Оцените этот текст:


--------------------
Рэй Брэдбери. Желание. Пер. - А.Новиков.
Ray Bradbury. The Wish.
========================================
HarryFan SF&F Laboratory: FIDO 2:463/2.5
--------------------





     Шорох снега коснулся холодного окна. Огромный  пустой  дом  заскрипел
под порывом ветра.
     - Что? - спросил я.
     - Я ничего не говорил. - Чарли Симмонс, сидевший  передо  мной  возле
камина, встряхивал жареную кукурузу в большой металлической  миске.  -  Ни
слова.
     - Черт возьми, Чарли, я же слышал...
     Замерев, я смотрел, как снег засыпал  улицы  и  далекие  поля.  Самая
подходящая ночь для привидений, чтобы подкрадываться к окнам и заглядывать
внутрь.
     - Тебе померещилось, - сказал Чарли.
     Неужели, подумал я. Есть ли голоса  у  природы?  Существует  ли  язык
ночи, времени и снега? Что происходит, что связывает мрак  снаружи  и  мою
душу здесь?
     И снег ли шуршал на улице, или это  прошлое,  накопленное  за  долгие
времена, и желания и отчаяния переговариваются на своем языке?
     - Боже мой, Чарли, могу поклясться, что только  что  слышал,  как  ты
сказал...
     - Что сказал?
     - Ты сказал: "загадай желание".
     - Я так сказал?
     Его смех  не  заставил  меня  обернуться;  я  продолжал  смотреть  на
падающий снег, и я сказал то, что должен был произнести...
     - Ты сказал: "Это особенная, прекрасная, странная ночь.  Так  загадай
лучшее, самое дорогое и странное желание, идущее от самого сердца.  И  оно
исполнится." Вот что я слышал, а ты сказал.
     - Нет. - Я увидел, как его отражение в зеркале  покачало  головой,  -
Но, Том, ты уже  полчаса  стоишь,  загипнотизированный  снегопадом.  Огонь
гудит в камине. Желания не сбываются, Том. Но... - тут  он  замолк,  но  с
удивлением добавил, - черт возьми,  ты  ведь  с_л_ы_ш_а_л  что-то?  Ладно.
Выпей.


     В миске над огнем продолжала  потрескивать  кукуруза.  Он  налил  мне
вина, к которому я не притронулся. Снег  продолжал  равномерно  падать  за
темным окном, невесомый, как дыхание.
     - Почему? - спросил я. - Почему такое ж_е_л_а_н_и_е возникло  в  моей
голове? Если не ты сказал эти слова, то кто?
     И в самом деле, подумал я,  кто  мы  такие?  Двое  писателей,  поздно
вечером, одни, мой  друг,  приглашенный  на  ночь,  два  старых  приятеля,
привыкшие много разговаривать и болтать о  духах,  испробовавшие  интереса
ради весь этот хлам  вроде  вертящихся  столиков  и  телепатии,  связанные
многолетней  дружбой,  но  всегда  полные  насмешек,  шуток   и   ленивого
дурачества.
     Но то, что сегодня вечером происходит за окном, подумал я, прекращает
наши шутки, гасит улыбки. Снег - ты только посмотри! - хоронит наш смех...
     - Почему? - спросил за моей спиной Чарли, потягивая вино и  глядя  на
красно-зелено-голубое пламя, а теперь устремив взгляд на  мой  затылок.  -
Почему ж_е_л_а_н_и_е именно в такую ночь? Ведь  это  рождественская  ночь,
верно? Через пять минут родится Христос. Он и зима будут  властвовать  всю
неделю. Эта неделя, эта ночь утверждают, что Земля не погибнет. Зима дошла
до вершины своей власти, и теперь мир движется к свету и весне. Это что-то
особенное. Это невероятно.
