, придерживаясь за спинку лавки. Он опустил голову. Он, возможно, и молился бы, только в Pai Nosso [Отче наш (порт.)] не было ничего такого, что могло бы преодолеть страх. Хлеб наш насущный дай нам днесь? Отпусти наши прегрешения? Да приидет царствие твое, яко в небе, так и на земле? Было бы здорово. Царство Божие, где бы лев мог жить рядом с агнцем. И тогда-то в голову ему пришел образ видений святого Стефана: Христос, сидящий одесную Бога Отца. Только вот слева был кто-то другой. Царица Небесная. Не Святая Дева, а королева улья, с белой слизью, дрожащей на конце суженного яйцеклада. Миро стиснул пальцы на деревянной опоре лавки. Боже, убери от меня это видение. Не приближайся, Враг Рода Людского. Кто-то подошел и тоже опустился на колени. Миро не смел открыть глаз. Вместо этого он прислушивался, не выдаст ли какой-нибудь звучок то, что его сосед - это просто человек. Только вот шелест материи одинаково легко мог быть и шелестом надкрылий, трущихся о панцирь яйцеклада. Необходимо было отбросить этот образ. И Миро поднял веки, краем глаза увидав, что его товарищ стоит на коленях. Тонкость руки и цвет рукава указывали, что это женщина. - Ведь ты же не можешь все время прятаться от меня, - шепнула она. Голос был неподходящим, слишком гортанным. Голос, который сотни тысяч раз обращался к Миро с того дня, когда он слыхал его в последний раз. Голос, поющий колыбельные младенцам, стонал в любовном наслаждении, кричал детям, чтобы те побыстрее шли домой... домой. Голос, который когда-то давно, когда Миро еще был молод, говорил о любви, что переживет вечность. - Миро, если бы я сама могла понести твой крест, я бы сделала это. Мой крест? Неужто я повсюду таскал за собой именно крест - тяжелый и неуклюжий, прижимающий к земле? А я-то думал, что это мое тело. - Даже и не знаю, что тебе сказать, Миро. Я страдала... очень долго. Иногда мне кажется, что я и до сих пор страдаю. Потерять тебя... то есть, наши надежды на будущее... так было гораздо лучше. Я поняла. Но вот потерять тебя как своего приятеля, брата - вот это было самым трудным. Я была такой одинокой... Даже и не знаю, смогу ли когда-нибудь забыть. Потерять тебя как сестру было самым легким. Еще одна сестра мне была не нужна. - Ты разбиваешь мое сердце, Миро. Ведь ты такой молодой. Совершенно не изменился... Для меня это самое тяжелое. За эти тридцать лет ты не изменился. Миро не мог выносить всего этого в молчании. Он не поднял головы, зато повысил голос. - Неужели не изменился? - ответил он ей слишком уж громко, как для самой середины мессы. После этого он поднялся, замечая, что люди оглядываются на него. - Неужели не изменился? - Голос его был хриплым, трудно разборчивым. И он сам не старался сделать его более понятным. Пошатываясь, Миро вышел в центр нефа и наконец-то повернулся к женщине. - Неужели ты меня запомнила таким? Она глядела на него в испуге. Чего она боялась? Того, как Миро разговаривал, его паралитических движений? А может она попросту была разочарована тем, что встреча не превратилась в трагично-романтическую сцену, которую представляла себе в течение всех этих трех десятков лет? Ее лицо даже не было старым, только оно не было и лицом Оуанды. Средний возраст, погрубевшие черты, морщинки под глазами... Сколько ей было лет? Пятьдесят? Почти что. Так чего же хочет от него эта пятидесятилетняя женщина? - Я даже не знаю тебя, - заявил он. А после этого, шатаясь, он добрался до дверей и вышел в утренний солнечный блеск. Через какое-то время он присел в тени дерева. Кто это мог быть? Человек или Корнерой? Миро попытался вспомнить - ведь он уехал отсюда всего лишь несколько недель назад. Но тогда Человек был всего лишь побегом, а теперь оба дерева казались одинаковыми. У Миро не было уверенности: выше или ниже Корнероя убили Человека. Впрочем, неважно - Миро ничего не мог сказать деревьям. Да и они ему тоже. А кроме того, Миро так и не научился языку деревьев. Никто даже и не знал, действительно ли это колочение палками по стволу по-настоящему является языком, пока Миро уже не стало поздно учиться. Вот Эндер научиться мог, и Оуанда тоже и, наверняка, еще с полдюжины людей, вот только Миро это освоить уже никогда не удастся, поскольку его руки никоим образом не могли схватить палок и выбивать ритм. Еще одна система общения сделалась для него совершенно бесполезной. - Que dia chato, meu filho. Вот голос, который никогда не изменится. Даже сам тон навсегда остался неизменным: "Какой паршивый день, сын мой". Набожный и одновременно издевательский - насмехающийся над самим собой. - Привет, Квимо. - Боюсь, что отец Эстеваньо. - На Квимо было полное облачение священника, стула и все остальное. Он поправил все свои регалии и уселся на траве рядом с Миро. - А ты прекрасно выглядишь в этой роли, - сообщил Миро. Квимо заматерел. Ребенком он был любителем подколоть, но и весьма набожным. Жизнь в реальном