лания ослабляли силу удара, отказываясь причинять телу боль. Он швырнул ветвь обратно краснокожему и приказал: - Ударь меня! - Чем больше человек, тем большему количеству людей он служит, - произнес Пророк. - Маленький человек служит только себе. Чуть побольше - служит своей семье. Еще больше - служит племени. Потом - своему народу. Но самый великий служит всем людям и всей земле. Служа себе, ты хочешь продемонстрировать мужество. Но ради твоей семьи, ради твоего племени, ради твоего народа, ради моего народа - ради всей земли и всех населяющих ее людей ты прошел гатлоп без единой отметины. Мера медленно повернулся и приблизился к Такумсе. На коже юноши не проступило ни капли крови. Такумсе снова сплюнул на землю, на этот раз у ног Меры. - Я не трус, - сказал Мера. Такумсе пошел прочь. Заскользил вниз по дюне. Воины также разошлись. Мера остался один на дюне, чувствуя стыд, гнев и унижение. - Иди! - крикнул Пророк. - Следуй на юг! Он сунул Элвину мешочек, мальчик вскарабкался на дюну и передал его Мере. Мера заглянул внутрь. Пеммикан и сушеная кукуруза, чтобы пожевать на ходу. - Ты идешь со мной? - спросил Мера. - Я иду с Такумсе, - ответил Элвин. - Я бы выдержал испытание, - сказал Мера. - Знаю, - кивнул Элвин. - Но если Пророк с самого начала не хотел, чтобы я участвовал в нем, зачем он затеял эту показуху? - Он не говорит, - пожал плечами Элвин. - Но близится нечто ужасное. И он _хочет_, чтобы это случилось. Если бы ты вышел чуточку пораньше, когда я тебе говорил... - Они бы все равно меня поймали, Эл. - Но попробовать стоило. А теперь, покинув это место, ты поступишь так, как хочет того он. - Он добивается, чтобы меня убили? Или еще чего-то? - Он пообещал мне, что ты останешься в живых, Мера. Как и вся наша семья. Он и Такумсе тоже будут живы-здоровы. - Тогда что ж в этом ужасного? - Не знаю. Я просто боюсь того, что должно произойти. Мне кажется, он отсылает меня с Такумсе, чтобы спасти мне жизнь. И все-таки, как говорится, попробовать стоило. - Элвин, если ты любишь меня, пойдем. Элвин расплакался. - Мера, я очень тебя люблю, но не могу, не могу пойти с тобой. Заливаясь слезами, он сбежал с дюны. Мера не хотел, чтобы Элвин провожал его, поэтому развернулся и побрел в сторону леса. На юг, чуть-чуть отклоняясь к востоку. Обратную дорогу он найдет без труда. Но он чувствовал, как его гложет некое предчувствие, и стыдился того, что его все-таки уговорили уйти и бросить брата. "Я все испортил. Я бесполезный, никчемный человек". Он шел весь день, а ночь провел на охапке листьев, забравшись в большое дупло. На следующий день он вышел к ручью, текущему на юг. Лесная речушка, наверное, впадала либо в Типпи-Каноэ, либо в Воббскую реку, одно из двух. Течение оказалось чересчур глубоким, чтобы идти по воде, а берега слишком заросли, чтобы следовать по берегу. Поэтому Мера углубился в лес ровно настолько, чтобы держаться в пределах слышимости бегущей воды, и пошел дальше. Краснокожим ему точно не стать. Его царапали кусты и сухие ветки, кусали насекомые, каждая царапина огнем жгла сгоревшую на солнце кожу. Он постоянно натыкался на буреломы, которые приходилось обходить. Земля как будто превратилась в его врага, задавшись целью помешать ему. Он мечтал о добром коне и хорошей, наезженной дороге. Хотя как ни труден был путь через леса, он медленно, но верно приближался к родным местам. Отчасти потому, что Элвин нарастил ему кожу на ступнях. Отчасти потому, что дыхание его стало глубже, чем раньше. Но дело было не только в этом. Внутри его мускулов кипела такая сила, которой-он прежде не ощущал. Он никогда не чувствовал себя настолько бодрым и полным жизни. И он подумал: "Если б у меня сейчас и была лошадь, я скорее всего предпочел бы идти пешком". Уже под вечер второго дня он вдруг услышал какой-то плеск в речушке. Ошибки быть не могло - через ручей перебирались лошади. Значит, это белые люди, может, жители Церкви Вигора, все еще бродящие по окрестным лесам в поисках его и Элвина. Он, спотыкаясь, бросился к ручью, продираясь сквозь колючие ветви. Они направлялись вниз по течению, четыре человека на лошадях. Но, уже выскочив в ручей и заорав при этом так, что чуть голова не разлетелась на части, он заметил, что они одеты в зеленые мундиры армии Соединенных Штатов. Он что-то не слышал, чтобы армия появлялась в здешних краях. Сюда белые поселенцы старались не забредать, опасаясь нападения обосновавшихся в форте Чикаго французов. Его крик сразу услышали и разом развернули лошадей, чтобы посмотреть, кто это там орет. Увидев его, трое всадников сразу вскинули мушкеты. - Не стреляйте! - в отчаянии закричал Мера. Солдаты неторопливо направились к нему, развернув лошадей против течения. - Ради Бога, не стреляйте, - сказал Мера. - Вы же видите, я не вооружен, у меня даже ножа нет. - А он неплохо болтает по-английски, - сказал один солдат другому. - Конечно! Я же белый человек. - С ума