нках плоскохвостых каннибалов Поло и их люди гребли на север по не занесенным на карты южным морям. Знали они только то, что берег Бенгалии в Большей Индии лежит где-то на севере, а из Бенгалии можно по суше добраться до Тибета. Но сколько бесконечных дней и ночей должны они грести на север, прежде чем доберутся до желанной цели? Великое облегчение все испытали, когда на небе вновь стали видны Полярная звезда, обе Медведицы и другие северные звезды и созвездия, обычно используемые при навигации. Празднуя первое появление недвижной световой точечки Полярной звезды, татарин Петр затянул песнь своих дьяволов: Разум беспределен как небо... с проплывающими по нему облаками... Разум широк как океан... с проносящимися по нему волнами... Разум велик как гора... с овевающим ее ветром... Разум светел как Полярная звезда... с кружащими вокруг нее небесами... - Слушай, а ты не знаешь пикантных любовных баллад - как все нормальные парни? - проворчал Маффео, вороша и без того всклокоченную бороду. Большую часть плавания праздником никак было не назвать. Скорее - скукой, голодом и жаждой. Со все нарастающим отчаянием люди подставляли свои кожаные шлемы под скудные приношения проходящих дождевых облаков - но питья никогда не хватало. Никогда. После каждого краткого дождичка мужчины выжимали всю влагу из затхлой одежды в пересохшие рты - кап... кап... кап... кап... Будто псы, лакали из лужиц, что собирались на грязных днищах грубых долбленок. Но питья все равно не хватало. Никогда. Как же они теперь жаждали увидеть радужных дождевых драконов! Как тосковали по муссонным ливням, что устраивают серебристый перезвон под мшистыми свесами крыш храмов Чамбы! Далеко отсюда - так далеко! Со все нарастающей алчностью люди забрасывали в море лески с наживкой из ярких клочков собственной одежды. Когда удавалось выловить незадачливую рыбину - большую ли, малую, - все в бешенстве на нее накидывались. Сначала высасывали глаза, потом пожирали сырое мясо и внутренности. И то и дело в грубых долбленках возникали перебранки по поводу того, на чей клочок попалась рыбина. Споры и драки не прекращались ни днем ни ночью. Люди рычали подобно диким зверям, посаженным в тесные клетки. И все это лишь усиливало общие тяготы и мучения. А порой улова не было дни напролет - когда лодки плыли над теми морскими глубинами, где рыба не водится. Тогда людям оставалось только безмолвное отчаяние. - Проклятый океан пуст, как головы петровских дьяволов, - проворчал Маффео. - А помнишь, братец Никколо, те роскошные пиры, что дож давал в своем мраморном пиршественном зале в Венеции? Сидели мы как-то раз рядом с торговцем зерном с Заморских Территорий. Он все бубнил себе под нос какую-то невнятицу - и вдруг выдал: "А вот в абиссинских краях навалом птицы, именуемой "страус". И птица эта, будьте уверены, запросто ест и переваривает железо". А ты, Никколо, еще так серьезно ему ответил: "Прекрасно! Тогда вам стоит только последовать их примеру - и никаких затруднений на этом пиру у вас не возникнет". Да, едоком ты был тогда привередливым - и считал, что никакая компания поваров, даже самых первоклассных, не может в равной мере удовлетворить стольких пирующих. Потом ты заметил: "Бульон из бычьих хвостов наверняка пропадет даром". Но мессир Заморские Территории с тобой не согласился и ответил: "Нет-нет, ни в коем случае. Ибо нас щедро вознаграждает наша богатая торговля пряностями. Когда столько разных пряностей, никакой бульон даром не пропадет". Тут ты, братец Никколо, просто закатил глаза... - И дядя Маффео, желая это продемонстрировать, сам закатил глаза. А потом, не услышав никакого отклика на умеренно забавный анекдот, вновь погрузился в унылое молчание. В конце концов они все-таки добрались до жаркого и влажного берега царства Бенгалии. Как раз к руслу полноводной реки Ганги, чьи мутные воды текут с Канченджанги и других священных гор, оставаясь священными, пока не достигнут нечестивых черных вод Индусского моря. С неизъяснимым облегчением путники с грубых долбленок сошли на землю (топкую и нетвердую - но все-таки землю). Даже суровые лица монголо-татарских стражников и озабоченные лица троих Поло и ученого Вана озарились радостными улыбками. Изобильное царство Бенгалии не подчинялось великому хану и было, по сути, союзником Бир-мяня. Поэтому Поло хотелось, воспользовавшись личиной купцов, поскорей его миновать. А раз коней они лишились, то им оставалось плыть по притоку Ганга к северу, в Тибет, на речном судне. В диком же Тибете они снова окажутся в пределах ханства. Там нужно будет найти родину загадочного рунного ковра - а та, в свою очередь, приведет их к месту вечного отдыха неприступной Спящей Красавицы. Краткие мгновения Поло даже потешили себя мыслью о том, чтобы ускользнуть на запад - к Венеции. Но на самом деле не было у них ни золота, чтобы зафрахтовать подходящий