ообщил доктор. - Но большая часть шрамов не будет видна, если только вы не захотите носить прусский ежик. - Он записал что-то в своих бумагах и протянул папку сиделке. - Заполните все анкеты, пока он в сознании, ладно? Стенфорд сунул руки в карманы халата. - У вас плохой перелом ноги, Экзетер; уверен, вы и сами это поняли. Через день или два мы снимем шины и посмотрим, можно ли накладывать гипс. Зависит от того, спадет ли опухоль. Мы могли бы отвезти вас в карете "скорой помощи" на рентген, но, надеюсь, этого не потребуется. Вы здоровый, крепкий парень; все это заживет, не оставив следа. Через год вы и думать об этом забудете. На первое время вам, конечно, придется ограничить нагрузки. - Как скоро я смогу записаться добровольцем? Доктор пожал плечами: - Месяца через три. - Могу я попросить газету? - Если будете читать понемножку. Что-нибудь еще? - Мне хотелось бы знать, как я попал сюда. - Ага! Что вы можете вспомнить? - Очень немного, сэр. Грейфрайерз-Грейндж? Волын... Тимоти? Взгляд врача сказал ему все еще до того, как он произнес это вслух: - Ему повезло меньше, чем вам. Яичница с беконом подступила к горлу и осталась там. Эдвард несколько раз с трудом сглотнул и только потом выдавил из себя: - Как? - Он убит. - Убит? Но кем? - Пока неизвестно. Вы в состоянии ответить на несколько вопросов полиции? - Постараюсь. Я слишком мало... В палату вошел крупный, крепко сбитый мужчина. Наверное, он все это время ждал за дверью. Одеждой он напоминал банкира, но на лбу у него было написано "Роберто". Судя по внешности, он вполне мог играть защитника в регбийной команде высшей лиги. Провести мяч мимо него, должно быть, не легче, чем купаться в водопаде Виктория. Кончики его усов загибались вверх, как рога капского буйвола. - Пять минут, не больше, - предупредил доктор. Полицейский кивнул, даже не посмотрев на него. Врач вышел. Сиделка проводила его до дверей, но всем своим видом говорила, что будет поблизости. - Инспектор Лизердейл, мистер Экзетер. - Он придвинул стул ближе. - Это не официальный допрос. Вы не обязаны рассказывать мне что-либо. Но я был бы рад услышать все, что вы можете вспомнить о событиях, которые повлекли за собой ваши... гм... травмы. Эдвард рассказал все что мог, почти не сводя взгляда с волос, зачесанных инспектором на лысеющую макушку. Впрочем, воспоминания его были настолько отрывочными, что, как ему показалось, он должен был произвести впечатление полнейшего дебила. - В основном все, сэр. Э-э... - Не спешите. Даже самые нечеткие впечатления могут помочь нам. - Оладьи?.. Оладьи и клубничное варенье на кухонном столе. - Почему оладьи? В вашем-то возрасте? Почему не шерри? Эдвард расплылся было в улыбке, но потом вспомнил Волынку. - Мы пробовали это года три назад и напились до свинского состояния. Это просто традиция, только и всего. - Волынка... никогда больше! - Можете вспомнить еще что-нибудь? - Женщина с длинными вьющимися волосами. Лицо сыщика оставалось неподвижным, как у каменной химеры. - Цвет волос? - Темно-каштановые, кажется. Они свисали кольцами, как у цыганки. Очень бледное лицо. - Где вы ее увидели? Что она делала? Эдвард тряхнул головой - насколько это возможно, лежа на подушке. - Визжала, кажется. Или кричала. - Как она была одета? - Не помню, сэр. - Но это ведь могло быть несколькими часами ранее, и вы не помните, где? - Да. Нет. Да - в том смысле, что это могло быть. Нет - в смысле, я не помню, почему запомнил ее. - Что еще? - Мис... фарфоровая миска, окрашенная чем-то красным... алым. Кровь, льющаяся в миску. Струя крови. - Он ощутил приступ тошноты и закусил губу. Его трясло - он лежал на спине и дрожал, как маленький ребенок. С минуту Лизердейл смотрел на него, потом встал. - Спасибо. Мы попросим вас официально ответить на вопросы, как только вы будете в состоянии сделать это. - Боджли мертв? Тяжелая голова кивнула. - Вы упали с лестницы. Он заколот. - И вы считаете, что это сделал я? Инспектор Лизердейл застыл как вкопанный. Угроза, казалось, заполнила всю палату. - Почему я должен считать так, мистер Экзетер? - Отдельная палата, сэр. Вы сказали, что я не обязан рассказывать вам. Никто не отвечает на мои вопросы. Человек улыбнулся одними губами. - Никаких других причин? - Но я не делал этого! - вскричал Эдвард. - Пять минут истекли, сэр, - заявила старшая сиделка, дредноутом вплывая в палату с папкой и авторучкой наготове. - Ваше полное имя и дата рождения, мистер Экзетер? - Эдвард Джордж Экзетер... Инспектор отодвинул кресло, не сводя глаз с Эдварда. - Католик или протестант? - продолжала спрашивать сиделка, скрипя пером. - Атеист. Она одарила его взглядом Медузы. - Могу ли я просто написать "протестант"? Эдвард решительно не намерен был поддерживать любую организацию, терпевшую святошу Роли в качестве одного из своих представителей. Еще одной причиной его нетерпимости был ньягатский кошмар. Кошмар, спровоцированный тухлоголовыми миссионерами, сующими нос в чужие дела. - Нет, мэм. Атеист. Она неохотно записала. - Болезни? Он перечислил все, что мог вспомнить, - малярия и дизентерия в Африке и полный набор традиционных английских: свинка, корь, коклюш, ветрянка... Тут он увидел, что полицейский продолжает стоять в дверях, глядя на него. - Вы хотели спросить что-нибудь еще, инспектор? - Нет. Не сейчас. С допросом можно повременить, сэр. - Его губы опять растянулись в улыбке. - В обычной ситуации я попросил бы вас дать расписку о невыезде. Однако не думаю, чтобы вы в ближайшие день или два куда-то собрались. 