е много весьма влиятельных знакомых. И сегодняшнее несоответствие особо бросалось в глаза. Я осторожно наблюдал за ними и отметил, что О'Рурк ел с аппетитом и мало говорил, а Мария Посадор почти не касалась еды и больше говорила. Время от времени О'Рурк непринужденно хохотал, а его спутница в ответ сдержанно улыбалась. Можно было подумать, что встретились давние и близкие друзья. Они уже направлялись в бар, чтобы выпить там кофе за шахматами, когда Мария Посадор заметила меня и пригласила присоединиться к ним. О'Рурк сначала посмотрел на нее, потом на меня, потом снова на нее, но промолчал. Пока он не сделал несколько ходов в ответ на дебют, разыгранный Марией Посадор, его участие в разговоре сводилось к ничего не значащим фразам. Я не мог представить себе человека, занимающего положение О'Рурка, играющим в шахматы в какой-либо другой стране, за исключением, пожалуй, Советского Союза. В Штатах или на моей родине он, чтобы отвлечься, сыграл бы скорее в покер. Тем не менее О'Рурк разбирался в игре, имел свой стиль, вполне отвечавший его темпераменту: действовал активно, даже агрессивно, сосредоточив внимание на основных фигурах, передвигая пешки лишь для того, чтобы они больше мешали противнику. Эта двоякая тактика была небезупречной, хотя, играй он со мной, ему наверняка удалось бы разделать меня, как мальчишку. Однако Марии Посадор приходилось играть с таким мастером, как Пабло Гарсиа, и вскоре она полностью овладела ситуацией на шахматном поле. Пытаясь завязать разговор, я сказал: - Эта игра здесь так популярна, что я удивлен, как это из-за нее не происходит стычек. О'Рурк высокомерно посмотрел на меня. - Мы у себя в стране знаем, что шахматы - честная игра, а боремся лишь против того, что нечестно. Сеньора Посадор возразила. - Но это не всегда так. Случаются ведь потасовки, если не из-за самих шахмат, то из-за ставок, которые делаются на игроков. О'Рурк пошел пешкой и довольно улыбнулся. - Ставки делают дураки. Вообще-то у нас гораздо больше дураков, чем хотелось бы. Мария Посадор взяла его пешку, и он задумавшись почесал подбородок. Перед тем как сделать ответный ход, он взглянул в мою сторону. - А сеньор сам играет в шахматы? - Спросите у сеньоры Посадор, она выиграла у меня без особого труда. - Сеньор Хаклют хорошо чувствует игру, - ответила Мария Посадор, не отрывая глаз от шахматной доски. - Однако ему не хватает опыта в шахматных комбинациях. - Тогда ему надо повнимательней следить за происходящим, - вставил О'Рурк. Он решил рокироваться на ферзевом фланге, правда, так лучше было поступить четырьмя ходами раньше. - Если не считать того, что в жизни лишь немногие следуют правилам, то, наблюдая внимательно, можно многому научиться. Мне показалось, что Мария Посадор предпочла бы, чтобы разговор переключился на другую тему. Но я быстро переспросил: - Каким образом, сеньор О'Рурк? - Шах, - объявила Мария Посадор, взяв еще одну пешку О'Рурка. - Думаю, Томас имел в виду то же, что не так давно говорила вам я. В реальной жизни, как и в шахматах, надо задумываться не только над ближайшим ходом, необходимо представлять себе всю картину в целом. Она мило и загадочно улыбнулась и, как мне показалось, хотя я не был уверен в этом до конца, одновременно наступила под столом на ногу О'Рурку. О'Рурк тут же ее понял, и мне не удалось больше ничего из него выудить. В конце концов я отказался от роли наблюдателя и пошел в бар. Там почти никого не было. Теперь уже никому не нужный телевизор убрали с обычного места, водрузив туда старенький радиоприемник, который явно отыскали где-то в кладовой. Я узнал бодрый голос профессора Кортеса, который временно руководил специальной службой радиовещания. Прислушавшись к его выступлению, я понял, что это пустая болтовня. Кортес снова обрушился на Мигеля Домингеса, выразил сомнения относительно нападок на Колдуэлла и на министерство здравоохранения; затем последовали дифирамбы в адрес президента и господа бога, благодаря которым удастся преодолеть все трудности. Майор действительно был большой потерей для режима, и дело не только в том, что не стало самого телецентра. Кортес по сравнению с ним был просто демагогом. Заткнув уши, я спросил Мануэля, протиравшего за стойкой бокалы: - Сеньора Посадор часто здесь бывает? Мануэль бросил на меня пронзительный взгляд. - Она жила в этом отеле, когда вернулась из изгнания, сеньор, - ответил он. - Мне говорили, ей тут очень нравится. - Да, наверное. Но что удивительно, ведь она не в чести у властей, а влиятельных друзей у нее, видно, немало. - Многие из них дружили с ее мужем, сеньор. - Ах, вот оно что. И шеф полиции был в их числе? - Возможно, сеньор, раз она пригласила его сюда сегодня на ужин. Вы их, должно быть, видели? - Да, видел. Вы прекрасный источник информации, Мануэль. Может быть, вы скажете мне, удалось ли узнать, кто поджег телецентр? Я вспомнил об этом, увидев