корабль, ни золотого пропуска для безопасного путешествия через западные ханства. А хоть Бенгалия и не подчинялась великому хану, лазутчики его действовали повсюду. Дорого обошлось бы им и задержание в обширном Персидском царстве, где правил Хубилаев племянник. К тому же, несмотря на все ворчание и ропот, Поло все-таки оставались верными слугами великого хана. Да и накопленное ими добро было спрятано в Ханбалыке. Спрятано надежно - но там, в Ханбалыке. На берегах Ганга, вдоль людных пристаней и душистых проулков, лежали целые лабиринты базаров и складов. До Марко доносился непрерывный шум торговли продуктами для местных жителей и прочими товарами - от драгоценных пряностей с южных островов до татуированных слонов и невероятного изобилия оскопленных рабов. Среди пропахших пряностями базаров высились прибрежные храмы из украшенного затейливой резьбой розового песчаника. Храмы эти охранялись мрачными идолами с объятыми пламенем черными черепами вместо голов. Оттуда каменные лестницы вели к припахивающим навозом священным берегам, где мутная речная вода лениво плескала на дымные погребальные костры. Жирные вороны и тощие псы тут же выискивали в пепле клочки обугленного мяса и обломки костей. Скрипучие напевы идолопоклонников мешались с хриплыми выкриками торговцев и ворон, да еще и беспрерывной болтовней обезьян, что кувыркались и прыгали по крышам храмов. Трубный глас слонов, рев буйволов, звонкие свистки витых раковин и вой недавно захваченных и оскопленных рабов - все это звучало жуткой какофонией в ушах у Марко. А на пристанях царила беспорядочная толкотня. Пилигримы, рабочие, торговцы, праздношатающиеся... Оборванные лодочники буквально роились вокруг Марко, предлагая еду и перевозку, товары и юных рабынь. За деньги там можно было купить решительно все. Потом к венецианцу приблизилась высокая фигура и вежливо заговорила на торговой латыни: - Уверен, вы найдете лодки моего хозяина крепкими и удобными для речного плавания. Взглянув на говорившего, Марко понял, что это ни мужчина, ни женщина. Или и то и другое. Мягкая женская кожа и плавные формы стройного скопца резко контрастировали с крупной и сильной мужской костью. Согласно бенгальским обычаям он, подобно женщине, носил просторные шелковые одеяния, ручные и ножные браслетки, подкрашивал веки черной сурьмой - но крепкая стать все же выдавала его мужское происхождение. - Ладно, показывай, - согласился Марко, и высокий скопец повел его вдоль пристани. - Наверное, вы торговцы пряностями из Европы? - осведомился скопец. - Я тоже пришел с запада - тогда еще юный и полноценный. - Да, мы из Европы, - кивнул Марко. - Хочу и тебя спросить. Уши подсказывают мне, что ты неплохо знаешь латынь... а глаза добавляют, что судьба обошлась с тобой довольно жестоко... - Увы, это правда, - с тяжким вздохом ответил скопец. - Зовут меня Ваган, а отец мой был торговец зерном из Большей Армении и приверженец Восточной церкви. В сезон жатвы Ваган-старший путешествовал по торговым путям, покупая и продавая пшеницу, - и неизменно возвращался к нашим родным виноградникам с хорошим барышом. Тут скопец устремил свои грустные глаза на запад - будто до сих пор видел там домашние виноградники под ярким армянским солнцем. Потом негромко продолжил: - Каждый год тогда походил на предыдущий, пока однажды летом отец не решил, что я уже высок и силен, как мужчина, и годен для купеческого ремесла. После жатвы я гордо попрощался с младшими братьями, сестрами и плачущей матушкой. Мой заплечный мешок она наполнила козьим сыром и маслинами, черным хлебом и сушеными фигами. Не забыла и фляжку нашего домашнего вина. Отец пожаловался, что его никогда так богато не снаряжали, и тогда матушка ответила: "А ты свои прощальные подарки получил ночью". Потом мы отправились в путь, и поначалу все казалось сплошным праздником - ведь отца отлично знали и любили на его обычных маршрутах. Все с готовностью предлагали торговцу зерном и его недавно возмужавшему сыну мясо и выпивку - а также и служанок. - Но праздник не затянулся, - с трепетом в голосе вставил Марко, думая о том, как же эта история похожа на его собственную - если не считать трагического финала. - Увы, да, - ответил скопец Ваган. - На подходе к отдаленной реке Оксус караван атаковала банда татарских изменников, жаждавшая нашего золота и зерна. Бедного моего отца убили, а моя злосчастная участь оказалась еще тяжелей, ибо меня оставили жить и обратили в раба. В кандалах доставив на невольничий рынок в Бенгалию, меня лишили мужеского достоинства и всех тех радостей, что я почти и не познал. Благодаря моей силе и высокому росту за меня дал хорошую цену капитан речного судна. Хозяин мой - добрый человек... так что здесь я и останусь. - Но ведь тебя, кажется, не стерегут; разве ты не подумывал о том, чтобы сбежать в христианские земли? - спросил Марко. - А где в