19 Забрезжил серый рассвет, но даже нищие бродяги еще спали, съежившись по подворотням под снежными одеялами. Где-то на задах храма выкликали проклятия наступающему дню обреченные на заклание петухи. Труппа, как и было приказано, в полном составе собралась у входа в храм. Похоже, они были сегодня первыми посетителями. В глубоком нефе ночь еще не кончилась. Даже множество свеч, мерцавших перед алтарем Оис, не могли осветить огромное холодное пространство. По боковым стенам, в тени, редкие светлые пятна отмечали места, где перед несколькими из бесчисленных - так, во всяком случае, показалось Элиэль - арок горели лампады. Эти редкие освещенные альковы напоминали остатки зубов сестры Ан. Дрожа от холода и возбуждения, она преклонила колени между Тронгом и Амбрией, пытаясь найти хоть какое-то утешение от близости этих двух сильных людей. Но даже Амбрия казалась сегодня немного напуганной. Пол был холодный и жесткий. Они стояли в кругу на коленях - двенадцать человек, все, кроме Гэртола Костюмера. Элиэль оказалась лицом почти к богине. Она крепко стискивала в руке золотую монету - первое настоящее золото в ее жизни. Холод от каменного пола пробирал ее до костей. В центре круга стояла серебряная ваза, в которой лежали перо, два яйца и белый камешек. Жрецы с большой торжественностью положили все это туда перед началом ритуала. Изображение Владычицы размерами превосходило все образы, виденные ею раньше. Это была мозаика, а не статуя. Она занимала всю дальнюю стену зала, поднимаясь на всю его высоту. Изображение было выполнено из маленьких блестящих белых плиток, только соски богини горели ярко-красными рубинами. Более темные плитки оттеняли низ тяжелых грудей и живота. Лицо почти терялось в царившем под сводами полумраке. Старик у ее ног нараспев читал священное писание. Спустя некоторое время его сменит другой, другого - третий, и так до тех пор, пока они не огласят все Красное Писание. А потом начнут все сначала. Так было всегда. Их не всегда можно видеть, но они никогда не смолкают. Полдюжины жрецов затянули священную песнь. Служба началась. Барабанщик принялся отбивать медленный угрожающий ритм. А еще одна группа начала странный танец, скорее не танец, а последовательность статичных поз. Все они были молоды, и бритые головы выдавали в них жрецов, несмотря на причудливые, облегающие тело одежды, оставлявшие руки и ноги обнаженными. При свете свечей одежда казалась почти черной, но, ясное дело, она была красной - в честь Владычицы. Движения танцоров были так отточены и изящны, что совершенно заворожили Элиэль. Хотя они более напоминали гимнастику, чем какой-либо из известных ей танцев. Краем глаза она заметила, как мигнул свет в одном из освещенных альковов. Потом в другом. Она чуть откинулась назад, чтобы лучше видеть. Вдоль стены в сопровождении жрицы шел мужчина. Он заслонил третью лампаду и остановился. Откуда-то из глубины алькова поднялась женщина. Она распахнула халат. Он пошел дальше, а женщина села обратно - отвергнутая. Элиэль вздрогнула, почувствовав, как кислота подступает к горлу. Амбрия сердито шикнула на нее, и она снова повернулась лицом ко Владычице. Через полминуты мужчина дошел до того места, где она могла видеть его, не поворачивая головы. Глаза сами собой устремились в ту сторону. Она видела, как он нашел подходящую женщину и заплатил жрице. Жрица отошла, он шагнул в альков и начал раздеваться. Акробатические па завершились громкой, частой барабанной дробью, и Элиэль снова стала смотреть куда положено. Появился жрец и сделал знак рукой - актеры поднялись на ноги. Последовала пауза. Стоя между рослой Амбрией и еще более рослым Тронгом, она ощущала себя совсем крохотной. Чтобы отвлечься от того, что происходило в алькове, девочка принялась разглядывать богиню. Постепенно, по мере того как через высокие окна в неф проникало все больше дневного света. Владычица выступала из темноты. Странное выражение застыло на ее каменном лице: глаза почти закрыты, алые губы раздвинуты, показывая кончик языка. В любом случае это лицо нельзя было назвать милосердным. Правда, оно и не объясняло, с чего это могущественной богине гневиться Так на маленькую Элиэль Певицу. Загрохотали барабаны - девочка чуть не подпрыгнула. Они завели неровный беспокойный ритм. - Объяви