есшумно. "Наша госпожа Мышка", как называл ее иногда Гольфрен. В иных городах труппе приходилось спать в одной большой комнате; в иных, например в Юрге, они останавливались в королевских палатах. Нарсианская гостиница находилась где-то посередине между двумя этими крайностями. Она была такой большой и такой пустой в это время года, что Элиэль получала собственную спальню и ей не приходилось делить комнату с Олиммиар. Она прошла длинным коридором, свернула за угол и увидела свой мешок у двери в комнату Трубача. Судя по всему, его физических упражнений хватило только до этого места. Нагнувшись поднять мешок, она услышала доносившееся из комнаты слабое пыхтение. Дверь была приоткрыта, но разглядеть в щель, что является источником этого звука, Элиэль не удалось. Одна из самых замечательных особенностей гостиницы в Нарше - размер замочных скважин. Трубач стоял посреди спальни спиной к ней, раздетый до нижнего белья, как недавно Дольм Актер. Только Клип вовсе не занимался каким-то колдовским ритуалом. Впрочем, повязка была белой, хотя и не такой чистой, как полагалось бы. Он держал в каждой руке по кирпичу и поднимал их вверх-вниз, вверх-вниз. Костлявые плечи и спина блестели от пота, а звук происходил оттого, что он задыхался. Судя по всему, он был близок к тому, чтобы упасть. Боги, да он действительно переживает из-за своих мускулов! Может, он все-таки поверил ее маленькой лжи? Элиэль унюхала богатые возможности подразнить его - можно, например, упомянуть за обедом кирпичи и невинно улыбнуться. Ух, да от этого его лицо покраснеет, как один большой прыщ! Элиэль, довольная, подняла свой мешок и крадучись двинулась дальше по коридору. Тут она наткнулась еще на одну открытую дверь. Казалось, ее сердце окончательно выпрыгнуло из груди. Это была спальня Амы и Дольма. Как и во всех остальных комнатах, из мебели здесь был только набитый соломой тюфяк. Их мешки лежали здесь же. Должно быть, кто-то принес из храма весь их багаж обратно в гостиницу. Дрожа от волнения, Элиэль глаз не сводила с мешков. Такая возможность! Когда она была маленькой, она никогда не могла устоять перед чужими мешками. Там всегда можно обнаружить что-то интересное! Однажды она нашла в мешке у К'линпора Актера маленькую гравюру с обнаженной женщиной и продемонстрировала ее всей честной компании за обедом. Впрочем, опыт оказался довольно болезненным. С того раза Элиэль стала значительно осторожнее, но года два назад Амбрия поймала ее за изучением содержимого мешка Тронга и отходила ремнем. Вот это было действительно больно. А потом Амбрия заявила, что Элиэль Певица всего-навсего уличная воровка, и что труппа вовсе не обязана кормить ее, и что если ее еще хоть раз поймают за этим занятием, то вышвырнут на улицу, где ей и место. Это оказалось еще больнее. С тех пор Элиэль старалась держаться подальше от чужих мешков. Она понимала, что это дурная привычка. Но мешок Дольма - совсем другое дело! Это очень важно. С ума сойти - этот человек служит Зэцу! Он почти наверняка уже умер, пав жертвой собственной неосторожности при проведении ритуала. А если не умер, то в мешке может найтись какое-нибудь свидетельство, способное убедить остальных. В доме не было никого, кроме качавшего мускулы Клипа, а он был занят. Все мешки похожи друг на друга. Кто бы ни принес их сюда, он вполне мог и ошибиться. Не успев додумать эту мысль, Элиэль Певица уже хромала по коридору, а на плече у нее вместо ее собственного висел мешок Дольма Актера. Он был немного тяжелее. Задыхаясь, она опустила мешок на свой тюфяк и тут же затворила и заперла дверь. Руки тряслись так сильно, что она еле справилась с завязками. Чуть дыша от волнения, Элиэль вытащила одежду, запасные башмаки, печатную книгу с выдержками из Зеленого и Синего Писаний, несколько рукописных экземпляров разных пьес - репертуар этого года. Набор грима. Парик, которому полагалось бы находиться в отдельной коробке. Маленький мешочек сонных стручков - отлично! Амбрию Импресарио это бы заинтересовало, и еще как. Когда Элиэль вынула из мешка все, она пошарила в поисках потайных кармашков вроде тех, что были в мешках Гольфрена и Клипа. Найти его здесь оказалось сложнее, но она и с этим справилась. В кармашке лежало именно то, чего она боялась больше всего, - черный балахон. Она даже не осмелилась вытащить его, чтобы посмотреть, да этого и не требовалось. Хлопнула дверь, и снизу донеслись голоса. От ужаса Элиэль чуть не стошнило. Она принялась запихивать все обратно, надеясь, в нужном порядке. "Любопытство - грех!" Любопытство - большой талант, но на сей раз талант завел ее слишком далеко. Только Жнец с головы до пят одевается в черное. Убийство, говорила сестра Ан, одновременно и таинство, и долг для Жнецов. Она не сказала только, входит ли в их способности умение узнавать, когда кто-то роется в их мешках. Расчесав волосы и накинув на теплое платье шаль, Элиэль ступила