его пополам, прошептала благодарственную молитву и протянула Элиэль больший кусок. Пирог был сочный и вкусный, еще горячий - прямо из печки. - Так, значит, ты и есть Элиэль! - сказала сестра, с трудом пережевывая кусок. - Моложе, чем я ожидала. Каким ремеслом ты занимаешься? - Элиэль Певица. Вообще-то я сейчас больше актриса, но у нас в труппе актеров достаточно, так что разумнее показалось... Монахиня нахмурилась: - Что вы играете? - И трагедии, и комедии. И я пою в... - А какая между ними разница? - перебила сестра Ан, вынимая изо рта кусок хряща. Стараясь не показать, как сильно ее потрясло старухино невежество, Элиэль объяснила: - Комедии - про людей. В трагедиях участвуют боги. И люди тоже, но... - М-м-м! Ты изображаешь богинь? - Когда-нибудь буду. То есть я хотела сказать, буду, когда подрасту. - Тогда тебе надо научиться и думать, как богиня. Ты поедешь завтра на Празднества? Элиэль рассказала о петухе и альпаке. Когда она перешла к рассказу о том, чем сейчас заняты остальные женщины из труппы, ей сделалось дурно, и она перестала есть. А сестра Ан продолжала расправляться со своей половиной пирога оставшимися зубами. Кожа на ее лице напоминала пергамент. Из-под платка выбился клок жидких седых волос. - Исполнение епитимьи может затянуться надолго, - пробормотала она с набитым ртом, - а Празднества начинаются вот-вот. Придется тебе отправляться туда без них. - Я не могу! Я не должна! Монахиня махнула рукой, как бы отметая возражения. - Предсказано было, что ты поедешь. Ты не можешь противостоять судьбе. История ждет тебя. - Я не собираюсь уезжать из Нарша без моих друзей! Я должна быть с ними в час невзгод. Монахиня прикусила обветренную губу. - Твое религиозное образование оставляет желать лучшего. Почему "невзгод"? - Но это же ужасно! - Разумеется, ужасно. Поэтому и ценно. Тебя что, не учили, что все имеет свою цель? Цель жизни - научиться покорности богам. - Конечно. - Элиэль заставила себя откусить еще кусочек пирога. Ей не хотелось думать о том, что происходит в Храме Владычицы. Не успела она спросить про меч и Жнеца, как лекция продолжилась. - Боги сотворили нас для служения им. - Сестра Ан вытерла рукой жир с подбородка. - В этом мире мы учимся исполнять их волю. Когда мы завершаем свое ученичество, Зэц забирает нас, и боги судят, в каком служении мы проявили себя лучше всего. В Красном Писании, в "Книге Эемех", сказано: "В небесах, меж созвездий, пребудут они, освещая мир подобно малым богам". Элиэль никогда не понимала, что тут радостного - вечно висеть на небе, как белье на веревке. - То, что нравится, делать легко, - сказала монахиня, продолжая жевать. - То, что угодно богам, делать сложнее. Жнец пугает тебя и многих других, но он служит Зэцу, а Зэц повелевает им. Для большинства людей отнять жизнь - грех. Повиноваться воле бога - никогда не грех. Жнец может убить своим прикосновением, но только потому, что Зэц наделил его такой силой. Подобным же образом Зэц наделяет его и другими способностями, помогая ему в его горестном труде. И он должен использовать дары лишь для исполнения воли бога. То, что для меня или тебя было бы убийством, для него одновременно и таинство, и долг. Элиэль вздрогнула. - А Владычица? - То же самое. Предлагать свое тело мужчине за деньги - страшное преступление. Но отдаваться мужчине, принося жертву Владычице, если есть на то воля ее, - таинство, и оно драгоценно. Покорность - все. Монахиня отвела взгляд выцветших серых глаз от Элиэль и посмотрела на луг, по которому разгуливал ветер. - Я никогда не возлежала с мужчиной. Я никогда никого не убивала. Это не делает меня лучше тех, кто совершает это в священном служении. Я дала обет служить другой богине другими средствами, вот и все. Отряд вооруженных горожан, закончив муштру, прошагал мимо них к воротам. Все бросали косые взгляды на странную собеседницу Элиэль, и она обратила внимание на то, что никто так и не приблизился к ним. Похоже, люди избегали дочери Ирепит - не так, конечно, как Жнеца, но Элиэль почему-то вспомнила тревогу, отразившуюся на лице Утиам при встрече с этой дряхлой каргой. - Какой богине? Ирепит? А разве она не аватара Девы? - Разумеется, Астина в ее обличье - богиня покаяния. Суровая богиня! Не столь суровая, как Урсула, ипостась справедливости, но... - А зачем тебе меч, если ты не пользуешься им? Старуха улыбнулась счастливой отвратительной улыбкой. - Затем, что такова воля святой Ирепит. Это память и бремя, бремя, которое я несу с радостью. - Память о чем? - Память о смертности и покорности. - Она ткнула костлявым указательным пальцем в правый башмак Элиэль с двухдюймовой подошвой. - Ты ведь тоже несешь бремя, дитя мое. - Не по своей воле! - Элиэль разозлилась, почувствовав, что краснеет. - Но, возможно, у богов были причины возложить его на тебя. Обсуждать чужие физические недостатки - очень невежливо. Это совсем не то же, что, скажем, меч. - Меч - очень дорогой. Что, если кто-нибудь пригрозится убить тебя, если ты не отдашь ему его? Монахиня пожала узкими плечами: - Я откажу ему, и он меня убьет. А если он отнимет его силой, оставив мне жизнь, - придется убить себя во искупление того зла, что он может когда-нибудь сотворить этим мечом. Я же сказала - это бремя! - И тебе вообще не дозволено пользоваться мечом? - Только во время обряда. Некоторые сестры умерли от холода, чтобы не осквернить свои мечи рубкой дров для костра. - Хорошо, - не отставала Элиэль. - Ты говорила, что все имеет цель. Цель меча - убивать людей, это же ясно. - О, я никогда не говорила, что этот меч не убивал людей! - Монахиня нежно погладила эфес. - Он принадлежит моему ордену с давних пор, так что, полагаю, он принес смерть многим. Нет, в этом решительно не было никакого смысла. Эта женщина так же безумна, как старый жрец, впервые упомянувший о ней. Должно быть, эти двое как-то связаны. Чувствуя себя очень неловко, Элиэль поднялась на ноги. - Терпеть без жалоб, подчиняться без вопросов, - произнесла сестра Ан, словно не замечая, что Элиэль собирается уходить, - вот, для чего мы живем. В "Книге Шаджи" говорится, как святой Пет'р, имевший власть над таргианцами десять лет и семь... - Зачем ты идешь в Сусс? Монахиня вздохнула: - Пьеса написана давным-давно. По твоему определению, это трагедия, ибо в ней действуют боги. В ней участвует и мой орден. Я полагала... Меня сочли самой подходящей... кем не жалко пожертвовать. - А я? Тебе известно мое имя! - Твоя роль тоже написана. - И что это за роль? Сестра Ан растерянно посмотрела на свою юную дерзкую собеседницу. По щекам ее текли слезы. - Сколько вопросов! В Синем Писании, в "Книге Элайет", мы читаем: "Не спрашивай, чтобы не получить ответа, который расстроит тебя; не ищи, чтобы не потерять, постучи, и тебе отворят дверь, за которой тебя ждет беда". Безумна, как пьяная летучая мышь! - Я действительно должна идти, - царственно сказала Элиэль. - Дела, сама понимаешь. Желаю тебе раздобыть одежды потеплее. А теперь, молю, прости меня. Элиэль зашагала прочь. Она почти ожидала услышать приказ остаться, но приказа не последовало. 11 Воскресенье прошло мимо Эдварда Экзетера. Время от времени боль в ноге выводила его из забытья. Он открывал глаза, видел паутину растяжек и белый кокон повязок и понимал, что не может пошевелиться. Голова раскалывалась. Он терял сознание, а потом снова приходил в себя. Иногда он, забывшись, пытался повернуться в постели, и тогда нога напоминала о себе. Время от времени подходили сиделки и заговаривали с ним. При возможности он выдавливал несколько слов в ответ, и они уходили, удовлетворенные. Иногда они совали ему под язык градусник и сердились, если он засыпал и ронял его. Ну и возня с судном... в общем, это тоже не радовало. Часто мир наполнялся бесшумной музыкой - иногда она грохотала, как ария Пуччини, иногда это была просто забавная песенка, но слов он не слышал. Раз или два он обращал внимание на унылые коричневые стены и запахи карболки и эфира. Из этого он делал вывод, что находится, должно быть, в больнице и за ним ухаживают, так что он может спокойно отключиться снова. В другие пробуждения ему казалось, что он все еще в Париже, и он удивлялся, какие у дядюшки Смедли жесткие кровати. Один раз он вспомнил боль, хлещущую кровь и расплакался. Кто-то пришел, воткнул в него иглу, и музыка заиграла снова. Чей-то знакомый голос издалека позвал его. Веки казались тяжелыми, как крышка гроба, но он заставил себя поднять их и увидел Алису. - Я умер, да? - Язык слишком распух, а губы казались застывшими и непослушными. - Не совсем. - Тогда почему я вижу ангелов? Она сжала его руку. - Как ты себя чувствуешь? - Не так хорошо, как привык. - Говорят, завтра будет полегче. Он поморгал в попытке заставить глаза слушаться его. На потолке горела электрическая лампочка. - Который час? - Вечер. Воскресный вечер. Ты сильно ударился головой. Я сказала врачам, что там у тебя не так уж много мозгов - пусть не слишком беспокоятся. Он попробовал выговорить: "Скажи мне, что любишь меня, и я умру спокойно". Он не был уверен, что это ему удалось. Позже его разбудили, чтобы растереть спину, но Алиса уже ушла. 12 Элиэль бесцельно бродила по унылым, серым городским улицам до тех пор, пока ноги не принесли ее к храму. Храм Оис был, несомненно, самым высоким зданием в городе, но, увы, не менее уродливым, чем все остальные. Ей не хотелось идти туда! Старая сестра Ан могла сколько угодно описывать происходящее там как великое и священное жертвоприношение, но Элиэль все же чувствовала, что так не должно быть, и тем более не хотела смотреть на позор своих друзей. Потом девочка вспомнила про серебро в кармане. Она оставалась последней в труппе, кто не совершил сегодня никакого приношения, если не считать половины пирога для монахини. Элиэль решила, что пойдет в молельню Тиона и