сначала свой возраст... - Голос исходил от пожилого человека, стоявшего за спиной просящих. В круг вошли жрец и жрица и остановились напротив Гольфрена. Когда Флейтист заговорил, голос его звучал выше, чем обычно: - Мне двадцать шесть лет, меня зовут Гольфрен Флейтист. Я женат, бездетен. Я почитаю Владычицу и молю ее ниспослать мне свою милость. - Звякнула монетка. Жрец, стоявший за спиной маленькой жрицы, положил руку ей на плечо и подтолкнул ее к следующему просителю. - Мне двадцать лет, меня зовут К'линпор Актер. Я женат и бездетен. Я почитаю Владычицу и молю ее ниспослать мне свою милость. - Еще "звяк". Теперь Элиэль могла разглядеть старшего жреца, того, что стоял за пределами круга. Его красную хламиду украшали замысловатая вышивка и самоцветы. В пухлой руке он держал тонкую свечу, и свет ее блестел на бритой голове и дорогих перстнях с самоцветами. Жрица была совсем молоденькая, почти девочка, но тоже с бритой наголо головой. Веревка на шее поддерживала золотую вазу, болтавшуюся меж ее маленьких грудей. Она ступала босиком. На ней, похоже, вообще ничего не было, кроме хламиды - такой тонкой, что просвечивали соски. Должно быть, она здорово мерзла. Жрец за ее спиной был молод и высок - один из тех гимнастов. Он все еще тяжело дышал после упражнений. Его волосатые руки и грудь странно контрастировали с сияющей гладкой кожей головы и лица. - Мне сорок пять лет, меня зовут Амбрия Импресарио. - Чудесный голос Амбрии был сегодня почему-то хриплым и неровным. - Я... я замужем второй раз. Отец... Старый жрец бормотал вопросы, советы. Маленькая жрица повернулась и пошла прочь. Молодой жрец схватил ее за руку и, дернув, вернул на место. Она осталась стоять, куда ее поставили - словно стул, - но ее руки и голова странно подергивались. Элиэль стиснула руки, чтобы они так не тряслись. Следующей после Амбрии шла она. Золотая монетка больно впилась в ладонь. - Мне сорок пять лет, меня зовут Амбрия Импресарио. Я овдовела и вышла замуж второй раз. Я родила одного ребенка. Я почитаю Владычицу и молю ее ниспослать мне свою милость. Жрица вдруг начала смеяться. Молодой жрец схватил ее за плечи и тряс, пока она не перестала. Потом он толкнул ее дальше, и она застыла перед Элиэль. Ее глаза были пусты, челюсть отвисла. Слюна стекала по подбородку и капала на хламиду. Старший жрец тоже подвинулся. Элиэль чувствовала, что он стоит у нее за спиной, и уловила слабый запах, напоминающий сирень. Настоящему актеру не составит труда запомнить простые строки. - Мне двенадцать лет, - отчетливо произнесла она. - Меня зовут Элиэль Певица. Я незаму... - Если ты девственница, ты должна сказать это. Ее зубы застучали. Она сглотнула. - Мне двенадцать лет, меня зовут... Громовой голос Тронга заглушил ее ответ: - Ее подлинное имя не Певица, а Импресарио. Она моя внучка. - Что? - пронзительно вскрикнула Элиэль. Крик летучей мышью вспорхнул под своды и заметался там. Барабаны все рокотали. Жрец раздраженно фыркнул: - Объясни. Быстро! - У меня была дочь, - прорычал Тронг, не сводя взгляда с богини. - Она опозорила себя и умерла. Я вырастил ее незаконнорожденного ребенка, повинуясь Священному Писанию. Ее зовут Элиэль Импресарио. Его лицо было скрыто от Элиэль гривой серебряных волос. Она, не веря своим ушам, подняла глаза на Амбрию - та кивнула с невеселой улыбкой. Безумная жрица снова начала смеяться. Угрюмый хранитель тряхнул ее, но она не останавливалась. Он тряхнул сильнее - так вытрясают ковер. Ее голова моталась из стороны в сторону, золотая ваза болталась на веревке, колотя по груди. В конце концов ему удалось остановить припадок. Больше он не отпускал ее плеч. Старшего жреца явно раздражали подобные задержки, тем не менее он не собирался отказываться от ритуала. - Назови ее по ремеслу отца. - Я не знаю его! - взревел Тронг так, словно это незнание терзало его физической болью. С его-то праведностью трудно было представить, что он способен воспитать дитя, рожденное во грехе. - Твоя дочь не назвала тебе имя мужчины? - Она не могла! Она пропала на две недели. Когда мы нашли ее, она уже лишилась разума и девственности. Она не произнесла больше ни единого разумного слова. - Используй имя Импресарио, - буркнул жрец. Элиэль тоже член семьи! Но радость отравлялась обидой. Почему они не говорили ей этого? Почему Амбрия угрожала выгнать ее как беспризорницу? - Повтори! - бросил жрец. Элиэль собралась с силами и торопливо отбарабанила: - Мне двенадцать лет, меня зовут Элиэль Импресарио. Я девственница. Я почитаю Владычицу и молю ее ниспослать мне милость. - Она бросила монету в вазу и поразилась, услышав, что та упала в жидкость. Безумная жрица заливалась смехом, закатывая глаза. Ее мускулистый провожатый, казалось, был всерьез обеспокоен. Она обвисла в его руках, словно полотенце. Жрец поставил ее перед Тронгом. Барабанная дробь все не стихала, убыстряясь, делаясь настойчивее. Элиэль