т ее? Похоже, что так, но этого не может быть. По возрасту он годится ей в деды. Как она _может_! - Уйди! - Он отталкивает Тони, но тут Джилл и Мэри перекрывают ему дорогу. Он ругается, Мэри моргает. Он вновь обидел ее, но ведь ему надо пройти. Просто абсурдно! Здесь, в его комнате... почему эти люди движутся так _медленно_, почему они препятствуют ему? Наконец он пробился. Они уже в коридоре. Рут по-прежнему припадает к старику. - Рут, с тобой все в порядке? Голова ее поворачивается у его плеча. - Френсис... - Пойдем. - Он делает шаг вперед и пытается обхватить ее рукой за плечи. От нее чем-то пахнет - не гашишем, - и он не знает, что это такое. - С ней все в порядке, - говорит старик, вновь принимая на себя ее вес. - Я дал ей одну из моих турецких сигарет, но, пожалуй, табак оказался для нее крепковат. Я позабочусь о ней. - Нет. Только не вы. - Френсис не смотрит на Лайтоулера. Он решил избавить Рут от этого человека. Он не хочет думать, на что это похоже, не покажется ли он смешным или грубым. Он не доверяет этому человеку. Лайтоулер говорит легко и непринужденно: - Френсис, я - _дядя_ Рут, и вам нечего беспокоиться. Ей нужно лечь. Вы согласны с этим? - С этим спорить нечего. - Это моя комната. А она живет в Лангвите. - Вы можете выгнать их, а? Мгновение Френсис смотрит на старика. И двигается - медленно, но решительно. Зажигается свет, выключается музыка. Гости, ворча, расходятся. В комнате грязно - пепел, бутылки, крошки пирогов. Френсис распахивает окно, и холодный ночной ветер вымывает дым. Лайтоулер подводит Рут к постели и кладет, подняв ее ноги на одеяло. - Может сделаем ей кофе или что-нибудь другое? - бросает старик через плечо. - Я останусь с ней. - Я не уйду отсюда, - говорит Френсис. Он открывает дверцы буфета, за ними стоит небольшая миска из нержавеющей стали и зеркало. Наполнив стакан водой, он подходит к постели и без колебаний выплескивает содержимое в лицо Рут. Та в ярости фыркает, трезвея на глазах. - Френсис, в самом деле! В этом не было необходимости! - Ты выпила слишком много. - Это же вечеринка. Рождественская. В любом случае какое тебе дело? - Ты ведешь себя как дура. - И ты тоже, Френсис. Ты у нас страж моральных устоев. Какая самоуверенность! Я думала, с тобой будет веселее. - Тебе следовало бы поберечься, ты это знаешь. - Заткнись, Френсис! - Рут очень сердита, и он не знает, не преступил ли действительно пределов дозволенного. А потом смотрит на Питера Лайтоулера и понимает, что все в порядке. Рут тоже смотрит на Лайтоулера, и настроение ее снова меняется. Она мирно улыбается. - Прости меня за это, дядя. Тебе надо было предупредить нас о своем визите. - И что бы вы сделали? Отложили бы вечеринку? - Он обворожительно смеется. - Во всяком случае, предложили бы тебе кофе. Френсис, тыне... Немыслимо. Это обычный, самый обычный визит старого родственника, ничего особенного. А Рут уже лучше, она пришла в себя. Он, Френсис, вел себя как дурак, незачем было беспокоиться. Все еще без улыбки, погруженный в сомнения, он оставляет комнату. Джилл и Мэри на кухне, они пытаются вымыть посуду. Сбоку два бокала в помаде. Всегда добросовестные, чего требуют их левые взгляды, и усердные в работе... Он не обращает на них внимания, понимая, что они наблюдают за ним и что он прервал какую-то интимную болтовню. Он берет три кружки и насыпает в них ложкой кофейный порошок. - Френсис... - Мэри подходит и становится возле него. - Понимаешь, я не хочу вламываться... - Ну и не надо. - Но Рут сказала нам. О ребенке. Он не может ничего сказать. _Почему_? Какое им, собственно, дело? А тут еще Мэри, добродетельная, истинная католичка! И какое право имеет Рут обвинять его в самоуверенности, когда сама проболталась? Мэри смущена, как и следовало бы. Он совсем не хочет разговаривать с ней. Неужели она решила убеждать их в отношении аборта? Словно целый век прошел, пока закипел чайник. А потом вдруг музыка, очень громкая музыка доносится из комнаты. "Лед Зеп. III". Странно, думает он. Вот уж не подумал бы, что старик обнаружит подобные склонности. Он разливает воду и, поставив кружки с кофе на блюдо, несет их в коридор. Дверь закрыта. Глупо, должно быть, он захлопнул ее сам. Он стучит. - Эй, откройте! Он не может ничего слышать за музыкой. - Рут? - Он ставит блюдо и вновь пытается открыть дверь. И тут вспоминает, что его ключ остался возле постели. И тогда им овладевает паника. Рут осталась за дверью с этим человеком, который зовет себя ее дядей, и Френсис понимает, что не должен был оставлять их. - Рут! - кричит он. - Открой дверь! - Что такое? - Мэри вновь оказалась у его плеча. - Ты не можешь войти? - Мой ключ там. Почему они заперлись от меня? Рут! - снова кричит он. - Рут! С тобой все в порядке? Но ответа нет, лишь монотонный рокот и визги Роберта Планта. Он отчаянно рвется внутрь, но ничего не выходит. Не зная, что еще предпринять, он