мире, а не в теологических эмпиреях, прибавила ему морщин. Но в результате образовалось лицо, в котором было сочувствие. И еще - сила. - Мне очень жаль, что я устроил эту сцену во время мессы. - Устроил? - удивился Квимо. - Меня там не было. Впрочем, я был на мессе, только не в соборе. - Причастие для раменов? - Для чад божьих. У Церкви уже имелся словарь, которым можно определять инопланетян. Нам не пришлось ожидать Демосфена. - Нечего хвалиться, Квимо. Ведь не ты придумал эти термины. - Не будем ссориться. - И не будем вмешиваться в медитации других людей. - Благородное желание. Вот только для отдыха ты избрал тень моего приятеля, с которым мне следует поговорить. Мне показалось, что гораздо вежливей будет поговорить с тобой, пока я не начал обрабатывать Корнероя дубинками. - Так это Корнерой? - Поздоровайся. Мне известно, что он не мог дождаться твоего возвращения. - Я его не знал. - Зато он знает о тебе все. Ты, Миро, видно и не понимаешь, каким героем являешься среди pequeninos. Они знают, что ты для них сделал, и чего это тебе стоило. - А знают ли о том, чего это будет стоить всем нам? - В конце концов, все мы предстанем пред божьим судом. Если целая планета душ попадет на него одновременно, то единственной проблемой будет такая, чтобы никто не отправился на него некрещеным. - Выходит, это тебя не касается? - Понятное дело, что касается. Скажем так, я умею поглядеть на это со стороны, с которой ни жизнь, ни смерть не являются столь важными как то, какой вид смерти и какой вид жизни даны нам. - Ты и вправду веришь во все это, - утвердительно заявил Миро. - Все зависит от того, что ты понимаешь под определением "все это", - ответил Квимо. - Но, вообще-то, да, верю. - Понятно. В Бога живого, Христово воскрешение, в чудеса, видения, крещение, преображение... - Да. - В чудеса. Излечения. - Да. - Как у часовни дедушки с бабушкой. - Там было отмечено множество излечений. - Ты веришь в них? - Миро, я и сам не знаю. Некоторые из них могли быть всего лишь истерией. Какие-то - эффектом плацебо. Какие-то из считающихся чудесными могли быть результатом ремиссий или же естественного отступления болезни. - Но какая-то часть была истинной. - Могла быть. - Ты веришь, что чудеса возможны? - Верю. - Но не думаешь, чтобы какое-то из них случилось на самом деле. - Миро, я верю, что чудеса случаются. Только не знаю, правильно ли люди замечают, какие события являются чудесами, а какие - нет. Нет никаких сомнений, что многие из чудес, которыми таковыми считаются, на самом деле ничего чудесного в себе не несли. Вполне вероятно, что существовали и такие чудеса, которых, когда они произошли, никто не распознал. - А что со мной, Квимо? - Что с тобой? - Почему со мной не произойдет чуда? Квимо склонил голову и дернул травинку. Еще в детстве у него была такая привычка, когда он желал избежать ответа на трудный вопрос. Именно так он реагировал, когда их "отец", Марсао, впадал в пьяное бешенство. - Ну почему, Квимо? Неужто чудеса только для других? - Элементом чуда является то, что никто точно не знает, почему чудо случается. - Ну и лиса же ты, Квимо. Тот покраснел. - Хочешь знать, почему с тобой не случилось чудесного излечения? Потому что, Миро, в тебе не хватает веры. - А как же с тем человеком, который сказал: "Да, Господи, верую. Прости мне неверие мое". - А разве ты тот самый человек? Ты хотя бы просил оздоровления? - Сейчас прошу, - шепнул Миро. И непрошеные слезы встали в его глазах. - Боже, - опять прошептал он. - Мне так стыдно. - Чего ты стыдишься? - спросил Квимо. - Что просишь у Бога помощи? Что плачешь перед собственным братом? Своих грехов? Своих сомнений? Миро отрицательно покачал головой. Он сам не знал. Эти вопросы были для него слишком трудными. И внезапно он понял, что знает на них ответ. Он протянул руки перед собой. - Вот этого тела, - заявил он. Квимо схватил его за плечи, подтянул к себе, сдвигая свои пальцы по рукам Миро, чтобы в конце взять его за запястья. - Он сказал: вот тело мое, которое вам даю. Так как ты отдал свое тело ради pequeninos. Ради наших братьев. - Все так, Квимо. Только ведь он получил свое тело обратно, правда? - Ведь он еще и умер. - Но буду ли я излечен подобным образом? Мне следует найти подходящий способ умереть? - Не будь дураком, - буркнул Квимо. - Христос не покончил с собой. Это была измена Иуды. Миро взорвался. - Все эти люди, излеченные от простуды, у которых чудесным образом прошла мигрень... Ты хочешь убедить меня, будто они заслужили от Господа больше, чем я? - Это вовсе может и не основываться на том, чего ты заслуживаешь. Вполне возможно, что на том, чего тебе нужно. Миро бросился вперед, схватился своими наполовину парализованными пальцами за сутану Квимо. - Мне нужно свое тело! - Возможно, - согласился тот. - Что значит "возможно, ты, зазнавшийся осел? - Это значит, - ласково отвечал Квимо, - что, хотя ты наверняка