на лестницу. Актриса она в конце концов или нет? Вот и хорошо, она должна вести себя так, словно Дольм обычный, не слишком одаренный актер. Высоко подняв голову, она начала осторожно спускаться по ступенькам. Тут девочка увидела, что ей нет необходимости играть. Вернулись только Пиол Поэт и Гольфрен Флейтист, и оба явно были не расположены вести светскую беседу. Слабый вечерний свет струился сквозь высокие решетчатые окна, падая на дощатые столы и черную чугунную плиту. В большой кухне было темно и холодно, как на улице. Хотя на каменном полу не лежал снег, Элиэль могла представить себе и его, бросив один только взгляд на лицо Гольфрена Флейтиста. Маленький, высохший Пиол Поэт стоял на коленях у плиты, безуспешно пытаясь раздуть огонь. Упрямая плита только дымила. Пиол был старше их всех. Практичный, всегда готовый помочь - тихая душа, от него никто и никогда не слышал дурного слова. Жена Пиола умерла много лет назад, так что нынешнее несчастье коснулось его менее всех. Гольфрен Флейтист уселся на стул и устало воззрился на пустые, затянутые паутиной полки так, словно конец света уже наступил, а он остался. Правда, его светлые голубые глаза глянули на Элиэль, и он вопросительно поднял брови. Она ободряюще кивнула. Он выдавил вымученную улыбку и снова отвернулся. Ей нравился Гольфрен. Он был строен, хорош собой - словно специально создан, чтобы играть богов, не будь он на сцене таким скованным, словно ревматическое бревно. Пиол писал для Гольфрена эпизодические роли, но его основная ценность для труппы заключалась в его музыке и в том, что он был мужем Утиам. Клип Трубач скорее всего оставался наверху, занимаясь обтиранием. Гэртол Костюмер уехал вперед, в Сусс, и скоро начнет беспокоиться, что случилось с ними. Оставалось еще трое мужчин, включая Дольма Актера. Элиэль постаралась скрыть облегчение. Мгновение она размышляла, не вернуться ли наверх получше уложить мешок Дольма, но потом решила, что кто-то может подняться и застать ее за этим. Да и сам Дольм мог прийти с минуты на минуту - она все-таки не была уверена, что он умер. Девочка уселась и огляделась по сторонам, спокойная, как Мать на Троне Радуги в "Суде Афароса". - С тобой все в порядке? - хмуро спросил Гольфрен. - Да. Да, все в порядке. А... где остальные? Он пожал плечами: - Не знаю. Тронг с К'линпором пошли попросить совета у братьев. Дольм и Трубач... - Я здесь, - сообщил Клип, спускаясь по лестнице; он вытирал мокрые волосы полотенцем. - Каких еще братьев? Гольфрен скривился. - Местная ложа Братства Тиона. Забудь, что я говорил о них. - Ничего нового из храма? - спросил Клип, задумчиво посмотрев на Элиэль. Гольфрен скорбно покачал головой. Пиол, сгорбившись, поднялся от плиты - язычки пламени забегали по кускам угля. Он посмотрел на свои руки, нахмурился и взял у Клипа полотенце. Убийственную тишину нарушил грохот башмаков на крыльце. Дверь со скрипом распахнулась, пропустив внутрь облако снежинок и засосав из очага дым. На кухню ввалился Тронг Импресарио, за ним, сердито хлопнув дверью, вошел его сын. У Тронга было скорбное выражение лица, вполне естественное для человека, умирающего по двести раз в году. Обыкновенно он шагал, гордо выпрямившись - гигант с гривой седых волос и такой же седой бородой. Гений, идущий по миру, не замечая презренного окружения. Артист, витающий где-то далеко в божественных краях стихов и судьбы. Сегодня он пересек кухню в гробовом молчании и тяжело опустился на стул. На сцене он изображал скорбь по-другому, зато это впечатляло сильнее. К'линпор Актер ничем не напоминал отца. Он был круглолиц и толстоват - хороший актер, жаль только, голосу его недоставало силы. К'линпор был также необыкновенно ловким акробатом. Он сел за стол и в совершенном отчаянии уронил голову на руки. Конечно, он думал сейчас об Эльме. Их брак был даже моложе, чем у Гольфрена с Утиам. - Что нового, господин? - спросил Гольфрен. Не поднимая глаз, Тронг покачал головой. - Ничего. - Даже голос его потерял свою звучность. - Это только нас так. Они не слышали, чтобы Владычица не пускала кого-то еще. - Они могут помочь чем-нибудь? - Молитвой. Сегодня вечером они принесут в жертву яка - за нас. В комнате воцарилась тишина. Элиэль гадала, кто это "Они". Судя по всему, кто-то из богатых, влиятельных горожан, если они могут позволить себе принести в жертву целого яка. И кому они принесут его, Владычице или Тиону? Дольм Актер предлагал своему божеству куда больше этого. Неожиданно Тронг резко поднялся. Теперь он снова напоминал себя самого в роли бога. - Впереди у нас целая ночь. Отличная возможность порепетировать "Варилианца". Девочка могла бы заменить Утиам... К'линпор поднял голову. - Отец, ты несешь полную чушь. Дерьмо какое-то. Тронг поражение замолчал, потом медленно опустился на прежнее место и понуро уставился в пол. Мужчины без женщин... Уголь весело потрескивал в очаге, наполняя кухню едким