так думаете? -- спросил Талавера. -- Я предвижу день, когда королева, возможно, скажет своему мужу: "Отец Талавера приходил ко мне, и мы с ним согласились, что отец Мальдонадо должен написать решение". -- Но я не согласна. -- Я слышу, как королева говорит мужу: "Мы согласились, что Мальдонадо должен написать решение, потому что знаем, -- что война с Гранадой наиболее важная забота нашего королевства. Мы не хотим, чтобы что-то отвлекало вас или любого другого от этого священного крестового похода против мавров. Мы совершенно не хотим дать королю Жуану Португальскому повод думать, что мы планируем совершить какое-то путешествие через воды, которые он считает своими. Мы нуждаемся в его прочной дружбе во время этой окончательной битвы с Гранадой. Таким образом, хотя в душе мне больше всего хотелось бы воспользоваться этой возможностью и послать Колона на Запад, чтобы он понес Святой Крест в великие царства Востока, я отказалась от этой мечты". -- До чего же красноречива, как вы полагаете, ваша королева, -- промолвила Изабелла. -- Все споры и противоречия умирают сами собой. Королева предстает перед королем, как мудрый государственный деятель. Он также видит, какую жертву она принесла во благо их королевств и дела Христова. А теперь представьте себе, что время идет. Война победоносно завершена. Озаренная сиянием победы, королева приходит к королю и говорит: "А теперь давайте узнаем, хочет ли еще этот Колон отправиться на Запад". -- А он скажет: "А я думал, что с этим делом покончено. Я думал, что люди Талавера положили конец всей этой чепухе". -- Да неужели он скажет так? -- спросил Талавера. -- Но, к счастью, королева умная женщина и она отвечает: "Но вы же знаете, что мы с Талаверой договорились, чтобы Мальдонадо составил то решение ради победы в войне. В действительности вопрос так и не был решен. Многие из людей Талаверы считали, что проект Колона заслуживает внимания и имеет приличные шансы на успех, хотя кто может судить об этом наверняка? Мы узнаем правду, только отправив туда Колона. Если он вернется, добившись успеха, мы будем знать, что он был прав, и тут же пошлем большие экспедиции по его пути. Если же он вернется с пустыми руками, мы посадим его в тюрьму за обман короны. А если он вообще не вернется, мы не будем больше тратить сил на подобные проекты". -- Королева, которую вы себе вообразили, очень сухая, -- промолвила Изабелла. -- Она говорит, как святоша. -- Это моя вина, -- сказал Талавера, -- мне редко приходилось слышать, как дамы из общества разговаривают со своими супругами наедине. -- Мне кажется, эта королева должна сказать своему мужу примерно так: "Если он отправится в путь и не вернется, мы лишимся всего нескольких каравелл. Каждый год мы теряем куда больше от нападений пиратов. Но если он отправится и вернется с удачей, то тогда всего с тремя каравеллами мы добьемся большего, чем удалось Португалии за целый век дорогостоящих и опасных путешествий вдоль африканского побережья". -- О да, вы правы, так будет намного лучше. У короля, которого вы воображаете, остро развит дух соревнования. -- Португалия, как шип, сидит у него в боку, -- промолвила Изабелла. -- Итак, вы согласны со мной, что решение должен написать Мальдонадо? -- Вы забыли об одной вещи, -- сказала Изабелла. -- И это? -- Колон. Когда он узнает о решении, он покинет нас и отправится во Францию или Англию, либо в Португалию. -- Есть две причины, по которым он этого не сделает, Ваше Величество. -- Какие же? -- Во-первых, у Португалии есть Диас, и им известен африканский путь в Индию, а что касается Парижа и Лондона, то у меня есть сведения, что первые попытки Кулона установить там связи через посредников встретили весьма холодный прием. -- Он уже обращался к другим королям? -- После первых четырех лет, -- сухо сказал Талавера, -- его терпение начало истощаться. -- А вторая причина, по которой Колон не покинет Испанию между оглашением вердикта и окончанием войны с Гранадой? -- Ему сообщат о принятом решении в письме. И это письмо, хотя в нем и не будет никаких прямых обещаний, тем не менее даст ему понять, что, когда война кончится, к рассмотрению его дела можно будет вернуться. -- Решение закрывает дверь, но письмо открывает окно? -- Чуть-чуть. Но если я вообще знаю Колона, этой маленькой щели в окне будет достаточно. Он очень упорен, и надежда значит для него очень много. -- Если я правильно понимаю вас, отец Талавера, вы вынесли свое личное решение в пользу путешествия? -- Вовсе нет, -- сказал Талавера. -- Если бы меня спросили, чья карта мира более правильна, думаю, я отдал бы предпочтение Птолемею и Мальдонадо. Однако все это основывалось бы на догадках, поскольку с теми сведениями, которыми мы располагаем в настоящее время, никто этого не знает и не может знать. -- Тогда зачем вы пришли сюда сегодня со всеми этими... предложениями? -- Я бы