у во время штормов и ураганов поступала морская вода в несколько озер. Время от времени потоки морской воды из этих озер стекали в Красное море. Когда-нибудь, в очередной шторм или позднее, "вздымающееся море" прорвется через перемычку и океанские воды хлынут на Атлантиду. Евсеведер тут же решил, что теперь он заслужил право называться именем взрослого мужчины Наог, и отправился в обратный путь. Он взял себе в жены девушку из племени, жившего на берегу Баб-эль-Мандеба. Дорога домой была очень длинной, и поэтому часть пути ему пришлось нести уставшую жену на руках. Когда он, наконец, достиг земли Дерку, как называли себя атланты, и рассказал соплеменникам об увиденном, старейшины не только его клана, но и всех других, восприняли как сплошную выдумку все то, что казалось ему столь очевидным на берегах "вздымающегося моря". Гигантское наводнение? Наводнения бывают у них каждый год, и они просто спасаются от них на своих лодках. И если предсказываемое Наогом наводнение действительно произойдет, они, как всегда, укроются в лодках. Наог, однако, знал, что спастись им не удастся. Поэтому он начал экспериментировать со связанными вместе бревнами, и уже через несколько лет сумел построить большой плот с непроницаемым для воды домом, который, по его мнению, смог бы выдержать напор воды при наводнении, в огромные размеры которого верил только он. После нескольких обычных сезонных наводнений его соплеменники поняли, что его прочный, сухой внутри дом-ящик был прекрасным хранилищем для зерна, и в конце концов половина его клана стала хранить в этом ковчеге зерно и фасоль. Другие кланы тоже построили деревянные лодки-хранилища, однако они уступали ковчегу Наога по прочности и водонепроницаемости. Все это время над самим Наогом насмехались и даже осыпали угрозами в ответ на его постоянные предупреждения о том, что вся земля погрузится в воду. Незадолго до потопа Наог получил своеобразное предупреждение. Первый же прорыв воды через перемычку в Баб-эль-Мандебе привел к тому, что уровень воды в Соленом море стал быстро подниматься, а вместе с ним и вода в каналах племени Дерку. Это произошло за несколько часов до того, как океан всей своей мощью прорвал перемычку, и стена воды высотой в десятки метров покатилась по всей ширине бассейна Красного моря. Когда она достигла лодки Наога, та уже была прочно законопачена, а внутри, помимо зерна и продуктов, находились две его жены, их маленькие дети, и три раба, помогавшие ему при строительстве лодки, со своими семьями. Огромные валы безжалостно швыряли судно, и ковчег нередко полностью погружался в воду, но все-таки не потонул. И в конце концов, их прибило к берегу недалеко от Джибела, на южной оконечности Синайского полуострова. Некоторое время они занимались земледелием в долине Элька, у подножья гор Синая, и рассказывали всем приходящим о том, как Бог наслал потоп, чтобы уничтожить народ Дерку, нарушивший Его заветы. И как уцелела только эта горстка людей, потому что Бог показал Наогу, что Он собирается сделать. Позже Наог стал бродячим пастухом и рассказывал свою историю повсюду, где появлялся. Как и ожидал Кемаль, рассказ Наога, в котором сквозило предостережение против строительства городов, сильно повлиял на людей. Напуганные им, они старались не создавать поселений, которые могли превратиться в города. В рассказе Наога присутствовал также явный протест против человеческих жертвоприношений, потому что его собственный отец был принесен в жертву крокодильему богу, которому поклонялся народ Дерку, в то время как сын совершал свое обрядовое путешествие. Наог был убежден, что главная причина, по которой могущественный бог штормов и морей уничтожил народ Дерку, был их обычай каждый год после сезона дождей приносить в жертву живых людей огромному крокодилу, которого они чтили как своего бога. Связь между человеческими жертвоприношениями и строительством городов имела, в известной мере, отрицательные последствия. Когда много поколений спустя сознательные вероотступники, презревшие мудрые пророчества Наога, возобновили строительство городов, вместе с этим возродился и обычай приносить человеческие жертвы. И все же, в конечном счете, Наог добился своего, потому что сообщества, приносившие в жертву богам людей, почувствовали, что творят нечто темное и опасное. И со временем этот обычай стали считать сначала варварским, а затем отвратительным и жестоким во всех землях, где слышали об истории Наога. Кемаль нашел Атлантиду. Он налхел реальных Ноя, Утнапиштима и Зидсудру. Сбылась мечта его детства. Он действительно сыграл роль Шлимана и сделал величайшее открытие. Теперь для окончательного завершения своего труда ему оставалось лишь проделать, как он считал, чисто канцелярскую работу. Он оставил работу над проектом, но не ушел из Службы. Сначала он без особого рвения занимался тем или иным делом, но в основном