этот старенький приемник. Он глянул на приемник, продолжая все так же тщательно протирать фужер. - Говорят, что еще нет. И многих это начинает беспокоить. Правда, по разным причинам. Тот, кто лишил нас телевидения, нажил себе немало врагов. К тому же, как вы знаете, начался шахматный чемпионат, а его всегда передавали по телевидению. Ведь из радиопередач трудно понять, что там происходит. Я отпил из бокала. - Видимо, многие хотели бы знать, почему полиция до сих пор не выставила на показ голову виновного. - Вот это точно, сеньор. И я как раз в их числе, сеньор. В этом году мой сын выступает среди юниоров, и мне очень хотелось увидеть его по телевизору. Но... - И он выразительно пожал плечами, прежде чем поставить на полку сверкающий бокал. Я задумался над тем, что только что услышал. Значит, О'Рурк в долгу перед общественностью. Интересно, почему же он до сих пор не нашел какого-нибудь козла отпущения, чтобы отвлечь внимание... А может быть, и нашел. Возможно, они с сеньорой Посадор как раз сегодня это и обсуждали. Я вышел в холл посмотреть, там ли они еще, но их уже не было. Очевидно, они все же о чем-то договорились. На следующее утро "Либертад" писала о том, что полиция занялась городским отделом здравоохранения, действуя, как предполагала газета, скорее всего по указанию Диаса. Полицейские подробно допросили Колдуэлла о положении в трущобах. Цитировались слова О'Рурка о том, что Колдуэлл не имел никакого права делать необоснованные заявления о том, что они являются рассадниками преступности. Полиции об этом ничего не известно, так что подобные выступления лишь незаслуженно подрывают ее авторитет. Другими словами, не суйте нос не в свои дела! Это звучало хорошим предостережением и мне самому. Вадос утвердил мой проект монорельсовой развязки и распорядился сразу же предать его огласке. У меня сложилось впечатление, что он очень нуждался в подобной рекламе, поскольку, естественно, в глазах общественности имя президента было тесно связано со всем, что касалось города. А последние события серьезно подорвали его авторитет. В комментарии к проекту говорилось о моем мастерстве и талантливости. Попадись эта статья на глаза моим будущим работодателям, и мне как специалисту будет нанесен непоправимый ущерб. Что за чертовщина! Я отправился в финансовое управление, чтобы переговорить с Сейксасом о смете. Он встретил меня, расплывшись в улыбке: - Сеньор Хаклют! Подходите! Садитесь! Виски? Сигару? Сегодня на нем был коричневого цвета костюм и галстук с пальмами. Сейксас был явно в прекрасном расположении духа и предложил мне громадную сигару. - Вы сделали мне столько добра, Хаклют, - проговорил он, усаживаясь. - Вы же знаете, как меня обливали грязью, потому что я имею акции какой-то строительной фирмы. Вы, наверное, читали об этом в "Тьемпо". Я кивнул в знак согласия. - Я считал, что буду избавлен от подобных вещей, когда прирезали Фелипе Мендосу, а его брата упрятали в тюрьму. Но не тут-то было! Появляется этот адвокат Домингес, и все начинается снова. Теперь, когда готов ваш план, никто уже не посмеет сказать, что моя компания на нем наживется. Ведь она строит большие автомагистрали, эстакады и тому подобное. И тогда я позвонил Домингесу и предложил ему либо доказать, что мне перепадет от этого проекта, либо немедленно замолчать. И вот что я получаю в ответ. Он выдвинул ящик стола и протянул мне письмо. Оно было напечатано на бланке адвокатской конторы Домингеса. Там говорилось следующее: "Сеньор Домингес желает проинформировать сеньора Сейксаса о том, что он принял к сведению вчерашний телефонный разговор и полностью признает справедливость указанных фактов. Он также заверяет сеньора Сейксаса, что не имеет и не будет иметь отношения к заявлениям, противоречащим упомянутым фактам". - Что вы на это скажете, а? - сказал Сейксас и налил себе очередную порцию своего жуткого коктейля. Я воспринял текст письма как обычный адвокатский трюк, когда все сказано достаточно ясно и в то же время не сказано ничего. Сейксас же был в восторге, и я что-то одобрительно пробормотал. - Этот негодяй будет знать, как иметь со мной дело! - заявил он, убирая письмо в стол. В конце концов мне все же удалось заставить его заняться делом и утвердить предварительную смету. Теперь я не особенно беспокоился о том, что произойдет с проектом, рассчитанным лишь на временное использование. Сейксаса он тоже мало волновал, вероятно, потому, что его фирма действительно не могла на нем нажиться. Поэтому все было решено довольно быстро. На следующий день я встретил Домингеса. Он обедал в одиночестве в ресторане неподалеку от здания суда. Я заметил, с каким недовольным видом он изучал мой проект монорельсовой станции, напечатанный в "Либертад". Все столики были заняты, и я попросил метрдотеля посадить меня к Домингесу. Он холодно кивнул мне в знак приветствия и продолжал просматривать