принесет ему в дар часть денег. Если старый жрец еще там, она успокоит его - скажет, что опасность ей вовсе не грозит и что Жнец покинул город. Но почему именно к Юноше? Почему бы ей не зайти во все молельни? Она может просить у Прародителя спокойствия, у Девы - справедливости, а у Мужчины - храбрости. Она попросит их всех замолвить за нее словечко перед Владычицей. Элиэль повернула на улочку за храмом. Теперь здесь было полно народа: нарсианские троглодиты спешили во все стороны. Она часто бывала на этой улице, так что знала: первая молельня от угла - Висека. В нее Элиэль еще ни разу не заходила. Величественная входная арка была, должно быть, раньше белой, но краска давно уже облупилась и потемнела, и на сером фоне едва выделялось солнце - символ Отца и Матери богов. Девочка смело шагнула в маленький полутемный дворик, поросший тенистыми деревьями. Потолком молельни служили черные ветви и серое небо, стены поросли мхом. В воздухе стоял слабый аромат благовоний. Кроме нее самой, во дворике никого не было видно. Грубое изваяние Отца напротив входа было покрыто птичьим пометом и хлопьями облупившейся белой краски. На Элиэль смотрел высокий бородатый мужчина в короне и длинной мантии. Корявая нарсианская надпись заросла мхом, но у бога были только один глаз и одно ухо, что означало: это Чиол, бог судьбы. Элиэль очень надеялась, что это единственное ухо повернуто сейчас к ней. У Чиола был очень красивый храм в Джоале. Она видела его только издали - до сих пор у нее не возникало проблем с судьбой. Элиэль преклонила колени перед статуей. Для молитвы Всеведущему полагалось носить на себе хоть что-то белое. Ну что ж, подбивку ее шерстяного плаща можно считать почти белой, так что сойдет. Она выудила две монетки из тех, что дал ей Драконоторговец. Достоинство их она не могла разглядеть в полумраке. На плите перед статуей лежали приношения: несколько медяков, две жестянки, бутыль, холодная гусиная нога, по которой ползали мухи, моток шерсти, нитка бус - должно быть, самая ценная для кого-то вещь. Элиэль подавила соблазн открыть жестянки и понюхать, что там, внутри. Она положила свои монетки рядом с ними. Склонив голову, Элиэль прочла молитву из Белого Писания: - Отец Богов, Матерь Смертных, Дарующий Истину, дай нам утешение в невзгодах наших и прости нам грехи наши! Это как раз то, что нам сейчас нужно, подумала она, и на минуту ей стало полегче. Неожиданно легче - впрочем, она ведь никогда не предлагала богу серебра. Первая благодарственная молитва, которая пришла ей в голову, оказалась из Синего Писания, но это ничего не значила. Девчушка радостно вышла на улицу, и в лицо ей ударил снежный вихрь. Белые хлопья плясали по улицам, прилипая к прохожим. Она почти не видела, куда идет. Поплотнее запахнув ворот, девочка брела между спешившими куда-то людьми, между повозками и фургонами. Высокая стена все тянулась, прерываемая только негостеприимного вида дверями. Над стеной кое-где выглядывали верхушки деревьев: судя по всему, там были частные сады. Следующая молельня посвящалась аватаре Карзона, Крак'ту, богу землетрясений. Раньше она редко молилась Мужу, и уж точно никогда - Крак'ту. С землетрясениями у нее было не больше проблем, чем с судьбой. День клонился к вечеру. Элиэль замерзла и устала. Бедро болело. Моргая от летевшего в глаза снега, она увидела знакомую фигуру, идущую в ее сторону. Кто угодно узнал бы Дольма Актера даже на расстоянии - по росту и походке чуть вразвалку. Будь все как обычно, она бросилась бы к нему. Дольм был веселый, разговорчивый, почти такой же высокий, как Тронг Импресарио, но гораздо моложе, но зато он обладал замечательным голосом. Двигался он, правда, неважно, и жестам его недоставало изящества. Она помнила еще, как он был достаточно молод, чтобы играть Юношу. Теперь он изображал Мужа в трагедиях, любовников или воинов - в комедиях. Сегодня Дольм вряд ли будет весел - сегодня Ама приносит себя в жертву богине Оис. Наверное, Дольм тоже совершает паломничество по всем молельням Нарша. В эту минуту он, как и Элиэль, направлялся к молельне Карзона. Элиэль не хотелось, чтобы Дольм слышал ее молитву. Но и она не считала себя настолько испорченной, чтобы подслушивать его. А уж сделать это проще простого! Элиэль отступила за стоявший у арки фургон, чтобы пропустить Дольма. Когда Дольм подошел ближе, ей показалось, что он ведет себя как-то странно - вроде бы таится. Он прошел мимо, даже не заметив ее. Он не вошел в молельню! Любопытство - грех, учила Амбрия Импресарио. Любопытство - большой талант, говорил Т'лин Драконоторговец. В конце концов Элиэль решила, что ее догадка верна - Дольм Актер таится. Она вышла из-за повозки и пошла следом за ним, стараясь держаться за громыхающим по мостовой фургоном. Он шел быстрее, чем волочившие фургон яки, но каждые несколько минут останавливался и оглядывался. Дольм Актер был высок, а она мала ростом. И