посвятил себя семье. Но постепенно, по мере того как дети росли, его до сей поры бессистемная деятельность приобретала некую форму и становилась все интенсивнее. Он задумал еще более интересный проект: выяснение причин, по которым вообще появляются цивилизации. По его мнению, возникновение всех древних цивилизаций после Атлантиды зависело, в той или иной степени, именно от нее. Сама идея образования городов была подхвачена египтянами и шумерами, а также народами, населявшими долину Инда и даже китайцами, потому что история о "золотом веке" Атлантиды распространилась очень широко. Единственная цивилизация, возникшая из ничего, без всякого влияния сказаний об Атлантиде, зародилась в Америке, куда не дошел рассказ о Наоге, разве что в легендах, занесенных туда теми немногими мореплавателями, которые отваживались пересечь океан. Перешеек между Америкой и Азией погрузился в пучину вод за десять поколений до того, как был затоплен бассейн Красного моря. Потребовалось десять тысячелетий после гибели Атлантиды, чтобы там, в Америке, возникла цивилизация среди ольмеков на болотистых землях южного побережья Мексиканского залива. В своем новом проекте Кемаль поставил себе задачу изучить различия между ольмеками и атлантами, а затем, выяснив, что у них было общего, ответить на вопросы: что вообще представляли собой древние цивилизации; почему они возникли; какова была их структура; как люди переходили от племенного уклада жизни к жизни в городах. Кемалю было тридцать с небольшим, когда он начал работать над своим проектом. И ему было почти сорок, когда до него дошли рассказы о проекте "Колумб", и он приехал к Тагири, чтобы сообщить ей все, что ему удалось узнать в ходе своих исследований. Джуба раздражала всех приезжих тем, что ее жители делали вид, будто никогда ничего не слышали о Европе. Поезд Нильской железной дороги доставил Кемаля на станцию, не менее современную, чем любая другая в мире. Однако, когда он вышел из здания вокзала, то обнаружил, что находится в городе, состоящем сплошь из тростниковых хижин и глинобитных заборов, с грунтовыми дорогами, снующими повсюду голыми ребятишками и полуобнаженными взрослыми. Если замысел заключался в том, чтобы приезжему показалось, будто он попал в первобытную Африку далекого прошлого, то на какое-то мгновение он срабатывал. Дома с их настежь распахнутыми дверями вряд ли могли быть оборудованы системой кондиционирования, и если где-либо и скрывались генераторные установки и солнечные батареи, то Кемаль их не заметил. Но он знал, что где-то они наверняка есть, причем неподалеку, точно как же, как системы очистки воды и антенны спутниковой связи. Он был уверен, что эти голые ребятишки учатся в сверкающей чистотой современной школе и пользуются самыми современными компьютерами. Он знал, что обнаженные до пояса молодые женщины и молодые мужчины в набедренных повязках ходят куда-то по вечерам, чтобы посмотреть последние видеофильмы, либо потанцевать или просто послушать ту же самую музыку, которая сейчас в моде в Ресифе, Мадрасе и Семаранге. Но, что самое главное, он знал, что где-то, возможно, под землей, находится одна из главных установок Службы, где сейчас осуществляется одновременно проект изучения истории рабства и проект "Колумб". Тогда к чему вся эта игра? Зачем превращать свою жизнь в постоянно действующий музей той эпохи, когда жизнь людей была ужасной, полной жестокостей и короткой? Кемаль любил прошлое ничуть не меньше, чем любой из его современников, но у него не было ни малейшего желания жить, как его предки. Временами ему казалось не совсем нормальным, что жители Джубы отвергают современную цивилизацию и растят своих детей как бы в обстановке первобытного отсталого племени. Он попытался представить себя сыном турка в те далекие времена, когда мужчины пили перебродившее кобылье молоко или еще хуже -- кровь лошадей, жили в юртах и упражнялись во владении саблей, пока не осваивали искусство, сидя в седле, срубать врагу голову одним ударом. Неужели кому-то захотелось бы жить в те страшные времена? Изучать их -- да. Помнить о великих деяниях предков. Но только не жить, как они. Двести лет тому назад жители Джубы отказались от своих тростниковых хижин и быстренько построили жилища европейского типа. Уж они-то знали, что делают. Люди, которые вынуждены были жить в тростниковых хижинах, не испытывали ни малейших сожалений, покидая их. И все же, несмотря на весь этот маскарад, ему удалось заметить некоторые уступки современности. Например, когда он стоял у выхода из вокзала, к нему подкатил маленький грузовичок, за рулем которого сидела молодая женщина. -- Кемаль? -- спросила она. Он кивнул. -- Меня зовут Дико, -- сказала она. -- Тагири моя мать. Бросайте свою сумку в кузов и поехали. Он закинул сумку в маленький кузов и уселся в кабину рядом с ней. На его счастье, скорость этого грузовичка, рассчитанного