газету. - Вы совершенно правы, сеньор Домингес. Чепуха, не правда ли? - сказал я после затянувшегося молчания. Он отложил газету в сторону и сердито проговорил: - Тогда почему вы допустили это, сеньор Хаклют? - Я работаю по найму, - ответил я. - Вадос с категорической форме предложил учесть его требования и забыть о моем собственном мнении. Вот так. Но я делал все, что было в моих силах: я старался убедить Вадоса, я убеждал Диаса, Энжерса, я объяснял это всем, кому только мог. Я говорил, что если выкинуть бездомных людей просто на улицу, то возникнет крайне нездоровая ситуация, которая вполне может закончиться переворотом. Я направил меморандум Диасу, где изложил свое мнение. Мне сказали, что этот документ даже обсуждался на заседании кабинета министров, но Вадос наложил на него вето. Что мне оставалось делать? Адвокат почувствовал, что я действительно удручен, и немного смягчился. - Очень интересно, сеньор. Я не знал об этом. А вы слышали, что у вас есть влиятельный союзник? - Очевидно, моим самым влиятельным союзником является Сигейрас, - с горечью заметил я. - Но так или иначе, он, я полагаю, все еще скрывается. - Ну да, в определенном смысле. Конечно, если бы потребовалось, его можно было бы разыскать, - спокойно проговорил Домингес. - Но вы, вероятно, задавали себе вопрос, почему до сих пор ничего не предпринималось, чтобы снести эти лачуги под монорельсовой станцией. В конечном итоге ведь именно там укрывали сеньора Брауна, разыскиваемого полицией. - Полагаю, что сейчас уже что-то предпринято? - спросил я. - Пока что нет. А почему, спросите вы? Потому что для этого потребуются войска. Но наш главнокомандующий, генерал Молинас, заявил, что не может доверять своим войскам. Многие из солдат - такие же крестьяне, как и обитатели трущоб, которым не оставалось ничего другого, как пойти служить в нашу игрушечную армию. А офицеры - большей частью выходцы из высших слоев общества, их симпатии скорее на стороне правительственных мошенников. Кроме того, нельзя не учитывать и расовые предрассудки. Как вы, вероятно, знаете, в некоторых странах Латинской Америки существует некая расовая иерархия, основанная на процентном содержании у граждан европейской крови, что как раз весьма характерно для нашей армии. У нас практически невозможно, чтобы продвижения по службе мог добиться негр или индеец. - Любопытно, - задумчиво произнес я. - Спасибо, что рассказали. - Не стоит меня благодарить, сеньор Хаклют. Я желаю только одного, чтобы мы встретились при других обстоятельствах, поскольку в нынешней ситуации я, как и те, кто думает так же, как я, вынужден рассматривать вас как врага. Вы служите интересам наших противников, помогаете им реализовать их весьма опасные планы. Говорю вам откровенно, сеньор, мне кажется, вам следует воспринять это как совет, а не как обиду. - Постараюсь, - ответил я. - Итак, - он сложил газету, - давайте поговорим о чем-нибудь другом! - Я бы предпочел задать вам еще один вопрос на ту же тему, если вы не возражаете, - сказал я. - Вчера я разговаривал с Сейксасом. Домингес рассердился. - Я знаю заранее, что вы скажете. Сейксас - хитрец, но не более. - Мне интересно, почему вы... вы отступили перед ним. Я не могу разобраться, заслуживает ли он полного осуждения или достаточно его время от времени покритиковать. - Да, о нем идет дурная слава. Но нам следует обращать внимание на более важные вещи. Рано или поздно отъявленные мошенники сами покончат с собой. Нам же надо разоблачать более серьезные формы коррупции. Затем, пока не настало время уходить, мы говорили на ничего не значащие темы. Меня просил встретиться Колдуэлл, не объяснив, правда, зачем. Я нашел его в ужасном состоянии. Он выглядел очень уставшим и заикался больше обычного. Колдуэлл нервно кивнул мне на кресло, предложил закурить и взял сигарету сам, забыв, что в пепельнице дымится только что зажженная им сигарета. - В-виноват, - он нервно засмеялся. - Мне н-не по себе с тех п-пор, как этот н-негодяй О'Рурк н-набросился н-на меня. Вы слышали? Я кивнул. - Б-безобразие, - возмущенно продолжал Колдуэлл. - Я у-уверен, что О'Рурк преследует к-какие-то интересы, скрывая п-правду. Если бы не эти ж-жалкие трущобы, он б-бы остался б-без работы. - Это напоминает мне старую шутку о врачах, которые заинтересованы в том, чтобы не исчезали болезни, - вставил я, придя в себя от неожиданности. - Нет же, вы н-не поняли! - раздраженно возразил Колдуэлл. - Я г-говорю о том, что к-кто-то платит ему, к-как это н-называется... от-от... - Откупные? - подсказал я удивленно. - Но зачем? - В-вот именно? З-зачем? Чтобы они, естественно, молчали о т-том, что т-там т-творится. Он провел руками по взъерошенным волосам и вызывающе посмотрел на меня сквозь очки. - Послушайте, Колдуэлл, - произнес я, - вы явно переутомились за последнее время. Я сам был во всех этих трущобах. Все обстоит там не