беспомощно барабанит в дверь, лупит ногами, вопит, но никто не отвечает ему. Мэри опять рядом, она предлагает свой ключ, но, конечно же, у нее ничего не выходит. Наконец, он решает сходить к привратнику, но тут дверь внезапно распахивается. Там стоит Лайтоулер, лицо его слегка порозовело. Френсис едва замечает его. Все его внимание обращено к постели, на которой спиной к нему лежит Рут. Оттолкнув старика, он бросается к ней и видит, как поднялись ее плечи в тяжелой дурноте. Юбка Рут задрана, волосы взлохмачены. На губах кровь. Он обхватывает ее за плечи и держит; слезы бегут по лицу Рут, и она перегибается через край постели, извергая на пол. Запахи блевотины и кофе мешаются вместе. Бирн поглядел вверх; Саймон все еще стоял в дверях. Комната пуста, на постели нет никого. И никаких репродукций Лотрека, книг и полок. Только черные пальцы сырости ползут по стене. Он в Голубом поместье, обветшавшем логове сновидений, воспоминаний и историй. И ничто не может доказать, что случилось с ней, ничто. Только запахи блевотины и кофе, повисшие в воздухе. 45 Оказавшись в дверях, Бирн спросил: - А вы были на той вечеринке, когда... - Он умолк. Просто потому, что самым непосредственным образом связывал себя с Френсисом... Неужели поэтому Саймон обязан отождествить себя во времени с ролью, которую сыграл Лайтоулер? Это было написано на его лице. Так было всегда. Саймон только сказал: - Она была ветрена. И тогда и теперь. Она никогда не знала верности, истинной преданности. Бирн знал, как бывает, когда холодеет кровь. - О ком вы говорите? Что вы хотите сказать? - Что? - Глаза Саймона на какое-то мгновение остекленели, словно он все еще находился в забытьи. Бирн глубоко вздохнул. - Вы говорите о _Рут_? Потому что если вы так думаете, то вы еще безумнее, чем вас считают. Или же вы никогда не понимали ее. - Подобно вам. Вот что, вы никогда не знали ее. Неужели вы решили, что за неделю сумели познакомиться с Рут глубже, чем я? - Она не ветрена. Я ставлю на это свою жизнь. - Слова эти не были бравадой. Целостность Рут оставалась одной из немногих констант в его жизни. Жена, ребенок, друг, дом, работа. Все сгинуло. Есть только Рут и Голубое поместье. - Впрочем, это уже ничего не значит, - проговорил Саймон усталым голосом. - Она ведь все равно умрет? Так что какая разница? Она никогда не вышла бы за меня замуж. Кейт не моя дочь. И это не мой дом... В конце концов все заканчивается ничем. - Ради бога, Саймон! - Бирн взглянул не него. - Что с вами случилось? Неужели то, что ей так плохо, ничего не говорит вам? Какая, к черту, разница, кто владеет этим домом? - Почему я должен объяснять. - Словно все пережитые провалы в странные сцены лишили Саймона, как и Алисию, всякой хитрости и защиты. Он посмотрел на Бирна отчаянными темными глазами. - Вы тот человек, которого она любила. Здесь любят садовников, приятелей или героев войны. А для меня в ее жизни не было места. - Но Рут живет с вами, она хотела, чтобы вы были здесь. - Нелепо говорить такие вещи. Бирн покачал головой, не веря себе. Какая разница? Он попытался снова. - Вы живете с ней в Голубом поместье, значит, это и ваш дом. Чего вы еще хотите? - Мне нужно много. Дом не принадлежит _мне_! У меня нет власти, денег, ничего. Я старею, седею, впереди меня ничего не ждет, и _мне ничего не принадлежит_! Мне тоже, подумал Бирн. - Ну и что? - спросил он. - Мы все кончаем этим, рано или поздно. - Молчание. - А теперь давайте убираться отсюда. Я ненавижу этот дом. Окна вокруг них душила зелень, и Бирн знал, что двери не откроются. - Проклятый дом, - проговорил он. - Его следовало бы сжечь до основания. - Хорошая идея. Донеслась знакомая тягучая речь. Питер Лайтоулер появился между деревянными колоннами, поддерживавшими площадку. Одна рука его держала канистру с бензином, другая - спички. - Великие умы, - произнес он. - Нет! Остановитесь! - Бирн проскочил мимо Саймона, устремившись вниз по лестнице. Реакция автоматическая и безрассудная, связанная с тем, что свидетельства следует сохранять - те свидетельства, которые записаны кровью, словами и памятью по всему дому. Но прыгая по лестнице через три ступеньки, он ощутил, как нечто ухватило за его лодыжку, и Бирн упал, проваливаясь в смятение, переворачиваясь снова и снова, а окружающее кружило вокруг него. И вновь он оказался во тьме - неизвестно где, - и пальцы его ощутили листья... ежевика обвивала ногу, спиной он ощущал прикосновение веток. Судя по звуку, лес находился не так уж далеко от дороги. Бирн поежился. Сцен в лесу он страшился более всего остального. Память о боли пугала его. Он ненавидел это место. Шум и свет, как всегда, окружали поместье. Грохочущие машины возводили непроницаемую стену вокруг семьи, отрезая ее от реальности во всех переплетениях прошлых событий. Но он не принадлежал к семейству. Опять провал, опять он брошен куда-то. И он позволил себе покинуть