и желаешь получить свое тело, вполне возможно, что Бог, в неизмеримой мудрости своей знает, что для того, чтобы сделаться наилучшим из людей, каким можешь стать, какое-то время ты должен прожить как калека. - И какое же время? - спросил Миро. - Наверняка не больше, чем оставшийся период жизни. Миро только гневно фыркнул и отпустил сутану. - Более - менее, - прибавил Квимо. - Я так надеюсь. - Надеешься... - презрительно повторил Миро. - Это одна из величайших добродетелей, наряду с верой и любовью. Ты обязан ее испробовать. - Я видел Оуанду. - С самого твоего возвращения она пыталась с тобой поговорить. - Она старая и жирная. У нее кагал малышни; она прожила тридцать лет, и все это время какой-то мужик пахал ее во все дырки. Я бы предпочел посетить ее могилу! - Какое великодушие! - Ты же понимаешь, что я хочу сказать! Это была отличная идея, покинуть Лузитанию. Вот только тридцати лет не хватило. - Ты предпочел бы возвратиться в мир, в котором тебя никто не знает. - Здесь меня тоже никто не знает. - Может и нет. Но мы любим тебя, Миро. - Вы любите того, каким я был. - Ты тот же самый человек. Просто у тебя другое тело. Миро с трудом поднялся, опираясь о Корнероя. - Ладно, разговаривай со своим деревянным дружком, Квимо. Тебе нечего сказать мне такого, чего я желал бы выслушать. - Тебе так только кажется. - А знаешь, Квимо, кто еще хуже дурака? - Конечно. Враждебно настроенный, озлобленный, оскорбленный, достойный жалости, но прежде всего - бесполезный дурак, который слишком высоко оценивает собственные страдания. Вот этого Миро уже снести не мог. Он бешено взвизгнул и бросился на Квимо, валя того на землю. Понятное дело, он и сам тут же потерял равновесие и упал на брата, а потом еще и запутался в его одежде. Но это даже ничего; Миро и не собирался подниматься, скорее всего, он хотел доставить Квимо хоть немного боли, как будто бы это могло уменьшить его собственную. Буквально после пары ударов он оставил драку и, рыдая, положил голову на груди брата. Он сразу же почувствовал, как его обнимают сильные руки, он услыхал тихий голос, читающий молитву. - Pai Nosso, que estos no ceu [Отче наш, иже еси... (порт.)]. - Но в этом месте слова сменялись новыми, а значит - истинными. - O teu filho est( com dor, o meu itmao precisa a resurrei(ao da alma, ele merece o refresco da esperanea. Слыша, как Квимо прославляет его страдания, его скандальные требования, Миро вновь устыдился. Ну почему он представил, будто заслуживает новой надежды? Как он осмелился требовать, чтобы Квимо вымаливал чудо для него... о том, чтобы тело его снова было здоровым? Он знал, что это нечестно, испытывать веру Квимо ради такого как он сам злого недоверка. Но молитва не прерывалась. - Ele deu tudo aos pequeninos, fazemos a ti. Миро хотелось прервать брата. Если он отдал его для свинксов, то сделал это ради них, а не ради себя. Но слова Квимо успокоили его. - Ты сам сказал, Спаситель, что все, сделанное нами ради братьев наших наименьших, тебе будет сделано. Совершенно так, как будто Квимо требовал, чтобы Бог сдержал свою часть договора. Видно, и вправду необычные связи должны были существовать у него с Богом, раз имел право напоминать о счетах. - Ele neo e como Je, perfeito na coraeeo. Нет, я вовсе не так совершенен, как Иов. Но так же, как и он, я утратил все. Другой мужчина дал детей женщине, которая стала бы моей женой. Другим достались все мои достижения. У Иова были язвы и струпья, а у меня этот частичный паралич. Поменялся бы он со мною? - Restabele(e ele como restabeleceste Je. Em nome do Pai, e do Filho, e do Espirito Santo. Amem. Верни его к себе, как вернул ты Иова. Миро почувствовал, что объятия Квимо освобождают его. Он поднялся, как будто это они, а не сила гравитации, прижимали его к груди брата. На скуле у Квимо темнел синяк. Губа кровоточила. - Я тебя поранил, - сказал Миро. - Прости. - Ну конечно, - согласился Квимо. - Ты ранил меня, я ранил тебя. Здесь это популярное развлечение. Помоги мне подняться. На мгновение, на одно ничтожное, преходящее мгновение, Миро позабыл, что он калека, что сам с трудом сохраняет равновесие. И пока оно длилось, он начал протягивать руку. Но тут же пошатнулся и обо всем вспомнил. - Не могу, - вздохнул он. - Хватит стонать над своим недостатком и подай мне руку. Миро расставил ноги пошире и склонился над братом - своим младшим братом, который теперь был старше почти что на три десятка лет, а еще на более - мудростью и сочувствием. Он протянул руку. Квимо подхватило ее и с помощью Миро поднялся с земли. Это было весьма трудное предприятие, потребовавшее массу сил; у Миро их не хватало, а Квимо вовсе и не притворялся: он и вправду опирался на брата. Наконец они встали лицом к лицу, плечом к плечу, все еще сжимая руки друг друга. - Ты отличный священник, - заявил Миро. - Наверняка, - ответил на это Квимо. - А если мне когда-нибудь понадобится