совсем так. Во всяком случае, телевизионные передачи многое преувеличивают. - Это вы б-были там д-днем! - воскликнул Колдуэлл. - С-сегодня утром я все рассказал ж-журналисту, к-когда б-беседовал с ним. Я рассказал ему все к-как есть. - Вы имеете в виду "Либертад"? Вы сказали, что О'Рурк что-то скрывает? - Я с-сказал п-правду, - с достоинством ответил Колдуэлл. - И т-теперь я с-собираюсь доказать это. Вы приезжий, Хаклют, п-поэтому вы можете б-быть б-беспристрастным с-свидетелем. Я х-хочу, чтобы вы сегодня п-поехали т-туда и увидели все с-сами. Я чуть было не сказал: "Вы, должно быть, не в своем уме", но потом сдержался. Глядя на дикое выражение его лица, я подумал, что он, видно, на самом деле потерял рассудок. Вместо этого я спросил: - Что же, по-вашему, там все же происходит? - Т-там п-процветает разврат, Х-хаклют! Я с-сам все видел. И если вы с-сегодня п-поедете со мной, я в-вам все п-покажу. Я поежился и промолчал. Естественно, в трущобах можно встретить проституток. Но виной тому - нищета. Не обвинять же на этом основании шефа полиции во взяточничестве, а местных полицейских в попустительстве, что само по себе вполне возможно. - Т-так вы п-поедете со мной? - настаивал он. Я тяжело вздохнул, и он поднялся и пожал мне руку. - Вы с-сами убедитесь! - заявил он. Недовольный, я отправился в транспортное управление, договорившись встретиться с Колдуэллом в районе трущоб в восемь вечера. Я зашел к Энжерсу, чтобы посоветоваться. Он встретил меня довольно тепло. - Мы приступаем к разработке вашего проекта, - заявил он. - Отличный проект! Я ухмыльнулся. Его энтузиазм по поводу плана, который я сам считал никчемным, только раздражал меня. - А что думает о нем Диас? - спросил я. - Он, конечно, потерпел фиаско. Ему можно посочувствовать. Я тоже оказался в незавидном положении - формально Диас мой начальник, но Вадос - мэр города, и его слово решающее. Однако должен отметить, спор был весьма интересным, жаль, что вы не являетесь гражданином города, поскольку был затронут один очень важный аспект. - Меня удивляет, почему этот злосчастный город не получил самоуправления, а зависит от правительства всей страны. Энжерс громко рассмеялся. - Они здесь, в Латинской Америке, обожают всякую путаницу, Хаклют. Вас бы отправить в Бразилию для сравнения. - С меня хватит и Агуасуля. Энжерс, что вы можете сказать о поведении Колдуэлла в последнее время? - Что вы имеете в виду? - Дело в том, что он пригласил меня к себе, и я только что оттуда. Он одержим какими-то навязчивыми идеями, будто О'Рурк подкуплен и с его помощью укрываются притоны. Чтобы убедиться в этом, я должен совершить с ним сегодня вечером поездку в трущобы. Как вы думаете, есть ли для всех этих разговоров какие-нибудь основания? Или это плоды слишком богатого воображения? - О боже! - воскликнул Энжерс, заморгав. - Конечно, общеизвестно, что О'Рурк не блещет воспитанием, однако я всегда считал его вполне порядочным человеком - в противном случае Вадос не стал бы его терпеть. И кто же дает ему взятки? Известно конкретно кто? - Спросите что-нибудь полегче. Честно говоря, мне кажется, что Колдуэлл может свихнуться. Кто его шеф? Руис? Кому-то надо за ним присмотреть. Я хочу сказать, что на О'Рурка вылито уже достаточно грязи; конечно, что-то к нему и прилипнет, но такое обвинение - полная чушь, насколько я могу судить. - Откровенно говоря, не знаю. Колдуэлл молод и усерден; но он всегда какой-то нервный, к тому же он - заика. Возможно, конечно, в его словах есть какая-то доля правды. С другой стороны, О'Рурк все отрицает, не так ли? Он записал что-то в свой блокнот. - Я переговорю с Руисом, если хотите. Может быть, Колдуэллу стоит отдохнуть. Когда вечером я встретился с Колдуэллом, он показался мне более спокойным. Он был не один, его сопровождали двое полицейских и фотограф. Интересно, известно ли было О'Рурку о них. Думаю, он не пришел бы в восторг, узнав, что они помогают Колдуэллу собирать данные против него. Было облачно, но тепло. Скопище лачуг походило на съемочную площадку какого-то неореалистического фильма. Нас встретила атмосфера молчаливой враждебности. Если бы мы шли поодиночке, нас бы наверняка забросали гнилыми фруктами. Колдуэлл по-хозяйски нес впереди фонарь. Мы проходили мимо участка взрыхленной земли, где, очевидно, можно было что-то выращивать. Он направил луч света вниз. - Взгляните! Я увидел какое-то растение. - Это г-гашиш, - произнес Колдуэлл. - Из н-него получают марихуану, - с торжеством выговорил он. - Вы в-видите, Хаклют? Я не удивился. Практически ничто из того, что показывал мне Колдуэлл, не было для меня внове. Мы видели лачуги, где спали семьи по пять-шесть человек. Колдуэлл явно хотел, чтобы я отнесся к этому осуждающе. У одной из хижин он остановился и повернулся ко мне, призывая к тишине. - Тут живет проститутка, - доверительно прошептал он. - Их з-здесь д-десятки! - Их