. -- Кэс, это... это... вы имеете в виду, что полезли туда в одиночку, чтобы умереть в отчаянии, оставив свое тело на растерзание этим... Это ужасно! Он вздрогнул, увидев слезы, навернувшиеся на ее глаза. -- Ну-ну. Все не так плохо. Вполне по-солдатски, полагаю, -- он поднял руку, чтобы утешить ее, но затем заколебался и не решился дотронуться до нее. Руки Бетрис стиснули складки платья. -- Если вы еще хоть раз сотворите что-либо подобное, не сказав мне ни слова, я... я... залеплю вам пощечину, глупец вы этакий! -- она зажмурилась, пытаясь сдержать слезы, затем потерла лицо ладонями и села, выпрямив спину. Голос ее вновь обрел обычное спокойное звучание. -- Церемония прощания начнется за час до заката, в храме. Вы думаете пойти или собираетесь остаться в постели? -- Если вообще буду в состоянии ходить -- я обязательно пойду. Я должен там быть. Каждый враг Дондо будет там только для того, чтобы доказать, что не он повинен в его смерти. Ритуал прощания с Дондо ди Джироналом привлек не в пример больше внимания, чем похороны бедного одинокого ди Санда. Сам рей Орико в траурных одеяниях возглавил прибывших из Зангра дворян. Рейну Сару доставили в носилках. Ее лицо было непроницаемо, словно выточено изо льда, а одежда была вызывающе яркой, усыпанной украшениями. Остальные пытались не замечать подобного проявления радости. Кэсерил украдкой смотрел на нее, привлеченный не этим неуместным нарядом, а другой ее одеждой -- такой же темной аурой, как у Орико. Вокруг Тейдеса он видел такую же -- она следовала за ним по мощеным улицам города. Чем бы ни являлось это призрачное облако, оно присутствовало вокруг каждого члена царственной семьи. Кэсерилу стало интересно, что бы он увидел, если бы мог взглянуть сейчас на вдовствующую рейну Исту. Настоятель храма Святого Семейства Кардегосса в пятицветном облачении начал церемонию на заполненном людьми дворе храма. Процессия из дворца Джироналов установила гроб с телом в нескольких шагах от Очага Богов -- круглой каменной платформы, защищаемой от дождя медным куполом, опиравшимся на пять тонких колонн. Сероватый, не дающий тени свет угасающего дня уже собирался смениться сумерками туманного вечера. Застывшее тело Дондо было обложено цветами и травами для привлечения удачи и защиты -- слишком поздно, подумал Кэсерил -- и облачено в сине-белые генеральские одежды священного ордена Дочери. На груди лежал меч без ножен, руки сжимали рукоять. Тело не выглядело раздувшимся или изменившим форму -- ди Ринал прошептал, что его, верно, плотно обмотали льняными бинтами перед тем, как одеть. Лицо Дондо было значительно более распухшим, чем у одного из его приятелей, виденных Кэсерилом сегодня поутру. Тело придется сжечь вместе со всеми кольцами, надетыми на толстые, как сардельки, пальцы; снять их под силу только разве мяснику с разделочным ножом. Кэсерил сумел дойти из Зангра до храма, не спотыкаясь и не шатаясь от слабости, но живот у него снова скрутило и раздуло; пояс давил, мешая дышать. Кэсерил шел позади Бетрис и Нан. Исель пришлось идти между канцлером и реем Орико во главе процессии; к этому ее обязывала краткая помолвка с Дондо. Ее аура все еще сияла и вспыхивала перед внутренним зрением Кэсерила. Лицо Исель было строгим и бледным. Вид тела Дондо помогал ей удержаться от проявления радости. Двое придворных выступили вперед, дабы произнести над покойным слова прощания. Кэсерилу не хотелось слышать эти столь далекие от истины речи. Канцлер ди Джиронал говорил мало, по его лицу было трудно понять -- от горя или от ярости. Он пообещал награду в тысячу реалов тому, кто поможет найти убийцу его брата. На алтарь храма также лег увесистый кошелек, словно при помощи этих денег, а также молитв многочисленных священников, служителей, настоятелей и дедикатов Кардегосса покойный мог обрести святость. Внимание Кэсерила привлекла одна из жриц хора -- невысокая женщина среднего возраста в зеленых одеждах Матери. Она светилась, словно свеча, прикрытая зеленым стеклом. Один раз она мельком посмотрела на Кэсерила, затем снова перевела взгляд на дирижировавшего священника. Кэсерил наклонился к Нан и прошептал: -- Вы не знаете, кто эта женщина из служителей Матери -- вон там, в конце второго ряда? Нан ди Врит шепотом отвечала: -- Одна из акушерок Матери. Говорят, очень хорошая. -- А-а. Когда выпустили священных животных, толпа замерла. Было не совсем ясно, кто из богов заберет себе душу Дондо ди Джиронала. Генералами Дочери был и отец, и дед Дондо, да и сам он умер, находясь у нее на службе. В юности Дондо служил в ордене Сына офицером. У него были внебрачные дети, но были и две дочери от его покойной первой жены, оставленные на попечение приюта. И -- хотя никто не говорил подобное вслух -- если его душу унес демон Бастарда, она по праву принадлежала и этому богу. Служительница Дочери выступила вперед и