Импресарио? Как-то неправильно звучит! Она будет продолжать звать себя Элиэль Певицей. В конце концов, разве не пением зарабатывает она себе на жизнь? Не то чтобы большие деньги, конечно, но все-таки зарабатывает - настоящие медные деньги. Внучка Тронга Импресарио! Почему он никогда не говорил ей об этом? Она же не виновата в том, что ее мать поступила нехорошо! А ее мать? Как ее звали? Она что, тоже была актрисой? Красивой? Некрасивой? Сколько лет ей было, когда она умерла? Как она умерла? Элиэль оглядывалась на остальных, гадая, знал ли кто-нибудь из них о ее тайне. К'линпор - тот наверняка должен был знать! Он прятал глаза, делая вид, что смотрит на обходящих круг жреца и жрицу. Надо же, дядя К'линпор! - Мне шестьдесят пять лет, меня зовут Пиол Поэт... В высокие окна лилось все больше света, и храм понемногу выныривал из ночной мглы. Все поверхности были покрыты резьбой. Стены и колонны украшались изображениями богов и цветов, весь пол представлял собой яркую мозаику, в которой преобладал символ Владычицы: перечеркнутый круг. Красный и зеленый, слоновая кость и золотая фольга... Элиэль и не представляла себе, что в унылом Нарше может быть столько ярких красок. Наверное, все краски Наршвейла собрались в этом святом месте. Краем глаза она заметила какое-то движение. Единственный мужчина - почитатель богини вышел из алькова и направился к выходу, завершив приношение Владычице. Женщина тоже вышла, запахивая одежды, и пошла следом за ним. Куда она пойдет? Домой, к семье и мужу? Зачем приходила сюда: искупить грех или просто принести жертву Владычице и тем обрести ее расположение? - Мне тридцать три года, меня зовут Дольм Актер... Жнец опустил в вазу свою монету и с торжествующей улыбкой посмотрел на Элиэль. Сколько душ собрал он для Зэца после того, как ушел из ее комнаты? Элиэль быстро отвернулась и стала смотреть на вереницу жриц в красных облачениях, вошедших в неф из какой-то невидимой ей двери. Каждая заняла место в алькове. В храме появились ранние прихожане и с любопытством косились на труппу. Барабаны громыхнули в последний раз и смолкли. Снова стала слышна хриплая декламация у ног Владычицы. Молодой жрец опускал безжизненное тело жрицы до тех пор, пока она не оказалась сидящей на каменном полу, и сам склонился на колени рядом с ней. Придерживая ее одной рукой, другой он поднес вазу к ее губам. - Возьмитесь за руки! - приказал толстый жрец. Одну руку Элиэль схватил Тронг, другую - Амбрия. Снова забили барабаны. Молодой жрец запрокинул голову жрицы и наклонил вазу - достаточно, чтобы она могла отпить, но не настолько, чтобы высыпать монеты. Они оба облились алой жидкостью, но жрица закашлялась, поперхнувшись, - значит, немного все-таки проглотила. Удостоверившись, он снял веревку с ее шеи и передал сосуд кому-то, уже стоявшему с протянутой рукой. Потом отволок ее в центр круга и оставил лежать там словно мертвую рядом с серебряной вазой. Он выпрямился, отступил на шаг и стал ждать. Новые жрецы и жрицы окружили труппу и запели - вначале тихо, потом все громче и громче. Элиэль с трудом разбирала слова: мало того, что они мешались с эхом, так еще и пение было на каком-то архаичном джоалийском. Она поняла только, что жрецы славят Владычицу и молят ее дать ответ. Капризный ритм барабанного боя выводил из себя. Сердце отчаянно колотилось в груди. Маленькая жрица задергалась. Пение сделалось еще громче. Она завизжала и начала колотить кулаками по полу. Барабанный бой усиливался и убыстрялся. Она корчилась, как от боли, лицо ее пылало. Сбитая серебряная ваза со звоном покатилась по полу, яйца вылетели и разбились. Она замолчала на мгновение, подняла голову и обвела взглядом круг актеров - безумие в каждом движении, в каждой гримасе. Жрица вцепилась в свою хламиду и разорвала ее, обнажив худенькое изможденное тело - тоже пылающее и вспотевшее. Неожиданно она вскочила на ноги и бросилась на Элиэль с глазами, полными безумного огня, готовая вцепиться в нее ногтями. Элиэль попыталась отпрянуть. Тронг с Амбрией подались назад, но рук не отпустили. Жрец поймал сумасшедшую в самый последний момент и попробовал оттащить ее обратно в середину, но она ожесточенно отбивалась от него, визжа и плюясь. Странное дело, это превратилось в настоящую драку. Молодой и крепкий жрец не уступал ростом Тронгу. Она же - костлявый заморыш - за несколько секунд искусала и избила его, порвав одежду и в кровь исцарапав лицо. Дважды она чуть не вырвалась, устремляясь к Элиэль, и оба раза жрец ловил ее в последний момент. Он старался удержать ее, не причиняя ей вреда. Она же ничуть не церемонилась. Они упали на пол, продолжая драться. Барабаны и голоса почти оглушали. И тут жрица, вскрикнув, выпрямилась. Запрокинула голову и, раскинув руки и ноги, распласталась на своем противнике. Мужчина сбросил ее и отполз на четвереньках, истекая кровью и задыхаясь, словно сражался со стаей