сойти, - удивился третий солдат. - Впервые слышу, чтобы один из них выдавал себя за белого человека. Мера посмотрел на свою кожу. Под палящими лучами солнца она приобрела ярко-красный оттенок, но все равно оставалась куда светлее, чем кожа настоящего краснокожего. Впрочем, он носил набедренную повязку и долгое время не мылся... Но разве они не видят его порядком отросшую бороду? Первый раз в жизни Мера пожалел, что волосы у него на груди и подбородке растут медленно, иначе бы солдаты не ошиблись, потому что у краснокожих растительность на теле практически отсутствует. А так они наверняка не заметили светлых усиков и нескольких волосинок на подбородке. Солдаты не хотели рисковать. От четверки отделился один и подъехал к Мере. Остальные держали мушкеты наготове, намереваясь сразу открыть огонь, если на берегу обнаружится засада. Мера видел, что солдат, направляющийся к нему, перепуган до смерти - он постоянно оглядывался по сторонам, как будто ожидая увидеть натягивающего тетиву лука краснокожего. "Дурак набитый, - про себя решил Мера, - потому что в этих лесах краснокожего не увидишь, пока в тебя не вонзится пущенная им стрела". Близко солдат подъезжать не стал. Он обогнул юношу, заехал сзади. Затем снял с седла веревку, сделал петлю и швырнул Мере. - Надень себе на грудь, под руки, - приказал солдат. - Чего это ради? - Чтобы я тебя вел за собой. - Черта с два, - разозлился Мера. - Если б я знал, что вы потащите меня на веревке по ручью, я бы остался на берегу и сам добрался до дома. - Если ты через пять секунд не наденешь на себя эту веревку, ребята снесут тебе голову из мушкетов. - Что вы такое несете? - заорал Мера. - Я Мера Миллер. Меня вместе с моим братом Элвином примерно неделю назад похитили, и сейчас я направляюсь домой, в Церковь Вигора. - Ты гляди, какая забавная история, - удивился солдат. Он подтащил к лошади намокшую веревку и снова швырнул ее. На этот раз она попала Мере прямо в лицо. Мера схватил ее и собрался было дернуть, но солдат обнажил свою шпагу. - Готовьтесь стрелять, парни! - крикнул солдат. - Это и в самом деле перебежчик! - Перебежчик?! Я... И тут до Меры наконец дошло, что происходит нечто очень странное. Они знали, кто он такой, и все равно намеревались взять его в плен. У них три мушкета и шпага, поэтому существует огромная вероятность, что его просто убьют, попробуй он сбежать. Но это ведь армия Соединенных Штатов? Когда его привезут к командующему, он объяснится, и несправедливость будет исправлена. Поэтому он просунул руки в петлю и затянул ее на своей груди. Пока лошади шли по воде, все было не так плохо. Иногда он просто плыл следом. Но вскоре они выбрались на берег, и ему пришлось бежать прямо по лесу, не разбирая дороги. Они сворачивали на запад, обходя Церковь Вигора стороной. Мера попытался было объяснить, что случилось, но ему быстро заткнули рот. - Я ж сказал тебе, - перебил его один из солдат, - нам было приказано доставлять таких перебежчиков, как ты, живыми или мертвыми. Белый человек, одевающийся как краснокожий, - знаем мы, зачем тебе это понадобилось. Однако кое-какие сведения ему удалось извлечь из их разговоров. Они охраняли окрестности, получив приказ от генерала Гаррисона. Меру при этом известии аж замутило. Местные жители дошли до того, что вызвали к себе на север этого негодяя, этого торговца виски. И он примчался сюда на удивление споро. Ночь они провели на одной из полян. Солдаты так шумели, что Мера даже глазам своим не поверил, когда, проснувшись утром, не увидел вокруг ни одного краснокожего. Он думал, что шум соберет все окрестные дикие племена. На следующий день, когда солдаты снова собрались было накинуть на него веревку, Мера запротестовал: - Я почти голый, у меня нет никакого оружия, так что либо стреляйте меня на месте, либо дайте я поеду вместе с вами. Они могли сколько угодно говорить о том, что им все равно, в каком виде его доставить, но он знал, что это всего лишь разговоры. Они не отличались милосердием, однако никогда бы не осмелились хладнокровно убить белого человека. Поэтому дальше он поехал на спине лошади, держась за пояс одного из солдат. Вскоре они добрались до местности, где были проложены дороги, и дальше поехали быстрее. Примерно в полдень они прибыли в армейский лагерь. Армия оказалась не такой уж и большой - сотня солдат в мундирах и еще пара сотен добровольцев маршировали и отрабатывали упражнения на плацу, бывшем пастбище. Мера не помнил, как звали ту семью, что жила здесь. Они были новенькими, совсем недавно приехали из окрестностей Карфагена. Но оказалось, что его везли вовсе не к фермерам. Их дом занял генерал Гаррисон, приспособив его под штаб. Вот как раз туда-то солдаты и доставили Меру. - Ага, - довольно потер руки Гаррисон. - Перебежчика поймали. - Я не перебежчик, - заявил Мера. - Они привезли меня сюда как пленника. Клянусь, краснокожие обращались со мной лучше, чем ваши