жестокой Европе найти пристанище кастрату? - спросил в свою очередь скопец. - Чтобы петь где-нибудь в хоре, мой голос слишком груб. Здесь же такие, как я, не редкость, и относятся к нам даже с добротой. Ибо со временем мы набираемся послушания подобно упитанным меринам, благодарно берущим зерно с хозяйской руки. - Кратко познанные радости подчас больнее всего терять, - заметил Марко, с грустью вспоминая о Си-шэнь. - Кратко познанные радости забываются подобно смутным обрывкам снов, - пожал плечами Ваган. - Ну что ж, а теперь позвольте я покажу вам лодки. Лодки и впрямь оказались крепкими и удобными. Гребцы были упитанные и мускулистые, а капитан с тюрбаном на голове показался Марко настоящим знатоком речной навигации. Заключив сделку, Поло расплатились с капитаном раковинами каури. И отряд отправился вверх по течению священной реки Ганги и ее заросших джунглями северо-восточных притоков, - а мутные воды кружились и пенились, делаясь все быстрей и бурливей. Наконец Поло попрощались с печальным скопцом Ваганом, с его сослужившим им верную службу веселым хозяином и высадились на берег. Одно утомительное ли за другим люди плелись по ледяным горным тропам рубежей Тибета, не располагая никакими провожатыми, кроме неточных карт, изменчивых звезд и "проклятого" свитка великого хана. 28 Гуай: Выход. Радостное озеро подымается до небес. Сильный и стойкий муж идет под дождем в одиночку. - "Ищи Стоглавую Голову", - задумчиво процитировал Никколо свиток великого хана. - Интересно, кто это. Или что. Помнится, я читал... или слышал... а-а, неважно. В общем, давным-давно было такое стоглавое чудище. Геракл ему головы отхватывал - а они тут же опять вырастали. Н-да, вырастали. Они продолжали устало тащиться вверх по продуваемой злыми ветрами горной тропе, вдоль ряда низких сосенок. Наконец, дядя Маффео, придавая мысли брата причудливое продолжение, заметил, что гераклины отличаются превосходной шерстью. - Роскошная, плотная! А какие из нее капюшоны для подобной холодрыги! На ней даже влага от дыхания не намерзает! Этих гераклинов еще росомахами зовут. Так что, мы теперь ищем холм с сотней росомах? Да? Марко, в очередной раз подивившись поразительной логике своего дяди, тяжко вздохнул. А потом ответил, что, по его мнению, они ищут дверь с сотней замочных скважин. Или замочную скважину с сотней дверей. Или... Но тут ученый Ван Лин-гуань, порядком подуставший и в беседу не ввязывавшийся, вдруг произнес: - Ха! Все повернули головы и внимательно на него посмотрели. - А что, собственно, "ха"? - осведомился дядя Маффео, нервно подергивая седеющую бороду. - Притча о блаженном Ананде... - Блаженном что? Марко вежливо вмешался: - Это, дядя, один индусский мудрец. Жил еще до Господа нашего. Очень добродетельный язычник, и теперь он, несомненно, в чистилище, а ни в коем случае не в аду. - Про себя Марко добавил, что в чистилище, должно быть, куда приятнее, чем на этой продуваемой леденящим ветром горной тропе. Дядя Маффео кивнул. - Значит, добродетельный дохристианский язычник? Так? - Теперь он нашел точку отсчета. - Что, вроде Вергилия? Да? Помнится, я в свое время тоже штудировал Вергилия. "Arumque..." Да нет - что это я? "Anna virumque cano", или "О мужах, псах и оружии". Ха, Вергилий. - Тут дядя выдохся. Да и замечания на предмет Вергилия истощились. Больше он ничего не сказал. А ученый Ван вновь подобрал нить своего рассуждения. - По прошествии далее Будды Шакьямуни, о коем, безусловно, неверно будет сказать, что он умер от употребления в пищу свинины, был созван Великий монаший собор. И ученик Ананда туда пришел. Однако у дверей разные монахи остановили его со словами... - Тут ученый Ван откашлялся и очень похоже изобразил монотонную речь монаха: - "Собор сей запретен для тебя, о Ананда, по причине твоего прежнего неизменного пристрастия к женскому телу, каковое, о Ананда, несовместно с путем мудрости и познания!" И с этими словами они закрыли дверь перед самым его носом, заперли ее и убрали ключ. Тогда, произведя шум наподобие громового раската, блаженный Ананда все-таки вошел. Через замочную скважину. Какое-то время тишину нарушал только мерный стук шагов по ледяному гравию. А потом дядя Маффео от души расхохотался. - Понятно вам? - фыркнул он. - Вот он, ваш добродетельный язычник! Нет, вы поняли? Поняли? Женщины! Познание! Замочная скважина! Ха-ха-ха! Никколо тоже немного посмеялся. Ученый Ван позволил себе еле заметную улыбочку. Но Марко мало волновали дискуссии о добродетели Ананды. Он размышлял о том, куда их теперь несет - если вообще куда-то конкретно. - Мои дьяволы что-то мне напевают, молодой господин, - сообщил татарин Петр, пока они взбирались все выше в безжизненные горы. - И что же? - поинтересовался Марко. - Слишком тихо, - ответил Петр. - Не могу разобрать. - Ну так скажи своим проклятым чертям, чтобы пели погромче, - проворчал