куда более незаметна, чем он. А уж превратиться в невидимку? В такую пургу? Что может быть легче! Возможно, он направляется в молельню Чиола. Но с чего тогда делать из этого тайну? И вдруг, совершенно неожиданно, Дольм исчез. Элиэль успела заметить закрывающуюся дверь и в досаде топнула ногой. Любопытство ее разгорелось с новой силой. Подобно ей, Дольм бывал в Нарше раз о год и не задерживался дольше чем на несколько дней, и все же он явно знал, какая именно дверь ему нужна. Это была даже не дверь, а глухой деревянный щит на гладкой каменной стене без имени и знака. Да, наверняка он бывал здесь раньше! Ограда слишком высока, чтобы перелезать через нее. Из-за стены виднелись ветки деревьев, значит, за оградой - сад. Должно быть, это потайной ход в храм, а может, просто сад вроде молельни Чиола. Еще один сад, соседний с молельней Чиола! Не задерживаясь, Элиэль нырнула под некогда белую арку в полутемный дворик. Там до сих пор никого не было. Не успев даже попросить прощения у бога, она поспешила к боковой стене. Проклиная неуклюжий башмак, и тяжелый марсианский плащ, девочка залезла на дерево и заглянула через стену. Под ней раскинулся сад побольше, окруженный такими же замшелыми стенами, заросший старыми деревьями и густыми кустами. На всем лежал отпечаток запустения, словно сюда никто не заходил. Это была еще одна молельня. Но Элиэль никогда не слышала о тайных святилищах. Несмотря на круживший в воздухе снег, она хорошо видела статую бога у противоположной стены. Фигура была совсем как живая - у Элиэль даже дух захватило. Даже в самых больших храмах она не видела изваяния красивее этого. Статуя была выше человеческого роста, отлитая из бронзы, - мужчина в набедренной повязке. Юношу обыкновенно изображали нагим, а Карзона - полностью одетым, но это, судя по всему, был Мужчина - крепко сложенный, мускулистый, зрелый. Кроме того, в одной руке он держал череп, а в другой - молот. Бронза позеленела от непогоды, а как известно, зеленый - цвет Карзона, Мужа. Он стоял в окружении лопаты, косы, пастушьего посоха и прочих атрибутов различных его аватар. Все они тоже были отлиты из позеленевшей бронзы - все, кроме меча, красного от ржавчины. Во всяком случае, Элиэль надеялась, что от ржавчины. Да, это не какой-то мелкий местный бог. Это должен быть сам Карзон, бог созидания и разрушения. Она никогда не бывала в его храме - он находился в Тарге. Выходит, у Мужа в Нарше две молельни - одна открытая, молельня Крак'та, и одна частная, его собственная. Вот странно! Потом Элиэль увидела Дольма. Он сидел на земле прямо под ней, обнаженный до пояса. На ее глазах он стянул чулки и встал, оставшись только в черной набедренной повязке. Он дрожал от холода - снег ложился ему на плечи и на заметное пятно лысины на макушке. Дольм снял с себя все, кроме этого одноцветного одеяния - значит, он собирается совершить ритуал, посвященный только одному богу. Черный цвет - цвет Зэца Карзона, аватары Мужа как бога смерти. Элиэль хотелось бежать, но проклятое любопытство словно приморозило ее к ветке. С одной стороны, даже если Дольм посмотрит вверх, он вряд ли увидит в листве ее лицо. С другой - тот, кто подглядывает чужие ритуалы, может нарваться на серьезные неприятности. Неприятности от кого - от Зэца? А что Дольм? Дольм Актер, ее друг? Пиол Поэт никогда не ест рыбы. Амбрия принадлежит к какой-то женской секте, о которой никогда не говорит. Она уже таскает с собой на собрания Утиам, когда им удается выкроить время. Элиэль подслушала как-то их разговор, но поняла только, что это имеет какое-то отношение к Эмбер'л, богине драмы, аватаре Тиона, у которой главный храм в Юрге. Возможно, многие поклоняются какому-то особому богу или богине. С двенадцатилетней девочкой редко говорят о таких сокровенных вещах. Ах, Дольм! Солдаты всегда носят черное. Да и многие другие тоже - но актер? Актер, поклоняющийся Зэцу? Не веря своим глазам, она смотрела на то, как этот долговязый, костлявый человек шагнул вперед, остановился перед божеством и поднял руки в безмолвной мольбе. Он был почти одного роста с изваянием. Затем он начал петь на каком-то незнакомом таргианском диалекте. Ритуал оказался сложным. Дольм несколько раз повернулся на месте - у него была исключительно волосатая грудь. Потом упал на колени, припав лицом к земле, одним прыжком вскочил на ноги, широко расставив их, и пропел еще несколько слов. Он наклонялся, касаясь руками носков, откидывался, выпрямлялся, кланялся - все в тщательно соблюдаемой последовательности, мягко напевая своим звучным актерским голосом. Затем Дольм упал на четвереньки и трижды пролаял собакой. И завершил он все это, распростершись ниц у основания статуи. Элиэль вздрогнула при одной мысли о холодных, мокрых камнях. Дольм Актер поднялся на ноги и левой рукой взялся за меч - тот легко отделился от постамента. Он пропел еще заклинание, поцеловал ржавый клинок, вытянул