по знаку настоятеля храма Святого Семейства Менденаля отпустила голубую сойку. Птица уселась обратно на рукав, вцепившись коготками в ткань. Служительница вопросительно посмотрела на Менденаля и, повинуясь его нахмуренным бровям и кивку в сторону гроба, попыталась, хотя и без особого желания, еще раз отправить птицу в полет. Но птица явно не собиралась никуда лететь. Тогда, под взглядом старшего настоятеля, она взяла сойку в Руки и посадила прямо на грудь Дондо. Но как только служительница убрала руки, сойка подняла хвост, уронила на покойника кучку помета и с пронзительным криком полетела ввысь. Трое мужчин рядом с Кэсерилом начали перешептываться, но от смеха их удерживал грозный вид канцлера. Глаза Исель полыхали серо-голубым огнем, она вынуждена была опустить их долу; аура ее возбужденно переливалась. Служительница, отступив назад и гордо вздернув подбородок, следила за парившей в вышине сойкой. Та уселась на крышу и еще раз пронзительно закричала. Служительница посмотрела на настоятеля, тот махнул рукой; тогда она вытянула руку, пытаясь призвать птицу к себе. Зеленая птица Матери тоже отказалась покинуть свою хозяйку. Настоятель Менденаль не решился повторить с позором провалившийся эксперимент и дал служительнице в зеленых одеждах знак, что она может отступить на свое место. Служитель Сына подтащил лиса к самому изножью гроба; зверь наморщил нос и чихнул. Затем, скребя по мостовой черными когтями, потянул служителя назад. Настоятель позволил удалиться и ему. Толстый серый волк сидел неподвижно, вывалив из приоткрытой пасти большой красный язык. Он только тяжко вздохнул, когда его служитель потянул за серебряную цепочку, понуждая его встать. Шепот пролетел по толпе: волк улегся на брюхо, широко растопырив лапы. Служитель Отца опустил руки и встал рядом; его взгляд, обращенный к Менденалю, кричал: "Я не имею к этому отношения!" Менденаль не спорил. Все повернулись к одетой в белоснежную мантию служительнице Бастарда с ее крысами. Губы канцлера ди Джиронала сжались и побледнели от бессильной ярости, но он ничего не мог ни сказать, ни сделать. Леди в белом вздохнула и, шагнув к гробу, опустила священных животных на грудь Дондо в знак того, что ее бог принимает его отвергнутую остальными богами, проклятую и опозоренную душу. Как только ее руки выпустили шелковистые белые тельца, обе крысы бросились к противоположным сторонам гроба, словно выпущенные из катапульты Служительница метнулась сначала вправо, потом влево, не зная, за которой броситься. Тем временем одна крыса кинулась в поисках спасения за колонны, а вторая -- в толпу. Несколько леди нервно завизжали. По толпе кавалеров и дам пробежал изумленный шепот недоверия и испуга. -- Кэсерил, -- возбужденная Бетрис дернула его за рукав, чтобы он наклонился, и зашептала прямо в ухо: -- Что это значит? Бастард всегда забирает отверженных. Всегда. Это его... его работа. Он не может не принять такую душу... то есть, я думала, он всегда принимает таких, как Дондо. Кэсерил тоже был в недоумении. -- Если никто из богов не взял к себе душу Дондо... значит, она осталась в мире. То есть если она не там, стало быть, она -- здесь. Где-то здесь... Беспокойный призрак, отверженный дух. Отделенный от тела и проклятый. Церемония зашла в тупик; канцлер ди Джиронал с настоятелем Менденалем отошли за Священный Очаг, дабы обсудить случившееся и придумать подходящее объяснение для ожидающей заинтригованной толпы. Настоятель выглянул из-за Очага, подзывая одного из служителей Бастарда. После короткого совещания одетый в белое молодой человек куда-то убежал. Серое небо над головами темнело. Настоятели, не дожидаясь приказа старшего над ними настоятеля Святого Семейства, дали знак певцам продолжать пение. Наконец ди Джиронал и Менденаль закончили совещаться. Они вышли к толпе и молча чего-то ждали. Певцы перешли к следующему гимну. Кэсерилу очень захотелось иметь в руках ордолловский "Пятилистник души" или что-нибудь в этом роде, чтобы скрыть зевоту. Увы, книга осталась в Валенде. Если дух Дондо не был принесен демоном своему господину, где же он тогда? И если демон не смог принести обе Души -- и убийцы, и жертвы, -- где в таком случае отделенная от тела душа этого убийцы? И где сам демон? Кэсерил никогда сильно не увлекался теологией. По непонятным теперь ему самому причинам он всегда считал это занятие ненужным и непрактичным, пригодным разве что для мечтателей и философов. Пока сам не окунулся в этот кошмар. Скребущий звук снизу заставил его опустить глаза. К нему тянулась священная белая крыса, поднявшись на задние лапки и шевеля розовым носиком. Она потерлась запачкавшейся мордочкой о щиколотку Кэсерила. Он наклонился и поднял зверька, чтобы отдать потом служителям Бастарда. Крыса с удовольствием устроилась у него в ладонях и лизнула большой палец руки. К удивлению Кэсерила, посланный