на ближние поездки, не превышала примерно тридцати километров в час, иначе его тут же выбросило бы из кабины, потому что эта сумасшедшая ехала прямиком, не пытаясь даже объехать многочисленные рытвины и ухабы. -- Мать постоянно твердит, что нужно бы замостить эти дороги, -- сказала Дико, -- но всегда находится кто-то, заявляющий, что дети обожгут себе ноги о раскаленные камни мостовой. И в результате эта идея каждый раз остается нереализованной. -- Они могли бы надевать башмаки, -- предложил Кемаль. Он старался как можно понятнее и проще выражать свои мысли, но получалось не очень-то хорошо. Тем более, что его челюсти лязгали каждый раз, когда машина подпрыгивала на очередном ухабе. -- Ну и видок у них был бы: совершенно голые, но в кедах, -- хихикнула она. Кемаль не стал говорить, что они и без того выглядят достаточно забавно. Скажи он такое, его обвинили бы в пропаганде чуждой им культуры, хотя он пропагандировал бы вовсе не свою культуру. Местные жители, по-видимому, были вполне довольны своим образом жизни. Те, кому он был не по душе, наверняка, перебрались в Хартум или Энтеббе, или Аддис-Абебу -- не просто современные, а ультрасовременные города. Однако для сотрудников Службы, исследователей прошлого, сохранение старинного уклада жизни имело некий особый смысл. У него даже мелькнула мысль, не пользуются ли они пучком травы вместо туалетной бумаги. Он с облегчением увидел, что тростниковая хижина, у которой остановился грузовик, была лишь прикрытием для шахты лифта, уходящей в глубину современного отеля. Невзирая на протесты Кемаля, Дико схватила его сумку и повела в предназначенный ему номер. Подземный отель был вырублен в скале, возвышавшейся на берегу Нила; в каждом номере были окна и веранда с видом на реку. Были в них и кондиционеры, и водопровод, и компьютеры. -- Ну как, подходит? -- спросила Дико. -- А я-то надеялся жить в хижине из тростника и справлять нужду в бурьяне, -- ответил Кемаль. На мгновение она как-будто растерялась. -- Отец сказал, что вам надо дать возможность полностью испытать на себе все особенности местного быта, но мать возразила, что это вряд ли придется вам по вкусу. -- Она была права. Я пошутил. Комната превосходная. -- Вы проделали долгий путь, -- сказала Дико. -- Наши старцы с нетерпением ждут встречи с вами, но готовы подождать до завтрашнего утра, если так вам больше подходит. -- Меня это вполне устраивает, -- ответил Кемаль. Они договорились о времени встречи. Кемаль позвонил в бюро обслуживания и выяснил, что можно заказать обычный европейский обед, а не пюре из личинок и коровьей лепешки с острыми приправами или что-либо подобное, чем славится местная кухня. На следующее утро он сидел в кресле-качалке в тени большого дерева, в окружении десятка людей, лежавших или сидевших на корточках на циновках. -- Я чувствую себя неловко, занимая единственное кресло, -- сказал он. -- Я же говорил вам, что он предпочтет циновку, -- заметил Хасан. -- Да нет, -- ответил Кемаль, -- я не хочу циновку. Я просто подумал, что вам, возможно, будет удобнее... -- Ничуть, мы привыкли, -- сказала Тагири. -- Когда мы работаем с машинами, то сидим на стульях. Но это же не работа. Это радость. Великий Кемаль захотел встретиться с нами. Мы никогда и не мечтали, что вас заинтересует наш проект. Кемаль терпеть не мог, когда его называли "великий Кемаль". Для него великим Кемалем был Кемаль Ататюрк, который воссоздал турецкую нацию на обломках Оттоманской империи пару веков тому назад. Но ему также надоело выступать с подобными разъяснениями, к тому же ему показалось, что в словах Тагири звучала легкая ирония. Пора кончать со всеми этими условностями. -- Меня не интересуют ваши проекты, -- сказал Кемаль. -- Но мне кажется, что вы привлекаете внимание все большего количества людей, не имеющих отношения к Службе. Насколько я слышал, вы намереваетесь предпринять некие шаги с далеко идущими последствиями. Однако, мне думается, что ваши решения основываются на... недостаточно полной информации. -- Стало быть, вы приехали поправить нас, -- сказал Хасан, покраснев от негодования. -- Я приехал, чтобы рассказать вам то, что знаю и о чем думаю, -- возразил Кемаль. -- Я не просил вас устраивать по этому поводу целое собрание и с неменьшим удовольствием поговорил бы только с вами и Тагири. Либо же, если хотите, я тут же уеду, а вы продолжайте свою работу, оставаясь в неведении на этот счет. Я думал поделиться с вами собранной мною информацией, при этом хочу отметить, что вовсе не считаю себя столь же опытным специалистом, как вы, в этих вопросах. Не сомневаюсь, что вы знаете много такого, чего не знаю я, но ведь не я пытаюсь построить машину, чтобы изменить прошлое, и потому нет никакой необходимости срочно просвещать меня в моем неведении. Тагири расхохоталась. -- Одно из неоспоримых достоинств Службы состоит в том, что ваши