скорее назвал их игрой воображения, Ваше Величество. Я никогда не осмелился бы предлагать вам что-либо. -- Он улыбнулся. -- В то время, как другие пытались определить, кто из древних прав в своем представлении о мире, я больше размышлял о том, какое решение будет хорошим и правильным. Я вспомнил, как святой Петр вышел из лодки и пошел по воде. -- Пока не засомневался. -- И затем был поднят рукой Спасителя. Глаза Изабеллы наполнились слезами. -- Вы думаете, им движет Святой Дух? -- Орлеанская Дева была либо святой, либо сумасшедшей. -- Или ведьмой. Ее сожгли как ведьму. -- Именно это я и имею в виду. Кто мог наверняка знать, что ее поступками руководил Бог? И все же французские солдаты поверили в нее, как в слугу Господа, и выигрывали у англичан одно сражение за другим. А что если бы она была сумасшедшей? Что тогда? Они проиграли бы еще одно сражение? И что бы это изменило? Они уже столько их проиграли. -- Значит, если Колон -- сумасшедший, мы бы потеряли всего несколько каравелл и немного денег, и путешествие пошло бы прахом. -- К тому же, если я хоть немного знаю Его Величество, он найдет способ заполучить суда почти за бесценок. -- Говорят, если похитить из казны монеты с его изображением, они заверещат. Глаза Талаверы стали круглыми от изумления. -- Кто это рассказал вам этот маленький анекдот? Она понизила голос. Они и так уже говорили настолько тихо, что донья Фелисия вряд ли могла расслышать их, но тем не менее он наклонился к королеве так, чтобы расслышать ее шепот. -- Отец Талавера, пусть это останется между нами, но, когда эту маленькую шутку впервые произнесли вслух, я при этом присутствовала. Точнее, когда ее впервые произнесли, говорившей была я. -- Я отнесусь к этому, -- сказал отец Талавера, -- как к словам, сказанным на исповеди. -- Вы такой чудесный священник, отец Талавера. Принесите мне решение, составленное отцом Мальдо-надо. И попросите его, чтобы оно не было слишком жестоким. -- Ваше Величество, я попрошу его быть добрым. Но доброта отца Мальдонадо может оставлять шрамы. Дико вернулась домой и обнаружила, что родители еще не спят. Они сидели одетые в гостиной, как будто собирались куда-то пойти. Так и оказалось. -- Манджам захотел с нами встретиться. -- В такое время? -- спросила Дико. -- Ну что же, идите. -- В том числе и с тобой, -- сказал отец. Они встретились в одной из небольших комнат Службы, лучше всего приспособленной для наблюдения голографических изображений, выдаваемых Трусайтом П. Дико, однако, и в голову не пришло, что Манджам выбрал эту комнату вовсе не для того, чтобы они могли там уединиться. Но зачем ему понадобился Трусайт II? Он был не сотрудником Службы, а известным математиком, и это означало, что реальный мир его не интересует. Его инструмент -- компьютер для операций с числами. И, конечно, его собственный интеллект. Когда Хасан, Тагири и Дико прибыли, Манджам попросил их немного подождать Хунакпу и Кемаля. Наконец все расселись. -- Прежде всего я должен извиниться, -- сказал Манджам. -- Вспомнив наше последнее совещание, я понял, что мое объяснение температурных эффектов было в высшей степени неудачным. -- Напротив, -- возразила Тагири. -- Вы объяснили все предельно ясно. -- Я извиняюсь не за отсутствие ясности. Я извиняюсь за то, что не проявил должного сочувствия. Нам, математикам, редко приходится сталкиваться с необходимостью проявлять это чувство. Я и в самом деле думал, что для вас будет утешением узнать, что наше собственное время перестанет быть реальным. Во всяком случае, это было бы утешением для меня. Но ведь я не провожу все свое время, подобно вам, изучая историю. Я и понятия не имею о том огромном... сострадании, которым наполнена ваша жизнь здесь, и в особенности ваша, Тагири. Теперь я знаю, что мне следовало сказать. Что конец будет безболезненным. Не будет никаких катаклизмов. Не будет никакого чувства утраты. Не будет никаких сожалений. Вместо этого появится новая Земля. Новое будущее. И в этом новом будущем, благодаря планам, так блестяще разработанным Дико и Хунакпу, у людей будет гораздо больше возможностей быть счастливыми и осуществить свою мечту, чем в наше время. Конечно, будут и беды, но не столь всеобъемлющие. Вот, что мне следовало бы вам сказать. Вам действительно удастся предотвратить много горя, и к тому же вы не создадите его новых источников. -- Да, --промолвила Тагири, -- вы должны были это сказать. -- Я не привык оперировать понятиями "горе" и "счастье". Как вы знаете, для математики горя не существует. В моей жизни профессионала я с ним не встречался. И тем не менее меня это заботит. -- Манджам вздохнул. -- И даже больше, чем вы думаете. Что-то из сказанного им озадачило Дико, и как только она поняла, что именно, то сразу же выпалила: -- Мы с Хунакпу еще не закончили работу над планами. -- Разве? -- спросил Манджал. Он подошел к Трусайту II и, к изумлению Дико, как специалист стал управлять им. Почти мгновенно он вызвал контрольный экран, которого Дико никогда раньше не видела, и ввел двойной пароль. Мгновение спустя голографический дисплей ожил. На дисплее потрясенная Дико увидела себя и Хунакпу. -- Просто остановить Кристофоро -- недостаточно, -- говорила Дико на дисплее.