настоятелем служитель Бастарда вернулся в сопровождении Умегата, одетого в свое обычное одеяние с символами Зангра. Умегат прямо-таки поразил Кэсерила. Рокнарец светился, окруженный белой сияющей аурой. Кэсерил зажмурился, хотя и понимал, что видит сияние не обычным зрением, а странным внутренним взором. Белый огонь продолжал двигаться за смеженными веками. Там -- темнота, которая не была темнотой, вон еще две тени, а вот и сполохи Исель. В стороне -- яркая зеленая свеча. Его глаза широко распахнулись. Умегат подошел к старшему настоятелю, поклонился, представился и отступил с ним в сторону для совещания. Менденаль подозвал служительницу Бастарда, уже поймавшую одну свою белую подопечную, которую та и передала Умегату. Грум взял крысу в руки и посмотрел прямо на Кэсерила. Затем пошел к нему, пробираясь с извинениями сквозь толпу придворных, которые кидали на него быстрые взгляды. Кэсерил не мог понять, почему они не расступаются перед сиянием Умегата, как море перед носом корабля. Умегат протянул руку ладонью вверх. Кэсерил непонимающе заморгал. -- Священная крыса, милорд, -- мягко поторопил его грум. -- А... -- зверек все еще лизал и покусывал его пальцы. Умегат отцепил сопротивлявшегося зверька от его рукава, удержав при этом крысу, сидевшую на его собственной ладони, от прыжка в руки Кэсерила. С обеими крысами Умегат неторопливо направился к гробу, где ожидал настоятель храма Святого Семейства. Может, Кэсерил совсем спятил, но ему показалось, что настоятель едва удержался, чтобы не поклониться груму. Придворные Зангра не усмотрели ничего странного в том, что настоятель пригласил на помощь в сем необычном случае самого опытного в обращении с животными слугу рея. Все взгляды были сосредоточены на крысах, а не на рокнарце. Умегат, держа зверьков в руках, что-то прошептал им и приблизился к гробу Дондо. В течение долгих секунд крысы не двигались и не призывали душу Дондо к своему господину. Наконец, когда они так и не проявили к тому желания, Умегат отступил, покачал головой, извиняясь, и передал зверьков озабоченной служительнице Бастарда. Затем Менденаль встал на колени между Очагом и гробом и принялся молиться. Вскоре он поднялся на ноги. Служители зажгли укрепленные на стенах светильники -- во дворе храма быстро темнело. Настоятель подал знак перенести гроб с телом Дондо на заранее подготовленное для его сожжения место. Певцы запели псалом. Исель подошла к Бетрис и Кэсерилу. Она провела тыльной стороной ладони по усталым, окруженным тенями глазам и сказала: -- Мне кажется, я больше не выдержу. Ди Джиронал, если хочет, может смотреть, как поджарят его брата. Уведите меня домой, лорд Кэс. Маленькая свита принцессы отделилась от основной толпы присутствующих -- хотя они были не единственные, кто не захотел присутствовать при сожжении тела, -- и направилась к воротам храма, чтобы выйти в сырые сумерки осеннего вечера. Грум Умегат, видимо, поджидавший Кэсерила у колонны, выпрямился и подошел к ним. Поклонившись, он произнес: -- Милорд ди Кэсерил, не могли бы вы уделить мне минутку? Кэсерила почти удивляло, что сияние ауры Умегата не отражается от мокрых булыжников двора. Он кивнул Исель, словно извиняясь, и отошел с грумом в сторону. Три женщины остались ждать его у ворот; Исель опиралась на руку Бетрис. -- Милорд, сегодня, как только у вас появится возможность, я очень прошу вас навестить меня. -- Я приду к вам в зверинец, как только провожу Исель в ее покои, -- Кэсерил замялся. -- А вы знаете, что светитесь, как горящий факел? Умегат наклонил голову. -- Мне говорили это, милорд, те немногие, кто в состоянии видеть свет и тень. Увы, никто не может видеть сам себя. Ни одно из зеркал мира не отражает этого. Только глаза души. -- Там была женщина... она светилась, словно зеленая свеча. -- Мать Клара? Да, она только что говорила со мной о вас. Это лучшая акушерка Матери. -- А что такое эта тень, этот антисвет? Умегат дотронулся пальцами до губ. -- Не здесь, пожалуйста, милорд. Губы Кэсерила сложились в молчаливое "о". Он кивнул. Рокнарец отвесил ему почтительный поклон. Повернувшись, чтобы войти обратно в ворота храма, он оглянулся и добавил: -- Вы сияете словно пылающий город. 