Я прочитала, - сказала она. - Я прождала тебя несколько часов, но ты не пришел, тогда я спустилась в библиотеку и начала читать. Я знаю, почему ты бежишь. Ты в ужасе, правда? - Именно так! - с чувством проговорил он. - И неужели, прочитав все это, ты хочешь, чтобы я продолжал писать? Я же копаюсь в грязном белье твоего _семейства_! - Опять за свое! Это же все выдумка! И жук, и ворона, и плющ. - Кейт яростно посмотрела на него. - Ты все сочинил, и достаточно лишь поменять имена. Послушать ее, насколько все просто. - Но все происходило с настоящими людьми, - ответил он ровным голосом. - Ты сама показывала мне на чердаке инвалидную коляску, я встречался с твоим дядей Питером... - Разберись в своих мыслях. Или это ерунда, пустая трата времени, и тогда безразлично, что ты пишешь. Или это выдумка, хотя бы отчасти, и ты помещаешь реальных людей в придуманную ситуацию. Тоже ничего страшного, потому что ты изменишь все имена. Послушай меня, Том. Ты не можешь бежать отсюда, не можешь бросить _меня_ именно сейчас. - Я не могу больше жить в доме. - Тогда оставайся здесь! По-моему, Бирн не будет возражать, если ты со своим неврозом временно поселишься у него. - Я же говорил, что переберусь сюда, если что-то не сложится, правда? - Том попытался улыбнуться, но у него ничего не получилось. - Тогда я тебе расскажу кое о чем. Я думала, что это суеверие, что такого не может случиться с тобой. Не знаю, почему я так решила, ведь здесь никогда не бывало иначе. - Зайдя за кресло, Кейт положила руки на плечи Тома, так чтобы он не мог видеть ее лица. - В этом доме всегда должны жить трое, не более и не менее. Не знаю почему, но так было всегда. Складывается по-разному. Когда я отправляюсь в колледж, Рут сдает мою комнату кому-нибудь из студентов Харлоу. Конечно, иногда в доме бывает больше или меньше людей - на одного или двоих, но не более чем три ночи кряду. Максимум три ночи. И всегда находится причина: кто-то приезжает, кому-то снится кошмар, кого-то вызывают... словом, через три дня лишний всегда оставляет поместье. - Смешно! - Посмотри, даже у тебя самого так получается, если подумать. Сперва это Розамунда и двое ее детей. Потом Маргарет, Элизабет и Родди, а затем Элизабет, Джон Дауни и Питер Лайтоулер... - Он провел в доме только одну ночь. - Голос Тома прозвучал довольно резко. - Но ведь тетя Маргарет возвращалась на следующий день, правда? Все полностью совпадает. В нашем доме нечисто, Саймон всегда говорил это. Но мы с мамой никогда никого не видели и ничего не замечали. У Саймона расстроена психика, он находится на грани болезни, а пьянство лишь ухудшает его положение. Я никогда не верила ему, и мама утверждает, что он только добивается внимания к себе или сочувствия... - Она повернулась, нагнувшись к его лицу. - Но ты же не такой, как он, Том! Ты прикидываешься, чтобы заинтересовать меня, или мне нужно отнестись к твоему поведению серьезно? Он вздохнул. - Я... похоже, мне придется переговорить с Саймоном. - Для этого тебе придется вернуться назад. - Что ты хочешь сказать? - Саймон не выходил из дома более года. Это зовется агорафобией. Я говорила тебе. В ее голосе слышалась победная нотка: _я же говорила тебе_. - Давай уедем, Кейт. Куда-нибудь подальше. Не твои это дела, и уж точно не мои тоже. Она посмотрела на него. - Не глупи. Том. Я не могу уехать отсюда. Неужели ты ничего не понимаешь? Все это безнадежно и абсурдно. - Заканчивай свою книгу, Том, - сказала она негромко, направившись к двери. - Тогда все переменится, я уверена в этом. 20 Жизнь подчинялась схеме. Стоя у края дороги, Бирн ожидал появления Рут. Ему нужно было кое-что спросить у нее, выяснить, где и что разместить в огороде, но стоял он здесь не поэтому. Он едва признавался в этом желании самому себе. Лишь когда Рут опустила стекло, и Бирн заметил, что она рада, облегчение подсказало ему причину. Повинуясь внезапному порыву, он сказал: - Не выпьете ли чаю? Зайдите, посмотрите, как теперь у меня в коттедже. - О'кей. - Она сразу же выключила двигатель и вышла из машины. Вместе они направились к домику. Внутри он сделал немногое: просто переставил книги на полке и слегка прибрался. Бирн поставил на стол кувшин с дикими цветами, другой - на подоконник над раковиной, чтобы яркие пятна рассеяли серость стен. - Так лучше, - сказала она, тронув ладонью лепестки. - Но, если вам что-нибудь нужно, в доме на чердаке найдется любая мебель. - Да, я знаю. Кейт говорила мне. Только зачем стараться, ведь я скоро уеду отсюда. - Опять за свое, Бирн? - Рут вопросительно посмотрела на него. - По-моему, уже пора передумать. Я не намереваюсь еще раз просить вас, решайте сами, все мы взрослые люди. Он улыбнулся. - Безумство, не правда ли?.. Такая мучительная нерешительность... однако мне действительно придется уехать отсюда, рано или поздно; есть такие дела - скучные, но важные, - которые мне необходимо