---------------------------------------------------------------
© Ray Bradbury
© Copyright Нора Галь, наследники перевод
Текст из 1999 Электронной библиотеки Алексея Снежинского
---------------------------------------------------------------
"Итак, настал желанный час..." Уже смеркалось, но Джейнис и Леонора во
флигеле неутомимо укла╜дывали вещи, что-то напевали, почти ничего не ели и,
когда становилось невтерпеж, подбадривали друг друга. Только в окно они не
смотрели -- за окном сгущалась тьма, высы╜пали холодные яркие звезды.
-- Слышишь? -- сказала Джейнис.
Звук такой, словно по реке идет пароход, но это взмыла в небо ракета. И
еще что-то -- играют на банджо? Нет, это, как положено по вечерам, поют свою
песенку сверчки в лето от Рождества Христова две тысячи третье. Несчетные
го╜лоса звучат в воздухе, голоса природы и города. И Джейнис, склонив
голову, слушает. Давным-давно, в 1849-м, здесь, на этой самой улице,
раздавались голоса чревовещателей, про╜поведников, гадалок, глупцов,
школяров, авантюристов -- все они собрались тогда в этом городке
Индипенденс, штат Миссури. Они ждали, чтоб подсохла почва после дождей и
весенних разливов и поднялись густые травы, плотный ко╜вер, что выдержит их
тележки и фургоны, их пестрые судьбы и мечты.
Итак, настал желанный час --
И мы летим, летим на Марс!
Пять тысяч женщин в небесах
Творить сумеют чудеса!
-- Такую песенку пели когда-то в Вайоминге, -- сказала Леонора. --
Чуточку изменить слова -- и вполне подходит для две тысячи третьего года.
Джейнис взяла маленькую, не больше спичечной, коро╜бочку с питательными
пилюлями и мысленно прикинула, сколько всего везли в тех старых фургонах на
огромных колесах. На каждого человека -- тонны груза, подумать страшно!
Окорока, грудинка, сахар, соль, мука, сушеные фрукты, галеты, лимонная
кислота, вода, имбирь, перец -- длиннейший, нескончаемый список! А теперь
захвати в дорогу пилюли не крупнее наручных часиков -- и будешь сыт,
стран╜ствуя не просто от Форта Ларами до Хангтауна, а через всю звездную
пустыню.
Джейнис распахнула дверь чулана и чуть не вскрикнула. На нее в упор
смотрели тьма, и ночь, и межзвездные бездны.
Много лет назад было в ее жизни два таких случая: сестра заперла ее в
чулане, а она визжала и отбивалась, а в другой раз в гостях, когда играли в
прятки, она через кухню выбежала в длинный темный коридор. Но это ока╜зался
не коридор. Это была неосвещенная лестница, глу╜бокий черный колодец. Она
выбежала в пустоту. Опора ушла из-под ног, Джейнис закричала и свалилась.
Вниз, в непроглядную черноту. В погреб. Она падала долго -- успело гулко
ударить сердце. И долго-долго она задыхалась в том чулане, -- ни один луч
света не пробивался к ней, ни одной подружки не было рядом, никто не слыхал
ее криков. Со╜всем одна, взаперти, во тьме. Падаешь во тьму. И кричишь!
Два воспоминания.
И вот сейчас распахнулась дверь чулана и тьма повисла бархатным
пологом, таким плотным, что можно потрогать его дрожащей рукой; точно черная
пантера, дышала тьма, глядя в лицо тусклым взором, -- и те давние
воспоминания вдруг нахлынули на Джейнис. Бездна и падение. Бездна и
одиночество, когда тебя заперли, и кричишь, и никто не слышит. Они с
Леонорой укладывались, работали без пере╜дышки и при этом старались не
смотреть в окно, на пуга╜ющий Млечный Путь, в бескрайнюю, беспредельную
пус╜тоту, и только старый привычный чулан, где затаился свой, отдельный
клочок ночи, напомнил им наконец о том, что их ждет.
Вот так и будешь скользить в пустоту, к звездам, во тьме, в огромном,
чудовищном черном чулане и станешь кричать и звать, и никто не услышит.
Вечно падать сквозь тучи метеоритов, среди безбожных комет. В бездонную
лест╜ничную клетку. Через немыслимую, как в кошмарном сне, угольную шахту --
в ничто.