дымом. Элиэль пыталась отвлечься от своих ужасных мыслей. Она встала, пересекла помещение и повернула заслонку. - Не мешало бы сначала открыть вьюшку! Старый Пиол почесал серебряную щетину на подбородке. Он улыбнулся и открыл рот, чтобы сказать что-то, но только раскашлялся. С глазами, слезящимися от едкого дыма, Элиэль отошла от плиты. - Нам надо поесть, - объявила она своим самым лучшим сценическим голосом. Именно это полагалось сказать сейчас Амбрии. - Да, мне тоже не хочется, - продолжала она, отвечая на кислые ухмылки со всех сторон, - но надо. Рынки скоро закроются. - Она права, - поднялся с места Гольфрен. - Будешь сегодня нашей хозяйкой, Элиэль. Я схожу с тобой. - Я сейчас, только за плащом... По крыльцу загрохотали чьи-то шаги. Все повернулись к двери. Дверь распахнулась настежь, снова запустив внутрь снег, дым и морозный воздух. В кухню шагнул Дольм Актер с корзиной на локте. Он захлопнул за собой дверь и, ухмыляясь, обвел всех вопросительным взглядом. Элиэль поспешно опустила глаза, не в силах встретиться с ним взглядом. Молитва Зэцу! Членовредительство! Черный балахон в мешке! Жнец! Она шмыгнула на место и съежилась, пытаясь унять дрожь. Звучный голос Дольма отозвался эхом от каменных стен. - Эй вы, сборище унылое! О еде никто не подумал, полагаю? К'линпор выпрямился, лицо его пылало. - Где ты был? На мгновение наступила тишина. Элиэль сидела, не поднимая глаз, боясь, что Дольм посмотрит на нее. - Я? Я вернулся в храм. - Что? - взревел Гольфрен, отшатнувшись и с грохотом опрокинув свой стул. - Я не видел там наших женщин, если тебя беспокоит именно это, - успокоил его Дольм. Он шагнул к столу рядом с Элиэль и поставил туда свою корзину. Дольм стоял так близко, что она почувствовала запах мокрой шубы. - Я сделал то, что давно полагалось сделать нам всем... ну, может, кроме Клипа Трубача. Да нет, а почему это кроме него? Он вполне уже взрослый. Я кинул в чашу немного серебра и совершил приношение Владычице. "Лжец! - думала Элиэль. - Лжец! Лжец!" - Нет! - зарычал Тронг голосом, от которого, казалось, сотряслись стены гостиницы. Щеки его вспыхнули. - Да, - спокойно возразил Дольм. - Я понял, что это мой долг. Я выбрал самую старую и отвратительную женщину, какую только смог найти. Она осталась весьма и весьма довольна. - Это омерзительно! - вскричал Гольфрен Флейтист. - Это священный ритуал! Или ты осмеливаешься противоречить богине? Молчание. Элиэль бросила взгляд на Гольфрена. Он раскраснелся так же, как Тронг - даже сильнее, ибо лицо его было чисто выбрито, а кожа - глаже. Костяшки пальцев его побелели. Уж не подерутся ли они, подумала девочка. Да, думала Элиэль, это омерзительно. Она вспомнила длинные волосатые руки и грудь Дольма, и ее передернуло. Богиня или нет, омерзительно овладевать женщиной против ее воли. - Ну? - все так же спокойно спросил Дольм Актер. - Нет, - простонал Флейтист. - Да! Женщина, о которой идет речь, заслужила наказание. Я не спрашивал за что, естественно. Дольм всегда был шумным и жизнерадостным, но сейчас он казался слишком уж возбужденным. Элиэль даже подумала, уж не напился ли он, но запаха вина не ощущалось, только воняло мокрой кожей. - Она ждала там каждый день, уже две недели. Так она мне сказала, - рассмеялся Дольм. - Еще бы ей не быть благодарной! Надеюсь, Владычица приняла эту жертву. Должен признать, это не самое приятное ощущение в моей жизни, но я исполнил свой долг как положено, с молитвой. Гольфрен пробормотал ругательство и отвернулся. - Учитывая обстоятельства, я не могу возражать, - с видимой неохотой объявил Тронг Импресарио. - Отлично! Элиэль продолжала дрожать, надеясь только, что этого никто не заметит, и боясь отвести глаза от грязного пола. Дольм лжет! Каким бы недолгим ни было завершение его страшного ритуала, у него просто не осталось бы времени прийти в себя, сходить в храм, потом на рынок и только потом вернуться в гостиницу. И он не бежал, иначе он задыхался бы. Бежал? Лежал с женщиной? Потеряв столько крови? На ее глазах он весь облился кровью. Такой фонтан крови невозможно быстро остановить, а ведь она продолжала хлестать. - И кроме того, - сказал Дольм, - нам всем... Встревоженная внезапной паузой, Элиэль подняла глаза. Он почуял что-то неладное. Он поднял голову, словно принюхиваясь. Он медленно обвел кухню взглядом, задерживаясь на каждом лице по очереди. И наконец остановился на ней. Он медленно улыбнулся, и в его темных глазах вспыхнул огонек - спокойная уверенность. Он знает! Он знает, что она знает. Что это она! Медленно, мучительно медленно Дольм потянулся левой рукой почесать запястье правой, покоившейся на ручке корзины рядом с ней. Его рукав скользнул вниз, и она увидела костлявую волосатую кисть. Ничего - ни повязки, ни шрама, ни даже отметины... ни даже синяка! Она перевела взгляд на его лицо. Ни следа крови, даже в волосах - и волосы совершенно сухие, аккуратно расчесанные, значит, он не мыл их. А Дольм все улыбался, как снежный кот. - Должно быть, день выдался тяжелым для тебя, девочка! - мягко произнес он. - Ты в порядке? Она попыталась отвернуться - его рука протянулась взять ее за подбородок. Прикосновение Жнеца! Элиэль взвизгнула и отпрянула, бросившись через кухню к Гольфрену Флейтисту. Она повисла на нем, обхватив его руками. Ей нужна была Амбрия, но на худой конец сошел и Гольфрен. Казалось, все в один голос выдохнули удивленное "Что?". Гольфрен обнял ее и поднял, как маленькую, бормоча слова утешения. - Да, у девочки был очень тяжелый день! - ответил он. Дверь с треском распахнулась, и в кухню торжественно вступила Амбрия Импресарио. 