спарринг-партнер, я обязательно позову тебя. - А Бог ответит на твою молитву? - Обязательно. Бог отвечает на все молитвы. Миро практически сразу понял, что Квимо имеет в виду. - Мне важно знать, скажет ли он: да. - Как же. Как раз в этом-то я и не уверен. Если так случится, обязательно сообщи мне. Квимо, спотыкаясь, направился к дереву. Он наклонился и поднял с земли две говорящие палки. - О чем ты хочешь говорить с Корнероем? - Он прислал мне известие, что мне следует с ним поговорить. В одном из лесов, довольно-таки далеко отсюда, родилась ересь. - Что, ты приводишь их к Богу, а они потом сходят с ума? - Не совсем так. В тех краях я никогда не провозглашал слова божьего. Отцовские деревья общаются друг с другом, так что христианские идеи уже проникли в самые дальние уголки нашего мира. И, как обычно это бывает, ересь ширится быстрее истины. Корнерой же мучается угрызениями совести, поскольку именно эта ересь опирается на некоторых из его размышлений. - Я понимаю, что для тебя это очень важное дело. Квимо скорчил мину. - Не только для меня. - Извини. Я имел в виду Церковь. Верующих. - Дело в том, Миро, что это не чисто теологическая проблема. Наши поросята создали весьма интересную ересь. Когда-то, очень давно, Корнерой предложил, что как Христос пришел к людям, так и Дух Святой однажды может прийти и к свинксам. Это очень серьезная интерпретационная ошибка догмата Святой Троицы, но данный конкретный лес отнесся к делу очень серьезно. - Пока что все это выглядит чисто теологической проблемой. - Я и сам так считал, до тех пор, пока Корнерой не сообщил мне подробностей. Видишь ли, они уверены, что вирус десколады является воплощением Святого Духа. В этом есть своя, хотя и коварная, логика. Дух Святой всегда пребывал повсюду, во всех божьих творениях. Поэтому будет осмысленным предположение, что его воплощением является десколада, которая тоже проникает в любую частицу каждого живого организма. - Они поклоняются вирусу? - Ну да. В конце концов, ведь это же вы, ученые, открыли, что pequeninos были сотворены разумными существами благодаря вирусу десколады. То есть, вирус обладает творческой силой, следовательно - он имеет божественную природу. - Мне кажется, что существует столько же доказательств данной теории, сколько и того, что Иисус Христос был воплощением самого Господа. - Нет. Здесь все гораздо сложнее. Если бы дело заключалось только лишь в этом, я сам бы посчитал его проблемой только лишь Церкви. Сложной, трудной, но теологической, как ты сам ее определил. - Так в чем же дело? - Десколада - это второе крещение. Крещение огнем. Только pequeninos могут пережить это крещение, которое переносит их к третьей жизни. Они явно ближе к Богу, чем люди, которым третьей жизни не дано. - Мифология превосходства, - подтвердил Миро. - По-видимому, этого следовало ожидать. Большая часть обществ, борющаяся за сохранение в условиях неотвратимого натиска доминирующей культуры, творит мифы, позволяющие им верить, что они особый народ. Избранный. Возлюбленный богами. Цыгане, евреи... исторических прецедентов масса. - А вот что ты скажешь на это, Senhor Zenador: поскольку pequeninos были избраны Святым Духом, то миссия их - понести второе крещение всем народам, говорящим на всех языках. - Разнести десколаду? - По всем планетам. Нечто вроде переносного страшного суда. Они прибывают, десколада распространяется, адаптируется, убивает... и все отправляются на встречу со своим Творцом. - Боже нас упаси! - Только на это и рассчитываем. Миро сопоставил это с фактом, о котором узнал лишь вчера. - Квимо, жукеры строят корабль для свинксов. - Эндер мне рассказывал. А когда я спросил об этом у отца Светлого... - Это свинкс? - Один из сыновей Человека. Он ответил: "естественно", как будто об этом знали все. Возможно, что он так думал: если знают свинксы, то знают и все остальные. И он же предупредил меня, что группа еретиков хочет захватить корабль. - Зачем? - Понятное дело, чтобы направить его к населенному миру. Вместо того, чтобы поискать незаселенную планету, терраформировать ее и колонизировать. - Мне кажется, что нам бы следовало назвать это лузитоформированием. - Забавно, - только при этом Квимо даже не улыбнулся. - А ведь им это может и удаться. Теория о том, что pequeninos это высшая раса, довольно-таки популярна. В особенности - среди свинксов, не принявших христианство. Им совершенно не приходит в голову, что они говорят о ксеноциде. Об уничтожении человеческой расы. - Как же они смогли не заметить такую мелочь? - Поскольку еретики акцентируют факт, что Бог полюбил людей так сильно, что послал к ним своего единственного сына. Ты же помнишь Писание. - И кто уверует в него, тот уже не умрет. - Вот именно. Те, кто уверует, обретут вечную жизнь. По их мнению - третью жизнь. - То есть, те, кто умрет, должны быть неверными. - Не все pequeninos становятся в очередь, чтобы