дядя Маффео. Отряд плелся все дальше. Вот уже кончились деревья, а низинные джунгли и лесистые склоны холмов у подножия остались внизу лишь отдаленным намеком. Путники взбирались по крутой и узкой тропке меж гладкими утесами и торчащими ввысь снежными пиками, где их предшественники возвели каменные пирамиды в честь своего успешного восхождения. В конце опасной тропы оказалось пустое и безжизненное плато с любопытными скальными нагромождениями, где в уши вонзались ледяные иголочки пыльного ветра. - Мои дьяволы поют про рыб... - заявил Петр. - В этой морозной пустоши нет никаких рыб! - рявкнул Никколо. - И быть не может. - Наверное, они поют о нежнейших сардинах Венеции, - со вздохом сказал Маффео. - О вкуснейших сардинах, поджаренных с чесноком на оливковом масле и поданных с бутылкой красного вина. Ох, так и чую их аромат... и запах каналов. А у этих проклятых гор никакого запаха! Если и попадается навозная лепешка - так и та суха, как пыль, и ничем не пахнет. - Мои дьяволы поют, чтобы мы искали рыбовидную скалу, - сообщил Петр. - Эту дьявольскую песню я уже слышал, когда мы спасались от смертоносных ворон, - стал размышлять Марко. - И тогда еще подумал, что тебя стоило назвать в честь святого Петра, рыболова. - Так что же нам теперь - искать стоглазую рыбу? Или сторыбью скалу? Слишком я стар для таких загадок, - принялся язвить Маффео. Но когда над ними вдруг нависла громадная рыбовидная скала, увенчанная россыпью мощных валунов, даже насмешливого дядю Маффео охватило крайнее изумление. Все тут же на эту загадочную скалу взобрались. Изумление еще возросло, когда путники увидели, что груда округлых валунов представляет собой вовсе не беспорядочную россыпь, а целую сеть неглубоких пещер, напоминающую гору черепов - или Стоглазую Голову из свитка великого хана. - Быть может, мы наконец напали на след... и она спит где-то неподалеку? - спросил Никколо, возбужденно перебирая свои старые хрустальные четки, словно то были самоцветы. Про себя он так и решил: четки розовых рубинов для "Аве Марий" и бриллиантов для "Отче нашей". А цена - столько лет избавления от чистилища, сколько установит его святейшество... Подойдя поближе к похожим на глаза пещерам, путники узрели нечто необычайное. Ибо стены пещер сплошь были покрыты бесчисленными резными изображениями гневных и безмятежных Будд, а также всевозможных демонов и идолов. Глаза и конечности изящно вытянуты; во множестве рук зажаты загадочные орудия и символы; спокойные и яростные лица размалеваны яркими красками. Поразительное и увлекательное зрелище - хотя и нечистое духовно. - Это древние пещеры для медитации, - объяснил ученый Ван. - Здесь монахи вырезали образы гневных и мирных сил в таких же клетках разума, а также культивировали внутреннее тепло, что греет без огня. - Мой разум может умиротворить только одно, - проворчал дядя Маффео. - Тепло того сердца, что под щитом с четырьмя скворцами на Палаццо ди Поло в Наисветлейшей Венеции. А потом, когда путники вошли в просторную, украшенную броской резьбой пещеру, изумление их перешло все границы. Ибо там, под изображением сидящего в позе лотоса и улыбающегося Будды, сидел в позе лотоса и улыбался странствующий катайский рыцарь, порой именуемый Хэ Янем. Хотя Поло и остальные члены отряда кутались в подбитые мехом халаты, Хэ Янь остался в той же тонкой хлопковой блузе, штанах до колен и пеньковых сандалиях, которые он носил и в жарких и влажных джунглях Чамбы. Должно быть, он как раз культивировал внутреннее тепло. Под руками у рыцаря лежала его верная ржавая алебарда. Увидев вошедших в пещеру людей, Хэ Янь, зевнув, изрек: - Ну, наконец-то... я уже и ждать устал. - Хэ Янь! Как ты здесь оказался? - воскликнул Марко. - Разве я не обещал встретиться с вами в Тибете? И разве порядочный рыцарь не держит своих обещаний? - Так ты шел один под муссонными ливнями? От самой Чамбы? - спросил Марко. - Ха! Такая прогулка изорвала бы в клочья мои жалкие сандалии. А денег на новые у меня нет. Нет, не шел я один под дождем. Я ехал на жирном белом муле. Правда, его бока порядком исхудали, пока дожидались тут вас, ленивцев, - ответил Хэ Янь. - Но как же ты раздобыл мула и еду, если у тебя не было денег? - поинтересовался Маффео. - Разве мои добрые господа не посланники великого хана? - с обиженной миной на скуластом лице спросил Хэ Янь. - Разве мои господа не носят при себе серебряную печать, способную обеспечить их конями и провизией на любой императорской почтовой станции? - Все это так, - отозвался Маффео, - но тебе-то как удалось раздобыть мула? Надеюсь, ты его не украл? - Не украл! - Рыцарь возбужденно хлопнул себя по колену. - Разве под силу обычному вору реквизировать и привести своим добрым господам в дикие горы Тибета целый табун коней - с запасом провизии в придачу? - Это ты о чем? - спросил Никколо, нервно перебирая четки. - Если благородные господа меня не понимают, пусть взглянут под этот рыбовидный холм с горой валунов, похожих на черепа... Все Поло и ученый Ван вышли из пещеры и посмотрели вниз. Там оказался целый табун ухоженных и славно навьюченных коней (а среди них - одного белого мула), что стояли на привязи в низенькой рощице у хилого ручейка. Седельные вьюки ломились от продуктов. Животные нетерпеливо ржали и били копытами. - Ну и как он, по-вашему, это проделал? - спросил Маффео. - По-моему, лучше не спрашивать, - ответил Марко. - Мудрец с благодарностью ест предложенный рис, - заметил ученый Ван. - И ему вовсе не обязательно знать, где этот рис вырос. Мудрая восточная поговорка расставила все по своим местам. 