лительный период даровал народу мир. В то время как соседние государства тратили средства и силы на распри, ему удалось построить прекрасную столицу, значительно повысить жизненный уровень населения, в какой-то мере преодолеть голод, нищету, неграмотность и болезни. Народ платил ему за это уважением. Большинство граждан готовы были многое простить своему президенту, хотя бы за одно то, что он явился создателем Сьюдад-де-Вадоса. А что же оставалось делать мне? Показать правительству спину? Один необдуманный шаг мог надолго подорвать мою репутацию. Мне понадобились многие годы труда, чтобы достичь нынешнего положения, разрыв столь завидного контракта послужил бы основанием заподозрить меня в профессиональной несостоятельности. Никто и не подумал бы поинтересоваться его причиной. Да и в финансовом отношении я не очень мог себе такое позволить, хотя конкуренция среди специалистов на моем уровне - а я считался экспертом высшего класса в данной области - не так уж велика, чтобы остаться без работы. Взвесив все "за и против", я постарался выделить самое важное. Откажись я от контракта, вероятнее всего, Энжерс получит распоряжение от правительства решить проблему по своему усмотрению, а вернее, в соответствии с желанием наиболее влиятельных кругов. А добра от Энжерса ждать не приходится. "В конечном счете, - сказал я себе, - совесть не позволяет тебе умыть руки". Что бы то ни было, долг призывал меня выполнить эту работу как можно лучше, не причинив никому вреда, а если последнее нереально, то так, чтобы пострадало как можно меньшее число людей. Когда я вошел в кабинет, Энжерс, холодно поздоровавшись со мной, сразу же без обиняков спросил: - Где вы сейчас были, Хаклют? - В гостях у друзей, - небрежно ответил я. - А что? Я с удивлением посмотрел на него. - С каких пор вы считаете Марию Посадор своим другом? Ведь вам же ясно было сказано, чтобы вы избегали знакомства с ней. - Итак, вы следите за мной. Я это подозревал. Вы что же думаете, я не в состоянии заниматься работой и буду отсиживаться в барах, если меня не контролировать? Если так, к черту! Найдите себе кого-нибудь другого! Но я уж позабочусь, чтобы ни один из моих мало-мальски знающих коллег не оказался на моем месте. Резкость моего тона явно подействовала. Энжерс с глубоким вздохом откинулся в кресле. - Послушайте, Хаклют, ведь вы же не знаете ситуации здесь, в Вадосе, иначе бы вы боялись сеньоры Посадор, как чумы. Должен признаться, мы в самом деле не упускаем вас из виду, но в ваших же интересах. Не исключена попытка вас... э... э... убрать. Ведь для Тесоля, Фрэнсиса и прочих бунтарей из народной партии вы представляете действительную опасность. - Клянусь, если бы мне прежде, чем заключить контракт, сказали, что я послужу футбольным мячом в игре двух политических партий, я бы и шагу не ступил в Агуасуль, - заявил я. - Я серьезно думаю о том, чтобы разорвать контракт! Я говорил совершенно искренне и, будь у меня под руками официальный документ, порвал бы его в клочья. - Прошу вас, успокойтесь! - воскликнул Энжерс. - Уверяю вас, пока вы выполняете работу, которую мы вам доверили, вы - вне опасности. Но вы пренебрегаете просьбой оставаться объективным, непредубежденным специалистом. Сеньора Посадор - красивая, умная женщина, не сомневаюсь, она может произвести впечатление. Но позвольте сообщить вам то, чего она сама, вероятно, о себе не расскажет. Ее супруг был политическим противником Вадоса на президентских выборах. После победы Вадоса, узнав о своем поражении, он застрелился. У меня заломило затылок. - Продолжайте, - сказал я, доставая сигарету. - Да... э... э. Впрочем, иного трудно было и ожидать. В ту пору, двадцать лет назад, сеньора Посадор была совсем молода, только вышла замуж... Совершенно очевидно, что смерть мужа не могла не повлиять на ее рассудок, она очень неуравновешенна, поступки ее трудно предсказуемы. Вскоре после тех событий она вместе с несколькими сторонниками мужа покинула страну, и долгое время из-за границы сыпались ее угрозы и клевета. Со временем все, конечно, поняли, что в ее обвинениях нет ни толики правды. Кончилось тем, что лет пять назад Вадос предложил ей снова вернуться в Агуасуль. Но вместо того, чтобы оценить его великодушие - а со стороны Вадоса после всех тех слухов, которые она распускала о нем по свету, этот шаг действительно был актом великодушия, - она никак не могла успокоиться, продолжая возбуждать общественное мнение и сеять беспорядки. Если бы Диас, несмотря на политические разногласия, не являлся в свое время другом ее покойного мужа, никто, надо думать, не стал бы столь долго терпеть выходки этой дамы. Конечно, лучше держать ее под присмотром здесь, чем допустить продолжение подобной подрывной деятельности из-за рубежа. Однако говорят, последнее время она заходит слишком далеко. Поэтому вам следует избегать контактов с ней - рано или поздно