову: - Именно для этого я и воспитывал Александра... чтобы он покорил мир. _Чтобы он покорил мир?_ Быть может, Аристотель и дал царевичу воспитание, достойное завоевателя Персидского царства, что в глазах ученого было равнозначно покорению мира, но Александр может победить персов лишь силами объединенной Греции, и только Филипп способен собрать все греческие государства под рукой Македонии. И при этом Олимпиада преднамеренно стремится восстановить Александра против отца. - Почему, - спросил я у царицы, когда она в очередной раз призвала меня на свое ложе, - почему ты все время стараешься заставить Александра возненавидеть Филиппа? - Орион, ты задаешь слишком много вопросов. - Олимпиада лениво обвила рукой мою шею. Я провел большим пальцем по ее очаровательному горлу. - Я хочу знать. Глаза ее расширились. - Ты смеешь угрожать мне? - Говори, - шепнул я, слегка сдавливая ее гортань. Один из питонов царицы скользнул мне на спину. Я прижался к Олимпиаде. - Твоему удаву придется раздавить нас обоих. Возле моего лица зашипела гадюка. - Яд действует не мгновенно, я успею сломать тебе шею, - шепнул я. Глаза царицы сверкнули змеиным блеском. И тут мне показалось, что из этих зеленых как яшма глаз на меня смотрит совсем иная особа. - Мне еще не приходилось умирать, Орион. На что это похоже? Должно быть, я улыбнулся, так как она сказала: - О, ты ведь умирал несчетное число раз. Или ты не помнишь? Нет, куда тебе. Одно слово всплыло в моей памяти. Имя. Осирис. Улыбка моя сделалась шире. - Да, Осирис. Бог, который осенью умирает, а весной возрождается. Орион, ты был им в другой жизни. И Прометеем. Ты помнишь своих собратьев? - В ледниковый период, - смутно припомнил я битву на снежных просторах в несказанно далекие времена. - Там была Аня. - А умирать интересно? - спросила Олимпиада-Гера. Пальцы мои ощутили, как зачастил пульс на ее горле. - Это волнует? При всем своем старании я не мог "припомнить ничего определенного о своих ранних воплощениях. И тут я понял, что происходит. - Ты играешь со мной, - проговорил я. - Играешь с моим рассудком. Но мысли Геры по-прежнему были обращены к смерти. - Скажи мне, Орион, какова смерть? На что похоже это самое опасное в жизни приключение? Я вспомнил свое падение по бесконечному жерлу шахты в расплавленные недра земли... Вспомнил когти пещерного медведя, раздиравшего мое тело на части... - Главное - это боль, - сказал я. - Все мои смерти были мучительны. - А потом все начинается сначала: новая жизнь, потом новая смерть. Какое это имеет значение? Она стала Герой и не изображала больше колдунью-Олимпиаду. Сбросив личину, она явила мне облик богини, одной из творцов. Подперев голову рукой, согнутой в локте, Гера царапнула красным ногтем по моей груди: - В чем дело, тварь? Только не говори мне, что ты устал от жизни. - Зачем я живу? - Зачем? - Она расхохоталась. - Чтобы служить тем, кто тебя сотворил. В этом смысл твоей жизни. Исполняй мою волю. Я смотрел на темный потолок, стараясь не видеть ее, и спросил: - И какова же она? - Проследишь, чтобы юный сорвиголова царевич Александр протянул свою руку как можно дальше. - Твой сын? - Сын Олимпиады, - поправила она. - А каково было тебе рожать? - осведомился я. - Не знаю, - отвечала она надменно. - В этом я не участвовала. Мне и в голову не пришло становиться настолько женщиной. - Итак... - я помедлил, отыскивая слова, - ты обитаешь в теле Олимпиады, лишь когда хочешь? Снова зазвучал презрительный смех: - И не старайся понять тех, кто выше тебя, Орион. Мы - иные. - Кто это - мы? - Творцы. Твой рассудок не в состоянии осознать, насколько велика наша мощь, не стоит даже пытаться. - Потом Гера прижалась ко мне и повела рукой по животу, опуская ее все ниже и ниже. - Твое дело исполнять мои желания, тварь. - В постели это сделать достаточно просто, - отозвался я, все еще не глядя на нее. Я смирил в себе желание, стремясь узнать побольше. - Что мне делать с Александром и Филиппом? - Служи Филиппу как подобает, - сказала она. - Защищай