важнейшие проекты не возглавляют велеречивые бюрократы. -- Она наклонилась вперед. -- Не щадите нас, Кемаль. Мы никогда не стыдимся признавать свои ошибки. -- Давайте начнем с вопроса о рабстве, -- предложил Кемаль. -- Ведь вы именно этим и занимаетесь. Я прочел несколько биографий, проникнутых искренним сочувствием и симпатией, а также аналитические отчеты, составленные в процессе выполнения вашего проекта, и у меня создалось впечатление, что, будь это в ваших силах, вы отыскали бы того, кто придумал рабство и помешали бы ему, с тем чтобы ни один человек не был бы куплен или продан на нашей планете. Разве я не прав? -- Не хотите ли вы сказать, что рабство не было таким уж злом? -- спросила Тагири. -- Да, именно это я хочу сказать, -- ответил Кемаль, -- потому что вы рассматриваете рабство не под тем углом из настоящего, когда его уже нет. Однако, не кажется ли вам, что в самом начале оно было несравненно лучше того, чему на смену оно пришло? Маска вежливого интереса постепенно сползала с лица Тагири. -- Я ознакомилась с вашими соображениями относительно происхождения рабства. -- Но они не очень вас убедили. -- Когда вы делаете какое-то незаурядное открытие, вполне естественно предположить, что оно имеет куда большее значение, чем на самом деле, -- промолвила Тагири. -- Однако нет оснований полагать, что рабство зародилось именно в Атлантиде как замена человеческих жертвоприношений. -- Но я никогда этого не утверждал, -- возразил Кемаль. -- На таком толковании настаивали мои оппоненты. Я надеялся, что вы-то прочитаете мои замечания более внимательно. Тут вмешался Хасан, стараясь говорить одновременно мягко и убедительно. -- Мне кажется, ваш спор приобретает излишне личную окраску. Неужели вы проделали весь этот путь, Кемаль, лишь для того, чтобы сообщить нам, что мы идиоты? Это можно было сделать в письме. -- Нет, -- возразил Кемаль, -- я приехал для того, чтобы услышать от Тагири, что меня одолевает патологическая потребность видеть в Атлантиде начало всех начал. Кемаль поднялся с кресла, обернулся, схватил его и отшвырнул в сторону. -- Дайте мне циновку! Дайте сесть рядом с вами и рассказать все, что я знаю! Если потом вы предпочтете все отвергнуть, я не буду возражать. Но не стоит тратить впустую ни ваше, ни мое время, защищая себя и нападая на меня. Хасан тоже встал. На мгновение Кемалю показалось, что тот сейчас ударит его. Однако Хасан нагнулся, поднял с земли свою циновку и протянул ее Кемалю. -- Итак, говорите. Кемаль расстелил циновку и уселся на нее. Хасан подсел к дочери, во втором ряду. -- Рабство, -- произнес Кемаль. -- Существует много способов удерживать людей против их воли. Крепостные не имели права покинуть землю, которую обрабатывали. Кочевники иногда оставляли у себя пленников или чужаков, которые затем становились второсортными членами племени и не могли покинуть его. Рыцарство возникло как своего рода аристократическая мафия, иногда принимавшая форму защитного рэкета; и стоило им обрести покровителя, как рыцари попадали к нему в полную зависимость. В некоторых цивилизациях свергнутых королей держали в неволе, где у них рождались дети, а затем внуки и правнуки. Всем им никогда не причиняли вреда, но и не выпускали на волю. Целые народы были порабощены завоевателями и вынуждены были работать под игом чужеземных правителей, платить непомерную дань своим господам. Налетчики и пираты забирали с собой заложников, чтобы получить выкуп. Умирающие с голоду люди продавали себя за кусок хлеба. Заключенных заставляли работать. Такие виды зависимости и принуждения существовали у многих народов, но все они не являются рабством. -- Строго говоря, это так, -- согласилась Тагири. -- Рабство наступает тогда, когда человек становится чьей-то собственностью. Когда такой собственник может покупать и продавать не только чей-то труд, но и самого человека и всех его детей. Движимая собственность, поколение за поколением. Кемаль взглянул на них и отметил про себя, что лица слушателей все еще хранят холодное выражение. -- Я знаю, что все это вам известно. Но вы, по-видимому, не понимаете, что рабство не было чем-то неизбежным. Оно было придумано в определенном месте и в определенное время. Мы знаем, где и когда человек был впервые превращен в собственность. Это случилось в Атлантиде, когда одной женщине пришла в голову мысль заставить работать пленников, предназначенных для жертвоприношения, и, когда настал черед самого ценного для нее пленника, она заплатила старейшине племени выкуп, чтобы навсегда уберечь его от такой участи. -- Но ведь это еще нельзя назвать работорговлей, -- возразила Тагири. -- Это было началом. Подобная практика распространялась очень быстро и, наконец, стала главной причиной набегов на другие племена. Народ дерку начал покупать пленников непосредственно у самих участников набегов. Затем дерку стали продавать рабов