15 Даже в самых обыденных ситуациях Амбрии удавалось сохранять величественный вид. Она могла драматически чистить репу или с царственным достоинством раздавать оплеухи. Конечно, ее пышная грудь несколько обвисла, а волосы поседели, но даже так подмостки не видели более величественных и убедительных богинь. В низкую кухонную дверь она вступила, как на освещенную сцену. Превосходящая ростом большинство мужчин, крепко сложенная, она славилась умением одним жестом устанавливать тишину в зале, полном пьяных рудокопов. Вот и сейчас одна рука ее оставалась поднятой на уровень плеча, капюшон откинут, темные волосы распущены до пояса, орлиные черты лица, обыкновенно бледного, пылают возбуждением. Запорошенный снегом плащ ниспадал до пола, и Амбрия казалась еще выше. - Мы все здесь, - провозгласила она, и голос ее эхом отдался от стен. - Мы все здесь - невредимые, если не считать нескольких синяков. - Она отступила в сторону, давая пройти остальным. Послышались радостные крики мужчин. В дверь вбежала Утиам Флейтист и бросилась к Гольфрену, уронившему Элиэль. Она успела заметить на щеке Утиам свежую ссадину, тут же скрытую от глаз, когда та обнялась с мужем. Ама Актер бросилась к Дольму, Эльма - к К'линпору. Последней в кухню вошла Олиммиар, прижимавшая к глазу платок. Она остановилась рядом с Амбрией и продолжала стоять, потупившись. Тронг встал, сделал шаг и широко раскинул руки, приветствуя их. Амбрия прикрыла дверь, оставив небольшую щель. - Тихо! - Ее зычный голос был подобен грому. - Нет нужды углубляться в подробности. Я поведаю вам все! - Ее глаза не без вызова обвели притихшую аудиторию. Дверь оставалась приоткрытой. - Мы поступили так, как нам было сказано. - Ее голос понизился до театрального шепота. - Мы предложили себя во имя Владычицы. К каждой из нас вошел мужчина... - Трое! - всхлипнула Олиммиар. Амбрия протянула мощную руку и прижала ее к себе, даже не посмотрев в ее сторону. - Каждую из нас одобрили. И ни один мужчина не смог... - она перевела дух, - ...совершить священный ритуал. Богиня отвергла нашу жертву. - Ты хочешь сказать, что все они оказались на поверку импотентами? - рявкнул Дольм Актер. Амбрия хлопнула дверью с такой силой, что здание содрогнулось. Все подскочили. - Да! - признала она. - Жрецы, само собой, сильно обеспокоены. Но вам, мужьям нашим, нет нужды беспокоиться о... о последствиях. - Но это безумие! - Дольм нервно хихикнул. Все повернулись к нему, даже Элиэль. - И с Олиммиар пытали счастья трое, один за другим? - Он вопросительно посмотрел на Утиам. - Двое... - Значит, всего восемь... - Нет необходимости обсуждать отвратительные подробности, - объявила Амбрия Импресарио. Она двинулась через всю кухню к Тронгу, протянув одну руку к нему, а другой волоча за собой Олиммиар Танцовщицу. - Некоторые мужчины от бессилия проявили грубость, однако жрецы остановили их, прежде чем те успели нанести нам увечья. Теперь вы знаете все. Оставим это. - Она сделала еще шаг и упала в объятия мужа. - Вовсе нет! - Дольм улыбался так, словно недовольство Амбрии его ни капельки не трогало. Элиэль еще никогда не видела, чтобы кто-либо из труппы оказывал Амбрии открытое неповиновение. Но Дольм клокотал, как чайник, уже с того момента, как вошел, и уж не Жнецу бояться стареющую актрису, верно? Амбрия в ярости повернулась к нему. Пораженная Олиммиар отняла от лица платок, продемонстрировав яркий фонарь под глазом. К'линпор разинул рот. - Это же настоящее чудо! - продолжал Дольм. - Святое чудо! Как же нам не восхищаться этим? Они что, все как один были старыми и жирными? Щеки Амбрии, обыкновенно цвета мамонтовой кости, окрасились пунцовым. Элиэль ни за что бы не поверила в это, не увидь она все собственными глазами. - Нет! - Снова эхо от стен. - В моем случае, поскольку меня не выбрал никто, жрецы вышли и нашли на улице двадцатилетнего рудокопа, отца двоих детей. Что, удовлетворила я твое любопытство, Дольм Актер? Он усмехнулся. - А как тебе кажется? Ну, и что дальше? Вольны ли мы покинуть Нарш, раз уж Оис так очевидно не нуждается в нас? Величественная Амбрия чуть съежилась - или это показалось Элиэль? - Нет. Нам всем велено явиться в храм на рассвете. Жрецы попросят оракула, дабы