--Мы должны помочь ему и его людям на Эспаньоле создать вместе с тайно новую культуру. Новое христианство, которое будет принято индейцами так же, как во втором веке оно было принято греками. Но этого тоже недостаточно. -- Я очень надеялся, что ты именно так оценишь ситуацию, -- сказал Хунакпу на дисплее. -- Поскольку я намерен отправиться в Мексику. -- Как так, в Мексику? -- Разве это не входило в твои планы? -- Я только имела в виду, что нужно побыстрее развить технику настолько, чтобы новая смешанная культура догнала бы европейскую. -- Да, я именно так тебя и понял. Но, конечно, этого нельзя сделать на Гаити. Испанцы, наверняка, попытаются, но тайно просто не готовы воспринять такой уровень развития техники. Она останется чисто испанской, а это означает, что навсегда останется разделение на классы между белыми владельцами машин и темнокожей рабочей силой. А это плохая основа для здорового общества. Манджам остановил дисплей. Фигурки Дико и Хунакпу замерли. Дико оглянулась на других зрителей и увидела, что страх и гнев в их глазах точно отражают те чувства, которые она сама испытывала. -- Позвольте, но эти машины, -- вмешался Хасан, -- ведь считается, что они не могут передавать картины того, что происходило менее чем сто лет тому назад. -- Обычно не могут, -- согласился Манджам. -- Откуда математику известно, как пользоваться Трусайтом? -- спросил Хунакпу. -- Служба уже давно сделала копии всех утраченных личных записей великих математиков прошлого. -- Это неслыханное нарушение запрета на вмешательство в личную жизнь, -- произнес Кемаль ледяным тоном. Дико в душе согласилась с ним, но ее уже мучила догадка, и она неожиданно задала казавшийся ей куда более важным вопрос. -- Кто вы на самом деле, Манджам? -- О, я действительно Манджам, -- сказал он. -- Но подождите немного, не спорьте, я понял, что вы имеете в виду. -- Какое-то мгновение он спокойно смотрел на всех присутствующих. -- Мы не рассказываем о том, что делаем, потому что люди поняли бы нас неправильно. Они подумали бы, что мы представляем собой некое тайное общество, которое правит миром из-за закрытых дверей, тогда как на самом деле это абсолютно не соответствует истине. -- Тогда я совершенно спокойна, -- сказала Дико. -- Мы не занимаемся политикой. Вы понимаете? Мы не вмешиваемся в вопросы управления. Тем не менее нам совсем небезразлично, что делают правительства, но если мы хотим достичь какой-то цели, мы делаем это открыто. Я пишу письмо какому-то правительственному чиновнику от себя лично. Или выступаю по телевидению. Излагаю свое мнение. Вам все ясно? Мы вовсе не являемся тайным теневым правительством. Мы не имеем власти над жизнью людей. -- И все же вы шпионите за нами. -- Мы следим за всем интересным и важным, что происходит в мире. И потому, что у нас есть Трусайт П, мы можем делать это, не рассылая шпионов и не расспрашивая открыто кого-то. Мы просто наблюдаем и, если обнаруживаем что-то важное или ценное, мы это поддерживаем. -- Да-да, -- сказал Хасан. -- Я уверен, что вы благородны и очень добры в своей богоподобной роли. А кто же остальные? -- К вам пришел я, -- ответил Манджам. -- А почему вы показали нам ту сцену? Почему рассказываете обо всем этом? -- спросила Тагири. -- Потому что вы должны понимать, что я знаю, о чем говорю. И я должен показать вам кое-что, чтобы вы поняли, почему ваш проект получил такую поддержку, почему вам никто не мешал, почему вам позволили собрать такое множество людей с того самого момента, когда вы, Тагири, обнаружили, что мы можем переноситься в прошлое и влиять на него. И особенно после того, как Дико обнаружила, что кто-то уже сделал это, ликвидировав свое собственное время для того, чтобы создать будущее. -- Так покажите нам, -- попросил Хунакпу. Манджам ввел в машину новые координаты. На дисплее появилась снятая с большой высоты картина огромной каменной равнины с редкими и чахлыми растениями и большими деревьями и травой, росшими только по берегам широкой реки. -- Это что, проект "Сахара"? -- спросил Хасан. -- Это Амазонка, -- ответил Манджам. -- Неужели, -- пробормотала Тагири. -- Неужели она выглядела так ужасно до начала восстановления? -- Вы не понимаете, -- сказал Манджам. -- Это -- теперешняя Амазонка, или, точнее, такой она выглядела примерно пятнадцать минут тому назад. Изображение быстро перемещалось, миля за милей, вниз по реке, и ничего не менялось до тех пор, пока, наконец, преодолев тысячу миль, они увидели знакомые по телевидению сцены: густые заросли тропического леса -- результат