друг другу и, в конце концов, превратились в работорговцев. -- Ну и достижение! -- воскликнула Тагири. -- Жители города перестали копать каналы, сеять и выращивать съедобные растения. Все то, что входило раньше в их обязанности, стали выполнять рабы. Именно это легло в основу развития и процветания города. Рабство дало атлантам достаточно свободного времени, чтобы создать свою заметную цивилизацию. Оно оказалось для них настолько выгодным, что жрецы дерку тут же объявили, что их божество-дракон не требует больше человеческих жертв, по крайней мере, на данный момент. Это означало, что всех своих пленников дерку могли превратить в рабов и заставить работать. Не случайно, что, когда потоп стер с лица земли народ дерку, рабство не погибло вместе с ним. Соседние народы уже переняли этот обычай, поскольку он вполне оправдывал себя. Это был единственный к тому времени способ использовать рабочую силу чужаков. Все другие обнаруженные нами случаи настоящего рабства можно проследить до того момента, когда та женщина из племени дерку, Недзнагайя, выкупила приглянувшегося ей пленника и спасла его тем самым от страшной смерти в пасти крокодила. -- Ну что ж, воздвигнем ей памятник, -- предложила Тагири. Чувствовалось, что она очень разозлилась. -- Идея покупки и продажи людей возникла только у дерку, -- сказал Кемаль. -- Она вполне могла возникнуть в любом другом месте, -- возразила Тагири. -- То, что Агафна изобрел первое колесо, вовсе не означает, что его не изобрел бы кто-то другой немного позже. -- Не согласен. Мы точно знаем, что рабство -- торговля людьми -- не было обнаружено, по крайней мере, в одном месте, куда не распространилось влияние дерку, -- ответил Кемаль. Он сделал паузу. -- В Америке, -- вмешалась Дико. -- В Америке, -- повторил Кемаль. -- Что мы наблюдаем там, где людей не рассматривали как собственность? -- В Америке существовало множество форм зависимости и принуждения, -- настаивала Тагири. -- Это были совсем другие формы. Там никогда не считали человека предметом купли-продажи. И именно это -- главное в вашем замысле, помешать Колумбу вернуться в Европу. Сохранить единственное место на земле, где никогда не существовало рабство. Разве не так? -- Это не главное, почему мы заинтересовались Колумбом, -- ответила Тагири. -- Мне думается, вам следовало бы разобраться в этом вопросе еще раз, -- настаивал Кемаль. -- Потому что рабство было непосредственной заменой человеческих жертвоприношений. Неужели вы действительно пытаетесь убедить меня, что предпочитаете рабству пытки и умерщвление пленников, как это делалось у майя, ирокезов, ацтеков и карибов? Неужели вы находите это более цивилизованным? Ведь в конце концов, их жизни приносились в жертву богам. -- Вы никогда не заставите меня поверить, что это была такая простая и однозначная замена: человеческие жертвоприношения и рабство. -- Мне безразлично, верите вы в это или нет, -- заметил Кемаль. -- Просто признайте существование такой возможности. Просто признайте, что существуют вещи похуже, чем рабство. Признайте, что, может быть, выбранные вами ценности спорны, как и ценности любой другой цивилизации. И ваша попытка изменить историю так, чтобы ваши ценности восторжествовали в прошлом так же, как они торжествуют в настоящем, -- это чистый... -- Культурный империализм, -- закончил Хасан. -- Кемаль, мы много раз сами обсуждали этот вопрос. Если бы вы предлагали вернуться в прошлое и помешать той женщине из племени Дерку изобрести рабство, мы бы признали вашу правоту. Но мы не собираемся делать ничего подобного. Кемаль, мы сами не уверены, хотим ли мы что-то сделать. Мы просто пытаемся выяснить, что можно сделать. -- Вы так старательно уклоняетесь от обсуждения данного вопроса, что, право, это становится смешным. Вы с самого начала знали, что вашей целью был Колумб, именно ему вы хотели помешать. Вы, похоже, забываете, что вместе со всем тем злом, которое принесло миру господство европейцев, вы отбрасываете и все хорошее: эффективные лекарства, высокопроизводительное сельское хозяйство, чистую воду, дешевую энергию, развитую промышленность, которая дает нам достаточно свободного времени, чтобы устраивать подобные собрания. И не говорите мне, что все то хорошее, что есть в современном мире, было бы изобретено в любом случае. На свете нет ничего неизбежного. Вы отбрасываете слишком многое. Тагири закрыла лицо руками. -- Я знаю, -- сказала она. Кемаль ожидал услышать возражения. Ведь она все время спорила с ним, находя все новые и новые аргументы. На мгновение он почти утратил дар речи. Тагири отняла руки от лица, но все еще не поднимала глаз. -- Что бы мы не изменили, за все придется платить. Но если мы оставим все как было, расплата все равно неизбежна. Но не мне это решать. Мы представим свои соображения всему человечеству. Она подняла голову и посмотрела на Кемаля. -- Вам-то