Она закричала. Ни звука не сорвалось с ее губ. Вопль метался в груди, в
висках. Она кричала. С маху захлопнула дверь чулана! Навалилась на нее всем
телом. Чувствовала, как по ту сторону дышит и скулит тьма, и изо всей силы
держала дверь, и слезы выступили у нее на глазах. Она долго стояла так и
смотрела, как Леонора укладывает вещи, и наконец дрожь унялась. Истерика,
которой не дали волю, понемногу отступила. И стало слышно, как трезво,
рассу╜дительно тикают на руке часы.
-- Шестьдесят миллионов миль! -- она подошла наконец к окну, точно
ступила на край глубокого колодца. -- Просто не могу поверить, что вот
сейчас на Марсе наши мужчины строят города и ждут нас.
-- Верить надо только в завтрашнюю ракету -- не опоз╜дать бы на нее!
Джейнис подняла обеими руками белое платье, в полу╜темной комнате оно
казалось призраком.
-- Странно это... выйти замуж на другой планете.
-- Пойдем-ка спать.
-- Нет! В полночь вызовет Марс. Я все равно не усну, буду думать, как
мне сказать Уиллу, что я решила лететь. Ты только представь, мой голос
полетит к нему по светофону за шестьдесят миллионов миль! Я боюсь -- а вдруг
передумаю, со мной ведь это бывало!
-- Наша последняя ночь на Земле...
Теперь они знали, что так оно и есть, и примирились с этим; уже не
укрыться было от этой мысли. Они улетают -- и, быть может, никогда не
вернутся. Они покидают город Индипенденс в штате Миссури на
североамериканском кон╜тиненте, который омывают два океана -- с одной
стороны Атлантический, с другой -- Тихий, -- и ничего этого не за╜хватишь с
собой в чемодане. Все время они страшились по╜смотреть в лицо этой суровой
истине. А теперь она стала перед ними во весь рост. И они оцепенели.
-- Наши дети уже не будут американцами, они даже не будут людьми с
Земли. Теперь мы на всю жизнь -- марсиане.
-- Я не хочу! -- вдруг крикнула Джейнис. Ужас сковал ее.
-- Я боюсь! Бездна, тьма, ракета, метеориты... И все, все останется
позади! Ну зачем мне лететь?!
Леонора обхватила ее за плечи, прижала к себе и стала укачивать, как
маленькую.
-- Там новый мир. Так бывало и в старину. Мужчины идут вперед, женщины
-- за ними.
-- Нет, ты скажи, зачем, ну зачем это мне?
-- Затем, -- спокойно сказала Леонора и усадила ее на край кровати. --
Затем, что там Уилл.
Отрадно было услышать его имя. Джейнис притихла.
-- Это из-за мужчин нам так трудно, -- сказала Лео╜нора. -- Когда-то,
бывало, если женщина одолеет ради муж╜чины двести миль, это уже событие.
Потом они стали уез╜жать за тысячу миль. А теперь улетают на другой край
Вселенной. Но все равно это нас не остановит, правда?
-- Боюсь, в ракете я буду дура дурой.
-- Ну и я буду дурой, -- сказала Леонора и поднялась. -- Пойдем-ка
погуляем на прощание. Джейнис выглянула из окна.
-- Завтра все в городе пойдет по-прежнему, а нас тут уже не будет. Люди
проснутся, позавтракают, займутся делами, лягут спать, на следующее утро
опять проснутся, а мы уже ничего этого не узнаем, и никто про нас не
вспомнит.
Они слепо кружили по комнате, словно не могли найти выхода.
-- Пойдем.
Отворили наконец дверь, погасили свет, вышли и закрыли за собой дверь.
В небе царило небывалое оживление. То ли распускались огромные цветы,
то ли свистела, кружила, завивалась неви╜данная метель. Медлительными
снежными хлопьями опус╜кались вертолеты. Еще и еще прибывали женщины -- с
во╜стока и запада, с юга и севера. Все огромное ночное небо снежило
вертолетами. Гостиницы были переполнены, ра╜душно распахивались двери
частных домов, в окрестных полях и лугах поднимались целые палаточные
городки, точно странные, уродливые цветы, -- и весь город и его окрестности
согреты были не одной только летней ночью. Тепло излучали запрокинутые к
небу разрумянившиеся лица женщин и загорелые лица юношей. За грядой холмов
гото╜вились к старту ракеты, казалось, кто-то разом нажимает все клавиши
гигантского органа, и от могучих аккордов от╜ветно трепетали все стекла в
каждом окне и каждая косточка в теле. Дрожь отдавалась в зубах, в руках и
ногах до самых кончиков пальцев.
Леонора и Джейнис сидели в аптеке среди незнакомых женщин.
-- Вы премило выглядите, красавицы, только что-то вы нынче невеселые?