солдаты. - Не удивлен, - ответил Гаррисон. - Не сомневаюсь, они с тобой хорошо обращались. А где тот, другой изменник? - Другой изменник? Вы имеете в виду моего брата Элвина? Вы же знаете, кто я, почему не отпустите меня домой? - Ты отвечай на _мои_ вопросы, а затем я подумаю и, может быть, отвечу на твои. - Моего брата Элвина здесь нет, и вы его не найдете. Впрочем, исходя из увиденного здесь, я очень рад, что он не пошел со мной. - Элвин? Ах да, мне сказали, что ты называешься Мерой Миллером. Но мы-то знаем, что Меру Миллера убили Такумсе и Пророк. Мера сплюнул на пол. - Вы _знаете_? Откуда? Определили по окровавленной, порванной одежде? Вы меня не надурите. Думаете, я не вижу, что происходит? - Отведите его в погреб, - приказал Гаррисон. - И обращайтесь с ним повежливее. - Вы _не хотите_, чтобы люди узнали о том, что я жив, потому что тогда вы им больше не понадобитесь! - закричал Мера. - Я бы не удивился, если б узнал, что это вы подкупили чоктавов и подучили похитить нас! - Если это и правда, - прищурился Гаррисон, - я бы на твоем месте вел себя поосторожнее и следил за своим язычком. Как знать, может, тебе вообще не доведется вернуться домой? Посмотри на себя, мальчик мой. Кожа у тебя красная, как перья иволги, на бедрах грязная повязка, и вид у тебя какой-то одичалый. Кошмар да и только. Нет, думаю, если тебя случайно, по ошибке, застрелят, нас никто в этом не обвинит, ни единая живая душа. - Мой отец все поймет, - сказал Мера. - Вы не обманете его, Гаррисон. И Армор, он... - Армор? Этот жалкий червь? Тот человечишка, который продолжает твердить, будто бы Такумсе и Пророк ни в чем не виноваты и нам не следует стирать краснокожих с лица земли? Мера, его больше никто не слушает. - Будут слушать. Элвин жив, и вам его не поймать. - С чего ты взял? - Потому что он с Такумсе. - Ага. И где же? - Во всяком случае, _не здесь_. - Ты видел его? А Пророка? Жадный огонек, засветившийся в глазках Гаррисона, заставил Меру прикусить язык. - Я видел то, что видел, - твердо произнес он. - И буду говорить то, что говорю. - Ты будешь говорить то, что я скажу, иначе умрешь, - пригрозил Гаррисон. - Убейте меня, и я вообще замолкну. Но вот что я вам прежде скажу. Я видел, как Пророк вызвал смерч из бури. Я видел, как он ходил по воде. Я слышал его пророчества, и все они сбылись. Ему известно, что вы намереваетесь здесь сотворить. Вы можете делать что хотите, но в конце концов все равно послужите его целям. Вот увидите. - Любопытненько, - хмыкнул Гаррисон. - Значит, следуя твоей логике, твое пленение тоже входило в его планы, да? Он махнул рукой, и солдаты выволокли Меру из дома и бросили в погреб. Они повели себя с ним очень вежливо - испинали и избили, - после чего швырнули вниз по ступеням и заложили тяжелым засовом дверь. Поскольку поселенцы прибыли с окраин Карфагена, на погребе стоял крепкий засов, как, впрочем, и на амбаре. Очутившись среди моркови, картофеля и пауков, Мера первым делом ощупал дверь. Тело его превратилось в один огромный синяк. Царапины и солнечные ожоги - ничто по сравнению с ободранной после езды на лошади кожей на голых ногах. Но даже эти раны не могли сравниться с болью, оставшейся после ударов и пинков, которыми его наградили, пока тащили в погреб. Мера решил не тратить времени зря. Он догадался, что происходит, и понял, что Гаррисон живым его не выпустит. Этот патруль специально искал его и Элвина. Потому что их "воскрешение" спутало бы все планы, а Гаррисон не мог этого позволить, потому что до сей поры все шло согласно его желаниям. Он, как хозяин, обосновался в Церкви Вигора и обучал местных жителей солдатскому ремеслу, тогда как Армора больше никто не слушал. Мере не особенно нравился Пророк, но по сравнению с Гаррисоном Пророк был святым. Впрочем, был ли? Пророк заставил Меру пройти гатлоп - зачем? Чтобы два дня назад он ушел днем, а не ранним утром. Чтобы он добрался до Типпи-Каноэ как раз тогда, когда рядом с нею оказались солдаты. Иначе Мера преспокойненько дошел бы до Града Пророка, после чего переправился бы в Церковь Вигора, не встретив по пути ни одного зеленого мундира. Его бы не поймали, если бы он сам не закричал. Входило ли это в планы Пророка? А если и входило? Может быть. Пророк желал ему только добра, а может, наоборот. Во всяком случае Меру его план в восторг не привел. Но он не собирался сидеть в подвале и ждать, когда же придет в действие следующая часть замыслов Пророка. Он прокопался сквозь картошку к задней стене погреба. На его лице и в волосах значительно прибавилось паутины, но сейчас не время было разводить церемонии. Вскоре он расчистил небольшой участочек, перетаскав картошку поближе к двери. Так что когда дверь откроется, солдаты увидят лишь кучу картошки. А его подкоп не заметят. Погреб был самым обыкновенным. В земле выкопали яму, обложили бревнами, затем покрыли крышей и завалили вместе с крышей землей. Он может прокопаться сквозь