сеньору Посадор призовут к порядку. - Я не знал этого, - задумчиво произнес я. Энжерс уловил мое внутреннее смятение и перешел в наступление. - Естественно, сеньора Посадор любыми средствами пытается дискредитировать Вадоса. Она очень богатая женщина, поговаривают, что она финансирует "Тьемпо" - липовую газетенку, которую и печатным органом не назовешь. Лишь ее добрые отношения с Диасом спасают газету от закрытия. Трудно представить, какой поток грязи выливается на президента и кабинет министров со страниц "Тьемпо". Но... - Энжерс улыбнулся своей обычной холодной улыбкой, - мне кажется, стоит оставить эту тему. Давайте займемся нашими делами. Поверьте, - неожиданно тепло проговорил он, - мне не хотелось бы отрывать вас от ваших дел, но, видимо, это все же необходимо. Помните, в вашем присутствии Колдуэлл сообщил, что Сигейрас направил в суд жалобу, дабы помешать нам экспроприировать у него участок земли и уничтожить трущобы на нем. И как всегда, когда разбираются дела между иностранцами и представителями местного населения, министр юстиции Гонсалес настоял на незамедлительном предварительном слушании, и на сегодня назначено заседание суда. Нам удалось выяснить, что Браун - адвокат Сигейраса - намерен вызвать вас в суд в качестве свидетеля. - Серьезно? - как мог равнодушнее спросил я. - Насколько нам известно - да. И вот мы подумали, что сможем сразить его, в свою очередь пригласив вас выступить в качестве эксперта от имени муниципального совета. Если вы будете свидетелем у Сигейраса, это произведет неблагоприятное впечатление. Люди тотчас сделают вывод, что вы на его стороне, независимо от того, поможете ли вы своим выступлением его делу или нет. - Честно говоря, не уверен, стоит ли мне вообще представлять какую-либо из сторон. Энжерс пожал плечами. - О, я бы пока не торопился с решением. Нам кажется, что Браун просто хочет выступить с позиции силы. Если мы выставим с нашей стороны вас, он тут же подожмет хвост. И вам, вероятно, даже не понадобится появляться перед судом. Браун хитер как бес. - Мне довелось встретиться с ним. И на меня тоже он произвел впечатление человека весьма непростого. - О да! Он однажды уже вел дело Сигейраса. Браун - выходец из Нью-Йорка, и у него есть большое преимущество - он опрашивает свидетелей как на английском, так и на испанском языках. К тому же он весьма ловкий адвокат. Но наш город представляет Андрес Люкас, и потому я нисколько не сомневаюсь в исходе дела. Люкас - лучший адвокат в Агуасуле. - Тот самый Люкас, который является секретарем партии Герреро? - Да, именно он. Он принимал весьма деятельное участие в разработке прав гражданина нашего города. Как только Браун начнет апеллировать к гражданским правам, то сразу же получит сокрушительный отпор. - Кстати, коль скоро мы заговорили о Люкасе. Не он ли является защитником Герреро по делу о нарушении правил дорожного движения. Мне бы хотелось узнать, в чем там суть? - Нарушение правил уличного движения! Что за чепуха! - с раздражением воскликнул Энжерс. - Да это просто очередная клеветническая кампания, развязанная народной партией против Герреро. Они не могут победить честным путем, поэтому и прибегают к грязным методам и лжи. Домингес, предъявивший иск, тоже, кстати, адвокат. Юрисконсульт народной партии. Его нападкам на Люкаса и Герреро нет конца. Поговаривают, что он просто завидует Люкасу, лучшему адвокату в стране, Домингес мне не нравится. Слишком мягок. - Чем же все кончится? - Понятия не имею, как уж там поступят с водителем, но Герреро, разумеется, оставят в покое. Со стороны народной партии выставят двух-трех свидетелей, но всем, естественно, известно, к какой партии они принадлежат. Люкас даст им прикурить. Энжерс открыл ящик письменного стола и вынул из него папку с золотистыми тесемками. - Тут у меня ваша повестка в суд. Вы вызываетесь в качестве эксперта муниципального совета по делу Сигейраса. Думаю, являться туда вам скорее всего не придется, но если такая необходимость возникнет, мы известим вас. Да, чуть было не забыл: президент изъявил желание познакомиться с вами лично. Завтра в пятнадцать часов в его резиденции состоится прием в честь нашего местного шахматиста - победителя турнира стран Карибского региона. Если у вас есть желание побывать там, приглашение на ваше имя будет ждать вас в отеле. - С благодарностью приму его, - церемонно ответил я. Энжерс улыбнулся. - Готов держать пари, президент произведет на вас сильное впечатление. Незаурядная личность. Честно говоря, я вышел от Энжерса в смятении. Оказывается, сеньора Посадор - вдова того самого соперника Вадоса, о котором она мне говорила. "Пытается всеми средствами дискредитировать Вадоса..." - сказал Энжерс. И все же мне не хотелось верить, что она пригласила меня сегодня утром к себе для того, чтобы столь изощренным способом ввести в заблуждение. Думая обо всем этом, я шел мимо здания