легко говорить, что не следует ничего менять. Вы не видели их лиц. Вы же ученый. Он рассмеялся. -- Я не ученый, Тагири. Я не такой, как вы -- кто втемяшит себе что-нибудь в голову и никак не может от этого отказаться. -- Да, тут вы правы, -- согласилась Тагири. -- Я тоже не могу. Когда мы закончим исследования и в нашем распоряжении будет машина, которая даст нам возможность перенестись в прошлое, я надеюсь, что мы как-нибудь сможем сделать что-то стоящее, что было бы ответом на мольбу той старой женщины, призывавшей на помощь. -- Вы говорите о той молитве? -- спросил Кемаль. -- Да, -- с вызовом ответила она, -- молитве. Я уверена, что мы сможем изменить что-то к лучшему. Не знаю как, но сможем. -- Тогда мне ясно, что я в данном случае имею дело не с наукой. -- Да, Кемаль, вы правы, но я ведь и не пыталась ввести вас в заблуждение. -- Она грустно улыбнулась. -- Такой уж меня сделали, "вылепили". Мне дали задание посмотреть на прошлое глазами художника. Посмотреть, нельзя ли придать ему новую форму. Более удачную. И если это невозможно, то я не буду и пытаться. Но если есть хоть какой-либо шанс... Кемаль не ожидал столь откровенного признания. Когда он ехал сюда, то ожидал увидеть горстку людей, одержимо преданных осуществлению какой-то своей безумной программы. Теперь он понял, что одержимость есть, но нет программы, а следовательно, и безумия. -- Более удачную форму, -- сказал он. -- Эта проблема сводится к трем вопросам, не так ли? Во-первых, что такое "более удачная форма"? Ответ на этот вопрос может подсказать только сердце, однако у вас хватило здравого смысла не доверяться своим желаниям. Второй вопрос -- возможно ли это технически, можем ли мы найти способ изменить прошлое? Это задача физиков, математиков и инженеров. -- А третий вопрос? -- спросил Хасан. -- Можете ли вы точно определить, какое изменение или изменения надо сделать, чтобы получить именно тот результат, к которому вы стремитесь? То есть, что вы намереваетесь сделать: вернуться в прошлое и подсыпать матери Колумба в вино какое-нибудь зелье, которое вызвало бы у нее выкидыш? -- Нет, -- ответила Тагири. -- Мы хотим спасти людей от смерти, а вовсе не убивать великого человека. -- Кроме того, -- добавил Хасан, -- мы не хотим помешать Колумбу, если от этого, как вы отметили, мир станет только хуже. Это самая трудная часть всей задачи. Откуда нам знать, что произойдет, если Колумб не откроет Америку? На этот вопрос не может ответить даже Трусайт II, что могло бы произойти. Кемаль оглядел собравшихся и понял, что его мнение о них было ошибочным. Эти люди, даже больше, чем он сам, были полны решимости не допустить какой-нибудь ошибки. -- Да, проблема действительно интересная, -- промолвил он. -- И неразрешимая к тому же, -- заметил Хасан. -- Я не знаю, насколько это обрадует вас, Кемаль, но вы дали нам единственную надежду. -- Каким образом? Ваш анализ жизни Наога, -- пояснил Хасан. -- Если во всей истории человечества был хоть кто-то, подобный Колумбу, то это -- он. Его воля и настойчивость изменили ход истории. Только благодаря своей непреклонной решимости он построил ковчег. Уцелев в этом ковчеге во время потопа, он стал героем легенды. А поскольку его отец был принесен в жертву, когда народ Дерку ненадолго вернулся к обычаю человеческих жертвоприношений, Наог стал убеждать всех, встречавшихся ему на пути, что города -- есть зло, что приносить людей в жертву -- тягчайшее преступление и что Бог уничтожил людей за их грехи. -- Как жаль, что он не убедил их, что рабство -- тоже зло, -- вмешалась Дико. -- Он говорил им совершенно противоположное, -- сказал Кемаль. -- Он был живым примером того, каким благом может быть рабство -- всю жизнь у него было три раба, которые построили для него ковчег. И каждый, кто встречался с великим Наогом, понимал, насколько своим спасением и славой он обязан этим трем преданным ему людям, которые были его собственностью. Повернувшись к Хасану, Кемаль добавил: -- Я не совсем понимаю, как пример Наога вселил в вас надежду. -- Потому что он, в одиночку, изменил мир, -- ответил Хасан. -- А вам удалось точно определить, когда именно он вступил на путь, который и привел к таким изменениям? Вы заметили тот момент, когда он стоял на берегу новой бухты, вдававшейся в перешеек Баб-эль-Мандеб, и, посмотрев на старую береговую линию, понял, что должно произойти? -- Мне это не составило особого труда, -- ответил Кемаль. -- Он сразу же отправился в обратный путь, и по дороге рассказал жене, что придумал и когда именно. -- Да, изучая историю Колумба, мы не обнаружили такого поворотного момента в его жизни, -- сказал Хасан. -- Но пример Наога дает надежду, что рано или поздно нам это удастся. Какое-то событие, озарение, заставившее его обратить свой взор на Запад. Дико уже установила, когда он решил стать великим. Но мы еще не выяснили, где и когда он