вперед правую руку и положил ее у ног божества ладонью вверх. В первый раз его голос дрогнул. Казалось, он заколебался. Потом Дольм взмахнул мечом и опустил его на запястье так, словно собирался отсечь кисть. Вскрикнув, он уронил меч. Из рассеченных артерий фонтаном брызнула кровь. У Элиэль волосы встали дыбом - по крайней мере ей так показалось. Придерживая правую - раненую - руку левой, Дольм поднял ее так, чтобы красный фонтан лился ему на голову. Раненая кисть висела безжизненной плетью. Эта непристойность разрушила чары, приковывавшие девочку к дереву. Это ненормальная молитва! Это не кучка болтливых теток, шепчущих свои тайные просьбы богам, - это какое-то тайное колдовство. Ей ничего не стоило укрыться от Дольма Актера, но она никуда не спрячется от бога смерти, если тот сам явится за ней. Стуча зубами от страха, она скользнула вниз, упала на усыпанную прошлогодней листвой землю, вскочила на ноги и бросилась бежать. АКТ ВТОРОЙ. МИСТЕРИЯ 13 "Нью-Отель" в Грейфрайерз представлял собой мрачноватое викторианское здание из красного кирпича недалеко от Хай-стрит, с одной стороны которого размещались "Робинсон и Сын, Ткани", а с другой - "Братья Уимпол, Аптека". Цены здесь были вполне сносные - четыре шиллинга шесть пенсов за постель и завтрак. Гостиница находилась недалеко от станции, за что пользовалась заслуженной популярностью у приезжающих коммивояжеров. Однако в сезон банковских отпусков, да еще в выходной здесь царила тишина, как в замурованной гробнице. Никто не собрался в гостиной поиграть в бридж, и у дверей в коридоре было выставлено всего несколько пар ботинок. Вестибюль был темным, но все еще душным после дневного жара. Вечные ароматы праздной болтовни и сигарного дыма въелись в чахлые фикусы в кадках меж окон и в выстроившиеся по обе стороны от холодного камина кожаные диваны. Стены и деревянная мебель приобрели одинаковую уныло-бурую окраску; затейливый штукатурный потолок потемнел до цвета спитого чая. Пока вращающаяся дверь со скрипом останавливалась за ее спиной, Алиса Прескотт мысленно готовила себя к нескольким утомительным часам скуки перед сном. В номере наверняка жарко. Окно выходило на маневровые пути. К тому же к югу от Хамбера не найти другой такой неровной кровати. Конечно, занудные западные графства никак нельзя сравнить с невыносимым Лондоном, но... Ей не терпелось добраться до своего номера и скинуть хоть часть одежды. В Африке жара сильнее, но в колониях от женщины и не требуется таскать на себе такие вздорные произведения портняжного искусства, как нижние юбки из китайского шелка, бумажные нижние рубашки до колен или широкие шелковые пояса. А если и требуется, то уж во всяком случае ее не заставили бы ходить в таком виде всю вторую половину дня по провинциальному городку. А эту шляпу с плюмажем она сорвет с себя в первую очередь. В воскресные вечера в Грейфрайерз только и развлечений, что вечерняя служба в соборе Святого Михаила. Впрочем, сегодня в городском парке состоялся импровизированный митинг, вызвавший некоторое оживление местных жителей. Несколько раз восславили мистера Эсквита, храни его Господь, а кайзера заклеймили позором. Мэр произнес несколько слов об Империи, В Пределах Которой Солнце Не Заходит, и об Англии, Ожидающей От Каждого Мужчины Исполнения Священного Долга. Наспех собранный оркестр исполнил несколько военных маршей. Все хором пропели "Страну надежд и славы" и "Боже, храни Короля", вслед за чем толпа тихо рассосалась сама собой, словно горожане стеснялись прилюдного проявления эмоций. Алиса подошла к конторке забрать ключ от номера. Ее ячейка для корреспонденции была пуста, и это уже было хорошо, ибо только в больнице и полиции знали, где она остановилась. Алиса надеялась, что Д'Арси нашел записку, которую она оставила ему в гостиной, - порой он бывал поразительно бестолков и слеп как крот. Она часто поддразнивала его этим. Под подушкой она оставила другую записку: "Прочитай записку на камине". Интересно, чем он занимался этим утром, без нее? Может быть, даже в церковь пошел! Надо будет завтра послать ему телеграмму. Если только Эдварду не станет хуже, она завтра вернется в Лондон. Клерка нигде не было видно. Прежде чем Алиса успела поднять маленький медный колокольчик, благоразумно оставленный на конторке для подобных случаев, из дальнего конца вестибюля ее окликнули: - Мисс Прескотт? Она вздрогнула и обернулась. Должно быть, он сидел в угловом кресле и только теперь встал. Крупный, осанистый мужчина, одетый, как банкир, в лучший воскресный костюм - жилетка и золотая цепочка от часов. - Да. Он поклонился и не спеша подошел к ней, держа в руке котелок. Его волосы начинали редеть, кончики седеющих усов вздергивались вверх, как у кайзера. - Инспектор Лизердейл, полицейское управление графства, мисс Прескотт. Разрешите побеседовать с вами? Алиса отпустила колокольчик. Ее сердце вело себя