Александра, как ты защищал его в Афинах. И жди. - Ждать? Чего? - Никаких вопросов, - пробормотала она. - Есть еще один. Зачем ты подослала убийц к Александру? Я ощутил, как она вздрогнула. - Как ты?.. - Гера, утратив на мгновение дар речи, осеклась и посмотрела на меня. Наконец я услышал иронический смешок. - Итак, жалкая тварь проявила некоторый интеллект. - Смерть Александра не сулила никому выгоды, - рассуждал я. - А вот то, что я спас царевича, кое-кому сулит преимущества. - Я хотела, чтобы Александр доверился тебе. Выезжая в Афины, он считал тебя человеком отца. А теперь он знает, что обязан тебе жизнью. - Едва ли он так думает. - Я знаю, что он думает, лучше, чем ты, Орион, - отвечала она. - Александр теперь доверяет тебе. И вновь я спросил: - Так почему же ты?.. - Я сказала - никаких вопросов! - Гера припала ко мне, гибкая, словно одна из ее змей, а в глазах богини пылала страсть женщины... И нечто большее. 13 Армия вновь вышла в поход, на этот раз путь наш лежал на юг, в сторону Аттики. Длинные колонны войск поднимали над извилистой дорогой заметные издалека облака пыли. Всадники шли вдоль дорог, поднимались на склоны, где лошади могли найти траву. Конные полки первыми, словно нитки, тянулись сквозь узкие горные ущелья, а пешие глотали пыль. Позади двигался длинный обоз, запряженные мулами и быками повозки были нагружены панцирями, оружием и припасами. Я радовался, оставив дворец, оказавшись вдали от Олимпиады. Чистый горный воздух, пусть и смешанный с пылью и запахом конского пота, казался мне сладким нектаром. Я был назначен в охрану Александра и ехал вместе с его Соратниками. Они добродушно обсудили достоинства Грома и даже сравнивали моего коня с Александровым Буцефалом, но только когда царевича не было поблизости. Александр был из тех молодых людей, которые поддаются настроениям. Я видел, как он мечется. Царевич восхищался своим отцом и одновременно ненавидел его. Олимпиада вбила ему в голову, что Филипп не любит его и не видит в нем достойного сына и наследника. Александр же мечтал, чтобы отец гордился им, и при этом опасался, что подобное желание мать сочтет предательством. Молодой, честолюбивый, неуверенный ни в себе самом, ни в любви своего отца, Александр поступал так, как нередко поступают зеленые юнцы: он обратился к крайностям и хвастал, что истинный отец его - Зевс или уж по меньшей мере Геракл. Изображал юного Ахиллеса, который долгой жизни предпочел славу. Ему постоянно приходилось быть отважнее и смелее всех остальных, и он часто рисковал. _И я должен был оберегать его жизнь!_ - Александр молод и горяч, - сказал мне Филипп в тот день, когда мы выступили на юг. - Его Соратники благоговеют перед ним, даже дочиста выбриваются, как это делает он. Только прошу тебя, пригляди, чтобы царевич не сломал свою дурацкую шею. Нелегкое дело. Пока конница прохлаждалась на склонах холмов Пиерии, Александр занимался вербовкой новобранцев. Заезжая вместе с Соратниками в каждую ничтожную, крохотную деревеньку, попадавшуюся на пути, он обращался к собравшимся. - Мы едем к славе! - кричал царевич жиденьким тенорком со спины Буцефала. - Кто пойдет вместе со мной?! Конечно же кое-кто из молодых селян делал шаг вперед, в глазах храбрецов зажигался огонек, им уже виделась слава и почести... и пожива. Старики немедленно утаскивали безрассудных обратно в толпу. Или, хуже того, это делали матери под общий хохот. Все же Александр сумел собрать по пути небольшой отряд новичков. Мы приближались к Фессалии, и отношение к нам сделалось самым враждебным. В одном из горных ущелий местные козопасы даже попытались устроить засаду. Должно быть, заметили только отряд безбородых парней, ехавших верхом на лошадях в богатых сбруях. Эти кони стоили целого состояния для людей, всю свою жизнь выжимавших скудный урожай из каменистых холмов. Мы должны были обследовать перевал, убедиться в том, что он безопасен для прохода основного войска. Было понятно, что горсточка решительных воинов способна задержать здесь