суда к парку, где обычно стоял мой служебный автомобиль. И тут мое внимание привлекла знакомая тучная фигура, склонившаяся над витиеватыми перилами террасы, куда вела крутая лесенка. У Брауна в руках были его неизменные сигара и бутылка лимонада с торчащей из нее соломинкой. - Эй, Хаклют, - обратился он ко мне. - Идите сюда! Я поднялся по ступеням. - На этот раз вы мне позволите угостить вас? - Сегодня я не прочь выпить чего-нибудь покрепче. Но скажите, хотите вы узнать страну, где находитесь? Хотите? Хотите посмотреть, как выглядит в Вадосе правосудие? Хотите увидеть убийство? - Не понимаю, что вы имеете в виду? - Там внутри... - показал он большим пальцем через плечо, осыпав при этом пеплом свой пиджак... - судья разделывает как мальчишку одного из лучших адвокатов Вадоса. Судья, которому неведомы такие понятия, как право, справедливость, свидетельские показания. Адвоката зовут Мигель Домингес. Слышали про такого? - Это о нарушении Герреро правил дорожного движения? Вот уж не думал, что такое дело может принять столь серьезный оборот, чтобы разбираться в высшей судебной инстанции. Браун сплюнул. - Для Герреро все делается на высшем уровне. Только так, сэр! Попробовали бы только передать дело, как обычно, в суд по месту жительства. Он поднял бы такой шум, что слышно было бы даже в Мехико. Вам для собственной пользы следовало бы сходить туда и посмотреть, что здесь у нас происходит в действительности. Зайдите! Зайдите! Он схватил меня за рукав и почти насильно втолкнул в здание, продолжая говорить: - Кроме того, дело касается непосредственно вас, Хаклют. Ваше имя уже упоминалось по меньшей мере раз шесть. Мне до того надоело сидеть там, что я вышел на несколько минут глотнуть свежего воздуха. Я ожидал рядом, в палате по гражданским делам, когда объявят о начале слушания дела по иску Сигейраса. Но похоже, разбор нашего дела затянется. Может, придется ждать день, а то и все два. Вот я и решил посмотреть, что происходит у Мига. Боже мой, настоящее избиение, скажу вам. - А при чем здесь я, черт возьми? - Старик Ромеро - это судья, которому уже, наверно, все сто стукнуло, в старческом слабоумии забыл все, что когда-то вбивали в его башку о свидетельских показаниях. Так вот. Он с самого начала дал ясно понять, что обвинение, выдвинутое против Герреро, - попытка оклеветать невиновного. Четверть часа он распинался о пагубной деятельности народной партии, назвав Мига подкупленным лжесвидетелем, и заявил, что считает чертовски подходящим случай избавиться городу от крестьян, за счет которых держится народная партия. Вот тут-то помянули и вас, дружочек. Мне просто противно повторять всю эту болтовню. Мы подошли к залу заседаний. Служитель открыл нам дверь, и мы заняли места в рядах для публики. Зал был полон. В первом ряду с хмурым видом сидел Сэм Фрэнсис, рядом с ним еще несколько человек, которых я уже видел на Пласа-дель-Сур во время митингов. На скамье подсудимых, точнее говоря, в удобном кресле с самодовольной улыбкой восседал Герреро. На месте защитника в небрежной позе развалился тоже улыбающийся Андрес Люкас. На противоположном конце того же стола, за которым сидел Люкас, я разглядел мертвенно бледного мужчину с подергивающейся щекой. - Это Миг, - шепнул Браун. Судье, маленькому сморщенному старикашке, может быть, и не было ста лет, как утверждал Браун, но определенно давно перевалило за восемьдесят. Молоточек, который он держал в скрюченной, высохшей руке, казался для него невероятно тяжелым. Голос судьи звучал пронзительно пискливо. Смысл его слов в общих чертах я понял. - ...Невозможно признать доказательства, выдвинутые в обвинительном акте, - заявил он. - Налицо личная вражда и политические соображения самого низкого свойства. Вот уже тридцать лет я веду дела в различных судах, но никогда еще мне никто не осмелился представить на рассмотрение такой вздор. Естественно, я считаю своим долгом поставить вопрос о поведении адвоката Домингеса на заседании коллегии адвокатов. Я с нетерпением жду дня - а он уже не за горами, - когда лица, ответственные за бесчестный выпад против человека столь безупречной репутации, - поклон в сторону Герреро, - будут выметены как сор. Мне остается лишь объявить официальный приговор: господин Герреро невиновен. Заседание закончено. Удар молоточка как бы послужил сигналом для Сэма Фрэнсиса, вскочив, он стал выкрикивать по-английски, вероятно забыв в пылу страстей свой родной язык. - Это невозможно! Беспринципный старый маразматик! Ты только... Снова раздался стук молоточка, потонувший в гудении зала. Судья дал знак секретарю открыть дверь и удалился. - Пошли отсюда, - сказал Браун немного погодя. - Мне стыдно смотреть Мигу в глаза. Его сейчас оклеветали, опорочили, нанесли урон его профессиональной репутации. Нравится вам эта страна, Хаклют? Я нахожу ее прекрасной, если бы не кучка бесстыдных, мерзких подлецов. - Но