29 Сунь: Проникновение. Беспрестанные ветры дуют сверху и снизу. Травы никнут под легкими порывами. Поло со своим отрядом, а также рыцарь, порой именуемый Хэ Янем, разбили на ночь лагерь под стоглазыми валунами, что составляли собой пещеры Гневной и Мирной Памяти. Все радовались новым припасам из седельных вьюков чужих коней и надежде на передышку для своих усталых натертых ног. - Кони уже совсем застоялись... что же вас так задержало? - спросил Хэ Янь, потягивая рисовое вино, подогретое на хилом высокогорном костерке. - Наш корабль захватили песьеголовые пираты, - объяснил Марко. - Мы спаслись на гребных шлюпках, но затем к нам подплыл морской дракон и стал спрашивать, где тебя найти. Когда мы отказались открыть твое местонахождение, морской дракон направил нас на остров, где местные духи снов околдовали людей и где плоскохвостые каннибалы похитили Си-шэнь. - Си-шэнь? - переспросил рыцарь, сжимая алебарду. - Да. Она сопровождала нас под видом немого пажа Оливера, и... - Пока Марко и Оливер негромко рассказывали о печальной судьбе Си-шэнь, Хэ Янь все крепче и крепче сжимал алебарду, пока костяшки пальцев совсем не побелели в неверном свете потрескивающего костерка. - Так вы говорите, она нырнула в море, но тела ее не нашли? - спросил Хэ Янь. - И вы высадились на берег этого злосчастного острова только из привязанности ко мне? Сможет ли порядочный рыцарь спасти свою ничтожную репутацию, отплатив за подобное благодеяние? - Но ты же ничего не знал... и потом, ты уже и так слишком многое для нас сделал, - возразил Марко. - О Хэ Яне известно, что он пожелал умереть за господина, оказавшего ему почет, - напомнил странствующий рыцарь. От хилого костерка остались лишь тлеющие угли, разговор превратился в сплошные зевки - и усталые путники стали устраиваться ко сну. Марко свернулся калачиком, накрывшись плащом на меху. И вдруг, в каком-то промежуточном состоянии меж сном и явью, услышал явственное шуршание. Полуоткрыв глаза, Марко увидел смутную тень, очерченную скудным светом звезд и горячей золы. То была крупная фигура мужчины с алебардой, который как раз совал себе в рукав нечто вроде сложенного листка бумаги. По-прежнему оставаясь меж сном и явью, Марко видел, как скуластый мужчина приостановился; потом снова аккуратно достал из рукава белую бумажку - и развернул ее. Изогнутый листок начал расти - рос и рос, - пока не сделался размером с жирного белого мула. Тогда призрачная фигура с алебардой оседлала сияющее белизной животное. Не веря своим глазам, Марко крепко зажмурился. Когда же он снова открыл глаза, мужчина и мул уже исчезли. "Приснилось, - решил Марко. - Наверное, я все-таки спал". Пронизывающий горный ветер свистел у Марко в ушах - и крепкий сон никак не приходил. Но какие-то сновидные образы все же проплывали в голове. То и дело слышались негромкие слова кроткого скопца Вагана: "Кратко познанные радости забываются подобно смутным обрывкам снов..." Были то сновидения или полустертые воспоминания, что засоряли голову и мешали спокойно заснуть? Закутавшись в меховой плащ под пещерами Гневной и Мирной Памяти, надстроенными над рыбовидной скалой, Марко лежал - а ветры воспоминаний беспрестанно продували его сонный разум... "Марко!" Теперь его позвал женский голос. Но чей? И тут же он вспомнил. Как же он мог забыть? Ведь это его больная матушка зовет его домой, отрывая от шумных забав на пропахших рыбой набережных Словенского канала. Вот она стоит у прогревшихся на солнце железных ворот Палаццо ди Поло - там, под гербом с четырьмя скворцами, где небольшая треугольная клумба розовых роз. Землю для этих клумб, удовлетворяя каприз его бабки, слуги специально наносили с Терра-Фирмы. Но Марко не откликнулся на зов своей недужной матушки. Не хотел он домой, где все навевало скуку - где нужно будет опять долбить с отцом Павлом сухую латынь и греческий. Марко хотелось остаться там, под ярким солнечным светом... ведь его звала труппа бродячих актеров... приглашала посмотреть представление... манила радостными барабанами и флейтами... его звали кувыркающиеся клоуны и шуты в забавных масках и цветастых одеяниях... на представление... И Марко, с