целую армию на дни или даже недели, как это некогда сделал Леонид в Фермопилах. Филипп намеревался выйти к Фивам, прежде чем афиняне успеют привести туда свое войско. И промедление на перевале могло привести к беде. Здешние горцы в какой-то мере соблюдали верность Фивам, но в основном их заботили лишь собственные селения. Для них мир кончался за пределами родных гор и долин. Они ничего не знали о начавшейся войне. И, заметив с полдюжины молодых знатных воинов в одном из ущелий, решили, что боги явили к ним свою благосклонность. Горцы выбрали удачное место, где скалы едва не смыкались, и всаднику приходилось направлять коня вокруг камней, заваливших проход. Как всегда возглавлял отряд Александр, Гефестион держался позади него. За ними цепочкой ехали Птолемей, Неарх и Гарпал. Птолемей распевал непристойные песни, наслаждаясь эхом собственного голоса, гулявшим среди скал. Я замыкал цепочку, внимательно обшаривая взглядом зубчатые края скал над головой. И все же не увидел, какая опасность нам угрожает, зато услышал, как наверху загрохотало. От края скалы по крутому склону отвалился камень, увлекая за собой новые. - Осторожно, - возопил я, осаживая коня. Александр тоже услышал звук, но лишь послал Буцефала вперед. Гефестион последовал за царевичем, остальные повернули назад, подальше от камнепада. Камни грохотали, разбиваясь о дно ущелья, поднимая тучи пыли и разбрасывая осколки. Наши кони пятились и жалобно ржали. Гром бежал бы отсюда, и мне с большим трудом удалось удержать его на месте. Наверху послышались незнакомые воинственные клики, я увидел мужчин, бежавших с вершины утеса. В мою сторону полетело копье. Я смог проследить его полет: медленно, колеблясь, древко плыло в воздухе. По обеим сторонам от нас вниз спускались люди. Александр остался по другую сторону завала. Я поднырнул под копье и услышал, как наконечник звякнул о камни. Птолемей, Гарпал и Неарх схватились не менее чем с десятком полуобнаженных разбойников. Но у нападавших были только палки и дубинки, и вооруженные мечами спутники Александра легко рубили с коней. Я послал своего Грома вперед, снеся по дороге несколько голов собственным мечом. Приблизившись к завалу, я обнаружил, что через него нельзя проехать. Тут из-за камней раздались крики и ругань, донесся предсмертный вопль. Я вскочил на спину Грома, спрыгнул на ближайшую глыбу, потом на следующую. Александр и Гефестион стояли спина к спине, окруженные горцами, в глазах которых пылала жажда убийства. Двое подростков уводили коня Гефестиона вдоль по ущелью. Буцефала нигде не было видно... Издав самый свирепый рев, какой только сумел, я спрыгнул с камня в гущу людей, обступивших Александра. Хрустнули копья и кости, я сманеврировал и почти надвое раскроил подвернувшегося под руку горца. Разбойники вокруг меня шевелились словно во сне. Уклонившись от копья, я вонзил меч в чей-то живот, вырвал его из раны и левой рукой перехватил копье очередного нападавшего. Ударом меча я раскроил ему череп, тут другое копье ударило в мой кожаный жилет и скользнуло по ребрам. Я не ощущал боли, испытывая лишь восторг боевой лихорадки. Александр сразил человека, который ударил меня, и тут нападавшие побежали. - К остальным! - завопил я и полез по камням, которые отделили нас от Птолемея, Гарпала и Неарха. Все оставались на конях, хотя на теле лошади Неарха оказалось с десяток ран. Мы набросились на горцев, рубя их и убивая. Наконец они бежали, Гарпал пустился преследовать двоих, бежавших в панике по ущелью. Александр уложил еще одного беглеца, который рванулся к скале, - царевич снес ему голову одним ударом. Другой горец в отчаянии полез вверх по утесу. Я мгновенно рассчитал бросок и метнул меч, который вонзился между лопаток разбойника. Вскрикнув, он свалился к моим ногам, меч торчал из его спины. Обернувшись, я заметил, что Гефестион держит за волосы последнего из оставшихся в живых горцев. Этому было не больше тринадцати: грязный, в лохмотьях, стоя на коленях, он, выкатив глаза, следил за