везде полно! - раздраженно отозвался я. Пока что самой большой неожиданностью для меня было его спокойствие и, если хотите, самоуверенность. Он подошел ближе и распахнул дверь лачуги. Луч фонаря осветил пустое помещение. - Ушла в поисках очередного клиента, - проговорил он все так же тихо и испытующе посмотрел на меня, ожидая моей реакции. Постепенно уверенность начала покидать его. - Послушайте, Колдуэлл, - сказал я предельно мягко. - То же самое вы обнаружите в любом большом городе, где царит нищета. Вам не искоренить этого пока, как не удавалось это сделать и до вас. Боюсь, вы не доказали ничего нового. Он высокомерно выпрямился. - Ошибкой было то, что нас сюда пришло так много, - он даже перестал на минуту заикаться. - Извините, Хаклют, - добавил он некоторое время спустя. - Мне следовало п-показать вам. ч-что происходит у Сигейраса, однако п-появляться там опасно. Мы молча вернулись к машинам. Колдуэлл что-то бурчал себе под нос, когда мы остановились. Я попросил его повторить. - Я с-сказал, что Мендоса з-знал и описал все в-в одной из с-своих книг. Все т-точно так, к-как я сам видел. К-кто это п-покрывает? Кто? Почему? Мы д-должны в-выяснить, Хаклют! - Скажите наконец, - спросил я, глубоко вздохнув, - какие из пороков вы видели сами, а что почерпнули из рассказов Фелипе Мендосы? Он с достоинством вскинул голову. - З-заявляю вам, что я в-видел все с-сам! - выдавил он сквозь зубы. - Ладно. - Я окончательно потерял терпение. - Что касается меня, то с полным основанием могу заявить: это одно из самых благочестивых мест, которые я когда-либо видел. До свидания! Я пошел к своей машине, кипя от злости и чувствуя, как он обиженно смотрит мне вслед. Как бы то ни было, Колдуэлл сумел найти аудиторию, поверившую его измышлениям. Одним из первых в драку ввязался епископ Крус. Выступая перед студентами теологического факультета университета, он заявил, что Сигейрас просто-напросто состоит в родстве с самим сатаной и что его трущобы открывают прямую дорогу в ад. Он, по-видимому, сам не ожидал реакции, которую вызвало его выступление. Не скрывая удивления, но приняв на веру слова епископа, авторитет которого для них был весьма велик, простодушные обитатели трущоб пришли в смятение от того страшного греха, в котором пребывали, и, собрав свои нехитрые пожитки и скот, перебрались к дороге, которая вела в Пуэрто-Хоакин, где основали новое нагромождение лачуг. Полиции и национальным гвардейцам потребовалось двое суток, чтобы водворить их обратно. Причем действия полиции не отличались особой вежливостью. Некоторые прямо обвиняли О'Рурка, однако он, не обращая внимания на нападки, в свою очередь продолжал атаковать Колдуэлла. Говорили также, что генерал Молинас наотрез отказался посылать регулярные войска против новых поселенцев, и на заседаниях кабинета по этому поводу разгорелись жаркие баталии. Вторым влиятельным лицом, поддержавшим Колдуэлла, был его шеф, министр здравоохранения доктор Руис. Руис долгое время хранил молчание, боясь, вероятно, снова навлечь на себя обвинения в смерти первой жены Вадоса. Кроме того, после разоблачений Люкаса прекратились всякие официальные выступления по поводу того, что Сигейрас укрывал преступника. Видимо, это и не понравилось Руису, и теперь он с удвоенной энергией включился в борьбу, повторяя все то, что заявлял на суде в своих ответах Толстяку Брауну. Поверив его словам, можно было лишь удивляться, что обитатели трущоб Сигейраса до сих пор живы. Сам факт, что за дело принялись сразу три такие фигуры, как Колдуэлл, Руис и епископ, предвещал, что число сторонников сноса трущоб возрастет. Сам же я относился к происходящему весьма сдержанно. Именно это я и попытался втолковать корреспонденту из журнала "Автодороги", который специально прилетел из Нью-Йорка, чтобы собрать материал для статьи о моем новом проекте. Я пригласил его в бар, угостил виски и изложил все в весьма неприглядном свете. Когда я закончил, он сочувственно посмотрел на меня и взволнованно, но уже заплетающимся языком проговорил: - Черт, ну и в переделку вы попали. Затем он улетел обратно в Нью-Йорк, отказавшись от мысли писать статью. Где-то в душе я ожидал, что Сигейрас в свою очередь обрушится на Руиса. Но его кто-то отговорил. На стороне Сигейраса были Домингес и генерал Молинас, который по-прежнему отказывался бросить войска против бедняков. Это обеспечило Сигейрасу передышку, и он через прессу пригласил полдюжины врачей посетить его трущобы, дабы воочию убедиться в том, что они не являются рассадником инфекции. - Если эти люди больны, - заявил он, - почему же тогда от них никто не заразился? Врачи выявили то же, что видел и я сам, - рахит, авитаминоз, а также кожные заболевания, вызываемые жалкими условиями существования. Однако в конечном счете о трущобах Сигейраса перестали говорить не из-за медицинского заключения. Недвусмысленное указание