уладить. - Тогда приведите их в порядок, а потом возвращайтесь. Все так просто. Странно, что он еще не понял этого. Можно уладить свои отношения с армией, а потом вернуться... - Я вполне могу это сделать, - сказал он неторопливо. - Мы можем сделать поместье прекрасным! - заявила Рут. - Когда я была маленькой - мы жили тогда с Алисией, - здесь еще можно было видеть следы старых клумб. Большую часть их перекопали во время войны и засадили овощами, и осталось немногое, но Алисия говорила, что здесь был парадный сад вроде парка, как в Сиссингхерсте. Дорожка к библиотеке была засажена ирисами. Какая роскошь заводить целые клумбы с цветами, которые цветут лишь пару недель! - Имея одну или две подобные достопримечательности, парк можно открыть для публики. - Я знаю, но для этого нужно _время_. Потом денег у меня нет, я вынуждена работать и слишком устаю... - Рут, ну зачем вам эта благотворительная работа? - Но это же малость! Раз в две недели и все. - А вы не находите ее угнетающей? - Иногда. Главное - эта всегдашняя беспомощность, понимаете. Ведь ничего сделать нельзя. - Она помедлила. - И все-таки каким-то образом работа эта оправдывает себя. - А вы уверены в том, что не делаете ошибок, не ухудшаете положения дел... - Бывает. Конечно, слово - могучий инструмент. Используя его, нельзя проявить излишней осторожности. Но нужна жесткая тренировка и поддержка. Привыкаешь постоянно избегать грубости. Бирн ждал, пока закипит чайник, но Рут посмотрела на часы. - Знаете что, по-моему, чай можно отложить на другой день. Пора возвращаться. И Саймон ждет, потом мне сегодня нужно пометить кучу белья. Рут направилась к двери, он проводил ее взглядом до машины. Быть может, он действительно вернется сюда. Поможет Рут реализовать ее мечту и превратит коттедж в подобие дома... Взгляд его лег на пухлый бумажник, оставшийся на книгах. Возврати его теперь же, подумал он, отделайся от денег Питера Лайтоулера. Положив его в карман пиджака, Бирн оставил коттедж. Он заблудился. Чтобы сэкономить время, он направился лесом, но узкая роща, пронизанная дорожками и тропками, казалось, завязалась узлом - так что Бирн не нашел дорогу на Тейдон-Бойс. Все это было настолько глупо, что Бирн просто не верил себе. Судя по положению солнца, Тейдон находился к юго-востоку от поместья, дойти было несложно. Солнце почти не проникало в глубокие тени под большими деревьями, но это ничем не могло помешать ему. Бирн прошел несколько миль, не сомневаясь в том, что рано или поздно найдет дорогу, однако все тропы исчезали в папоротниках и ежевике. Бирн не мог понять причин подобных блужданий. Он не принадлежал к тем, кто не может обойтись без карты и компаса, и всегда доверял собственному чутью. Он даже привык поддразнивать Кристен, вечно не знавшую куда идти. Кристен. Сегодня он не вспоминал о ней и вчера тоже. Впервые за последние три месяца он сумел протянуть три дня, не подумав о Кристен, не напомнив себе о том, что произошло с ней. Бирн уселся на мягкий ворох прелой листвы - спиной к упавшему бревну - и прикрыл глаза от разящего солнца. Частью ума он понимал, что забвение благотворно: иначе он не придет в себя, иначе не может быть. Кристен должна раствориться в прошлом, и память о ней померкнет. Тем не менее это было нехорошо. Гнев, вина и горечь мешали этому. Неправильно. Ничто еще не закончилось в его памяти; воспоминание оставалось столь же ярким и страшным. Он вспомнил, как вышел из дома, направляясь под зимним солнцем к лавке на вершине холма, где продавались газеты, молоко и сигареты. Там оказался Дэвид. Он был высок - на пару дюймов выше Бирна. Подстриженные с научной точностью прямые соломенные волосы, карие глаза. В моменты смущения и задумчивости он привык потирать нос. Ну а смутить Дэвида было нетрудно. В его сердце гнездилось некое воплощение неуверенности. Иногда он заикался. Однажды Бирн заметил, что он никогда не заикается будучи в военной форме. Дэвид только расхохотался, но все-таки потом сказал: - По-моему, она прячет нас. И в какой-то мере освобождает. Мы преображаемся. В нем было что-то открытое - в том, как он доверял Бирну и Кристен. Он приходил к ним обедать раз или два в неделю, а по уик-эндам они с Бирном играли в сквош [разновидность тенниса]. Иногда он развлекал Кристен, когда Бирн бывал занят службой. Он заставил себя прогнать эти мысли. Бесполезно... незачем вновь и вновь возвращаться к этой теме. Была ли Кристен неверна ему? Любила ли она Дэвида? Он этого не узнает. Обратившись к выработанной им привычке, Бирн заставил внутренний голос умолкнуть. Получалось нечто вроде медитации, только иногда при этом он засыпал, хотя никто не говорил, что во время медитации спят. И, усталый, он вновь уснул, погрузившись в спокойную дрему под древними деревьями. Резкий крик вороны заставил его открыть глаза. Впереди на гребне в лучах заходящего солнца вырисовывалась высокая