мечом, который уже занес над ним Гефестион. Рот мальчишки был открыт, но не издавал ни звука, окаменев от страха перед лицом смерти. - Подожди, - приказал Александр. - Эти псы украли Буцефала. Я хочу, чтобы он отвел нас в деревню. Мальчишка исполнил наше приказание. Мы миновали узкое ущелье, выехали на тропу пошире, а потом поднялись по каменистому склону, на котором овцы выщипали траву почти до корней. За вторым рядом холмов чашей раскинулась лесистая долинка, где и располагалось разбойничье селение. По дороге Александр ярился, тревожась за судьбу Буцефала. - Они посмели увести у меня коня! Да я зажарю их живьем, всех и каждого! Они проклянут тот день, когда родились! Если они не вернут мне Буцефала, я убью их собственными руками! Я видел, что руки царевича после битвы трясутся: он едва избежал смерти, хотя практически отделался лишь несколькими царапинами, синяками и испугом. Должно быть, мы имели мрачный вид: шестеро окровавленных воинов, трое из которых передвигались пешком. Я отдал Александру своего жеребца. Неарх шел возле меня; тонкий и невысокий, темный как тень, он вел своего раненого коня в поводу, держа меч в руке. Старейшины деревни вышли встречать нас с явным трепетом. Два полуобнаженных мальчишки, округлив глаза, без всяких слов вывели к нам Буцефала и коня Гефестиона. Старики стояли в нескольких шагах от нас, тряслись от страха, опасливо переглядывались. Александр заговорил, пока они набирались смелости: - Где ваша молодежь? Старейшины замялись. - Ну так где? - проговорил Александр. Впереди оказался один из них - собратья вытолкнули его - полностью лысый, с белой бородой, спускавшейся почти до половины груди. - Наши молодые люди мертвы, господин. Ты убил их. Александр фыркнул: - Не лги мне, дед! Еще десятеро или более того бежали. Я хочу видеть их! И немедленно! Иначе я сожгу вашу жалкую деревню до основания, а детей и женщин продам в рабство. - Но, отважный господин... - Немедленно! - Господин, они убежали и скрылись в горах, потому что страшатся твоего гнева. - Пошлите за ними мальчишек. А женщины пусть приготовят нам еду... и немедленно. Старейшины повиновались его приказу. Я подумал, что нас, шестерых, легко одолеть всей деревней. Но горцы уже были устрашены и не хотели рисковать. Мальчишки побежали в сторону гор, женщины отправились к очагам. Старейшины отвели нас на центральную площадь, где готовили ужин. К ночи семнадцать молодых людей угрюмо стояли перед Александром. Свет костра мерцал, озаряя их мрачные испуганные лица. У некоторых на руках и на ногах виднелись окровавленные повязки. Мы поужинали отменным жареным ягненком. Местное вино оказалось слабым и горчило. Александр позаботился, чтобы каждый из нас ограничился одной чашей. А теперь он расхаживал перед неудачливыми разбойниками, уперев кулаки в бока. Свет костра играл на украшенной драгоценными камнями рукояти опущенного в ножны меча. Еда, похоже, смирила гнев царевича, как и то, что Буцефал был возвращен целым и невредимым. Повернувшись к белобородому деревенскому предводителю, Александр строго спросил: - Какого возмещения должен я требовать у людей, которые пытались убить меня? Старик успел несколько осмелеть. - Ты уже убил достаточно наших; теперь деревня будет плакать до конца года, молодой господин. - Таков твой ответ? Тот склонил голову: - Мсти им как хочешь, мой господин. - Тогда я возьму этих молодых людей. - Ты убьешь их? За пляшущими языками огня я заметил, как зашевелились жители деревни. - Я не буду убивать их. Они присоединятся к моему войску и будут биться с моими врагами. "Мое войско! Интересно, что бы сказал на это Филипп?" - Но, господин, - ответил старик, - если ты уведешь юношей с собой, некому будет ходить за овцами, защищать нашу деревню от бандитов из соседней долины. - Ты предпочитаешь, чтобы я повесил их здесь и сейчас? - Лучше вешай меня, - сказал старик, стараясь выпрямиться. - Я - вождь этих людей и отвечаю за их преступления. Александр посмотрел на белобородого и расплылся в широкой