записаться в службу летучих ангелов уничтожения. Но все же, их столько, что этому пора положить конец. И не только ради добра Матери Церкви. - Ради Матери Земли. - Ты же сам видишь, Миро. Случается, что на таких, как я, миссионеров ложится ответственность за судьбы мира. Я обязан каким-то образом переубедить этих еретиков, доказать, что они заблуждаются, и склонить к тому, чтобы они приняли доктрину Церкви. - А зачем тебе сейчас разговаривать с Корнероем? - Чтобы получить ту информацию, которой свинксы с нами никогда не поделятся. - То есть? - Адреса. На Лузитании растут тысячи лесов pequeninos. Какой из них стал общиной еретиков? Ведь их космолет может уже давно улететь, пока я попаду туда наугад, идя от леса к лесу. - Ты хочешь отправиться один? - Как обычно. Я не могу брать с собой никого из малых братьев. В еще не окрещенных лесах имеется склонность к убийствам чужих свинксов. Это один из случаев, когда лучше быть раменом, чем утланнингом. - А мама знает, что ты хочешь ехать? - Миро, подумай. Я не боюсь Сатаны, но вот мама... - А Эндрю знает? - Конечно. Он настаивает, чтобы ехать со мной. Говорящий За Мертвых пользуется огромным престижем и надеется, что поможет мне. - Значит, ты не будешь один... - Ну конечно же, буду. С каких это пор человек, защищенный божьим доспехом, нуждается в помощи гуманиста? - Эндрю католик. - Да, он ходит на мессу, принимает причастие, регулярно исповедуется, но он до сих пор остается Говорящим За Мертвых, и не кажется, что он на самом деле верит в Бога. Нет, я отправлюсь сам. Миро поглядел на Квимо с растущим изумлением. - А ведь ты непробиваемый сукин сын. - Нет, непробиваемыми бывают только кузнецы да сварщики. У сукиных детей свои проблемы. Я всего лишь слуга Господа нашего и Церкви, и у меня имеется задание, которое следует исполнить. Но последние события указывают мне на то, что большая опасность мне грозит со стороны брата, чем пусть даже самого закоренелого еретика из pequeninos. После смерти Человека свинксы придерживались общепланетных обязательств: никто из них не поднял руки, чтобы нанести вред людскому созданию. Они, может, и еретики, но остаются pequeninos. Своих обязательств они не нарушат. - Прости, что я тебя ударил. - Для меня это было так, будто ты меня обнял, сын мой. - Хотелось бы мне, чтобы все так и было, отче Эстеваньо. - Значит так оно и было. Квимо повернулся к дереву и начал выбивать ритм. Почти сразу же звук начал менять свою высоту и тон, так как пустые пространства внутри ствола начали менять свою форму. Миро подождал еще несколько минут. Он вслушивался, хотя языка отцовских деревьев и не понимал. Корнерой высказывался единственным возможным образом. Когда-то он разговаривал обыкновенно, когда-то формировал слова с помощью губ, языка и зубов. Тело можно потерять по-разному. Миро пережил нечто такое, что обязательно должно было его убить. Он остался калекой. Но все же он мог передвигаться, пускай и неуклюже, все еще мог говорить, пускай и медленно. Он считал, будто страдает как Иов. А вот Корнерой и Человек, искалеченные гораздо сильнее, верили, что обрели вечную жизнь. - Паршивая ситуация, - отозвалась Джейн в ухе у Миро. Все так, беззвучно ответил он ей. - Отец Эстеваньо не должен ехать один. Когда-то свинксы были чертовски хорошими воинами. И они еще не забыли об этом. Расскажи об этом Эндеру. Лично я не имею здесь ни малейшей власти. - Храбрые слова, мой герой. Я поговорю с Эндером, а ты жди своего чуда. Миро тяжело вздохнул и направился вниз по склону, к воротам. 9. ПИНОККИО Я разговаривала с Эндером и его сестрой, Валентиной. Она историк. Объясни это. Она роется в книгах, чтобы найти рассказы о людях. Затем пишет рассказы о том, что ей удалось найти, и отдает это всем остальным людям. Но если эти рассказы уже существуют, зачем она пишет их с самого начала? Потому что они не всегда понятны. Она же помогает людям их понять. Раз люди, более приближенные к тем временам, их не понимали, как может случиться такое, что она, приходя значительно позже, их понимает? Я и сама спросила об этом. Валентина утверждает, что и сама не всегда понимает их лучше. Но давние пишущие понимали, что эти рассказы означали для людей их времени, она же сама понимает, что они означают для людей ее собственного времени. Выходит, рассказ меняется. Да. И все-таки они каждый раз считают его истинным воспоминанием? Валентина что-то объясняла мне о рассказах, которые правдивы, и о других, которые верны. Только я ничего из ее объяснений не поняла. А почему они с самого начала тщательно не запомнят свои рассказы? Тогда бы им не пришлось все время себя обманывать. Закрыв глаза, Цинь-цзяо сидела перед терминалом. Она размышляла. Вань-му расчесывала ей волосы; плавные, размеренные движения щетки, само дыхание девушки уже доставляли облегчение. Сейчас было время, когда Вань-му могла обращаться к Цинь-цзяо свободно, без опасений, что