собственную личность, дал ей растаять. Им пользовались, его презирали, наглая семейка Рут пыталась навязать ему, Френсису, свое мнение. Френсис поднимается с земли и обнаруживает, что смотрит с неверием на кузена Рут. Они уже встречались. Когда Рут и Саймон возвратились с Эдинбургского фестиваля, он гостил в поместье день или два. Вскоре после того Рут порвала с Саймоном, возвратившись в Йорк на последний год. Тогда-то он и познакомился с ней. На обоих, Саймоне и Френсисе, расклешенные джинсы. Френсис в тенниске, хлопковый костюм Саймона безупречен, пышные рукава вышиты шелком. Волосы, черные и блестящие, рассыпались по плечам. Вид мрачный, романтичный и очень красивый. Раннее утро. Еще неяркое солнце смягчает очертания деревьев. Под ногами влажно - место здесь чуточку заболочено. Френсису все равно. Он поглощен яростью, так как перекрывший ему дорогу Саймон только что повалил его на землю. Саймон говорит: - Кончайте с этим, Френсис. Я не знаю, на что вы здесь надеетесь. Рут не хочет видеть вас. Она сама мне сказала. - Она вот-вот должна родить _моего_ ребенка! Она хочет видеть меня! У меня есть _какие-то_ права! - Я не согласен. Мимолетная интрига, студенческое увлечение, как вы прекрасно знаете. Рут возвратилась ко мне, чтобы родить своего ребенка дома. - Я ее люблю, я обещал ей прийти! - Она никогда не говорила о вас. И не нуждается в вас. - Я нуждаюсь в ней! - Ах, значит, так! Мечтаете пожить в поместье? Даже стать его хозяином? Так вот почему вы пытаетесь пробраться обходным путем сюда? Боитесь стать перед нами лицом к лицу. - Меня подвезли до этого места и здесь короче всего пройти. - Он держится оборонительно. Почему этот проклятый тип всегда преследует его? - И вы не получили диплом, не так ли? - говорит Саймон, словно это важно. Френсис смотрит на кузена Рут без приязни. - Это смешно. Я просто хочу повидать Рут. Она попросила меня приехать сюда, и я не слыхал никаких возражений. Если она хочет прервать наши отношения - а я ни на йоту не верю в это, - тогда пусть скажет мне сама. - Это излишне. - Саймон извлекает конверт из нагрудного кармана. - Она велела мне передать вам это. - Он подает конверт. Под мрачными деревьями Френсис вскрывает его. В его руки падают авиабилет и чек. К ним приложена короткая записка, почерк напоминает руку Рут. Билет в Непал. Чек на 1000 фунтов. Записка невероятна. "Дорогой Френсис, Пожалуйста, возьми это. Я знаю, что ты всегда хотел путешествовать. Не волнуйся обо мне, так будет лучше. Я нуждаюсь в семейном окружении, я хочу чувствовать себя дома. Я не знаю, поймешь ли ты меня... рассматривай наше знакомство как часть студенческой жизни. Однажды мы встретимся. А пока береги себя. С любовью, Рут." Он не может поверить этому, и в ярости рвет билет, чек и записку, разбрасывая клочки по заросшей мхом земле. - Я хочу видеть ее! - кричит он. - Я хочу услышать ее собственные слова! - Зачем затевать разговор, который, без сомнения, расстроит вас обоих? - Шелковый голос Саймона источает заботу. - Рут сейчас переутомлена. Я не хочу, чтобы она напрягалась в таком состоянии. - Ее состояние! Я не понимаю! Это мой ребенок! Почему меня прогоняют? - Но Рут говорит, что это не ваш ребенок. - Сказано очень спокойно. - Что? - Что у нее был и другой. Вы понимаете? - О, я знаю, кого вы имеете в виду. - Самые простые слова, но Френсис понимает, что лицо его источает ненависть. - Вы имеете в виду вашего отца? Доброго дядю Питера? Саймон ничего не отвечает. Он наклоняется, чтобы поднять изорванные бумажки. Френсис тянется, чтобы ухватить его, - в руках оказывается складка мягкого хлопка. Саймон отбивает его руку. Френсис видит, как он тяжело дышит. - Так вот что кроется за семейными отношениями? Вы и ваш отец, оба преследуете ее? Боже мой, понять не могу, как Рут может мириться с этим! - Нет, вы не понимаете. Уходите, Френсис, в вас здесь не нуждаются. Вы не имеете никакого отношения к нам. - Но ребенок Рут - _мой_ ребенок. Старичок попытался учинить насилие, когда она уже была беременна. Ей было плохо! - Она была пьяна! - Нет, это не так. Ребенок скоро появится на свет. Тогда и считайте! Это мой ребенок, я должен быть рядом с ним. И единственная причина, которая заставила ее не выдвигать обвинений против Лайтоулера, это чувство ложной верности вам! И каково это - знать, что ты сын насильника? - Я устал от этого вздора, - спокойно говорит Саймон. - Ступайте отсюда, будьте хорошим парнем. Даже если ребенок ваш, Рут в вас не нуждается. Она отказалась от вас. Отнеситесь к этому с достоинством. - Я не намереваюсь оставлять ее в этой проклятой семье! Я намереваюсь забрать ее отсюда! - Едва ли. - Пропустите меня! - Он пытается пройти мимо. Саймон стоит на месте. - Оставьте, Френсис. Вас здесь не хотят. - С дороги! - Он отчаянно толкает Саймона в плечо, и тот отступает назад. - Pour mieux sortie [вот лучший выход (франц.)], - бормочет