-- сказал им продавец за стойкой.
-- Два стакана шоколада на солоде, -- попросила Лео╜нора и улыбнулась
за двоих, потому что Джейнис не вы╜молвила ни слова.
И обе уставились на свои стаканы, точно на редкостную картину в музее.
Не скоро, очень не скоро на Марсе можно будет побаловаться солодовым
напитком.
Джейнис порылась в сумочке, нерешительно вытащила конверт и положила на
мраморную стойку.
-- От Уилла. Пришло с почтовой ракетой два дня назад. Из-за этого я и
решилась лететь. Я тебе сразу не сказала. Посмотри. Возьми, возьми, прочти
записку.
Леонора вытряхнула из конверта листок бумаги и про╜читала вслух:
Милая Джейнис. Это наш дом, если, конечно, ты решишь при╜ехать.
Уйм
Леонора еще постучала по конверту, и из него выпала на стойку блестящая
цветная фотография. На фотографии был дом -- старый, замшелый,
золотисто-коричневый, как леде╜нец, уютный дом, а вокруг алели цветы,
прохладно зеленел папоротник, и веранда заросла косматым плющом.
-- Но позволь, Джейнис!
-- Да?
-- Это же твой дом здесь, на Земле, на улице Вязов!
-- Нет. Смотри получше.
Обе всмотрелись -- по сторонам уютного коричневого дома и за ним
открывался вид, какого не найдешь на Земле. Почва была странного лилового
цвета, трава чуть отливала красным, небо сверкало, как серый алмаз, а сбоку
причуд╜ливо изогнулось дерево, похожее на старуху, в чьих седых волосах
запутались блестящие льдинки.
-- Этот дом Уилл построил там для меня, -- сказала Джейнис. -- Как
посмотрю, легче на душе. Вчера, когда я оставалась на минутку одна и меня
одолевал страх, я каж╜дый раз вынимала эту карточку и смотрела.
Они не сводили глаз с фотографии, разглядывали уют╜ный дом, что ждал за
шестьдесят миллионов миль отсюда -- знакомый и все же незнакомый, старый и
совсем новый, и справа теплый желтый прямоугольник -- это светится окно
гостиной.
-- Молодчина Уилл. -- Леонора одобрительно кивну╜ла. -- Он знает, что
делает
Они допили коктейль. А по улице все бродили оживлен╜ные толпы приезжих,
и падал, падал с летнего неба нетающий снег.
Они накупили в дорогу уйму всякого вздора -- пакетики лимонных
леденцов, журналы мод на глянцевитой бумаге, тонкие духи; потом взяли
напрокат две гравизащитные куртки -- наряд, в котором стоит коснуться едва
заметной кнопки на поясе -- и порхаешь, как мотылек, бросая вызов земному
притяжению, -- и, словно подхваченные ветром цветочные лепестки, понеслись
над городом.
-- Все равно куда, -- сказала Леонора. -- Куда глаза гля╜дят.
Они отдались на волю ветра, и он понес их сквозь лет╜нюю ночь, полную
яблоневого цвета и оживленных приго╜товлений, над милым городом, над домами
их детства и юности, над школами и улицами, над ручьями, лугами и фермами,
такими родными, что каждое зерно пшеницы было дороже золота. Они трепетали,
точно листья под жарким дуновением ветра, что предвещает грозу, когда в
горах уже сверкают летние молнии. Под ними в полях белели пыльные дороги --
еще так недавно они по спирали спускались здесь на блестящих под луной
стрекочущих вертолетах, и дышали ночной прохладой на берегу реки, и с ними
были их люби╜мые, которые теперь так далеко...
Они парили над городом, уже отдаленным, хоть они пока не так высоко
поднялись над землей; город уходил вниз, словно черная река, и вдруг, точно
гребень волны, вздымался свет живых и ярких огней... и все же город был уже
недо╜сягаем, уже только видение, затянутое дымкой отчужден╜ности; он еще не
скрылся навсегда из глаз, а память уже в тоске и страхе оплакивала утрату.
Покачиваясь и кружа в воздухе, они украдкой загляды╜вали на прощание в
сотни родных и милых лиц, которые проплывали мимо в рамах освещенных окон,
будто уноси╜мые ветром; но это само Время подхватило их обеих и несло своим
дыханием. Они всматривались в каждое дерево -- ведь кора хранила вырезанные
на ней когда-то признания; сколь╜зили взглядом по каждому тротуару. Впервые
они увидели, как прекрасен их город, прекрасны и одинокие огоньки и
потемневшие от старости кирпичные стены, -- они смот╜рели расширенными
глазами и упивались этой красотой. Город кружил под ними, точно праздничная
карусель; порой всплеснет музыка, забормочут, перекликнутся голоса в домах,
мелькнут призрачные отсветы телевизионных экра╜нов.