заднюю стену и вылезти позади погреба, а в доме ничего и не заметят. Копать пришлось голыми руками, но почва была рыхлой, жирной - настоящая воббская земля. Когда Мера вылезет наружу, он больше будет походить на чернокожего, нежели на краснокожего, но ему наплевать. Вся беда была в том, что задняя стена оказалась не из земли, а из бревен. Их проложили до самого пола. Вот ведь зануды. Хотя пол остался земляным. Это означает, что сначала придется подкапываться под стену, а уже потом направлять туннель вверх. То, что он сделал бы за одну-единственную ночь, может растянуться на несколько дней. И в любое время его могут поймать на месте преступления. Или вытащить наружу и пристрелить. А может, отдать обратно чоктавам, чтобы те довершили начатое - и тогда его тело действительно будет выглядеть так, будто Такумсе и Пророк запытали его до смерти. Все возможно. А родной дом находился в каких-то десяти милях. Это сводило его с ума. Он так близок к дому, а никто из родных об этом даже и не догадывается. Он вспомнил девочку-светлячка из деревни Хатрак, которая много лет назад увидела, что они угодили в разлившуюся реку, и прислала подмогу. "Вот чья помощь пришлась бы сейчас очень кстати. Мне нужен светлячок, кто-нибудь, кто бы обнаружил меня и спас". Но это все вряд ли. Мере никто не поможет. Будь на его месте Элвин, с ним бы сотворилось уже чудес восемь, лишь бы уберечь его от беды. Но Мера мог рассчитывать только на собственные силы. В первые десять минут работы над подкопом он сломал ноготь. Боль была жуткой; он почувствовал, как из пальца ручьем хлынула кровь. Если его сейчас вытащат из погреба, то сразу поймут, что он делал подкоп. Но это его единственный шанс. Поэтому он продолжал копать, превозмогая боль и усталость, лишь время от времени останавливаясь, чтобы выкинуть картофелину, которая закатилась в дыру. Вскоре он снял с себя набедренную повязку и приспособил ее к делу. Он руками рыхлил почву, затем насыпал ее на повязку и выволакивал из дыры. Она, конечно, лопату не заменила, но это все ж удобнее, чем вышвыривать за раз по горсточке. Сколько времени у него осталось? Дни? Часы? 11. КРАСНОКОЖИЙ МАЛЬЧИК И часа не прошло, как ушел Мера. Такумсе возвышался на вершине дюны, рядом с ним стоял Элвин. А перед вождем - Тенскватава. Лолла-Воссики. Его брат, мальчик, который когда-то оплакивал смерть пчел. Якобы пророк. Который якобы выражает волю земли. Который произносит трусливые, пораженческие, разрушительные, отступнические речи. - Это клятва мирной земли, - говорил Пророк. - Надо поклясться никогда не брать в руки оружие белого человека, его инструменты, его одежду, его пищу, его питье и не принимать ни единое его обещание. И более того, мы никогда не должны забирать жизнь, которая не отдает себя добровольно. Краснокожие, слушающие его, слышали эти слова и раньше. Такумсе тоже слышал эти речи. Большинство из тех людей, что пришли с ними на Мизоган, уже отвергли проповедуемый Пророком завет слабости. Они принесли иную клятву, клятву гневающейся земли, клятву, которую предложил им Такумсе. Каждый бледнолицый должен жить по законам краснокожих или оставить эту землю. Или умереть. Оружие белого человека можно использовать, но только с тем, чтобы защитить племена от убийц и воров. Ни один краснокожий не должен пытать или убивать пленника - мужчину ли, женщину или ребенка. Но ни один погибший краснокожий не останется неотомщенным. Такумсе знал, что белого человека еще возможно разбить, если все краснокожие Америки принесут эту клятву. Бледнолицые успешно действовали только потому, что краснокожие не могли объединиться под властью одного вождя. Бледнолицые всегда вступали в соглашение с племенами, которые проводили их сквозь лесные дебри и помогали обнаружить врага. Если среди краснокожих не найдется ни одного изменника, если никто не пойдет по следам племени ирраква и превратившихся в бледнолицых черрики, то белый человек не выживет на этой земле. Он растворится и исчезнет в ней, как раньше происходило с теми, кто приезжал из Старого Света. Когда Пророк закончил свою речь, лишь жалкая горсточка из собравшихся принесла его клятву. На его сторону встала малая часть краснокожих. Такумсе заметил промелькнувшую на его лице печаль. Пророк как будто согнулся под непосильным бременем. Помолчав, он развернулся спиной к оставшимся - к воинам, которым суждено сразиться с бледнолицыми. - Эти люди принадлежат тебе, - произнес Пророк. - Я надеялся, их будет меньше. - Да, они приняли мою сторону, но я считал, что их будет больше. - О, в союзниках у тебя недостатка не будет. К тебе присоединятся чоктавы, крики, чикисавы и коварные семинолы Оки-Феноки. Этого хватит, чтобы собрать огромную армию краснокожих - такую армию, которой эта земля прежде не видывала. И все они будут жаждать крови белого человека. - И в бою они будут стоять рядом со мной, - подтвердил Такумсе. - Убийствами ты не одержишь