улыбке. - Ты прав, старик. Твоя деревня и так достаточно наказана. - Он обернулся к ожидавшим приговора молодым людям: - Ступайте по своим домам. И благодарите богов, что старейшина вашей деревни - мужественный человек. - Благодарю тебя, отважный господин. Благодарю за милосердие. - Старик упал на колени. Александр поднял его на ноги. - Впрочем, я хочу, чтобы вы кое-что сделали. - Что же, господин? - Поставьте на этом месте статую в мою честь и смотрите на нее, когда захочется кого-нибудь ограбить. - Мы выполним твой приказ, господин. Но я не знаю твоего имени. - Александр, царевич Македонии. - Сын Филиппа? - разом охнула вся деревня. Улыбка Александра исчезла. - Сын Зевса, - отвечал он. Вернувшись к войску, мы узнали скверные новости: афиняне уже пришли к Фивам и обе армии вместе с союзниками из небольших городов преграждали нам путь к Афинам и Аттике. - Что, если обойти их? - предложил Александр. - И взять Фивы, пока войско будет стоять в поле, ожидая нашего появления с севера. Филипп блеснул единственным глазом. - Хорошая мысль, сын. Мы теснились в шатре царя, склонившись над складным столом, на котором была разложена карта здешних мест. Александр стоял напротив Филиппа, по бокам старого царя находились Парменион и Антипатр. Одноглазый Антигон замер возле Александра. Птолемей и другие Соратники теснились позади него. Я застыл у входа в шатер. - Но знаешь ли ты путь, каким это может сделать целое войско, да так, чтобы неприятель ничего не заметил? - спросил Филипп. Еще взглянув на карту, Александр ответил: - Наше войско велико, нас заметят, какой бы тропой мы ни шли. Царь кивнул. - Тогда, - продолжил Александр, - небольшой полк и отряд всадников вместе с одной или двумя фалангами гоплитов могут обойти армию врага и взять Фивы, пока их войско в поле ожидает нашего приближения. - Это безумие! - взорвался Парменион. - Небольшой отряд не сможет штурмом взять город, ему не по силам даже осадить его! - У нас будет преимущество - неожиданность, - парировал Александр. - Ты рассчитываешь, что фиванское войско умрет от страха, едва увидев нас перед собой? - продолжал Парменион. Никто не усмехнулся. В шатре установилась мертвая тишина. Нарушил ее Филипп: - Представим себе, что ты сумел взять город, это несомненный успех. Однако мы не избавимся от войска, стоящего перед нами. С ним все равно придется сражаться. - А мы станем слабее, - сказал Антипатр. - Потому что лишимся твоего ударного отряда, который уйдет от основных сил. Александр умолк и только пристально посмотрел на карту, лицо его побагровело от гнева. - Ну, понял? - мягко спросил Филипп. - Мы должны победить армию в поле. Взятие Фив ничего не решит. - Понял, - напряженно сказал царевич, не поднимая глаз. - Тогда вопрос в том, - проговорил Антигон, - где биться с ними. - И еще - в том, сколько их там, как они организованы? И кто у них командует? - У Пармениона нашлось множество вопросов. - Мы скоро узнаем об этом, - проговорил Филипп. - От лазутчиков? - спросил Антипатр. Филипп кивнул. - Я не верю лазутчикам, - пробурчал Антигон. - Кто знает, наврали они или нет. Я предпочитаю увидеть расположение врага собственными глазами. - Он приложил указательный палец к своему здоровому глазу. - Быть может, нам с тобой лучше вдвоем поглядеть на врага, - предложил Филипп, указывая на свой единственный глаз. - Из нас выйдет один хороший лазутчик. Все расхохотались, и царь громче всех. - Мы должны выяснить все, - согласился Парменион. - Даже лучший из лазутчиков не имеет головы полководца. Нам следует знать в точности, кто находится перед нами. - Тебе не понравится то, что ты там увидишь, - предостерег его Филипп. - Союзники заметно превосходят нас числом. - А в Священном отряде фиванцев каждый воин стоит двух или трех, - проговорил Антигон. - Но нам нужны точные сведения, - настаивал Парменион. - Я погляжу, - сказал Александр. - Нет. Слишком рискованно. Ты остаешься в лагере. - Но я могу это сделать! - Могу и я, - отвечал царь, - но я представляю слишком