тонкая фигура. Подробности было трудно увидеть, и поначалу Бирн ощутил смятение. На вершине холма в Мидлхеме стоял Дэвид Кромптон, его светлые волосы трепал ветерок. Но это был Эссекс и Дэвид... Дэвид просто не мог оказаться здесь. Потом внимание его перестроилось, и Бирн понял, что видит Питера Лайтоулера: белесоватые всклокоченные волосы, блеклый костюм светятся позаимствованным у солнца светом. Он стоял отвернувшись от Бирна, вглядываясь вперед и словно ждал кого-то. Нет, не кого-то. Их было трое: мужчина и две женщины. Они шевелились, вокруг сияло солнце, и Бирн понял, что прищуривается. Он поднял руку, чтобы прикрыть глаза. Нет. Он ошибся. Впереди стояло двое мужчин. Лицом друг к другу, один в черной шерсти, другой в кремовом полотне. Лучи солнца обтекали их, сглаживая контуры. Бирн почти вскочил на ноги, но в кроне серебряной березы справа от него что-то шевельнулось. На тонкой ветви, прогнувшейся под тяжестью птицы, сидела огромная ворона. Глубокие желтые глаза смотрели на него не моргая. Взгляд этот был полон удивительной требовательности. Бирн оперся ладонью о листья, чтобы подняться, и птица приподняла серовато-черные крылья, едва не слетев с ветви. Ворона была готова наброситься на него, и приоткрытый ее клюв беззвучно грозил. Можно было не сомневаться: птица нападет на него, как только он поднимется на ноги. Бирн привалился спиной к бревну, подумывая, не закричать ли, чтобы отпугнуть птицу. Однако на гребне происходило нечто важное, и он самым решительным образом не желал привлекать внимание обоих действующих лиц. Человек в черном шагнул к Лайтоулеру, тут что-то блеснуло, ослепив Бирна. Он заморгал. А когда вновь открыл глаза, то увидел на гребне только одного человека - старца в выцветшем костюме, и блистать на нем могли только отраженные лучи вечернего солнца... Питер Лайтоулер повернулся к Бирну и поднял руку. Короткий салют, знак приветствия, и Бирн понял, что дрожит. Старик направился вниз по другую сторону гребня и быстро исчез в лесу. Ворона тоже взлетела с дерева и, шумно взмахивая тяжелыми крыльями, скользнула за гребень, догоняя Лайтоулера. Все исчезли. Но Бирн, привалившийся к бревну под косыми лучами, пробивающимися сквозь листву, не имел даже представления о том, спал он только что или нет. 21 Когда Рут вернулась днем домой, Саймон ожидал ее в кухне. Глаза его были чисты, рука не дрожала. Как только она вошла в дверь, он сказал: - Нас снова трое. Нас опять стало трое, как всегда после трех ночей... - Что ты хочешь этим сказать? А где все? - Она ставила чайник, разгружала свою школьную сумку. - Том отбыл. Сон, пророческий кошмар, как говорит Кейт, полностью вывел из строя нашего маленького Лохинвара. Он рассыпался, и Бирн теперь собирает куски... не впервые, я полагаю. Рут поставила кружки и налила молока, словно ничего не случилось. - Я и не думала, что история Кейт и Тома будет долгой. Он слишком занят своей книгой, чтобы уделять ей должное внимание. Секс в этом возрасте способен дать многое, но одного его недостаточно. - Ты не слыхала, что я сказал? Тогда слушай, Рут. Том провел здесь три ночи и вылетел отсюда, как и все остальные. Разве ты не понимаешь? Почему ты настолько _слепа_! - Они поссорились, нечего расстраиваться. А три ночи - так уж вышло, простое совпадение. Наверное, они помирятся, Том - неплохой парень. Он скоро вернется, увидишь. - Поставив кружку на стол. Рут села напротив Саймона. - Но с тобой мне надо кое о чем поговорить. Сегодня после работы состоится собрание, сбор фондов для самаритян. Они нуждаются в новых идеях, в какой-нибудь рекламе... Я подумала, не устроить ли нам у себя в саду нечто вроде праздника или пикника? Распродажу, домашние вафли, клубничный чай и все прочее. Как ты думаешь? - Боже мой, Рут, неужели тебе еще мало того, что и так лежит на твоей тарелке? - Но мы не будем готовить праздник одни, нам помогут. Мне будет очень приятно, Саймон. Попытайся понять меня. Мы живем в таком прекрасном удивительном месте, разве не следует разделить нашу радость с людьми? - Рут, это руины! Поместье разрушается! - Но мы можем исправить дело, если нам окажут помощь. Поработаем. Выкрасим переднюю дверь, Бирн может скосить траву, мы выставим горшки с бегониями вокруг террасы. У меня много рассады. Мы сразу все поправим ради праздника - не придется латать клочками и кусками. Огромное дело, может быть, мы даже заработаем на этом. Саймон видел, что она вдохновлена, окрылена перспективой. И решил не останавливать Рут, раз она так рада. С другой стороны, Бирн... она нуждается в нем. В человеке стабильном и надежном, способном взять на себя тяжелую физическую работу. Бирн дает ей то, чего не может дать он... - Только не пытайся заставить меня что-нибудь делать, больше я ничего не прошу. - Вероятно, это прозвучало невежливо, поэтому Саймон добавил: - Делай что тебе нравится, Рут. Надеюсь, что все