панд. Маленькая жрица широко раскрыла глаза. - Ату! - выкрикнула она голосом, низким и зычным, как у Тронга, совершенно неожиданным для такого детского тела. Барабанный бой и пение оборвались. - Ату импо'эль игниф! Это был глас оракула. Стоявшие за пределами круга жрецы начали записывать на пергаменте слова богини, эхом отдающиеся от сводов храма. Снова диалект был слишком древним, чтобы Элиэль могла разобрать слова. Ей показалось, что она несколько раз слышала не только свое имя, но и другие знакомые имена, которые уж никак не могли упоминаться здесь. Жрецы, похоже, понимали смысл этого словесного потока - их перья порхали по пергаменту. Голос оракула превратился в звериный хрип и стих. Ударил барабан. Возобновилось пение - на этот раз торжествующий хор пел песню благодарности и славы. Жрица в красной хламиде склонилась над неподвижным телом оракула. Круг распался. Жены и мужья с облегчением обнимались. Тронг отпустил руку Элиэль. Амбрия притянула ее к себе и крепко сжала. Что-то мокрое коснулось ее щеки. Удивленная девочка подняла голову и поняла, что большая женщина плачет. 20 Теперь стало понятно, почему совета у Владычицы через оракула испрашивают не так часто. Маленькую жрицу унесли, завернув в одеяло. Ее здоровый хранитель вышел, прижимая к окровавленному лицу платок и опираясь на плечо друга. Мальчишка с ведром опустился на колени и стал протирать испачканный пол. Толстый жрец в богато украшенной хламиде, ухмыляясь, водил пальцем по листу пергамента, обсуждая что-то с другими пожилыми жрецами и жрицами. Все казались довольными. Труппа собралась в стороне, ожидая решения богини. Элиэль крепко цеплялась за большую руку Амбрии и старалась не смотреть на покровительственную ухмылку Дольма Актера. Толстый жрец подошел к ним, все еще держа в руке записи. - Велико милосердие Владычицы! - возгласил он. - Никогда еще не видел я более ясных и исчерпывающих повелений. Последовала тревожная пауза. - Скажи нам! - не выдержала Амбрия. - Всего два, кажется. - Он глянул на свои листы. - Да, точно, два. Есть среди вас такая Утиам Флейтист? Утиам вздрогнула. Обнимавшая ее рука Гольфрена напряглась. - Шесть недель служения, - объявил толстяк. Он пожал своими пухлыми, похожими на подушки плечами. - Не столь серьезное наказание, как я ожидал. Шеки Утиам стали пепельно-серыми. Она обиженно вскинула голову: - Я должна служить здесь шлюхой сорок два дня? Жрец удивленно поднял бритые брови: - Это священная плата! - За что? - За твои грехи и за грехи твоих друзей, конечно. Они вольны идти - все, кроме одной. Одна останется. Это небольшая плата за благосклонность Владычицы и за прощение тебя самой и твоих возлюбленных близких. Многим женщинам это даже нравится. - Он хитро осклабился. Его маленькие глазки напоминали свиные. Пиол Поэт осторожно откашлялся. - Мне показалось... - Он замолчал. Ну да, он же ученый. Если кто-то из мирян и понимал эти древние слова, так это Пиол. - Что тебе показалось? Старик пригладил свою седую бороду. - Мне показалось, что был предложен выбор? Жрец кивнул, отчего его многочисленные подбородки заколыхались. - Уверен, это не для сборища бродячих паяцев. - Сколько? - выкрикнул Гольфрен. Его гладкое лицо побледнело сильнее других. Толстяк вздохнул: - Сотня джоалийских звезд. - Ты хочешь сказать, девяносто четыре! Ты же знаешь, сколько у нас денег! Толстяк раздраженно прикусил пухлую губу. - Ты собираешься спорить с богиней, актеришка? - Но я хотел принести эти деньги в дар Тиону, чтобы он помог моей жене победить на Празднествах. - Твоя жена не поедет на Празднества в этом году. Она будет служить Владычице - здесь, в храме. Погонщики мамонтов, ежедневно рискующие жизнью на перевалах, не осмелятся пойти против воли святой Оис. - Недобрая ухмылка на жирном лице не оставляла сомнений в том, что эта угроза - не пустая шутка. Гольфрен, казалось, был готов расплакаться. - Но эти деньги - это отцовская и дедова ферма! И у нас всего девяносто четыре. Взгляды всех обратились к Амбрии, матери Утиам. Ее рука, за которую держалась Элиэль, вспотела, голос звучал хрипло. - Если мы доплатим разницу, о святейший, мы останемся без гроша. Плата за проезд в Сусс в этом году заметно выше, чем обычно. Мы ведь бедные артисты, отец! Наши траты велики. Вся наша надежда - на Празднества: только выиграв там, мы заработаем на пропитание будущей зимой. Так неужели Владычица разорит нас? Заплывшие жиром свиные глазки жреца сощурились. - Если вы собираетесь в дорогу с благословения Владычицы, - нехотя произнес он, - храм, возможно, и устроит вам проезд, - в общем, сделка возможна. - Только сегодня! Празднества начинаются завтра. Нам надо ехать сегодня! - Амбрия понемногу начинала приходить в себя. - Сотня звезд - и вы будете там сегодня, - кивнул жрец. Амбрия облегченно вздохнула. - А второе? - М-м? - Он хихикнул и снова сверился со своими листками. - Ах да. Элиэль Певица... или