монеткой в потной ладошке, припустил вдоль грязных берегов - а дальше через выгнувшийся дугой каменный мост над Словенским каналом. Побежал, так ничего и не ответив матушке. Очень уж хотелось ему посмотреть представление... Но все же ни один непослушный венецианский паренек и вообразить не мог того представления, что давалось по берегам Великого канала Хубилай-хана, когда Марко с недужным царевичем Чингином плыли на императорской барже из Ханбалыка в богатую южную провинцию Манзи. Сына Неба тогда как раз назначил Марко управителем канцелярии по сбору солевого налога в Янчжоу, а царевич искал случая избегнуть одра болезни, отправившись вместе с венецианцем в плавание по восстановленному Великому каналу. Заново углубленный канал был главной артерией для торговли Южной Манзи и Северного Катая, пересекаясь вдобавок в Янчжоу с текущей с запада на восток полноводной рекой Янцзыцзян. Чингин сидел на низенькой парчовой кушетке, поставленной прямо на палубу золоченой императорской баржи. Обратив бледное лицо с глубоко запавшими глазами, прикрытое от солнца белыми шелковыми зонтами, к водруженной на носу баржи голове дракона, царевич играл на своей заунывной трехструнной лютне. Временами он посматривал на разворачивающееся вдоль берега представление... Великий канал был куда шире, глубже и длиннее любого канала Венеции. Мощная водная магистраль соединяла между собой множество рек и озер. Вдоль берегов бежали дороги - так что всевозможный транспорт двигался тут как по воде, так и по суше. Длинные вереницы сампанов перевозили зерно с рисовых полей на юге в засушливые столичные земли на севере. А черные угольные камни направлялись от желтых северо-западных песков в горячие южные печи. Плавучие дома с яркими горшечными садиками везли целые горы нежной капусты. Оборванные пешие крестьяне тащили свои товары в плетеных корзинах, свисающих с бамбуковых наплечных шестов. Расфуфыренные господа и их дамы с крошечными спеленатыми ножками наслаждались пирами, радостной музыкой и прочими увеселениями на прогулочных баржах с фениксами на носах. Длинные похоронные лодки перевозили плакальщиков в белых халатах, чьи унылые причитания словно повисали во влажном воздухе. Марко и царевич, в переливающихся халатах летнего шелка, плыли мимо пропахших нечистотами деревушек и городских сторожевых пагод. Нанесли они царский визит и в восхитительный Сичжоу, чьи красоты особенно впечатлили Марко, ибо то был город узких каналов и дуговых каменных мостов - город, так напоминавший Венецию. За множество величественных особняков Сичжоу также называли "Земным городом". А неподалеку, у полноводного Западного озера, располагался Хансай, иначе называемый "Небесным городом". Хансай воистину был величайшим (не считая, разумеется, Наивеличайшей и Наисветлейшей Венеции) городом, какой Марко когда-либо доводилось видеть. Так венецианец и недужный царевич Чингин плыли по Великому каналу Хубилай-хана, наблюдая за происходящим на берегу фантастическим представлением... Однажды, с печальным вздохом отложив свою лютню, Чингин сказал Марко: - В такие волшебные дни я особенно сожалею о скором конце своей краткой жизни. - В империи вашего отца множество разных лекарей, - возразил Марко. - Великий хан еще далеко не исчерпал все их познания. - Зато я уже исчерпался, - отозвался царевич. И продолжил грустную мелодию своей лютни, ибо музыкантом он и впрямь был незаурядным. Но вдруг фигура принца заколыхалась, будто рябь на воде, - и превратилась в фигуру грустного скопца Вагана. - Кратко познанные радости забываются подобно смутным обрывкам снов... - сказал скопец. - Марко... Марко... домой!.. - позвал голос больной матушки. - Нет, мама. Мне надо увидеть это странное представление... - ответил Марко. Сновидные ветры воспоминаний продували и голову Никколо Поло, закутавшегося в заплесневелый меховой халат под пещерами Гневной и Мирной Памяти... - Какой у вас здоровенький, пухленький сынишка, мессир Никколо, - лучилась улыбкой не менее здоровенькая и пухленькая повивальная бабка за массивной деревянной дверью его спальни в Палаццо ди Поло. - Вам следует воздать благодарения благословенному Сан-Марко за то, что ваш ребенок и ваша жена - хоть она и слаба - в добром здравии. - Я не просто воздам ему благодарения, - сказал Никколо. - Мальчик будет тезкой Сан-Марко, чьи мощи покоятся на высоком алтаре Священной Базилики нашей любимой республики Венеции. И в лето Господне 1254-е мессир Никколо Поло, преуспевающий венецианский купец, отправился в базилику ди Сан-Марко воздать благодарения за благополучное рождение сына. Просачивающийся сквозь дымку солнечный свет поблескивал на водах Большого канала - и на мраморной мостовой громадной площади перед величественным куполом собора, что был выстроен в форме греческого креста, поддерживаемого сотнями мраморных колонн. Внутри базилики всегда царил