получится. - Мы можем устроить томболу [лотерея, в которой разыгрываются безделушки (итал.)], быть может, костюмированный конкурс для молодежи. И она отправилась планировать, делать списки, справляться в дневнике, и Саймон подумал: поняла ли Рут в самом деле, что именно заставило Тома оставить поместье? Да понимает ли она вообще, что происходит вокруг? Как обычно, бутыль виски нашлась под его постелью. Полная бутылка, пустую забрали. Прямо феи, подумал он, ощутив легкое прикосновение истерии. Только ему незачем выставлять блюдечки с молоком, он просто оставлял пустую посудину и - о чудо - перед сном на месте ее появлялась полная бутыль лучшего "Джонни Уокера" [знаменитая марка виски]. Он однажды едва не застиг их. Придя в спальню слишком рано, чтобы переодеться или за чем-то еще... Словом, когда он открыл дверь, занавеси шевельнулись _не в ту сторону_. Ткань потянулась к нему, и он увидел на черной ткани тени, - или это были перья? - исчезающие за окном. Он все рассказал Рут, но она просто отмахнулась. Рут считала, что выпивку ему присылают из деревни, и не слишком-то ошибалась. Саймон сидел возле окна, выпивая. Он открыл ящик в столике возле окна и вынул оттуда Гедеонову библию [библия, бесплатно распространяемая в гостиницах, больницах, тюрьмах и школах благотворительным обществом, названным в честь библейского судьи Гедеона], единственную книгу в доме, к которой, насколько было ему известно, Рут не обращалась никогда. Как всегда, книга открылась на первом послании апостола Павла к коринфянам. Знакомая диатриба [резкая обличительная речь] против сексуальности, ворчливое допущение - уж лучше жениться, чем разжигаться страстями... Почерк отца, знакомая подпись: "_Маленькое утешение, чтобы подсластить свою жизнь в горькие минуты ожидания... Брак все выправит, Саймон. Поверь, ничто не дает большего мира на земле_..." Слезы стояли в его глазах, он вновь читал шершавую книжку с золотым крестом. Отец подарил ее Саймону, когда ему исполнилось восемнадцать. Он собирался в университет, зная уже тогда, что может потерять Рут. Кто знает, что она может натворить там, вдали от него? Вот тогда он впервые попросил ее выйти за него замуж. Он до сих пор просил об этом Рут с достаточной регулярностью, скорее для проформы, чем ради чего-то еще, и по-прежнему не понимал, почему она отказывает ему, - ведь Рут, без сомнения, любила его. Почему Рут не выходит за него замуж, если она готова делить с ним постель? Что он сделал не так? Поначалу она говорила, что они слишком молоды, и это было достаточно справедливо. Но он в то время так не считал. Потом он связался с Лорой, и все завершилось несчастьем. Однако теперь никто не мог сказать, что они слишком молоды. Препятствие было и не в его пьянстве, Саймон слишком хорошо это знал. Как хворь, оно скорее сближало их. Рут заботилась о нем и пеклась, опутывая его своей материнской силой... во всяком случае, такими он предпочитал видеть их отношения. Он рисковал и знал это. Иногда он допускал, что его пьянство может оттолкнуть Рут, но тем не менее полагался на ее чувство долга, на ее всепоглощающее чувство вины. Его отец рисковал подобным образом, посылая своих слуг с полными бутылками. Но ничего не получалось. Она не соглашалась: не соглашалась выйти за него и разделить с ним свои мирские владения. Дом и его окрестности никогда не будут принадлежать ему... Он хорошенько глотнул прямо из бутылки и аккуратно поставил ее назад на постель. Лягушка-брехушка ожидала у двери, не отводя от него внимательных красных глаз. - Ну пошли, - сказал он, прищелкнув пальцами. Тварь ответила низким гортанным урчанием. Саймон расхохотался, подошел к двери и вышел на площадку. Он собирался дойти до конца длинного коридора, хотя Лягушка-брехушка в равной мере намеревалась воспрепятствовать ему. Саймон не помнил, когда коридор сделался запретной территорией. Он никогда не любил его в детстве, коридор всегда казался ему холодным и сырым, да и мать его всегда жаловалась на вечно отклеивающиеся обои. Они вспучивались, отрывались и висели гнилыми длинными лентами. Ему снились эти ленты - пальцы, тянущиеся к нему сквозь воздух. Алисия оторвала их много лет назад. Но коридор по-прежнему оставался неукрашенным и без ковра. На этот раз он дошел до двери первой из пустующих гостевых спален, когда Лягушка-брехушка приступила к своей жуткой трансформации. Саймон попытался не смотреть на происходящее, он отвернулся от ее разверстой пасти и безумных глаз, зная, что не сумеет выдержать и одного взгляда. Саймон распахнул дверь спальни и охнул, ощутив, что тварь вцепилась в его плечи. Когти терзали его спину, разрывая ткань пиджака. Он знал, что наступает очередь плоти. - Ну ладно! - завопил Саймон. - О'кей, сдаюсь! Он вернулся назад на площадку, но лишь после того, как увидел, что происходило в комнате. Ползучая черная сырость и ленты бумаги. Зеркало, отражающее