Элиэль Импресарио... Владычица назвала ее как-то еще... ладно, это безразлично. Она должна остаться. На службе у Великой Оис. Почему-то Элиэль ожидала этого. Она вздрогнула. Амбрия крепко сжала ее руку. - А за нее возможен выкуп? - спросил Пиол. Толстяк нахмурился. - Выкуп? Попридержи язык, актеришка! - Он подозрительно огляделся по сторонам. - Ты хочешь что-то предложить? - Вы и так забрали все, что у нас было, до последнего медяка! - крикнула Амбрия. - Ах! - Он недовольно покачал головой и еще раз заглянул в записи. - Так или иначе, в этом случае никакого выбора не будет. - Он посмотрел на Тронга, весь вид которого изображал крайнюю степень отчаяния. - Та неприятность произошла в Юрге? - Да, - пробормотал гигант, даже не удивившись. - Ну конечно! - хохотнул жрец, тряхнув головой с наигранной брезгливостью. - Снова могучий Кен'т! Но Владычица - ревнивая богиня. Она требует ребенка себе. - Он окинул труппу взглядом. - Ступайте, вы легко отделались! Всего-то сотня звезд и один ребенок. Элиэль огляделась. Все как один избегали ее взгляда. Все, кроме Дольма Актера, смотревшего на нее с ухмылкой, явственно говорившей: "Ну что - убедилась?" - О ней будут хорошо заботиться, - сказал жрец, - ее воспитают для службы Владычице. Это куда более легкая и приятная жизнь, чем та, которую можете предложить ей вы. - Он подождал, но остальные молчали. - И через несколько лет... да вы и сами знаете. Так и не дождавшись отклика, он сделал знак пухлыми, мягкими пальцами, подзывая к себе женщину - почти такую же толстую, как он сам. - Возьмите эту и стерегите хорошенько. Обойдемся без прощаний, - добавил он. Амбрия отпустила руку Элиэль. 21 Очень скоро Эдвард понял, что инспектор Лизердейл оставил дежурить за дверью своего человека. Разговоры приближались по коридору, смолкали ни с того ни с сего у его двери и снова продолжались уже на отдалении. Каталки и тележки замедляли ход и скрипели колесами, огибая препятствие. Возможно, страж сидел здесь с самого начала, но он служил еще одним доказательством - Эдварда подозревают в убийстве. Охранник вряд ли находился здесь для того, чтобы предотвратить бегство преступника, скорее всего он должен был подслушивать разговоры. А какая еще может быть причина, достойная траты полицейского времени? Палата была утомительно аккуратной. Стены выкрашены в коричневый цвет до уровня плеч, где тянулся фриз из коричневых керамических плиток, выше шла бежевая штукатурка. За неимением ничего лучшего Эдвард мысленно занялся инвентаризацией. Итак, одна медная койка с постельными принадлежностями, подушкой и высокой спинкой в изголовье. Далее, один стул с плетеной спинкой, жесткий. Далее, тумбочка красного дерева у постели. Далее: одна небольшая полка... один шнур звонка в пределах досягаемости... один железный столик на колесиках со складным зеркалом на нем... одна плетеная мусорная корзина... Еще - тазик с теплой водой, свеча, пепельница и металлическая миска в форме почки: в такой, наверное, хорошо выращивать луковицы крокусов. В тумбочке стояли судно и тяжелая стеклянная бутыль, обернутая полотенцем. Робинзон Крузо пришел бы в восторг. Единственное, что он видел в окно, - далекий церковный шпиль. Створка была поднята до предела, но воздух в палату, казалось, не поступал вовсе - ведь не может же на улице быть так жарко, правда? Что же это за лето такое! Значит, он наконец окончил школу и через неделю с небольшим сделался главным подозреваемым в убийстве друга. Ему вспомнился Тигр, школьный кот. Тигр любил сидеть под деревом, на котором гнездились малиновки, в ожидании птенцов - двух маленьких вкусных птенчиков. Бедный старина Волынка! Ему и так не везло с этим его кашлем, а теперь еще вот это... Будет, конечно, расследование. Как-то примут эти новости их одноклассники? Поверят ли они в то, что Эдвард Экзетер способен на преступление? Он решил, что они поверят доказательствам - как и он сам. По крайней мере он в Англии, значит, и судить его будут по британским законам. Не то что у французов - там ему самому пришлось бы доказывать свою невиновность. Британское правосудие - лучшее в мире, оно не способно на ошибки. Точнее, он надеялся, что не способно. Вся беда в том, что он пока и представления не имел, в чем же состоит обвинение. Может, он сходил с ума - этакие доктор Экзетер и мистер Хайд? Может, именно поэтому он ничего не помнит? Сумасшедших не вешают, их запирают в Бродмур - туда им и дорога! Если у него и имеется половина-Хайд, которая шатается по округе и режет людей, значит, его половину-Экзетера тоже надо запереть. Бобби пока обращался с ним деликатно, и это само по себе подозрительно. Единственного свидетеля положено трясти гораздо крепче - особенно такого свидетеля, который ничего не помнит. Ну да, он несовершеннолетний и к тому же калека, так что полицейскому поневоле приходится вести себя очень вежливо и деликатно, чтобы его не