13 Принцесса была так измучена странными похоронами Дондо, что спотыкалась всю дорогу до замка. Кэсерил, оставив Нан и Бетрис, собиравшихся немедленно уложить Исель в постель и попросить слуг принести легкий ужин прямо в покои, снова вышел из замка и, очутившись за воротами Зангра, задержался ненадолго, глядя на город. Столб дыма еще поднимался к небу, Кэсерилу даже показалось, что он различает оранжевые сполохи снизу. Было уже довольно темно, чтобы пытаться разглядеть что-то еще. Сердце его дрогнуло от испуга, когда, пересекая двор у конюшен, он внезапно услышал у себя за спиной резкое хлопанье. Но это оказались всего лишь вороны Фонсы, опять стаей следовавшие за ним. Он отогнал двоих, пытавшихся усесться ему на плечо, и замахал на них руками, шипя и топая. Птицы отлетели, но продолжали следовать за ним, пока Кэсерил не дошел до зверинца. Один из грумов -- подчиненный Умегата -- ждал его у дверей с зажженным фонарем. Это был коренастый пожилой человек без больших пальцев на руках. Он широко улыбнулся Кэсерилу и промычал приветствие. То, что это было приветствием, сделалось ясным по его дружелюбной жестикуляции, ибо язык у него, как и большие пальцы, отсутствовал. Он открыл дверь пошире, чтобы пропустить Кэсерила, и быстро закрыл ее, шуганув воронов, которые тоже стремились просочиться внутрь. Грум поймал самого настырного и выставил его на улицу. К фонарю -- свече под стеклянным колпаком -- была приделана широкая ручка, чтобы бедняге было удобно носить его с четырьмя оставшимися пальцами. Грум провел Кэсерила по проходу. Звери в клетках прижимались к прутьям решеток, глядя на гостя из темноты. Глаза леопарда светились зелеными искрами; его рычание не было тихим и угрожающим -- оно было громким, со странными переливчатыми интонациями, словно зверь хотел что-то спросить своей песней. Спальни грумов зверинца занимали половину второго этажа; в оставшейся половине хранился разнообразный инвентарь и запасы соломы. Дверь была открыта, свет свечей лился в темный коридор. Грум постучал по косяку, и голос Умегата ответил: -- Хорошо, спасибо. Немой грум поклонился и пропустил Кэсерила вперед. Тот, наклонив голову, вошел в узкую комнату с окном, выходившим на двор конюшен. Умегат задернул занавеску и обошел простой сосновый стол, накрытый яркой скатертью, на котором стоял кувшин вина, пара глиняных чашек донышком вверх и блюдо с хлебом и сыром. -- Спасибо, что пришли, лорд Кэсерил. Проходите и садитесь, пожалуйста. Спасибо, Дарис, это все. Умегат закрыл дверь. По дороге к столу Кэсерил задержался, разглядывая книжную полку, заставленную книгами на ибранском, дартакане и рокнари. А вот и до боли знакомый корешок с золотыми тиснеными буквами: "Пятилистник души" Ордолла. Кожаный переплет был истерт от частого использования. На большинстве книг не видно и следа пыли. Теология в основном. "Почему я ничуть не удивлен?" Кэсерил опустился на простой деревянный стул. Умегат перевернул чашки, налил в них густое рубиновое вино и, сдержанно улыбаясь, протянул одну гостю. Кэсерил с благодарностью принял чашку, обхватив ее ладонями. Руки дрожали. -- Спасибо, мне это сейчас необходимо. -- Представляю себе, милорд, -- Умегат взял свою чашку и уселся по другую сторону стола, напротив Кэсерила. Стол, может, и был простым и бедным, но дорогие восковые свечи горели ярко. Свет для читающего человека. Кэсерил поднес чашку к губам и выпил вино одним глотком. Умегат тут же наполнил ее снова. Кэсерил закрыл глаза и снова открыл. Хоть открывай, хоть закрывай, но Умегат все равно светился. -- Вы служитель... нет... священник, богослов. Даже настоятель. Правда? -- наконец спросил Кэсерил. Умегат откашлялся. -- Да, ордена Бастарда. Но здесь я не по этой причине. -- А почему? -- До этого мы еще дойдем, -- Умегат наклонился, взял со стола нож и принялся нарезать хлеб и сыр. -- Я подумал... мне показалось... интересно, а может, это боги послали вас сюда, чтобы направлять меня и помогать мне? Уголки губ Умегата приподнялись в улыбке. -- Неужели? А вот я думаю -- что, если это вас послали боги направлять меня и помогать мне. -- Ох. Это... не слишком удачный выбор, -- Кэсерил поерзал на стуле и глотнул еще вина. -- А с каких пор вам так кажется? -- С того самого дня, когда в зверинце ворон Фонсы буквально скакал у вас на голове, крича: "Это он! Это он!" Избранный мною бог, как бы это сказать, любит неясности, но в этом случае было по меньшей мере трудно перепутать и не понять. -- А я тогда светился? -- Нет. -- А когда я... гм... стал таким? -- В промежуток между вчерашним вечером, когда я видел вас в последний раз -- вы возвращались в Зангр, ковыляя, как будто свалились с лошади, -- и сегодняшним днем, когда я увидел вас в храме. Думаю, сами вы сможете определить точное время лучше меня. Не хотите ли немного перекусить, милорд? Вы не слишком хорошо выглядите. Кэсерил ничего не ел с тех пор, когда Бетрис в полдень кормила его хлебом с молоком. Умегат подождал, пока гость откусит и прожует кусок сыра, затем сказал: -- Одной из моих должностей, когда я в молодости был священником -- задолго до того, как прибыл в Кардегосс, -- была должность помощника следователя, занимающегося делами, связанными с использованием смертельной магии. Кэсерил чуть не подавился; Умегат спокойно продолжал: -- Или чуда смерти, если пользоваться более точными теологическими терминами. Мы раскрыли бесчисленное множество самых разнообразных тайн -- обычно это был яд, хотя некоторые... гм... менее умные убийцы иногда