призрачный сумрак - даже несмотря на поблескивание золотистых мозаик в византийском стиле на верху стен и сводчатом потолке, несмотря на мерцание богато украшенных самоцветами эмалей высокого алтаря, где покоились мощи Сан-Марко. Тишину нарушало только приглушенное эхо молитв. Мессир Никколо Поло присоединился к молящимся, перебирая свои хрустальные четки... "Нитка жемчуга с лучших жемчужных плантаций, где Африканский океан смешивает свои пряные, как гвоздика, воды с пахнущими сандаловым деревом волнами Индусского моря. Соответственно оплодотворяя лучшим морским песком лучистые перламутровые раковины с мягчайшей плотью, куда до той поры не попадало ни песчинки. В те томные ночи под Южным Крестом, когда нежный моллюск ощущает радостное падение медленного-медленного дождя... Двойная нитка таких жемчужин, где каждая размером с молочный зуб невинной девочки, каких подводят к первому причастию. Сказанная нитка легко обматывается дважды вокруг спрятанной в кружевах шейки той самой девочки из Великих Фамилий, вписанных в Золотую Книгу. Ценою же каждая нитка (с застежками наподобие крошечных акульих пастей из позолоченного серебра) в одного лучшего белого мула, пригодного для езды князя церкви на любые конклавы и в святые места..." Но что это за четки? Это же совсем не те четки! Сияющие арки собора замерцали, заколыхались - и превратились в заросшие лишайником валуны его укрытия от гигантского барса, что беспрестанно расхаживал снаружи - туда-сюда, туда-сюда. Рычал, шлепал огромными лапами - пока Никколо утешения ради читал свою самоцветную литанию... "Винная чаша великого хана; по меньшей мере вдвое крупнее большого кубка дожей и из лучшего золота. Украшенная серебряной филигранью со вставленными в нее двумя десятками звездчатых сапфиров, каждый размером с глаз кефали (самой крупной, каких кардиналы любят отведать в Великий пост, - с приправой из чеснока, розмарина и фиг). Ценою же каждый из сказанных сапфиров в кольцо с большого пальца главного повара - из халцедона и гагата с тремя бриллиантами в честь Святой Троицы, а каждый из бриллиантов размером с зерно отборной пшеницы..." Опять мерцание, колыхание - и каменная клетка, а с ней и гигантский барс, исчезла. Теперь было лето Господне 1270-е, и каштановые волосы мессира Никколо Поло уже тронула седина. Только-только они с младшим братом Маффео вернулись в Венецию из первого триумфального путешествия в Катай, - вернулись поначалу лишь ради насмешливых приветствий кичливых венецианцев, скалившихся над их чужеземными отрепьями. Но стоило им только разорвать свои одеяния по швам, стоило только высыпаться на землю целой груде самоцветов, как все насмешки тут же сменились уважительным изумлением. Все поняли, что братья Поло славно пожили при монгольском дворе. А вот болезненная супруга Никколо Поло пожила не очень славно, и радость возвращения домой обернулась скорбью, когда Никколо узнал о ее смерти. От их брака остался единственный сын, Марко, - тогда еще пятнадцатилетний подросток с каштановыми кудрями... "Также: шестнадцать армилов, сработанные из наилучшего красного золота, инкрустированного розочками из яшмы и халцедона, усеянного бриллиантами размером с сустав среднего пальца только-только отнятого от груди младенца. Ценою же каждый армил: в доход меж праздником Крещения и днем святого Иоанна, считая за два года, от портового города, способного принимать суда не более шести футов осадкой..." Воистину славное утешение находил мессир Никколо в самоцветах. Ибо свое состояние можно носить при себе - и, в отличие от волос или бороды, краски его не пропадут никогда... Пронизывающие ветры воспоминаний свистели и в голове мессира Маффео Поло, седобородого брата Никколо и дяди Марко. Маффео также снилось то, в чем он находил наибольшее отдохновение, - еда. Снился ему свежевыпеченный пшеничный хлеб и нежнейшие голуби, поджаренные в растопленной деревянными поленьями печи Палаццо ди Поло; поданные, как полагается, с добрым красным вином и гарниром из изюма и диких грибов с ароматными восточными пряностями. А ведь как раз дьявольский соблазн нажиться на этих проклятых пряностях и занес их в языческие земли! Но рис здесь по вкусу походил на песок, из пшеничной муки выпекали каких-то червей, а мясо поливали омерзительным черным соусом из соленых соевых бобов... - Вы уже откушали? - приветствовал их во время путешествия по очередному повелению великого хана кланяющийся хозяин постоялого двора с улыбкой до ушей. - Надеюсь сегодня вечером порадовать вас молочным супом из козьего желудка. Поверьте, благородные господа, - мы его не каждый вечер готовим. - Марон! Сегодня, стало быть, такая баранина! - проворчал Маффео, чувствуя, как по мере исчезновения снов о жареных голубях с хрустящей корочкой, горячем пшеничном хлебе и добром красном вине Терра-Фирмы к горлу его подступает тошнота... Любезнейший