тот открыл им волю Владычицы. Даже Дольм Актер вздрогнул. Минуту в помещении царила тишина, потом он тихо спросил: - Всем нам? - Всем нам. Все взгляды обратились на Элиэль Певицу. Когда дела шли хорошо, вся труппа становилась одной большой, счастливой семьей. Когда дела шли по-другому, что случалось чаще, труппа все равно оставалась одной большой семьей, причем не обязательно несчастливой. Собственно, практически каждый член труппы в той или иной мере состоял в родстве с остальными. Старый Пиол Поэт был братом первого мужа Амбрии и, следовательно, дядей Утиам. Даже Клип Трубач приходился сводным братом Гэртолу Костюмеру - двоюродному брату Тронга Импресарио. Все были членами одной семьи - все, кроме Элиэль Певицы. Она не помнила абсолютно ничего из своей жизни до того, как труппа приняла ее к себе. Она оставалась чужой, пришлой, сиротой. Обычно она никогда не задумывалась над этой разницей. Никто и никогда не упоминал о ней, даже Олиммиар в самом капризном настроении. В этот вечер Элиэль ощущала ее всей кожей. Она одна не была с ними в храме Владычицы. Она - последняя надежда. Все остальные попытки потерпели неудачу. Утром она пойдет с ними в храм, и там ее разоблачат как причину всех бед. Это было совершенно очевидно. Возможно, безумное лопотание сестры Ан и не так уж безумно, и боги ставят грандиозную вселенскую трагедию, где отведена роль и ей, маленькой Элиэль Певице. Жены льнули к мужьям. Олиммиар Танцовщица прицепилась к Эльме, своей сестре. Старый Пиол хлопотал у плиты, деликатно не встревая в разговор. Трубач ушел в свою комнату и вернулся, закутанный в меха. Он бросил, что пойдет прогуляется, и исчез в снежной круговерти за дверью, провожаемый удивленным взглядом Амбрии, свирепым - Тронга и сардонической улыбкой Дольма. Юный Клип не упускал возможности, если уж таковая предоставлялась. Впрочем, возможно, его ждет разочарование - не знал же он, что Дольм врал насчет возвращения в храм. Каждый раз, когда Элиэль отваживалась посмотреть в сторону Дольма, она встречала его издевательский взгляд. Интересно, велики ли ее шансы пережить эту ночь? О Жнецах не говорят вслух; назвать одного из них в лицо - верное самоубийство. Разоблачить Дольма Актера было бы просто-напросто безумием. Остальные решат, что тяжелый день сказался на ее рассудке - как же, он ведь муж двоюродной сестры Амбрии, член семьи! Единственное доказательство, которое могла бы представить Элиэль, - тот самый черный балахон, спрятанный в мешке, а она не сомневалась, что балахон уже спрятан где-то в другом месте. Даже если она и найдет балахон, Дольм заявит, что это старый сценический костюм, а потом обвинит ее в краже. Может, это и в самом деле всего лишь старый костюм? Правда, она не могла представить себе, что найдутся зрители, способные восхищаться пьесой со Жнецом в числе действующих лиц. Может, на самом деле вообще ничего не было? Может, она просто сошла с ума? На улице почти совсем стемнело, и всеобщее оживление сменилось интимным перешептыванием. Элиэль сообразила, что все собираются разойтись пораньше. Актеры уже в силу профессии ночные птицы, но сегодня женам хотелось остаться наедине с мужьями, а мужьям - с женами. Она все чаще вспоминала дверь в свою комнатку - крепкую деревянную дверь с надежным замком и тяжелым железным засовом. Даже Жнецу не отворить такой двери, не разбудив всех вокруг! Тут и сам Дольм потянулся, заложив руки за голову, и зевнул. Элиэль поняла, что должна уйти раньше, чем Дольм, иначе он может подстеречь ее в ее же собственной комнате. - Спокойной ночи! - Она вскочила на ноги и направилась к лестнице - клип-клоп. - Очень спать хочется, - объяснила она, поднимаясь через ступеньку. Клип-клоп... - До встречи утром! - крикнула она уже из коридора. Элиэль влетела к себе в комнату, торопливо огляделась по сторонам и затворила дверь. Она осторожно повернула ключ, задвинула засов и рухнула на пол, задыхаясь так, словно только что одолела перевал Рилипасс, таща на спине мамонта. Окно было прочное, решетчатое. Стены сложены из крепкого камня, пол и потолок - толстые доски. Если где-нибудь и можно укрыться от Жнеца, так это здесь. Подумав немного, она вынула ключ из двери и спрятала его к себе в мешок, а скважину заткнула чулком. Стелить постель в холодном Нарше - дело нехитрое. Элиэль надела шерстяную ночнушку, скатала старое платье - получилась подушка - и накрыла тюфяк шерстяным плащом вместо одеяла. Потом опустилась на колени и помолилась, держа в руках амулет - маленькую золотую лягушку. Давным-давно, как только Элиэль стала настолько взрослой, что перестала тянуть в рот всякую всячину, этот амулет ей подарила Амбрия. Лягушка только казалась золотой. На самом деле она оставляла на груди зеленые потеки. Правда, амулет - не самая надежная защита от бога смерти, которого она могла сильно прогневить, подсмотрев священный ритуал. Яростный ветер сотрясал все здание. Этим вечером; обычные молитвы показались Элиэль до обидного неуместными. Подумав, она добавила к ним еще одну - Кирб'лу Тиону, испрашивая его помощи: пусть их труппа благополучно доберется на Празднества Тиона. После этого, дрожа от холода, она прошептала извинения Мужу за то, что подсмотрела священнодействие в его молельне. Но ведь молельня посвящалась не одному... Зэцу - она так и не смогла вымолвить его имя. В конце концов она забралась под тяжелый плащ. Петух без печени, альпака белая снаружи и черная внутри, Жнец на мамонте и еще один у них в труппе, люди, которых Владычица лишила мужской силы... она после этого и глаз сомкнуть не сможет! Однако смогла. 