пытались использовать методы погрубее. И я объяснял им, что Бастард не казнит грешников кинжалом или молотком. Настоящее чудо смерти куда более тонко и изысканно, нежели может предположить их прямолинейное мышление. Я никогда не сталкивался с подлинным случаем применения смертельной магии, когда жертва была бы невинна. Если быть точным, Бастард склонен скорее к чуду правосудия. Его голос стал тверже, решительнее; интонации слуги и мягкий рокнарский акцент исчезли. -- А, -- пробормотал Кэсерил, выпив еще вина. "Это самый разумный человек из встреченных мной в Кардегоссе, а я даже не соизволил обратить на него должного внимания за все эти три месяца, потому что на нем одежда слуги". Вероятно, Умегат и не стремился обращать на себя чье бы то ни было внимание. -- Знаете, эта одежда грума -- словно плащ невидимки. Умегат улыбнулся и, отпив вина, ответил: -- Да. -- Так... вы теперь следователь? Все кончено? Теперь его арестуют, обвинят и казнят, если не за убийство, то за покушение на Дондо? -- Нет, теперь уже нет. -- Так кто же вы в таком случае? К недоумению Кэсерила, Умегат, сощурив глаза, рассмеялся: -- Я святой. Кэсерил не мигая уставился на него, затем медленно осушил свою чашку. Умегат снова наполнил ее. В любом случае Кэсерил не считал этого человека сумасшедшим. Или лжецом. -- Святой. Святой Бастарда. Умегат кивнул. -- Это... необычное дело для рокнарца. Как так получилось? -- это был глупый вопрос, но вино на пустой желудок затуманило голову. Улыбка Умегата стала печальной. -- Для вас -- только правда. Полагаю, имена не столь важны. Это было целую жизнь назад. Когда я был молодым лордом на архипелаге, я влюбился. -- И молодые лорды, и молодые простолюдины влюбляются повсюду. -- Моему любимому было тогда около тридцати. Человек ясного ума и доброго сердца. -- О нет. Только не на архипелаге! -- Именно. Тогда я не интересовался религией, а он был тайным приверженцем Пятибожия. Мы собирались вместе бежать. Я добрался до корабля в Браджар, он -- нет. Я плохо переносил путешествие -- всю дорогу мучился от морской болезни и страдал от отчаяния. Тогда, думаю, я научился молиться. Я еще надеялся, что он доберется до Браджара на следующем судне, и мы встретимся в портовом городе, куда и собирались плыть изначально. И только через год, от нашего общего знакомого, рокнарского торговца, я узнал, как мой друг встретил смерть. Кэсерил взял чашку. -- Как обычно? -- О да. Гениталии, большие пальцы рук -- чтобы не мог показывать образ пятого бога... -- Умегат дотронулся до лба, солнечного сплетения, пупка и сердца, прижав большой палец к ладони изнутри в жесте Четырехбожия, -- большой палец символизировал Бастарда. -- Они оставили язык, чтобы он мог предать своих товарищей. Он никого не предал. И после долгих пыток принял смерть на виселице. Кэсерил коснулся лба, губ, солнечного сплетения, пупка и прижал ладонь с широко разведенными пальцами к сердцу. -- Соболезную. Умегат кивнул. -- Я долго думал обо всем это. То есть тогда, когда не напивался до потери сознания, и меня не выворачивало наизнанку, и я не впадал в отупение. Да, юность... Все дается непросто. Наконец однажды я подошел к храму и вступил внутрь, -- он вздохнул. -- Орден Бастарда принял меня. Бездомному дали дом, одинокому -- друзей, отверженному -- честь. И работу. Я был... очарован. "Настоятель храма". Умегат опустил кое-какие детали, понял Кэсерил. Сорок лет или около того. Не было ничего удивительного в том, что энергичный, умный, целеустремленный человек поднялся до такого уровня по иерархической лестнице храма. Непонятно лишь, откуда взялось это сияние вокруг его тела, словно свет полной луны над снежной равниной. -- Хорошо. Чудесно. Замечательная работа -- сиротские приюты, расследования... А теперь объясните все же, почему вы светитесь, -- вина он явно перебрал. И даже более того. Умегат потер шею и слегка потянул себя за косу. -- Вы понимаете, что значит быть святым? Кэсерил откашлялся, почувствовав себя неуютно. -- Ну, вы, должно быть, весьма добродетельны. -- На самом деле нет. Необязательно быть добрым. Или хорошим, -- Умегат криво ухмыльнулся. -- Согласитесь, жизненный опыт меняет человека. Материальные устремления становятся несущественными. В конечном итоге наскучивают и гордыня, и тщеславие, и жадность. -- А страсть? Умегат просветлел. -- Рад успокоить, что страсти почти не страдают. Или, точнее, любовь, -- Умегат осушил свою чашку. -- Боги любят женщин и мужчин, обладающих великой душой, как художник любит тонкий мрамор. Но это не результат добродетели. Это воля. Воля -- вот резец и молоток. Кто-нибудь показывал вам классическую церемонию чаши по Ордоллу? -- Это когда настоятель весь обливается водой? Впервые я услышал об этом, когда мне было десять лет. Тогда меня очень забавляло, что он обольет себе туфли, но мне было всего десять. Боюсь, наш