победу, - ответил Пророк. - Зато я выйду победителем. - Став трупом. - Если земля потребует моей смерти, я с радостью откликнусь на ее зов. - Как и все твои сподвижники. Пророк покачал головой: - Я видел то, что видел. Люди, принявшие мою клятву, принадлежат земле, как принадлежат ей медведь и бизон, белка и бобер, индюшка, фазан и куропатка. Эти животные приходят на твой клич и принимают твою стрелу. Безропотно подставляют шею под твой нож. Склоняют голову перед твоим томагавком. - На то они и животные. Это мясо. - Это живые существа, они живут и умирают, но своей смертью они даруют жизнь другим. - Я - не животное. И мои люди тоже не животные. Мы не станем вытягивать свои шеи, подставляясь под нож бледнолицых. Пророк взял Такумсе за плечи, по лицу его ручьем текли слезы. Они прижался-мокрой щекой к щеке Такумсе. - Когда все закончится, ты найдешь меня за Миззипи, - произнес Пророк. - Я не позволю делить землю, - резко заявил Такумсе. - И не отдам восток белому человеку. - Восточной части нашей земли суждено умереть, - ответил Пророк. - Пойдем со мной на запад, куда белому человеку не будет дороги. Такумсе промолчал. Элвин дотронулся до руки Пророка: - Тенскватава, значит, и я никогда не попаду на запад? - А как ты думаешь, зачем я отсылаю тебя с Такумсе? - рассмеялся Пророк. - Если кто-нибудь и может превратить бледнолицего мальчишку в краснокожего, так это только Такумсе. - Я не хочу, чтобы он шел со мной, - сказал Такумсе. - Ты возьмешь его - или умрешь, - промолвил Пророк. И направился вниз по склону дюны, где ждала его дюжина краснокожих. Из ладоней их капала кровь, предназначенная скрепить клятву. Вместе они пошли вдоль берега. Туда, где ждали их семьи. Завтра они вернутся в Град Пророка. Как раз созревшие для грядущей бойни. Такумсе смотрел вслед, пока Пророк не скрылся за далекой дюной. Затем, повернувшись к сотням оставшихся, он вскричал: - Найдут ли бледнолицые покой? - Только когда уйдут! - раздался дружный рев. - Только когда умрут! Такумсе рассмеялся и протянул к ним свои руки. Он чувствовал жар исходящих от воинов любви и веры, словно солнечные лучи коснулись его тела в холодный зимний день. Немногим доводилось ощутить на себе подобный жар, и каждый раз этот жар губил их, поскольку они не заслуживали оказанного им доверия. Но не Такумсе. Он хорошо знал себя и понимал, что ему под силу все. Только предательство может отнять у него победу, но Такумсе умел смотреть в человеческие сердца. Он сразу видел, стоит ли человеку верить. Сразу различал ложь. Губернатора Гаррисона он раскусил с первого взгляда. Такой человек не способен обмануть Такумсе. Спустя считанные минуты краснокожие стронулись с места. Несколько дюжин мужчин вели женщин и детей на новое стойбище, где на время остановится их кочующая деревенька. Они никогда не задерживались на одном месте больше трех дней - оседлая деревня типа Града Пророка привлекала к себе внимание убийц. Пророка спасала только численность обитателей Града. В нем сейчас жили десять тысяч краснокожих, ни разу эта земля не видела столь огромного поселения. Кроме того. Град был чудесным местом. На одном кукурузном стебле вырастало по шесть початков, толстых, так и брызжущих молоком, и нигде больше не росло подобной кукурузы. Бизоны и олени сами сбредались в город, подходили к кострам и смиренно ложились на землю, ожидая своей смерти. Если же над Градом пролетала стая гусей, то несколько птиц непременно отделялись и опускались на воды Воббской реки и Типпи-Каноэ, поджидая, когда их поймают. Рыба плыла из самого Гайо, чтобы прыгнуть в сети жителей Града Пророка. Но это ничего не означало. Белый человек привезет пушки и пройдется по хрупким вигвамам города краснокожих картечью и шрапнелью. Сеющий смерть металл без труда проникнет сквозь тонкие стены - этот адский дождь не остановят ни шкуры, ни глина. В один прекрасный день краснокожие Града Пророка пожалеют о принесенной ими клятве. Такумсе вел своих воинов через лес. Бледнолицый мальчишка бежал следом за ним. Такумсе специально затеял смертельную гонку - сейчас они бежали вдвое быстрее, чем на пути к Мизогану. От форта Детройт их отделяли две сотни миль, и Такумсе решил покрыть это расстояние за один день. Ни один бледнолицый не способен на такое - подобной скорости даже лошадь не выдюжит. За пять минут Такумсе пробегал милю, но шага не сбавлял, лишь ветер играл его волосами, собранными на затылке в тугой хвост. Этот бег убьет человека за полчаса, если только тот не прибегнет к силе земли. Земля сама подталкивала Такумсе, помогая ему. Кусты раздвигались, открывая потаенные тропки; посреди бурелома вдруг отыскивалась прореха, а по ручьям и речушкам Такумсе бежал так быстро, что его ступни даже не касались дна, отталкиваясь от воды. Его жажда прибыть в форт Детройт к завтрашнему утру была столь велика, что сама земля поила его, даруя целительную силу. И не только Такумсе, но и все