16 Ночь в больнице всегда тянется дольше. Эту истину Эдвард Экзетер открыл для себя еще в первую свою четверть в Фэллоу. Тогда незнакомые ему доселе английские болезни сделали из него завсегдатая школьного лазарета. Он вновь вспомнил об этом в больнице Альберта. Вошла сестра со свечой в руке - судя по всему, обход пациентов. - Где я? - спросил он. Она ответила. - Что случилось? - С вами произошел несчастный случай. Хотите, чтобы вам сделали еще укол? - Нет, спасибо. Со мной все в порядке. - Ему не нравилась бесшумная музыка, которую несли с собой наркотики. - Попробуйте уснуть, - посоветовала сестра и вышла. Проблема заключалась в том, что Эдвард чувствовал себя так, словно выспался на несколько недель вперед. Он решил, что это проходит шок. От ноги исходила пульсирующая боль. Тело затекло от долгого лежания в одном положении. Он попытался вспомнить и, вспомнив, пожалел об этом. Воспоминания, правда, были весьма обрывочными, по большей части просто кошмары. И когда он спал, его терзали те же кошмары. Он просыпался дрожа, в холодном поту, не в состоянии вспомнить, что так напугало его. Только сейчас он начал гадать, что же, ради всего святого, он с собой такого сотворил. Не регби, это точно - в это время года в регби не играют. Железнодорожная катастрофа? Вся голова забинтована, на ноге - шины. И все же самый странный сон из тех, что посещали его в эту бесконечную ночь, оказался поразительно ярким и запоминающимся, таким, что утром он так и не понял, сон это был или явь. Через открытую дверь в палату падал свет, и вся она превратилась в месиво причудливых теней. На этот раз он, кажется, проснулся просто так, не от кошмара. Нога продолжала пульсировать болью, пронизывающей все тело. Некоторое время он изучал паутину растяжек, удерживавших ногу на весу, потом повернул голову на подушке. С этой стороны он увидел окно без занавесок. Небо за окном было черным. Он повернул голову на другую сторону и увидел человека, стоявшего там. - Зрю обращенье сфер прозрачных, - произнес человек, - что есть отраженье сути, самой души явленье. Молю тебя, открой: увечье голени твоей не слишком ли терзает болью плоть? - Не так уж сильно, сэр, - ответил Эдвард. И в самом деле могло быть хуже. - В откровении твоем немало доблести узреть возможно. Гость был странным маленьким человеком - довольно старым, с облачком седых волос на голове, с чисто выбритым, морщинистым лицом проказника. Он сутулился, поэтому голова заметно выступала вперед. Его пальто отличалось забавным старомодным каракулевым воротником и казалось несколько великоватым. В одной руке он держал столь же древнюю бобровую шапку, в другой - трость с серебряным набалдашником. - Хоть лично мы доселе не встречались, но чернил немало мы на письма извели друг другу. К твоим услугам преданный слуга, Джонатан Олдкастл. - Он поклонился, прижав шапку к сердцу. - Мистер Олдкастл! - сказал Эдвард. - Вы... вы... Я вас себе представлял совсем другим, сэр. - По странной логике сна во внешности мистера Олдкастла он не увидел ничего странного для чиновника министерства по делам колоний его величества. Все же ни одно из писем, что получил от него Эдвард за последние два года, не напоминало слогом жалкие попытки Мосли Майнора подражать Шекспиру. Человечек сиял улыбкой: - Я тоже встрече рад сверх меры всякой. Но хватит праздной болтовни: не терпит время, уж совет пора держать без промедленья. О мастер Экзетер, молю тебя: будь быстр и точен в изложеньи, мое незнанье просвети, скажи - что за напасти судьбу твою (и тело, впрочем, тоже) столь тяжко поразили. Открой мне память этих злых событий, дабы мы смогли изобрести то средство, что дьявольские козни опрокинет. Он говорил с протяжным выговором, происхождение которого Эдвард не мог определить, и речь его наверняка показалась бы бессмыслицей, не происходи все это во сне. - Я не так уж много помню, сэр. Я приехал... я приехал в Грейндж, сэр, верно? Пожить у Волынки. - Предположения мои верны, - кивнул мистер Олдкастл. - Всего на несколько дней. Они сказали, они ничего не имеют против, так что добро пожаловать. Я собирался записаться добровольцем - как только объявят мобилизацию, конечно, - но до тех пор... ...