настоятель храма в Кэсериле был склонен к безделью. -- Ну так посмотрите, вряд ли вы заскучаете, -- Умегат перевернул пустую чашку донышком вверх и поставил ее на стол. -- Человек обладает свободной волей. Богам нельзя вмешиваться в это. Сейчас я налью вино в чашку через донышко. -- Нет, не тратьте вино! -- запротестовал Кэсерил, когда Умегат потянулся за кувшином. -- Я видел это раньше. Умегат ухмыльнулся и сел обратно. -- Но вы понимаете, насколько бессильными могут быть боги, если самый низкий раб способен изгнать их из сердца? А если из своего сердца, то и из мира вообще -- ведь боги могут добраться до мира только через живые души. Если бы боги смогли проникать, куда им заблагорассудится, люди стали бы обычными марионетками. Только если богу удается найти такой вход -- каковой может быть предоставлен ему человеком, призывающим его по доброй воле, -- бог может влиять на этот мир. Иногда богам удается проникнуть сюда через разум животных, но это довольно трудно. А иногда, -- Умегат снова поставил чашку на донышко и поднял кувшин, -- иногда человеку позволяется открыть богам свою душу и дать им возможность прийти в наш мир, -- он наполнил свою чашку. -- Святой -- это не добродетельная душа, а пустая. Он -- или она -- по собственному желанию отдает свою волю избранному богу, -- поднеся чашку к губам, Умегат взглянул поверх нее на Кэсерила. Затем выпил. -- Вашему настоятелю следовало использовать не воду. Вода не оказывает должного эффекта. Вино. Или кровь. Какая-нибудь более существенная жидкость. -- Хм... -- выдавил Кэсерил. Умегат откинулся на спинку и некоторое время молча изучал его. Кэсерил знал, что рокнарец разглядывает не его тело. "Ну так скажи мне, что рокнарский отступник, настоятель храма, ученый, посвященный, святой Бастарда делает тут, прикидываясь грумом в зангрском зверинце?" Однако вслух он произнес: -- Что вы здесь делаете? Умегат пожал плечами. -- То, чего хочет бог, -- затем, словно сжалившись при виде растерянного выражения лица Кэсерила, уточнил: -- Похоже, он хочет, чтобы я сохранял рея Орико в живых. Кэсерил вздрогнул и выпрямился, пытаясь справиться с дурманящим голову вином. -- Орико? Он что, болен? -- Да. Государственная тайна, хотя это невозможно утаить от того, кто обладает разумом и острым глазом. Тем не менее... -- Умегат приложил палец к губам, призывая никому об этом не рассказывать. -- Да, но... я думал, что лечение -- привилегия Матери и Дочери. -- Если бы болезнь рея имела естественные причины -- то да. -- А причины не естественны? -- Кэсерил заволновался. -- Темное облако... вы его тоже видите? -- Да. -- И у Тейдеса есть такая тень, и у Исель, и у рейны Сары. Что это за дьявольщина, о которой нельзя говорить? Умегат поставил чашку на стол, потянул себя за косу и вздохнул. -- Все началось во времена Фонсы Мудрого и Золотого Генерала. Полагаю, для вас это лишь история. Я же жил в то отчаянное время. Знаете, однажды мне привелось увидеть генерала. Тогда я был шпионом в его провинции. Я ненавидел все то, чем он занимался и чего хотел, но... если бы он велел мне, просто сказал единственное слово, думаю, я пополз бы за ним на коленях. Он был больше, чем тот, кого просто коснулись боги, больше, чем посвященный, осененный. Он был воплощением, реализацией высшей воли, посланным в мир в подходящий момент. Почти. До того мига, пока Фонса вкупе с Бастардом не пресекли его жизнь, -- Умегат замолчал, углубившись в воспоминания. Наконец взгляд его покинул прошлое и обратился к Кэсерилу. Улыбнувшись, он вытянул руку, отогнул вверх большой палец и покачал им из стороны в сторону. -- Бастард, хоть и самый слабый из Семьи, но он бог равновесия. Это большой палец, что помогает остальным четырем надежно и ловко держать предметы. Говорят, что если один бог воплотит в себе всех остальных, то истина станет единой, простой, совершенной, а мир вспыхнет светом. Некоторые находят эту мысль привлекательной. Лично я считаю ее ужасной, но у меня всегда был плохой вкус. В то же время Бастард, не связанный с каким-либо одним сезоном, присутствует в каждом из них и оберегает всех нас, -- и пальцы Умегата -- Дочь, Мать, Сын, Отец -- поочередно ударились о подушечку большого. Он продолжал: -- Золотой Генерал был очищающей волной судьбы, которой было предначертано снести весь мир. Душа Фонсы смогла справиться с его душой, но не смогла противостоять великому предначертанию. Когда демон смерти унес из мира их души, невыполненное предначертание бременем легло на потомков Фонсы -- миазмы неудач и мучение душ. Темные тени, которые вы видите, -- незаконченное дело Золотого Генерала в этом мире, окружившее мраком жизнь его врагов. Его посмертное проклятие, если угодно. Кэсерил задумался, были ли все неудачные военные кампании Иаса и Орико следствием того, о чем ему поведал Умегат. -- Как... как можно разрушить