Саймон. Френсис пытается пройти. Он не сразу замечает, что в руках у Саймона нож. Наконец блеск стали привлекает его, и на мгновение он в удивлении застывает. - Ради бога! Какой абсурд! Вы ведете себя словно в трагедии! - Ему хочется расхохотаться, настолько это смешно. - Я знаю. - Саймон легко поводит плечами. - Но вы, по-моему, не понимаете, на какие решительные меры я готов пойти, чтобы преградить вам дорогу в поместье. - Ох, да катитесь вы! - Внезапно пробившийся луч заходящего солнца осветил за деревьями изгородь вокруг поместья. Он ныряет мимо Саймона, через подлесок. Но перед ним сразу оказывается трое людей - незнакомых и совершенно не симпатичных ему. Инстинктивно он останавливается. Стоящий в центре мужчина делает шаг к нему... на щеке его длинный шрам, пыльная черная одежда старомодна. В нем есть нечто мерзостное, отчего по телу Френсиса пошли мурашки. С ним ему не справиться. Две женщины улыбаются Френсису из-за мужчины, и все их обличье, одежда и внешность, казалось бы, могли принести некоторое утешение. Длинные юбки, пестрая индийская набойка, черные бархатные жилеты с бахромой, дешевая бижутерия. Но зубы не вселяют доверия. Остроконечные, они отливают зеленью в тусклом свете. - Ваши подружки? - говорит он Саймону. - Уходите, Френсис. Вы нам не нужны здесь. И вдруг его осенило, внезапно и четко: ну ладно, я уйду сейчас, но вернусь. Дождусь, пока Саймон уйдет, я буду следить за воротами и тогда войду... Зачем эта стычка? Она не поможет Рут. Я еще вернусь сюда... И он поворачивает от поместья - прочь от Саймона и его странных друзей, - возвращаясь к дороге. Он идет быстро, понимая, что отступает, но ему все равно: он не в силах предстать перед этой тройкой. Он знает, что они сейчас позади него, наблюдают за ним. Возможно, они даже следуют за ним, но он предпочитает не оборачиваться. Не зная, кто они и что из себя представляют, он не имеет ни малейшего намерения встречаться с ними с глазу на глаз. Но он вернется. Он не оставит Рут на попечении этой публики. Дорога гудит. Стоя на обочине, он поднимает большой палец. Пусть они думают, что он возвращается в Лондон. Он сойдет, проехав милю-другую, и вернется. Заметив цистерну, он гадает, остановится ли водитель. Цистерны, случалось, подвозили его. Но эта не замедляет хода. Водитель даже не смотрит на него. Водитель все думает, что зря, наверное, не заправился в Эппинге. То и дело посматривая на циферблат, он не видит, как из-за дерева выходит черноволосый мужчина. И не видит, как он толкает поднявшего руку юношу прямо под огромные двойные колеса цистерны. Бирн охнул, когда невероятная тяжесть оставила его грудь. Гулко вздохнув, он вернулся на свое место, и мир обрел порядок, где было время, где люди и события составляли настоящее. Глаза его открылись, он лежал у ножки стола в холле поместья, над ним на лестнице замерли трое мужчин. Саймон на самом верху перегибался над останками балюстрады. Лицо его сделалось призрачно бледным. Отец его, Питер Лайтоулер, стоял ниже, на лестнице, с канистрой бензина и спичками наготове. У подножия лестницы третий мужчина привалился к стене. Его лицо теперь уже не было залито кровью, хотя линии вокруг рта оставались темно-красными. Но, посмотрев на Бирна с неким подобием удивления, он негромко осведомился: - Приятно поспали? Бирн заставил себя подняться на ноги. С левой рукой его что-то случилось. Должно быть, он повредил ее при падении. Но сейчас было не до себя. Бирн глядел только на Саймона. - Вы убили Френсиса, - сказал он. - Это сделали вы. Вы толкнули его на дорогу и тем самым убили любовника Рут. Саймон не ответил. Бирн бросил взгляд на стол, где лежала Алисия. Часть его, еще не отошедшая от потрясения, ощущала сокрушительную тяжесть машины на своем теле. Тем не менее одно было ясно ему жуткой неизъяснимостью: сын подобен отцу, отец - сыну. Так передается склонность к убийству. - _Почему_ вы это сделали? - закричал он. - Почему вы решили _убить_ его? Саймон медленно направился вниз по лестнице. Он прикоснулся рукой ко лбу, словно смахивая пот. - Я не мог довериться ей, понимаете, я не мог позволить кому-либо еще оказаться возле нее, потому что этим проклятым женщинам верить нельзя. Или вы способны на это? Вопрос отнюдь не риторический... истинный. Бирн ответил: - Вы ошибаетесь. Ошибаетесь! Конечно же, вы могли довериться Рут, конечно же, могли. - Но как можно быть уверенным в этом? - проговорил Саймон, и Бирн вновь ощутил, что куда-то проваливается. - О Боже... - Все теперь ускорялось: иллюзии, повторения прошлого одолевали его - уже непосильные, слишком мучительные, слишком странные. Бирн решительно шевельнул рукой, надеясь, что острая боль вернет ему рассудок, заставит воспротивиться ходу событий. Глаза старались глядеть на лестницу, он был уверен, что, сконцентрировавшись, сумеет не позволить прошлому вновь одолеть его. Но этого