его бледную искаженную физиономию. Он казался маской, куклой. Чем-то нереальным. Но Лягушка-брехушка, ухмылявшаяся над его плечом, истекала злобой и энергией. Вернувшись в спальню, он вновь выудил бутылку. На этот раз ему потребовалось больше, чем обычно. Винные пары переплетали его мысли, разглаживая ужас, прогоняя страх. Он пил чаще ночами, иногда, бывало, и днями. Рут обвиняла его в том, что он платит кому-то в деревне, чтобы ему приносили выпивку. Точнее, она _так сказала_, но он прекрасно знал, что она думает. Оба они превосходно знали, что винить во всем следует Питера Лайтоулера. Саймон не мог говорить о нем с Рут. Отец попадал в число запрещенных для обсуждения тем. Саймон всегда объяснял это влиянием своей матери Алисии. Горечь, ярость... они омрачили их детство, проведенное в поместье. Действительно, оглядываясь назад, он был удивлен уже тем, что Рут сумела завести отношения с существом противоположного пола. Алисия видела в мужчинах или слабоумных детей - таковых следовало ублажать, присматривать за ними и беречь, поскольку они, безусловно, были неспособны жить своей собственной жизнью, - или жестоких насильников, лишенных чести, верности, любви, доброты. Алисия Лайтоулер не знала середины. Не то чтобы она бывала недобра к нему, Саймону. Сын Алисии, к счастью, был исключен из перечня подлежащих осуждению особ мужского пола. Но Рут взяла на вооружение такое отношение, в особенности направляя его против Питера Лайтоулера, ненавистного, недостойного доверия злодея Питера Лайтоулера. Отца Саймона. Теперь возраст позволял ему видеть, что ненависть матери была порождена нанесенной ей отцом глубокой эмоциональной раной. Питер, без сомнения, обращался с ней самым скверным образом, заводил интриги на стороне, даже не затрудняя себя ложью. Наглое осквернение чужих чувств - и ни за что. Конечно, он был много старше Алисии. Она была ослеплена его стилем, позой, состоянием, познаниями... до первого предательства, а может быть, до следующего... И потом, отец всегда, казалось, знал, что ты думаешь; предчувствовал, что можешь сказать или сделать, он _тревожил, возмущал_, в этом не было сомнения. А еще эти слуги... Их было трое: мужчина и две женщины, которые повсюду сопровождали Питера Лайтоулера. По крайней мере так считал Саймон. Месяцами не оставляя поместья, он знал, что его отец никогда не бывает один. Он слышал от Кейт о мерзком спектакле на лужайке и сразу узнал их работу. В мгновение лихорадочной интуиции, в те странные мгновения, когда алкоголь вот-вот должен затопить рассудок, он знал, что женщины эти - создания тьмы, крылатые, покрытые перьями или чешуями. Незамеченные, они вползали в его комнату со спасительной золотой жидкостью, сновали по поместью, ползали в траве, двигались среди деревьев. Они умели избегать Листовика и входить в защищаемые им пределы. Ни люди, ни животные - нечто другое: исчадия ада. Мужчина отличался от них. Ничто не предполагало в нем чего-либо нечеловеческого. Внешность его отталкивала: бледная кожа слизняка, лукавые глаза и стриженые волосы. На одной стороне его лица располагался шрам, в точности такой же, как у самого Лайтоулера. Иногда Саймон начинал видеть в нем некий аспект своего отца. Что, если злая и могущественная сторона характера Питера Лайтоулера проявляла себя в этом молчаливом создании, бдительно державшемся возле двух тварей в женском обличье? Он даже усматривал некое сходство между ними обоими - Питером Лайтоулером и мужчиной из этого трио. Алкоголь приносит странные ассоциации, когда отключаются интеллект и воля. Саймон признавал эту связь без особых раздумий. И намеревался оставить ее в покое. На какое-то время. 22 Бирн обошел кругом огород, направляясь к задней части дома. Он без труда отыскал тропку - буквально через мгновение после того, как поднялся. Бумажник оставался в кармане пиджака. Он попытался убедить себя в том, что уснул. Питер Лайтоулер и слившееся в одно существо трио представляли собой галлюцинацию, невещественную и бестелесную. Он просто задремал в лесу. И увидел сон. За прикрытыми французскими окнами Том, сгорбившись над столом, торопливо писал. Нечто в том, как он сидел, - согбенные плечи и поникшая голова - привлекло внимание Бирна, на миг задержавшегося, чтобы понаблюдать. Слова непрерывным потоком текли с карандаша Тома. Он не останавливался, чтобы подумать, не грыз карандаш, не исправлял неудачные фразы. Молодой человек был захвачен происходящим. Бирн переступил через порог, вошел в библиотеку и громко заговорил, преднамеренно разрушая чары: - Итак, вы вернулись. Дом впустил вас. И сегодня вы останетесь здесь? Рука Тома двигалась по бумаге, заполняя словами нижнюю часть страницы. Он писал, не прерываясь. Сделав еще один шаг, Бирн остановился у противоположного края стола. - Том! - сказал он уже мягче. - Том, что вы делаете? Молодой человек наконец поглядел на