осуществления проекта восстановления. Но уже через несколько мгновений они миновали весь тропический лес, и перед их глазами опять предстала каменистая земля, почти лишенная растительности. И так продолжалось до самых низовьев реки, до болотистого ручья, где рока впадала в океан. -- И это все? Это и есть тропические леса Амазонки? -- спросил Хунакпу. -- Но ведь осуществление проекта продолжается уже сорок лет, -- заметил Хасан. -- Вес было не так ужасно, когда они начинали, -- сказала Дико. -- Значит, нас обманывали? -- спросила Тагири. -- Ну, полно, полно, -- постарался успокоить их Манджам. -- Ведь вы все знаете о том, что верхний, плодородный слой почвы практически исчез. Вы все знаете, что с уничтожением лесов эрозия почвы вышла из-под контроля. -- Но они же сеяли траву... -- И она гибла, -- сказал Манджам. -- Они сейчас трудятся над выведением новых видов растений, способных существовать за счет жалких остатков питательных веществ в почве. Ну, полно, не огорчайтесь, к чему такие мрачные лица. Природа на нашей стороне. Через десять тысяч лет бассейн реки Амазонки опять вернется к нормальной жизни. -- Но это же дольше, чем... Но это же старше, чем цивилизация. -- Для экологической истории Земли-- это всего лишь раз моргнуть. Просто нужно время, чтобы ветер и вода принесли со склонов Анд новую почву, которая постепенно скопится на берегах реки, где буйно разрастется трава, появятся деревья и все это постепенно начнет распространяться все дальше и дальше от реки. В наиболее подходящих для этого местах трава будет продвигаться со скоростью от шести до десяти метров в год. Распространению новой почвы помогут также крупные наводнения, которые время от времени случаются тут. Неплохо будет, если в Андах появится новый вулкан -- пепел будет весьма полезен. А шансы на извержение нового вулкана в ближайшие десять тысяч лет довольно велики. Не следует забывать, что ветер всегда переносит через Атлантику из Африки пыль, образующую верхний слой почвы. Так что, -- видите? Наши шансы достаточно хороши. Речь Манджама звучала ободряюще, но Дико была уверена, он иронизирует. -- Хороши? Эта земля -- мертва. -- Ну да, конечно, но только временно. -- А как дела с озеленением Сахары? -- спросила Тагири. -- Все идет превосходно. Большой прогресс. Я считаю, что оно закончится через пятьсот лет. -- Пятьсот? -- вскричала Тагири. -- Конечно, это предполагает более частые и обильные дожди. Но мы научились очень хорошо предсказывать погоду на климатическом уровне. Вы, Кемаль, какое-то время принимали участие в работе над этим проектом, еще когда учились в школе. -- Мы обсуждали возможность озеленения Сахары за сто лет. -- Ну хорошо, и это произошло бы, если бы мы могли продолжать выделять на эту работу достаточно много людей. Но мы не можем себе этого позволить в ближайшие десять лет. -- А почему -- нет? Изображение на дисплее опять сменилось. Штормовой океан, волны бьются о дамбу и прорываются сквозь нее. Стена морской воды разливается по... засеянным полям? -- Где это происходит? -- требовательно спросила Дико. -- Вы наверняка слышали о том, как прорвало дамбу в американском штате Каролина. -- Это произошло пять лет тому назад, -- сказал Хунакпу. -- Верно. Большое несчастье. Пятьдесят лет тому назад, с подъемом уровня океана мы потеряли цепь прибрежных островов, которые служили своеобразным барьером для океана. В этом районе восточного побережья Северной Америки вместо табака и строевого леса стали выращивать зерновые, для того чтобы возместить утрату сельскохозяйственных угодий, погубленных непрекращающимися засухами в североамериканских прериях. Теперь обширные площади земель, которые использовались для сельского хозяйства, находятся под водой. -- Но мы достигли успехов в уменьшении парникового эффекта, -- сказал Хасан. -- Это действительно так. Мы думаем, что при соблюдении соответствующих мер предосторожности сможем значительно снизить парниковый эффект в течение лет тридцати. Но к тому времени мы и не захотим снижать его. -- Почему? -- спросила Дико. -- Уровень океанов продолжает подниматься по мере таяния шапки льдов. Мы должны остановить глобальное потепление. -- Выполненные нами климатические исследования показали, что это -- саморегулирующийся процесс. Повышение температуры воздуха и увеличение площади поверхности океана приводят к значительно большим перепадам испарения и температур во всем мире. Облачный покров увеличивается, что вызывает увеличение альбедо Земли. Скоро Земля будет отражать больше солнечного света, чем когда-либо раньше, со времени последнего ледникового периода. -- Но ведь есть же метеоспутники, -- сказал Ке-маль. -- Они не позволяют температуре воздуха в отдельных районах повышаться или понижаться до уровня, недопустимого для жизни человека. И как долго, вы полагаете, могут эти спутники еще проработать? -- Их можно