Две женщины скользили в воздухе, точно иглы, и за ними от дерева к
дереву тонкой нитью тянулся аромат духов. Глаза, кажется, уже не вмещали
виденного, а они все откла╜дывали впрок каждую мелочь, каждую тень, каждый
оди╜нокий дуб и вяз, каждую машину, пробегающую там, внизу, по извилистой
улочке, -- и вот уже полны слез глаза, полны с краями и голова и сердце...
"Точно я мертвая, -- думала Джейнис, -- точно лежу в могиле, а надо
мной весенняя ночь, и все живет и движется, а я -- нет, все готово жить
дальше без меня. Так бывало в пятнадцать, в шестнадцать лет: весной я не
могла спокойно пройти мимо кладбища, всегда плакала, думала: ночь такая
чудесная, и я живу, а они все лежат мертвые, и это неспра╜ведливо,
несправедливо. Мне стыдно было, что я живу. А вот сейчас, сегодня меня будто
вытащили из могилы и сказали: один только раз, последний, посмотри, какой
он, город, и люди, и что это значит -- жить, а потом за тобой опять
захлебнется черная дверь".
Тихо-тихо, качаясь на ночном ветру, словно два белых китайских
фонарика, проплывали они над своей жизнью, над прошлым, над лугами, где в
свете множества огней рас╜кинулись палаточные городки, над большими
дорогами, где до рассвета будут второпях тесниться грузовики с припа╜сами
для дальнего пути. Долго смотрели они сверху на все это и не могли
оторваться.
Часы на здании суда гулко пробили три четверти две╜надцатого, когда две
женщины, словно две паутинки, сле╜тевшие со звезд, опустились на залитую
луной мостовую перед домом Джейнис. Город уже спал, дом Джейнис им тоже
сулил покой и сон, но обеим было не до сна.
-- Неужели это мы? -- сказала Джейнис. -- Мы -- Джей╜нис Смит и Леонора
Холмс, и на дворе год две тысячи третий.
-- Да:
Джейнис провела языком по пересохшим губам и выпря╜милась.
-- Хотела бы я, чтоб это был какой-нибудь другой год.
-- Тысяча четыреста девяносто второй? Тысяча шестьсот двенадцатый? --
Леонора вздохнула, и заодно с нею вздох╜нул, пролетая, ветер в листве
деревьев. -- Всегда было не одно, так другое -- отплытие Колумба, высадка в
Плимут-Роке. И хоть убей, не знаю, как тут быть нам, женщинам.
-- Оставаться старыми девами.
-- Или сниматься с якоря, как мы сейчас.
Они открыли дверь, дом дохнул им навстречу теплом и ночной тишиной, шум
города медленно отступал. Они за╜крыли за собой дверь, и тут в доме раздался
звонок.
-- Вызов! -- крикнула на бегу Джейнис.
Леонора вошла в спальню за нею по пятам, но Джейнис уже схватила трубку
и повторяет: "Алло, алло!" В большом далеком городе техник готовится
включить огромный ап╜парат, который соединит сейчас два мира, и две женщины
ждут -- одна, вся побелев, сидит с трубкой в руках, другая склонилась над
нею, и в лице ее тоже ни кровинки.
Настало долгое затишье, и в нем -- только звезды и время --
нескончаемое ожидание, каким были для них и все последние три года. И вот
настал час, пришла очередь Джей╜нис позвать через миллионы миль, через
бездну, где мчатся метеоры и кометы, убегая от рыжего солнца, которое
вот-вот опалит и расплавит ее слова и выжжет из них всякий смысл. Но голос
ее все пронизал серебряной иглой, прошил стежками слов бескрайнюю ночь,
отразился от лун Марса. И нашел того, кто ждал в далекой-далекой комнате, в
городе на другой планете, до которой радиоволнам лететь пять ми╜нут. Вот что
она сказала:
-- Здравствуй, Уилл! Это я, Джейнис! Она сглотнула комок, застрявший в
горле.
-- Дают так мало времени. Только одну минуту. Она закрыла глаза.
-- Я хочу говорить медленно, а велят побыстрее. Так вот... я решила. Я
приеду. Я вылетаю завтрашней ракетой. Я все-таки прилечу к тебе. И я тебя
люблю. Надеюсь, ты меня слышишь. Я тебя люблю. Я так соскучилась...