хозяин постоялого двора, несколько растерявшись, сказал, что, если благородные господа пожелают, можно приготовить суп из овечьего рубца. Хотя многие благородные господа, несомненно, предпочли бы козий желудок. - Что-то ты, братец, становишься больно разборчив, - заметил Никколо. - А ведь совсем недавно ты с аппетитом сожрал бы своего собственного жареного пони! Марко же напомнил дяде, что - не считая, быть может, сезона пахоты - и "там, дома", никто не стал бы воротить нос от козлятины. Суп они, впрочем, все-таки пропустили. Рубец порой бывал нежен, но порой так тверд, что зубы сломаешь. Оживленная болтовня под висячим фонарем душной чайной резко оборвалась при входе иноземцев - и тут же возобновилась, причем еще оживленнее. Ибо в доброй компании катайцы вовсе не слыли людьми особо молчаливыми или сдержанными. Как, впрочем, и венецианцы. В углу тихо стоял мальчуган с бритой головой и узлом на макушке. Для быстрейшего удовлетворения природных потребностей на штанах его сзади имелся вырез. Парнишка был почти незаметен - не считая тех мгновений, когда он делал шаг вперед и похлопывал ручонкой чайник, проверяя, достаточно ли он теплый. Если чайник остывал, мальчуган стремглав бросался на кухню за новым. А мессир Маффео Поло тем временем хмуро поедал песчаный рис, пшеничных червей и соленую требуху. Мечталось же ему о жареных голубях и свежевыпеченном пшеничном хлебе. Придворному мудрецу ученому Вану, молодому татарскому рабу Петру, странствующему варягу Оливеру, крылатому сфинксу жарких пустынь, монгольским и татарским конникам - всем, всем им продували головы ветры воспоминаний. Путники спали под пещерами Гневной и Мирной Памяти, что увенчивали рыбовидную скалу, - и видели сны о своих языческих землях, кричали на своих языческих языках. Спокойного сна не удостоился ни один... 30 Сяо-го: Переразвитие малого. Гром грохочет над облачными горами Запада. Прародительница летящей птицы долее не поет. Оставив далеко позади лесистую часть склона, отряд уже взбирался там, где не росло ничего, кроме сероватого лишайника, ковром устилавшего голые скалы. Путники взобрались выше облаков, клубившихся далеко внизу. Выше круживших под ними соколов и пустельг. Небо здесь было кобальтово-синее, а воздух предельно чист и сух. Губы путников запеклись, волосы потрескивали от разрядов крошечных молний. Не взобрались ли они уже и выше самого воздуха? Ибо, несмотря на отчаянные вдохи, их бешено колотящимся сердцам и раздувающимся легким мало было толку от разреженной атмосферы. Кони тоже задыхались - били копытами и артачились. Без конца приходилось понукать их, тянуть все выше и выше. А потом послышались голоса. Поначалу - будто приглушенное рокотание грома на отдаленных ледяных пиках. Затем рокот превратился в гулкое эхо призывных голосов - взывающих к Поло и их людям. Один из монгольских конников - крепкий, бывалый воин - услышал топот копыт и призывные голоса товарищей. Окликая по имени, его призывали следовать по узкой боковой тропке в сторону от главной тропы - к осыпающемуся краю крутого ущелья. А там конь его, и без того одуревший от нехватки воздуха, оступился. Дико крича, конь и всадник рухнули в пропасть - и навек исчезли в клубящихся внизу облаках. Другой татарский конник, помоложе, услышал стук копыт и барабанную дробь, хлопки в ладоши и хриплые выкрики большой разбойничьей банды. Ударившись в панику, он пустил коня во весь опор - бросился удирать по голым скалам. Удирал парень до тех пор, пока безнадежно не заблудился - и обратной дороги уже не нашел. Марко и могучий северянин Оливер разом услышали голос Си-шэнь, жалобно взывающий к ним из мрачной пещеры. - Си-шэнь! - воскликнули оба. И нырнули в черный лабиринт, где наверняка затерялись бы навеки, не поспей за ними привычный к голосам дьяволов татарин Петр. Не отставая от них ни на шаг, он отчаянно кричал, что голос Си-шэнь иллюзорен, что не следует бросаться в эту зловещую черноту. Но Марко и Оливер к нему не прислушались. Тогда Петр схватил их за руки и потянул на ледяную землю. Один невысокий, но жилистый татарин против двух здоровых европейцев! Наконец, неравный борцовский поединок все же развеял чары, и двое уроженцев Запада, расстроенные и подавленные, покорно последовали за Петром прочь из мрачной пещеры. Мессиры Никколо и Маффео Поло тоже разом услышали резкий голос странствующего рыцаря, порой именуемого Хэ Янем, вместе со своим белым мулом исчезнувшего в ту самую ночь, когда дули ветры воспоминаний. Рыцарь звал их из-за беспорядочной груды валунов невдалеке от тропы, уверяя, что нашел там богатейшие залежи муравьиного золота. Братья последовали настойчивым призывам Хэ Яня, ибо и вправду слышали, что муравьи собирают золото в горах Тибета. Но стоило им добраться до груды, как голос отдалился. Теперь он доносился от валуна, что лежал на почтительном расстоянии от т