заменить, когда они выйдут из строя, -- сказал Кемаль. -- Вы считаете, можно? -- спросил Манджам. -- Мы уже сейчас снимаем людей с заводов и фабрик и отправляем их на поля. Но от этого мало толку, потому что мы уже сейчас используем почти все сто процентов пригодной для сельского хозяйства земли, где еще сохранилось какое-то количество поверхностного слоя почвы. И поскольку мы в течение какого-то времени ведем сельское хозяйство на пределе урожайности, то уже замечаем влияние увеличивающегося облачного покрова -- то есть снижение урожайности на гектар. -- Так что же вы хотите сказать? -- спросила Дико. -- Что мы уже опоздали с восстановлением Земли? Манджам не ответил. Вместо этого он вывел на дисплей большой район, усеянный элеваторами. Он увеличил изображение, и они стали рассматривать внутренность одного элеватора за другим. -- Пустые, -- прошептала Тагири. -- Мы съедаем наши резервы, -- сказал Манджам. -- Но почему мы не ввели распределение продуктов? -- Потому что политики не могут пойти на это, пока все люди не поймут, что наступил кризис. Пока что они этого не понимают. -- Тогда предупредите их! -- воскликнул Хунакпу. -- О, предупреждения уже налицо. И вскоре люди заговорят об этом. Но они ничего не будут делать по одной простой причине: сделать уже ничего нельзя. Урожайность продолжает снижаться. -- А океан? -- спросил Хасан. -- У океана свои проблемы. Чего вы от нас хотите? Собрать весь планктон, чтобы океан тоже погиб? Мы и так вылавливаем столько рыбы, сколько допустимо. Как раз сейчас мы достигли максимума в уловах. Если мы превысим этот предел, то через десять лет уловы сократятся до крошечной доли того, что мы имеем сейчас. Неужели вы не понимаете этого? Вред, который причинили природе наши предки, оказался слишком велик. Не в нашей власти остановить те силы, которые действуют уже на протяжении веков. Если бы мы ввели рационирование продуктов питания прямо сейчас, это означало бы, что голод, уносящий человеческие жизни, начался бы не через шесть лет, а через двадцать! Но, конечно, мы не прибегнем к этой мере до появления первых признаков массового голодания. И даже тогда население районов, производящих достаточно продуктов питания, наверняка будет недовольно, если их вынудят жить впроголодь, чтобы кормить людей в далеких от них странах. Сейчас мы считаем, что все люди -- это одно племя, поэтому никто нигде по-настоящему не голодает. Но сколько времени, по-вашему, пройдет, прежде чем люди, занятые в сельском хозяйстве, услышат, как их дети выпрашивают кусок хлеба, в то время как суда увозят огромные количества зерна в другие страны? Как вы думаете, удастся ли политикам сдержать волнения, которые тогда прокатятся по всему миру? -- Так что же предпринимает ваше небольшое не "тайное общество", чтобы исправить ситуацию? -- спросил Хасан. -- Ничего, -- ответил Манджам. -- Как я уже говорил, процессы зашли слишком далеко. Наши наиболее оптимистичные прогнозы предсказывали гибель существующей системы в течение тридцати лет. И это еще при условии, что не будет никаких войн. К этому времени пищи уже будет недостаточно, чтобы сохранить существующую численность населения или хотя бы большую часть его. Ни одно индустриальное общество не может выжить, если сельское хозяйство производит продукты питания в количестве, достаточном только для поддержания жизни самих производителей. Поэтому промышленность начинает разрушаться. Теперь у нас меньше тракторов. Теперь комбинаты по выпуску химических удобрений выпускают их меньше, и даже то, что они выпускают, невозможно рационально распределить, потому что мы не в силах сохранить на существующем уровне систему перевозок. Производство продуктов питания продолжает падать. Метеоспутники изнашиваются, и мы не можем их заменить. Засухи. Наводнения. Сокращается площадь сельскохозяйственных угодий. Растет уровень смертности. Поэтому сокращаются объемы промышленного производства. Поэтому сокращается производство продуктов питания. Мы изучили миллионы различных сценариев, и не нашли ни одного, который позволил бы остановить этот процесс. Прежде чем мы добьемся стабилизации, население Земли сократится примерно до пяти миллионов человек, самое время, чтобы начался новый ледниковый период. К этому моменту сокращение численности населения может замедлиться, пока оно не дойдет до двух миллионов человек, или около того. Естественно, при условии, что не будет никаких войн. Все эти прогнозы основаны на условии, что население будет покорно принимать все происходящее. А мы все знаем, какова вероятность этого. Стоит разразиться крупномасштабной войне в одной из стран -- главных производителей продуктов питания, как этот процесс пойдет намного быстрее, а численность населения стабилизируется на гораздо более низком уровне. Все молчали, потому что сказать было нечего. Они понимали, что это означает. -- Но не