вошедшего. Лицо его осунулось, под глазами залегли глубокие тени, возле рта - непривычно резкие морщины. - Я намереваюсь закончить книгу. В ней будет ответ, и Кейт... я должен выяснить, что здесь случилось! - Но зачем такая спешка? - Кейт не хочет уезжать. Она сказала мне это сегодня утром. Она говорит, что даже, может быть, не станет возвращаться в Кембридж. Все дело в Рут. Это из-за нее Кейт чувствует себя неизвестно в чем виноватой. И Саймон половину времени проводит избавившийся от рассудка... Боже, что родители делают со своими детьми! - Саймон - не отец Кейт, - негромко напомнил Бирн. - И то хорошо. Он всегда был здесь, сказала она. Но как бы то ни было, она не оставит Рут перед этим поганым гуляньем в саду. Разумно. Бирн видел всю мешанину побуждений, удерживавших здесь Кейт. Он и сам оставался в поместье, чтобы помочь Рут. Она умела добиться участия всех окружающих. Как и сам дом. Его нельзя было бросить, просто уйти, оставляя на произвол судьбы. Все это дряхлое очарование - двери, которые не закрывались, пыльные окна, источенные доски - требовало починки и помощи. Наперекор всему, Рут намеревалась спасти и дом и Саймона, так что все, кто окружал ее, незаметно вовлекались в борьбу. Бирн уселся на край стола возле растущей стопки листов. - А где Рут? - Должно быть, в кухне, если ее нет в саду. Не знаю. Послушайте, мне надо работать. - Том крутил карандаш, поворачивая его напряженными пальцами. - А можно мне почитать? - Бирн понятия не имел, что можно узнать из этого сочинения, однако и Том, и Кейт явно придавали повести большое значение. Рука Тома придавила стопку бумаг. - Нет! Нет, это личное! Рукопись принадлежит семье! - Он был в гневе. - Ну хорошо, хорошо. - Бирн отодвинулся. - Значит, вы _остаетесь_ здесь? - Не на ночь. - Внимание Тома было уже полностью отдано лежащему перед ним листку, и рука его поползла по чистой белой бумаге. Питер Лайтоулер был достаточно юн, чтобы прикидываться невинным. Он мог подружиться с Элизабет и Джоном Дауни после их свадьбы; мог вкрасться в доверие к ним, мог воспользоваться очарованием юности, чтобы победить их сдержанность. Он мог... играть в теннис с Элизабет. Они познакомились в теннисном клубе и пили чай. Потом Лайтоулера пригласили в поместье, и он постарался понравиться Дауни, искалеченному мужу Элизабет. Они разговаривали о политике и экономике. Лайтоулер развлекал Дауни, льстил ему, интересуясь мнением зрелого мужа по вопросам внешней политики. Маргарет, тетя Элизабет, также жила с ними (потому что в доме всегда должно обитать трое людей). Они играли в бридж, но иногда Дауни погружался в уныние, замечая, как Элизабет смеется над шутками Лайтоулера. Однако Дауни всегда принимал Лайтоулера, понимая, что Элизабет нужно общество. Дауни боялся потерять ее, слишком укоротив цепочку... Лайтоулер должен был прогрызть себе путь внутрь поместья, словно червяк в яблоко. "Бридж затянулся надолго, роббер не складывался. Лайтоулер остается на обед, как теперь часто случалось. В конце трапезы Джон Дауни проливает вино. Оно течет по столу, пятная дамаст пурпуром, пачкает светлое кружевное платье Элизабет и вечерний пиджак Лайтоулера. - Боже мой, что я наделал! - Дауни смотрит на причиненный ущерб, и нижняя губа его дрожит. - Ничего, Джон. Все это сущий пустяк. Вскочившая на ноги Элизабет неловко промокает скатерть. - О какой позор, Питер! Ваша рубашка! - Простите, Лайтоулер, мою неловкость. - Слезы текут по лицу Джона. - Прости меня, Лиззи. - Ты устал, дорогой. Простите нас. - Она смотрит на Лайтоулера. - Конечно же. - Питер встает. - Позвольте мне. - И зайдя за кресло Дауни, катит его к двери. - Положитесь на меня, старина. Сейчас не худо бы и вздремнуть? - Речь Лайтоулера звучит непринужденно и мягко. Над головой Дауни его взгляд встречается со взглядом Элизабет. Она коротко кивает. Питер Лайтоулер наклоняет кресло назад, чтобы поднять его на ступеньку, ведущую в холл. - Надо устроить здесь рампу - и другую, ведущую в сад. - Подождите только, пока я не уйду, прошу вас! - Тихий отчаянный шепот. - Что такое, старина? - Лайтоулер наклоняется к исхудалым плечам. - Зачем нам рампы, если вас не будет? Они нужны вам. Они уже у двери в комнату Элизабет, тут их нагоняет она сама. - Все в порядке, Питер. Я возьмусь за дело. Мегс сейчас в столовой. - Она берется за кресло, и руки их соприкасаются. В молчании она катит кресло по холлу, потом из коридора в кабинет, потом в спальню Дауни. Лайтоулер следует за ними. В дверях Элизабет оборачивается лицом к нему и замирает между четырех углов в раме, которую он назвал своей. - Спасибо вам за все, - говорит она негромко. - Просто не знаю, что мы делали бы без вас. Питер делает шаг к ней, молча смотрит на нее серьезным взглядом. Он знает, что видят ее глаза, каким именно он кажется ей. Питер прикасается ладонью к ее лицу, медленно гладит по щеке. Глаза внезапно