Ему некуда было податься. Слова застряли у него в горле, и он боялся, что на глаза вот-вот навернутся слезы. - Утешься, душу не терзай! - успокаивающе произнес Олдкастл. - Чу! Кто-то приближается, я слышу. Повременим минутку. Должно быть, Эдвард задремал, ибо, когда Олдкастл снова заговорил, он подпрыгнул от неожиданности. - Ну, рыцарь мой отважный? Что отыскал еще ты в памяти задворках? - Обед? У меня не оказалось подходящей одежды. Все очень смутно, сэр. Мистер Олдкастл подышал на серебряный набалдашник трости и протер его рукавом. - А что потом? - Мы разошлись. Генералу предстояло выступать в церкви рано утром. - Да? Странный запах нафталина пробивался даже сквозь привычную вонь карболки. - Потом пришел Волынка и спросил, не хочется ли мне чего-нибудь сладкого и не наведаться ли нам в погреб. - И вы пошли на эту шалость. И что потом случилось? Крики? Длинные вьющиеся волосы? Фарфоровая миска... - Ничего! - поспешно сказал Эдвард. - Ничего! Я не помню. - Страдать не надобно, - утешил его мистер Олдкастл. - Случается, и часто, что рана головы наносит духу поврежденья. Ты не сможешь двигаться до завтра, мой славный юноша. Но надобно принять предосторожность: ты, верно, знаешь наизусть ту речь, что славный Гарри произносит пред Гарфлером? - "Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом..." Эта, сэр? - Вот именно, она. - Знаю. Я как раз играл короля, когда шестой класс ставил "Генриха V" на прошлое Рождество. - Воистину нам повезло. На свете барда не найдешь другого, чтоб самый дух отваги смог точнее передать. Внимай и помни: здесь за тобой уход и ласка, к тому ж я наложу заклятье, дабы муки приуменьшить, однако доведись врагу преодолеть мои преграды и угрожать тебе расправой, сей стих прочти - помочь тебе он должен. Скажи - ты сохранишь совет мой в сердце? - Да, сэр, я запомню, - серьезно ответил Эдвард. Во сне эта инструкция представлялась очень важной и совершенно логичной. - Тогда, мой мастер Экзетер, позволь желать тебе удачи. - Спокойной ночи, мистер Олдкастл. Я очень рад наконец познакомиться с вами, сэр. Остаток ночи он спал гораздо лучше. 17 Стук засова разбудил Элиэль. Замок тоже щелкнул, но гораздо тише, чем это выходило у нее. В комнате было абсолютно темно; все, что она видела, - это окно, чуть скособоченную полосу света, ослабленного налипшим на стекла мокрым снегом. Все же и этого света хватало, чтобы увидеть: дверь медленно открывается, даже не скрипнув. Он скользнул внутрь, чернее черного, без единого звука. Дверь закрылась - так же тихо. Двигаясь, как дым, он приблизился и остановился у нее в ногах. Элиэль подумала, что он, наверное, смотрит на нее сверху вниз, но не видела ни лица, ни глаз, только вертикальное пятно темнее окружающей темноты. Все, что она слышала, - это стук собственного сердца. - Ты видела... - Это был шепот, но даже шепот может оглушить, если шепчет Дольм Актер. Это был не вопрос, а утверждение. - В обычное время твоя жизнь и завершилась бы на этом, - продолжал шепот. "В обычное время?" Неужели у нее еще остался луч надежды? Или она умрет от страха, прежде чем узнает это? Конечно, он знал, что она не спит. - Ты невероятная маленькая проныра. Я никогда не сомневался, что ты рано или поздно запустишь свои лапки в мой мешок. Разумеется, я бы узнал об этом. Нам дано знать, когда нас раскрывают. Тогда мне пришлось бы послать твою душу моему Господину. Я надеялся, что этого не случится, Элиэль Певица. Пойми, у нас тоже есть чувства. Мы не чудовища. Мы оплакиваем необходимость. Пауза. Она не услышала смеха... и все же, когда этот убийственно мягкий голос заговорил снова, в нем звучала ирония. - Видишь ли, я думал, что все неприятности из-за меня. Я думал, это печать моего Господина на моем сердце прогневила Владычицу. Да, я служу тому, кого ты называешь Зэц, - Непобедимому, Последнему Победителю. Как ты видела, я обратился к своему Господину за наставлениями. И мне было сказано, что все дело не во мне, а в тебе. Она хотела крикнуть "Почему во мне?", но во рту пересохло. Ее ногти до крови впились в ладони. Внутренности, казалось, превратились в кисель. Зубы непроизвольно начали стучать. - "Филобийский Завет"... впрочем, ты, поди, ничего не слышала о нем. Не бери в голову. В общем, боги постановили, Элиэль Певица, что ты не должна попасть в Суссленд. Вот и все. Твое присутствие там может изменить мир. Мне было приказано проследить, чтобы этого не случилось. Она вспомнила жреца и сестру Ан. Она не могла даже заплакать. Жнец вздохнул: - Прошу тебя, поверь, эта необходимость угнетала меня. Я не злодей. Я никому не мщу. Я служу своему Господину, отдавая ему души, вот и все. Это правда, в обмен он дарует мне восторг. Но я стараюсь отдавать ему души незнакомцев, поверь мне. Дольм, всегда такой живой, веселый... Жнец пошевелился. Ничего не видя в темноте, она все же знала - он опустился на колени рядом с ней. Он мог бы коснуться ее рукой. Она