все так мрачно, -- продолжал Манджам. -- Человеческий род выживет. Когда кончится ледниковый период, наши далекие потомки вновь начнут создавать цивилизации. К тому времени тропические леса восстановятся. Стадные животные опять начнут пастись в богатых травой прериях и степях Сахары, Рубаль Кали и Гоби. К сожалению, все доступное для добычи железо уже было извлечено из земли давным-давно. Это же относится к олову и меди. И в самом деле, можно только догадываться, откуда они возьмут металлы, чтобы выйти из каменного века. Можно только гадать, какой источник энергии они используют, когда вся нефть была давным-давно израсходована. Правда, в Ирландии еще остаются небольшие запасы торфа. И, конечно, возродятся леса, и у них будет древесный уголь, пока они опять не сожгут их до основания. И цикл повторится опять. -- Так вы говорите, что человеческий род не может возродиться? -- Я говорю, что мы до конца использовали все легкодоступные природные ресурсы, -- ответил Манджам. -- Но люди весьма изобретательны. Может быть, они найдут другие пути в лучшее будущее. Может быть, они додумаются, как изготовить из проржавевших обломков наших небоскребов накопители солнечной энергии. -- Я вновь задаю тот же вопрос, -- сказал Хасан. -- Что вы делаете, чтобы предотвратить этот процесс? -- И я снова отвечаю: ничего, -- сказал Манд-жам. -- Его невозможно предотвратить. Предупреждения бесполезны, поскольку люди не могут изменить свое поведение и таким образом решить эту проблему. Сегодняшнюю цивилизацию не удастся сохранить даже для еще одного поколения. И, как вам известно, люди ощущают это. По всему миру уровень рождаемости падает. Причины везде разные, а кумулятивный эффект тот же. Люди предпочитают не иметь детей, которые потом будут драться с ними за кусок хлеба. -- Но если мы ничего не можем сделать, то зачем вы показали нам это? -- сказала Тагири. -- А зачем вы рыщете в прошлом, когда уже давно поняли, что ничего не можете сделать? -- спросил с мрачной улыбкой Манджам. -- Кроме того, я не говорил, что вы ничего не можете сделать. Только то, что мы ничего не можем. -- Так вот почему нам разрешили заниматься проблемой путешествия во времени, -- сказал Хунакпу. -- С тем, чтобы мы могли вернуться в прошлое и предотвратить все то, что вы нам сейчас показали. -- У нас не было никакой надежды, пока вы не обнаружили возможность изменения прошлого, -- сказал Манджам. -- До тех пор наша деятельность была направлена только на сохранение. Мы занимались сбором всех человеческих знаний и опыта и поиском такого способа консервации их, которые позволили бы им сохраниться в тайниках по меньшей мере десять тысяч лет. Нам удалось создать очень удачные, компактные устройства для хранения. А также простые, немеханические считывающие устройства, которые, по нашему мнению, могли бы оставаться в рабочем состоянии в течение двух-трех тысяч лет. Большего мы добиться не смогли. И, разумеется, нам не удалось собрать всю сумму знаний. В идеале все то, что мы собрали, могло бы быть записано в виде легких для понимания уроков. И так, шаг за шагом, всю накопленную веками мудрость человечества. Нам удалось записать таким способом алгебру и основные принципы генетики, но тут нам пришлось прекратить эту работу. В течение последних десяти лет мы просто закладывали информацию в банки данных и делали их копии. Придется предоставить нашим внукам самим додумываться, как расшифровать этот материал и понять его смысл, когда они найдут тайники, если это произойдет, где мы спрятали наши сокровища. Вот для чего существует наше маленькое "тайное общество". Чтобы сохранить память человечества. Так все и шло, пока мы не обнаружили вас. Тагири сидела и плакала. -- Мама, -- сказала Дико. -- В чем дело? Хасан обнял жену и прижал ее к себе. Тагири подняла заплаканное лицо и посмотрела на дочь. -- О, Дико, -- сказала она, -- все эти годы я думала, что мы живем в раю. -- Тагири -- женщина с потрясающим чувством сострадания, -- сказал Манджам. -- После того как мы увидели ее впервые, мы всегда наблюдали за ней с любовью и восхищением. Как смогла она вынести боль столь многих людей? Нам и в голову не приходило, что именно ее сострадание, а не мудрость наших мудрецов, направит нас на ту единственную дорогу, которая в конце концов уведет от неминуемой катастрофы. Он поднялся, подошел к Тагири и стал перед ней на колени. -- Тагири, я должен был показать вам все это, ибо мы опасались, что вы решите прекратить работу над проектом "Колумб". -- Я уже прекратила. То есть, решила прекратить, -- сказала она. Я посоветовался с другими членами группы. Они сказали, что вам это нужно показать. Хотя мы знали, что для вас это будет не просто зрелище потрескавшейся от засухи земли или статистика, или что-то далекое, не опасное и находящееся под контролем. Вы увидите за этим, как была потеряна каждая жизнь, разбита