поступило от самого Вадоса. Как выяснилось, одной из главных достопримечательностей Сьюдад-де-Вадоса был самый низкий уровень смертности по сравнению с другими городами Латинской Америки. Опасались, что обвинения Руиса, как и недавние волнения, могут неблагоприятно сказаться на притоке в страну туристов. Тогда же профессор Кортес был назначен исполняющим обязанности министра информации и связи. Интересно, с легким ли сердцем Вадос назначал Кортеса вместо Алехандро Майора? Однако он был самой подходящей кандидатурой, да и правительственная пропаганда была теперь вне конкуренции - ведь "Тьемпо" больше не существовала. Именно, вне конкуренции. Правда, время от времени стали появляться неофициальные информационные бюллетени, которые тут же запрещались властями, однако на следующий день появлялись снова, но под другими названиями. Казалось, смирившись с судьбой "Тьемпо", ни на что большее, кроме этих бюллетеней, народная партия уже не рассчитывала. Однако вскоре стали раздаваться возмущенные голоса в защиту Христофоро Мендосы и требования снять арест с газеты. Этим же вопросам уделялось внимание и в бюллетенях. Кроме того, много говорилось в них и о бездействии О'Рурка - обнаружение преступников, которые совершили поджог телецентра, сняло бы с народной партии обвинение в ответственности за этот акт. Меня удивляло, насколько живучими оказались эти бюллетени. Они издавались и распространялись подпольно, причем один такой бюллетень мог ходить по рукам в течение недели, и не только среди бывших читателей "Тьемпо", их охотно расхватывали и те, кто выступал за возобновление телепередач. У меня на сей счет были свои соображения. Я не встречал Марию Посадор с того вечера, когда она ужинала с О'Рурком. А ведь именно она всегда утверждала, что существование оппозиционной прессы в Сьюдад-де-Вадосе необходимо поддерживать любой ценой. Вероятно, Вадос преждевременно надеялся, что она будет доставлять ему меньше хлопот, если будет жить в Агуасуле, а не за его пределами. Мануэль держал у себя под стойкой бара подборку бюллетеней для своих клиентов. Я просматривал один из номеров, который назывался "Вертад" и до того не попадался мне на глаза. Мое внимание привлекла заметка, где говорилось о том, что шеф полиции О'Рурк согласовал с генералом Молинасом вопрос о снесении трущоб и что мой пресловутый план о перестройке площадки под центральной монорельсовой станцией был для правительства лишь предлогом, чтобы избавиться от Сигейраса. Конечно, дело обстояло именно так. Но больше всего меня потрясли слова, которые заметка приписывала О'Рурку: "И если они действительно реализуют свой план, то мы сможем вышвырнуть из нашей страны Хаклюта и вдогонку ему его проекты". 26 При сносе башни, старой заводской трубы или высокой стены бывает такой момент, когда кажется, что громадная махина, весящая сотню тонн, как бы плывет по воздуху. Это длится лишь какую-то долю секунды, но наблюдателям кажется, что гораздо дольше, а все вокруг как бы тоже замирает, ожидая неизбежной развязки. Теперь такой развязки ждал я. Хуже того, судя по всему, я находился именно там, куда махина должна рухнуть. Я сложил бюллетень так, чтобы статья об О'Рурке оказалась сверху, и позвал Мануэля. Он подошел ко мне. Вид у него был озабоченный. - Вы читали это, Мануэль? - спросил я, указывая на статью. Он вздохнул. - Да, сеньор. Я думал, что вы уже видели ее. - Нет, не видел... Как вы к этому относитесь? Что вы сами думаете о моей работе здесь? Сначала мне показалось, что он не хочет мне отвечать. Я почувствовал, как раздраженно и резко прозвучал мои собственный голос: - Не тяните, Мануэль. Скажите, что вы думаете. - У меня нет своего мнения, сеньор Хаклют, - неохотно отозвался он. - У меня неплохая работа. Мне, считайте, повезло. Раньше я работал в маленьком отеле в Пуэрто-Хоакине, а теперь сами видите... И все же мне кажется, что есть и такие, кто пострадал от города, поэтому легко понять, почему они считают иначе. - А каким образом шеф полиции вдруг оказался среди тех, кто считает иначе? Мануэль наклонился вперед, оперевшись локтями о стойку, и доверительно зашептал: - Некоторые, и я в том числе, знают высший свет. Я видел многих богачей и знаменитостей и здесь, и еще в Пуэрто-Хоакине, когда меня приглашали обслуживать большие приемы. Еще вчера человек бродил по Сан-Франциско или Токио, а сегодня я угощаю его в Агуасуле. Мне это нравится. И меня может считать другом каждый, кто приходит ко мне в бар. Но есть еще и те, кто заявляют: "Это все наше, и не надо ничего менять". Такие люди отличаются друг от друга так же, как президент, которого я, кстати, тоже обслуживал, и сеньор Диас. Вот вам мое мнение. Но ведь я всего лишь бармен. - Ну, и многие, по-вашему, думают в Сьюдад-де-Вадосе так же, как шеф полиции? - Как вы могли сами, сеньор, убедиться, судя по демонстрациям, многие. Слишком многие. Я кивнул