застывают, подернутые морозцем. Он проводит правой рукой по лицу, закрывая тонкие черты. Потом прикладывает пальцы к кончикам ее грудей. Левая рука опускается вниз и касается мягкой ложбинки между ног. Тут он поворачивается и уходит. ... Питер ждет ее в саду. Лишь несколько листьев и горсточка сморщенных плодов еще остаются на ветвях. Длинные травы уже умирают. Но вечер совсем не холодный, ведь ветра нет. В час ночи он слышит, как открывается западная дверь в доме. Ворона сразу взлетает, исчезая в черном небе. Он стоит в воротах, ведущих в сад, смотрит на дом. Луна на ущербе, но звезд много. Он видит ее фигуру, медленно движущуюся по лужайке через розарий. Таков обычный путь, каждый вечер она проходит здесь, прежде чем отправиться спать. Питер видел ее здесь сотню раз. Он усматривает некоторую аналогию с его собственным обходом дома, с прикосновениями ко всему. Итак, сейчас она помечает сад, делая его своим. Она не знает, что он уже побывал там и пометил собственные претензии, как сделал бы любой пес. Трава шевелится возле нее. - Питер? - Она смотрит на него. Удалось! Он не смел даже надеяться на это. - Питер, где вы? - Хелло, Элизабет. - Он стоит, распахнув объятия, обратив к ней приподнятые, открытые ладони. Он следит за движением в траве, но оно замирает выжидая. Оно признает его власть. Под его ногами жук среди листвы. Победным движением он увлекает ее вперед. Дыхание Питера окружает Элизабет, глаза ее обращены только к нему. - Не понимаю... - умудряется она сказать. - Любовь - самая странная вещь на свете, - говорит он с легкой улыбкой, наблюдая за тенями, мелькающими в ее глазах, сразу и понимающих все, и растерянных. - И это любовь? Он поднимает левую руку и проводит по другой стороне ее лица. - О да, это именно то, что люди зовут любовью. - Глаза закрываются словно в глубокой дремоте. Время пришло. Питер вновь произносит ее имя, ощущая, как оставляют ее силы. Он заключает ее в объятия, принимая на себя весь ее вес. Она принадлежит ему, она приникает к нему, дыша в лицо сладкими ароматами. Голос ее бормочет слова, которых он даже не пытается понять. И вдруг его разом охватывает бурное желание. Он срывает с нее блузку, обрывая пуговицы, так хочется ему взять ее груди, воистину вступить в обладание ими. Его руки ощущают прохладную мягкую тяжесть. Он нагибается и прикасается к соску зубами. Она уже стонет, и руки ее теребят его брюки, нетерпеливо дергают молнию, пуговицы... На траве он сразу входит в нее без дополнительных ласк. Она ведь уже открыта... Он двигает быстро и настойчиво, не позволяя ей опомниться, понять и осмыслить происходящее. Он изливается в нее с громким трепещущим вздохом и, изогнув спину, запрокидывает к звездам искаженное победой лицо. Она лежит словно ошеломленная. Он отодвигается от нее и встает. Широко раскрывшиеся глаза ее ничего не видят. Руки мечутся, прикасаясь к грудям, телу, как к чему-то странному и неведомому для нее. Словно стараясь убедить ее в том, что ее тело по-прежнему существует, как было всегда. Слишком поздно. Сделано. Он торопливо одевается, а она лежит, извечно пассивная, распростершаяся под его взглядом, и ее руки все прикасаются к коже с легкостью перышка. Потом он помогает ей встать, помогает одеться и мягко подталкивает к дому. Элизабет едва смотрит на него, глаза ее пусты и незрячи. - Я люблю тебя, - говорит он шепотом. - И ты любишь меня. Он видит, как она бредет по лужайке, как ухитряется отворить дверь. Элизабет оставляет ее чуточку приоткрытой, но он полагает, что это ничего не значит." Том спросил себя, как сумел Питер _сделать_ это. А как насчет охранителей, плюща?.. _Листовика_? - подсказало его сердце. Как насчет Лягушки-брехушки? Где они были? Почему они не остановили его? "Лайтоулер идет через сад к буковой изгороди. Он не замечает волны, катящейся за ним по траве, хотя ворона кричит, предупреждая его. С отрывистым карканьем она опускается на один из дубов, и он принимает птичий крик за возглас победы... Питер опускает свои ладони на сплетенные бледные ветви, и они тут же отодвигаются в отвращении. Дерево не желает терпеть его-прикосновения. Ему хочется осмеять этого бестолкового охранителя, выставленный против него бесполезный барьер. Питер лезет в брешь, и шип цепляется за пиджак, удерживая его. Он неловко пытается высвободиться, и что-то охватывает его - вырвавшееся из самой изгороди, слишком быстрое, незаметное ни зрению, ни слуху. Что-то хлещет его по лицу, цепляет за плоть и разрывает мягкие ткани от глаза корту. Руки его пытаются остановить, отодвинуть это, и одновременно Лайтоулер падает сквозь изгородь. Тут Листовик исчезает. Чуть пошатнувшись, Питер ощущает, что лицо его пылает от боли. Он поднимает руки к лицу и видит на них в лунном свете липкую кровь. Жуткое потрясение лишает его всякой уверенности. И он бежит по октябрьским аллеям к деревне, ощущая, как кровь капает