следующие за ним краснокожие, обладающие чувством земли, находили в себе подобную силу. Они следовали нога в ногу, по одной и той же тропинке, словно один огромный человек шагал через дебри леса. "Мальчишку придется тащить на себе", - думал Такумсе. Но мерный стук пяток позади него - каждый бледнолицый страшно шумит, когда продирается сквозь лес, - не смолкал, наоборот, следовал тому же ритму, что и ноги вождя. Это, разумеется, было невозможно. Ноги мальчишки слишком коротки, поэтому он должен делать больше шагов, чтобы покрыть то же расстояние, что и взрослый. Тем не менее шаг Элвина почти совпадал с шагом Такумсе, словно у вождя выросли еще одни ноги, которые бежали прямо за ним. Минута сменяла минуту, миля - милю, час шел за часом, а мальчишка все бежал. Солнце приблизилось к горизонту, зависнув над левым плечом. Появились звезды, но луна пока что не показывалась, поэтому под кронами деревьев сгустилась кромешная мгла. Однако краснокожие не замедлили бег, они легко находили дорогу сквозь лес, потому что их вели не глаза и не разум - сама земля направляла их, подыскивая безопасные тропинки. Несколько раз Такумсе вдруг замечал, что шагов бегущего позади мальчика не слышно. Он окликал на языке шони следующего за Элвином воина, но тот неизменно отвечал: - Он бежит. Наконец взошла луна, озарив туманным светом лесную землю. Они миновали грозу - трава стала влажной, затем сырой; они пробежали сквозь легкую морось, попали под проливной ливень, который вскоре снова сменился моросью, после чего опять ощутили под ногами сухую землю. Но шаг так и не замедлили. Небо на востоке посерело, затем порозовело, потом по нему разлилась голубизна, и из-за горизонта вынырнуло солнце. По миру разлилось тепло, и солнце уже висело в трех ладонях от края неба, когда они наконец почувствовали дым, разносящийся из печных труб. Над верхушками деревьев показался обвисший трехцветный флаг, за которым маячил крест собора. Попрощавшись с миром зеленой тишины и перейдя на обыкновенный бег, краснокожие в конце концов выскочили на луг неподалеку от города. Из собора доносился звук играющего органа. Такумсе остановился, и мальчик тоже сразу замер. Неужели Элвин, бледнолицый мальчишка, бежал, как краснокожий, всю ночь подряд? Такумсе опустился перед мальчиком на одно колено. Хотя глаза Элвина были открыты, он, казалось, ничего не видел. - Элвин, - по-английски окликнул Такумсе. Мальчик не ответил. - Элвин, ты спишь? К ним подошли несколько воинов. Никто не разговаривал, краснокожие отдыхали после долгого путешествия. Не то чтобы они падали от усталости - земля по дороге непрерывно пополняла их силы, - скорее они молчали потому, что их переполнял священный трепет. Земля сопровождала их на пути; подобное путешествие считалось священным, ибо это был подарок от земли своим самым достойным сынам. Многие краснокожие пытались покрыть за ночь такое расстояние, но силы оставляли их на полдороге, им приходилось остановиться, поспать, отдохнуть и поесть. Им мешали тьма и непогода, потому что их нужда не была столь неотложной, или же они преследовали цели, которые противоречили желаниям земли. Но Такумсе земля никогда не отвечала отказом - все краснокожие это знали. Он был ее братом, именно поэтому его так чтили. Пророк вершил чудеса, но никто не видел того, что видел он. О своих прозрениях он мог лишь рассказывать. Но воины, следующие за Такумсе, видели и чувствовали то же, что и вождь. Однако этот бледнолицый мальчик поразил их до глубины души. Наверное, Такумсе поддерживал его своими силами? Или же сама земля, что невероятно, немыслимо, взяла это дитя белого человека под свою опеку? - Он бел, как и его тело, или в своем сердце он все же краснокожий? - спросил один из воинов на языке шони, но не на обычном, а на тягучем, священном наречии шаманов. К удивлению Такумсе, Элвин сам ответил, поглядев на человека, который задал вопрос. - Я белый, - пробормотал Элвин по-английски. - Он умеет говорить на нашем языке? - изумился краснокожий. Этот вопрос, казалось, смутил Элвина. - Такумсе, - окликнул он, посмотрев на вставшее над горизонтом солнце. - Уже утро. Я что, заснул? - Нет, ты не заснул, - ответил Такумсе на шони, но теперь мальчик, похоже, его не понял. - Нет, ты не спал, - повторил Такумсе уже по-английски. - У меня такое чувство, будто я проспал всю ночь, - сказал Элвин. - Только я стою. - И ты не чувствуешь усталости? Не хочешь отдохнуть? - Усталости? А почему я должен был устать? Такумсе не стал объяснять. Если мальчик сам не понимает, какой подвиг совершил, значит, приданные ему силы были подарком земли. Видимо, Пророк все-таки был прав насчет него. Такумсе должен научить Элвина быть краснокожим. Если он смог выдержать испытание, которое способен пройти только настоящий воин шони, если он смог следовать за краснокожими всю ночь не отставая, значит, этот бледнолицый мальчик действительно может научиться