принял свое бесповоротное решение двинуться на Запад. Но теперь, благодаря Наогу, мы надеемся в один прекрасный день найти разгадку. -- Но я уже нашла ее, отец, -- промолвила Дико. Все повернулись к ней. Немного смущенная, она продолжала: -- Во всяком случае, мне так кажется. Но все это очень странно. Это случилось вчера вечером. Невероятно, правда? Я вчера подумала... вот было бы здорово, если бы я нашла эту разгадку, пока... пока Кемаль здесь. И тут мне это удалось. Так мне кажется. Наступило долгое молчание. Наконец Кемаль встал и сказал: -- Тогда что же мы тут сидим? Покажите нам! ГЛАВА V. ВИДЕНИЕ Кристофоро почти не надеялся, что Спинола предложит ему отправиться во Фландрию на одном из своих судов. Такой возможности он ждал очень давно, напрашивался на любое судно, плававшее вдоль лигурийского побережья, в результате чего узнал его лучше, чем все неровности своего матраса. Довелось ему, правда, совершить "разведывательное" плавание на Хиос, где он заработал кругленькую сумму. Не то чтобы он разбогател, но, располагая поначалу лишь небольшими деньгами, так успешно торговал мастикой, что вернулся домой с туго набитым кошельком. У него хватило сообразительности пожертвовать значительную часть этой суммы церкви от имени Николо Спинолы, постаравшись чтобы об этом узнало как можно большее число людей. Спинола, разумеется, послал за ним, и Кристофоро, явившись, рассыпался в благодарностях. -- Я знаю, мой господин, что вы не давали мне никаких поручений на Хиосе, но ведь это вы предоставили мне возможность побывать там, не взяв с меня ни гроша за место на вашем судне. Я не смел предложить вам те небольшие деньги, которые мне удалось заработать на Хиосе. Вы даете своим слугам куда больше, когда они отправляются на рынок, чтобы купить на день продукты для дома. Они оба прекрасно понимали, что это сильное преувеличение. -- Но когда я пожертвовал их церкви Христовой, я не осмелился сказать, что они исходят от меня, памятуя о том, что ими я целиком обязан вашей милости. Спинола рассмеялся. -- Язык у тебя подвешен хорошо, -- сказал он. -- Попрактикуйся еще немного, так чтобы твои речи не звучали заученно, и, уверяю, они тебя сделают богатым. Кристофоро полагал, что его замысел не удался, пока Спинола не предложил ему принять участие в торговой экспедиции, направлявшейся во Фландрию и Англию. Пять судов, ради безопасности, плыли вместе, и на одном из них был груз товаров, которые должен был продать Кристофоро. Это была большая ответственность, потому что на их приобретение ушла немалая часть состояния Спинолы, но Кристофоро хорошо подготовился к этому предприятию. Кое-что он делал сам, а за выполнением всех остальных работ внимательно следил. Он уже знал, как руководить погрузкой судна и как заключить выгодную для себя сделку, не нажив врагов. Он знал, как разговаривать с капитаном, как, не роняя собственного достоинства, поддерживать хорошие отношения с матросами, как по состоянию моря, неба, а также по направлению и силе ветра определить, сколько миль они пройдут. Хотя практически он не служил матросом, но, наблюдая за тем, что делается на судне, Кристофоро знал все обязанности членов экипажа и мог судить, насколько хорошо они выполняются. Когда он был еще совсем мальчишкой, моряки не мешали ему внимательно наблюдать за тем, как они работают, не опасаясь того, что это может причинить им какие-либо неприятности. Он даже научился плавать, чего не умели большинство моряков, поскольку еще ребенком понял, что это умение необходимо каждому, кто связал свою жизнь с морем. К моменту отплытия Кристофоро чувствовал себя вполне уверенно. Его даже звали "Синьор Коломбо". Раньше такого почти не случалось. Отец его крайне редко удостаивался подобного обращения, несмотря на то что за последние годы заработанные Кристофоро деньги значительно повысили благосостояние семьи. Отец переехал со своей ткацкой мастерской в более просторное помещение, стал красиво одеваться, ездить верхом, как синьор, и, купив несколько небольших домов за городской стеной, мог уже считать себя землевладельцем. Итак, этим почтительным обращением Кристофоро был обязан только себе, а не своему происхождению. На этот раз его так называли уже не только матросы, но и сам капитан! Эта почтительность говорила о том, насколько далеко он продвинулся однако куда важнее было доверие Спинолы. Уже с самого начала плавание оказалось нелегким. Море, правда, не штормило, но и спокойным его назвать было нельзя. Кристофоро с тайным удовлетворением отметил про себя, что он единственный из всех торговых агентов не страдает морской болезнью. Как и во всех предыдущих плаваниях, он изучал вместе со штурманом карты и беседовал с капитаном, выуживая из них все, что те знали, все, чему могли его научить. Хотя он всегда помнил, что предначертанная ему дорога ведет на восток, он также знал, что рано или поздно