и взял со стойки бюллетень. - Вы не возражаете, если я заберу его? - спросил я. - Пожалуйста, сеньор. - Он глянул под стойку. - У меня еще остались два экземпляра. - Благодарю. Не знаю, получится ли что-нибудь, но я так этого не оставлю. Утром первым делом я решил зайти к Энжерсу. Еще в дверях я увидел Колдуэлла. Выглядел он еще более усталым - необычную бледность лица подчеркивали темные круги под глазами. Усаживаясь в кресло, я заметил, что Энжерс чем-то обеспокоен. Но Колдуэлл помешал мне поинтересоваться чем. - Хаклют, что, п-по-вашему, н-на самом деле мешает очистить т-трущобы Сигейраса? - спросил он. Я удивленно пожал плечами. - Насколько я слышал, генерал Молинас отказывается посылать войска, а О'Рурк предостерегает о возможных волнениях. Более того, я полностью с ним согласен. - Нет. Вы ошибаетесь, - победоносно заявил Колдуэлл. - Это п-политика. Все д-дело снова в народной п-партии. - Не думаю, - я покачал головой. - Последние три-четыре дня не отмечалось никаких политических выступлений. Гражданская партия подобна обезглавленному змею - она осталась без Герреро, Люкаса и Аррио. Все трое уже вне игры. У народной партии тоже нет лидеров, на которых можно было бы опереться. Домингес, хоть ее и поддерживает, но не входит в руководство. Действия же Муриетты против Аррио вызваны скорее его литературной привязанностью к Фелипе Мендосе, чем политическими мотивами. Однако Колдуэлл придерживался иного мнения. Улыбаясь, он стал доставать из кармана какие-то бумаги. - С-сегодня я б-был в финансовом управлении, - сказал он. - Я п-просматривал д-документы, изъятые из к-конторы Брауна. К-кто, как вы д-думаете, уплатил ему г-гонорар по делу Сигейраса п-против муниципалитета? Я пожал плечами. - Педро Муриетта, - сухо проговорил Энжерс. Колдуэлл раздраженно посмотрел в его сторону, он явно был недоволен, что его лишили возможности озадачить меня. - Полагаю, Муриетта интересовался делом, поскольку финансировал издание книг Мендосы? - поинтересовался я. - Нам т-так пытались внушить, - надменно сказал Колдуэлл. - Но з-за этим кроется г-гораздо большее. Именно это я с-собираюсь изложить профессору К-кортесу, - заявил он. - Люди должны з-знать, что происходит на самом д-деле. Когда он вышел, я недоуменно посмотрел на Энжерса. - Вы полагаете, что все действительно так серьезно, как он себе представляет? - спросил я. Энжерс пожал плечами. - Честно говоря, не знаю, - ответил он. - До вашего прихода он недвусмысленно намекал на причастность Муриетты к каким-то темным делишкам, якобы совершаемым в трущобах, в частности в районе монорельсовой станции. - Ах, опять! - воскликнул я. - Вы же знаете, он уже возил меня по порочным местам Вадоса. И все, что он смог показать, - это клочок земли, где кто-то, по его словам, выращивал марихуану, и лачугу проститутки, которой не оказалось на месте. Думаю, он просто нездоров и стал жертвой собственного больного воображения. - Я был бы готов согласиться с вами, - заметил Энжерс после небольшой паузы, - если бы ему не вторил доктор Руис. - Да Руис и сам-то не в очень завидном положении. Ведь когда он давал показания по делу Сигейраса, в его адрес прозвучали слишком серьезные обвинения. - Если бы там действительно что-то было, - резко ответил Энжерс, - то народная партия не упустила бы случая за это ухватиться. А тут они только, как всегда, распускают порочащие слухи. Это их обычный трюк - раздуть слух так, что малый проступок превращается в уголовное преступление. Прибег ли Колдуэлл к методу, о котором говорил Энжерс, или нет, но за субботу и воскресенье он весьма преуспел. Произошло это следующим образом. "Либертад" опубликовала заметку о том, что Муриетта оплачивал расходы по делу Сигейраса. Причем Кортес предварительно проверил достоверность данных Колдуэлла. По стечению обстоятельств Муриетта как раз вылетел в Нью-Йорк по своим делам, а его личный секретарь подтвердил факты. По словам секретаря, о помощи Сигейрасу к Муриетте обратился Фелипе Мендоса, и Муриетта удовлетворил просьбу, поскольку всегда проявлял особую заботу о правах частных граждан. Только это и нужно было Колдуэллу. Он заявил, что под правами частных граждан Муриетта, должно быть, понимает право на употребление наркотиков и на сексуальные извращения, поскольку Сигейрас как раз и специализировался на предоставлении такого рода услуг. Вдобавок Колдуэлл заключил, что и сам Муриетта ничем не лучше обычного сутенера. Заявление это явно было санкционировано городским отделом здравоохранения. За день до возвращения Муриетты история благодаря слухам обросла кучей подробностей. Даже мне доверительно сообщили, что во владениях Сигейраса в специально отведенных местах состоятельным клиентам по установленной таксе предлагались дети, целомудренные девушки, проститутки и, конечно, наркотики. Как ни невероятно было представить рафинированную клиентуру Муриетты