сможет помешать чему-то очень важному. Ну, а поскольку Вань-му была Вань-му, она использовала расчесывание на то, чтобы задавать вопросы. А было их множество. В первые дни все они касались голоса богов. Понятно, что Вань-му с облегчением узнала, что практически всякий раз достаточно проследить за одним слоем дерева, ведь она опасалась, что Цинь-цзяо каждый вечер приходится проходить весь пол. Но она продолжала задавать вопросы обо всем, что только имело связь с очищением. А почему бы тебе просто не проследить один слой сразу же утром, чтобы весь день уже не думать об этом? Почему бы вообще не закрыть пол ковром? Ей трудно было объяснить, что богов не обманешь такими простенькими штучками. А если бы в целом мире не было ни единого кусочка дерева? Разве тогда боги сожгли бы тебя как клочок бумаги? Или же с неба слетел бы дракон, чтобы похитить тебя? Цинь-цзяо не могла ответить на вопросы Вань-му. Она могла лишь повторять, что боги требуют от нее именно такого служения. Если бы не было древесины, то боги и не требовали бы прослеживания слоев. На что Вань-му заметила, что следовало бы издать приказ о запрете пользования деревянными полами, и тогда Цинь-цзяо перестала бы мучиться. Те, кто не слыхал голоса богов, не могли понять... Но сегодня вопросы Вань-му уже не имели ни малейшей связи с богами. Во всяком случае, поначалу. - Так что же, в конце концов, остановило Лузитанский Флот? - спросила девочка. Еще немного, и Цинь-цзяо, не раздумывая, ответила бы с улыбкой: если бы я знала, то смогла бы наконец-то спокойно вздохнуть. Но внезапно она осознала, что Вань-му даже и знать не может об исчезновении флота. - Откуда ты знаешь о Лузитанском Флоте? - Но ведь я же могу читать, правда? - ответила на это Вань-му, возможно даже с излишней гордостью. Хотя, а почему бы ей и не гордиться? Цинь-цзяо хвалила ее без всяких задних мыслей, поскольку девочка училась исключительно быстро и до многого могла додуматься вполне самостоятельно. Она была очень умной. Цинь-цзяо не удивилась бы, если бы Вань-му понимала гораздо больше, чем даже признавалась. - Я же вижу, что на твоем терминале, - продолжала Вань-му. - И всегда это как-то связано с Лузитанским Флотом. О нем ты разговаривала с отцом в первый же день моего здесь появления. Тогда я мало чего поняла, но теперь знаю, что имеется в виду. - В ее голосе вдруг прозвучало возмущение. - Хорошо было бы, если бы боги наплевали в лицо тому, кто выслал эти корабли. Эта резкость сама по себе была чем-то странным. Ну а то, что Вань-му выступала против Звездного Конгресса - в это вообще невозможно было поверить. - Ты знаешь, кто выслал эти корабли? - спросила Цинь-цзяо. - Конечно. Эгоистичные политики, которые пытаются уничтожать всякую надежду на независимость колониальных миров. Следовательно, Вань-му знала, что бунтует против власти. Цинь-цзяо сама с отвращением вспомнила те слова, что были сказаны ею много лет назад. Но услыхать их вновь, сказанные в собственном присутствии, собственной тайной наперсницей... это чудовищно. - Что ты можешь знать об этом? Это дела Конгресса, а ты тут рассуждаешь о независимости колоний и... Вань-му стояла на коленях, касаясь лбом пола. Цинь-цзяо сразу же устыдилась своей суровости. - Встань, Вань-му. - Ты сердишься на меня. - Я удивляюсь, что ты говоришь такие вещи. Вот и все. Кто это наговорил тебе подобной чуши? - Это все говорят, - ответила девочка. - Не все, - не согласилась Цинь-цзяо. - Отец никогда такого не говорил. С другой же стороны, Демосфен твердит об этом, не переставая. Цинь-цзяо вспомнила, что испытала, впервые прочитав эссе Демосфена... каким логичным, истинным и откровенным показалось оно ей тогда. Только впоследствии, когда отец объяснил ей, что Демосфен - это враг правителей, а значит и враг богов... Тогда до нее дошло, сколь гладки и обманчивы слова изменника, которые почти что убедили ее, будто Лузитанский Флот - это зло. Раз Демосфену не хватило малого, чтобы обмануть образованную, богослышащую девушку, то ничего удивительного, что сейчас услыхала его слова, повторяемые как истинные, от девочки из народа. - А кто такой Демосфен? - спросила Вань-му. - Предатель, который явно имеет больший успех, чем кто-либо мог подозревать. Понимает ли Звездный Конгресс, что идеи Демосфена повторяются людьми, которые ничего о нем не слыхали? Понимает ли кто-нибудь там, что это означает? Идеи Демосфена вошли в сознание простого народа. Ситуация стала более опасной, чем считала Цинь-цзяо. Отец мудрее; он наверняка уже знает об этом. - Ладно, не будем, - сказала Цинь-цзяо. - Расскажи-ка мне лучше о Лузитанском флоте. - Как же я могу, если ты сердишься. Цинь-цзяо терпеливо ждала. - Ну ладно, - согласилась, хотя и весьма осторожничая, Вань-му. - Отец говорит... и еще господин Ку-вей, это очень мудрый приятель отца, который сдавал экзамены на государственного служащего, и не хватило самой