большую ценность, чтобы рисковать там, где с делом могут справиться другие. - В битве меч будет грозить шее каждого из нас. - Антипатр попытался восстановить мир. - Но зачем рисковать, пока можно этого избежать? Александр не стал более возражать, и собрание решило, что Пармениону следует выслать надежных людей, чтобы тщательно обследовать лагерь неприятеля. Я последовал вслед за Александром и его Соратниками к шатру, там царевич отозвал меня в сторону. Махнув остальным, он повел меня к одному из загонов для коней возле небольшой рощицы. Я уже привык к запаху лошадей, к их нервному ржанию, раздававшемуся из-за наскоро сделанных загородок. Солнце уже садилось, и кони ожидали появления рабов с охапками сена. - Орион, - проговорил Александр негромким голосом, - дело в том, что моему отцу и его полководцам необходимо знать побольше о неприятеле. - Я уверен... Он остановил меня, желая скорее выговориться. - Лазутчики Пармениона не сумеют собрать те сведения, в которых мы нуждаемся. - У твоего отца есть шпионы в лагере врага. Безусловно, они... - Нет-нет! Нужно, чтобы кто-то из нас побывал в неприятельском лагере и сам выяснил, как стоят отряды, кто поведет их в бой и по какому плану. Я решил, что понял намек царевича. - Ты хочешь, чтобы я сделал это? Александру пришлось запрокинуть голову, чтобы заглянуть в мое лицо. - Не совсем так, Орион. Я сам намереваюсь сделать это. - Ты?! - Я был поражен как громом. - Но поскольку моя мать велела, чтобы ты сопровождал меня повсюду, - невозмутимо продолжал он, - тебе придется идти со мной. - Но ты не можешь... - Я не могу сказать Гефестиону и остальным: они тоже захотят пойти. Возмущенный, я взорвался: - Ты не можешь идти в лагерь неприятеля. - Почему же? - Тебя узнают! Ты будешь убит или взят в плен... За тебя потребуют выкуп. Ты нарушишь все планы отца! Александр улыбался, глядя на меня с жалостью. - Как мало ты понимаешь, Орион. Смерть пока не грозит мне; мое время еще не пришло. Моя мать, жрица древних богов, предсказала, что я умру, только покорив весь мир. - Не все пророчества сбываются. - Ты сомневаешься в искусстве моей матери? - холодно сказал он. Понимая, к чему может привести спор, я уклонился от ответа. - Если ты не будешь убит и просто попадешь в плен, враги будут держать тебя заложником, пока отец не заключит с ними мир. - Во-первых, Орион, отец мой - Зевс, а не смертный Филипп. Во-вторых, если меня обнаружат, я скорее погибну, чем позволю себя захватить. - Но... - А поскольку мне не суждено умереть, пока я не завоюю весь мир, - перебил меня Александр, - смерть мне еще не грозит. Мне было нечем опровергнуть подобное умозаключение. - Ты должен сопровождать меня: так повелела моя мать. - Так велит и твой отец, - напомнил я. - Царь приказал мне защищать тебя везде и всюду. Александр расхохотался и направился к шатру. 14 Мы дождались, пока ущербная луна опустилась к зубчатым вершинам гор. Наш лагерь уснул, не дремали одни часовые, которые кутались в плащи от ночного холода. Я выскользнул из палатки, постаравшись не разбудить телохранителей, спавших вокруг меня, и, обернув ножны меча длинной полоской ткани, направился к шатру Александра. Тишина будет нашей союзницей, лязг металла не должен известить о нашем присутствии ни врага, ни наш собственный ночной караул. Поверх хитона я надел темную шерстяную куртку. Ночной холод не смущал меня: я изменил в своем теле скорость тока крови и мне стало тепло. Два телохранителя, сонно опиравшиеся на копья у входа в шатер Александра, не задавая вопросов, пропустили меня к царевичу. Александр не ложился и, бурля энергией, расхаживал по шатру, который был больше, чем наш, где мы, стражники, умещались вшестером, и обставлен столь же изысканно, как его покои во дворце. Едва увидев меня, он молча взял темный недлинный плащ и набросил его на плечи. - Шляпа или капюшон у тебя найдутся, царевич? - спросил я. - Золотые волосы мгновенно выдадут тебя и врагу и другу. Александр кивнул и направился к сундуку, стоявшему в ногах ег