чувствовать землю. Такумсе поднялся и обратился к своим воинам: - Я иду в город. Со мной пойдут только четверо из вас. - И мальчишка, - сказал кто-то. Остальные согласно закивали. Все они помнили пророчество, данное Пророком Такумсе, - пока мальчик будет с ним, вождь не погибнет. Даже если им и владело искушение отделаться от Элвина, его воины никогда этого не допустят. - И мальчишка, - согласно кивнул Такумсе. Детройт был настоящим фортом, не то что жалкие деревянные крепости, окруженные частоколом, которые строили американцы. Стены его, как и стены собора, были сложены из камня, а на пролив, соединяющий озера Гурон и Сен-Клер с озером Канада, глядела огромная пушка. Чтобы предотвратить нападение с суши, на окружающие леса также были нацелены пушки, только поменьше размерами. Но куда большее впечатление на краснокожих произвел сам город, а не форт. На дюжине улочек стояли ровные, опрятные деревянные здания, приветливо распахнули свои ставни магазинчики и лавки, а посредине, на центральной площади, возвышался громадный собор, по сравнению с которым церковь преподобного Троуэра выглядела сущей насмешкой. То там, то здесь мелькало походящее на крылья ворона черное одеяние спешащего по своим делам священника. Смугловатые французы не выказывали к краснокожим той враждебности, которой славились американцы. Такумсе понял причины их доброжелательности - жившие в Детройте французы не относились к поселенцам, поэтому не рассматривали краснокожих как соперников, претендующих на землю Америки. Эти французы просто жили, поджидая благоприятного момента, чтобы вернуться назад в Европу или хотя бы в освоенные бледнолицыми земли Квебека и Онтарио. Исключение составляли лишь трапперы, но и им краснокожие были не враги. Трапперы относились к дикарям с благоговением, пытались научиться у них, каким образом краснокожим удается так легко подстрелить зверя, тогда как бледнолицый охотник тратит чертову уйму времени, пока обнаружит цель. Они, как и прочие бледнолицые, считали, что краснокожие знают какие-то особые штучки, и если подольше понаблюдать за дикарями, то непременно научишься такому же искусству охоты. Только этому им не суждено научиться. Да разве земля примет человека, который убивает бобров в лесных прудах только ради шкурок, бросая мясо гнить? Разве земля допустит, чтобы животные исчезли, так и не принеся выводка молодняка? Неудивительно, что медведи то и дело насмерть задирали трапперов. Этих охотников отвергала сама земля. "Изгнав американцев с территорий, что лежат к западу от гор, - подумал Такумсе, - я прогоню янки из Новой Англии, а потом - роялистов из Королевских Колоний. Когда их не станет, я поверну на испанцев Флориды и французов Канады. Сегодня я воспользуюсь вами в собственных целях, а завтра я и вас заставлю уйти. А те бледнолицые, что останутся здесь, будут представлять из себя трупы. С того дня бобры будут умирать лишь тогда, когда подойдет время, отпущенное им землей". Официально командующим фортом Детройт считался де Морепа, но Такумсе старался не встречаться с этим человеком. О делах можно было говорить только с Наполеоном Бонапартом. - А я слышал, ты сейчас на озере Мизоган, - сказал Наполеон. Говорил он, разумеется, на французском, но Такумсе научился говорить по-французски тогда же, когда заговорил по-английски. И учился он у одного и того же человека. - Проходи, присаживайся. Наполеон с интересом взглянул на Элвина, но ничего не сказал. - Я был там, - подтвердил Такумсе. - Вместе с братом. - Ага, а армия тоже была с вами? - Лишь ее зародыш, малая часть, - сказал Такумсе. - Мне надоело убеждать Тенскватаву. Я создам армию из других племен. - Но когда?! - воскликнул Наполеон. - Ты приходишь сюда по два, по три раза в год и говоришь, что собираешься создать армию. Знаешь ли ты, сколько я уже жду? Четыре года, целых четыре года жалкой, постыдной ссылки. - Я умею считать, - ответил Такумсе. - Ты получишь свою битву. - Когда весь поседею и состарюсь? Ответь мне! Да я скончаюсь от старости, прежде чем ты наконец соберешь силы краснокожих! Тебе известно, насколько я беспомощен здесь. Лафайет и Де Морепа не позволяют мне отдаляться от форта больше чем на пятьдесят миль, мне не дают войск! Пусть сначала соберется армия американцев, твердят они. Американцы, мол, должны набрать войска, с которыми тебе предстоит сражаться. Но только ты можешь заставить этих бесхребетных независимых подлецов объединиться. - Знаю, - кивнул Такумсе. - Такумсе, ты обещал мне армию из десяти тысяч краснокожих. Вместо этого я постоянно слышу о каком-то городе, где поселилось аж десять тысяч _квакеров_! - Они не квакеры. - А, кто бы они ни были! Они отрицают войну, а это одно и то же. - Внезапно голос Наполеона смягчился, в нем появились любовь, настойчивые, просящие нотки. - Такумсе, ты нужен мне, я полагаюсь на тебя, прошу, умоляю, не подведи. Такумсе расхохотался. Наполеон давным-давно понял, что