на его рубашку. Тоже красные пятна, красные возле красных, кровь и вино. Старинная метафора, вновь выписанная во всей реальности на полотне его рубашки. Питер Лайтоулер не ведал пределов своему святотатству. Все это пустяки." Итак, Питер Лайтоулер изнасиловал Элизабет, подумал Том. Но уместно ли в данном случае слово "насилие"? Конечно, некоторая степень принуждения существовала, конечно, это насилие стало возможным благодаря чарам, странному обряду помечивания дома. Том остановился, постукивая карандашом по зубам. Неужели ты серьезно предполагаешь, что в этом доме исполняли _магические ритуалы_? Здесь в Эссексе, в двадцатом столетии, люди среднего класса, привилегированная среда? Тогда гипноз, подумал он. Гипноз - вещь возможная. Стоит только вспомнить об этих шоу, странных трюках, которыми обманывают людей, дурачащихся в кабаре, в театрах... Это, должно быть, было нечто вроде гипноза. И все же в душе своей он понимает, что в поместье орудовали другие силы. Воспоминания последних трех ночей не утратили яркости. Том вспомнил видения и галлюцинации, изгнавшие его из дома, саму силу отвержения. Это дом, решил он. Лайтоулер был зачат в его пределах, на острове в озере. Остров принадлежит сразу поместью и лесу. Он неразрывно связан с домом так же, как и Листовик, и Лягушка-брехушка. Слова проникали в его ум без всяких усилий. Саймон знает, подумал он. Саймон понимает ситуацию много лучше, чем женщины. Вот поэтому-то он и пьет, потому-то с ним так трудно. Надо переговорить с Саймоном, следует ближе познакомиться с ним. (Он - сын Лайтоулера, напомнил рассудок, а значит, часть своего отца.) Том вновь берет карандаш, пытаясь сконцентрироваться. Лайтоулер изнасиловал сестру своего отца, свою тетю... он снова проделал этот мерзкий поступок, тем более если учесть, когда все это случилось. Конечно, после войны, скажем в году 1928. Элизабет тогда исполнилось двадцать восемь, сколько и веку. Питер был на десять или одиннадцать лет моложе ее. Лайтоулеру было семнадцать или восемнадцать, когда он появился в поместье и подружился с Дауни. Питеру Лайтоулеру сейчас 84. _Подходит, это возможно_... Но так ли все было? Том решил, что не знает, да и зачем ему это знать. Так сложилась повесть. Заточив карандаш, он продолжил писать. 23 Бирн обнаружил Рут в комнате. Она как раз положила трубку и вздрогнула, когда он вошел. Он увидел, что она плачет. - Что случилось? - Он немедленно обнял ее, задумавшись не более чем если бы утешал ребенка. Рут припала к его плечу, промакивая глаза платком. - Простите, но что остается думать? - Она не стала отодвигаться от него. - Что случилось, Рут? - Это... мне по-прежнему звонят какие-то неизвестные. Они говорят _жуткие_ вещи... совершенно немыслимую странную ложь. - А вы представляете, кто это может быть? Она покачала головой. - А как насчет полиции? Они могут подслушать ваши переговоры и узнать, кто звонит. - О нет! Такого я не могу рассказать никому. - Почему же, Рут? - проговорил он мягко. - Они спросят меня, они захотят узнать... - Что? - Что мне говорят. - Пряча глаза, она чуть отодвинулась от него. - А я не могу... - Она умолкла. - Так о чем же они говорят, Рут? Бирн знал, что она собирается сказать. Знал, в чем заключалось наваждение, где прячется зло. Том открыл его в своей книге. Рут угнетала вина, а Саймон пытался допиться до забвения, чтобы избавиться от наваждения, которое сумело охватить всех, и даже Тома. И тут она все сказала, сказала вслух собственным голосом: - Речь идет о семье. Мне всегда говорят о моей матери, о моей бабушке. Мне все время говорят про инцест: что я была зачата в инцесте и _сама_ совершаю инцест. Задрожав, Рут побледнела. - Конечно, все это неправда. Смешно даже думать. Просто Саймон - мой кузен. И даже не первый! Но как ужасно слушать такие рассказы... В округе любят сплетничать. - Слова вылетали в беспомощном потоке самооправданий. Бирн взял ее за руки. - Рут, скажите мне только одно. Она умолкла, глядя на него. - Рут, кто ваш отец? Внезапно побелевшее лицо потрясало. - Не знаю, - прошептала она. - Совершенно не представляю. Она лгала. Бирн видел это в том, как она прятала глаза, как сжимала руки, угадывал в капельках пота, выступивших на верхней губе. Он отвернулся и обнаружил, что Саймон стоит в дверях. - Дорогие мои, не помешал? Не обращайте внимания. - Он аккуратно прошел через кухню к холодильнику и достал из него подносик со льдом. - Саймон, сейчас опять позвонил тот человек. - И наш добрый, милый, надежный садовник подставил тебе плечо, чтобы ты могла выплакаться? - Она была очень расстроена, - сказал Бирн. - Или я должен был невозмутимо выйти? Саймон игнорировал вопрос. - Почему ты не пришла прямо ко _мне_? Почему ты не хочешь рассказать мне об этом? - Не могу. - Значит, речь шла обо мне, так? Кто-то наговаривает тебе гадости обо мне. - Саймон внезапно повернулся к Бирну. - Нет, не