как удалось Ромеро протащить такое решение? - А кто его может остановить? - фыркнул Браун. - Ромеро - главный судья страны, председатель верховного суда, а самое существенное - марионетка в руках Вадоса. Скорее, скорее на воздух! Браун вел меня по коридорам суда так быстро, что даже запыхался. - Ну, вот теперь вы знаете цену нашему правосудию. - Он достал из кармана большой носовой платок и вытер лицо. - Понравилось? Не успел я ответить, как из здания суда, возбужденно обсуждая происшедшее, вышел Сэм Фрэнсис. Следом за ним показалась группа оживленно беседующих людей, в центре которой были Люкас и Герреро. Они остановились на площадке неподалеку от нас. Один из мужчин поспешно сбежал по ступеням вниз. Я узнал в нем шофера Герреро. - А что с ним? - тронул я Брауна за рукав. - Ромеро отклонил дело. Он считает, что это предлог очернить Герреро. - Очернить Герреро? - так громко повторил Сэм Фрэнсис, что его услышали все. - Да можно ли очернить этого темного человека? Герреро замолк на полуфразе и ровным, размеренным шагом приблизился к Фрэнсису. Его сторонники сгрудились за ним. Он холодно посмотрел Фрэнсису в глаза. На какой-то момент, казалось, все затаили дыхание. - Довольно нелепо слышать такое утверждение именно от вас. Ведь черный из нас - вы. Лицо Фрэнсиса исказила гримаса. Одним прыжком он подскочил к Герреро и нанес ему сокрушительный удар в скулу. Герреро, потеряв равновесие, словно кукла, просчитал все ступеньки сверху донизу. Несколько человек кинулись к нему. Кто-то, кажется Люкас, попытался приподнять ему голову. Руки этого человека окрасились кровью. - Ну и идиот! - тихо сказал Браун, глядя на учащенно дышавшего Фрэнсиса. - Какой идиот! Со всех сторон сбегались люди. Раздвигая толпу, подошел полицейский и профессиональным жестом стал прощупывать пульс. Наконец он поднялся и с угрожающим видом стал подниматься по ступеням к Сэму Фрэнсису, который в оцепенении продолжал стоять наверху. Браун взглянул на меня. Лицо его было непривычно серьезным. - Извините, Хаклют. Когда я говорил вам об убийстве, то не предполагал, что оно произойдет на самом деле. 10 Прибыла машина скорой помощи, и появился наряд полицейских. Репортеры, присутствовавшие на суде, почуяли сенсацию. Защелкали фотоаппараты. С воем подлетела черно-белая полицейская машина, из которой легко, словно мяч, выпрыгнул шеф полиции О'Рурк. В своем кабинете он показался мне тупым и флегматичным, теперь же его ленивую небрежность как рукой сняло. Резко, громким голосом О'Рурк отдавал приказания, которые мгновенно выполнялись. Были записаны фамилии свидетелей; сделаны необходимые снимки. Толпа заметно росла. Стали раздаваться выкрики в адрес Сэма Фрэнсиса, который по-прежнему неподвижно, словно изваяние, стоял рядом с полицейским вверху на лестнице. Я видел, как О'Рурк крутил головой, пытаясь определить, от кого исходят эти угрозы. Мне хотелось спросить Брауна, почему О'Рурк ничего не предпринимает, но адвокат подошел поближе к пострадавшему и молча не отрывал от него неподвижного взгляда. Санитары положили Герреро на носилки и в наступившей тишине понесли к машине. Кое-кто из стоявших поближе осенил себя крестом. Дверцы скорой помощи захлопнулись. И как по сигналу, волнение снова стало нарастать. Что-то взлетело в воздух. Удар пришелся Фрэнсису в плечо, и брызгами спелого помидора его обдало с ног до головы. На какое-то время я потерял из виду О'Рурка, но тут заметил его - он продвигался сквозь толпу, словно бык, готовый к атаке. В следующее мгновение шеф полиции уже тащил к месту, где недавно лежал убитый, упирающегося мужчину в дешевом белом костюме. На его левой щеке виднелся свежий кровоподтек. Последним ударом О'Рурк толкнул мужчину в руки одного из полицейских и, не переводя дыхания, повернулся к любопытствующим. Он не произнес ни слова. Но толпа тут же стала редеть. Люди понуро покидали площадь. Двое полицейских схватили Фрэнсиса и втолкнули его в машину О'Рурка. Люкас с перекошенным от ненависти лицом прошипел вслед Фрэнсису, что тот живым больше никогда уже не выйдет из тюрьмы. Толстяк Браун дотронулся до моей руки и хрипло произнес: - Теперь нам надо выпить. Ваш черед платить, помните? В баре на другом конце площади приглушенными голосами обсуждали случившееся. Мы пили молча. Наконец я не выдержал и спросил: - В Агуасуле применяется смертная казнь? Браун покачал головой. - Очень редко. В последнее время такие приговоры не выносились. Хотя законом и предусмотрено, как высшая мера наказания... с правом выбора через повешение или расстрел. С тех пор как Вадос пришел к власти, парней шесть расстреляли, последнего - пять лет назад. Снова наступило молчание. Браун пожал плечами и поудобнее устроился в кресле. - Нельзя же все время издеваться над человеком... А Сэм и так был уже зол как черт. Это, конечно, надолго запятнает народную партию. Вадос наверняка посмеется, когда