в жутких, антисанитарных условиях лачуг, к понедельнику страсти накалились до предела. Беззащитных обитателей трущоб забрасывали на улицах камнями. Полицию дважды вызывали в район монорельсовой станции, чтобы рассеять толпы не только негодующих демонстрантов, но и жаждущих удовлетворить свои низменные страсти. К тому же, к немалому неудовольствию деловых кругов и городского туристского бюро, большая группа американских бизнесменов отменила посещение Вадоса - их отпугнули слухи о падении нравов в городе. В понедельник утром Колдуэлл снова появился в кабинете Энжерса. Мы с Энжерсом обрушились на него. По реакции Колдуэлла можно было понять, что мы были далеко не первыми. - Г-говорю же вам, ч-что я все видел своими г-глазами! - настаивал Колдуэлл, дрожа от ярости. - Если так, - не выдержал я, - то вы, должно быть, сами - единственный клиент Муриетты! Я ожидал, что он бросится на меня с кулаками, но в этот момент распахнулась дверь и один из помощников Энжерса растерянно заглянул в кабинет. - Сеньор Энжерс, - начал он, - пожалуйста... Больше он ничего не успел сказать, потому что был оттерт в сторону рослым мужчиной в открытой рубашке и грубошерстных брюках. На мгновение показалось, что темнокожий великан отрезал нас от остального мира. - Где Колдуэлл? - требовательно спросил он. Заметив сразу вжавшегося в кресло Колдуэлла, великан ухмыльнулся и, повернувшись, подал знак кому-то сзади себя. В комнату вошел невысокого роста человек в безупречно сидевшем белоснежном костюме и легкой кремовой шляпе. В одной руке он держал сигару, а в другой - трость с серебряным набалдашником. Тонкие усики подчеркивали безукоризненно белые зубы. Колдуэлл словно прирос к креслу. Незнакомец, словно дуло, направил на него трость. - Извините, сеньоры, за вторжение, - он не отрывал взгляда от побелевшего как мел Колдуэлла. - Но у меня дело к этому псу. Энжерс с достоинством поднялся из-за стола. - Как понимать ваше вторжение в мой кабинет? - спросил он. - Позвольте представиться, - спокойно проговорил незнакомец, - Педро Муриетта. Насколько я понимаю, сеньор Колдуэлл оклеветал меня. Он заявил, будто я, гражданин Сьюдад-де-Вадоса, о котором никто никогда не сказал дурного слова, - сводник. Сутенер. Пособник безнравственности. Клянусь богом, это отъявленная ложь! Трость чиркнула по лицу Колдуэлла, оставив на щеке тонкий красный след. - Скажи, что это ложь, недоношенный ублюдок! С Колдуэллом началась истерика. Муриетта, опершись на трость, не без удовлетворения наблюдал за ним. - Сеньор Муриетта, вам известно, почему стали распространять о вас такие слухи? - спросил я. - Он невменяемый, - ответил Муриетта спустя некоторое время и повернулся в нашу сторону. - Я не мстительный человек, но я вынужден был поступить так, когда узнал о том, какую клевету он обо мне опубликовал. Конечно, он просто умалишенный. Сегодня утром мы вместе с полицией были у него дома - согласно нашим законам он преступник - и обнаружили у него такие книги и фото, которые это подтверждают. Он внимательно посмотрел на меня. - А разве вам это не было известно? Почему вы или кто-то другой не остановили его? Мы, конечно, докажем, что он безумец, однако эта история нанесет мне большой урон. - Сеньор, меня уже перестало волновать все происходящее в Сьюдад-де-Вадосе, - ответил я устало. - Я жду лишь часа, когда смогу уехать отсюда. - Тогда уезжайте! - отрезал Муриетта и отвернулся. Сопровождавший его гигант куда-то исчез и через минуту появился в сопровождении полицейского и двух санитаров в белых халатах. При их виде Колдуэлл застонал. Наблюдать за тем, как человек теряет человеческий облик, - зрелище не из приятных. Когда все было позади и Колдуэлла упрятали в санитарную машину, я предложил Энжерсу пойти выпить, и он тут же принял мое предложение. Позже, уже в баре, он с удивлением сказал: - Кто бы мог подумать? Он всегда был уравновешенным и трудолюбивым, на него можно было положиться, и вдруг такое! - Может быть, это просто догадка, - ответил я, подумав, - но если они им займутся всерьез, то непременно установят, что он имел дело с какой-нибудь девицей из трущоб и не смог избавиться от чувства вины. Кроме того, полагаю, он страдал всегда и от своего заикания, короче говоря, он был достаточно закомплексован. - Возможно, - нетерпеливо проговорил Энжерс. - Но меня интересует другое - как это отразится на проекте? Мы полагались на мнение министерства здравоохранения, на него ориентировалось и общественное мнение. Но что произойдет, когда выяснится, что это был бред сумасшедшего? - Да все просто лягут от смеха, - ответил я. И оказался прав. Жители Вадоса, имея весьма слабое представление о душевнобольных, действительно хохотали до упаду. И не только над Колдуэллом, но и над теми, кто, хотя бы ненадолго, поверил в его россказни. В самом же незавидном положении оказался профессор Кортес, который санкционирова