     - Да, - пробормотал я и подумал о тех древних временах, когда  сердца
пещерных людей умирали вместе с приходом осени  и  уходом  солнца,  и  они
плакали, пока мир замирал в белом оцепенении, а потом  в  одно  прекрасное
утро солнце вставало раньше, и мир был спасен снова, еще ненадолго. - Да.
     - Итак, - Чарли прочел мои мысли и отпил немного вина. - Христос  был
обещанием весны, не так ли? В середине самой длинной ночи года содрогалось
Время, а Земля вздрагивала и рождала миф. И что провозгласил этот  миф?  С
Новым годом! Боже мой, ведь первое января - не первый  день  нового  года.
Это день рождения Христа. Его  дыхание  касается  наших  ноздрей,  обещает
весну, с первой же секунды после полуночи. Вдохни поглубже, Томас!
     - Заткнись!
     - Почему? Ты снова слышишь голоса? Да!
     Я повернулся к  окну.  Через  шестьдесят  секунд  наступит  утро  Его
рождения. Какое еще время, пронеслась у меня безумная мысль,  может  лучше
подойти для того, чтобы загадать желание?
     - Том... - Чарли тронул мой локоть. Но я  уже  от  всего  отключился.
Неужели это время особое, - подумал я. Неужели святые  духи  проносятся  в
такие снежные ночи, чтобы одаривать нас в  эти  странные  минуты?  Если  я
тайно загадаю желание, то вдруг эта  ночь,  странные  сны,  старые  метели
исполнят его?
     Я закрыл глаза. Мое горло сжал спазм.
     - Не надо, - сказал Чарли.
     Но оно уже трепетало на моих губах. Я не мог  больше  ждать.  Сейчас,
сейчас, подумал я, странная звезда горит над Вифлеемом.
     - Том, - выдохнул Чарли, - ради всего святого!
     Да, подумал я, ради всего святого, и произнес:
     - Мое желание в том, чтобы сегодня ночью, на один час...
     - Нет! - Чарли ударил меня, чтобы я замолчал.
     - ...пожалуйста, пусть мой отец будет жив.
     Стенные часы пробили двенадцать раз.
     - О, Томас, - простонал Чарли. Его рука упала с  моего  плеча.  -  О,
Том.
     Снежный заряд ударил в окно, проскрежетал и  умчался.  Входная  дверь
распахнулась настежь. На нас хлынул поток снега.
     - Какое печальное желание. И... сейчас оно исполнится.
     - Исполнится? - Я резко обернулся  и  уставился  на  открытую  дверь,
зияющую, как могила.
     - Не ходи, Том, - сказал Чарли.
     Хлопнула дверь. Я уже бежал по улице; боже мой, как я бежал!
     - Том, вернись! - Голос заглох за моей спиной в крутящейся метели.  -
Н_е н_а_д_о!


     Но в эту  первую  минуту  после  полуночи  я  уже  бежал,  ничего  не
соображая, задыхаясь,  приказывая  сердцу  биться,  крови  мчаться,  ногам
бежать и бежать, и я думал: "ОН! ОН! Я знаю, где он! Если желание сбылось!
Я знаю, где он!"
     И во всем засыпанном  снегом  городе  начали  бить,  бить  и  звенеть
рождественские колокола. Они окружали меня  и  мчались  за  мной,  пока  я
что-то выкрикивал, спотыкался в снегу и лелеял свое безумное желание.
     Дурак, думал я. Он же мертв! Вернись!
     Но что, если он  будет  жив,  один  лишь  час  этой  ночью,  и  я  не
п_р_и_д_у, чтобы отыскать его?
     Я был уже за городом, без пальто и  шляпы,  но  разгоряченный  бегом;
соленая маска замерзала на моем лице и хлопьями отлетала прочь при  каждом
прыжке  по  середине  пустой  дороги,  по  которой  я  бежал  под  веселые
переливающиеся звуки колоколов.
     Порыв ветра остановил меня за углом, где меня ждала темная стена.