возмутительно. - Конечно, инспектор. Надеюсь, хоть вы объясните мне, что произошло. Я справлялась в полиции, но офицер там оказался на редкость необщительным. Полицейский кивнул, словно ничего другого и не ожидал. Он сделал жест в сторону массивных диванов у камина: - Простите, мэм, в гостиной сидят несколько джентльменов. Здесь нам никто не помешает. Она подошла к камину первой и осторожно уселась на край дивана, держа спину прямо, как ствол мушкета. Подушка продавилась настолько, что ей пришлось неудобно скособочить колени. Она прислонила зонтик к подлокотнику и стянула перчатки. Лизердейл с бережливостью, присущей среднему классу, поддернул штанины на коленях и лишь затем утонул в диване рядом с ней. Он достал из кармана блокнот и автоматическую ручку. Инспектор казался возмутительно спокойным. Алиса же ощущала себя уголовником, застигнутым врасплох. Господи, что за глупость! Милый дядюшка Роланд счел бы ее чувство вины вполне уместным, знай он его причину. Разумеется, он не мог знать этого, но отсутствие доказательств не значило для него ровным счетом ничего. Он уверился в порочности племянницы сразу же, как только она от него уехала. А это было задолго до ее знакомства с Д'Арси. И аморальность не относится к уголовно наказуемым деяниям. Просто так она себя ощущала - минуту, не больше. - Ну, инспектор! Я понимаю, что... - Она постаралась, чтобы голос звучал уверенно. - Будьте добры, ваше полное имя, мэм. Для протокола. Он перехватил инициативу так решительно, что Алиса хранила почтительное молчание все время, пока он записывал каждый ее ответ. Какое отношение имеет ее возраст к происшествию с Эдвардом? Или ее адрес? Или то, что она родилась в Индии, выросла в Британской Восточной Африке, живет на свои средства, дает уроки игры на фортепьяно? - Эдвард Джордж Экзетер приходится вам двоюродным братом? - Да. Он к тому же серьезно ранен, инспектор. Мне сказали, что он упал с какой-то лестницы, но я не поняла... Инспектор бросил на нее взгляд - холодный и пронизывающий, как тот айсберг, что потопил "Титаник". - Мы пока не знаем, каким образом он упал с лестницы, мисс Прескотт. Это относится к тем вещам, которые нам хотелось бы прояснить. Как только он придет в себя настолько, что сможет отвечать на вопросы, мы их обязательно ему зададим. - Вы хотите сказать, это не несчастный случай? - То, что произошло с Экзетером, может быть, а может и не быть несчастным случаем. Второй молодой человек, вовлеченный в это дело, зарезан. В тот момент там, похоже, никого больше не было. Так что, хотя вашему кузену до сих пор не предъявлено обвинения, он очевидный подозреваемый в убийстве. Последовавшее молчание оглушило ее, как удар колокола прямо над головой. Зарезан? Убийство? Эдвард? Она, как рыба, молча открывала и закрывала рот. Инспектор продолжал задавать вопросы. Алиса не слышала вопросов, но - странное дело - слышала свой голос, когда давала ответы. - Все, что могу, чтобы помочь... села на первый же поезд... экономка моего дяди послала мне телеграмму... с Эдвардом? Хорошие, очень хорошие... скорее как между братом и сестрой... Нет, в это невозможно поверить! Эдвард не способен убить человека! Убийство - это что-то, что может случиться в трущобах Лаймхауза. Убийство - это Джек-Потрошитель или доктор Криппен, только не Эдвард! Это какая-то чудовищная ошибка. Должно быть, она произнесла это вслух, поскольку инспектор сочувственно кивнул. - Я понимаю, что вы должны чувствовать. - Он вдруг показался ей добрее и ближе. - Между нами, я склоняюсь к тому, чтобы согласиться с вами, мисс Прескотт. Ваш кузен производит впечатление многообещающего молодого человека - о нем хорошо отзываются, он из хорошей семьи... Она не помнила, как начала рассказывать инспектору все об их семье и о себе самой. - ...остальные сахибы бежали из города сразу же, как разразилась холера. Правда, мои родители были врачами... отослали меня, а сами остались... я совсем не помню их... у матери было два брата. Меня отправили в Кению на почтовом пароходе, словно посылку. Дядя Камерон, тетя Рона... как родные отец и мать... Она рассказывала об Африке, о детстве... с чего это полисмену интересоваться этим? А он все чиркал что-то в своем блокноте, стараясь поспевать за ее рассказом. - И когда вы точно вернулись в Англию? - В тысяча девятьсот шестом. Эдвард последовал за мной в восьмом, когда ему исполнилось двенадцать. - Вы не живете сейчас у своего дяди? - Я совершеннолетняя, инспектор. - Но вы уже некоторое время живете одна? - спросил инспектор, внимательно наблюдая за ней из-под кустистых седых бровей. Алиса сделала глубокий вдох. Она хорошо знала, что говорят об одинокой женщине. То, что теперь это соответствовало действительности, не делало подобные толки более справедливыми. О ней так же бы судачили, не встреть она Д'Арси. А до Д'Арси никого и не было. - Дядя Роланд - не самый легкий человек для общения. - Ваш