узнает о случившемся. Я представил себе состояние Фрэнсиса, когда он осознал, что натворил. - За ним что-нибудь подобное водилось? - спросил я. - Не слышал. Но я встречал в Гарлеме таких парней. Понимаете, что я имею в виду? Однажды я видел, как один такой ненормальный запустил в белого разбитой бутылкой за то, что он назвал его черномазым подонком. А Сэм всегда отличался вспыльчивостью. - У меня такое ощущение, что он мог свернуть шею и мне, прежде чем накинулся на Герреро. Толстяк Браун пристально посмотрел на меня. - Вы были знакомы с Фрэнсисом? - Да. Мария Посадор познакомила нас однажды в отеле, где я живу. - Вы знаете Марию? - спросил Браун с недоверием. - Хаклют, вы меня озадачили: вот бы не подумал, что вы принадлежите к тому типу мужчин, на которых Мария захочет взглянуть второй раз. - Возможно, я и не красавец, - не без раздражения заметил я, - но причем здесь ее вкус? - Успокойтесь! - пробормотал Толстяк. - Успокойтесь! Я имел в виду другое... Э... э... скажем так: вы приехали по приглашению Вадоса. А Мария спит и видит, чтобы Вадоса склевало воронье. Вот меня и удивляет, что она не плюнула вам в лицо. Я, конечно, могу и заблуждаться. Очень может быть, я ошибаюсь. Он осушил стакан. - Вам хорошо, - сказал он. - Вас не вызовут свидетелем по делу. Но Люкас... - будь он проклят - немало бы отдал за то, чтобы привлечь меня для показаний в суде... И мне кажется, он попытается втянуть в эту историю и Мига Домингеса. А у нас и так достаточно проблем, у Мига и у меня. Лучше мне сейчас, Хаклют, отправиться домой, чтобы порыться в бумагах. Я должен вытянуть Мига из петли, которую на него накинул Ромеро. У Мига хорошие отношения с Диасом. Одно время он даже был его любимцем. Да и теперь они остались добрыми друзьями. Надо достать для Диаса копию протокола утреннего судебного заседания. Если он захочет, то может предложить Гонсалесу сместить Ромеро по причине профессиональной непригодности и назначить новое судебное слушание. Законом это предусмотрено в исключительных случаях. Если Диас нам подыграет, Ромеро получит по заслугам. Он встал и расплатился за себя. - Пойду узнаю, как отнесется к моей идее Миг. Было бы глупо с его стороны сидеть сложа руки. До встречи, Хаклют. Еще увидимся. Не знаю, прав ли был судья Ромеро или нет, оценив жалобу, выдвинутую против Герреро, как сугубо политический маневр. Но факт оставался фактом: Фрэнсис был до такой степени озлоблен, будто действительно сорвалось заранее обдуманное и разыгранное словно по нотам дело, и потому в приступе ярости убил Герреро. И так поступил политический лидер. Что же тогда можно было ожидать от рядовых членов партии? Подошло время обеда, но под впечатлением происшедшего я все еще никак не мог обрести равновесие. Медленным шагом возвращался я в отель. На Пласа-дель-Сур сегодня вниманием прохожих полностью владела гражданская партия. На трибуне под приспущенным флагом с траурной лентой незнакомый мне оратор произносил высокопарно-напыщенную речь, посвященную кончине Герреро, и клятвенно обещал жестоко отомстить народной партии. Видимо, Тесоль уже знал о случившемся. На площади не было видно ни его самого, ни его сторонников. В отеле, заглянув в ящик для корреспонденции, я обнаружил приглашение на прием к президенту, о котором говорил Энжерс. Я вложил его в бумажник с мыслью о том, не послужит ли смерть Герреро достаточным поводом для отмены приема. Смерть Герреро была главной темой вечерней "Либертад". На следующее утро опубликовала материалы, посвященные происшествию, и "Тьемпо". Там подробно говорилось о намеренной провокации со стороны Герреро и делались попытки найти оправдание действиям Фрэнсиса. И все же большего, чем надежду на замену смертной казни пожизненным заключением, "Тьемпо" при всем желании внушить не могла. Писатель Фелипе Мендоса посвятил этому передовицу. Ничто не могло скрыть того факта, что Фрэнсис самым опасным образом проявил свой гнев и теперь должен понести наказание. На мой взгляд, газета, стараясь как-то смягчить печальную картину, уделила слишком много места недостойному разбору иска против Герреро. В номере поместили фото Толстяка Брауна с вызывающим выражением лица и Мигеля Домингеса, который производил впечатление тихого ягненка. Толстяк Браун заявил в одном из интервью, что Фрэнсис, вероятно, был чрезвычайно возмущен пародией на понятие о справедливости. Но он никак не объяснил, почему тот вообще присутствовал на судебном заседании, если иск был действительно обоснованным. Скорее всего к делу был политический интерес. Прочитав статью, я сделал для себя ряд выводов. Прежде всего Домингес, очевидно, выполнял замысел Толстяка Брауна избавиться от Ромеро и начать новый судебный процесс. Вначале я не понял, как это можно сделать, затем сообразил, что Ромеро отклонил иск против водителя без допроса свидетелей, а это, вероятно, и давало повод для повторного слушания дела. Кроме того, в статье содержалась дополнительная информация о Фрэнсисе. Как я и предполагал, он не являлся ни представителем местного населения, ни получившим право гражданства жителем Вадоса. Между строк можно было понять, что его выслали сначала из Барбадоса, где он родился, а затем из Гайаны, Гондураса, Пуэрто-Рико за политические акции; в Вадосе он, видимо, продолжал заниматься тем же. У меня сложилось впечатление, что Фрэнсис был профессиональным демагогом. А я терпеть не мог таких людей. Они постоянно недовольны, однако не стремятся что-либо сделать сами, а навязывают эту деятельность другим независимо от того, хотят те этого или нет. С другой стороны, нельзя было не отдать должного таким людям, как Герреро, Люкас, Энжерс, которые хотели, чтобы Сьюдад-де-Вадос в своем дальнейшем развитии шел по пути, намеченном при его создании, то есть вобрал в себя лучшие достижения современного градостроительства. Я в определенной степени разделял такой подход. На следующий день был какой-то религиозный праздник. Предполагалось интенсивное движение транспорта. Рано утром, как обычно, я отправился поработать, но спустя пару часов вынужден был прекратить свои наблюдения. Город выжидал, словно улитка в ракушке. Из церквей и даже из главного кафедрального собора выходило гораздо меньше людей, чем после обычной церковной службы. Многие были в трауре или с траурными повязками на рукаве. Ночью на стенах появились надписи, направленные против Сэма Фрэнсиса и народной партии. Подойдя куличному базару, где в праздничные дни по обыкновению бывало особенно много народу, я с удивлением обнаружил, что и там вполовину меньше посетителей, чем в обычные дни. Повсюду виднелись следы беспорядков: то выбитая витрина, то опрокинутый фургон с овощами, то полуобгорелый деревянный кузов. Окна бара, где Толстяк Браун угощал меня пивом, были заколочены досками. На стенах зданий красовались пятна от тухлых яиц и гнилых фруктов. Под палящими лучами солнца Сьюдад-де-Вадос словно затаился, подобно мине замедленного действия. И было непонятно, то ли откажет взрыватель, то ли произойдет взрыв. 11 Несмотря на смерть Герреро, Вадос не отменил прием. Энжерс объяснил мне, что гордость за победителя шахматного турнира стран Карибского региона столь же велика, как и скорбь в связи с кончиной лидера гражданской партии. Было решено не лишать гроссмейстера заслуженных почестей. Направляясь в президентский дворец, расположенный на склоне холма, я понял, почему Вадос избрал для себя, вернее для резиденции главы государства, именно это место. Отсюда открывалась незабываемая по красоте панорама города. Внизу у подножия гор раскинулся аэродром. Когда я подъехал к воротам дворца, полицейские отдали мне честь. Я предъявил приглашение и проехал, куда мне указали. На большой квадратной лужайке перед дворцом были накрыты столы. С трех сторон лужайку обрамляли живописные клумбы. Слева бил красивый фонтан. Из павильона напротив доносились звуки вальса, исполняемого военным оркестром. Дворец окружала увитая плющом каменная стена, к лужайке от него спускались две лестницы. Внизу вдоль стены за утопающей в зелени беседкой протянулась тенистая аллея. Между нею и стеной я заметил едва различимый двойной ряд колючей проволоки. Разглядеть ее можно было только со стороны входа, солнечные лучи, отражаясь системой зеркал, освещали пролет между рядами проволоки. Один из полицейских указал мне место для парковки - теннисный корт с твердым покрытием неподалеку. Другой тут же направил меня к лужайке. Возле лестницы меня снова попросили предъявить приглашение. При этом полицейский окинул меня таким пристальным взглядом, словно пытался запомнить лицо потенциального убийцы. Вначале я не встретил никого из знакомых. Официант, разносивший напитки, подошел ко мне. Я что-то выбрал и, прихватив с другого подноса канапе, решил пройтись. Честно говоря, я не ожидал для себя ничего интересного на столь официальном мероприятии, хотя здесь собрался высший свет Вадоса. Красочностью туалетов, как ни странно, отличались отнюдь не дамы, наряды которых были выдержаны в пастельных тонах, а представители высших воинских чинов. Своими роскошными мундирами они напоминали бабочек: светло-серую форму офицеров украшали красно-золотые аксельбанты, белые парадные мундиры военно-морских чинов сверкали золотом, а небесно-голубая форма летчиков поражала обилием серебра и бронзы. Наконец я увидел первое знакомое лицо - адвоката Мигеля Домингеса. Вокруг него щебетали три хорошенькие девушки, но, видимо, погруженный в свои мысли, он не проявлял к ним никакого внимания. Кто-то окликнул меня по-английски. Повернувшись, я увидел Энжерса и Сейксаса с супругами, Худой, угловатый Энжерс на фоне широкоплечего тучного Сейксаса выглядел комично. Сейксас бурно приветствовал меня, хлопнув по плечу, и предложил одну из своих бразильских сигар. Энжерс терпеливо дождался конца этой сцены, затем представил мне свою жену, увядшую блондинку с выступающими вперед зубами. Дорогое платье плохо сидело на ней. Оказалось, она родом из Шотландии. Я обратил внимание, что она все время искоса поглядывает на сеньору Сейксас. Супруга Сейксаса под стать мужу была женщиной крупной, с большим бюстом и пухлыми белыми руками, унизанными браслетами. Однако она обладала легкой походкой бывшей балерины, и скромный голубой костюм был ей явно к лицу. Конечно, речь зашла о смерти Герреро. Сейксас стал говорить о том, как следует обойтись с Сэмом Фрэнсисом; жена его при этом одобрительно кивала головой. Вдруг на полуслове Сейксас театральным жестом указал на лестницу и, хлопнув себя по лбу, отвернулся в сторону, словно ему стало дурно. По лестнице спускались два седых, похожих друг на друга человека. Один из них - тот, что постарше, - был, видимо, всем хорошо известен: он мило раскланивался по сторонам, отвечая на приветствия. Как только он сошел на лужайку, гости тотчас окружили его плотным кольцом. - Ну, это уж слишком! - воскликнул Энжерс, нахмурив брови. - Терпение Вадоса переходит все допустимые пределы. - Да, но он ведь так знаменит, - робко заметила его жена. - Это роли не играет, - отрезал Энжерс. - Дело в принципе. Особенно при сложившейся ситуации. Я никак не ожидал от Энжерса критики в адрес столь высокочтимого им президента. - Прошу прощения за свою неосведомленность, - обратился я к нему. - Но о ком идет речь? - О типе, который только что появился. Его зовут Фелипе Мендоса. Он писатель. Некоторые даже называют его латиноамериканским Фолкнером. Романы Мендосы посвящены малоприятным сценам из сельской жизни. Я их не приемлю. Но он использует свое имя и популярность, чтобы строчить недостойные статейки о правительстве. Совсем недавно в одной из них он поносил сеньора Сейксаса. - Мендоса - прекрасный писатель, - осмелилась заметить супруга Энжерса с неожиданной горячностью. - Х-ха! - выдохнул Сейксас, смерив мрачным взглядом Мендосу. - Пасквиль есть пасквиль, хорош он или плох. И я думаю, что выскажу Вадосу свое отношение к этому приглашению... Он внезапно замолчал, заметив предостерегающий взгляд жены. - Вы, разумеется, совершенно правы, - согласился Энжерс, скорее всего из антипатии к Мендосе. - Убежден, что его художества никогда бы не увидели света, не будь его брат главным редактором этого грязного листка "Тьемпо". - Так вместе с ним шел его брат? - Совершенно верно. Его зовут Христофоро. Он, его брат и человек по фамилии Педро Муриетта, финансирующий издание книг Фелипе Мендосы, диктуют читателям литературные вкусы, которые зачастую граничат прямо-таки с порнографией... Откуда-то сверху прозвучало сообщение. Я уловил лишь конец фразы: - ...его превосходительство - президент. Разговоры смолкли, оркестр заиграл пианиссимо. Появился президент в сопровождении молодой красавицы жены. Вместе с ними вышел мужчина в очках, с взъерошенными волосами. Даже на расстоянии в нем ощущалась какая-то нервозность. Раздались аплодисменты. Энжерс, Сейксас и их супруги особого воодушевления не проявили. Рукоплескания длились до тех пор, пока трио не достигло верхней лестничной площадки. Там Вадос жестом пригласил мужчину спускаться первым. Тот прошел вперед, щуря глаза от солнца и застенчиво улыбаясь. - Это Гарсиа, наш гроссмейстер, - тихо проговорил Энжерс, наклонившись ко мне. Затем по ступеням сошел и сам Вадос. Он, его супруга и Гарсиа заняли три кресла, которые неизвестно откуда появились на лужайке. - Теперь мы построимся и будем водить церемониальный хоровод, - сказал Энжерс со вздохом. Я с удивлением посмотрел на него, но тут все присутствующие стали выстраиваться вереницей, и процессия двинулась против часовой стрелки. Проходя мимо президента, каждый гость или гостья отвешивали ему поклон. Вадос благосклонно улыбался или в знак особого расположения жестом приглашал приблизиться, чтобы обменяться несколькими словами. Мужчина в темном костюме, вероятно секретарь, стоявший за спиной президента, время от времени что-то говорил ему на ухо. Я следовал между супругами Энжерс и Сейксас. Президент пригласил меня подойти. - Очень рад познакомиться с вами, сеньор Хаклют, - сказал он по-английски почти без акцента. - Я уже имел удовольствие видеть вас по телевидению. - Мне больше повезло, ваше превосходительство. Мне довелось воочию видеть вас и вашу супругу, - я поклонился сеньоре Вадос, - когда вы проезжали по Пласа-дель-Сур. Жена президента действительно была хороша собой. Но, видимо, не понимала по-английски и никак не прореагировала на мои слова. - Ну, это не назовешь знакомством, - ответил президент. - Зато я познакомился с Сьюдад-де-Вадосом, - я был предельно любезен. - И город произвел на меня огромное впечатление. - Да, вы упомянули об этом в своем интервью, - сказал Вадос, улыбаясь. - Мне всегда, даже десять лет спустя, приятно слышать добрые слова о городе. Это мое детище - с той разницей, что всякий ребенок такой же индивидуалист, как и каждый из нас. А город, город живет для людей. Это лучшее, что может остаться после человека. Но... - тут Вадос тяжело вздохнул, - иногда развитие города, как и развитие ребенка, проходит не совсем так, как хотелось бы. Однако это тема не для сегодняшнего разговора. Не стоит омрачать послеобеденные часы обсуждением профессиональных вопросов. Надеюсь, пребывание в Агуасуле доставит вам удовольствие, сеньор. Он дал понять, что аудиенция окончена. - Сеньор президент, - почтительно склонил я голову. - Сеньора, сеньор Гарсиа. Я сделал шаг назад. Гроссмейстер без особого интереса следил за движением процессии; в ответ на мое обращение лицо Гарсиа осветилось улыбкой, и он, словно мальчик, которого угостили конфетой, с воодушевлением проговорил: - Благодарю, сеньор, благодарю. - Вам была оказана большая честь, мистер Хаклют, - услышал я голос, обращенный ко мне. Я обернулся - передо мной стояла Изабелла Кортес, она опиралась на руку респектабельного господина лет шестидесяти в старомодном пенсне. Я обрадовался встрече. Именно с ней мне хотелось поговорить об использовании подсознательного восприятия. - Леон, - обратилась сеньора Кортес к своему спутнику, - познакомься, пожалуйста, с сеньором Хаклютом, которого ты недавно видел в моей передаче. Мой муж - профессор кафедры общественных наук университета. Профессор улыбнулся недоумевающей, но доброй улыбкой и тепло пожал мне руку. Затем он взглянул на жену, будто хотел удостовериться, правильно ли поступил. Она улыбнулась. - Пожалуйста, не обижайтесь, - объяснила она. - Мой муж знает английский хуже меня. - Прошу вас, говорите по-испански, - сказал я, поскольку от меня, видимо, этого ждали. Сеньора Кортес еще раз объяснила мужу, кто я; он снова пожал мне руку и заверил, что весьма рад встрече. - Мне кажется, у вас здесь не очень много знакомых? - осведомилась она. Я согласно кивнул. - Тогда давайте вместе пройдем к столу, и я покажу вам наиболее известных гостей. Кстати, еще раз благодарю вас за выступление по телевидению. - Буду весьма признателен, - сдержанно ответил я. Мы говорили по-испански, чтобы профессор мог участвовать в беседе. Подошел официант с подносом, на котором стояли напитки, и профессор, улыбаясь, поднял бокал. - За успешное завершение вашей трудной задачи, - провозгласил он. - Спасибо, - с чувством сказал я. - С удовольствием выпью за это. Мы поставили бокалы, и сеньора Кортес, придвинувшись ко мне, начала называть присутствующих. - Вон там, видите? - К моему облегчению она снова перешла на английский. - Впереди - генерал Молинас. Он... о... я не знаю, как это по-английски... Он командует всеми вооруженными силами. - Военный министр? - предположил я. Она рассмеялась. - Война, сеньор? Мы давно уже не ведем никаких войн. Нет, он... Вспомнила. Он - главнокомандующий. А вон там - наш министр информации и связи, доктор Майор, с которым вы уже знакомы. Мужчина, с которым он сейчас разговаривает, - сеньор Диас, министр внутренних дел. Я с интересом посмотрел на Диаса. Высокого роста, нескладный - таких обычно называют здоровяками. Большие ручищи и крупные черты лица свидетельствовали о его индейском происхождении. Хорошо сшитый костюм казался на нем мешковатым. Диас так страстно жестикулировал, что его собеседники вынуждены были отступить назад. Среди окружавших Диаса я заметил Мигеля Домингеса. - А рядом с сеньором Домингесом стоит министр юстиции Гонсалес - коренастый мужчина в темных очках. Затем сеньор Кастальдо - заместитель министра внутренних дел, это лицо, пользующееся большим доверием Диаса... Мне кажется, здесь присутствуют все министры кабинета... - Да, а вон там министр здравоохранения и гигиены - доктор Руис. Руис, небольшого роста экзальтированный мужчина, беседовал с Колдуэллом, заикающимся молодым человеком из городского отдела здравоохранения. - Многих из присутствующих я не знаю, - сказала сеньора Кортес извиняющимся тоном и, улыбнувшись, продолжила: - Здесь есть и известные бизнесмены. Вон, видите, там с Андресом Люкасом беседует сеньор Аррио. Вы, наверное, уже заметили его фамилию на вывесках крупнейших магазинов. Люкас был в строгом черном костюме. Всем своим видом он стремился показать, что на прием его привело исключительно чувство долга. Я мельком взглянул на сеньора Аррио. Обилие новых имен меня несколько утомило. Сеньора Кортес огляделась по сторонам, высматривая кого-то еще. Я воспользовался паузой и спросил: - А чем занимается сеньор Гарсиа помимо шахмат? - О, он чемпион по шахматам и все. Раньше, мне кажется, он преподавал математику в маленькой школе в Пуэрто-Хоакине. А теперь он директор национальной школы шахматной игры в Вадосе. - Вы в самом деле у себя в стране серьезно относитесь к шахматам, или я ошибаюсь? - невинно сп