его фокусы срабатывают только с бледнолицыми, изредка - с краснокожими, а на Такумсе не действуют вообще. - Тебе нет никакого дела до меня, а мне нет никакого дела до тебя, - сказал Такумсе. - Тебе нужна одна большая битва и победа в ней, чтобы вернуться в Париж героем. Мне нужна эта битва и победа в ней, чтобы вселить в сердца бледнолицых ужас, чтобы создать под своим предводительством еще большую армию краснокожих, чтобы очистить южные земли и прогнать англичан за горы. Одно сражение, одна победа - вот почему мы сошлись, но после того как мы добьемся своего, ты ни разу не вспомнишь обо мне, а я - о тебе. Наполеона речь Такумсе рассердила, но полководец сумел-таки выдавить улыбку. - Ну, какая-то правда в твоих словах имеется, - сказал он. - Мне нет до тебя дела, но я не забуду тебя. Я многому научился у тебя, Такумсе. Я понял, что любовь к полководцу вернее ведет за собой людей, чем любовь к стране, но любовь к стране - это лучше, чем жажда славы, а жажда славы - лучше, чем страсть к грабежам, и страсть к грабежам - лучше, чем поклонение деньгам. Но лучше всего сражаться за какое-то дело. За великую, благородную мечту. Меня мои воины всегда любили. Они готовы пойти ради меня на смерть. Но ради благого дела они пожертвуют своими женами и детьми и будут считать, что оно того стоит. - Ты этому научился у меня? - спросил Такумсе. - Это речи моего брата, а не мои. - Твоего брата? Мне-то казалось, что он никогда не призывал людей положить жизнь за какое-то дело. - Он весьма волен в вопросах смерти. Он ненавидит убийство. Наполеон рассмеялся, и Такумсе рассмеялся вместе с ним. - А знаешь, ты все-таки прав. Мы не друзья. Но ты мне нравишься. И вот что мне непонятно. Неужели, победив и изгнав бледнолицых со своей земли, ты вот так вот все бросишь и позволишь племенам разбрестись в разные стороны и жить так, как они жили раньше? Неужели ты допустишь, чтобы все снова принялись ссориться друг с другом, чтобы краснокожие вновь стали слабыми? - Не слабыми, счастливыми. Прежде мы были счастливы. Много племен, много языков, но единая живая земля. - Слабыми, - повторил Наполеон. - Знаешь, Такумсе, если б мне удалось объединить под единым флагом _мою_ страну, я бы держал ее так крепко, что мой народ стал бы великой нацией, великой и могучей. Запомни, если у меня это получится, мы вернемся и отнимем у тебя твою землю. Мы захватим все страны на земном шаре. Уж поверь мне. - Это потому, что ты представляешь зле", генерал Бонапарт. Ты хочешь все и вся переделать, подчинить себе. - Это не зло, глупый ты дикарь. Когда люди начнут повиноваться мне, они обретут счастье и покой, обретут мир. И впервые за всю историю они станут свободными. - Они будут жить в мире, пока не восстанут против тебя. Они будут счастливы, пока не возненавидят тебя. И свобода их продлится только до той минуты, пока они не решат поступить против твоей воли. - Вы только посмотрите, краснокожий философствует. А эти крестьяне-поселенцы знают, что ты читал Ньютона, Вольтера, Руссо и Адама Смита? [Смит Адам (1723-1790) - английский экономист, заложивший основы классической политэкономии и первым обратившийся к исследованию экономической истории средневековой Европы.] - Вряд ли им известно, что я умею читать на их языке. Наполеон, наклонившись, облокотился на стол. - Мы уничтожим их, Такумсе, ты и я. Но ты должен привести мне армию. - Мой брат предрек, что у нас будет эта армия еще до конца года. - Пророчество? - Все его пророчества сбываются. - А он не сказал, победим мы или нет? Такумсе усмехнулся: - Он сказал, что ты обретешь славу самого великого европейского генерала за всю историю. А я-буду известен как величайший краснокожий вождь. Наполеон взъерошил волосы и улыбнулся. Теперь он выглядел как настоящий мальчишка. Он умел угрожать, хвалить и преклоняться одновременно. - Ну, это еще неизвестно. Знаешь ли, мертвецов тоже называют великими. - Но люди, проигравшие битву, никогда еще не обретали славу. Их благородством, может быть, мужеством восхищались. Но великими никогда не называли. - Верно, Такумсе, верно. Твой брат, оказывается, провидец. Дельфийский оракул. - Я не знаю этих слов. - Неудивительно, ты ведь дикарь. - Наполеон налил в бокал вина. - Я несколько забылся. Вина? Такумсе покачал головой. - Мальчику, думаю, еще нельзя, - заметил Наполеон. - Ему всего десять лет. - Во Франции это означает, что вино наполовину разбавляется водой. Да, кстати, а что у тебя делает бледнолицый мальчишка? Такумсе, ты что, взялся за похищение детей? - Этот мальчишка, - сказал Такумсе, - нечто большее, чем кажется. - Глядя на его набедренную повязку, этого не скажешь. Он понимает по-французски? - Ни слова, - успокоил Такумсе. - Я пришел, чтобы спросить у тебя... вы дадите нам ружья? - Нет, - сразу ответил Наполеон. - Мы не можем идти против пуль со стрелами, - объяснил Такумсе. - Лафайет запрещает выдавать вам какое-либо огнестрельно