малости, чтобы сдал... - Так что же они говорят? - Очень нехорошо, что Конгресс выслал флот... причем, столь огромный... чтобы атаковать самую маленькую колонию. И всего лишь за то, что те отказались послать двух своих граждан на суд на другую планету. Они говорят, что вся правота на стороне Лузитании, поскольку высылка людей вопреки их воле с одной планеты на другую означает для них утрату семьи и друзей. Навсегда. Это все равно, что казнить их еще до суда. - А если они были виновны? - Об этом должен решать суд их собственного мира. Там люди их знают и могут справедливо оценить преступление. Конгресс не имеет права решать об этом издалека, раз ничего не знает, и еще меньше - понимает. - Вань-му склонила голову. - Так говорил господин Ку-вей. Цинь-цзяо скрыла отвращение, которое пробудили в ней изменнические слова Вань-му. Это очень важно - знать, что говорят простые люди. Даже если Цинь-цзяо была уверена в том, что боги рассердятся на нее за само выслушивание этих слов. - Так ты считаешь, что Лузитанский Флот нельзя было высылать? - Если они без серьезных причин смогли выслать флот против Лузитании, что их удержит от того, чтобы выслать флот против Дао? Ведь мы тоже колония, мы не входим в Сто Миров, мы не члены Звездного Конгресса. Что их может остановить, если они объявят Фей-цы изменником? Или заставить его лететь на какую-нибудь отдаленную планету, откуда он не возвратится даже через шестьдесят лет? Даже сама мысль об этом была отвратительна; Вань-му поступила нагло, включая отца в дискуссию. И не потому, что была всего лишь служащей. Наглой была сама мысль, будто Хань Фей-цы будет обвинен в каком-либо проступке. Цинь-цзяо на мгновение утратила контроль над собой и дала выход раздражению. - Звездный Конгресс никогда не поставил бы моего отца перед судом будто преступника! - воскликнула она. - Извини меня, Цинь-цзяо. Ведь ты только попросила меня повторить то, что говорил мой отец. - Так выходит, твой отец говорил о Хань Фей-цы? - Все в Жонь-лей знают, что Хань Фей-цы - это самый уважаемый житель Дао. Мы гордимся тем, что дом Рода Хань находится в нашем городе. Выходит, подумала Цинь-цзяо, ты прекрасно понимала, сколь велики твои амбиции, когда решила сделаться служащей у его дочери. - Я не хотела его оскорбить. И они тоже - нет. Но разве это неправда, что если бы Звездный Конгресс пожелал, то он мог бы приказать Дао, чтобы мы отослали твоего отца на другую планету, чтобы он там предстал перед судом? - Никогда бы... - Но ведь они могли бы? - не отступала Вань-му. - Дао - колония, - ответила Цинь-цзяо. - Закон разрешает это, но никогда... - Если они сделали это на Лузитании, то почему бы им не сделать этого и на Дао? - Потому что ксенологи на Лузитании были виновны в преступлении, которое... - Люди на Лузитании так не считали. Их правительство отказалось выслать ксенологов на суд. - И это самое ужасное. Как планетарное правительство посмело подумать, будто знает о чем-то лучше Звездного Конгресса? - Но ведь на Лузитании все знали, - заявила Вань-му так, как будто говорила о совершенно естественных вещах, известным всем и каждому. - Они знали этих людей, этих ксенологов. Если бы Звездный Конгресс вызвал Хань Фей-цы на другую планету, чтобы там судить его за преступление, о котором мы знаем, что он его не совершал... Неужто ты считаешь, что бы и мы не подняли бунт, вместо того, чтобы отдавать на расправу столь великого человека? А они бы тогда выслали флот против нас. - Звездный Конгресс - это источник всяческой справедливости в Ста Мирах, - решительно заявила Цинь-цзяо. Обсуждение пришло к концу. Только наглость Вань-му при этом не умолкла. - Но ведь Дао еще не входит в число Ста Миров, - сказала она. - Мы всего лишь колония. Они могут сделать с нами все, что только захотят, а это никак не справедливо. Под конец Вань-му даже дернула головой, как будто верила, что одержала победу. Цинь-цзяо же чуть не расхохоталась. Она и на самом деле рассмеялась бы, если бы не была такой рассерженной. Отчасти - потому что Вань-му столько раз перебивала ее и даже спорила, чего учителя пытались избегать. Тем не менее, это хорошо, что Вань-му такая смелая. Гнев Цинь-цзяо доказывал, что она слишком уж привыкла к незаслуженному почтению, оказываемому ее мыслям только лишь за то, что они исходили от богослышащей. Следовало бы даже поддержать Вань-му в том, чтобы она говорила с нею так почаще. Так что эта часть гнева Цинь-цзяо была несправедливой, и ее необходимо было подавить. Только вот гораздо более серьезным поводом для раздражения было то, как Вань-му высказывалась о Звездном Конгрессе. Как будто она совершенно не признавала Конгресс наивысшим органом власти над всем человечеством, как будто считала, что Дао важнее коллективной воли всех миров. Даже если бы случилось невозможное, и Хань Фей-цы пришлось бы предстать перед судом на планете, расположенной в сотне световых