было мало. Он мог считать себя ничтожеством - рецептором, игрушкой, которой отказали в ценности и целостности. Лестница растворилась перед ним, превращаясь в нечто другое; он заморгал, чтобы прочистить глаза и вновь подпал под чары. На этот раз все было иначе: не было леса, не было дома, не было далекого прошлого. Это была его собственная история - совсем недавняя и знакомая лишь ему самому. Потрясенный, он разом провалился в нее. Бирн знал, что на этот раз не испытает физической боли, но ожидавшая его сцена будет еще ужаснее. Вот друг Дэвид берет утренние газеты с прилавка. В лавке сумрачно и тихо. Ранний утренний свет делает окно грязным, но не проникает в глубины заведения газетчика. Джанет вышла во двор. Больше никого нет. - Что-то ты рано поднялся, - говорит Бирн, с удивлением увидевший Дэвида на улице в такую рань. А потом он замечает на приятеле спортивный костюм и тапочки. - Бегаешь? _Удовольствия ради_? Дэвид отвечает не сразу. Он вроде бы углубился в заголовки "Сан". - Ну, все ясно, - произносит он наконец. - Приходится соблюдать некоторые стандарты. Бирн усмехается в ответ. - Репутации ради, так? - Их старая шутка по поводу физической подготовки, но Дэвид не улыбается. - Что? Что ты хочешь сказать? - Нынешним утром до Дэвида все доходит на удивление медленно. - Ничего. - Бирн приподнял бровь. - Понизилось содержание сахара в крови? Не зайдешь ли позавтракать? Он не понимает причин рассеянности Дэвида, неопрятного и даже грязного на вид. Похоже, что он не спал. И, конечно, не брился. - Нет, я не могу зайти... Мне надо еще вернуться назад. Оставив несколько монет на прилавке, Бирн берет экземпляр "Индепендент" и следует за Дэвидом к двери. Солнечный свет слепит. Поглядев вниз по склону, Бирн видит Кристен. Выйдя из дома, она направляется к машине. Пучок черных волос прыгает за ее спиной с каждым уверенным шагом, не считающимся с беременностью. - Нет! - вдруг кричит Дэвид хриплым голосом. Звук разрывает утреннюю тишину. И, освещенный этим ярким солнечным светом, он срывается вниз, а Физекерли Бирн остается на ступеньках лавки - озадаченный происходящим. Дэвид еще бежит, а Кристен открывает дверцу машины. Он кричит, размахивая руками: - Крис! Нет! Подожди! Не надо... Она стоит возле машины, потом машет ему, садится, вставляет ключ - и машина взрывается, мгновенно и неотвратимо, исчезая в огненном шаре. Разлетаются обломки, оставляя лишь шум, пламя и черный дым. Частью рассудка Бирн осознает: _Кристен_! Но кое-что в нем отрицает первое потрясение. Ум его покорился наваждению. Он точно знает, что здесь случилось, - до последней детали. Это сделал Дэвид. Он подложил бомбу, зная, что Бирн с утра отправится на машине в гарнизон. Дэвид рассчитывал, что _он_ заведет машину и, включив детонатор, исчезнет в разлетевшемся облаке металла и огня. Бирн поворачивается. Дэвид осел, привалившись к фонарному столбу возле дороги. Он неровно дергается у металлического столба, руки его раскрыты и висят как тряпки, словно они чужие на его теле. Люди бегут. Один тащит огнетушитель. К счастью, за дымом ничего не видно. Бирн чувствует легкое головокружение. Он как будто оказался в замедленном фильме и движется, повинуясь иному ритму мысли и чувства. Дэвид говорит: - Что она делала? Кристен никогда не ездит по утрам в твоей машине. Как могла она... - Сегодня день рождения ее матери. Она собиралась съездить на почту... - Странно, насколько ровно, насколько обыкновенно звучит его голос. - Это твоя машина. Это ты должен был находиться за рулем. - Господи! - Бирн разворачивает Дэвида с предельной жесткостью. - Ты это сделал! Ты убил ее! Почему? Ради бога, _почему_? - Она не хотела оставлять тебя. Поэтому я, поэтому я... Совершив насилие над собой, Бирн роняет руки. - Поэтому ты решил убить меня, - говорит он и смолкает. На этом месте он и застыл; в этот момент он перестал думать. Он прекратил свою жизнь, отбросил ее, бежал, бежал и бежал, ни на что не обращая внимания и все отвергая, потому что душа его погрузилась в ад. Он подавлял и игнорировал следующий вопрос, которого он так и не задал и который ждал своего времени. Вопрос этот по-прежнему высился перед ним, подобно недвижной скале. Неужели Кристен тоже была замешана в этом? Любила ли она Дэвида? Неужели они вместе планировали отделаться от него? И чей это _был_ ребенок? И когда Голубое поместье вновь окружило его, и он ощутил бедром край стола, от которого доносился сладкий металлический запах крови Алисии, Бирн понял истинное назначение Голубого поместья. Однажды - быть может, в этот самый день, пока они замкнуты в его стенах, - дом откроет ему правду о Дэвиде и Кристен. Дом этот знал прошлое и рассказывал только правду. Здесь не было лжи. Бирн спрятал лицо в ладонях, не зная, сумеет ли он выдержать эту самую истину. Кто-то говорил с ним, словно на последнее воспоминание вообще не потребовалось