кузен тоже придерживается этой точки зрения? Пожалуй, не стоит повторять слова Эдварда о святоше Роли. Хотя постепенно они начинали казаться ей пугающе точными. - Их отношения достаточно прохладны с обеих сторон. Поначалу все было в порядке, но после смерти тети Гризельды мой дядя сделался... ну, скажем так, тяжелым в общении. Инспектор задумчиво кивнул и с минуту смотрел в свой блокнот. За окном цокали копыта и скрипели колеса. - Экзетер редко оставался у дяди, даже во время каникул? - Мой дядя часто уезжает. Он... Он не доверяет молодым людям. Он предпочитал не оставлять нас на попечении слуг. Мне повезло больше. После смерти моего отца остались две незамужние тетки. Я обычно проводила лето у них в Борнмуте. - Обе старшие мисс Прескотт без особой охоты принимали у себя внучатую племянницу. Чего уж говорить о подростке, к тому же не состоявшем с ними в близком родстве? - Значит, он жил в Фэллоу круглый год? - Не совсем. Его часто приглашали к себе на каникулы друзья. Несколько раз он проводил лето на континенте - во Франции и в Германии: жил в семьях, чтобы освоить язык. Школа устраивает такие поездки. Чем больше она расскажет об Эдварде, тем лучше, верно? Так полиция быстрее увидит, насколько абсурдно подозревать его в чем-то. - Знаете, инспектор, я не верю, чтобы Эдвард солгал хоть раз в жизни. Он... Полицейский улыбнулся своей отеческой улыбкой. - Ваша семья, похоже, была очень предана империи, мисс Прескотт. Позвольте мне проверить, все ли я записал правильно. Мистер Камерон Экзетер, отец Эдварда, служил администратором округа в Британской Восточной Африке. Доктор Роланд Экзетер был миссионером на островах Тихого океана, работая на миссионерское общество "Светоч", директором которого в настоящее время является. Ваша мать, миссис Милдред Прескотт, работала врачом в Индии? Алиса рассмеялась - в первый раз за все время. - Боюсь, это можно назвать по-другому: искупление вины. Мой прадед был набобом, составившим себе состояние в Индии. Грабеж, как назвал бы это Эдвард. Лизердейл сделал еще пометку. - Значит, в вашей семье еще имеются какие-то деньги? - Кое-что осталось, инспектор. Нашу семью можно назвать состоятельной. Правда, в последнее время Алиса все более склонялась к тому, чтобы согласиться с Эдвардом - святоша Роли перекачал все их деньги в свое ненаглядное миссионерское общество. Во всяком случае, она до сих пор не видела ни пенни из положенного ей наследства. Но зачем выносить сор из избы? Разве это поможет следствию? Да и поможет ли ему вся история их семьи? Похоже, полицейский так не считал. Правда ли, что он хочет помочь Эдварду, или старается заманить ее в западню? Но что она может сказать такого, что повредит брату? Ничего! - Ваш дядя, преподобный Роланд Экзетер, пожилой человек? - Да, ему уже за семьдесят. - Точнее, семьдесят два, - простодушно поправил ее Лизердейл. - Он родился в тысяча восемьсот сорок втором. А ваша мать? - Дайте подумать, - ответила Алиса, ощущая странную неуверенность. - Ей было тридцать восемь, когда я родилась. Не могу сказать, почему я и это запомнила. Лизердейл заскрипел пером. - Выходит, в пятьдесят пятом или пятьдесят шестом. А Роланд в сорок втором. А Камерон? - Не знаю. Поймите, я ни разу не видела их с тех пор, как уехала из Африки. Но он, должно быть, намного моложе. Кустистые брови озадаченно приподнялись. - Если верить "Кто есть кто", ваш дядя Роланд был вторым сыном, то есть Камерон - старший ребенок в семье. Алиса улыбнулась и покачала головой. - Я совершенно уверена в том, что это не так! Я еще помню, как удивилась, впервые увидев дядю Роланда. Он показался мне таким старым. Это, должно быть, опечатка. - Возможно... - Инспектор решил сменить тему. - Вам не кажется странным то, что ваши приемные родители никогда не приезжали в отпуск в Метрополию? Администраторам округов обыкновенно предоставляется отпуск каждые два года, разве не так? - Не знаю. Да, кажется, так. Но ведь Ньягата так далеко. А в те дни она казалась еще дальше. Это, впрочем, не самая убедительная причина. Все колонии далеко. - Ваш кузен Эдвард. Неделю назад он направлялся на Крит. Когда ему пришлось поменять планы... когда он вернулся в Англию - почему он поехал в Грейфрайерз? - Не могу сказать точно. - Он не связывался с вами? Алиса покачала головой. - Он послал мне открытку проездом через Лондон. Видите ли, я не значусь в телефонной книге. Он написал только, что поездку пришлось отменить и что он собирается сюда, пожить у генерала и миссис Боджли. - Он не хотел останавливаться у дяди, - сказал Лизердейл. - Тогда почему не у вас? Алиса почувствовала, что краснеет, но решила не обращать на это внимания. - Я не могла бы пустить его к себе! - Но почему? Ее щеки запылали еще сильнее. - Право же, инспектор! Если почтенные дамы, нанимающие меня, услышат, что кто-то видел молодого человека, выходящего из моей квартиры, они меня не пустят