проклятие? Умегат вздохнул. -- Мне было сказано, что оно будет снято через шесть лет. Другого ответа я не получил. Может, оно закончится со смертью всех потомков Фонсы. "Но это... рей, Тейдес... Исель!" -- Или же, -- продолжал Умегат, -- оно просто иссякнет с течением времени, как струйка яда. Оно должно было убить Орико еще несколько лет назад. Общение со священными животными очищает рея от разрушающего действия проклятия, но лишь на короткое время. Зверинец помогает бороться с разрушением, но бог так и не объяснил мне, почему, -- голос Умегата стал мрачным. -- Боги не пишут ни писем, ни инструкций, знаете ли. Даже своим святым. Я просил об этом в молитвах. Часами просиживал с пером, на котором то и дело высыхали чернила, полностью отдаваясь ему во власть. А что он послал мне взамен? Всклокоченного ворона, умеющего произносить одно-единственное слово. Кэсерил виновато заморгал, вспомнив о бедной птице. Откровенно говоря, он жалел о смерти ворона куда больше, чем о смерти Дондо. -- Вот чем я тут занимаюсь, -- подвел итог Умегат и пристально посмотрел на Кэсерила. -- Ну а вы что тут делаете? Кэсерил беспомощно развел руками. -- Не знаю. Может, вы мне подскажете? Вы говорите... я теперь свечусь и выгляжу так же, как вы? Или как Исель? Или как Орико? -- Вы выглядите, как ничто из того, что мне довелось видеть с тех пор, как я обрел внутреннее зрение. Если Исель -- свеча, то вы -- пожар. На вас... действительно невозможно смотреть спокойно. -- Я совсем не чувствую себя пожаром. -- А чем вы себя чувствуете? -- Вот сейчас? Кучей дерьма. Больным. Пьяным, -- он вылил в рот последние капли вина со дна своей чашки. -- У меня ужасная боль в животе, которая то отпускает, то снова накатывает, -- сейчас он не чувствовал боли, но живот все еще был раздут. -- И я устал. Я не чувствовал себя таким усталым с тех пор, как валялся в приюте Матери в Загосуре. -- Думаю, -- осторожно проговорил Умегат, -- что очень, очень важно, чтобы вы сказали мне правду. Губы его улыбались, а серые глаза словно прожигали насквозь. Кэсерилу пришло в голову, что хороший следователь храма и должен быть таким: обаятельным, мастером внушать допрашиваемым доверие. Уметь смягчить их сопротивление выпивкой. "Ты уже принес свою жизнь в жертву. Теперь поздно хныкать и сожалеть о содеянном". -- Прошлой ночью я попытался использовать смертельную магию против Дондо ди Джиронала. Умегат не выглядел ни потрясенным, ни удивленным. -- Да. Где? -- В башне Фонсы. Я пробрался туда через дыру в крыше. Я принес собой крысу, а вот ворон... он пришел ко мне сам. Он не боялся. Я ведь кормил его раньше. -- Продолжайте... -- выдохнул Умегат. -- Я перерезал горло крысе, свернул шею бедному ворону и молился, стоя на коленях. Потом была боль. Непереносимая боль. Я не ожидал такого. Я не мог дышать, свечи -- погасли. Да, и я сказал "спасибо", потому что почувствовал... -- он не мог объяснить словами, что именно он почувствовал, описать это странное спокойствие, словно он безмятежно отдыхал в тот миг в тихом безопасном месте. И остался в нем навеки. -- Потом я потерял сознание. Я думал, что умираю. -- А потом? -- Потом... ничего. Я проснулся в предутреннем тумане, больной, замерзший, чувствуя себя полным идиотом. Нет, погодите-ка... я видел сон. Мне снился кошмар, я видел, как умирал Дондо. Но я знал, что проиграл. Тогда я встал и полез по крышам, чтобы вернуться в постель. А потом ворвался ди Джиронал... Умегат побарабанил пальцами по столу, глядя на Кэсерила из-под полуприкрытых век; затем он стал изучать его с закрытыми глазами. Снова открыл их. -- Милорд, можно мне осмотреть вас? -- Хорошо... -- на короткое мгновение, пока рокнарец вставал, шел к нему и наклонялся, Кэсерил испугался некой нежеланной ласки с его стороны, но прикосновения Умегата были точными и профессиональными, как у опытного врача: лоб, лицо, шея, позвоночник, сердце, живот... Кэсерил напрягся, но руки Умегата дальше не двинулись. Когда он закончил осмотр, лицо его было задумчивым. Рокнарец направился к двери, где в углу, в большой корзине, стоял еще один кувшин с вином, и принес его на стол. Кэсерил показал жестом, что вина ему больше не нужно, и отодвинул чашку. -- Мне, пожалуй, хватит. Я буду спотыкаться по дороге к себе, если выпью еще. -- Мои грумы проводят вас чуть погодя. Нет? -- Умегат пожал плечами, наполнил свою чашку и сел. Его палец вывел на скатерти маленький узор, потом еще и еще -- три раза. Кэсерил не знал, были ли это священные символы или просто нервические движения. Наконец Умегат заговорил: -- Исходя из свидетельства священных животных, ни один из богов не принял душу Дондо ди Джиронала. Обычно это говорит о том, что неприкаянная душа блуждает по миру; родственники и друзья -- а также враги -- бросаются подносить дары и оплачивать ритуалы и молитвы храма, кто ради самого покойного, кто ради