каждая надежда. Вы услышите голоса родившихся сегодня детей, услышите, как, подрастая, они будут проклинать своих родителей за их жестокость, за то, что они их не убили еще во чреве матери. Я прошу прощения за ту боль, которую вам причинил. Но вы должны были понять, что, если Колумб действительно служит поворотным пунктом истории и если, остановив его, мы откроем дорогу созданию нового будущего для человечества, тогда мы обязаны сделать это. Тагири медленно кивнула. Но затем, стерев слезы с лица и повернувшись к Манджаму, она с вызовом сказала: -- Но только не тайно. Манджам чуть улыбнулся. -- Да, кое-кто из наших предупреждал, что вы поставите такое условие. -- Люди должны дать согласие на то, что мы отправим кого-то в прошлое, чтобы уничтожить наш мир. Они должны согласиться. -- Тогда нам придется подождать некоторое время, прежде чем сказать им это, -- произнес Манджам. -- Потому что, если мы спросим их сегодня, они ответят отказом. -- Когда? -- спросила Дико. -- Вы узнаете когда, -- ответил Манджам. -- Когда начнется массовый голод. --А что если я буду слишком стар для такого путешествия? -- спросил Кемаль. -- Тогда мы пошлем кого-то другого, -- ответил Хасан. -- А что если я тоже буду слишком старой? -- спросила Дико. -- Вы-то не будете, -- ответил Манджам. -- Поэтому готовьтесь. И когда катастрофа надвинется на нас, и люди увидят, что их дети голодают, что многие умирают, вот тогда они согласятся на то, что вы намерены сделать. Потому что тогда у них, наконец, появится перспектива. -- Какая перспектива? -- спросил Кемаль. -- Во-первых, мы будем пытаться сохранить самих себя, -- сказал Манджам, -- пока не убедимся, что не в силах сделать это. Затем попытаемся сохранить детей, пока не убедимся в невозможности этого. Затем будем пытаться сохранить наш род, потом нашу деревню или племя, а когда убедимся, что не можем сохранить даже их, тогда будем искать пути, чтобы сохранить нашу память. И если мы не сможем сделать этого, то что же останется от нас? И, в конце концов, остается перспектива сделать благое дело для человечества в целом. -- Либо прийти в полное отчаяние, -- сказала Тагири. -- Ну что ж, это еще один вариант, -- сказал Манджам. -- Но я не думаю, чтобы кто-то из присутствующих сделал такой выбор. И когда мы предложим этот шанс людям, которые видят, как мир рушится вокруг них, я думаю, они согласятся и дадут вам сделать эту попытку. -- Если они не согласятся, тогда мы не сделаем этого, -- упрямо сказала Тагири. Дико молчала, но она тоже понимала, что право выбора уже не принадлежит только ее матери. Почему это одно поколение людей имеет право запретить использовать один-единственный шанс для спасения будущего человечества? Но это не имеет значения. Как сказал Манджам, люди согласятся, когда увидят, как смерть и ужас смотрят им в лицо. И, наконец, о чем молили старик и старуха на острове Гаити? Не об избавлении, нет. В своем отчаянии они просили быстрой и легкой смерти. Уж это-то проект "Колумб", наверняка, сможет им обеспечить. Кристофоро откинулся на спинку и предоставил отцу Перему и отцу Антонио продолжить их разбор послания из дворца. Он встрепенулся, лишь когда отец Перес сказал ему: -- Конечно, это от королевы. Неужели вы думаете, что после стольких лет она позволит направить вам послание, не одобрив предварительно его содержания? В послании говорится о возможности повторного рассмотрения вопроса в "более удобное время". Такие вещи попусту не говорят. У монархов нет времени, чтобы позволять людям надоедать им с вопросами, уже решенными. А она прямо-таки приглашает вас надоедать ей. Следовательно, вопрос не решен окончательно. Вопрос не решен. А ему уже почти хотелось, чтобы с этим было покончено. А ему уже почти хотелось, чтобы Бог выбрал кого-нибудь другого. Затем он отбросил от себя эту мысль и рассеянно слушал, как монахи-францисканцы обсуждают возможности. Теперь уже не имеет значения, какие доводы в споре были использованы. Единственный довод, который действительно много значил для Кристофоро, было явление ему Бога-Отца, Христа и Голубя Святого Духа, когда он лежал на берегу и они приказали ему плыть на запад. А. все остальные доводы, конечно, они справедливы, иначе Бог не послал бы его на запад. Но для Кристофоро это уже не имело никакого значения. Он был преисполнен решимости отправиться на запад ради... да, ради Господа. А почему ради Господа? Почему Христос стал столь важным в его жизни? Другие люди, даже церковники, не калечат себе жизнь так, как он. Они руководствуются личными интересами. Они сделали карьеру, продумали свое будущее. И, сколь ни странно, кажется, что Бог куда благосклоннее к тем, кто меньше любит его или, по крайней мере, любит меньше, чем Кристофоро. А почему я так предан ему? Глаза его были устремлены поверх стола на стену, но он не видел висевшее там распятие. Вместо этого на него