больше на порог! Они меня к своим пианино не подпустят, не говоря уже про детей! Это было истинной правдой, но не настоящей причиной. Что, если Эдвард наткнулся бы на какую-нибудь вещь Д'Арси? Ночную рубашку, например? Эдвард ведь романтик - это бы убило его. - Но вы в хороших отношениях? - О да! Я ведь говорила вам, я люблю его как брата. - А каковы его чувства к вам? Алиса отвернулась и посмотрела на пустой камин. - Почему бы вам не задать этот вопрос ему, инспектор? - Убийство не оставляет места для интимных тайн, мисс Прескотт. Она в ужасе повернулась к инспектору: - Боже правый! Уж не хотите ли вы сказать, что я окажусь теперь на растерзании у желтой прессы? "Светские новости"? - Стоит репортерам унюхать скандал, тем более связанный с убийством, и пристегнуть к нему Д'Арси, и на его карьере можно будет ставить крест. Его жена - такая мстительная сучка! Лизердейл пожал плечами: - В обычное время я бы ответил утвердительно. Полагаю, что на этот раз кайзер оказывает вам добрую услугу. - Ну что ж, спасибо и на этом. - Так вы ответите на мой вопрос, мэм? - Мой кузен верит, что влюблен в меня. - Верит? Она снова отвернулась к камину. - Эдвард вел очень строгую жизнь, во многих отношениях - чрезвычайно замкнутую. В последний раз он видел своих родителей, когда ему было двенадцать лет. Они погибли при ужасных обстоятельствах четыре года спустя. Я была единственным человеком, к которому он мог обратиться. Я на три года старше, а это очень много в таком возрасте. Некоторые его письма были просто душераздирающими! И как раз тогда, когда боль начала стихать, комиссия по расследованию трагедии в Ньягате втоптала в грязь репутацию Камерона. Для Эдварда это было равносильно прогулке по Аду. Она заставила себя посмотреть полицейскому в глаза. - Я фактически единственная девушка, которую он знает! Неужели вы не понимаете? Эдвард унаследовал кельтский романтизм. Он верит, что влюблен в меня. Но теперь, когда он окончил школу... через несколько месяцев... когда у него будет шанс познакомиться с другими девушками... Вряд ли Эдварду удастся познакомиться с девушками, если эти несколько месяцев он проведет в тюрьме. 14 Наверное, единственное, что Амбрия Импресарио говорила хорошего про Нарш, - и тут Элиэль была с ней полностью согласна - это то, что здесь очень хорошая гостиница. Верно, гостиница была ветхой и не слишком чистой, зато стояла совсем недалеко от стригальни, где проходили представления. В ней было достаточно тесных комнаток, и весной, когда труппа приезжала в Нарш, почти все они были свободны. Когда они выступали в Нарше, от Элиэль не требовалось притворяться по ночам спящей. Снег начинал заносить переулки. Заметно стемнело. Элиэль наконец добралась до гостиницы, сокрушенно думая о том, что они могли бы уже находиться в теплом Филоби и готовиться к вечернему представлению. Ее еще немного трясло, но никто из страшных богов за ней вроде бы не гнался. Сам Дольм, возможно, уже истек кровью, если только бог не помог ему. Так или иначе, он был слишком поглощен болью, чтобы услышать шум, произведенный ею при бегстве; к тому же снег еще не покрыл землю, и следов не осталось. Теперь, оправившись от испуга, Элиэль разозлилась. Возможно, ей стоило бы пожалеть Дольма, служившего такому ужасному богу, но она его не жалела. Убивать людей дурно, что бы там ни говорила сестра Ан. Получалось, что Дольм всю жизнь обманывал ее. Интересно, подумала Элиэль, что бы сказал Т'лин Драконоторговец, расскажи она ему об этом безумном представлении. Он бы ей поверил. Рассказать об этом кому-нибудь другому представлялось ей немыслимым. Даже если Дольм Актер больше не вернется, труппа не поверит ни одному ее слову. Она единственная будет знать, что случилось с ним. В сумерках гостиница показалась ей восхитительно уютной. Правда, из трубы еще не поднимался дым - жаль, она надеялась, что остальные уже вернулись. Девочка нашла ключ в обычной трещине под ступенями крыльца. Дверь вела прямо на большую общую кухню, достаточно просторную и высокую, чтобы в ней с комфортом разместилось семейство мамонтов. Другая дверь вела с кухни в умывальные, деревянная лестница у одной стены - в спальни. Элиэль задержалась на мгновение, принюхиваясь к застоявшимся запахам стряпни и прогорклого масла, прислушиваясь к завыванию ветра. Похоже, кроме нее, в старом доме никого не было. Она решила, что сначала скинет плащ, расчешет волосы, а уже потом разведет огонь и поставит греть воду. Она смертельно устала за этот долгий день, болело не только бедро, но и все тело. Только лама смогла бы провести столько времени под тяжелой шерстью. Она поднялась по лесенке, лепившейся к грубой каменной стене. По старой привычке девочка ступала на края досок. Амбрия всегда обвиняла ее в том, что она ходит крадучись, но на самом деле Элиэль просто терпеть не могла звука своих неровных шагов и поэтому научилась ступать почти б