лет, он пошел бы на это без малейших колебаний. И он бы разъярился, если бы кто-нибудь на Дао попытался ему в этом воспрепятствовать. Бунт, как на Лузитании? О таком не могло бы быть и речи. При самой только мысли об этом Цинь-цзяо чувствовала себя грязной. Грязной. Нечистой. Из-за этих бунтарских мыслей она тут же начала всматриваться в слои на досках. - Цинь-цзяо! - воскликнула Вань-му, как только Цинь-цзяо опустилась на колени и склонилась над полом. - Скажи мне, пожалуйста, что боги не карают тебя за то, что ты слушаешь того, что я тут наговорила! - Они меня не карают, - ответила Цинь-цзяо. - Они очищают. - Но ведь это были даже и не мои слова, Цинь-цзяо. Это слова людей, которых здесь и нет с нами. - Это нечистые слова, кто бы их не высказал. Но ведь это же не справедливо, чтобы тебе приходилось очищаться за взгляды, которые ты даже не разделяешь. Еще хуже! Неужто Вань-му не остановится? - Обязана ли я выслушивать то, что даже сами боги несправедливы? - Ну конечно, если они наказывают тебя за слова других людей. Нет, эта девица ведет себя совершенно непристойно! - Неужто ты умнее богов? - Точно так же они могли бы наказывать тебя за то, что на тебя воздействует гравитация, или падает дождь! - Если они прикажут мне очиститься по этой причине, я сделаю это и назову справедливостью, - заявила Цинь-цзяо. - В таком случае, это слово не имеет никакого значения! - воскликнула Вань-му. - Когда ты его проговариваешь, то понимаешь "все, что решат боги". Но когда его высказываю я, то имею в виду лишь то, что людей наказывают за то, что они сделали специально; о том... - Я послушна тому, что боги посчитают справедливым. - Справедливость остается справедливостью, что бы боги об этом не думали. Цинь-цзяо хотелось вскочить и ударить свою тайную наперсницу. И она имела право: Вань-му доставляла ей такую боль, как будто только что ударила ее сама. Только у Цинь-цзяо не было привычки бить кого-то, кто не мог ей ответить. Кроме того, она отметила более интересную загадку. Ведь это же боги послали ей Вань-му - Цинь-цзяо была в этом уверена. Поэтому, вместо того, чтобы спорить непосредственно с Вань-му, ей следовало догадаться, что хотели передать ей боги, присылая к ней служанку, повторяющую столь недостойные, дерзкие слова. Боги сделали так, чтобы Вань-му сказала, что это несправедливо: карать всего лишь за то, что ты выслушиваешь лишенные уважения мнения. Возможно, такое утверждение является правдой. Но правдой является и то, что боги не могут быть несправедливыми. Значит, Вань-му нельзя наказывать за выслушивание мятежных замечаний других людей. Нет. Цинь-цзяо должна очиститься, поскольку где-то в глубине, в самой сердцевине своего сердца, она продолжает сомневаться в послании Звездного Конгресса; она продолжает верить в то, что они поступают несправедливо. Цинь-цзяо тут же поползла к ближайшей стенке и разыскала соответственный слой. Благодаря словам Вань-му, она открыла в себе самой тайный недостаток. Боги подвели ее еще на шаг ближе к познанию самых мрачных уголков ее "я", чтобы в один прекрасный день ее полностью заполнило сиянием. Чтобы подобным образом она заслужила имя, которое сейчас является только лишь насмешкой. Какая-то частица внутри меня до сих пор еще не верит в правоту Звездного Конгресса. О боги, ради моих предков, ради моего народа, ради моих повелителей и меня самой, в конце концов, очистите меня от сомнений и сделайте непогрешимой. Чтобы очиститься, хватило одной доски. Это хороший знак. Выходит, она узнала нечто важное. Когда Цинь-цзяо закончила, она увидала, что Вань-му молча следит за ней. Злость уже совершенно испарилась. Девушка была благодарна Вань-му, что та, будучи неосознанным орудием богов, помогла ей понять новую истину. Но Вань-му обязана была понять и то, что перешла определенную границу. - В этом доме все мы - лояльные слуги Звездного Конгресса, - заявила Цинь-цзяо. Она говорила ласково, с самым добрым выражением на лице, которое только сумела удержать. - И ты сама, если только желаешь быть верна этому дому, тоже от всего сердца служишь Конгрессу. Разве могла она объяснить Вань-му, с каким трудом ей самой довелось усвоить этот урок... с какими усилиями она до сих пор его воспринимала? Вань-му нужна была ей затем, чтобы ей стало легче, а не труднее. - Я не знала, святейшая, - ответила на это Вань-му. - И не догадывалась. Всегда я слыхала имя Хань Фей-цы, упоминаемое как имя наиблагороднейшего слуги Дао. И я считала, что и ты сама служишь Дао, а не Конгрессу. В противном случае, я бы никогда... - Никогда бы не пришла сюда работать? - Никогда бы не выразилась плохо о Конгрессе, - закончила Вань-му. - Я бы служила тебе, пускай даже пришлось бы жить в доме дракона. А может так оно и есть, подумала Цинь-цзяо. Возможно, бог, что приказывает мне очищаться, на самом деле это дракон, жаркий и холодный. Ужасный и прекрасный одновременно. -