     Кладбище.
     Я стоял возле массивных железных ворот, глядя сквозь  них  невидящими
глазами.
     Кладбище напоминало руины древнего форта, взорванного столетия назад,
с  монументами,  глубоко  похороненными  под  снегом  нового   ледникового
периода.
     Внезапно я осознал, что чудеса невозможны.
     Неожиданно  ночь  превратилась  лишь  в  вино,  разговоры  и   глупое
упрямство, и в мой бег без причины, если не считать  моей  веры,  глубокой
веры в то,  что что-то  с_л_у_ч_и_л_о_с_ь  здесь,  в  этом  снежно-мертвом
мире...
     И я был настолько переполнен зрелищем нетронутых могил  и  снега,  на
котором не было ни единого отпечатка ноги, что с радостью утонул бы в  нем
и умер сам. Я не  мог  вернуться  в  город  и  увидеть  Чарли.  Мне  стало
казаться, что все это какая-то злая  шутка  или  же  результат  его  дикой
способности  угадывать   чужие   сокровенные   желания   и   играть   ими.
Н_е_у_ж_е_л_и он шептал у меня за спиной, давал обещания, подталкивал меня
на это? Боже!
     Я прикоснулся к воротам.
     Что было здесь? Лишь плоский камень с именем и  надписью  "Родился  в
1888, умер в 1957", надписью, которую было трудно разыскать даже в  летний
день, потому что она заросла густой травой и присыпана опавшими листьями.
     Я отнял руку от железной калитки и повернулся. И в это  же  мгновение
судорожно вздохнул. Из горла вырвался крик.
     Потому что я почувствовал что-то за оградой, возле будки привратника.
     Почудилось ли мне там слабое дыхание? Сдавленный крик?
     Или дувший оттуда ветер был чуть теплее?
     Я судорожно ухватился за калитку и уставился в темноту перед собой.
     Да, вон там! Очень слабый след, словно села птица и  пробежала  между
врытыми в землю камнями. Еще миг, и я потерял бы его навсегда!
     Я завопил, побежал, подпрыгнул.
     Никогда за всю свою жизнь я не прыгал так высоко. Я перемахнул  через
ограду и упал на другой стороне с криком, вырвавшимся изо рта. Помчался  к
будке привратника.
     Там в тени, спрятавшись от  ветра  и  прислонившись  к  стене,  стоял
человек с закрытыми глазами и сцепленными на груди руками.
     Я  посмотрел  на  него  дикими  глазами.   Рванулся   вперед,   чтобы
рассмотреть.
     Я не знал этого человека.
     Он был стар. Очень, очень стар.
     Должно быть, от отчаяния, я застонал.
     Потому что старик поднял дрожащие веки.
     И его глаза, смотрящие на меня, заставили меня крикнуть:
     - Отец!
     Я  потащил  его  туда,  куда  падал  слабый  свет  фонаря  и  ложился
полуночный снег.
     А голос Чарли, далеко в заснеженном  городе,  все  умолял:  "Нет,  не
надо, уходи, беги. Это сон, кошмар. Остановись".


     Стоявший передо мной человек не знал меня.
     Как птицы, застигнутые порывом ветра, его странные, но знакомые глаза
метались по мне. "Кто это?" - читалось в них.
     Затем изо рта его вырвался ответ:
     - ...ом! ...ом!
     Он не мог выговорить "т".
     Но он произнес мое имя.
     Словно человек, стоящий на краю обрыва  в  страхе,  что  земля  может
снова обрушиться и поглотить его, он вздрогнул и ухватился за меня.
     - ...ом!
     Я крепко сжал его. Он не упадет.
     Сцепившись в объятиях и неспособные сделать  ни  шагу,  мы  стояли  и
медленно раскачивались, двое, ставшие одним, среди бушующей метели.
     "Том, о, Том" - снова и снова со стоном произносил он.