собственной безопасности. -- Уверен, -- горько произнес Кэсерил, -- что у Дондо будут все молитвы, какие только можно купить за деньги. -- Надеюсь. -- Почему? Что... "Что ты увидел? Что ты знаешь?" Умегат поднял глаза на своего собеседника и вздохнул. -- Дух Дондо захвачен демоном смерти, но богу он не передан. Это нам известно. Я полагаю, что демон смерти не может вернуться к своему господину, поскольку ему помешали забрать вторую, уравновешивающую душу. Кэсерил облизал губы и настороженно спросил: -- Как это -- помешали? -- Думаю, что в тот момент, когда демон собирался это сделать, он был пленен -- схвачен, связан, если вам угодно, -- другим таинством, происходившим одновременно с первым. Судя по разнообразным цветовым вспышкам в вашей ауре, здесь прослеживается влияние святой милосердной руки леди Весны. Если я прав, служители храма могут спокойно ложиться почивать, так как дух Дондо здесь не остался. Он привязан к демону смерти, а тот, в свою очередь, -- ко второй душе, которая неразрывно связана с принадлежащим ей живым телом, -- палец Умегата указал на Кэсерила. -- Он здесь. Челюсть Кэсерила отвисла. Он уставился вниз, на свой болезненный вздувшийся живот, потом перевел глаза святого... тот был сам поражен своим открытием. Кэсерил вспомнил не отстававших от него теперь воронов Фонсы. Яростный протест вскипел в душе, но с уст не сорвался, будучи остановлен видом сияющей светлой ауры Умегата. -- Но я вчера не молился Дочери! -- Значит, это делал кто-то другой. "Исель". -- Принцесса говорит, что молилась. Вы видели ее такой, какой увидел сегодня я? -- Кэсерил произвел странные, неописуемые движения руками, не в силах выразить словами то, что видел вокруг Исель. -- Это то, что вы видите во мне? Исель видит меня так же, как и я ее? -- Она говорила что-нибудь об этом? -- Нет. Но я тоже ничего не сказал. Умегат снова посмотрел на него. -- Когда вы были на архипелаге, доводилось ли вам видеть ночное море, которого коснулась Мать? Когда в кильватере корабля, в разбегающихся волнах рождается зеленое сияние? -- Да... -- То, что вы видели вокруг Исель, -- это в некотором роде кильватер. След прохождения Дочери, шлейф духов в воздухе. То, что я вижу у вас, -- не след, а Присутствие. Благословение. Куда более интенсивное. Ваша корона потихоньку меркнет -- священные животные уже не будут так очарованы вами через пару дней, -- но в центре я вижу плотное сине-сапфировое ядро, внутрь которого мой внутренний взор проникнуть не может. Думаю, это то самое место заточения, -- он сложил ладони, словно держа в них живую ящерку или еще какую-то мелкую зверюшку. Кэсерил проглотил слюну и переспросил: -- Так, значит, богиня превратила мой живот в небольшой филиал ада? Один демон, одна грешная душа; они заперты вместе, как две змеи в бутылке. Он прижал к животу руки с согнутыми напряженными пальцами, как будто собираясь вырвать свои внутренности. -- И вы называете это благословением? Глаза Умегата смотрели серьезно, а брови сочувственно приподнялись. -- Что такое благословение, как не проклятие, если посмотреть на него с иной точки зрения. Если это хоть как-то вас утешит, мне кажется, душа Дондо ди Джиронала куда менее счастлива вследствие подобного стечения обстоятельств, -- после небольшой паузы он добавил: -- Однако не могу представить, что это доставляет удовольствие и демону. Кэсерил чуть не свалился со стула. -- Пятеро богов! Как мне избавиться от этого... этого... этого кошмара?! Умегат поднял руку, успокаивая его. -- Я посоветовал бы вам... не слишком беспокоиться и нервничать насчет этого. Последствия могут быть самыми плачевными. -- Плачевными? Как может что-нибудь быть более плачевным, чем этот ужас? -- Э-э, -- Умегат откинулся назад и сложил ладони вместе. -- Самый простой путь снять... э-э... благословение -- это ваша смерть. Тогда ваша душа освободится от материального тела, и демон сможет улететь к Бастарду с обеими душами. Холодная волна окатила Кэсерила, когда он вспомнил, что едва не упал с крыши прошлой ночью из-за спазмов в животе. Убежище от пьяного страха он нашел в спокойной иронии. И сказал, вздохнув: -- О, замечательно. А вы не можете предложить иной способ лечения, доктор? Губы Умегата скривились, он задумчиво пошевелил пальцами. -- С другой стороны, пропадет ли благословение, если леди уберет свою руку? -- он раскрыл руки, словно выпуская птицу. -- Тогда, наверное, демон немедленно закончит свое дело. У него нет выбора -- демоны не обладают свободной волей. Вы не можете спорить или убеждать его. С ними вообще бесполезно разговаривать. -- Вы хотите сказать, что я могу умереть в любой момент? -- Да. Это как-то отличается от вашей вчерашней жизни? -- Умегат склонил голову набок. Кэсерил фыркнул. И раньше было довольно неуютно, но все же не так, как сейчас. Похоже, Умегат -- весьма смышленый святой. Этого Кэсерил