не слышала его дыхания. Он вообще дышит, когда он Жнец? - Но я узнал вечером, что в этом нет необходимости. Святая Оис знает, кто ты и как тебя остановить. Теперь все в ее руках. Мне было сказано, чтобы я не вторгался в ее владения. Утром она поступит так, как считает нужным. Ты не попадешь в Суссленд. Выходило так, что Элиэль Певица не умрет сию минуту. А утром - будь что будет. - Есть у тебя кто-то, кого ты хотела бы убить? - мягко поинтересовался Жнец. Зубы у Элиэль клацали. - Ну? - спросил он. - Отвечай! - Н-н-нет! - выдавила она. - Жаль. Ибо если ты, Элиэль Певица, захочешь, чтобы кто-то умер, тебе достаточно будет сказать ему, что я Жнец. Я узнаю, и он умрет. Ясно? Она кивнула в темноте. - Если по какой-то причине святая Оис позволит тебе отправиться в Сусс, мне, разумеется, придется действовать самому. - Жнец вздохнул и выпрямился. - Вот и сейчас мне надо идти и действовать. Исполнять свой долг. Действие... Исполнение... И в этом я актер? - Он сухо усмехнулся - как Дольм, когда собирался выдать шутку. - Смешно, не правда ли? То редкое представление, что ты видела, имело хоть одного, да все-таки зрителя. И зрителю этому не пришлось платить. Другие платят. Чужие платят. Дорогое представление! Он хочет от меня не меньше двух, а то и трех - если они немолоды. Крепкого сна тебе, маленькая шпионка! Чернота переместилась к двери. Потом задержалась. - Я приходил только затем, - произнес шепот уже в более обычной для Дольма манере, - что мне показалось, своим выдающимся любопытством ты заслужила объяснения. Дверь открылась и закрылась. Лязгнул засов. Щелкнул замок. Элиэль жадно глотала ледяной воздух. Эту ночь она еще будет жить. В сравнении с этим все остальное казалось пустяком, даже мокрая постель. 18 Пациентов будили в шесть утра. К началу утреннего обхода они должны были быть умыты и накормлены, а их постели - заправлены. Бриться в кровати - уже достаточно противно, а все остальное - еще хуже, и ужаснее всего - судно. Сиделка хотела сделать Эдварду еще укол, но он отказался, предпочитая терпеть боль, зато не иметь вместо мозгов жидкую овсянку. По-своему ее можно было назвать симпатичной: круглолицая, с выговором центральных графств, хотя и с довольно бесцеремонными манерами. Она сообщила ему только то, что с ним произошел несчастный случай и что доктор Стенфорд все объяснит. Он начал припоминать свои сны, свои воспоминания во сне - так сказать, воспоминания о воспоминаниях. Где-то там среди них мелькал Волынка. Он лежал в больнице, в Грейфрайерз. И все еще не мог вспомнить, что же произошло после того ужасного обеда, когда у него не было вечернего костюма. После обеда... нет, ничего, один туман. И кошмары. Он беспокоился насчет Волынки. Он спросил о нем, о Тимоти Боджли. - В больнице нет никого с такой фамилией, - ответила сиделка, а потом повторила, что доктор Стенфорд все объяснит. Странно - сиделка так уверена в том, что у них в больнице нет никого с такой фамилией. А ведь она даже не проверила! Она сказала, что сейчас понедельник и что посетителей будут пускать с двух до четырех. - У вас под этой повязкой неплохая коллекция швов, - добавила она, сменив тему (несколько неуклюже, надо признать), - но волосы скроют почти все шрамы. - Вы хотите сказать, это не испортит моей смазливой физиономии? - шутливо спросил Эдвард и был прямо-таки потрясен, когда она покраснела. Он удивился сам себе, уничтожив на завтрак яичницу с беконом. Чай остыл, но Эдвард выпил и его. Он лежал в отдельной палате, и это ему не нравилось. У него была сломана нога - плохой перелом, - и это нравилось ему еще меньше. Со сломанной ногой его не возьмут в армию, так что он может прохлопать войну. Никто не сомневался в том, что все закончится к Рождеству. Он попросил газету, чтобы узнать, что творится с кризисом, и сиделка сказала, что с этим тоже надо обращаться к доктору. После этого его довольно надолго оставили в покое. В конце концов в палату вошел сухой седеющий человек в белом халате и с папкой в руках. Из кармана халата торчал стетоскоп. За ним неотрывно следовала старшая сиделка в накрахмаленном халате, монументальная, как "Моисей" Микеланджело. - Доктор Стенфорд, мистер Экзетер, - объявила она. - Ну и как мы себя чувствуем? - Доктор оторвался от папки и смерил его оценивающим взглядом. - Не так плохо, сэр. Но есть вещи, которые меня беспокоят. Врач нахмурился: - С чего это вы отказываетесь от укола? - Ну... не так уж сильно болит, - соврал Эдвард. - Не болит? А с чего это вы губу прикусываете, а, молодой человек? Ладно, ваше дело. Несколько вопросов прояснили, что единственной настоящей проблемой являлась нога. Разноцветные куски пластыря, обнаруженные Эдвардом на бедрах и руках, были немилосердно содраны. Осмотр, прослушивание, холодные пальцы на запястье, еще более холодный стетоскоп на груди... Доктор сменил повязку на голове Эдварда. - Восемнадцать швов, - восхищенно с