     Отец, дорогой, думал я, и произносил вслух.
     Старик напрягся, потому что за моим плечом он, должно  быть,  впервые
как следует разглядел могилы, безмолвные поля смерти.  Он  резко  вдохнул,
словно крикнув: "Где мы?"
     И хотя лицо его  было  очень  старо,  в  момент,  когда  он  понял  и
вспомнил, его глаза, щеки, рот дрогнули и стали еще старше, говоря "Нет".
     Он повернулся ко сне, словно ожидая ответа, какой-то охраны его прав,
защитника, который мог бы сказать "нет" вместе с ним.  Но  в  моих  глазах
была холодная правда.
     Теперь мы оба посмотрели на неясную дорожку следов,  петлявшую  среди
могил от того места, где он был похоронен много лет назад.
     Нет, нет, нет, нет, н_е_т!
     Слова вылетали из его рта.
     Но он не мог произнести "н".
     И получилось извержение: "...ет ...ет ...ет ...ет!"
     Отчаянный, надломленный крик.
     И затем еще один вопрос отразился на его лице.
     - Я знал это место. Но п_о_ч_е_м_у я здесь?
     Он сжал меня руками. Посмотрел на свою впалую грудь.
     Бог наградил нас жестокими дарами. Самый жестокий из них - память.
     Он вспомнил.
     И начал расслабляться. Вспомнил, как трепетало его тело, замерло  его
сердце, захлопнулась дверь в вечную ночь.
     Он стоял в моих руках очень прямо. В его глазах отражались мелькавшие
в голове мысли. Должно быть, он задал себе самый страшный вопрос:
     - К_т_о сделал это со мной?
     Он поднял глаза. Его взгляд уперся в меня.
     - Ты? - спрашивал он.
     Да, подумал я. Я захотел, чтобы ты был жив сегодня ночью.
     "Ты!" - закричали его лицо и тело.
     И затем, вполголоса, последний вопрос.
     - Зачем?
     Теперь настала моя очередь замереть в раздумьи.
     В самом деле, зачем я это сделал?
     Как  только  могло  прийти  в  мою  голову  желание   этой   ужасной,
душераздирающей встречи?
     Что следовало бы мне сейчас сделать для этого  человека,  незнакомца,
этого старого, потрясенного, напуганного ребенка? Зачем  я  обнадежил  его
лишь для того, чтобы послать его обратно в землю, в могилу, к беспробудным
снам?
     Приходила ли мне в голову мысль  о  последствиях?  Нет.  Голый  порыв
вырвал меня из дома и забросил на это поле мертвецов как камень на поляну.
Зачем? Зачем?
     Мой отец, этот старик, стоял теперь, дрожа, в  снегу,  и  ждал  моего
безжалостного ответа.
     Снова став ребенком, я не мог выдавить из себя ни слова.  Часть  меня
знала ту правду, которую я не  мог  сказать.  Неразговорчивый  с  ним  при
жизни, я стал еще более нем рядом с этой проснувшейся смертью.
     Правда металась в моей голове, кричала каждой частицей  моей  души  и
тела, но не могла прорваться к языку и сорваться с него. Мои крики застыли
внутри меня.
     Время шло. Этот час скоро пройдет. Я теряю  возможность  сказать  то,
что должно быть сказано, что следовало сказать тогда, когда он был  теплый
и ходил по земле много лет назад.
     Где-то на другом конце страны колокола пробили половину первого этого
рождественского утра. Снег падал хлопьями на мое лицо вместе со временем и
холодом, холодом и временем.
     "Зачем?" - спрашивали глаза моего отца, - "зачем ты привел меня сюда?
"
     - Я... - и тут я остановился.
     Потому что его рука  сжала  мою.  Его  лицо  нашло  свою  собственную
причину.
