найти им еще одну доброзвезду для освоения. И встретить соседей им тоже не суждено, до тех пор пока не расколется изнутри следующая хрустасфера. Без сомнения, они отчаялись задолго до того. Нам же, людям, подарили шесть прекрасных миров. И если нам не довелось встретиться с натаралами, мы, по крайней мере, можем узнать их по их книгам. Кроме того, из их старательно сохраненных записей мы узнаем и о других, более древних расах, развившихся на тех пяти планетах и вырвавшихся в одинокую вселенную. Может быть, спустя еще миллиард лет вселенная будет в большей степени напоминать научно-фантастические концепции, популярные во времена моего деда. Может, и в самом деле потянутся когда-нибудь по космическим трассам между дружественными мирами бесчисленные торговые корабли. Но мы, как и натаралы, вышли в космос слишком рано. Если мы будем дожидаться этого дня, нас так и будут называть - Древняя Цивилизация. А это как проклятье... Я снова взглянул на созвездие, которое мы назвали Феникс и куда миллионы лет назад отправились натаралы. Маленькую темнозвезду, давшую им пристанище, даже не было видно, но я точно знал, где она находится. Натаралы оставили подробнейшие инструкции Затем я повернулся и снова забрался в палатку к Элис и ребенку, оставив за спиной звезды и мерцающие осколки хрустасферы. Завтра будет много дел. Этим вечером я пообещал Элис, что начну строить дом на склоне холма неподалеку от Старогорода. Она пробормотала что-то во сне, но не проснулась, только придвинулась ближе, когда я лег рядом. В колыбельке, стоявшей у кровати, спокойно посапывала наша дочь. Я обнял Элис и тихо вздохнул. Но сон не шел. Я продолжал думать о планетах, что оставили нам натаралы. Нет, не оставили. Одолжили. Мы можем пользоваться этими шестью планетами, но должны быть добры к ним - таково условие натаралов, которые в свою очередь согласились выполнять его, когда приняли в наследство четыре планеты, оставленные в незапамятные времена расой лап-кленнов, их предшественников на одиноких звездных трассах... так же как лап-кленны, когда унаследовали три твузуунских солнечных системы... До тех пор пока в нас горит жажда осваивать новые миры, они наши - и любые другие, что нам посчастливится найти. Но когда-нибудь цели изменятся. Жизненное пространство перестанет быть императивом. Все чаще и чаще, как предсказывали натаралы, мы будем задумываться об одиночестве. Я знал, что они правы. Когда-нибудь мои пра-пра-в-энной-степени-внуки осознают, что не в состоянии больше жить во вселенной, где не слышно чужих голосов. Прекрасные миры наскучат им, и, собравшись всем племенем, они направятся к темнозвезде. И вот там-то, за горизонтом Шварцшильда большой "черной дыры", они встретят и натаралов, и лап-кленнов, и твузуунов, ожидающих их в чаше застывшего времени... Я прислушивался к мягкому шелесту ветра, теребящего ткань палатки, и завидовал своим пра-пра-в-энной-степени-внукам. Так хотелось бы встретить других звездопроходцев, столь похожих на нас. Да, можно, конечно, подождать несколько миллиардов лет и здесь, подождать, пока не расколются большинство хрустасфер и во вселенной не забурлит жизнь. Но мы наверняка станем к тому времени другими. Сама жизнь сделает нас Древними. Какая же раса по собственной воле выберет такую судьбу? Гораздо лучше остаться молодыми и молодыми вернуться во вселенную, где будет интересно жить! В ожидании этого дня наши предшественники погрузились в сон за краем консервирующей время "черной дыры". Они ждут нас там и готовы принять, чтобы вместе переждать одинокую безрадостную эпоху в истории вселенной. Размышляя об элегантном решении, что приняли натаралы, я чувствовал, как уходят, растворяются последние остатки старой великодепрессии. Мы так долго боялись, что вселенная - это одна большая недобрая шутка, а нам в ней отведена роль простаков, над которыми безжалостно насмеялись. Но теперь эти мрачномысли наконец исчезли, расколотые новым видением будущего словно барьер хрустасферы. Я обнял, прижал к себе свою женщину. Она снова пробормотала что-то во сне. И засыпая, я вдруг понял, что чувствую себя гораздо лучше, чем за все последнее тысячелетие. Я чувствовал себя очень-очень молодым.