опять нахлынули воспоминания. О матери, съежившейся позади стола и шепчущей ему что-то, в то время как вдали раздаются чьи-то крики. Что означало это воспоминание? Почему оно всплыло в памяти именно сейчас? У меня была мать -- у бедняжки Диего ее нет. Да, по правде говоря, и отца тоже. Он пишет мне, что ему надоело жить в Ла Робида. Но что я могу сделать? Если моя миссия завершится успехом, тогда он станет богатым. Он будет сыном великого человека, а потому и сам станет великим. А если я потерплю неудачу, лучше бы ему быть хорошо образованным, а самые хорошие учителя -- братья-францисканцы, как, например, эти священники. Ничто из того, что он увидит или услышит, если будет жить со мной в Саламанке или где-то еще, куда я могу поехать в погоне за королями и королевами, не подготовит его к той жизни, которая ему, вероятно, уготована. Постепенно Кристофоро начало клонить ко сну и он увидел стоявшую под распятием девушку-негритянку в ярком наряде, внимательно за ним наблюдавшую. Он понимал, что в действительности ее там нет, потому что он все еще видел распятие позади нее на стене. Она, должно быть, очень высокая, потому что распятие висит довольно высоко. Почему это мне снятся чернокожие женщины, подумал Кристофоро. Но только мне не может ничего сниться, потому что я не сплю. Я слышу, как отец Перес и отец Антонио спорят о чем-то. О том, что отец Перес сам пойдет к королеве. Ну что ж, это мысль. Почему эта девушка следит за мной? Может, это видение, лениво подумал он. Не такое четкое, как тогда на берегу, и это, конечно, не Бог. Может ли видение чернокожей женщины исходить от сатаны? Может, я вижу сатанинское отродье? Нет, не может быть, ведь за ее головой виднеется распятие. Эта женщина похожа на стекло, черное стекло. Я вижу сквозь нее. Распятие у нее в голове. Не означает ли это, что она мечтает снова распять Христа? Или она постоянно думает о сыне Богоматери? Я плохо разбираюсь в видениях и снах, мне не хватает в них ясности, определенности. Поэтому, Господи, если ты посылаешь мне это и хочешь мне этим что-то сказать, то я не совсем понимаю смысл, тебе придется разъяснить мне смысл происходящего. Как бы в ответ чернокожая девушка растаяла, и Кристофоро почувствовал, что в углу комнаты появился еще кто-то. Сквозь него ничего не видно, он вполне телесный и реальный. Какой-то молодой человек, высокий и красивый, но с неуверенным, вопрошающим взглядом. Он похож на Фелипу. Так похож! Как будто она живет в нем, постоянным укором для Кристофоро, постоянной мольбой. Я любил тебя, Фе-липа. Но Христа я любил больше. Но ведь это же не грех, правда? Поговори со мной, Диего. Произнеси мое имя. Потребуй от меня то, что принадлежит тебе по праву: внимание, уважение. Не стой в стороне в смиренном ожидании, надеясь на крохи с моего стола. Разве ты не знаешь, что сыновья должны быть сильнее своих отцов, иначе мир погибнет? Он не сказал ничего. Он ничего не сказал. Не все мужчины должны быть сильными, думал Кристофоро. Достаточно, если некоторые -- просто добрые. Для того чтобы любить сына, мне достаточно, чтобы он был добрым. У меня хватит силы для нас обоих. У меня достаточно сил, чтобы ты выстоял. -- Диего, мой милый сын, -- сказал Кристофоро. Теперь мальчик заговорил: -- Я слышал голоса. -- Я не хотел будить тебя, -- сказал Кристофоро. -- А я подумал, что это еще один сон. -- Он часто видит вас во сне, -- прошептал отец Перес. -- Ты тоже мне снишься, сынок, -- сказал Кристофоро. -- А я тебе снюсь? Диего кивнул, не отрывая глаз от отца. -- Тебе не кажется, что это Святой Дух посылает нам эти сны, для того чтобы мы не забывали о той огромной любви, которую мы испытываем друг к другу? Он опять кивнул. Затем пошел к отцу, сначала неуверенно, но, когда Кристофоро поднялся и протянул к нему руки, движения мальчика стали более раскованными. И когда они обнялись, Кристофоро был поражен, увидев, как подрос мальчик, какие длинные у него руки, какая сила чувствуется в них. Он долго-долго не отпускал его. -- Мне сказали, ты умеешь хорошо чертить, Диего. -- Умею, -- ответил тот. -- Покажи мне что-нибудь. Пока они шли к комнате Диего, Кристофоро разговаривал с ним. -- Я и сам снова стал заниматься черчением. Пару лет назад Кинтанилья урезал деньги, которые отпускают мне на жизнь, но я обманул его надежды и не покинул двор. Я чертил карты на продажу. Ты когда-нибудь чертил карты? -- Дядя Бартоломео навещал меня и научил этому искусству. Я вычертил план всего монастыря вместе с мышиными норами. Они не переставая смеялись, поднимаясь по лестнице. -- Мы все ждем и ждем, -- сказала Дико. становимся моложе. И не становимся моложе. -- Зато Кемаль становится, -- сказал Хунакпу. -- Он постоянно тренируется, забросил даже все свои остальные занятия. -- Он должен быть достаточно сильным, чтобы подплыть под корабли и установить там заряды, -- сказала Дико. -- Мне каж