обвинили в грубом обращении. Эдвард помнил куда более запутанные судебные процессы - им рассказывал про них Флора-Дора Фергюсон, преподаватель математики. Лизердейл должен быть абсолютно уверен в незыблемости обвинения, поэтому он и не торопится услышать то, что может показать подозреваемый. На этом месте мрачные размышления Эдварда были прерваны знакомым голосом из коридора. Нет! Пожалуйста, не надо, подумал он. Посетителей начинали пускать в два часа, а сейчас еще и девяти утра не было, но но знал этот голос и знал, что его обладательницу не остановят ни заведенные в грейфрайерзской больнице правила, ни любая, самая дородная сиделка, ни даже констебль в форме и при исполнении - последнее как раз подтверждалось голосом в коридоре: - Не говори глупостей, Гэбриел Хейхоу! Ты же всю свою жизнь знаешь меня. Я утирала тебе глаза, когда ты намочил штаны на параде в честь коронации короля Эдуарда! Если ты хочешь распотрошить этот букет в поисках пилки, давай действуй, а лучше посторонись-ка! Миссис Боджли, размахивая знакомым потертым чемоданчиком, ворвалась в палату, как Боадицея, взявшая штурмом Лондиниум. Она была большая и громогласная. Она внушала благоговейный страх. Обычно ей как-то удавалось совмещать бьющую через край радостную энергию с величественностью, не уступавшей самой королеве Марии. Сколько помнил себя Эдвард, в Фэллоу она становилась центральным событием каждого торжественного дня. Мальчики из Фэллоу боготворили ее. Сегодня она с головы до пят была одета в черное. Черная перчатка отбросила в сторону черную вуаль. - Эдвард, бедный мальчик! Как ты себя чувствуешь? - Хорошо. О, миссис Боджли, мне так жаль! В ее глазах загорелись предостерегающие огни - в палату заглядывал полисмен, чуть не задевая шлемом за притолоку. - Что ты хочешь сказать этим заявлением, Эдвард? - Я хочу сказать, я ужасно расстроился, услышав эту трагическую новость о Тимоти. - Я так и думала, что ты именно это имел в виду. Но сейчас тебе нужно следить за своими словами! - Она возвышалась над ним, как Биг Бен над зданием парламента, глядя на него поверх необъятного, затянутого в черное бюста. - Эту фразу могли принять за извинения. Я принесла твои вещи. Деньги я вынула и отдала старшей сиделке. Расписка лежит в твоем кошельке. Я принесла тебе эту книгу. Вот, смотри. Она сунула ему в руки книгу, и он пробормотал слова благодарности. - Но... - Тимоти очень лю... говорил, что это лучшая книга из всех, что ему доводилось читать, и мне показалось, что тебе не помешает чем-нибудь отвлечься. И не надо меня благодарить. Я уверена, что он хотел бы, чтобы она была у тебя. И притом, что мне лучше не задерживаться, а то констебль Хейхоу заподозрит меня в попытках сбить правосудие со следа... я хочу, чтобы ты знал, что мы... что я... ни на минуту не верили в то, что ты имеешь отношение к тому, что произошло, и ничто не заставит меня изменить свою точку зрения. Кому как не мне знать, что в этой какофонии оттуда слышался женский голос, даже если генерал и... но мы не будем обсуждать подробности сейчас, Эдвард. Как бы то ни было, я прослежу за тем, чтобы ты получил лучшего адвоката. И если для твоей защиты потребуются деньги - в случае если дела примут нежелательный оборот, - можешь рассчитывать на мою помощь. Я уже дала соответствующие указания своему поверенному, мистеру Бабкоку из "Натолл, Натолл и Шу". Так что тебе не о чем беспокоиться, и доктор Стенфорд уверяет, что твоя нога срастется, не оставив болезненных последствий. Он открыл рот, но она продолжила, прежде чем он успел что-то сказать. - Тимоти всегда очень хорошо отзывался о тебе, и в наши редкие встречи ты произвел на меня самое лучшее впечатление, Эдвард. Я знаю, что твой наставник и доктор Гиббс высоко ценили тебя, а я доверяю их суждению - почти всегда, а уж в этом случае точно. Так что не кисни. Вся эта чудовищная неприятность разрешится, я уверена. И больше мы не будем об этом говорить ни слова! С невеселой улыбкой она повернулась и выплыла из палаты. Полисмен, пятясь, выскочил перед ней. Эдвард посмотрел на книжку, лежавшую на одеяле, и у него потемнело в глазах. Вошла сиделка с вазой георгинов, которые, возможно, еще час назад росли на клумбах Грейфрайерз-Грейндж. Она подняла чемодан с пола и поставила его на кровать. - Если бы вы забрали все, что вам нужно, я бы унесла его. Старшая сиделка не любит, когда вещи лежат в палатах. Он пробормотал что-то в ответ, даже не взглянув на женщину. Книга называлась "Затерянный мир", сочинения сэра Артура Конан Доила. Он открыл ее наугад, и из нее выпала закладка. 