     Это был и его шанс, е_г_о последний час, чтобы  сказать  то,  что  он
хотел сказать мне, когда мне было двадцать или четырнадцать, или  двадцать
шесть. Неважно, если я онемел. Здесь, среди падающего снега, он мог  найти
покой и уйти своим путем.
     Его рот приоткрылся. Ему было трудно,  мучительно  трудно  произнести
старые слова. Лишь дух его внутри  истлевшей  плоти  мог  агонизировать  и
задыхаться. Он прошептал три слова, которые тут же унес ветер.
     - Что? - выдавил я.
     Он  крепко  ухватился  за  меня  и  попытался  удержать  свои   глаза
открытыми. ему хотелось спать, но сначала его  рот  открылся  и  прошептал
снова и снова:
     - ...я... лю... яяяя!
     Он замолк, задрожал, напрягся и попытался крикнуть снова:
     - ...я... блю... тебя!
     - Отец! - крикнул я. - Дай мне сказать это _з_а_ т_е_б_я!
     Он замер и стал ждать.
     - Ты пытался сказать "я... люблю... тебя?"
     - Д-а-а-а! - крикнул он. И, наконец, у него очень ясно  вырвалось:  -
Да! Да!
     - Папа, - сказал я, обезумев от  счастья,  боли  и  утраты.  -  Папа,
милый, я люблю _т_е_б_я.
     Мы обнялись. И стояли.
     Я плакал.
     И увидел, как из какого-то невозможного колодца  внутри  его  ужасной
плоти выдавилось несколько слезинок, и, задрожав, заблестели на его веках.
     Так был задан последний вопрос и получен последний ответ.
     Зачем ты привел меня сюда?
     Зачем это желание, этот дар, эта снежная ночь?
     Потому что нам надо было сказать, прежде чем двери будут захлопнуты и
навсегда закрыты на замок, то, что мы никак не могли сказать за всю жизнь.
     И теперь это было сказано, и мы стояли, держась друг за друга, в этой
глуши, отец и сын, сын и отец, части одного целого, внезапно  перемешанные
радостью.
     Слеза замерзли на моих щеках.
     Мы долго  стояли  на  холодном  ветру,  заметаемые  снегом,  пока  не
услышали, как пробило двенадцать сорок пять, а мы  все  стояли  в  снежной
ночи, не сказав больше ни слова - не нужно было больше ничего  говорить  -
пока, в конце концов, наш час не кончился.
     И над все белым миром пробившие в это  рождественское  утро  колокола
прозвучали в час как сигнал о том, что дар кончился и ускользнул из  наших
онемевших рук.
     Отец обнял меня.
     Замер одинокий удар колокола.
     Я почувствовал, что отец шагнул назад, на этот раз легко.
     Его пальцы коснулись моей щеки.
     Я услышал, как он ушел.
     Звук его шагов замер вместе с криком внутри меня.
     Я открыл глаза как раз вовремя,  чтобы  увидеть,  как  он  идет,  уже
метрах в ста от меня. Он повернулся и махнул рукой.
     Завеса снега скрыла его.
     Как смело, подумал я, идешь ты сейчас туда, старина, и без колебаний.
     Я зашагал в город.


     Я выпил с Чарли, сидя у огня. Он  посмотрел  на  мое  лицо  и  поднял
молчаливый тост за то, что прочел на нем.
     Наверху меня ждала постель, похожая на большой белый сугроб.
     Снег за моим окном шел на тысячу миль к северу, пять тысяч к  западу,
две тысячи к востоку, сотню миль к югу. Он падал везде и на все.  Падал  и
на две цепочки следов за городом: одна вела в город, другая терялась среди
могил.
     Я лежал в снежной постели. Я вспомнил лицо отца в тот  момент,  когда
он помахал мне, повернулся и ушел.
     Это было лицо самого молодого и счастливого человека из всех,  что  я
видел.
     Тут я уснул и перестал плакать.

Last-modified: Mon, 10 Aug 1998 07:11:27 GMT
Оцените этот текст: