тем, как вооруженные полицейские обшаривают светом фонарей жалкие лачуги. Когда они добрались до места, где проулок раздваивался, Энжерс жестом приказал сеньоре Браун следовать за ними. Она не повиновалась, но после очередной угрозы пистолетом уступила и пошла за полицейскими. Я потащился следом. Полицейские громко спорили, куда следует идти. Энжерс, оторвав на секунду взгляд от своей жертвы, приказал им: - Идите направо, идиоты! Ведь слева нет настила! Действительно, в левом проходе настил был сломан. Полицейские направились по правому проходу. Я заметил облегчение в мимолетном взоре женщины, когда она увидела, куда пошли полицейские. Я промолчал. Я надеялся, что, никого не найдя здесь, полицейские откажутся от дальнейших поисков. Они уже почти скрылись из виду, когда Энжерс снова пригрозил своей жертве, приказав следовать за ними. Она пошла вперед, Энжерс за ней, а я чуть было не двинулся следом, когда почувствовал, что слева, в провале, что-то шевельнулось. Из темноты показалась огромная рука. Удар должен был прийтись Энжерсу по затылку. Но этого не произошло. Возможно, нападающий оступился или Энжерс инстинктивно почувствовал опасность и дернулся в сторону. И все же ему задело левое плечо. Он быстро повернулся и выстрелил в темноту. Пуля наповал сразила Брауна. Подбежали полицейские; из уст женщины вырвался страшный протяжный крик. Я бросился прочь. Мне удалось выбраться из подземелья прежде, чем весть о случившемся достигла обитателей трущоб и они обрушили свой гнев на незваных гостей. Только это спасло меня от участи, которая выпала на долю Энжерса и полицейских. Бледный как полотно, с окровавленным лицом выбрался он на поверхность. Один полицейский волочил ногу. С головы до пят они были облиты нечистотами. Я не стал спрашивать, где жена Брауна, вероятнее всего, она осталась рядом с убитым. Полицейские не обращали на меня никакого внимания. Один из них направился к машине и, связавшись с управлением, запросил подкрепление. Энжерс, прижимая платок к лицу, говорил, что на сей раз Сигейрасу несдобровать - он укрывал убийцу. - Пока вина не доказана, человек считается невиновным, - возразил я ему. Он посмотрел мне прямо в глаза. - Нет, - проговорил он. - Ошибаетесь. Согласно нашим законам, как и в Кодексе Наполеона, бремя доказательства невиновности лежит на обвиняемом. Из подземелья стали появляться люди, они с ненавистью следили за нашими действиями, дети швыряли в машины комья грязи. Тогда один из полицейских трижды выстрелил в воздух, и все скрылись. Послышался вой полицейских сирен. Я поднялся по склону к станции, сел на монорельсовый поезд и поехал в сторону Пласа-дель-Сур. Никто не сделал даже попытки меня остановить. Я двигался машинально. Только позже в моей памяти всплыли какие-то обрывочные сцены той поездки. Я не в состоянии был осмыслить случившееся, я мысленно топтался на месте, словно поднимаясь по эскалатору, идущему вниз. А перед глазами стояло лицо сеньоры Посадор, которая повторяла, что независимо от моего желания во всех городских событиях мне отводилась немаловажная роль. Достаточно важная, если я оказался виновен в смерти человека. И что меня дернуло на это посещение трущоб? Не остановись я и не посмотри вслед сеньоре Браун... На Пласа-дель-Сур было немноголюдно. Я пересек площадь и вошел в отель. В холле, как обычно, зажав в пальцах незажженную сигарету, сидела Мария Посадор. По-видимому, она была не одна: на шахматном столике стояли два бокала. Сердито сдвинув брови, она читала какое-то письмо. Я подошел к ней, она холодно кивнула. - Полагаю, вам не безынтересно, - я не узнал собственного голоса, - что они нашли Толстяка Брауна. Она резко выпрямилась в кресле. - О черт! Где? - В трущобах Сигейраса, где же еще? - Я-то полагала, что он в безопасности где-нибудь за границей! Что они с ним сделали? - Энжерс убил его. Я увидел, как мгновенно изменилось выражение ее лица. Оно застыло, глаза остановились. - Конечно, - прошептала она, - конечно, этого следовало ожидать. - Рука ее смяла сигарету. Я промолчал. Она поднялась и, кинув мне, пошла к выходу. Я отправился в бар. Вскоре включили телевизор, но у меня не было сил идти к себе в номер. Программа началась с новостей, сообщили о смерти Брауна. Я узнал насыпь, где только что был. Вокруг нее теперь стояли военные грузовики, и те, кто спешил к станции, обходили их стороной Солдаты вынесли тело Брауна, его опознали. Люди обнажали головы и крестились. Было видно, как обитателей трущоб дубинками выгоняют наружу и, словно бездомных собак, заталкивают в военные грузовики. Начались поиски Сигейраса. Сообщили, что он где-то в городе и, как только его разыщут, ему предъявят обвинение в укрытии преступника. В вечерней программе новостей в восемь ноль пять передали интервью с Энжерсом. Он явно гордился полученным ранением. Затем показали выступление епископа Круса, как и после смерти Эстрелиты Халискос, он посвятил свою проповедь расплате, ожидающей грешников. Потом последовали похвалы в адрес тех, кто мужественно разыскивал безжалостного убийцу. Было упомянуто мое имя. Я чувствовал, как во мне нарастает негодование. Пусть Браун переспал с девицей Халискос, хотя он это категорически отрицал; пусть вытолкнул ее из окна; пусть, я сам тому свидетель, пытался убить Энжерса. Пусть все это так. Но я не мог согласиться с тем, что он безжалостный убийца, он был честным человеком. Так или иначе, но я не стану соучастником тех, кто пытается голословно осудить покойного. Возможно, в силу профессиональной привычки до сих пор я не проявлял активности, а лишь наблюдал, собирал и накапливал данные, как обычно при начале новой работы. Но теперь все это позади. Я стану говорить, что думаю, и буду поступать так, как считаю нужным. А начну я с того, что покажу этим телевизионщикам, что к чему. Как только закончилась программа новостей, я кинулся к машине и поехал на телестудию. Риоко, редактор программы новостей, уже выходил из телецентра. Вид у него был усталый, он даже не узнал меня, а потом долго не мог (или не хотел) понять, что я ему говорю. Когда же он сообразил, чего я от него хочу, то провел ладонью по лицу и порекомендовал обратиться к доктору Майору. - Ваша проблема политического характера, - сказал Риоко. - Разве это входит в его компетенцию? - Надеюсь, у вас достало ума сообразить, что я сам не решаю, что включать, а что не включать в передачи? - огрызнулся он. - Так что, если хотите, чтобы ваше имя не упоминалось в будущих сообщениях, переговорите с Майором, именно он отдал сегодня распоряжение, чтобы особо подчеркнуть вашу роль в этом деле. Если бы мы успели, то обязательно взяли бы у вас интервью, как и у Энжерса. - Не взяли бы! - взорвался я. - Хорошо, если надо переговорить с Майором, я переговорю с ним. Где, кстати, я могу его найти? - Возможно, в его кабинете - на втором этаже, - Риоко усмехнулся. - Я бы на вашем месте отложил этот разговор. Он сейчас не в лучшем расположении духа... - А в каком же тогда расположении духа прикажете быть мне после того, как я услышал кучу ваших небылиц о себе? Нервы мои были натянуты до предела. Я повернулся и, перескакивая через ступеньки, стал быстро подниматься наверх. Секретарь Майора был атлетического телосложения, рассчитанного явно не только на исполнение секретарских обязанностей. Я прошел мимо него и стенографистки. Они деланно улыбнулись, дав мне понять, что узнали меня. Когда я распахнул дверь кабинета, воцарилось недолгое молчание. Я ожидал, что Майор возмутится моим вторжением, но он после секундного замешательства взял себя в руки. Когда сидевший перед ним посетитель обернулся, к своему удивлению, я узнал в нем Дальбана. Я даже смешался, и Майор тут же воспользовался моей растерянностью. Он откинулся в кресле, поправил очки и с иронией проговорил: - У вас, очевидно, неотложное дело, сеньор Хаклют? О чем речь? Я игнорировал его слова и обратился к Дальбану. - Вам будет приятно узнать, сеньор, что то, чего вам не удалось добиться с помощью взяток и угроз, успешно осуществил господин Майор, министр дезинформации и клеветы, насколько я понимаю. Я старался следить за своими словами. - Говорят, чем грубее ложь, тем больше шансов, что в нее поверят. Сегодня вечером по всему Агуасулю раструбили о том, что я был подручным этого героя Энжерса, сразившегося с опасным убийцей - Толстяком Брауном. Чудовищная ложь, но очень многие, должно быть, поверили в нее. Но ведь я был там и, прямо вам заявляю, стал свидетелем самого настоящего убийства. Я вдоволь насмотрелся, как ваше, Майор, правительство все красиво подает на словах и совсем иначе - на деле. Но теперь, после сегодняшнего обмана, меня того и гляди вывернет наизнанку. Почти каждое слово я сопровождал ударом кулака по столу. Майор сначала старался казаться равнодушным, но потом вкрадчиво заговорил: - Сеньор Хаклют, вы возбуждены. Я хорошо понимаю, какое потрясение вы пережили. Причем это уже не первая насильственная смерть, свидетелем которой вы явились с момента вашего приезда сюда. Но наш долг состоит в том, чтобы правдиво информировать общественность. - Какое там правдиво! - продолжал кричать я. - Ложь не может заменить факты! - Но ведь трущобы, созданные под центральной монорельсовой станцией, действительно стали прибежищем для человека, подозреваемого в убийстве, не так ли? Вы, думаю, не станете отрицать этот факт? - Подозреваемого! Но не осужденного или хотя бы находящегося под следствием, каким представляет его ваша служба информации. И главное - он уже ничего не может доказать! Вот это - действительно факт! А что представляет собой ваша "самая управляемая страна", Майор?! Да вы же просто рупор правительственной пропаганды, а созданная вами телевизионная сеть - не что иное, как трибуна чванливого диктатора, страдающего манией величия. "Узнай правду и станешь свободным", - смешно, а вот скроешь правду - добьешься своего. В вашей хваленой стране все верят в то, что им говорят, и даже не догадываются, какая грязная правда скрывается за красивой ложью! Лицо Майора покрылось пятнами. Неожиданно вмешался Дальбан. - Сеньор Хаклют, я искренне приношу вам свои извинения. Я виноват перед вами. Пытаться подкупить вас или угрожать вам было ошибкой. Мне не хватало мужества сказать этой марионетке Майору именно то, что я сейчас услышал от вас. Я решался лишь на увещевания и словесные протесты. Больше я не стану молчать. Вы абсолютно правы. Я тоже считаю Майора опасным человеком, он сам страдает манией величия, и до тех пор, пока он навязывает свою извращенную пропаганду нашим гражданам, в Сьюдад-де-Вадосе жить просто небезопасно. Вместе с Кортесом, профессором так называемых общественных наук, они навязывают нашим молодым ученым свою систему поведения, которая якобы призвана их спасти. А чем жить по этой системе, так лучше и достойнее умереть. Мне стало не по себе, возможно, я был просто пьян. А может быть, столь откровенное признание совершенно изменило мое представление о Дальбане. - Думаю, что теперь нам не стоит настаивать на том, чтобы вы покинули Агуасуль, - задумчиво произнес Дальбан. - Доктор Майор, вы выслушали меня, а теперь и сеньора Хаклюта. Собираетесь ли вы как-то исправить положение, создавшееся из-за ваших лживых заявлений? Майор сидел не двигаясь. Я чувствовал, что в дверях, ожидая приказа выставить нас вон, стоит атлетического телосложения секретарь. На лбу Майора выступили капли пота, а щеки покрылись красными пятнами. Когда он наконец заговорил, голос его звучал жестко. - Моя информационная служба является правительственным органом; - начал он. - Она не может подчиняться прихотям частных лиц. Вы, сеньор Хаклют, уважаемый иностранный специалист, приносящий большую пользу нашему городу, но наши дела вас не касаются, к тому же вы сильно пьяны. Мы, говоря мы, я имею в виду наше правительство, все же должны будем обратить внимание на ваше поведение. Вас выручает то, что вы находитесь в привилегированном положении, но умалчивать о том, что вы тут наговорили, я не собираюсь. - Я предложил вашему правительству лишь свои профессиональные услуги, - резко возразил я, - и не позволю обращаться со мной как с мальчишкой! Он не отреагировал на мои слова. - Что же касается вас, Дальбан! - Вдруг я почувствовал, что это говорит человек, явно наделенный гипнотическими способностями. - Вы слишком долго стояли у нас на пути. Как бы ни было велико терпение правительства, ему тоже есть предел, на сей раз вы просчитались, боюсь, что для вас все кончилось. Майор говорил по-прежнему сидя в кресле. Я ощутил, что мне на плечо легла тяжелая рука - наконец секретарь-атлет приступил к исполнению своих истинных обязанностей. Он молча указал на дверь. Дальбан с достоинством поднялся из-за стола. - Вы ошибаетесь, доктор Майор, все только начинается, - тихо проговорил он и направился к двери. Я пошел следом, жалея, что много выпил. В голове роились слова и фразы, которые я не досказал Майору. Одно было хорошо: я сумел сдержать себя и не набросился на Майора - уж слишком велико было искушение придушить его телефонным шнуром. Когда мы вышли из телецентра, Дальбан остановился. - Я хочу еще раз извиниться перед вами, сеньор Хаклют, - смущенно проговорил он. - Принимаю ваши извинения, - ответил я. - Но не уверен, что смогу забыть ваши угрозы. Мне казалось, что здесь ценят честность... - Встреча с Майором, по-видимому, лишила вас последних иллюзий? - Я бы хотел... Боже, я и сам не знаю, что бы я хотел сделать с ним! Он казался мне здравомыслящим человеком, возможно, он таким и был, когда занимался политикой как ученый-теоретик. Может быть, его изменила власть или коррупция, право, не знаю. - Благодаря его теории наша страна прожила двадцать лет в мире. - Дальбан смотрел вверх на освещенные окна. - Но как дорого мы за это заплатили! - Какой же выход? - спросил я. - Кто знает? Но мы его наверняка найдем, сеньор. Зло не может оставаться безнаказанным. Добавить к сказанному было нечего, и я направился к машине. 20 Ночную тишину разорвал вой сирен. Мимо отеля с шумом мчались какие-то машины. Я поднялся и выглянул на улицу. Пожарная машина завернула за угол и исчезла в темноте. Едва не касаясь крыши, пролетел вертолет. Следом за пожарной промчались две полицейские машины. Наконец я сообразил посмотреть в сторону гор. Там стояло кроваво-красное зарево, зловеще освещавшее все вокруг. Сначала я подумал, что это врезался в гору самолет, но быстро понял, что здесь что-то другое. Горел телецентр. Я взглянул на часы. Было три часа утра. Стояла глубокая ночь, и, судя по масштабам пожара, его обнаружили не сразу. Видимо, в здании в тот момент не было ни души. Казалось бы, в столь современном комплексе непременно должна быть установлена противопожарная система и сигнализация. Я вооружился биноклем. Мне не было видно пожарных машин - их скрывали здания, но об их присутствии можно было догадаться по тому, как под напором мощнейших насосов стихали очаги пламени. В первый момент у меня был порыв посмотреть на пожар вблизи, но потом я решил, что зевак там без меня хватает. Только минут через десять, уже лежа в постели, я осознал последствия происшедшего. Министр информации и связи Агуасуля ни сегодня, ни завтра, ни даже в ближайшие месяцы не сможет в пропагандистских целях использовать эфир. И если правительство Вадоса в самом деле так зависит от служб Майора, формирующих общественное мнение в стране, то на время президент сделается безруким. Размышляя подобным образом, я наконец задремал. Но мой сон скоро был прерван. Еще не взошло солнце, было только начало шестого, когда я услышал громкие голоса у двери. - Вот номер 1317, - произнес грубый низкий голос. - Открывайте. Я сел на кровати. Пистолет, который мне всучили полицейские, когда мы отправлялись в трущобы Сигейраса, был еще при мне. Я вынул его из кобуры и, как только дверь распахнулась, включил свет и направил дуло на вошедшего. - В чем дело? - громко спросил я. Человек выругался и сделал шаг вперед, за его спиной я заметил испуганного служащего отеля. - Полиция, сеньор Хаклют, - шепотом проговорил он. Я опустил пистолет. Передо мной стоял Гусман, сержант, который предлагал мне телохранителя. - Что вам угодно, Гусман? - голос у меня срывался от возмущения. - Я попрошу сеньора пройти со мной. - Сеньор никуда не пойдет. Сеньор посылает вас и весь ваш полицейский департамент ко всем чертям. Уходите и найдите более подходящее время для приглашений. Лицо Гусмана оставалось угрюмым. - Сеньор Хаклют, на телецентре чрезвычайное происшествие, саботаж, - терпеливо объяснял он. - Нам известно, что вы были там вчера вечером. Мы думаем, что вы можете оказать нам помощь в расследовании. - Каким образом? Я был там, чтобы заявить вашему дорогому доктору Майору, что я о нем думаю. Риоко видел, когда я приехал туда, а Хосе Дальбан - как я уезжал. А еще ваш человек, который, видимо, следил за мной... Почему бы вам, собственно, не спросить у самого Майора? - Мы не можем его нигде найти, - не моргнув, ответил Гусман. - Известно, что сеньор Майор оставался в здании допоздна, чтобы просмотреть материалы сегодняшних радиопередач. До его кабинета не удалось пока добраться - там еще не сбито пламя. Он посмотрел на часы. - И все же я попрошу сеньора поехать со мной. И побыстрее! - сержант подчеркнул последнее слово. - Ваша взяла, - ответил я, зевнув. - Вот, держите. Это принадлежит вашей конторе. Я протянул ему пистолет. Он взял его, не выразив при этом никаких эмоций, и молча ждал, пока я оденусь. Затем он проводил меня до машины. Меня подробно допросили в полицейском управлении, после чего оставили одного в маленькой комнате, где я просидел битых четыре часа, куря одну сигарету за другой. Кто-то скрасил мне одиночество чашкой крепкого несладкого кофе. Наконец за мной пришел дежурный и провел в кабинет, где меня дожидались сам О'Рурк и Гусман. О'Рурк выглядел усталым. - Вам повезло, сеньор Хаклют, - сказал Гусман, хлопнув по столу протоколом с моими показаниями. - Сеньор Риоко подтвердил время вашего приезда в телецентр, а сеньор Барранкилла видел, как вы оттуда выходили. Он натянуто улыбнулся. - Подтверждено также, в котором часу вы вернулись в отель. Таким образом, во время пожара вы оставались в отеле. - Разве вы еще не связались с доктором Майором? - Его нашли в семь десять утра. Точнее сказать, нашли то, что от него осталось. Ему не удалось выбраться из своего кабинета, и он сгорел заживо. Я почувствовал, как О'Рурк сверлит меня воспаленными глазами. - Мне это кажется невероятным, - тихо проговорил я. - Я полагал, там должны были быть противопожарные устройства... - Да, вы правы. Но в помещении, связывающем эти устройства с центральной пожарной станцией, произошло короткое замыкание. Сработала ли противопожарная система или нет, нам не известно. С половины первого ночи до пяти тридцати утра в здании находился всего один сторож. Похоже, он тоже погиб. Найти его пока не удалось. - Но, черт побери, это же современное здание. Меня в четвертом часу разбудил вой пожарных сирен, и когда я посмотрел в сторону телецентра, он полыхал так, будто сложен из спичек, а не из бетона! Как все это могло произойти? Гусман замялся. О'Рурк посмотрел на него. - Что он хочет? - быстро спросил он по-испански. - Узнать, как произошел пожар, - ответил Гусман. - Расскажите ему! Какое это теперь имеет значение! Гусман кивнул и снова перешел на английский. - Там на складе хранилось восемь тонн горючего для генератора, питающего передатчики на случай перебоев в электроснабжении. Похоже, что зажигательную бомбу подложили именно туда. И тут я вспомнил слова Дальбана: "Вы ошибаетесь, доктор Майор, все только начинается". Конечно, можно жить и без Майора. Однако мне стало не по себе от того, что вещее обещание Дальбана так быстро сбылось. Я с ужасом подумал, что меня могут привлечь в качестве свидетеля и на основании моих показаний Дальбану будет предъявлено обвинение в убийстве. Только этого мне не хватало... - Сеньор Хаклют, - голос Гусмана оторвал меня от горьких мыслей. - Сеньор Барранкилла показал, что он слышал, как в кабинете Майора Хосе Дальбан заявил, что предпочел бы, чтобы доктора Майора не было в живых. А вы это тоже слышали? Я растерялся, заметив на себе усталый взгляд О'Рурка, но потом кивнул. - Кажется, он говорил что-то в этом роде, - нехотя подтвердил я. - Благодарю вас, сеньор. Думаю, пока все. Но возможно, нам придется еще связаться с вами. Было ли все задумано заранее? Случайно ли Майор оказался в здании один? Действительно ли случившееся было тем началом, о котором говорил Дальбан? Я не мог найти ответа на эти вопросы. Выйдя из полицейского управления, я купил свежие газеты и отправился в ресторан, чтобы прочесть их за кофе. Голова гудела, трудно было сосредоточиться. Вряд ли газеты могли что-либо добавить к тому, чему свидетелем я был вчера, но я надеялся получить новую информацию. "Либертад", естественно, торжествовала по поводу смерти Брауна, называя его отъявленным преступником и слово в слово повторяя вчерашний телекомментарий. Луи Аррио, новый председатель гражданской партии, опубликовал большую статью, обличавшую Дальбана. О пожаре, конечно, еще ничего не сообщалось. В статье, сданной в набор, по-видимому, еще вечером, говорилось лишь, чего Дальбан добивался, препятствуя наступлению того дня, когда уважаемый сеньор Хаклют очистит зловонные владения Сигейраса от преступлений и преступников. Аррио превозносил Андреса Люкаса за то, как тот вел дело Сигейраса, а также неоднократно приводил высказывания профессора Кортеса по поводу социальных проблем, порождаемых трущобами. Какого черта они снова возлагают на меня ответственность за существование развалюх Сигейраса? Я изо всех сил пытался доказать, что чисто техническое решение транспортной проблемы не даст желаемых результатов. Только правительственный декрет мог положить конец жилищной проблеме. Но теперь, когда Сигейраса разыскивали за укрытие убийцы, дело, видимо, приняло другой оборот. "Тьемпо" разразилась гневом в мой адрес, не преминув заявить, что постановление судьи Ромеро утратило силу. Но на самом деле это было не так. Вдобавок ко всему Фелипе Мендоса снова выдвигал обвинения в адрес Сейксаса, прямо заявляя, что Вадосу было известно о том, что глава финансового управления брал взятки, но президент смотрит на это сквозь пальцы. Да, наверное, теперь им это так просто не сойдет с рук. Я хотел теперь только одного - уехать. Если получится, закончив работу. Не по собственному желанию попал я в гущу событий, к которым не имел никакого отношения, и по уши погряз в проблемах Вадоса. Я решил пройтись по городу. Скоро я оказался на Пласа-дель-Норте. По-видимому, мысли о Брауне привели меня к Дворцу правосудия. Кто-то уже отмыл статую Вадоса. Под вой сирен в сторону президентского дворца промчались полицейские машины. Я остановился у киоска, решив перекусить. Не успел я расправиться с первым бутербродом, как машины промчались обратно и остановились перед Дворцом правосудия. Полицейские вывели из них несколько задержанных. Я чуть было не пролил на себя кофе, узнав двух арестованных - Христофоре Мендосу и его брата Фелипе. Что же будет _дальше_? Вскоре подъехали грузовики. Полицейские стали выгружать связки не доставленных подписчикам газет, матрицы, набитые бумагами ящики и коробки. Не иначе как они закрывали "Тьемпо". По спине у меня пробежали мурашки. 21 Я вспомнил слова Марии Посадор о необходимости контрпропаганды. Только теперь я понял, что за ними стояло. До настоящего времени "Тьемпо", как и другие оппозиционные источники информации, видимо, не очень серьезно беспокоила Вадоса. В конечном счете одной телепрограммы, подкрепленной техникой воздействия на подсознание и создающей эффект личного присутствия, достаточно, чтобы заменить целую дюжину газетных статей. Вызван ли его новый шаг потерей излюбленного орудия - телевещания? Боялся ли он теперь, что ослабнет его контроль и "Тьемпо" станет серьезной угрозой его безопасности? Я строил самые невероятные предположения, пока не узнал о действительных причинах происшедших событий. Судья Ромеро с утра мучился после чрезмерных возлияний, которым предавался накануне. И насколько я понял, именно это толкнуло его принять решение. Истории известны случаи, когда недомогание властелина становилось причиной гибели целых народов. Редакция "Тьемпо" своими нападками на меня и Сейксаса в сегодняшнем номере несомненно нарушила постановление суда. Ромеро, не уточнив, рассматриваю ли я действия газеты как клевету, решил задержать братьев Мендоса и конфисковать нераспроданные номера. Полиция опечатала помещение газеты и выставила охрану у входа в здание. Уже через час новость облетела город. Реакция оказалась молниеносной и весьма бурной. Сторонники народной партии наводнили Пласа-дель-Сур задолго до начала выступлений ораторов. Толпа пестрела плакатами с лозунгами против Ромеро и других членов кабинета. Гражданская партия в свою очередь выражала гнев по поводу поджога телецентра и гибели Майора. Многочисленные наряды полицейских безуспешно пытались очистить площадь. Я наблюдал за происходящим из вестибюля отеля, служащие которого в любую минуту были готовы забаррикадировать вход. И был момент, когда мне показалось, что это действительно потребуется. Враждующие стороны сначала вступили в словесную перебранку, затем начались драки, потом в дело пошли ножи. Налицо были все признаки начинающегося бунта. - Почему не вызывают войска? - послышалась в холле нервная реплика. - Да разве войска наведут здесь порядок? - отозвался другой голос. И тут на выручку полиции пришла природа. Все утро влажный ветер с океана гнал в сторону гор серые грозовые тучи, и теперь на город обрушились потоки дождя. Ливень успокоил страсти, мокрые и растерянные противники разбегались в поисках крова. Полицейские вместе с санитарами подбирали раненых. Однако я понимал, что это была лишь передышка... И все потому, что один пожилой человек хорошо отужинал вечером! Я прикинул, у кого бы узнать, какие меры принимаются, чтобы взять под контроль взрывоопасную ситуацию. Луи Аррио как председатель гражданской партии, видимо, должен быть в курсе. Я, почти не надеясь, попросил соединить меня с ним. Видимо, мое имя сыграло определенную роль. Оказывается, известность в Вадосе приносит не только неприятности. - Сеньор Аррио, - сказал я. - Сейчас на Пласа-дель-Сур я был свидетелем настоящего бунта. Объясните мне, что произошло с запрещением "Тьемпо"? - О, операцию провели вполне удовлетворительно! - Несмотря на бодрые слова, в голосе его ощущалась тревога. - Главного редактора за неуважение закона посадили в тюрьму, а сотрудникам газеты запрещено ею заниматься до тех пор, пока его не освободят. Надо думать, сие произойдет не так скоро, тем временем и ситуация прояснится... - Вы, полагаете, Ромеро это сойдет с рук? Аррио замолчал, взвешивая, правильно ли он меня понял. Затем произнес: - А почему бы нет, сеньор? Ведь есть же закон! - Народ на площади плевать хотел на такие законы! - резко возразил я. - Что делать, сеньор, закон есть закон, - ответил он сухо и повесил трубку. К моей тревоге добавились досада и жажда действовать, как будто угроза нависла лично надо мной. С кем бы еще связаться, кто способен понять всю опасность положения? И тут я подумал о Мигеле Домингесе. Будучи другом Толстяка Брауна, он, конечно, не мог испытывать ко мне симпатии, особенно если поверил телевизионной передаче. С другой стороны, он был противником судьи Ромеро и пытался добиться отстранения его от занимаемой должности за позорно проведенный процесс над Герреро и его водителем. Удайся ему тогда эта затея, и сегодняшних распоряжений Ромеро могло не быть... Дождь еще не перестал. Я поехал во Дворец правосудия в надежде, что застану Домингеса там. Так и случилось. Один из служащих сказал, что заседание суда закончится через несколько минут. Я ждал от Домингеса более холодного приема. Во всяком случае, мне не пришлось опровергать того, что было официально объявлено о моей причастности к смерти Толстяка Брауна. - Хосе Дальбан передал мне, что вы говорили в кабинете Майора, - сказал мне Домингес. - Мне приятно было это узнать. Мы считали, что вас волнует только контракт и вам безразличны события, происходящие вокруг вас. - Напрасно, - ответил я. - Допустим. Чем могу быть полезен? - Насколько я знаю, сеньор Домингес, - начал я, - вы пытались добиться осуждения Ромеро и освобождения его от занимаемой должности. Возможно ли это как-то ускорить? Закрытие "Тьемпо" вызвало волнения, а на Пласа-дель-Сур практически вспыхнул бунт. Возможно, если бы Ромеро сместили с поста, положение еще можно было как-то спасти. Он посмотрел на меня изучающе. - Продолжайте, сеньор Хаклют, - в его голосе появились мягкие нотки. - Мне кажется, вы правильно все оценили. - Я представляю себе все следующим образом, - продолжил я. - Если сторонников народной партии лишить их печатного органа, они начнут бунтовать. Можно сказать, ливень спас Вадос от начала гражданской войны. Правительство потеряло свой телецентр. (Не важно даже, кто в этом виноват.) На стороне Вадоса двадцатилетний опыт правления. Если даже он сам не готов расправиться с Ромеро, это могли бы сделать Диас или Гонсалес. Только что Луи Аррио пытался убедить меня, что закон есть закон, но ведь на самом деле, черт побери, во всем виновата неправильная политика Вадоса. Мой собеседник чуть сдержанно улыбался. - Совершенно верно, сеньор Хаклют. Действительно, мы предприняли шаги, чтобы провести новое разбирательство дела водителя Герреро. Мы хотим также, чтобы судья Ромеро понес заслуженное наказание. Если я не ошибаюсь, вы присутствовали на том судебном заседании? К сожалению, из-за напряженной обстановки, вызванной смертью Герреро, было решено не спешить с повторным разбирательством. Что-либо более конкретное прояснится лишь через несколько дней. Одному богу известно, что может произойти за это время. Правда, судья Ромеро, который слишком засиделся на своем посту, и здесь пытается выйти сухим из воды. - Что же будет, если его отстранят? - В таком случае все вынесенные Ромеро решения утратят силу, а все дела, рассмотренные под его председательством, будут пересмотрены. Это касается и "Тьемпо". Никто из судей не решится запретить газету. Но тем временем многое может еще произойти... - Он развел руками. - Я согласен с вами, сеньор. Оттягивать дольше нельзя. Действовать следует незамедлительно, и я этим займусь. Я уехал, но мое беспокойство не проходило. На следующее утро "Либертад" большое внимание уделила сообщению о том, что Домингес требовал снятия судьи Ромеро. Диас официально распорядился провести по этому делу расследование. На второй странице была помещена резкая статья Андреса Люкаса, посвященная Ромеро и его карьере. Люкас писал, что судье, который всегда преданно служил интересам страны, нанесено грубое оскорбление. Мне представилось, что с такой речью в защиту своего клиента можно выступить, только будучи уверенным в его виновности. После всего, что я узнал, можно было предположить, что Ромеро выбывает из игры. Читая статью Люкаса, я понял между строк, что он испугался Домингеса, увидев в нем потенциального соперника, который может лишить его ведущей роли в юридическом мире. Насколько реальна была эта угроза? Видимо, не очень, пока за плечами Люкаса стоит мощная поддержка гражданской партии. Так случилось, что я встретил Люкаса в тот же вечер. Он ужинал в ресторане на Пласа-дель-Норте, где под пальмами снова накрыли столики, хотя после ливня было еще прохладно. Удрученный вид Люкаса напомнил мне Хуана Тесоля, когда он понуро брел после суда. Его использовали в качестве партийного трибуна и тут же бросили на произвол судьбы, превратив в великомученика. Не иначе, Люкас представил себя в подобном положении, возможно, впервые осознав, сколь грязной игрой может быть политика. Но в данный момент я не испытывал к нему сострадания. В воскресенье ко мне в отель, предварительно позвонив, заглянул Энжерс. Мне показалось, что он чем-то озабочен, даже утратил свою обычную самоуверенность. Когда мы уселись в холле, я дал ему возможность первым начать разговор. Он порылся в своем портфеле и, найдя какие-то бумаги, откашлялся. - Я... хм, приехал, кажется, с неважными новостями, - проговорил он. - Диас изучил план застройки района рынка, который вы подготовили. Он его не одобряет и хочет внести существенные изменения. Я, конечно, пытался возражать, но... - Я предупреждал вас, - вяло ответил я. - Нынешний проект слишком дорог. И Диас вправе критиковать отдельные детали. Если только он не ставит под сомнение фактический объем транспортного потока. Мне казалось, я объяснил вам это, передавая проект. Энжерс посмотрел на меня. Потом немного помолчал и, прежде чем снова заговорить, опустил глаза. - Вы очень переживаете происшедшее с Брауном? - спросил он. - Да. Он уставился на свои руки, не зная, очевидно, как продолжить разговор. Наконец он произнес. - И я тоже, черт побери! Я, я испугался, Хаклют. Вы должны меня понять. Почувствовав, что мне пытаются нанести удар сзади, я повернулся и увидел его лицо - лицо маньяка или дикого зверя! Промедли я хоть секунду, он задушил бы меня голыми руками. - Вы обошлись с его женой далеко не по-джентльменски, - вставил я. Он покраснел, краска залила не только его лицо, но и шею. - Она, она, - о боже, Хаклют! Что ни говорите, а Брауна подозревали, в убийстве. Он же предпочел скрыться вместо того, чтобы предстать перед судом, как поступил бы невиновный. - Перестаньте себя уговаривать, - перебил я. - Я видел, с каким благоговением вы схватили оружие, которое дала вам полиция. Какого же черта вы не занимаетесь своим делом? Вы же специалист по транспорту, а строите из себя героя, заботящегося о моральных устоях Сьюдад-де-Вадоса! А ведь удовольствие, полученное вами от исполнения этой роли, стоило жизни отличному адвокату и честному человеку. Я с интересом наблюдал за его лицом: сначала оно стало надменным и снова побагровело, затем все краски на нем слиняли, словно на попавшей в воду маске из папье-маше. - Мне хотелось бы убедить вас в том, что вы неправы, - проговорил он. - Вряд ли это вам удастся. Он вынул сигарету, но не закурил и горько усмехнулся. - Вы просто недолюбливаете нас да и нашу страну, не так ли, Хаклют? - У меня не было особых оснований полюбить ее. - И все же вы могли бы постараться понять таких, как я, граждан иностранного происхождения. Мы, как говорится, кровью и потом заслужили свою звезду - Сьюдад-де-Вадос. Мы вложили в город наше сердце и душу. Мы отказались от всего, что могла уготовить нам судьба, может быть от богатства, успеха где-нибудь в другом месте, потому что нашли в Сьюдад-де-Вадосе то, что отвечало нашим сокровенным мечтам. И теперь, когда мы видим, как люди, подобные Брауну и Сигейрасу, оскверняют нашу мечту, мы не можем спокойно смотреть на это. Может быть, они по-своему правы, но мы-то ради нашего города отказались от всего. И когда люди, которые никогда ни от чего не отказывались, поскольку им не от чего было отказываться, пока не появились мы и не дали им все, забывают об этом, мы приходим в бешенство. Я промолчал. Энжерс немного подождал, надеясь на мое запоздалое понимание, и наконец поднялся. - Вы будете утром в управлении? - спросил он. - Да, буду, - ответил я. - Непременно. 22 В тот же день поздно вечером покончил с собой Хосе Дальбан. Это подействовало ошеломляюще. Никто не мог понять, почему он так поступил. Он был одним из самых состоятельных людей в стране, которому неизменно сопутствовала удача. Его успех, насколько я знал от Гусмана, был связан с деятельностью, которая, хотя и не вызывала восторга у властей, однако не выходила за рамки закона. За ним укрепилась репутация умного, процветающего дельца. Он был добропорядочным семьянином, имел жену, четверых детей, двое из них уже учились в университете в Мехико. Известно было также, что у него есть любовница в Куатровьентосе. "Удивительно, - подумал я, - как мало порой мы знаем о человеке, пока он жив". Именно поэтому после смерти Дальбана я узнал о нем гораздо больше, чем мне было известно при его жизни. К концу дня прояснились причины происшедшего. Предприятиям Хосе Дальбана грозил финансовый крах. Подобно многим дельцам, он манипулировал главным образом чужими средствами. Так случилось, что на данный, момент дефицит составил громадную сумму. И вот тут-то Луи Аррио воспользовался случаем, чтобы расправиться с Дальбаном. Аррио постепенно установил контроль над всеми кредиторами Дальбана, скупил у них закладные, завладел авансами под ценные бумаги, а затеи уведомил Дальбана, что намерен получить с него по всем векселям. Общая задолженность составляла около двух миллионов доларо, причем три четверти миллиона нужно было уплатить немедленно. И вот тут после бутылки коньяку Дальбан четырежды полоснул себя бритвой по сонной артерии. Все это я узнал в понедельник от Изабеллы Кортес и ее мужа, когда они перед оперой заехали в бар моего отеля. Я поинтересовался у сеньоры Кортес, что она думает о причинах пожара. - Прежде всего тех, кто это сделал, я бы публично заживо сожгла на костре! - гневно выпалила она. - Это злосчастное отребье прошлого, на борьбу с которым Алехандро потратил столько лет! Прошлого, в котором царили дикое насилие и распри! Мне стыдно, что я живу в городе, где Алехо нашел такую ужасную смерть! - С другой стороны, Белита, - неожиданно мягко проговорил ее муж, - впервые за многие годы мы провели вместе три ночи подряд. - Не надо шутить, когда речь идет о смерти, Леон! - сеньора Кортес даже побледнела. - Клянусь вам, Сьюдад-де-Вадос никогда не был таким. Ушел из жизни Хосе Дальбан, а до него - Марио Герреро... Кто мне может объяснить, что происходит? Профессор воспринял ее риторический вопрос обращенным к нему. Он почесал подбородок, подумал и проговорил: - Честно говоря, Белита, на твой вопрос нельзя ответить однозначно. Можно лишь предположить, что сейчас наружу вырвалось то, что до сих пор накапливалось в виде мелких разногласий, к которым мы все уже привыкли. Но чтобы серьезно разобраться в происходящем, и жизни, пожалуй, не хватит. Потом сеньор Кортес рассказал о причинах смерти Дальбана. - В определенном смысле сеньор Аррио совершил общественно полезный поступок, - заметил профессор. - Слишком уж долго и безнаказанно Дальбан наживался на низменных инстинктах людей. - Но кое-кому он помогал, - заметила его жена. - Интересно, как теперь будет чувствовать себя сеньор Мендоса? Я решил, что она имеет в виду Христофоро Мендосу, редактора "Тьемпо". Но поскольку газету закрыли, я не понимал, каким образом потеря финансовой поддержки со стороны Дальбана отразится на нем. Разве только распоряжение о запрещении газеты отменили, о чем я мог не знать. Однако сеньора Кортес, по-видимому, говорила не о нем, поскольку профессор сурово посмотрел на жену. - Изабелла, тебе хорошо известно мое мнение: мир не пострадает, если он никогда ничего больше не напишет... - Простите, - перебил я. - Но я не улавливаю связи. Кортес пожал плечами. - Тщеславие заставляло Дальбана меценатствовать. Похоже, все, что он ни делал, служило низменным вкусам, потому-то он и