времени. Какое-то мгновение блекнущие воспоминания и иллюзии туманили лицо мужчины. Бирн ли это говорил с Дэвидом? И о ком - о Кристен или Рут? И кто стоит перед ним - Саймон или Питер? - Нельзя доверять женщинам, - сказал Лайтоулер. - Откуда вы знаете, что ваша жена была верна вам? Вы же почти не бывали дома, не сомневаюсь. Уходя на работу, мы оставляем женщин дома, и кто знает, чем они занимаются? Уверены ли вы в том, что она носила вашего ребенка? Бирн посмотрел на него. - Как вы узнали? - выговорил он наконец. - Как... Лайтоулер и его сын обменялись взглядами. - Я проверил всю вашу подноготную, - произнес Питер Лайтоулер. - Зачем еще мне мог понадобиться ваш бумажник? Неужели вы действительно полагаете, что мы способны взять в дом какого-то уличного бродягу? В поместье? В _эту_ обитель силы? Вы же могли оказаться буквально _кем угодно_! Но вышло не так. Случайностей не бывает. - Вы попали в ту же самую ловушку, - добавил Саймон, - что и мы все. Ваша жена и ваш лучший друг. Забавно, не правда ли? Он ощущал, как они тянутся к нему с пониманием. И понял, что перед ним люди, предавшиеся злу. На самом глубинном уровне Бирн понял, что они натворили. А заодно понял и другое: Кристен любила его. Только его. Она носила его дитя. Он верил ей десять лет их совместной жизни. Так почему же он должен подозревать ее - оттого лишь, что Дэвид предал его? Надо верить тем, кого знаешь. Попятившись, он отступил от стоявших на лестнице мужчин к двери. Она открылась. 46 Элизабет глубоко вздохнула. Том и Кейт стояли позади нее, и по первому впечатлению казалось, что ничего не переменилось. Взгляд ее коснулся всего: стола, закрытой дверцы лифта, лестницы. Прежде чем двигаться дальше, следовало убедиться в чем-то еще. Она вошла в холл и повернулась. Как и раньше, надпись оказалась над дверью. Ти verras que seui et blesse J'ai parcouru ce triste monde. Et qu'ainsi je m'en fus mourir Bien loin, bien loin, sans decouvrir Le bleu manoir de Rosamonde. Увидишь ты: израненный и лишь с самим собою Объехал я наш мир печалей и тревог. И умер, не достигнув цели. Измученный болезнью и трудом, Не отыскал я Розамунды синий дом, Но злую участь и жестокий рок Я на себя своей рукой навлек. - Переменилось очень немногое, - проговорила Элизабет с удовлетворением, понимая теперь, что смерть не может встретить ее где-нибудь в другом месте. Заметив, что за ней наблюдают, она вздохнула. Настало время принять настоящее, увидеть, куда привела их всех странная история поместья. Холл был залит кровью. Как и следовало быть. Только Элизабет никогда не видела здесь эти ярко-алые брызги, блестящие на старом дереве и причудливой резьбе. Прежде кровь всегда скрывали поступки, помыслы и тайны, разговоры обитателей дома. Теперь она выступила на всем - скромной краске дерева, на грудах и рядах книг. Запах заставил ее сморщиться; тем не менее это было только поверхностное явление глубинной неправды. Она немедленно узнала Питера, тот стоял в центре поместья, в сердцевине всего, что пошло не так. Ее брат только породил проклятие. Но оно исполнилось на Питере. Родди был страстен и груб, Питер - хладнокровен и умен. И злоба его растянулась на поколения. Он остался на половине лестницы, замерев с канистрой бензина. Шаги ее замедлились, дыхание сделалось чуточку неровным. Он не переменился, во всяком случае, заметно. Даже его одежда - эти элегантные тонкие ткани, которые так изящно облегали его фигуру, - сохранила свою бледную роскошь. Соломенные волосы посеребрились, лицо прорезали морщины, однако холодный взгляд остался прежним. Такими они были и когда он волок ее по ледяному лесу к дороге, где лежала ее дочь Элла. И когда он чарами проник в ту жизнь, которую она разделяла с Джоном. Сила гнева и страха перед ним заставила сердце Элизабет забиться сильнее. Он пристально смотрел на нее, и Элизабет вновь ощутила, как его воля подавляет ее собственные мысли, смешивает и путает их. Она будто вдруг помолодела. С усилием она отвела глаза. Ладони ее увлажнились. Элизабет подумала, что ей не следовало приезжать сюда. Рискованно позволять себе новую встречу с ним. Движение над ними заставило ее взглянуть вверх. На площадке стоял еще один молодой человек, которого она не знала. Впрочем, и он показался ей знакомым. - Это вы Саймон? - спросила она. Тот не шевельнулся, глядя на нее словно зачарованный. Она подумала, спустится ли он вниз, чтобы поприветствовать ее, а потом поняла, что он стоит наверху, поскольку связан с Питером. Они были вместе во всем. Еще одно прикосновение страха, сожаления и ужаса. Итак, их двое: отец и сын. - А это кто? - Она с облегчением повернулась к стоящему у стола мужчине, пытавшемуся вежливой улыбкой загладить ее разочарование в Питере Лайтоулере и его сыне. Получилось так, что она как хозяйка принимает гостей. Ну что ж, дело обстояло примерно так. Это был ее дом. Она вернулась домой, в