22 Два лестничных марша вверх... Жрица задыхалась, но не снимала потной руки с плеча Элиэль. Они свернули в другой коридор, пропахший благовониями, мылом и несвежей пищей. Элиэль была слишком ошеломлена, чтобы бояться или жалеть себя. Все, что она пока ощущала, - это чувство потери: потери друзей, только что обретенной семьи, свободы, карьеры, даже своего мешка, который ей не позволили взять с собой. Отдаленное пение смолкло, словно она погружалась под землю, прочь от мира живых. Они подошли к открытой двери, и ее втолкнули внутрь. Келья была маленькой, пустой и относительно чистой, несмотря на стоявшую в ней вонь. Голый камень стен с четырех сторон, голые доски пола и потолка. Свежий на вид тюфяк, стул, маленький столик, экземпляр Красного Писания - и все. Одинокий луч света проникал сквозь маленькое оконце как бы нарочно, чтобы комната казалась еще темнее. Ни лампы, ни камина. Жрица отпустила свою пленницу и с довольным видом опустилась на стул. Стул крякнул - поя складками пропитанной потом хламиды угадывались пышные телеса. Она вытерла пот со лба рукавом. Волосы ее были убраны под красный платок. Лицо? Лица не было - сплошные складки жира. Элиэль казалось, что более жесткого лица она еще никогда не видела. - Мое имя - Илла. Ты должна называть меня "мать". Элиэль промолчала. От улыбки Иллы способно было свернуться молоко. - Стань на колени и поцелуй мой башмак. - Нет! - отшатнулась Элиэль. - Отлично! - Улыбка сделалась шире. - Вот мы и устроим небольшое испытание, ладно? Когда ты готова будешь повиноваться - когда ты больше не вынесешь, - скажи мне, что готова поцеловать мой башмак. Я буду знать, что мы сломали тебя. Мы обе будем знать. Ты вступаешь в мир беспрекословного повиновения. Она подождала ответа. Не дождавшись - нахмурилась. - Если хочешь, можем попробовать и порку. - А как же Кен'т? Илла расхохоталась, словно ждала этого вопроса. - Кен'ту молятся мальчишки и старики. Мужчины тоже не без удовольствия участвуют в его таинствах, но что-то я не помню, чтобы вокруг его храма лежало много их трупов! Женщины редко ходят в его храм - ведь Кен'т бог мужской силы. - Он мой отец? - Возможно. Богиня сделала такой намек. И это хорошо вяжется с тем, что сказал твой дед. От женщины, которой владел бог, в дальнейшем мало толку. Это Элиэль и сама знала по старым легендам: Кен'т и Исматон, Карзон и Харрьора. Когда интерес бога к женщине иссякает, она умирает от неразделенной любви. Как странно, что Пиол Поэт ни разу не использовал для пьесы эти две легенды о прекрасной любви!.. Она ведь никогда больше не увидит спектаклей Пиола. Странно слышать, как Тронг называет себя ее дедом! На каменном лице жрицы невозможно было разглядеть ни следа сочувствия. - Не думай, что из-за этого ты какая-то особенная. Ребенок смертного смертей, вот и все. По всеобщему убеждению, он еще хуже остальных. Слова "божье отродье" были самым тяжким и неприличным оскорблением. Они означали, что этот человек - лжец, мот, ублюдок и что мать его была не лучше. Элиэль вспомнила молельню Карзона и эту величественную бронзовую фигуру. Кен'т - тоже Муж. Может, ей стоило помолиться Карзону? Она ведь даже не знает имени матери. - Если ты думаешь воззвать к нему, - презрительно бросила Илла, - побереги силы. Богу зачать ублюдка - что смертному плюнуть. Так что на твоем месте я бы и не заикалась. Теперь ты служительница Великой Оис, да к тому же не самая младшая по возрасту. Так что я уж объясню тебе кое-что. Она сложила пухлые руки на коленях. - Мы получаем множество никчемных девчонок, обычно младше тебя. Но большинство из нас рождено в храме. Моя мать служила здесь жрицей, и ее мать - тоже. Мы служим Владычице вот уже восемь поколений. - А твой отец? - Кто-то из молящихся. - Илла оскалилась в улыбке. - Сотня молящихся. И не думай укорять меня этим, божье отродье. Через год-другой Владычица окажет тебе милость. Сначала тебя посвятят жрецы, ну а потом ты будешь служить ей тем же самым образом. Можешь считать это большой честью. - Но я не хочу! Толстая жрица рассмеялась, отчего тело ее заколыхалось под хламидой. - О, ты еще захочешь! Тебя подготовят как следует, и ты будешь рваться начать. Вот я - мне сорок пять лет. Я родила восьмерых детей во славу Владычицы, и мне кажется, скоро рожу еще. И ты так будешь в свое время. "Им придется приковывать меня к кровати цепью", - подумала Элиэль. Она скорее умрет с голоду в карцере. Ничего не ответив, девочка уставилась в пол. - Почему ты хромаешь? - Моя правая нога короче левой. - Сама вижу. Почему? Ты что, родилась такой? - Я выпала из окна, когда была совсем маленькой. - Очень глупо с твоей стороны. Впрочем, все равно. Это ведь не видно, когда ты лежишь на спине, верно? Элиэль стиснула зубы. - Я задала тебе вопрос, сучка маленькая! - Нет, не видно. - Мать. - Мать. Илла вздохнула: - Ты начнешь службу, ощипывая кур. Через год ты сможешь ощипывать кур и во сне. Драить полы, стирать белье... добрая, честная работа для укрощения духа. Обычно мы начинаем с обета послушания. Все же... - она нахмурилась, - все же в твоем случае Владычица дала другие указания. - Какие указания? - Мать. - Какие указания, мать? - Что следующие две недели тебя надо держать строго взаперти. Я д