станет владельцем судна или даже флота, которые будут бороздить все известные на сегодняшний день моря. Лигурийское море Кристофоро уже знал хорошо: плавание на Хиос, его первый выход в открытое море, когда берег полностью скрылся из виду, когда успех плавания полностью зависел от опыта капитана и точности штурманских расчетов, дало ему некоторое представление о восточных морях. А теперь он увидит и Запад, когда суда пройдут через Гибралтарский пролив, а затем, повернув на север, поплывут мимо побережья Португалии и пересекут Бискайский залив. Пока же все эти названия он слышал только из уст моряков, когда они хвастались своими подвигами. Благородные господа -- другие благородные господа -- пусть себе плавают по Средиземному морю. А Кристофоро использует каждый момент, каждую возможность, чтобы подготовить себя к тому великому моменту, когда он, наконец, станет достойным слугой Господа Бога, и сможет... Он старался не думать об этом, опасаясь, что Бог узнает о его непомерном честолюбии и гордыне, которые он скрывал глубоко в душе. Конечно, Бог уже и так знал это. Но Он, по крайней мере, также знал, что Кристофоро сделает все, чтобы не дать гордыне обуять его. Да исполнится Твоя воля, а не моя. Если мне предназначено возглавить Твои армии и флот в крестовом походе, чтобы освободить Константинополь, изгнать мусульман из Европы и вновь водрузить в Иерусалиме знамя Христово, да будет так. Но если нет, я готов выполнить любое дело, которое Ты возложишь на меня, будь оно великое или малое. Я всегда буду готов. Я Твой верный слуга. Какой же я, однако, лицемер, подумал Кристофоро. Утверждать, что мои помыслы чисты... Я вручил заработанные на Хиосе деньги в собственные руки епископа, а затем использовал это, чтобы возвысить себя в глазах Николо Спинолы. Более того, ведь я отдал ему не все деньги. Я утаил из них довольно кругленькую сумму: человек благородного происхождения должен одеваться подобающим образом, иначе кто же назовет его синьором? Еще большую часть тех денег я отдал отцу, чтобы тот купил себе дома и одел мою мать как знатную даму. Вряд ли так мог поступить бескорыстно верующий человек. Хочу ли я стать богатым и влиятельным лишь для того, чтобы служить Богу? Или же я служу Богу в надежде, что он сделает меня богатым и влиятельным? Мечтал ли он, строил ли планы на будущее, -- эти сомнения не давали ему покоя. Однако большую часть времени он проводил, расспрашивая капитана и штурмана или изучая карты, либо же просто рассматривая берега, мимо которых они проплывали, составляя при этом собственные карты и производя расчеты, как если бы он был первым человеком, увидевшим эти места. -- Существует множество карт побережья Андалузии, -- сказал штурман. -- Я знаю, -- ответил Кристофоро. -- Но когда я сам составляю карты, то узнаю куда больше, чем если бы просто изучал их. К тому же, я могу сверять свои карты с уже имеющимися. Правда же состояла в том, что карты были полны ошибок. Если только не предположить, что какая-то сверхъестественная сила передвинула на другое место мысы и заливы, отмели и выступы Иберийского побережья, и то тут, то там обнаруживалась не обозначенная ни на одной карте бухта. -- Не пираты ли составляли эти карты? -- спросил он однажды капитана. -- Похоже, они предназначены специально для того, чтобы облегчить корсарам возможность внезапно напасть на нас. Капитан рассмеялся. -- Эти карты были составлены маврами, во всяком случае, так мне говорили. Да и копировщики далеко не всегда идеально выполняют свою работу. Они то и дело пропускают какую-нибудь деталь. Что они понимают в этом деле, сидя за своими столами, так никогда и не увидев моря? Обычно мы руководствуемся этими картами в общем и исправляем их, когда обнаруживаем ошибки. Если бы мы постоянно плыли вдоль берега, как поступают испанцы, вряд ли нам вообще понадобились эти карты. А они и не собираются выпускать исправленные карты, поскольку не желают, чтобы суда других стран могли без опасений плавать в этом районе. Каждая страна держит свои карты в тайне, поэтому продолжайте свое занятие, синьор Коломбо. В один прекрасный день ваши карты, возможно, очень пригодятся Генуе. Если наша миссия будет удачной, за нами последуют и другие. ...Пока все шло хорошо. Но через два дня после того, как они прошли Гибралтарский пролив, вахтенный неожиданно крикнул: -- Паруса! Корсары! Кристофоро бросился к борту и вскоре действительно разглядел паруса. Пираты, судя по всему, были не маврами, и их не испугал вид пяти торговых судов, плывших вместе. Да и чего им было бояться? У них тоже было пять судов. -- Не нравится мне это, -- заметил капитан. -- Разве у нас не равные силы? -- спросил Кристофоро. -- Боюсь, что нет, -- ответил капитан. -- Мы идем с грузом, а у пиратов корабли пустые, и им легче маневрировать. Они знают эти воды, а мы -- нет. И они привыкли к кровавым схваткам.