проклятое Голубое поместье, в самом сердце которого угнездилось зло. Человек у стола явно переживал какое-то потрясение; он побелел, и она видела, что он неловко придерживает левую руку. - Вам больно? - спросила она заботливо. - Простите, но я не знаю вас. Человек шагнул к ней, протягивая правую руку с очевидным усилием. - Моя фамилия Бирн. - Его неторопливый глубокий голос невыразимо тронул ее. - Я садовник. Вместо того чтобы принять рукопожатие, она подняла лицо, и он не мог не поцеловать ее. - Я - Элизабет Банньер, - негромко произнесла она. - И я рада, что вы здесь. Бирн улыбнулся ей и через плечо увидел за ней Тома и Кейт. - Можно ли выбраться отсюда? Сумеем ли мы пройти? В качестве ответа Том распахнул переднюю дверь. Непроницаемый барьер зелени прикрывал свет. - Он сомкнулся позади нас, - сказал Том. - Что здесь _происходит_? - Ведьмы оставили нас, - проговорил Бирн. - Здесь была драка. Но Том, Кейт... миссис Банньер, я должен сказать вам, что Алисия убита. Этот человек в черном бросил нож. Вскрикнула Кейт, затараторил Том, задавая вопросы. Бирн показал на стол, где лежала женщина. Лицо ее было прикрыто. "Алисия. Бедная Алисия..." - Элизабет прикоснулась к холодной руке, но ее отвлекло что-то другое. Пусть они говорят, пусть обмениваются скорбными восклицаниями. Она заметила третьего мужчину - призрачную фигуру в черном - позади аркады. Неторопливо обойдя стол, она попыталась разглядеть его повнимательнее. Рассказ садовника принес ей некоторое утешение. Не очень большое. По крайней мере Лягушка-брехушка победила. Она выгнала ведьм из поместья. Элизабет сразу вспомнила их, когда садовник упомянул про ворону и жука, хотя это было так давно. В поместье все уравновешено, подумала она. Дом наделил ее двумя хранителями - Листовиком и Лягушкой-брехушкой, но одновременно создал и их противников. Она помнила черную ворону, всегда появлявшуюся, когда Питер и Родди общались со злом, и жука-оленя, шелестевшего у их ног. Итак, ее старая подруга сумела изгнать их из поместья. Человек больше не прятался в тени. Шагнув вперед, он стукнул книгой возле мертвого тела. Том побагровел, в глазах его вспыхнуло обвинение. - Но он все еще здесь! - И указал на фигуру. - Тот человек, кукольник. Одно мгновение казалось, что Том бросится на него, но Элизабет каким-то образом умудрилась стать на пути. Она протянула руку и Том остановился. - Итак, - сказала Элизабет, задыхаясь и чувствуя, что голова кругом идет. Она глубоко вздохнула. - Итак, Родди, ты вернулся назад. Она ощущала всех остальных - молодого человека на площадке, Питера на лестнице; дети позади нее и садовник, вдруг сделавшиеся здесь чужими, следили за ее встречей с человеком, который был здесь своим. Он не переменился: ни седины, ни сетки морщин. Она помнила брата столь хорошо, что годы уже не имели значения. Одежда его показалась ей чуточку чужеземной и поношенной - ему просто не следовало бы носить такое, - но все остальное осталось прежним. Ясный взор, тонкие кости. Пружинистые и короткие темные волосы, бесцветные зубы. Шрам, вздувший щеку, удивил ее, но брат держался почти по-военному, напряженно и угловато. - Я никогда не уходил отсюда, - сказал он. - Ты знаешь, что сердце мое и душа всегда оставались здесь. Тело существовало в иных местах, но сам я находился дома. - Но теперь даже тело не беспокоит тебя, - закончила она за него, понимая, почему он не переменился и не состарился. - Каким-то образом ты сумел одурачить смерть, не так ли? Мог бы и поделиться со мной секретом. - Взгляд серых глаз коснулся морщин на его лице, увидел в них засохшую кровь. - Пожалуй, не надо. Итак, ты в аду, Родди? Это случилось с тобой? Он почти улыбнулся ей, злобно обнажив желтеющие зубы. - Можешь считать, что так. Мои друзья не всегда были добры ко мне. Такова их природа. Они были готовы помочь мне в выполнении желаний, но не обнаруживали доброты. Впрочем, по-моему, жизнь не проявила милосердия и к тебе. Он опустил руки на ее плечи. Спокойнейшие слова, тишайший шепот. - Отдай его мне. Лишь Бирн услыхал эти слова. - Это делается не так, - сказала она ровным голосом. - Попроси прощения. Таково предназначение Голубого поместья. Ясные очи обратились к ней. - Этого достаточно. - Руки его упали с плеч. - Ты стара и уродлива, ящерица Лизард. Твоя жизнь уже почти закончена. - А когда окончится твоя жизнь? - Ты знаешь это. Когда поместье сделается моим. Тогда. Над ними что-то шевельнулось. Элизабет посмотрела вверх. Питер следил за ними с пристальным вниманием, как тому и следовало быть. Он шагнул вперед и спросил: - Элизабет, чего ты хочешь? Она ответила: - Правосудия. И все. - Ну и я тоже. - Он подошел еще на шаг ближе. - И мне кажется, что оно еще в твоих руках, Элизабет. Сколь ни отвратительно, что такая древняя старуха может обладать такой властью! В это воистину трудно поверить, для этого нет причин. - Знакомая недоверчивость на сей раз была выражена открыто и четко. - Ты прямо как Родерик. - К презрению в ее голосе примешивалась жалость. - Неужели дом так мало значит для тебя? - Дело не только в поместье, ты это знаешь. Дело в истории, которая сопровождает его. В том, что им владели ты, твоя дочь, твоя внучка. Все ваши дети не знают отцов. - Элла была дочерью Джона, - осторожно сказала она. - Я всегда говорила это. - Ты не могла поступить иначе, но я знаю истину. - Она была дочерью Джона, - повторила Элизабет. - Они были похожи лицом и руками. - Она была абсолютно уверена в этом, хотя прекрасно помнила о том, что происходило между ней и Питером. Эти слова лишали его рассудка. - Ты все отобрала у нас и не захотела делиться. Ты даже не захотела расстаться со своим именем. Я хочу получить поместье, потому что оно принадлежит мне по праву, потому что моим отцом был твой старший брат Родерик. По всем существующим законам наследования ты не имеешь права жить здесь. Конечно, дом - важная вещь. - В голосе его звучало безрассудство, будто слова ничего не значили, будто она была настолько незначительной персоной, что ею можно было пренебречь. Она решила, что он говорит это для своего сына и всех остальных. Устроил представление, как было всегда. - Хватит, Питер, - она проговорила очень спокойно. - Дело не только в этом. Этот дом всегда будет помнить, что ты натворил здесь. - Это потому, что он твой. Когда дом станет моим, он отразит другую версию событий, другую реальность, покажет, как меня отвергли, как всех нас лишили прав. - Он спускался по лестнице и наконец остановился в нескольких футах от нее. - Ты опоздал, Питер. Оглядись. В поместье полно людей, которые знают, что именно произошло. Наши жизни были выставлены на показ. Том рассказал мне о своей книге. И я уверена в том, что были и другие откровения. Дом никогда не обнаруживал склонности к умолчаниям. Он существует, чтобы объяснить прошлое. Он окружен светом, он купается в свете, правда истекает из его камней. Здесь негде спрятаться, негде забыть. - Ты всегда любила обвинять. - А ты всегда был уверен, что сможешь спрятать свои делишки. - Лиззи. - Перед ней встал Родди. Она торопливо оглянулась, попытавшись найти взглядом садовника, но тот отступил к молодой девушке. Элизабет поняла, что молится: только не опоздай, только не опоздай на этот раз... Она повернулась лицом к брату, обратив незащищенную спину к Питеру, хотя не хотела этого делать. Кровь из морщин на лице брата каплями текла по щекам, но он не плакал. Родди никогда не плакал. Раскаяние не было ему знакомо. Она была готова забыть про урон, причиненный им ей самой. Это было так давно. Даже то, что случилось с Эллой, уже ничего не значило. Событие это произошло в другой жизни. Но к перечню добавился новый пункт: Родерик убил Алисию. С гневом, вдохновленным самой последней смертью, она закричала, возвысив до предела свой старческий голос: - Ты злодей! Ты и твой сын погрязли в злодеяниях и заслуживаете ада. Надеюсь, что вам не будет прощения - ни отдыха от мук, ни конца им. Зубы Родерика обнажились. - Тогда ты составишь мне компанию, - прошипел он. - Сестрица. - Он приблизился на шаг. - Отдай мне поместье, Элизабет. - Глаза его горели фанатичным и странным огнем. - Тебе достаточно только сказать это. Отдай, и все вы можете остаться здесь. - Здесь ты не распоряжаешься. Не тебе решать, кому уйти, а кому остаться. Этим ведает дом. - Ты всегда была ведьмой, Элизабет, - негромко шепнул ей на ухо Питер. Он оказался совсем рядом: она даже ощутила знакомый запах турецких сигарет. Этот был худшим из них двоих. Он был холоден, когда Родди покорялся страстям. На ее плечо легла древняя рука Питера, сухая и мертвая, словно осенний лист. Прикосновение это было противно ей. Элизабет хотелось сбросить ее как отравленную кожу, смертоносную оболочку, охватившую ее жизнь. - Говори же, старуха, - сказал он тихо. - Откажись, и все закончится. Она по-прежнему смотрела на Родди, слегка запыхавшись, не зная, где Бирн и что делают остальные, когда Питер произнес: - Не слышу ответа, Элизабет? Ты не передумала? - Прикосновение к плечу исчезло. Она ощутила легкое движение позади себя. - Ну что ж, ведьм ведь сжигают, не так ли? Едкий минеральный запах бензина окутал ее. Чиркнула спичка. Пламя вспыхнуло немедленно и повсюду. 47 Бирн все видел. И подхватил коврик с пола, едва Лайтоулер чиркнул спичкой. Повалив Элизабет на пол, он закатал ее в грубую ткань, моля, чтобы она выдержала. Казалось невозможным, что столь хрупкое, столь немолодое тело могло вытерпеть подобное обращение. Она задыхалась, древнее лицо напряглось и исказилось, глаза зажмурились. Он развернул коврик. Ее одежда почти не пострадала, лишь шерсть и хлопок слегка обгорели по краям, но сама Элизабет чудесным образом осталась неприкосновенной. Открытые глаза ее снова смотрели на него, спокойные, мирные и прекрасн