Голос ее полетел к далекому, невидимому миру. Теперь, когда все было
уже сказано, ей захотелось вернуть свои слова, сказать не так, по-другому,
лучше объяснить, что у нее на душе. Но слова ее уже неслись среди планет, и
если б какое-нибудь чудо космической радиации заставило их вспых╜нуть и
засветиться, подумала Джейнис, ее любовь озарила бы десятки миров и на той
стороне земного шара, где сейчас ночь, люди изумились бы неурочной заре.
Теперь ее слова принадлежат уже не ей, но межпланетному пространству, они
ничьи, пока не долетят до цели, к которой они мчатся со скоростью сто
восемьдесят шесть тысяч миль в секунду.
"Что он мне ответит? -- думала она. -- Что скажет он в ту короткую
минуту, которая отведена ему?" Она беспо╜койно вертела и теребила часы на
руке, а в трубке светофона потрескивало -- само пространство говорило с
Джейнис, она слышала неистовую пляску электрических разрядов и голос
магнитных бурь.
-- Он уже ответил? -- шепнула Леонора.
-- Ш-ш! -- Джейнис пригнулась к самым коленям, точно ей стало дурно.
И тогда из бездны долетел голос Уилла.
-- Я его слышу! -- вскрикнула Джейнис.
-- Что он говорит?
Голос звучал с Марса, он летел через пустоту, где не бывает ни
рассвета, ни заката, лишь вечная ночь, и во мраке -- пылающее солнце. И
где-то на полпути между Марсом и Землей голос потерялся -- быть может, слова
захватил силою тяготения и увлек за собой пронесшийся мимо
наэлектри╜зованный метеорит, быть может, на них обрушился сереб╜ряный дождь
метеоритной пыли... как знать. Но только все мелкие, незначительные слова
будто смыло. И когда голос долетел до Джейнис, она услышала одно лишь слово:
-- ...люблю...
И опять воцарилась бескрайняя ночь, и слышно было, как вращаются звезды
и что-то нашептывают солнца, и голос еще одного мира, затерянного в
пространстве, отдавался у нее в ушах -- гром ее собственного сердца.
-- Ты его слышала? -- спросила Леонора. У Джейнис едва хватило сил
кивнуть.
-- Что же он говорил, что он говорил? -- допытывалась Леонора.
Но этого Джейнис не сказала бы никому на свете, эта радость слишком
дорогая, чтобы ею можно было поде╜литься. Она сидела и вслушивалась -- в
памяти опять и опять звучало то единственное слово. Она сидела и
вслуши╜валась, и даже не заметила, как Леонора взяла у нее из рук трубку и
положила на рычаг.
И вот они лежат в постелях, свет погашен, в комнатах веет ночной ветер,
а в нем -- дыхание долгих странствий среди мрака и звезд; и они говорят о
завтрашнем дне и о днях, которые настанут после: то будут не дни и не ночи,
но неведомое время без границ и пределов; а потом голоса смолкают,
заглушенные то ли сном, то ли бессонными мыс╜лями, и Джейнис остается в
постели одна.
"Так вот как бывало столетие с лишним назад? -- ду╜мается ей. -- В
маленьких городках на востоке страны жен╜щины в последнюю ночь, в ночь
кануна, ложились спать и не могли уснуть, и слышали в ночи, как фыркают и
пере╜ступают лошади и скрипят огромные фургоны, снаряжен╜ные в дорогу, и под
деревьями шумно дышат волы, и плачут дети, до срока узнав одиночество.
Равнины и лесные чащи полнились извечным шумом прибытий и отъездов, и
куз╜нецы за полночь гремели молотами в багровом аду подле своих горнов. И
пахло грудинкой и окороками, что копти╜лись на дорогу, и, словно корабли,
тяжело раскачивались фургоны, до отказа нагруженные припасами для перехода
через прерии; в деревянных бочонках плескалась вода, оша╜лело кудахтали куры
в корзинах, подвешенных снизу к осям, собаки убегали вперед и в страхе
прибегали обратно, и в глазах у них отражалась пустыня. Значит, вот как было
в те давние времена? На краю бездны, на грани звездной пропасти. Тогда был
запах буйволов, в наши дни -- запах ракеты. Значит, вот как это было?"
Дремотные мысли путались, и, уже погружаясь в сон, она окончательно
поняла -- да, конечно, неизбежно и неотвра╜тимо -- так было от века и так
будет во веки веков.
2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
Last-modified: Sun, 16 Sep 2001 15:07:12 GMT